Ни о чём не жалеть

Внутри что-то со скрипом сдвинулось. Глазами Чон нашёл Минхёка, который разговаривал с кем-то из гостей Джин-Хо. Словно почувствовав внимание, он глянул на Чонгука, и еле заметно подмигнул. Чон на пару секунд прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Было спокойно, как будто ничто на свете не способно помешать ему наслаждаться жизнью. В Чоне больше не осталось злости. Только принятие, смирение, спокойствие. Он научился им у Минхёка. Чонгук вообще много чему научился у него — не один Тэхён был его учителем. Чонгук поймал взглядом сначала Тэхёна, который увлечённо (интересно, искренней ли была его эмоция?), разговаривал с Джин-Хо, указывающей куда-то в сторону Кихёна. Чон удивился неожиданной привязанности матери к нему снова. А потом подумал про пустоту в глазах Тэхёна. Чонгук неожиданно для себя осознал, что перестал её видеть. Но не потому что она пропала, а потому что у него появилась своя собственная, перекрывшая чужую. Детская чистота уступила место болезненному личному опыту. Затем Чон посмотрел на Минхёка. Он сверкал, как и Тэхён, но его блеск был слабее. Они словно две звезды, одна из которых — звезда Ли — пока познала не все свои возможности и не может сиять так же, как вторая. Но однажды непременно будет. И Чонгук даже немного испугался этого «однажды». Каким роковым красавцем станет Минхёк, если слава продолжит следовать за ним? Выдержит ли это Чонгук? Пока Ли просто вёл себя так, что ревность колотилась внутри, но никогда не вырывалась наружу: Чон не сомневался в верности Минхёка ни на секунду. Безусловное доверие, по неизвестным причинам появившееся с первого разговора, укреплялось. Чонгук видел, какой человек Минхёк, и верил этому человеку. Задумавшись, Чонгук продолжил рассуждать. Минхёк, несмотря на все попытки затмить всех, кто рядом, далеко не идеален. В своей педантичности он иногда доходит до настолько беспробудного занудства, что может серьёзно говорить в течение пятнадцати минут о влиянии качества постельного белья на сон. А ещё он шумно спит, часто дышит так, будто чем-то очень недоволен. Или кем-то. Он чертовски привередлив в еде и не терпит опозданий. Но всё вместе это делает его очаровательным, потому что для Чонгука все эти мелочи ничего не значат. Но значит другое. Например то, что Чонгук знает запах Минхёка в деталях. Разного Минхека: уставшего, сонного, ложащегося спать, пришедшего после конюшни или с работы. Иногда Чону кажется, что он дышит воздухом, в котором есть аромат Минхёка, всю жизнь. И это значит очень много. А ещё Минхёк с трудом, но привыкает к Кихёну. Ради него он бросил курить. Чонгук заметил не сразу, хотя и улавливал в настроении Ли несвойственную ему нервозность, но потом одна из нянь сказала, что ребёнок не захотел с ним общаться, потому что, как они догадались, от Минхёка пахнет сигаретами. И это тоже важно: он хочет, чтобы ребёнок был в его жизни, хоть и не может привыкнуть к тому, что он теперь в какой-то степени принадлежит и Минхёку. И это значимо тоже. Через некоторое время Минхёк вернулся. Сначала прошёл мимо Кихёна, что-то сказал ему, от чего малыш радостно замахал руками, погладил его по голове, а потом подошёл к Чону. — Что ты выбрал во время тольджаби? — заговорил Чонгук. — Я не праздновал, — говоря это, Минхёк не выглядел обиженным или расстроенным. — Но мы с Пьёнгоном сошлись на том, что я выбрал бы одежду или маску. — Если не театр, из тебя получился бы прекрасный кутюрье, — согласился Чонгук, и Минхёк посмотрел на него с благодарностью — то ли за высокую оценку, то ли за то, что Чон его понимал. Некоторое время они постояли молча. Минхёк