С понедельника по пятницу

      Засыпая по утрам зерна в кофемолку, Эдуард размышлял о том, как повернется его день и настраивался на очередной поучительный разговор с братом. Возможно, Тино снились странные сны, но с утра его часто одолевали весьма сомнительные порывы. Обычно после них он менял работу или записывался какие-нибудь недельные курсы. Мотивы поступков Тино оставались для Эдуарда загадкой, поэтому он установил для себя два правила: не осуждать и призывать к компромиссам с миром. Многие работодатели Тино должны были быть благодарны именно Эдуарду за то, что их работник предупреждал о своем желании уволиться.       — Эд, мне тут в голову пришла мысль, — начал Тино, как только вошел на кухню. — Я хочу поговорить с Феличиано. Он вроде общительный.       — О чем? — Эдуард замер.       — Просто поговорить.       — И зачем ты мне об этом сообщаешь? Ты боишься закончить предложение?       — На самом деле, да… Тут очень тонкий вопрос. Сядь, мне нужно видеть твое лицо и знать, что ты не смеешься.       Эдуард засыпал порошок в кофеварку и сел, подперев кулаком подбородок.       — Тот разговор с Бервальдом не дает мне покоя. Мне кажется, я повел себя неправильно. Ведь можно было просто сказать, что он прав, и ничего не получится, а я устроил прятки с догонялками. И теперь он, наверняка, считает, что я как-то предвзято к нему отношусь. Да и вообще — к таким людям. Понимаешь? Но я подумал и решил, что сам по себе Бервальд — вполне хороший человек. И это во мне живет какой-то предрассудок. Я как-то ополчился на него… Будто все геи — извращенцы озабоченные. Но можно и обратную ситуацию представить. Если мне нравилась какая-то девушка, но я видел, что мои подкаты ее не интересуют, я оставлял ее в покое. Это вроде как нормально…       — Напомню, что ты не различаешь кокетство и безразличие.       — Опять эксперта строишь! Ты понимаешь, к чему я клоню? Мне нужно решить эту проблему в себе. Раньше я не общался с гомосексуалистами, поэтому у меня в голове сидит какой-то стереотипный образ. Да, в команде были те, кто пробовал эксперименты в своей половой жизни, но они все обходили меня стороной. Пару раз мне приходили довольно интимные письма от парней, которые болели за меня. Но тогда у меня была целая гора почты, и я просто смеялся над всем этим. А теперь я хочу побороть свое закостенелое представление…       — Подожди! — Эдуард потер переносицу. — Я что-то плохо соображаю с утра. Каким образом ты собрался бороться с представлениями? Просто разговорами? Никакой практики?       — Нет, конечно. Даже думать об этом странно…       — Значит, ты думал.       — Признаюсь, были мысли. Что у тебя с лицом? Ты смеешься? Эдуард, это действительно меня беспокоит. Мне хочется стать более открытым для этого мира! В смысле, не для того мира, а просто для мира… Я почти не спал сегодня.       — И о чем ты собираешься говорить с Феличиано? Спросишь, как он пришел к этой жизни? Не боишься, что он тебе дорожку покажет?       — Братишка, не неси чепуху! Я читал, что с этим надо родиться, и никакие дорожки туда не ведут. Я просто хочу узнать, что за человек Феличиано, доказать себе, что его жизнь не особо отличается от моей.       — Его жизнь очень отличается от твоей. Но дело не в ориентации.       — Вот и я о том же! Понимаешь меня?       — Если честно, то нет. Но ничего страшного в этой твоей идее не вижу. По крайней мере, Феличиано достаточно дружелюбен, чтоб приставать к нему с тупыми вопросами.       — Я тоже так решил. С Людвигом просто не поговоришь, и он все в работе. Я еще думал о Франциске, но он по определению какой-то аномальный. Насчет Артура я и сам ничего не понял, но собеседник из него плохой.       — Может, проще было бы обсудить это с Бервальдом, раз уж на то пошло?       — Ты будто его не знаешь. Из него все клещами тянуть надо.       — Поэтому вы вчера так долго ужинали?       — Разве мы долго ужинали? После кафе мы прогулялись немного…       — Ты пришел в полночь.       — Не будь сердитой мамашей. Я ведь был трезв.       — Но я не том…       — Не нуди. Лучше кофе налей. Он уже сварился.       В этот вторник далеко не все спешили на работу. По пятидневке живет лишь часть мира. У Толиса, например, выходные могут случиться в любой день, когда сменщику захочется выйти на работу. А Наталья вообще забыла о том, что приехала в Хельсинки по каким-то делам, и каждый день ее стал выходным. Сбережения на карте давали ей возможность не считать часы до банкротства, и она расслаблялась, как могла.       Вечером в понедельник Наталья позвонила Толису и спросила:       — Свободен завтра около обеда?       Раньше обеда она теперь не вставала.       Толис предчувствовал подвох, но сказал, что свободен.       — Тогда помоги мне доставить одну посылку. Она довольно тяжелая, а я все еще не в боевой форме.       Оказалось, что посылку вместе с Натальей нужно забрать из отеля. На всякий случай, Толис одолжил автомобиль у друга и не прогадал. Общественный транспорт Наталья отчаянно не любила. Но и взятая на время машина Толиса не произвела на нее впечатления.       — Зачем мощный мотор, если я езжу только по городу? — спросил Толис по дороге, выслушав волну негодования от Натальи.       — Ты слышишь, как он работает? Вздохи умирающего. Не знаю, мне нравятся авто, в которых чувствуются лошадиные силы. Тут поверни.       — Куда мы едем?       — Нужно отдать Ване его вещи.       — Он надолго застрял в больнице?       — Мне пофиг, на сколько этот иуда там застрял. Экономлю деньги компании и выселяю его из номера.       — А ты?       — Что — я?       — Ты улетаешь домой?       — Где, по-твоему, мой дом? Из-за него я потеряла несколько лет на Ямале среди болот и комаров размером с птицу. В тот дом я не хочу.       — И что ты планируешь?       — Потусуюсь здесь пару недель, и поеду в Питер. Там университетские друзья и бабушкина однушка в районе Обводного канала. Кажется, родители ее кому-то сдали. Надо будет с ними созвониться.       — А где твои родители?       — В Гродно. Это в Белоруссии.       — Я был в этом городе, — на секунду Толис отвлекся от дороги, чтобы взглянуть на Наталью. — Я родился в Друскининкае.       — Серьезно? Ты из Литвы? Черт, мне ведь казалось, что у тебя странный акцент! А тут ты как оказался?       — Приехал учиться по обмену и как-то застрял. Если честно, я понимаю русский язык и даже говорю, но без уверенности. Не знаю, почему не сказал сразу.       — Дурак! У вас же там так красиво. Чего ты торчишь тут? Погода отвратная, цены дикие.       — А почему ты уехала в Питер?       Наталья пожала плечами.       — Хотелось в большой город.       — И мне хотелось. Но в столице у меня куча родственников и никакой самостоятельности. Да и привык я к Хельсинки теперь. Да, часто льет, но поэтому начинаешь радоваться просто солнечным дням. Здесь спокойно, будто в провинции, но все-таки не скучно. Раньше я много ездил по северным странам. Хельсинки не похож на другие столицы. Он какой-то не открыточный. Но уютный для своих.       — Ты сейчас говоришь, а у тебя глаза светятся. Видимо, ты тут по любви.       — Возможно. Или просто ты рядом, — Толис еще раз отвлекся от дороги.       — Отставить флирт.       — Будет сделано, генерал Арловская.       Наталья рассмеялась. Впервые Толис слышал ее смех без тени злорадства. Видимо, ей и вправду показалась забавной шутка.       Вскоре они остановились около больницы.       — Ты выходишь? — спросила Наталья.       — Зачем?       — Я не потащу этот чемодан.       — Не уверен, что…       — Боишься Ивана?       — Что? Нет!       — Тогда пошли. Или ты ему меня уступаешь? Так и скажи, что в штаны наложил.       — Прекрати, — Толис поморщился. — Иду я.       Чутье подсказывало Толису наличие ловушки, но слишком много раз за минувшую неделю он демонстрировал слабость. Нужно было идти.       Иван встретил Наталью искренним удивлением, даже слегка приподнялся с постели. Жавшегося у двери Толиса он не сразу заметил.       — Я думал, ты улетела домой, — сказал Иван.       — Могла бы, но, в отличие от тебя, я не предатель. Вот, привезла твои шмотки. Зачем номер держать, если ты все равно тут торчишь?       — Вообще, я уже чувствую себя лучше. Думаю, мы можем вернуться…       — Мы? — Наталья ухмыльнулась. — Нет больше никакого «мы». Возвращайся, как хочешь, а я планирую небольшой отпуск. Знаешь, путешествия исцеляют разбитые сердца. Вот, нашла себе спутника для поездки.       Наталья указала на Толиса, и парень неуверенно махнул рукой. К его облегчению, Иван не стал заострять на нем внимание.       — В общем, я увольняюсь. Две недели отрабатывать не буду. Считай меня не сотрудником, а обозленной женщиной.       Наталья закончила речь четкой точкой, но не ушла — ждала ответной реакции. Угадать ее по лицу Ивана было невозможно.       — Может, скажешь что-нибудь на прощание? — намекнула она.       — Прощай, — ответил Иван и спустя секунду скромно улыбнулся уголками губ.       — И все?       Толис стоял за спиной Натальи, но ощущал, какая борьба с мимикой сейчас происходит на ее лице.       — Вот поэтому все и кончено! — гневно сказала она. — Ты бесчувственный кусок полена!       — Я ведь об этом и говорил. Ты слишком темпераментна для меня…       — Чего? То есть это я слишком?       Наталья подалась вперед, но Толис удержал ее за локоть.       — Посмотрите на себя, — сказал он тихо, но на русском. — Вы оба переломаны. Куда ты еще лезешь?       — Хочу выцарапать ему глаза!       — Ему все равно. Ты высказалась. Давай уйдем.       Наталья обернулась. От сдерживаемого негодования у нее дрожал подбородок, взгляд горел ледяным огнем. На миг Толису показалось, что весь накопленный гнев сейчас обрушится на него. Но лицо Натальи вдруг смягчилось, и она просто вышла. Толис еще раз взглянул на Ивана.       — И ты прощай, — сказал Иван. — Удачной поездки.       Толис кивнул и вышел.       Иван опустил голову на подушку и прикрыл рукой глаза. Легкая полуулыбка так и не сошла с его лица. Альфред, бывший немым наблюдателем сцены, молчал еще пару минут, будто бы отдавая дань памяти погибшей любви, но потом все-таки вернулся в привычный режим:       — Соболезную, — сказал он.       Иван покачал головой, и Альфред счел это признаком невыразимой словами печали. Он пододвинулся к краю кровати и дотянулся пальцами до плеча Ивана.       — Я помогу тебе вернуться домой, — сказал он.       — Руку убери.       — Не стоит держать в себе это…       — Твою мать! Не трогай меня, — Иван дернулся, но боль в груди заставила его стихнуть.       — Хорошо, — Альфред перевернулся на спину. — Она у тебя действительно темпераментная. Типичный холерик. Скорее всего, скоро отойдет. Ты, конечно, тоже вспыльчивый… Если захочешь, мы можем поговорить об этом. В мире было бы меньше зла, если бы мы все открыто говорили о своих проблемах.       Иван принял еще одну попытку сесть. На этот раз он действовал аккуратнее, и после непродолжительной борьбы с телом ему это удалось.       — Хорошо, Альфред Джонс, — сказал он ровно. — У меня есть проблема. И ее (вот совпадение) зовут Альфред Джонс. Что с ним не так? Да все не так. Он болтает сутки напролет и не признает личных границ, он задает бестактные вопросы и сам на них отвечает. А хуже всего то, что делает он это из искренней уверенности в своей правоте и добрых побуждений. Альфред Джонс, ты христианин?       — Да, у нас религиозная семья… К чему этот вопрос?       — В аду тебя ждет отдельный котел. Но не потому, что ты особенный грешник, а потому, что вариться с тобой на одном костре — это даже для самого черта слишком жестоко.       Реакция Альфреда была странной: он промолчал. Иван ждал ответа, но в палате воцарилась чистая тишина. Было слышно, как ветер играет в деревьях за окном, как ходят в мягких тапочках медсестры в коридоре. Что-то пошло не так. Впервые Альфред его по-настоящему услышал, но легче от этого не стало. Иван смотрел на неподвижного соседа, и ему казалось, что в этом споре он почти готов пойти в отступление. Молчание было лучшим ответом. Чтобы не допустить сомнений в верности своих слов, Иван тяжело поднялся и вышел в коридор.       