Ни о чём не жалеть

— Думаю, родители не будут против, — проговорил Чонгук негромко. Скорее для себя, чем для Чимина, который стоял рядом и боялся пошевелиться. Чонгук впервые заговорил. Пак знал, что он совсем не немой, но услышать его голос было неожиданно. Конечно, несколько раз Чон отвечал у доски, но это было не то. Там, перед людьми, был не тот Чонгук, который сейчас задумчиво смотрел куда-то в сторону и думал о чём-то своём. Совершенно разные люди. И Чимин был рад узнать скрытого от всех Чона. — А ты? — спросил Пак, неуверенно потоптавшись. — Я не хочу навязываться, правда. Сам не понимаю, зачем предложил. — В моей комнате раскладной диван, — не отвечая на его вопрос, сообщил Чонгук, отряхнувшись. — Но сначала я должен позаниматься, — он посмотрел Чимину в глаза. Кое-что в его жизни оставалось неизменным: никаких полумер. Прямой взгляд, страдания на полную мощность, правда, даже если она причиняет боль. Чимин смущённо отступил, но глаза не отвёл. Такой взгляд всегда сбивает с толку, особенно если в глазах, смотрящих на тебя, пустота и безысходность, но людям, которым есть чем заполнить такую пустоту, не страшно быть с ней рядом. Вот только Чон, попав в пустоту Тэхёна, не заполнял её, а пытался забрать себе, думая, что может помочь только так. — Ладно, я тоже посижу, что-нибудь почитаю, — кивнул Пак. — Только предупрежу маму, — он достал телефон и собрался звонить, но замялся. — Ты же точно дашь переночевать у тебя? Чтобы не получилось… Чон нахмурился и покачал головой, вздохнув разочарованно, недовольно, будто спрашивал «Как ты можешь задавать такие глупые вопросы?», а потом развернулся и продолжил путь, на котором ему встретился Чимин. И, только дойдя до библиотеки, остановился. Вдруг Пак не понял его посыл? С чего бы кому-то понимать Чонгука и его многозначительное молчание, которым он привык общаться со всеми, кого допускает до своей души? Тэхён, Трикси… Чимин вряд ли продолжит этот список. Но через пару минут Пак тоже вошёл в библиотеку и, неловко улыбнувшись, подсел к Чонгуку. — Она удивилась, — прошептал он. — Я рассказывал про тебя пару раз… На это Чон в бессловесном вопросе слегка поднял брови. Чимин улыбнулся шире. Было приятно видеть, что Чонгук совсем не такой скрытый, как могло показаться с первого взгляда. — Ну, что ты из моей школы, но ни с кем не общаешься. И вот теперь ты предложил — я соврал, да, — переночевать у тебя. Пижамная вечеринка, блин, — он сел напротив и наклонился над столом, чтобы Чон его слышал, но тот опять глянул на него достаточно красноречиво, чтобы Пак кивнул. — Понял, не мешать. За те полтора часа, что Чонгук занимался, Чимин заговаривал с ним ещё пару раз. Показывал смешные видео на телефоне, Чон послушно отвлекался и даже смог улыбнуться одному из них. И, когда он закончил, идея впустить кого-то в свой дом (и не только дом) уже почти не пугала. Чимин забавный, немного беспокойный, суетливый, неуверенный в себе, но очаровательный в своей дружелюбности. Чонгуку нравился этот человек, и он решил, что постарается стать ему другом. Ради них обоих. И ради Тэхёна, который, наверно, хотел бы, чтобы его бывший ученик был счастлив. А даже если нет… Это неважно. Он будет счастливым. По дороге к нему домой Чимин почти не говорил. Может, заражался молчаливостью своего компаньона, может, о чём-то думал, может, смущался того, что идёт к человеку, которого совсем не знает. Вдруг Чонгук психопат, который ведёт его на окраину, чтобы убить и расчленить? Может и так, но в итоге Чонгук привёл его в обыкновенную квартиру. Правда, побогаче, чем та, в которой жил Чимин. Их встретила мать Чона. Она внимательно осмотрела гостя, заставляя того чувствовать себя неуютно, словно его оценивают, чтобы купить, и сощурилась, как кошка, увидевшая врага и готовившаяся к нападению. Но не сказала ничего, что раскрыло бы её реакцию. — Это Пак Чимин, — представил его Чонгук, стараясь не замечать, что Джин-Хо смотрит на него не так, как обычно. В привычно холодном взгляде появилось презрение. То, которое предрекал себе Чон, когда думал, как однажды