Ни о чём не жалеть

Ступая тихо, словно не хочет, чтобы его услышали, Чонгук открывает дверь. Хочется убежать, но он будет сильным. После смерти Трикси и последних часов Чонгук стал другим человеком. Тем, который сможет сказать всё, не отвлекаясь на дрожащие руки и хрипящий голос. Всего этого не осталось. Чон снова касается щеки, чтобы проверить, плачет ли ещё. Сам он не чувствует. Щека влажная, он зло утирает её рукавом и делает пару шагов к кровати, на которой, опустив голову и сложив руки в замок, сидит Тэхён. Всё это время он не шевелится. Как статуя. Но Чонгук уверен, что он следит за каждым его движением. Сделав ещё шаг, Чонгук замирает, потому что недвижимая фигура вдруг опускает голову ещё ниже и глубоко, но беззвучно вздыхает. Чонгук плотно закрывает глаза, чувствуя, что может снова заплакать и боясь, что Тэхён увидит, насколько он слаб, и никогда его не полюбит. А следом думает, что он и так всё видит — можно не прятаться. Чон прислоняет к глазам ладонь, а сверху кладёт вторую. Закрывается от мира, чтобы забыть, что он существует, и не сталкиваться с тем, как он жесток. В груди ноет. Сильно, мерзко. От того, что всё это происходит на самом деле, тошнит. И опять хочется плакать. Но на этот раз громко, с криками — выплеснуть всё. На дрожащих ногах Чонгук подходит к кровати и садится. Не слишком близко — просто чтобы не мучиться ещё и от того, как тяжело стоять. Что говорить? Как обращаться? Выкать после всего, что произошло (и речь не только о поцелуе) странно, но, наверно, правильно. Никаких причин для фамильярного обращения нет, но… так Чонгуку было бы проще. Как будто это действительно разговор, а не его жалкий монолог, в котором он, хоть и будет пытаться показать себя сильным, останется слабым и беззащитным перед отказом, которым его уничтожит Тэхён. — Я с удивительной ясностью осознал сегодня: ты давно всё знаешь, — начал Чонгук нетвёрдым голосом. Тэхён поднял голову и посмотрел на Чона — из-за того, что он говорит ему «ты», и это звучит совсем не так неправильно, как казалось им обоим. «Я буду говорить ты, потому что это моя исповедь, потому что так я обращался к тебе в своих мыслях и потому что мне нечего терять. Больше нечего», — говорит взгляд Чонгука, но Тэхён не может его прочитать, потому что Чону страшно встречаться с Кимом глазами и он смотрит в пол. — Чувствую в твоём взгляде, что ты понимаешь каждое моё движение, но молчишь, чтобы ничего не испортить. Как будто действительно не видишь, что эта неделя разрушила меня не только из-за Трикси. Если бы ты ушёл, оправдался делами, было бы легче. Ты был бы просто жестоким взрослым, который не поддержал подростка в трудное время. Но ты остался, привязал меня ещё ближе к себе. На короткий поводок. Но зачем? Потому что когда-то тебе было плохо — да, я слышал и это, — и ты знаешь, каково переживать боль в одиночестве? Или из-за твоего невнимания и равнодушия кто-то пострадал, и за мой счёт ты пытаешься вернуть этот должок? — Чон замолкает, собираясь с мыслями, а потом, сгорбившись, облокачивается на колени, закрывает лицо руками и говорит тише. — Почему ты? Почему я не влюбился в твою дочь? Это правильно, а не то, что чувствую я. Как это могло произойти? Что такого ты сделал, что я хочу держать тебя за руку и никогда не отпускать; слышать твой голос, что бы он ни говорил… Правда… — перехватывает дыхание и, выдохнув, Чон на несколько секунд перестаёт дышать вовсе. — То, что ты скажешь потом, лучше не слышать. Но это потом. А сейчас… Мне так плохо. Хочу, чтобы ты знал: мне очень плохо из-за того, что мы познакомились когда-то. Невыносимо. Я устал испытывать все эти чувства из-за тебя. Я должен убедить себя, что всё это — юношеское. Я читал про первую любовь и про то, что она остаётся с человеком навсегда, даже если в итоге он встречает кого-то другого. Я пытался убедить себя, что и с тобой будет так же, что ты однажды тоже станешь просто историей из юности, но не получается, понимаешь? Я не могу бегать от этой привязанности и отрицать её. Безумно хочу, но не могу убежать. Каждый раз ты нагоняешь и не отпускаешь, — он убирает руки от лица и садится прямо, готовясь сказать самое важное — то, о чём, как он уверен, думал и Тэхён. Озвучить совместные страхи, отбросить их и показать, что не боится общества и стереотипов. — Я знаю всё, что ты скажешь. Возраст, пол, Джису, твоя жена… Всё это такая чепуха. Может, я действительно ребёнок, если считаю это мелочами, но, если бы ты только… — он запинается и мельком смотрит на Тэхёна. — Бессмысленно надеяться, что ты тоже что-то чувствуешь, но я надеюсь, пока ты не скажешь, что это не так. Все люди надеются на лучшее. Хотя… Ты говорил, что не одобряешь такие отношения. Я, знаешь, тоже не одобряю. Но не могу ничего исправить. А возраст и года между нами… — Чонгук покачал головой. — Да будь тебе хоть девяносто. Сердце рядом с тобой выпрыгивает из груди, и мысли… разлетаются? Я не знаю, как объяснить, тут должно быть другое слово, но я удивляюсь, что вообще могу говорить хоть что-то. Мне всё кажется, что я сплю, что это кома, из которой ты пытаешься меня вытащить… Я просто хотел сказать, что твой возраст всегда был… моим? То