Ни о чём не жалеть

Выходные Чонгук провёл с Кихёном, которого Минхёк, оправдавшись больной после сотрясения головой, просил не приводить. Чон не стал объяснять, что чаще всего малыш тихо наблюдает за кем-то из взрослых или возится со своими игрушками. Конечно, иногда может быть очаровательно громким, когда его что-то веселит и он заливисто смеётся, но в целом, Кихён — золотой ребёнок, от которого почти не бывает проблем. Не стал Чон и уточнять, почему именно Минхёк не хочет его видеть — точно ли из-за головы? Просто согласился с тем, что момент для встречи неподходящий. Хотел ещё добавить, что понимает нежелание быть перед кем-то слабым, но вовремя вспомнил, насколько болезненно Ли относится к слабостям. Особенно своим. Каждый вечер Чонгук звонил. Не потому что это был долг, а потому что он действительно волновался. То ли за здоровье Минхёка, то ли за скрытый запрет быть рядом, то ли из-за того, что они так и не поговорили. Чону продолжало казаться, что это жизненно необходимо, как будто без навешенных друг на друга ярлыков они не выживут. После возвращения Тэхёна их лёгкие отношения стали остро нуждаться в том, чтобы заиметь какие-то названия и обозначить правила. Минхёк, должно быть, ждёт ответа, чего-то такого же ёмкого, только более громкого и откровенного чем то, что он сказал Чонгуку. Чтобы продолжать, нужно переступить последнюю черту — раскрыть себя, не утаивая самые страшные мысли. И Чонгук был готов, даже желал этого, но возможность никак не подворачивалась, как будто сама вселенная была против. В воскресенье вечером Чонгук решил настоять на разговоре, но не с Минхёком, а с Чиён. Первое время Джин-Хо предлагала нанять ей в помощь няню, но Чону в голову пришла более удачная для всех, особенно для Ю, идея. Чон не сомневался в успехе, поэтому оставил Кихёна дома, с Джин-Хо, но решил всё-таки поговорить лично, а не по телефону. Было в этом какое-то старомодное благородство человека, который воспитывал себя, ориентируясь на людей другой эпохи. — Может… — Чонгук, стоя на пороге, подбирал слова и пытался прочитать лицо Чиён. Общение с Минхёком накладывало свой отпечаток, и Чон начинал понимать людей чуть лучше. — Знаешь, я мог бы забрать Кихёна на всю неделю. — О! — Чиён заметно оживилась, а потом напомнила себе, что радоваться при таких предложениях неприлично, и заговорила спокойнее. — Это было бы довольно удобно, учитывая, что у меня учёба, работа… — Конечно. Тогда созвонимся в конце недели, обговорим… — размыто закончил Чонгук, про себя подразумевая вариант, в котором Чиён не получит Кихёна обратно никогда. Для ребёнка в жизни с ней больше не было никакого смысла. Горе-мать перестала кормить его грудью — материнский долг выполнен. Было бы полезнее оставить малыша на грудном вскармливании ещё на несколько месяцев, но Чиён стала врать, что у неё нет молока из-за стресса и чего-то ещё, поэтому Чонгуку оставалось только смириться. К тому же, когда Кихён был с Чиён, Чон волновался сильнее, чем когда тот был в одиночестве. Даже оставить его на полчаса было менее опасно, чем давать ему жить с Чиён, которая, как казалось Чону, иногда ненавидит Кихёна так сильно, что может его убить. И Чону хватило коротких размышлений, чтобы понять, что сыну будет лучше с ним. У него и своя детская, и условия, и вообще… Зачем кому-то из них Чиён? Чонгук читал, что ребёнку нужно женское тепло, воспитание матери, но с тем количеством нянек, которые крутились вокруг него, ему не нужна непутёвая Чиён, от которой исходит только ненависть к порождённой ею жизни. Такое простое освобождение от Чиён сначала обрадовало: больше не нужно будет таскать ребёнка из дома в дом, не нужно будет волноваться о нём и не придётся скучать по его увлечённому кряхтению. Но следом возникли другие вопросы. Например, зачем тогда содержать Чиён, если она больше никто? Правда, «кем-то» она всё ещё оставалась, но Чонгук всё чаще думал о том, что пора выяснить у юристов матери, можно ли отсудить у Чиён права на Кихёна с концами. Не хотелось оставлять ей никаких возможностей однажды заявиться и, тыча себя в грудь, говорить о родительских правах, забыв про обязанности. Она не заслужила драгоценного Кихёна. И это было не бездумное собственничество, а закономерный вывод, который сделает любой, кто увидит, как Чиён ведёт себя с ребёнком. Следующей проблемой стал Минхёк. Что делать? Решать, кто из них важнее? «Я не настолько беспощаден, чтобы заставлять выбирать между собой и ребёнком», — зазвучал голос Минхёка, и Чонгук помотал головой. Нет, сейчас ситуация была глубже. Это не одноразовый визит с ребёнком, это жизнь, в которой есть он, Чон Чонгук, и его ребёнок, Ю Кихён. И Минхёку придётся принять или не принять их обоих. «Вот, смотри. Мой багаж перед тобой — никакое фантастическое прошлое, с которым ты познакомишь меня словами, не сравнится с маленьким человеком». Может, однажды Чонгук скажет именно эти слова — грубые и необработанные; брусок дерева благородной породы. Но пока Минхёку было не до детей, он даже взял больничный, сказав, что «лучше пропустить неделю сейчас, чем месяц потом». А Ли был настоящим трудоголиком и никогда не жалел себя. Чонгук хотел навестить