Выходные дни Романо, как и в случае с Толисом, свободно перемещались по неделе. Обычно это приводило к их фактическому отсутствию, но такое грубое нарушение законодательства нисколько не волновало парня. Он ни разу не пытался требовать сверхурочных выплат, потому что сам не осознавал степень своей занятости. Он просто постоянно оказывался на стройке. Даже в выходной день он заезжал туда по какому-нибудь внезапному вопросу. Потому его присутствие посреди рабочего дня в офисе казалось особенно подозрительным.       — Что-то случилось? — спросил Феличиано, заметив брата в коридоре.       — С чего ты взял?       — А что ты тогда тут делаешь? Босс опять в полиции, встречи с ним быть не может.       — Опять из-за того русского?       — У него еще какие-то проблемы с соседями, поэтому я даже не уверен. Но ты не ответил мне.       — Не твоего ума дело, что я тут забыл. Мне нужна справка.       — Какая справка?       — Бухгалтерская справка! — Романо начинал злиться. — Я не разбираюсь в их названиях. Просто справка. Артур поймет.       — Тогда почему ты сидишь в коридоре? Артур, кажется, на месте.       — Ты чего пристал? Иди работай, бездельник.       Романо сидел на стуле беспокойно и постоянно вертел головой.       — Ты ждешь кого-то?       — Разумеется, нет. Кого мне тут ждать? Слушай, братишка, у вас тут моют вообще? Пол такой пыльный.       — Нормальный пол… — Феличиано провел по паркету носком ботинка. — Уборщица сейчас в дальнем крыле.       — Уборщица? Женщина?       — Да, сегодня женщина. Не помню имени… Почему ты спрашиваешь? Ты странный.       — Она одна сегодня? Мне кажется, ей трудно одной все здесь помыть.       — У нас посменно работает три уборщика. Раз в неделю они собираются для генеральной уборки. Но я даже не обращал на это раньше внимания… Подожди! Ты выслеживаешь того испанца? Романо, если ты опять устроишь тут цирк…       — Не выслеживаю я никого. Ты параноик. Меньше смотри кино.       Романо поднялся с стула и направился к лифту.       — Зачем мне вообще его выслеживать? — бормотал он по дороге. — Надо же такое придумать…       Феличиано остался стоять на месте. Все-таки было в поведении брата что-то подозрительное. Но от мыслей его отвлек другой, не менее подозрительный тип.       — Ты уже обедал? — без приветствия спросил Тино.       — Как раз собирался…       — Отлично! Где ты обычно обедаешь?       — В кафе внизу.       — Там ведь есть ланчи? Могу я пойти с тобой? Надоело обедать одному. Ты обедаешь не с Людвигом?       — Он на объекте.       — Тем лучше!       Феличиано смерил Тино таким взглядом, словно усомнился в его подлинности. Но Тино был настоящим, без признаков подделки. Только слишком оживленный. «Наверное, у него что-то случилось, — подумал Феличиано. — Ему нужен совет. Или он хочет выговориться». В простое желание разделить с кем-то обед Феличиано не верил. Не в этой стране.       Вместе они спустились на первый этаж и прошли в кафе с панорамными окнами, обращенными на проезжую часть. Тино взял ланч дня, Феличиано заказал спагетти с грибным соусом. Все столики у окон были заняты, поэтому они разместились на углу около служебного помещения.       — Скучаешь по родине? — Тино указал вилкой на тарелку Феличиано.       — Просто люблю спагетти, — вопрос показался Феличиано неуместным, но он списал его на низкий коммуникативный уровень Тино.       — Давно ты здесь?       Феличиано задумался.       — Я здесь закончил учебу… Получается, четвертый год.       — Вы ведь вместе с Людвигом изучали архитектуру?       — Да. Но я не могу сказать, что изучал ее. Так, получал диплом.       — А почему ты поступил на такое сложное направление? Если было нужно университетское образование, можно было найти что-то полегче.       — Мне нравилось рисовать. И я решил, что архитектура к этому располагает. Мне хотелось заниматься только живописью, но семья решила, что не будет за это платить. Даже в Тоскане не все считают живопись настоящей профессией.       Тино понимающе кивнул.       — Но ты работаешь по специальности. Это здорово.       — Не думаю. Мне хотелось бы найти другое место, чтобы у Людвига не было необходимости прятать мои косяки. Это все так нудно… Но сейчас у меня есть возможность заниматься любимым делом в свободное время.       — Ты рисуешь?       — Да. В основном, пейзажи. Мне не очень нравится, как у меня получаются люди.       — Можешь показать? Если это, конечно, не что-то личное.       — Подожди.       Феличиано прощупал карманы пиджака и достал телефон.       — Листай эту папку, — он протянул телефон Тино. — Некоторые не закончены. И я, конечно, не Моне…       Несколько минут Тино потратил на просмотр фотографий. Взгляд его постоянно перемещался от экрана на Феличиано и обратно. Обед остывал.       — Это невероятно! — сказал он, возвращая телефон. — Ты ведь настоящий художник.       Феличиано улыбнулся.       — Там куча набросков спящего Людвига.       — Самая доступная модель, — кивнул Феличиано и тут же замер, глядя на Тино.       — Что такое? У меня соус на лице?       — Нет-нет, — Феличиано помотал головой. — С твоим лицом все в порядке. И профиль такой… Что ты делаешь завтра после работы?       — Ничего, кажется… Иду домой. А там не буду делать ничего.       — Не хотел бы ты заехать к нам в гости? На пару часов. Людвиг, скорее всего, опять вернется поздно. Я хотел бы нарисовать тебя.       — Меня? Звучит как комплимент, — Тино обратился к тарелке.       — У тебя очень мягкое лицо.       — Это из-за щек.       — Нет, все вместе, — Феличиано говорил, зачарованно глядя на собеседника. — Я начитался дневников Леонардо и ударился в ренессансные темы. Уже испортил кучу набросков для ангелов. С Людвига такое не нарисуешь, а у тебя как раз подходящее лицо. И руки тоже. Только не обижайся! Только нос не совсем классический, но так даже интереснее.       — Ты сказал, что я похож на ангела? На что тут обижаться? Это, знаешь ли, смущает.       — Да. Когда молчишь, похож. Извини, я не хотел сказать, что тебе лучше молчать! Еще в пабе я обратил в внимание на то, как у тебя меняется лицо в задумчивом состоянии. Взгляд уходит внутрь, рот расслабляется, опускаются плечи, даже жесты становятся плавными. Ты обычно весь из себя неуклюжий мальчишка. А в задумчивости будто и не от мира сего, отрешенная сущность без пола и возраста, как ангелы да Винчи… Опять же, не сочти за попытку оскорбить.       Тино слушал, приоткрыв рот. С каждым словом Феличиано его лицо пылало все сильнее. Но, дослушав, он тут же схватился за обед.       — Это все из-за щек, я уверен, — пробормотал он. — Эд тоже говорит, что из-за них у меня нет возраста.       — Ты придешь завтра?       — Тебе нужно только мое лицо? Раздеваться не придется?       — А ты стесняешься? Там ведь не будет никого постороннего… Но, если ты стесняешься, я возьму только твое лицо. Не волнуйся.       Тино пожал плечами.       — Вообще, я не стеснительный. И это интересно.       Вернувшись с обеда, Тино застал в приемной Бервальда и дежурно осведомился о делах в полиции. Кажется, все двигалось в лучшую сторону.       — Они выпили из меня жизнь, — сказал Бервальд.       — Как дементоры?       — Демоны? — не понял Бервальд.       — Забей. Сделать тебе кофе?       Бервальд кивнул и ушел к себе. Через несколько минут Тино занес в кабинет поднос с двумя чашками и осторожно прикрыл за собой дверь.       — Ты хочешь что-то обсудить? — спросил Бервальд.       — Да. То есть — нет. Это что-то вроде трубки мира.       — Я не против, но мне казалось, что вчера мы уже договорились.       — Да. Как видишь, я закрыл дверь. Хочешь, я ее запру?       — Нет, тогда уже мне будет страшно.       