Ни о чём не жалеть

Чонгук проследил за тем, чтобы чужак вышел, даже хотел встать и удостовериться, что он не притаился за закрытой дверью, и посмотрел на Минхёка с укором, который, мутируя, превращался в явную претензию. Сложенные на груди руки и недовольный взгляд олицетворяли ёмкое «я жду объяснений», но Чон добавил и слова. — А сам ты, стало быть, не собирался мне сказать, что ты в больнице? Проявляя чудеса актёрского мастерства (снова), Минхёк нацепил небрежную, как казалось со стороны, но хорошо проработанную маску обольстителя, чтобы сгладить неровности, возникшие из-за случайной встречи. — Сказал бы завтра, когда меня выпишут. Не хотелось жалости и драматических переживаний. Но без них в итоге всё равно не получилось. Как я мог догадаться, что Хёнджин станет тебе звонить. Но на Чонгука, видевшего Минхёка без маски чаще, чем тот мог подумать, его чары действовали только тогда, когда он был не против им поддаться. — Они про меня хотя бы знали, а я о наличии у тебя друзей слышу впервые, — легко отбил карту Минхёка Чон. Ли усмехнулся, и в этой усмешке Чонгук услышал явное саркастическое осуждение, вроде: «Теперь и мы превращаемся в парочку с претензиями друг к другу? Я ведь тоже могу найти, к чему придраться». В царстве легкости и понимания появилась первая брешь, открывшая ящик Пандоры, но вместе с тем показывавшая, что их отношения переходят на новый уровень. — Они странные, и у них дурное чувство юмора. — Не надо меня жалеть. — Я не тебя жалею, а себя, — полусидевший Минхёк, поморщившись, покрутил головой, словно разминался, а потом сполз и почти полностью лёг. — Они разболтают все мои секреты. У Хёнджина язык — помело. Феликс молчаливее, но вдвоём они превращаются в машину по производству неловких ситуаций. Пусть о моих демонах ты узнаешь от меня. Чонгук посмотрел на Минхёка, который продолжал выглядеть повелителем, стихией, которую стоит бояться, а не жертвой чужой силы, и понимающе поджал губы. Нежелание возвращаться к призракам прошлого было ему близко. — А что за Матильда? — Чонгук, остывая, встал с кровати и, чтобы не стеснять Минхёка, подвинул к ней стул, пересаживаясь на него. Ли посмотрел на этот жест с некоторым сожалением, но ничего не сказал. — Соседка Лукаса. Справа Тэн, а слева она. А справа от Тэна стоит Хоши… — Минхёк слегка сощурился, видимо, припоминая имена остальных питомцев конюшни, а потом обратился к Чону. — Ты знаешь хотя бы одну лошадь, кроме своей? Чонгук слегка поднял плечи, вжимая в них голову. Для него не существовало других лошадей — только его собственные. Но Минхёк, похоже, относился к этому иначе. — А почему их знаешь ты? — Я выбирал лошадь, а не просто сел на первую попавшуюся. Чанмин тебе, конечно, рассказал, что я взял Лукаса под опеку? Не полностью, потому что это слишком дорого, но всё же могу почти быть уверен, что он ждёт меня, а не страдает под каким-нибудь безалаберным новичком. Хмыкнув, Чонгук хотел напомнить Минхёку, что он такой же новичок, как и они, но так ли это? Очевидно, Ли подготовился к тому, чтобы связать себя с лошадью. И он точно лучше людей, который приходят на конюшню для развлечения, не прислушиваясь к лошади и не заботясь о её комфорте. Это показало Минхёка с новой положительной стороны: он не просто потребитель, он принимает животное вдумчиво. Чонгук приходил в норму. Руки ещё немного потряхивались, но мысль о том, что он мог потерять Минхёка, больше не мучила. Она казалась ненастоящей, коротким кошмаром, который кончился так же внезапно, как и начался. Они помолчали пару минут. Чон заметил, что Минхёк закрыл глаза, и даже подумал, что он уснул и стоит оставить его, когда Ли, как будто прочитав его мысли, обозначил ещё одну тему. — Я был на его концерте, — негромко сообщил Минхёк, и Чонгук дёрнулся. Глаза сами собой расширились от осознания того, что он не только забыл о концерте — Чон даже не поздравил Тэхёна. Насколько же сильно новая жизнь увлекла его, что он вспомнил о такой важной дате лишь тогда, когда об этом зашёл разговор? Только была ли эта дата важной и теперь? Чонгук ответил себе