Минхёка в понедельник после университета, но Ли отказался. Опять категорически. Но теперь объяснил своё нежелание с кем-то видеться друзьями. — Пусть эти клоуны порезвятся наедине со мной, а не втянут тебя в свою безумную шайку, — объяснил Минхёк, но Чонгук услышал в этих словах знакомую холодность, в которой появилась тоска, заменившая равнодушие. Чонгук всё равно промолчал, но в среду, когда Минхёк отказался от его визита снова, отдал Кихёна на попечение Джин-Хо (которая почему-то снова отказалась от услуг няни) и приехал. Поставил перед фактом, звоня в дверь и планируя применить насилие, если Минхёк откажется открывать. Но он, устало простонав, открыл. Бледный, растрёпанный, помятый, со страшными синяками под глазами. Чонгук удивлённо сглотнул. По голосу Ли казался почти здоровым, но фактически он выглядел чудовищно. — Слушай, — выдохнул Минхёк, — я не настроен на гостей. Он стоял, опираясь всем телом на косяк и был готов упасть, кажется, в любую секунду. Несчастный случай переносился им сложнее, чем ожидалось. Но Чонгук не поддался панике, только ощутил всепоглощающий приступ заботы. — А я не гость, — Чон аккуратно проскользнул в квартиру, прикрывая за собой дверь. — Дружки твои — гости. А у меня другое положение. Дом, работа — помнишь, ты говорил. Он быстро разулся, рассчитывая, что так его не смогут выгнать, но застывший Минхёк вряд ли смог бы это сделать. Даже слова как будто давались ему с трудом. — Не гость? — повторил он задумчиво, словно пробовал слова на вкус и послевкусие этих было ему незнакомо. Или знакомо, но последний раз он слышал их так давно, что забыл, что они значат. — Не гость, — тихо повторил он и, шаркая, направился в комнату, осторожно, чтобы сберечь рёбра и руку, ложась на кровать. Чонгук последовал за ним, с грустью замечая, как изменилась уютная комната чистоплотного Минхёка. Полотенца и футболки на кровати и креслах, пустые стаканы на тумбочках, столе и полу, пара непонятных пакетов. Впрочем, даже бардак Минхёка выглядел в какой-то степени эстетично. Но сам Ли, вероятно, невыносимо страдал от него и от невозможности всё исправить. — Как ты относишься ко лжи? — начал Чонгук, собирая вещи в одном кресле. — А что ты хотел услышать? — выплюнул Минхёк, закрывая глаза и кладя на лоб тканевую повязку. — «Мне так хреново, что я не хочу никого видеть»? И не хочу, чтобы кто-то видел, как мне хреново? Что ж, спасибо, что наплевал на мои желания. — Пожалуйста, — невозмутимо ответил Чонгук, переходя к стаканам, которые немедленно отправились на кухню. Вернувшись, он сел на кровать и пальцем коснулся повязки, которая нагрелась от огненного Минхёка и уже не помогала. Чон забрал её, пошёл в ванную, помыл руки, намочил повязку холодной водой и положил обратно на лоб Минхёка. — Хорошо хоть, ребёнка не притащил, — зло выговорил Ли, даже не поблагодарив за несколько секунд облегчения. Но Чонгук не был в обиде. Жалость, страх и рационализм, просыпавшиеся всегда вовремя, усмирили его. Чон сокрушался лишь о том, что Минхёк мучается так уже несколько дней, а он не догадался об этом. — Ты познакомишься с ним, когда поправишься, — Чонгук заботливо провёл по горячей щеке рукой и ушёл на кухню, чтобы что-нибудь приготовить или хотя бы разогреть. Впрочем, надеяться на то, что Ли был способен готовить, не приходилось. Чон вернулся. — Что тебе можно есть? Есть какая-то диета? — Мышьяк, но у меня, кажется, закончился, — с сарказмом ответил Ли. Чонгук снова сел к нему, но теперь с другой стороны, чтобы лечь рядом. Минхёк, почувствовав это, дёрнулся и громко застонал. — Уходи. Дьявол! Почему же ты не уходишь? Зачем ты делаешь это со мной? Мне и так слишком тяжело, — жалобно зашептал он, поднимая руку, чтобы посмотреть на время. — Дьявол… — пальцы потянулись куда-то под кровать, откуда Минхёк достал таблетки, которые тут же запил водой. — Не упрямься, я просто хочу тебе помочь, — Чон приподнялся, заглядывая туда, откуда появились таблетки. — Мясо, — сказал Минхёк, отвлекая Чонгука от своего тайника. — Мне можно мясо. Нежирное. Молочные продукты. Но сейчас толку от этого нет — меня выворачивает даже от воды. И ты никак не можешь мне помочь. Поменять повязку я тоже в состоянии. — Ты даже не в состоянии меня убедительно прогнать, — Чонгук придвинулся ближе, сев у спинки кровати и достав планшет. — Что же, тогда я останусь тут для компании. — Мне не нужна компания, чтобы блевать, — немного повысив голос, сказал Минхёк. — Я не уйду, — отрезал Чонгук. — Можешь либо использовать мою помощь, либо страдать от того, что я тут. Но я останусь. Он открыл на планшете материалы для подготовки к экзаменам и сделал вид, что читает, а не просто бегает глазами по строчкам. Минхёк глубоко вздохнул и положил ладонь на лоб. Чонгук, заметив этот жест, отложил планшет, встал, обошёл Ли и забрал повязку. — Бесполезно, — снова вздохнул Минхёк. — У меня один шанс: лежать рядом с холодильником. А ещё лучше — внутри, — он с долгим стоном поморщился и посмотрел на Чонгука с измученной улыбкой, которая казалась жутковатой из-за пустого взгляда. — Но может, у тебя получится приготовить то, от чего меня не будет тошнить. У Хёнджина и Феликса не получилось.