Тино занял стул для посетителей.       — Мы сегодня обедали с Феличиано. Ты знал, что он здорово рисует?       — Да, слышал что-то такое.       — А у тебя какое хобби?       Бервальд без уверенности сказал, что не занимается ничем определенным.       — Кино ты особо не смотришь, хобби у тебя нет. Что насчет книг? Какую книгу ты прочитал последней?       — Это экзамен? Давно не было времени на книги. Возможно, последним был «Террор» Симмонса.       — Серьезно? — Тино резко опустил чашку, и часть кофе попала на стол. — По ней ведь снят сериал? Я думал, ты читаешь какую-нибудь бизнес-литературу про эффективность и все такое.       — Я плохой руководитель. Мне до сих пор нравятся морские приключения.       — Это здорово! Я вот подсел на любовные романы…       — Заметил. Извини, но ты даже не сворачиваешь вкладки на рабочем столе, когда уходишь.       — Звание работника месяца мне все равно не достанется.       — Еще вопросы будут? Я только вернулся из полиции и по инерции зачем-то отвечаю тебе.       Тино демонстративно задумался, поджал губы, прищурил глаза и сделал глоток из чашки.       — Для дальнейшего расследования понадобится вишневый пирог.       — Я уже говорил тебе, что в этом фильме ты Люси, а не агент Купер.       Тино беззвучно рассмеялся и опустил чашку, на этот раз ничего не пролилось.       — Хорошо, — сказал он. — Отойдем от светской беседы. Расскажи про того парня.       — Какого парня?       — Ты говорил, что однажды встретил парня, после которого решил, что тебе нужны отношения с мужчиной.       — Такие разговоры уместны только ночью и далеко за не чашкой кофе.       — Ты под следствием. Рассказывай. Место, время, особые приметы. Что в нем было такого, что заставило тебя посмотреть на себя иначе?       Бервальд откинулся на спинку кресла и опустил взгляд на клавиатуру компьютера. Тино знал, что после паузы получит ответ.       — Не знаю, — сказал Бервальд. — Это все не от разума. Мне было девятнадцать. Я встретил его в клубе на Манхэттене. У меня была пара друзей, и мы решили посмотреть Нью-Йорк в рождественские каникулы. В клубе мы неплохо выпили и сцепились с другой компанией, потому что кто-то на кого-то не так посмотрел. Этот парень был из другой компании. Он отвел меня в сторону, и сказал, что тоже не хочет в этом участвовать. Друзьям тогда здорово досталось, они были на меня в обиде все каникулы. А мне было все равно. Я гулял всю ночь, мы встретили рассвет у залива, продрогли до костей. Во всем этом было что-то безумное, — Бервальд усмехнулся. — Помнится, мы грелись у костра каких-то бездомных. Он постоянно смеялся. Мне сначала показалось, что он под кайфом.       — Как он выглядел? — чуть слышно спросил Тино. Бервальд не смотрел на него, иначе заметил бы мертвенную бледность лица.       — Я уже плохо помню его внешность. Черты лица как-то смазались. Он точно выглядел слегка неформально. Кажется, у волос был какой-то неестественный цвет. Красный? Я плохо вижу в темноте, сначала он показался мне рыжим. К тому же, было холодно, он носил шапку. Точно были брекеты. Ростом ниже меня. Не худой, скорее, спортивного сложения. Вся их компания была какой-то спортивной командой. Возможно, хоккеисты. Поэтому у моих друзей не было шансов.       — Ты пытался его найти?       — Нет. Он много болтал, но о себе ничего толком не сказал. Даже имени его не знаю. Но это было давно. Уверен, я его даже не узнаю, если когда-нибудь встречу.       — У вас ничего не было?       Бервальд посмотрел куда-то сквозь Тино.       — Нет. Был какой-то странный момент… Так бывает на первом свидании: ты смотришь на человека и понимаешь, что можно его поцеловать. И он позволил, но сразу отстранился и как-то закрылся. А через час мы разошлись в разные стороны.       — Печально, — заключил Тино. — Как же долго ты болтаешь! Пора и делом заняться.       Он быстро составил чашки на поднос и направился к выходу. Дрожащий фарфор тонко звенел в его руках.

