С понедельника по пятницу

      Солнечные лучи пробивались в комнату сквозь прозрачные розовые занавески. Мэттью смотрел на них и никак не мог понять, откуда взялись эти розовые занавески. В его комнате всегда висели синие ночные шторы. Ответ плавал где-то на поверхности, но зацепиться за него не получалось. Хотелось пить, но на прикроватной тумбе почему-то не было привычного стакана воды. Обычно Мэттью всегда оставлял его там с вечера на случай, если ночью захочется пить. Да и тумбы не было на месте. Мэттью медленно перевернулся на с бока на спину. Казалось, вся планета перевернулась вместе с ним. Белый потолок, бумажный фонарик на лампочке. Мэттью близоруко прищурился. Если не было тумбы, значит, не было и очков. Парень осторожно сел.       — Это похмелье? — тихо спросил он сам себя. Внутренний голос сказал, что это оно.       Постепенно сознание начало проясняться, и Мэттью с ужасом поднес ладонь к раскрытому рту. Он находился в девичьей спальне. Судя по интерьеру, хозяйке комнаты было от пяти до пятнадцати. Или здесь ничего не менялось с тех пор.       Воспоминания обрушились как лавина. Драка с Тино, массовая заварушка в пабе, долгая прогулка с Ольгой. Кажется, в конце она предложила остаться у нее. Потому что Мэттью мог только плакать и лепетать какой-то романтический бред, но ни в какую не говорил, куда следует заказать такси.       — Какой стыд, — выдохнул Мэттью, закрыв лицо руками.       Приступ самобичевания, однако, длился недолго. Мэттью еще раз осмотрелся. Очки лежали на стуле, стоявшем около кровати, а вот одежды нигде не было. Кажется, по дороге Мэттью свалился в лужу, ведь был дождь. Вспомнив о луже, Мэттью еще сильнее захотел пить. Из-за стены доносились приглушенные голоса. Рано или поздно нужно было выйти из укрытия.       Мэттью завернулся в одеяло и осторожно приоткрыл дверь. Коридор был чист и темен. Тихо переступая, Мэттью двинулся на голоса.       — Мне кажется, милый мальчик, — сказал неизвестный женский голос с акцентом. — Алкоголизм — это очень плохо, но он еще молод и может исправиться…       — Мама! — возмущенно ответила Ольга. — Это просто коллега, говорю же. Он вообще не пьет. Не знаю, зачем он так нажрался.       — Тем более! Оля, сколько тебе лет? Извини за банальность, но часики уже не просто тикают — они звенят будильниками. Я не требую от тебя немедленных внуков. Просто сходи замуж, посмотри, как оно там.        — Я не возражаю. Просто нет подходящих кандидатов. Мама, зачем ты тычешь рукой в мою комнату? Мэттью еще слишком молод. И он такой… Мне придется постоянно все решать самой.       — И хорошо! Твой отец все решал сам. И где он теперь?       — Не знаю. Ты ведь так и не сказала, где он.       — Вот именно. Это сначала кажется, что быть капитаншей трудно, а потом втянешься.       — Перестань. Ты ведь тоже ушла от Ларса, потому что он «слишком покорный».       — Но он ведь все равно ходит. Так даже лучше. Я дама свободная, а бесплатная выпечка у нас всегда есть. Хорошенький мальчик, Оля. Надо брать. Хоть он вчера тут и ползал по полу, как питон какой-то, по глазам видно, что добрый.       — Ох, не знаю. Вот проснется, сама и иди к нему свататься. Он вчера устроил драку человек на тридцать. Далеко до ангелочка.       Стоя за углом, Мэттью испытывал весьма смешанные чувства. Он то закрывал лицо руками, то страдальчески сводил брови. Щеки его пылали от стыда. В положение он попал незавидное. Набедокурил, дополнительно разочаровал Ольгу, да еще и стал шпионом в чужой квартире. По закону жанра оставалось только чихнуть и выдать себя с потрохами. И в этот момент Мэттью заметил трущегося о его ноги кота. Белые пушинки шерсти, отделяясь от мохнатого тельца, взлетали в воздух и распространяли тонкий запах владельца.       