что-то активно обсуждал, переписываясь в телефоне, Чонгук, стараясь не замечать Тэхёна, который никак не уходил, оглядывал начавших расходиться гостей и проверял, в порядке ли Кихён, который получал всё меньше удовольствия от чрезмерного внимания и часто начинал плакать, успокаиваясь, только если ему давали что-нибудь поесть. Но для них обоих было ещё одно испытание. Финальным аккордом стал приход Чиён. Она пришла («явилась», как прокомментировала её визит Джин-Хо), когда людей в доме Чон осталось не больше десяти. Но это не помешало ей услышать восторженные «отзывы» (как будто он роман или постановка) о Кихёне. И Чиён, проникнувшись праздничной атмосферой, вспомнила о материнских правах. Гнёт обязанностей, очевидно, забылся за время без ребёнка, и она решила забрать его себе. Чонгуку эта идея показалась настолько безумной, что он подумал, что Чиён шутит. Зачем ей ребёнок? Чтобы участвовать в его воспитании и потом понежиться в лучах славы, которую он, возможно, будет испускать? Чтобы добавить своей жизни смысл, напомнить себе, что она — мать, которая должна растить маленького человека? Даже думать об этом было глупо, потому что Чиён — это Чон понял, пожив с ней всего пару дней, — слишком часто ориентировалась на секундные импульсы. Сейчас один такой велел забрать малыша, но она быстро остынет и поймёт, что это никому не нужно. Особенно Кихёну. — Тут много подарков, позволь ему посмотреть на них. Если не передумаешь, я привезу его тебе на следующей неделе. Чон не сомневался, что Чиён проглотит наживку, а за неделю забудет о своём желании возиться с ребёнком. Можно было бы просто послать её куда подальше, но Чонгук ещё надеялся, что разобраться с Чиён получится мирно. С каждой секундой эта надежда таяла, особенно когда горе-мать продолжила настаивать на том, чтобы празднование своего первого дня рождения Кихён закончил у неё. «В той квартире, в которой ты живёшь не на свои деньги, дорогуша», — сказал бы Чимин. К уговорам присоединился Минхёк, смотревший на Чиён с открытым пренебрежением. Он не любил детей, но был человеком долга и не понимал, как можно было бросить Кихёна и не вспоминать про него целых полгода. — Он перевозбуждён и будет шуметь всю ночь, — пришёл на помощь Минхёк, представляя, что и ему придётся помучиться от концертов, которые устроит будущая звезда. Этот аргумент стал более убедительным, но до своего ухода Чиён столько раз повторила, что непременно должна (кому?) побыть с Кихёном, что Чонгук стал волноваться не на шутку. Никакие документы она, конечно, даже не стала смотреть. Джин-Хо возмутилась её непостоянством, но, успокаивая то ли себя, то ли Чонгука, сказала: — Даже если дело дойдёт до суда, мы легко его отсудим. У неё нет ничего, — добавила миссис Чон. Чонгук догадался, что мать имеет в виду деньги. После рождения Кихёна, то есть целый год, Ю Чиён жила на деньги его семьи, но Чон не говорил с ней об этом. Никто не говорил, даже Джин-Хо, понимающая, что эти деньги — откуп за ребёнка, которым Чиён может начать манипулировать, если финансирование кончится. Поэтому Чиён и не торопилась ничего подписывать: понимала, что безбедная жизнь кончится вместе с исчезновением Кихёна. В любой момент она могла взбунтоваться, и это было страшнее необходимости платить ей за то, чтобы она не пыталась забрать Кихёна. Вряд ли Чиён хотя бы минуту своей жизни потратила на то, чтобы разобраться, как развивается ребёнок после года, чему следует уделять наибольшее внимание и так далее. В отличие от Чонгука, который по осведомлённости не уступал Джин-Хо. Но через неделю Чиён позвонила сама, продолжая пугать Чона своей решимостью увидеться