Ни о чём не жалеть

Шанс разобраться в себе и происходящем подвернулся случайно. Минхёк пригласил Чонгука к себе, и тот согласился. Потому что не расслышал — был слишком глубоко в себе, — что ему предлагают. Какие-то слова, фразы — всё как обычно. Но вместо вежливого молчания Чонгук сказал «да, конечно». И тут же пожалел. Надо было отказать, как он делал до этого. А потом новая мысль: почему бы и нет, если сознание решило подать голос именно сейчас? Лихорадка, в которой он жил, расступилась от перспективы новых проблем и событий. Например, зачем Минхёк зовёт его к себе? Их общение было на том этапе, когда провести вместе вечер означает не просто беседу? Они не давали друг другу и своему взаимодействию ярлыки, но как-то же всё это называется? Дружба? Странное слово, к которому Чонгук не до конца привык даже с Чимином. С Минхёком точно было что-то другое; он же целовал Чона. Каждую встречу, каждое прощание. Чонгука пробуждали эти поцелуи, но их не хватало, чтобы задуматься над тем, что за ними. Банальное влечение, спор, влюблённость? Расскажет ли Минхёк когда-нибудь, почему он продолжает предлагать встречи, а не пошлёт замкнутого Чона куда подальше? Отношения? Громко и опять не то. Какие же это отношения, если каждый живёт в своём мире, сосуществуя рядом, но не смешиваясь? Сексом по дружбе? В этом варианте Чонгуку не нравился «секс». Страшными воспоминаниями-картинками возникал в памяти вечер с Чиён. Их первая встреча, алкоголь, отчаяние и попытка убедить себя, что женское тело тоже кажется Чону привлекательным. Нет, не привлекательным, хотя бы просто терпимым. Не вышло. А «сверху ещё беременность и потраченная жизнь», как раз, не сдержавшись, сказал Чимин. А теперь был Минхёк и недвузначные намёки, пугающие сильнее, чем ребёнок. Чонгук не мог понять, что страшит его сильнее. Вариантов было много — больше, чем он мог найти в себе. Потому что это будет изменой Тэхёну? Нет, Тэхён в прошлом. Чонгук не верил, что однажды Ким вернётся, они возобновят общение и продвинутся в нём дальше банальной дружбы. Точка в их истории достаточно жирная, чтобы к ней не возвращаться. Потому что он не хочет, чтобы его первым был Минхёк? Первый секс должен быть с кем-то любимым — идеализм Чонгука настаивал на этом, не простив ему эксперимент с Чиён, — а Минхёк… Он славный, по-настоящему нравился Чонгуку, но настолько ли сильно, чтобы отдать ему своё тело? Ли, если посмотреть трезво, не добрался и до души. Тронул её струны, но не смог сыграть полноценную мелодию. Потому что он просто не готов? Всё и так навалилось слишком неожиданно, он не хочет тратить ресурсы ещё и на физические отношения. Потому что его в принципе не интересует секс? Даже привлекательность Тэхёна была не такой сильной, чтобы фантазировать о нём чаще раза в неделю. А Минхёк — он, наверно, из тех, кто помешан на сексе? Как же он переживает воздержание сейчас? Или никакого воздержания у него нет, и он просто хочет добавить в список трофеев ещё один? Как бы там ни было, Чонгук убедил себя, что согласие было правильным. Пора сделать что-то для себя. Секс — для себя. В нём не будет никаких опасностей, как с Чиён. Это будет удовольствие. Наверное. Но пока он испытывал только отвращение. Когда-то давно он, решив изучить процесс подробнее, читал про вред анального секса, про подготовку, последствия… Но сейчас всё это было далёким. В другой жизни. В ней остался Тэхён, беспрекословная привязанность к нему и безусловный рефлекс верности, преданности и доверия, срабатывающий при звуках его имени. В этот визит Минхёк вёл себя иначе. Не набрасывался, как голодный на кусок хлеба, был очарователен, тактичен и мягок. И это пугало сильнее, чем зверь, которым он был в первый раз. Тот Минхёк мог так же спонтанно, как и начать, закончить притязания, а этот новый — охотник. Он потратил слишком много сил, чтобы заполучить награду, и не сдастся, пока не получит её. У Чонгука сработал инстинкт самосохранения, и он, мысля объемнее, чем обычно, нашёл другую причину изменений в Минхёке. Чтобы отвлечь хищника на другую цель. Чангюн. Когда Минхёк и Чон чуть не переспали, в их истории был третий. Может, тогда, прежде чем прийти, он написал или звонил Минхёку? Может, Минхёк той судорожной решительностью пытался забыться? Обычно Ли красиво пропускал рассказы о себе, Чонгук не задавал вопросов, и все, кажется, жили вполне счастливо, но теперь Чон, как будто желая проверить, что будет, если надавить на чужую мозоль, решил выглянуть из раковины и посмотреть, как живётся в такой же, разве что менее очевидной, кому-то другому. — Я, знаешь, что подумал? — заговорил он — впервые за встречу, — когда Минхёк, протянув бокал вина, усадил его на диван и сел рядом. — Когда пришёл Чангюн… Так его звали? — Дивная память, — делая глоток, иронично заметил Ли. — Ты вёл себя