Этот чих, пожалуй, слышал весь этаж.       Пойманный шпион готовился к суду, но женщины восприняли его пробуждение с добродушным энтузиазмом. Его тут же усадили за стол, предложили не стесняться и убрать одеяло. Как по волшебству, перед Мэттью возникла глубокая тарелка с куриным бульоном.       — Галина, — представилась женщина лет пятидесяти, крайне похожая на Ольгу.       — Мэтт, — ответил его слабый голос.       — А как полное имя? Эти финские имена порой такие необычные. Ты ведь говоришь на шведском? С финским у меня так и не задалось.       — Мэттью. Я из Америки. Финского почти не знаю.       — Значит, вы с моей дочерью работаете вместе? Как здорово! В строительной фирме, должно быть, много мужчин?       Мэттью кивнул и исподлобья взглянул на Ольгу. Она, как обычно, была мила и источала позитив.       — Не понимаю, как можно, проработав столько лет в мужском коллективе, оставаться незамужней. Вот скажи, Мэтт, что с моей девочкой не так?       Бульон пошел не в то горло, и Галина заботливо погладила Мэттью по спине, прося не торопиться.       — Она же красавица, верно?       Мэттью кивнул.       — И готовит хорошо. Университет закончила. Никаких вредных привычек у нее нет. Может выпить за компанию, но все мы этим грешим.       Мэттью продолжал кивать и пить бульон с ложки.       — Вот и я не понимаю, почему мою девочку не зовут замуж. Может, времена такие? Никто не торопится создавать семью. А ведь без семьи нельзя! Семья — это основа всего. Молодежь бултыхается по одиночке в этих своих офисах с утра до ночи. А счастье-то — оно все там же, где и сто лет назад.       Мэттью вспомнилась своя семья. Он жил отдельно уже почти три года, и еще ни разу пожалел о своем решении. А еще он вспомнил, что на календаре уже пятница, и Альфреда нужно забрать домой. Интересно, что будет, если случайно забыть его хотя бы на выходные?       — … Так мы с ней вдвоем и живем, — закончила Галина какую-то мысль. — Хотелось бы уже, чтоб в доме появился хозяин. А то все на женских плечах. Гвоздь забить некому.       — Какой гвоздь? — спросил Мэттью не из практического интереса, а лишь для того, чтобы уловить суть потерянного разговора.       Вопрос оказался фатальным. Следующий час до начала рабочего дня Мэттью прибивал в квартире Шевченко все возможные гвозди. Ему казалось, что он слышит проклятия от соседей, но противостоять маме Гале не мог. Неизвестно, как давно пропал тот мифический хозяин из дома, но за это время, казалось, отвалилось абсолютно все: полочка на кухне, полочка в ванной, дверца у гарнитура, ножка у стула, спинка у кровати, гардина в гостиной, плинтус в спальне. В какой-то момент Мэттью подумалось, что Галина сама среди ночи наносила своему дому этот урон, чтоб с утра устроить экзамен. Не могло в рамках одной квартиры существовать столько проблем! Но так думал Мэттью, а как было на деле, знали только Ольга и ее мать. Если первая улыбалась и молчала, то вторая сыпала задания как зерно.       — Твоя одежда сушится, — сообщила Галина, пока Мэттью взбирался на хлипкую стремянку. — Я дам тебе костюм моего бывшего мужа. Он немного тебя покрупнее, но не сильно. Эх, не приложили вовремя лед! Такой синяк под глазом даже не замазать ничем… Может, наденешь темные очки?       Перед тем, как отпустить Ольгу и Мэттью на работу, Галина крепко поцеловала обоих в щеки и пожелала поскорее возвращаться. Мэттью не понял, нужно ли возвращаться ему, но уточнять не стал.       В трамвае Ольга была все так же отстраненно мила, а Мэттью просто хотел спать. День едва начался, а он уже смертельно устал. Бывший муж Галины явно был человеком выдающихся размеров. Брюки пришлось подвернуть два раза, но рубашка все равно свисала с плеч, как с вешалки, хоть Мэттью и считал себя довольно крепким. Будь он чуть менее разбит, непременно попереживал бы о своем нелепом образе.       