есть… Ты всегда был моим человеком. И плевать на всё. Хотя тех, кто говорит тебе такие вещи, наверно, были десятки? Многие влюбляются в тебя? Эти восторженные придурки, смотрящие на тебя, как на божество. В первую встречу с тобой я считал их ничтожествами. А теперь погляди — я сам такой, — ещё одна пауза, в которую Чонгук позволяет себе взглянуть на Тэхёна. В тусклом свете рассвета он кажется особенно красивым, и признание Чона переходит на другой уровень. — Невыносимо хочется назвать тебя по имени. Услышать, как оно звучит, когда ты рядом, увидеть, как ты на него отзываешься, если я зову. А ещё мне очень хочется поцеловать тебя. Нормально, а не так, что ты отталкиваешь и смотришь с ужасом, а я потом ухожу и плачу. Хочется как в сказке. Сейчас особенно сильно хочется, чтобы «долго и счастливо» существовало, чтобы оно случилось у меня, а не у диснеевских принцев и принцесс… — он вздыхает. — Раньше мысли о семье, которую я однажды буду должен создать, чтобы быть полноценным членом общества, чтобы никто не задавал вопросов и так далее, были для меня скучными, но терпимыми, а теперь… Как я смогу жениться на ком-то, если мне нужен ты? Мучиться с нелюбимым человеком? Я не вынесу. Люди мерзкие, двуличные, нетерпимые, глупые. Я не смогу… Учитывая, что где-то там всегда будешь ты. Так странно, знаешь… говорить всё это вслух — говорить тебе. Прости, если неприятно слушать. Хотя ты, наверно, привык. Ты же такой прекрасный, — с детским восторгом бормочет Чонгук, а потом болезненно усмехается, поднимает руку и подносит её к плечу Тэхёна, но не касается. — В этом вечере даже есть плюсы. Я могу смотреть на тебя, потому что это, наверно, последний раз, когда мы вместе. И ты ничего мне не сделаешь. Даже если скажешь, что я веду себя отвратительно и странно — это ничего не изменит. Поэтому я могу спокойно рассмотреть тебя, не боясь, что ты поймёшь, почему я так смотрю, — он положил руки на колени, глядя перед собой. — Мне бы так хотелось узнать, каким меня видишь ты, что думаешь обо мне. Я же для тебя не просто имя? Не зря же ты проводил со мной столько времени. Жаль, что ты никогда не расскажешь. А ещё постоянно хочется задавать вопросы, чтобы узнать всё о тебе. Может, ты когда-нибудь напишешь мемуары? Я бы почитал, даже если там не будет ни строчки обо мне. С чего бы им там быть… Мне просто по-настоящему интересно, что ты за человек. Чонгук замолкает опять. Время тянется медленно и вязко. Сколько длится этот разговор? Пару минут? Часов? От тишины в ушах звенит, наступает отчаяние, а следом о себе напоминает надежда: если Тэхён молчит, может, всё не так плохо? Он не гонит его, не говорит, что ему неприятно. Отсутствие плохих новостей тоже хорошая новость?.. — Почему ты не прекратил занятия? — спрашивает вдруг Чонгук, подобрав вопрос, на который Ким не может не ответить. Монолог кончился, теперь можно надеяться на диалог, только вряд ли кому-то от него станет легче. Тэхён поворачивается к нему, и у Чона по спине пробегает холодок. Настолько несчастным и чужим его лицо не было никогда. — Просто надеялся, что кто-нибудь заботится также о Джису, как это делаю я по отношению к тебе, — медленно произносит Ким, и Чонгук закрывает глаза. Вот бы уснуть и не проснуться. Неужели это всё? Чонгук раскрыл себя перед Тэхёном, а он… почти назвал его сыном? — Ты и сам знаешь, что я могу сказать на всё это, — негромко, но категорично добавляет Ким, отводя взгляд снова. — Между нами ничего не может быть. Теперь всё. Тэхён произнёс эти страшные слова. Дальше говорить действительно не о чем. Чон пробует встать, тело не слушается, он пробует снова, второй раз, третий, но, когда всё-таки встаёт, не может уйти сразу, поэтому, давясь слезами (а он-то надеялся, что их не осталось тоже) и ненавидя себя за все эти чувства, которые живут в нём, стоит, жалея, что проклятое сознание никак не отпустит его. — Я не стану говорить, что отдал бы всё, чтобы ты обнял меня и ласково погладил по плечу, как раньше. Здоровьем родителей или твоим я бы не пожертвовал ради этого. Даже благополучием Джису, хоть мне она и никто; для тебя она много значит… Но я отдал бы много счастливых моментов, ведь твоё утешение было бы лучше их всех, — он протягивает руку и легонько касается макушки Тэхёна. — Я не могу подобрать слова, чтобы это прощание было не таким тяжёлым. Сказать, что я злюсь на тебя из-за того вечера, когда ты настоял на чёртовых занятиях скрипкой? Что ненавижу тебя за это? Я злюсь и ненавижу, но зачем об этом говорить. Или наоборот: сказать, что люблю, глядя в глаза, которые ты прячешь от меня? — Чон проводит ладонью по его волосам и отступает. — Сколько раз так делал ты? Я помню каждый, и это пугает. Неужели мне придётся жить с этими бесполезными воспоминаниями всю жизнь? Очень страшно. Что ты вкладывал в этот жест? Что вкладываю я? Не знаю. Я устал. Кончился. Не могу так больше. Уеду сегодня же. — Я… — прочистив горло, подаёт голос Тэхён, — купил тебе билет. — Конечно, — с грустной улыбкой кивает Чон, подходя к двери. — Мистер Ким Тэхён такой удивительно прозорливый и мудрый. Только не тогда, когда это действительно важно, — и выходит, не веря, что всё действительно кончено.