скажет матери, что он интересуется мужским полом. Или не всем полом, а только Тэхёном. — Он переночует у нас сегодня. Если ты не против, — Чон уважительно поклонился. — Конечно, пусть остаётся, — серьёзно ответила она и, натянуто улыбнувшись, ушла от них. Но, едва Чон разулся и отвёл Чимина в свою комнату, попросила зайти к ней. — Он же не просто друг или знакомый? — начала она, едва Чон переступил порог. — Я всегда знала, что с тобой что-то не так. А теперь ещё этот «друг», — брезгливо проговорила Джин-Хо, шумно втянув носом воздух и отворачиваясь. — Ладно. Это не моё дело. Ты взрослый и можешь жить по своему усмотрению. Только сделай так, чтобы это не касалось меня. Идя к ней в комнату, Чонгук думал, что Джин-Хо просто… Нет, он не знал. У него не было ни одной версии того, зачем мать позвала его. И меньше всего Чон ожидал, что его признание случится вот так — не он его сделает, всё скажут за него. Поэтому он не успел остановить себя, забыв про уважение к старшим и свою закрытость, и сказал первое, что после слов матери пришло в голову. — Я всю жизнь так живу — чтобы это не касалось тебя, — сказал он, пустым взглядом уставившись в колени сидевшей в кресле Джин-Хо. — Ты поселила меня в самую дальнюю от своей спальни комнату, никогда не приходила на мои соревнования и даже не знаешь, как зовут… — голос подвёл, и Чон, сделав паузу, тяжело сглотнул. — Ты даже не знаешь, как звали мою лошадь. Он не видел её лица, но надеялся, что она слышит его слова. Слышит и понимает. Отношение Джин-Хо к Чону складывалось из мелочей. Первые несколько лет, которые Чонгук воспринимал особенно трепетно и близко к сердцу, она забывала о его дне рождения, о детсадовских конкурсах и поделках — обо всём. Забывала и потом, но Намджун, видя, как Чонгука расстраивает невнимание матери, напоминал ей о важных датах и событиях. И это разочаровывало даже сильнее, чем то, что она не знала, чем жил её сын. Лучше бы она вообще не участвовала ни в чём, чем делать вид, что ей не всё равно. Немногочисленные акты заботы на фоне полного игнорирования были тем самым исключением, которое лишь подчёркивало, что ей плевать на Чонгука. Она не ходила на его соревнования, но исправно платила, вежливо интересовалась его успехами. И никогда не слушала, чего он добился. Если это не связано с музыкой — это не связано с ней. Чон привык к этому, почти смирился и ничего не ждал. Но в ту секунду в нём заговорила обида ребёнка, недополучившего материнской любви. Дело не только в простом «я люблю тебя, сын». Джин-Хо редко называла его так — обычно по имени. Она вспоминала, что у неё есть ребёнок только в разговоре с кем-то, и её «сын» всегда получалось пренебрежительным и злым, как будто ей неприятно это произносить. Чонгук попытался вспомнить, когда она называла его так в последний раз. Когда представляла Тэхёну… «Это наш сын», — говорила она тогда? А потом повторяла, что он не музыкальный. Чонгук низко-низко опустил голову. Тэхён делал эту минуту ещё более неприятной. — Я никогда не слышал от тебя ни одного ласкового слова. Но это мелочи, зачем мне слова. Но и твои действия… — вздохнув, он выпрямился. — Это глупо, прости. Ты дала мне жизнь — что ещё я могу хотеть от тебя? Пожалуй, ты сделала максимум, на который способна. Так что… Для меня ничего не изменится. Я просто мальчик, похожий на тебя и носящий ту же фамилию, что и ты. А ещё живущий в твоём доме, но так, чтобы это не касалось тебя, — он решительно направился к двери, но, сделав несколько шагов, остановился. Стоя спиной к матери, он смотрел в пол, разглядывая древесный рисунок паркета и думая, что никогда не замечал, какой он красивый. Отвлекался на мелочи, искал хоть что-то хорошее. — Скажешь отцу? — Не хочу его расстраивать, — последовал немедленный ответ. Чонгук громко усмехнулся и, обернувшись, посмотрел на мать с печальной улыбкой, в которой было столько боли, что ему стало мерзко от того, что чужая женщина видит его эмоции. Но он мог быть спокоен: Джин-Хо не видела ничего. — Хоть кого-то ты любишь, — проговорил он медленно и, поклонившись, вышел.