с ребёнком. Джин-Хо посоветовала не спорить. Кихён сам напомнит Чиён, почему она решила от него избавиться. — За день она его не убьёт. Скорее всего… Рациональность миссис Чон иногда давала сбои, когда дело касалось Кихёна. Чонгука ещё немного обижала любовь к внуку, которой мать то ли действительно горела, то ли возмещала нелюбовь к сыну, но он постепенно с этим смирялся. — Отправь к ней Наын. Она самая спокойная и не прикончит эту дуру, если та станет делать что-то безобразное. Джин-Хо не любила Чиён. Чонгук вспомнил своё старое равнодушие к ней. Первое время он не видел, что за человек перед ним — был слишком потрясён. Прозреть получилось только сейчас, когда часть его боли разделили между собой Чимин, Тэн, Минхёк, Кихён, даже Джин-Хо. С новой силой Чонгук осознал, что оставлять ребёнка с Чиён нельзя. Нужно биться до последнего, потому что она видит в нем деньги, статус, игрушку — что угодно, но не маленького человека, которому нужно внимание. Привезя Кихёна к Чиён, Чонгук едва не начал сквернословить. Оказалось, что мисс Ю не только чудесно живёт в чужом доме — она привела туда дружка. И тогда Чон решил, что будет судиться или драться с ней прямо сейчас, но ребёнка она и чужой человек не получат ни за что. Зачем он вообще взял его с собой? Неужели действительно собирался отдать своё бесценное сокровище этой… — Можешь пообщаться с ним при мне, но я не оставлю его здесь, — заявил Чонгук. За то время, что он не был в квартире, Чиён успела её обжить, купила мебель, но в целом содержала всё аккуратно и даже уютно. Может, она не так уж плоха, а Чонгук просто ревнивец, который боится, что Кихён однажды выберет мать, а не его? Он мысленно ответил отрицательно. Чиён вполне может быть хорошим человеком, но не матерью. — Мы платим тебе, что ещё ты хочешь? — Сион сказал, что я должна быть хорошей матерью. — Так будь ей и подпиши отказ! — взревел Чонгук, и Чиён снисходительно усмехнулась, специально или нет подтверждая версию о том, что ей не нужен ребёнок, ей нужно финансирование, которое семья Чон даёт ей, пока она не откажется от Кихёна. Секундное помутнение, вызванное похвалами в его сторону, отступило. На первый план вышло главное — деньги. И в таком случае Чонгук бессилен. Как уговорить бедняка отказаться от лёгких денег? Содержать её до конца жизни? Чонгуку вспомнилась Моника, которая, как он понял, живёт на деньги Тэхёна. Тоже из-за ребёнка. Может, мистер Ким посоветует что-нибудь? Хотя сам он, кажется, не слишком преуспел в том, чтобы избавляться от нахлебников. Но у него были деньги для того, чтобы не задумываться об этом, а у Чонгука их пока не было. Правда, Моника хотя бы растила дочку, в отличие от Чиён, которой не хочется доверять Кихёна даже на минуту. Может, откупиться? Сколько ей нужно? Хватит ли у семьи денег? Или лучше оставить всё, как есть? Что она может сделать? В суде ей не оставят ребёнка, Джин-Хо права — у Чиён нет ничего. Но сейчас у неё есть кое-какие права, которыми она может воспользоваться, не давая спокойно жить ни Чонгуку, ни Кихёну. Можно просто не позволять ей общаться с ребёнком. Некрасиво, может, даже незаконно, но… что ещё делать? Чонгуку впервые захотелось кого-нибудь убить. Чиён. Взять острый нож; охотничий кинжал, медленно вставить его в плоть где-нибудь поближе к сердцу, надавить сильнее, если не получится попасть между рёбрами, ощутить тёплую вязкую кровь на своих руках. — Не трогай его, иначе мы будем судиться, — пригрозил Чонгук, а следом больно закусил губу. Он не только позволил говорить эмоциям, а не разуму, но и подтвердил, что Чиён оценила ценность Кихёна верно: за него Чонгук отдаст всё.