От остановки до входа в офис было пять минут пешего хода, и Ольга, воспользовавшись отсутствием лишних ушей, наконец-то заговорила:       — Мэтт, вчера ты многое мне сказал…       Мэттью остановился и посмотрел на нее странным взглядом, в котором смешалась боль и безразличие.       — Я слышал ваш разговор на кухне, — сказал он. — Можешь не объясняться. Твоя позиция мне ясна.       Ольга явно не ждала такого ответа и потому застыла посреди перехода в оцепенении. Мэттью же пошел дальше. Обычно все его мысли мгновенно отражались на лице, но в это утро он был непроницаемо серьезен. Чтобы не продолжать разговора, он не поехал на лифте, а поднялся пешком. Вопреки себе, он не поздоровался с Лизой и направился прямиком к приемной директора. Нужно было объясниться с Тино.       Обычно Мэттью мало замечали в офисе, он тихо выполнял свою работу и всегда был где-то рядом. Но именно в это утро, когда выглядел он крайне потрепанно и чувствовал себя опустошенно, к нему вдруг было обращено самое пристальное внимание. Казалось, половина рабочего коллектива встретилась ему по пути, и каждый счел долгом поздороваться, осведомиться о делах. Закрадывались подозрения о том, что вчерашняя его выходка уже каким-то образом стала достоянием общественности, хоть Ольга и была все время рядом с ним.       — Мистер Уилльямс!       Мэттью обернулся на малознакомый голос. Разумеется, так мог обратиться только японский стажер Кику, еще один призрачный работник.       — Извините, мистер Уилльямс, — Кику скромно улыбнулся. — Я лишь хотел сказать, что вам очень идет ваш новый наряд.       — Вот и я смотрю на наряд, — внезапно рядом оказался Франциск. — Мальчик мой, что случилось? Ты ночевал не дома? Я пропустил какой-то важный момент в твоей жизни?       Мэттью посмотрел на свою одежду так, словно впервые ее увидел. Обычно Кику не разговаривал с ним. Значит, либо ему действительно понравился комплект (что невозможно, ведь он ему явно велик), либо он тоже в курсе вчерашнего и лишь стремиться познакомиться с новой звездой.       — Извините, я спешу, — сказал Мэттью и, привычно втянув шею, направился своей дорогой.       Но Тино на месте не оказалось. Около его стола стоял Бервальд. Мэттью сразу же обратил внимание на его лицо, но никаких видимых следов вчерашнего побоища не было.       — А где?.. — Мэттью указал на пустой стул. Робость вдруг решила вернуться.       — Хотелось бы знать, — ответил Бервальд. — Но трубку он не берет.       Мэттью и Ольга явились с опозданием, и Бервальд уже полчаса пытался дозвониться до Тино. Похоже, несостоявшиеся телефонные разговоры с ним становились тенденцией.       — Он ведь в порядке? — тихо спросил Мэттью.       — Ты выбил ему зуб.       Мэттью прикусил губу.       — Передний? — спросил он еще тише.       — Нет.       — А какой?       — Не знаю, не рассматривал. Он выплюнул его по дороге.       — Тогда, может быть, он у стоматолога?       — Обычно о таком предупреждают.       Мэттью окончательно сник. От былой дерзости не осталось и следа. Бервальд не стал продолжать разговор и вышел, оставив его в приемной.       Бервальд отправился туда, где никогда раньше не бывал — в кабинет системного администратора. Появление директора напугало Эдуард и, повторив ловкие движения брата, он опрокинул на себя кружку с кофе.       — Где Тино? Почему его нет на месте? Доброе утро.       Забыв о том, что Эдуард не знает шведского, Бервальд задал вопросы на родном языке. Но от испуга или от знакомого имени в предложении Эдуард его понял. Не зная, как следует дать ответ, Эдуард руками изобразил домик над головой.       — Говори на английском.       — Он дома. Он сказал, что не пойдет.       — Почему? Он болен?       Эдуард хотел бы соврать, но Бервальд смотрел ему прямо в глаза, и язык переставал слушаться.       — Нет. Он сказал, что больше никогда не пойдет.       — Номер квартиры.       — Двадцать три.       — Ключ.       Не сводя с начальника глаз, Эдуард сунул руку в карман и достал связку.       — Не вздумай ему звонить.       Уже в машине Бервальд подумал о том, насколько неразумно его поведение. Эта мысль не покидала его вторую неделю. Ему постоянно казалось, что он все делает не так. И ошибки эти неизменно касались общения с Тино. Не стоило брать на работу человека, о котором ничего не знаешь, не стоило ремонтировать дурацкую кофеварку, идти на концерт. За время, проведенное в Хельсинки, Бервальд ни с кем так и не завел хоть сколько-нибудь близких отношений. От этого порой бывало немного тоскливо, но просто и комфортно. Не было разборок с соседями, драк в барах, переживаний о неправильно подобранных словах. Тино сильно попортил его размеренный образ жизни. И поэтому он не имел ни малейшего права уйти из этого хаоса без объяснений.       Бервальд не стал стучать в дверь. Почему-то он был уверен, что ему не откроют. Он тихо воспользовался ключом и вошел. Несмотря на утренний свет, в квартире было темно. Окна закрывали плотные шторы, стояла оглушающая тишина. Бервальд прошел в единственную комнату, пол которой был завален разбросанной одеждой. Около рабочего стола высилась пирамида из пустых коробок для пиццы, в разобранном виде было брошено кресло-кровать. А на диване, обняв гору из подушек и запутавшись наполовину в пледе, спал Тино.       Бервальд взял стул, стоявший у входа, сбросил с него пальто (есть ли смысл беречь порядок в этой квартире?) и сел около дивана. Он чувствовал себя очень глупо. Тино лежал к нему спиной и дышал так тихо, что выглядел, скорее, мертвым, чем спящим. В темноте его кожа казалась еще бледнее, на ней выделялась розоватая полоса шрама, пролегавшая вдоль позвоночника. Почему-то в прошлую пятницу Бервальд не заметил ее. Но в прошлую пятницу он почти не знал Тино. За эту неделю что-то сильно поменялось. Бервальд не стал копаться в прошлом своего помощника сам, хотя был уверен, что интернет прольет свет на причины внезапного конца его карьеры. Пусть Тино сам рассказывает то, что считает нужным. В среду Бервальд поймал себя за просмотром записей биатлона с Олимпиады в Пхенчхане. А ведь он никогда особо не интересовался спортом. На десятой минуте он выключил видео — не стоит потакать своим внезапным симпатиям.       Следовало разбудить Тино. Так можно было сидеть вечно. Бервальд оперся локтями на колени и решил, что какая-то часть «вечно» у него есть в запасе.       О вечности в это время размышлял, как минимум, еще один человек — Брагинский Иван. Он думал о том, как долго могут тянуться двадцать четыре часа в сутках и как они похожи на ту самую вечность. Наталья не отвечала на звонки, и Иван считал, что она, в общем-то, имеет право на месть. Около трех недель назад точно также из ее жизни исчез он. Карма быстро дала о себе знать, и вот они уже поменялись местами. Иван не скучал по ней, но испытывал острую необходимость в тишине, сигаретах и сменной одежде. Все это могла дать Наталья. Без ее помощи он находился во власти единственного подручного переводчика — Альфреда. И за какие грехи судьба послала его ему, Иван уже знать не мог. Он всей душой желал поскорее от него избавиться, но понимал, что сейчас Альфред ему необходим для связи с миром.       — Ты уедешь сегодня? — спросил Иван, глядя в потолок.       — Не уверен. Мэтти не отвечает на сообщения. А врач не рекомендовал нам передвигаться без присмотра. Хотя мне кажется, что чувствую я себя неплохо.       — Ясно.       — Но меня беспокоят две вещи. Во-первых, мне кажется, Мэтти не хочет меня забирать. Он у меня такой нелюдимый… Мне еще во время переезда показалось, что он хочет жить один. Может, ему стоит отдохнуть от меня?       Иван не успел ответить, но Альфред и не ждал.       — А еще я думаю, что без переводчика тебе будет тут трудно. Наташа ведь тоже не спешит к тебе.       При кажущейся поверхностности Альфред проявил чудеса внимательности.       — Так что, я бы даже попросил Мэтти меня пока не забирать. Или, если ты хочешь, можешь пожить у нас, пока не поправишься. У нас две комнаты. Мы сможем присматривать за состоянием друг друга, а Мэтти спокойно пойдет на работу. Если вскроются какие-то осложнения, то не у обоих же сразу.       — Ты предлагаешь мне торчать здесь, пока не срастутся кости?       — А ты хотел лететь домой в таком состоянии? Не знаю, что у вас там с Наташей случилось, но она на тебя явно в обиде. Я ее особо не знаю, но мне кажется, из-за таких женщин умирают.       — Альфред, — медленно проговорил Иван. — Из-за тебя я вывалился из окна седьмого этажа. Я до сих пор не понимаю, как смог так легко отделаться. Дерево или живая изгородь нас спасли… Но это ты меня почти убил. А теперь говоришь, что опасна Наташа?       — Да, ты видел, как она на тебя смотрит? Если тебе пришлось делать полостную операцию, она бы вместо зажимов твои кишки держала и глазом не моргнула бы! Есть в ней что-то от Энтони Хопкинса в фильме «Молчание ягнят».       — Да, у нас случилась размолвка перед приездом сюда. Но она не монстр.       — Не тебе судить. У самого руки в крови по локоть.       — В крови мышей? Хватит крутить эту пластинку!       Но игла уже была взведена, и Альфред начал привычную песню. Иван закрыл глаза и попытался не слушать. За эти дни он сильно преуспел в искусстве абстрагирования. Голос Альфред уходил все дальше, превращаясь в шум волн Карского моря. Северный ветер дул в лицо из кондиционера, крики полярных птиц звучали вдали. Иван видел перед собой пустынный берег, ржавое железо, остатки безымянного поселка исследователей. Над морем низко висело холодное солнце вечного летнего дня.       Тычок в бок вывел Ивана из транса.       — Ты спишь что ли? — спросил Альфред. Пора выходить из режима больного. Будешь много спать — начнется мигрень. Давай лучше выйдем на балкон. Ты ведь почти не встаешь.       — Там опять дождь. И у меня нет одежды, кроме этой больничной сорочки.       — Я дам тебе спортивный костюм. Мэтти принес целый пакет шмоток.       Одеться оказалось непросто, но Альфред, с привычным для него энтузиазмом, помог и тут. Удивительным образом обычная одежда оказала почти целительный эффект. Иван почувствовал себя почти здоровым, хоть куртка и была наброшена поверх сорочки. В коридоре Альфред предложил устроить забег на костылях, но Иван сказал, что пока не готов. Хотя в палате он делал три самостоятельных шага до уборной, коридор был в три раза длиннее этого расстояния.       — Я бы поддержал тебя, но в рабочем состоянии только одна рука, и она мне нужна.       — Я почти тронут.       Путь до балкона оказался целым путешествием. Им встретилась сгорбленная старушка с тростью и мальчик-подросток с переломом руки. Иван давно не видел столько людей.       На балконе было свежо и сыро, пахло мокрой древесиной; парк перед больницей шумел листвой. Иван оперся на перила и выпрямился. Воздух заполнил легкие. Момент был прекрасен, но Альфред не мог долго молчать:       — Я сюда часто хожу.       — А мне казалось, ты всегда в палате.       — Просто я ухожу, когда ты спишь. Во сне ведь тебе ничего не понадобится. Иван не понял, что Альфред имел в виду. Он смотрел на макушки зеленых берез и блаженно улыбался.       — Странное чувство, — сказал он. — Я провел в кровати несколько дней и совсем отвык от этого. В студенчестве мы с друзьями ходили на Урал. И там было похожее чувство. Когда идешь в горы, карабкаешься по камням, ползешь без сил. А потом оказываешься на вершине и смотришь вниз, туда, откуда пришел. И так хорошо. Красиво так.       Альфред кивнул, как бы говоря, что понял, и сказал:       — Это у тебя сердце пробудилось. Может, добрым станешь.       Идиллию нарушила ворвавшаяся медсестра. Она испуганно что-то бормотала и жестами просила вернуться в палату.       — Что она говорит? — спросил Иван.       — Боится, что мы опять свалимся. Ты не в курсе, но у нас тут плохая репутация.       Как и сердце Ивана, Тино пробудился ближе к часу дня. Зевая, он перевернулся на спину и боковым зрением заметил фигуру рядом.       — Эд, ты чего дома? — спросил он, потягиваясь.       Эд не ответил. Тино, потерев глаза, сел и тут же вскрикнул. От звука проснулся Бервальд, задремавший прямо на стуле. Он тоже не сразу оценил обстановку и пару секунд осматривался, чтоб вспомнить, где находится.       — Ты откуда взялся? — Тино зачем-то натянул плед повыше.       — Это ты куда пропал? — сориентировавшись, спросил Бервальд и поднялся на ноги.       — Я первый спросил.       — А мой вопрос важнее.       — С чего бы?       — По договору ты обязан предупреждать о неявке.       — Мне все равно. Я ухожу.       — Тогда пиши заявление и отработай положенные дни. Или ты всегда так сбегал с работ?       — Ну, пару раз. Обычно меня увольняли раньше, чем я сбегал.       Оба замолчали. Момент первой паники прошел.       — Почему ты уходишь? — спросил Бервальд тише и снова сел на стул.       Тино опустил глаза и скрестил ноги.       — Ты боишься меня? Я же сказал, что не буду…       — Я не боюсь! — Тино мотнул головой.       — Тогда что происходит? — Бервальд наклонился, чтобы увидеть глаза собеседника.       — Зачем ты пришел? Ты ведь не теряешь сейчас лучшего помощника всех времен и народов. Я случайно попал к тебе и не имею никакого отношения к строительству и всяких коммерческим штукам. У меня вообще нет никаких навыков для офисной работы.       — Но ты неплохо с ней справляешься. Я бы сказал, что у тебя творческий подход.       — На это место легко найти замену.       — Только не говори, что уходишь, потому что не уверен в себе.       — Ты долго тут сидел?       — Не знаю… Я уснул, — Бервальд взглянул на часы и с трудом скрыл удивление.       — Ты смотрел, как я сплю? Это не очень здорово.       — Извини. Я почему-то не смог тебя разбудить.       — Потому что запал на меня? Ты не хочешь отпускать меня только потому, что у тебя есть какие-то надежды.       — А ты хочешь все бросить только из-за этого?       — Как будто у меня есть большие перспективы! Я ведь так и буду твоим помощником без возможности куда-то сдвинуться, потому что ничего не понимаю в сфере, в которой работаю.       — Но и плана у тебя нет. Ты просто меняешь место за местом. За месяц нельзя проникнуться каким-то делом. А ты устраиваешься на работу, сталкиваешься с трудностями и сбегаешь. Что ты ищешь? Место, где у тебя обнаружится врожденный талант? Уверен, с лыжами тоже не с самого начала все было идеально. Но это было давно, в то время, когда ты еще не стеснялся учиться и спрашивать.       — А вот теперь я тебя боюсь, — сказал Тино, но Бервальд его не услышал.       — Скажи, куда ты идешь, и я отпущу тебя хоть сейчас. Но ты просто… Тино, ты нравишься мне. Я сказал это вчера не с надеждой на ответ. Но, черт, я хочу, чтобы у тебя все наладилось. В первый же день Ольга сказала, что с тобой будут проблемы. Я знаю, что у тебя есть подтвержденные проблемы с головой… Или что-то около того. Даже спрашивать не хочу. Я вижу, что ты не идиот. И надеюсь, что это в прошлом, если это может быть в прошлом. Да, я не хочу тебя отпускать по личным причинам. Я боюсь, что в другом месте тебя не поймут. Возможно, ты привык оценивать себя по медалям и баллам на Кубке мира. В наших офисных буднях такого нет. И я не прошу тебя стать лучше кого-то. Я прошу тебя найти себя в спокойной обстановке. Не беги и не берись за все, чтобы держаться на плаву. Просто будь моим помощником. А когда поймешь, куда хочешь двигаться дальше, уйди.       Наконец, Бервальд замолчал. Он выглядел устало и опустошенно, но продолжал смотреть Тино в глаза.       — Я не верю тебе, — сказал Тино. — Это все звучит как-то… слишком.       — Хорошо, — Бервальд хлопнул ладонями и выпрямился. — Ты можешь приписывать мне любые мотивы, считать меня последним извращенцем. Но мои мысли останутся в моей голове. Если что-то покажется тебе двусмысленным — встаешь и уходишь.       Тино медлил с ответом, поэтому Бервальд поднялся и принялся перебирать вещи, разбросанные по полу.       — Где твоя рабочая одежда? Все помято… Где утюг?       — Подожди! — накинув плед, как тогу, Тино спустился с дивана. — Только не ройся в вещах. Я сейчас соберусь. Вот, эта рубашка, кажется, не помята.       — Она помята. Будто в трубе хранилась.       — Хорошо. Я сейчас поглажу. Только не трогай ничего.       Тино принялся хаотично передвигать мебель в поисках утюга, пока Бервальд не указал на него. Тино постучал пальцем по виску, будто говорят: «Ну и память у меня!»       — Ты не умеешь им пользоваться? — спросил Бервальд, понаблюдав какое-то время за тем, как Тино вчитывается в деления на регуляторе температуры.       — Конечно, умею.       — Я тебе не верю.       Во время обеденного перерыва сердце Эдуарда не выдержало. В своей голове он успел прокрутить все возможные сценарии развития событий. В конце Тино непременно оставался один в темной квартире и лежал на полу, убитый горем. Эдуард знал, как его брат восприимчив к критике. Особенно, в последнее время, когда за критикой не идет никакого прогресса. Утром Тино был совсем плох и крайне скрытен. Поэтому, дождавшись, когда сотрудники начнут потихоньку выползать на обед, Эдуард вызвал такси и помчался утешать чувствительного родственника. Не замечая ступеней, он пронесся вверх по лестнице и распахнул незапертую дверь. Открывшаяся картина заставила его замереть.       Тино стоял у стола и гладил рукав рубашки. Даже с порога Эдуард видел, как трясутся у него колени. Бервальд стоял рядом и тихо давал указания.       — С этого достаточно, — сказал он. — Переходи к следующему рукаву. Аккуратнее, ты опять его помнешь.       Эдуард сделал шаг вперед, и только тогда на него обратили внимание.       — Что случилось? — спросил Бервальд. — Никто не хочет работать в пятницу… Между пуговиц тоже прогладь.       Пятничный вечер выдался до странного тихим и спокойным.       После обеда Тино, Бервальд и Эдуард вернулись на работу, но все трое пребывали в разобранном состоянии. Бервальд закрылся в кабинете и попросил никого не пускать, Тино не знал, чем занять себя и большую часть времени просто пялился на растение. И как будто бы нашел с ним много общего.       В половине шестого Лиза покинула свое рабочее место, зайдя предварительно за мужем. Гилберт внезапно дал им побыть наедине в этот вечер. Сам он направился в гости к Людвигу, который до сих пор не знал, где обитает его старший брат. В итоге, все получили свою порцию семейного тепла и легли спать с ощущением полного душевного покоя.       