Ни о чём не жалеть

Тэхён не ошибся: Джин-Хо с удовольствием поддержала предложенную через Кима тему, впервые разговаривая с сыном на равных. Она как будто даже забыла своё недоверие к способностям Чонгука и рассказала о температуре, влажности помещения, в котором хранится инструмент, видах струн и ещё о куче того, что Чону никогда не пригодится. Но увидеть в матери воодушевление было настолько бесценно, что он внимал, пытаясь впитать хоть что-нибудь. Под конец своей лекции она даже улыбнулась ему, и Чонгук твёрдо решил, что заниматься музыкой стоит хотя бы ради того, чтобы наладить отношения с матерью. Впрочем и сам Чон был не против ходить к Тэхёну. Скрипка нравилась ему; она удобно лежала на плече, ласкала слух и действительно таила в себе что-то волшебное. Или Чонгук просто наслушался Тэхёна и отца, который встретил сына с ещё большим восторгом, чем мать. Вместе с этим он вспоминал Тэхёна, уют его дома и забавлявшую Чона чудаковатость, от которой с этим взрослым он не чувствовал того дискомфорта, который не оставлял его с другими. С людьми в принципе — Чонгук не любил их всех. Они его не понимали, он не понимал их. Они просто не были ему нужны. А Тэхён влезал в его личное пространство, но делал это так ненавязчиво, что Чонгук иногда был готов расстаться со своей закрытостью. В качестве исключения. Во вторник Тэхён снова шутил, рассказывал о скрипке и музыке, а Чонгук снова слушал, но на этот раз не из уважения или желания угодить, а из-за настоящего интереса, который так напугал его, что он чуть не ушёл с занятия раньше времени. Чон и сам не мог понять, что вызывает трепет в груди. Действительно скрипка? Его инструмент действительно существует? Сколько лет было потрачено на борьбу с родителями, на безуспешные поиски, когда то, что ему нужно, было так близко… И сколько теперь нужно будет нагнать… — Ты так задумался, мой милый, — мягко проговорил Тэхён, касаясь его предплечья. Он часто касался Чонгука. Всегда осторожно, как будто Чон хрустальный, как будто вот-вот сбежит, если совершить резкое движение. Но Чонгуку не хотелось бежать, хотелось остаться. И хотелось понять, почему сердце ёкает, когда Тэхён протягивает к нему руку. — Неужели эта простенькая гамма произвела на тебя такое впечатление? — Вы можете не звать меня милым? — попросил Чон, выбрав борьбу хоть с чем-нибудь. Внутренний враг пока скрывался, поэтому Чон отвечал внешнему, который продолжал смотреть на него всё с той же искренней родительской заботой. — Мне не пять лет. И даже не семь. — Конечно, прости, — понимающе кивнул Тэхён, убирая руку. — Так что же тебя так увлекло, Чонгук? — Мы будем заниматься музыкой или болтовнёй? — не поддаваясь странным мыслям, нахмурился Чон, повторяя гамму, показывая, что больше он ничего обсуждать не станет. Может, в глубине души он и хотел раскрыться, но пока это желание находилось слишком глубоко. Им обоим оставалось только ждать. Тэхён не настаивал и не давил, тут могло помочь лишь время. За годы работы — а он преподавал с шестнадцати, иногда удивляя даже матёрых музыкантов, — Ким успел достаточно хорошо изучить человеческую натуру, чтобы понять, когда пора остановиться. Это было легко, но в остальном Чонгук был самой сложной загадкой. Он смотрел дикарём, был у себя на уме, ничего не рассказывал да и слушал безучастно. Улыбку на его лице Тэхён видел всего несколько раз, и то настолько слабую, что это можно было принять за мираж. Но вместе с тем Чон тянулся к Киму, может, даже не осознавая этого. Тэхён часто думал, как расположить Чонгука к себе. Пытаться разговорить его точно не стоит — любые попытки Чон пресекает. Рассказывать что-то своё? Этим можно быстро надоесть, хотя иногда этот приём вынуждает собеседника добавить что-то из своей жизни, вроде «и у меня такое было». Но Ким не верил, что это сработает. Проблема решилась