отрицательно. Он же решил, что больше ни Тэхён, ни даты, связанные с ним, ничего не значат, разум принял правила этой игры, стоит радоваться и быть благодарным. Но лёгкий стыд всё-таки затаился в сердце. Минхёк продолжил. — И понимаю, во что ты влюбился. В него влюбляются все, кто слышит его музыку. Это магия одарённого человека. Он — олицетворение таланта; уникальное зрелище. То, как он играет, вытряхивает сознание. Но что тебя сгубило? Почему остальные люди не отдают ему в распоряжение свои души? — Минхёк открыл глаза, быстро глянул на Чона и вернулся в старую позу. — Расскажешь, когда поймёшь? Моя неудачная попытка избежать этого разговора будет стоить мне пары недель работы из дома, но это всё уже не замять общими фразами, — пальцы здоровой руки пару раз стукнули по кровати, как будто Минхёк специально давал им время, чтобы понять, что это была одна из тех шуток, в которой скрывается правда, и потом Ли закончил свою мысль. — Но лучше мы продолжим этот разговор потом. А сейчас мне нужно отдохнуть. Чонгук кивнул, послушно встал, погладил лежавшую рядом руку Минхёка, а потом наклонился и легонько коснулся лба. Думал про губы, но это было как-то странно, как будто всем происходящим они откатились на полгода назад, в то время, когда говорить откровенно и делать то, что велит сердце, ещё было не принято. — Кихён со мной до понедельника. Так что мы будем в комплекте, — добавил он, постоял ещё несколько секунд и ушёл. Спустившись, Чонгук едва не бросился обратно. Надо было предложить Минхёку помощь при выписке, такси, компанию, собеседника. А следом пришла другая мысль: не надо его опекать настолько отчаянно. Ли получит его заботу дома, но не стоит делать его инвалидом, неспособным жить без помощи. Тем более, что столкновение с Матильдой не сделало его таковым. Домой Чонгук решил идти пешком. Не весь маршрут, а хотя бы часть — пока не начнутся опасные районы, по которым в тёмное время суток лучше не гулять. Чону было необходимо подумать, вписать новые данные в свою историю. В их с Минхёком историю, которая, несмотря на то, что решающего разговора так и не состоялось, теперь начинала писаться сплошным текстом, а не короткими тезисными заметками. По привычке Чон посмотрел на часы. Запястье пустовало. Чонгук замедлился. Стоит ли позвонить Тэхёну или передать свои поздравления, когда они встретятся? Если они встретятся. Вдруг Тэхён, тот самый призрак, от которого Чонгук неосознанно пытался скрыться, принимая важные и болезненные решения, делая в какой-то степени сомнительные выборы, соврал и не собирается перезванивать в начале декабря, как обещал? Лежавший в кармане телефон завибрировал. Чон остановился и посмотрел на экран. Нет, показалось. Никаких уведомлений. Но за то время, пока он доставал его, Чонгук успел назвать про себя имя того, кого ждало подсознание. Чон набрал номер Тэхёна. Опять по памяти, чтобы напомнить себе, что сбежать от первой любви сложнее, чем ему могло показаться. В трубке слышались гудки, второй, третий, пятый, седьмой. Чон упрямо не сбрасывал, пока звонок не завершился автоматически. И это не расстроило. Чонгук испытал облегчение, потому что ему казалось, что он потеряется в этом вечере, если к нему добавится и Тэхён. Всё и так стало слишком сложным с его возвращением. Дома Чонгук обнаружил задремавшую в комнате Кихёна Джин-Хо. Обычно она спала чутко, но сладкий сон внука, видимо, был её снотворным: она не проснулась даже от того, что Чонгук накрыл её пледом и прикрыл дверь. Последние два часа были более насыщенными, чем вся неделя до этого, и Чонгук в миллионный раз задумался над тем, кто дарит ему эти эмоции. Не Тэхён, которому он, как выразился Минхёк, «отдал в распоряжение свою душу». Мистер Ким оставался тенью, фоном всей жизни Чонгука, но терял свои позиции кого-то незаменимого. Своим мягким отказом в Пусане он запустил обратный заставившему в него влюбиться процесс. И Чонгуку с новой силой захотелось с ним встретиться, чтобы убедиться (или разувериться?) в том, что больше его дыхание не сбивается, когда Тэхён касается его взглядом.