***

      В соседней палате из капельницы сочился безымянный раствор. Иван слышал (или ему казалось), как бежит по трубке прозрачная жидкость. За окном кто-то громко разговаривал по телефону, лаял пес в парке. По голосу Иван догадывался, что это писклявая карманная собачка. Мир звуков был разнообразен и первозданно нов, потому что из него исчезла ведущая скрипка — Альфред Джонс. Он лежал, отвернувшись к окну и молчал. Без эмоций и впечатлений съел свой ужин, пару часов залипал в экран смартфона, а потом просто отвернулся. Иван знал, что сосед не спит, это угадывалось по дыханию и напряженной спине. Сама мысль об Альфреде, уснувшем в девять вечера казалась абсурдной.       Начало смеркаться. Ни разу за все проведенное в больнице время ночь не наступала так плавно. Обычно Иван не замечал ее приход, а теперь же наблюдал, как смягчаются тени, растворяясь в сером свете. Стрелки бесшумных настенных часов сошлись на полуночи. Иван подумал, что долгожданный день тишины прошел как-то глупо. Не было причин заставлять Альфреда молчать. Дважды за день оставленный в Сибири заместитель прислал отчет о текущих делах в коротких сообщениях. И больше у Ивана не было дел. Он изучал потолок, ровный, без трещинок, скучный. Потом читал в телефоне книгу, начатую еще в самолете, но никак не мог вспомнить начало. Время тянулось. Альфред не спал. Тонкое и кислое чувство зрело в горле наливным комком.       Иван следил за плавным движением минутной стрелки. Через шестьдесят оборотов наступил час ночи.       — Альфред, это невыносимо, — Иван сам испугался своего голоса. После долгой тишины он звучал оглушительно. — Я знаю, что ты не спишь.       На миг Ивану показалось, что он ошибся, но в подтверждение его слов Альфред шмыгнул носом.       — Прекращай этот детский сад. Я не прошу тебя заткнуться навечно. Просто дозируй информацию.       Безответно.       — Это глупо. Спасибо, я понял, что ты можешь молчать. Не знаю, почему ты не делал этого раньше, но…       Еще один шмыг. Иван приподнялся на локтях.       — Альфред, не говори, что ты там ревешь. Конечно, ты вообще сегодня не говоришь… Альфред!       Сомнений не оставалось — Альфред плакал. И чем настойчивее был Иван, тем очевиднее становились рыдания.       — Твою мать! Я обидел ребенка.       Опираясь на тумбу, Иван поднялся и через два неловких прыжка плюхнулся на край кровати Альфреда.       — Эй, — Иван потрепал парня по спине. — Ты хочешь, чтоб я извинился? Извини, но ты действительно меня достал. Если тебя это порадует, то меня еще никто так основательно не выводил из себя. У тебя талант, Альфред. Скажи, как тебя зовут домашние: Фред или Альф? Ты видел сериал про волосатого инопланетянина? Альфред, мне нужны никчемные факты из твоей никчемной жизни.       Иван говорил тихо и слегка нараспев. Эта интонация была родом из детства, так успокаивала его мать, когда он устраивал забастовки с голоданием и молчанием. По крайней мере, Альфред от еды не отказывался.       — Фред, — наконец-то раздался ответный голос. — Дома я Фред. Что на тебя нашло?       Альфред перевернулся на спину. Даже в сумерках был виден его красный нос.       — Ты ведь успокоился? Если что, я не умею успокаивать, поэтому лучше сам.       — Твоя девушка права. Ты — дерево.       — К слову, никогда не видел ее в слезах. Один раз она довела меня, но чтоб сама… А на тебя что нашло? Ты же был непробиваем.       Альфред дернул плечами.       — На самом деле, я очень эмоциональный. И мне всегда грустно, когда я молчу.       — Значит, на то есть причины. Мне грустно, когда я трезвый. Уже больше недели грущу. Но грустно не от трезвости, а от того, что в ней открывается.       — А что в ней открывается?       Иван улыбнулся и качнул головой, как бы говоря, что вход закрыт.       — Тогда и я тебе ничего не скажу.       — Это твое право.       Тишина бывает разных сортов. И теперь, хоть оба хранили молчание, тишина была доброй.       — Мне кажется, теперь ты уснешь, — Иван наклонился и, поддавшись все той же ностальгической нотке, поцеловал Альфреда в лоб.       — Не-ет, — протянул Альфред. — Не люблю поцелуи. Это ж…       Иван щелкнул его по носу и поцеловал в обе щеки.       — Дрыхни уже, нытик. Весь вечер мне испортил.