Ольга, напротив, не знала покоя. Целый день она пыталась заговорить с Мэттью, но встречала лишь стену холодного равнодушия. Сначала это привело ее в состояние гнева, потом наступило недоумение, а в конце и вовсе нахлынула боль утраты. Она не понимала, что заставило тихого и безотказного Мэттью так резко поменяться. А причина была проста и лежала на поверхности — Мэттью был племянником Франциска. И именно Франциск, видя, как страдает юный родственник, сказал однажды:       — Если любишь — отпусти.       — Чего? — не понял тогда Мэттью. В те дни он вообще плохо соображал, сгорая от мук первой большой любви. — Дядя, но ведь я даже не навязывался…       — Я не о том, малыш. Конечно, ты должен открыть ей свое сердце. Но потом пусть решает сама. Лучше уйди в тень и дай ей осознать потерю.       Тогда Мэттью пробормотал что-то о том, что советы ему не нужны. А Франциск подумал, что ему очень хотелось бы иметь хорошего советчика.       Ведь в эту пятницу, как и во множество предыдущих, он отправился домой, чтобы провести вечер наедине с собой. Обычно одиночество ему быстро надоедало, и в субботу он шел искать себе компанию. Но пятница была временем печали.       Франциск был уверен, что Артур проводит это время точно так же, но никто на деле этого не знал. Артур был скрытен. Возможно, он даже был британским агентом под прикрытием, и его квартира ломилась от разнокалиберного оружия, потому никто не мог попасть к нему на чашку чая. В эту пятницу, как и во все прочие, Артур отправился домой пешком, так как предусмотрительно захватил зонт. Он даже выпил пиво в парке. А после прошел до дома и, заперев дверь, до понедельника пропал в недрах своей квартиры.       Несколько волнительной была пятница Толиса. Он едва мог работать, так как в его жизнь беспардонно ворвалась Наталья Арловская. Второй день его телефон взрывался потоком сообщений крайне неприличного содержания. От одних только слов девушки Толис густо краснел и путался в рецептах. В конце рабочего дня пришло сообщение с вложением. На фото были видны коварно улыбающиеся губы Натальи, чуть изогнутая шея и обнаженная грудь в обрамлении кружевного пеньюара. «У тебя мое бельишко, грязный мальчик», — гласил прилагающийся текст. И спорить с ним Толис не мог. Бюстгальтер Натальи действительно был у него. И он понятия не имел, что делать со всем этим. Как и более опытный Франциск, он нуждался в советчике.       Последним из офисного здания, как обычно, вышел Кику Хонда. Увидев дождь за стеклянными дверьми, он замешкался, чтобы приготовить зонт.       — И что стажер каждый раз делает в офисе дольше всех? — спросил знакомый голос охранника.       — Господин Карпуси, я не намерен с вами разговаривать после вашей злой шутки.       Зонтик никак не хотел раскрываться, и Кику начинал нервничать.       — Ты и вправду звал этого шведа господином?       — Да. И он довольно долго не обращал на это внимания.       Геракл рассмеялся.       — И как же он дал тебе знать, что ты ошибаешься?       — Довольно прямо. Так что вы доставили неловкость не только мне, но и ему.       — По его милости у меня теперь тоже полно неловкостей. И даже грозит увольнение. Не в курсе, что там с этими летунами?       — Летуны? Вы о Джонсе и Брагинском? Идут на поправку.       — Позволь помочь.       — Зонт сломан, полагаю.       Но Геракл не слушал возражений. К удивлению Кику, зонт в его руках раскрылся.       — Как это вышло?       — Все беды от нервов, — Геракл постучал Кику по макушке. — Вы, японцы, ведь верите, что в каждом предмете живет что-то божественное. Считай, что бог зонтов любит спокойные руки. Как и боги всех прочих механизмов. Не спеши, принимай все, как есть, смотри на жизнь с открытым сердцем и иронией. И тогда зонтик откроется. До понедельника, господин Хонда.       — До понедельника, господин Карпуси.