странно в тот вечер, — заметил Чонгук, внимательно разглядывая бесстрастное лицо Минхёка. Тот молчал. Ждал следующую реплику. Но Чон не смог ничего придумать без отклика, и тогда, то ли действуя по заранее выбранному сценарию, то ли лишая Чона возможности задать ещё какой-нибудь неудобный вопрос, Минхёк отставил своё вино и, положив руку Чонгуку на колено, наклонился и поцеловал. Тоже иначе. Но это не вызвало особенных эмоций. Никакого страха. Снова горячка: то жар, то холод. Сейчас — холод. Течение, которое забирает с собой в забвение. Но вселенная, издеваясь, прервала их звонком. На этот раз звонили Чонгуку, но Минхёк всё равно недовольно ругнулся. Видя имя на экране, Чон медлил отвечать. Чиён. Она звонила редко, но каждый её звонок был отвратительным. Она или жаловалась на то, что устала, что толстеет, вечно хочет есть, у неё плохое настроение, паршивая успеваемость, что-то болит и так далее. Список её жалоб был бесконечным и добавлял пункты каждый день. — Не отвечай, — шепнул змей-искуситель Минхёк. Он плохой пример, его не стоит слушать. Но Чонгук вспомнил свои слова Чимину в тот вечер, когда он оказался у Минхёка дома впервые. Может, я не такой высокоморальный, как кажется нам обоим. До этого он отвечал Чиён всегда, потому что это было законом, который он сам для себя принял. Но революция, начавшаяся с Минхёка, стирала всё. И своего апогея она достигла сейчас, когда держать всё внутри невозможно. Чонгук достиг критической точки, дальше которой ничего нет. Сжигающая пустота. Сработал невидимый переключатель. Чон чувствовал что-то незнакомое. Решительность? Но не безумная, а рациональная, осмысленная. Она велела разрушить себя и создать другого человека. С новыми правилами и законами. Прямо сейчас. Начать, например, с того, чтобы проигнорировать Чиён. Что бы там ни случилось — сегодняшний вечер только для него. Даже Минхёк не так важен, как собственное эго Чона, которое, раздуваясь, требовало — уже не просило — свободы. Маленький эгоист внутри стал огромным. И завладел сознанием хозяина. Впервые в жизни. Чонгук отклонил звонок, поставил телефон в самолётный режим и положил на столик рядом. Аккуратно, в какой-то степени педантично. Всё вставало на свои места. Он не просто пассивно согласился прийти к Минхёку, он принял решение, сделал шаг вперёд. Странный и непонятный, но важный настолько, что это не умещалось в голове. Минхёк, кажется, хотел что-то сказать, когда Чонгук, которого до этого лишь целовали, сам проявил инициативу и, притягивая Ли к себе, коснулся его губ. В памяти всплыл Пусан, такое же прикосновение к губам Тэхёна, неловкая пауза, в которой Ким не отвечал, а потом какие-то слова. Пройдённый этап. Дальше — объятия. В Пусане Тэхён был щедр и не жалел их. Их Чонгук тоже оставил позади, впервые обнимая кого-то не из благодарности или из вежливости. А потому что ему хотелось ощутить человеческое тепло и почувствовать, как чужие руки прижимают его к себе. Уверенно и страстно, а не пьяно или невинно. Прикосновения к Минхёку вызвали боль. В груди, в голове, даже на кончиках пальцев. Секундную, но сильную, яркую. Перед глазами снова был Тэхён, его руки, учившие его держать скрипку и надевающие подарочные часы на запястье. Боясь того, к чему вело Чона его безумие, он сделал ещё одну остановку. Запах. Минхёк пах приятно, если не считать слабый аромат сигарет. Но с Тэхёном ему было не сравниться. В нос ударили бергамот и дорогой парфюм, встретившие Чонгука в первый визит к маэстро. А потом — они же, но с запахом самого Тэхёна; в тот день, когда Ким предложил ему встретиться после своего возвращения из Америки. Но и это было в прошлом, которое пора отпустить. Следующий этап не нашёл ничего похожего в отношениях с Тэхёном. Чон представлял, как будет раздевать Кима, как тот будет раздевать его в ответ, но на деле тем, кто собирался завладеть его телом, стал не он. И новый Чонгук не жалел об этом. Он отдавался каждому мгновению, закрывая двери, когда-то открытые Тэхёну; для Тэхёна. Каждое неприятное ощущение символизировало последние кусочки, которые Чонгук отрывал от себя, чтобы оставить сердцевину, но покрыть её чем-то другим, отличным от слабой прошлой версии себя. Чон прошёлся по всем значимым моментам в истории с Тэхёном и вычеркнул его. Не до конца — новый Чонгук обязательно посвятит мистеру Киму целую главу, — но так, чтобы он больше не мешал Чонгуку жить. Эгоист хочет жить для себя, а не для Тэхёна. Плотина прорвалась. Перезагрузила разум. Подарила откровение. Это не акт вечной любви, доверия, не свершения романтических мечтаний. Это — перерождение. Он прожил полгода в тумане, чтобы выйти из него обновлённым человеком, которым он сможет жить, а не существовать. И новый человек смотрел на жизнь, людей в ней, события и ошибки по-другому. И ни о чём не жалел.