неожиданно. И намного легче, чем рассчитывал Тэхён. Две недели спустя Чонгук всё ещё приходил, дважды в неделю — по вторникам и воскресеньям. Он даже задумался над тем, чтобы купить свою собственную скрипку и (но в этом он, конечно, никому не признался, даже Трикси, хоть та и не могла никому рассказать) задумался над именем. Это вышло как-то само собой, но первое и самое сильное побуждение напомнило творческий псевдоним Тэхёна — Ви. Пожалуй, скрипке пошло бы такое имя. Но главной мыслью, волновавшей его, всё ещё был Пусан и соревнования, на которые мать не отпускала его. В то воскресенье Чон пришёл к Тэхёну особенно озабоченным. Это был последний день, когда ещё можно было записаться в команду, прежде чем подадут списки участников. — Мой мил… — начал Тэхён спустя пять минут занятия, а потом поправился: — Чонгук. Что случилось? — не рассчитывая, что Чон расскажет (он всегда игнорировал такие вопросы), спросил Тэхён. Потому что не мог не спросить. — Через два месяца в Пусане соревнования по конкуру, — Чонгук, видимо, достигнув того отчаяния, которое не позволило смолчать, вдруг ответил. — Чемпионат Южной Кореи, там будут самые сильные спортсмены, тренер говорит, что у меня есть все шансы попасть в тройку призёров в своей категории, но мама меня не отпускает, — смотря в пол, рассказал он, а потом поднял взгляд на Тэхёна и уже открыл рот, чтобы извиниться (скорее перед собой) за болтливость. — И всё? — удивился Тэхён. — У тебя такое выражение лица, как будто кто-то умирает. — Вы не понимаете! — воскликнул Чонгук, едва не ругнувшись. Этот старый болван, конечно, ничерта не смыслит в таких вещах. — Для вас это какие-то мелочи, но для меня… — Нет-нет, — перебил его Тэхён. — Проблема только в Джин-Хо? — уточнил он. — Да. И эта проблема похлеще любой другой. Даже если бы я сломал ногу, было бы проще, — сокрушался Чон. — А почему она против? — Сначала из-за оценок, а теперь — потому что со мной некому поехать, а один я, видите ли, слишком мал, — передразнивая мать, объяснил Чонгук. — Тебе семнадцать, — вскинул бровь Тэхён. — Причина только в этом, ты уверен? — Она так говорит, — вздохнул Чонгук. — В том-то и дело, что мне семнадцать — мои одноклассники в этом возрасте уже чего только не делают… Чонгук снова беседовал с полом, а потом злобно глянул на Тэхёна, словно обвиняя в том, что сказал ему больше, чем когда-либо говорил хоть кому-то. — Я поговорю с ней, — решил Ким, откладывая скрипку и беря телефон. — Прямо сейчас? — часто заморгал Чон. — Она поймёт, что это я нажаловался и будет ещё хуже! — Не будет, — пообещал Тэхён, прикладывая палец к губам. — Джин-Хо? Как ты, дорогая? Даа? Не переживай, они всегда опаздывают, ты давно должна привыкнуть… — голос в трубке, видимо, негодовал по поводу приглашённых музыкантов, которые должны были сопровождать миссис Чон на одном из выступлений. Тэхён спокойно слушал, не перебивая, и Чонгук, до этого смотревший с боязливой надеждой, погрустнел и сгорбился. — Да, ты угадала, — заговорил Тэхён через минуту. — Я звоню не просто так. Представляешь: через два месяца меня попросили выступить в Пусане. Один мой старый знакомый. Но я, признаюсь, хотел поддаться лени и отказаться, а тут оказывается… Да-да, Чонгук рассказал, — на этих словах Чонгук дёрнулся и посмотрел жалобно. Зря он всё это затеял! Тэхён продолжал: — Лошади это здорово. Я бы и сам покатался, но боюсь упасть. Скажешь тоже! Из меня уже почти песок сыпется. Так ты не против, если я поеду и прихвачу Чонгука с собой? Ты меня знаешь: со мной он не пропадёт. Понял. До связи, — Ким отключил звонок и посмотрел на Чона. — Ну, что она сказала? Что? — набросился на него Чон, подаваясь вперёд и хватая Тэхёна за плечо. — Она согласилась? Тэхён утешающе похлопал его руку, выражая вселенскую скорбь, а потом всё-таки не сдержал улыбку: — Ты едешь в Пусан, мой милый.