Ни о чём не жалеть

Полетели месяцы. Тэн, работа, которую Чонгук совмещал с учёбой, Кихён. Последний был самым слабым местом в жизни Чонгука. Чон жил в вечном страхе, что Чиён возобновит попытки забрать ребёнка. Теперь она знает, что это прекрасный способ добиться чего угодно. Правда, пока она не наглела и не просила больше, чем ей давали. Но пару раз Чиён приходила к Чонгуку во сне, опять грозилась забрать Кихёна или причинить ему вред и требовала огромный выкуп. Чон просыпался с искренней ненавистью, сменявшейся чувством безысходности: он всё ещё не представлял, как избавиться от угрозы в её лице. Но нескончаемая тревожность Чонгука никогда не касалась ребёнка — при нём Чон всегда улыбался, и Кихён казался вполне счастливым малышом, не знающим бед взрослых. Все домашние, включая прислугу и нянь, количество которых сократилось до двух самых, как сказала Джин-Хо, «компетентных и подходящих такому ребёнку, как Кихён-и», его обожали, и маленький манипулятор активно пользовался их безграничной любовью. Его чары не работали только с Минхёком. То ли потому, что детские навыки манипулирования были несравнимы с достигшим почти совершенства Минхёком, то ли потому, что «Мими» был увлечён приближающейся премьерой и не всё своё внимание дарил ребёнку, часто даже не вслушиваясь в детский лепет. Премьеры Минхёка, как выяснил Чон, ставились вне открытия театральных сезонов и были призваны удерживать интерес к театру круглый год, с чем прекрасно справлялись. Ли не жалел себя ради успеха. Он уходил рано и возвращался бесчеловечно поздно. Иногда Чонгук, проводивший на работе почти всё свободное время, не виделся с ним днями, потому что, экономя время, они оба ночевали у себя и могли только созваниваться, но, когда они спали вместе, Минхёк… не спал. Всё время о чём-то думал, печатал в ноутбуке или телефоне. А если засыпал, то часто просыпался от кошмаров, о которых молчал, даже если Чонгук, пытаясь поддержать его, спрашивал. Видя Ли несчастливым, Чон чувствовал себя ещё хуже. Подсознательно он винил себя в неспособности помочь Минхёку и стал спать плохо теперь ещё и из-за него. А ещё из-за Кихёна, который становился слишком активным и иногда будил их. Лишь однажды Чон сумел поймать измотанную сторону Минхёка, который, видимо, так устал без спокойного сна, что не успел закрыться раньше, чем кто-то вошёл. — Один и тот же сюжет каждый раз. Я — огромный кит, парю в воде, развожу в стороны плавники-крылья, наслаждаюсь тёплой ласковой водой. Никаких тревог. Свобода, спокойствие, счастье. А потом упираюсь носом в стену аквариума; стеклянная ловушка, за которой за мной наблюдают люди. Показывают пальцами, перешёптываются, смотрят с опаской, как будто со мной случилось что-то ужасное. Я неуклюже поворачиваю своё тяжеловесное тело, чтобы скорее от них уплыть, но задеваю хвостом стекло и разбиваю его вдребезги. Вода быстрым потоком выливается, вынося на пол и меня. Я лежу, глядя на разбегающихся в панике людей, и думаю: почему они бегут? Чего они так боятся? Меня? Смерти? Это я должен испуганно трепыхаться — я же умираю. Но я не шевелюсь. Просто смотрю и жду, когда всё кончится. Почему ты это чувствуешь? Что так волнует тебя? Чонгук знал, что Минхёк не ответит на эти вопросы. После разговора о диагнозе Чону казалось, что Ли открылся, но в сущности не изменилось ничего. Минхёк был тем же актёром, что и раньше. И, как и раньше, боялся, что кто-то увидит его, когда он живёт для себя, а не для образа. Словно очнувшись, тень Минхёка помотала головой. — Чепуха, не бери в голову, — в голосе послышалась искусственная улыбка, которой Ли прикрывался каждый раз, когда боялся показаться слабым, и Чонгук тяжело вздохнул. Надо что-то с этим делать, только понять бы что. До конца апреля два несчастья существовали вместе без столкновений, но приближение премьеры сделало Минхёка более нервным, чем обычно, и его тревога усиливала и беспокойство Чонгука. И тогда они впервые поругались. По поводу бытовой проблемы, которую оба, вероятно, не заметили бы в обычной жизни; ссору можно было легко остановить, просто пропустив одну из реплик, чтобы цепной реакцией не пойти дальше. Но ни Чонгук, ни Минхёк не промолчали. — Я останусь у себя, надо выспаться, завтра тяжёлый день, — сообщил Ли, готовясь класть трубку. — У тебя что-то каждый день тяжёлый, — решил высказаться Чонгук. — Не всем же на полставки отдыхать, сидя на стуле. — Ну да, куда уж простым смертным до великого Ли Минхёка — гения творческого мира, — иронично заметил Чонгук. — Не надо беситься, если вселенная обделила тебя творческим огнём. Вот Кихён… — Так, всё, стой, — услышав имя сына, Чонгук очнулся от своей неконтролируемой ярости. — Я не хочу сказать или услышать то, что кого-то обидит. Не надо вымещать злобу за то, в чём никто из нас не виноват. Я зол из-за Чиён, а ты… Что с тобой сегодня? — Со мной сегодня и каждый день желание спать и Кихён, который не разделяет мои жизненные приоритеты, на первое место ставя ор. Чон услышал агрессивные интонации в сторону своего ребёнка и почувствовал, что снова начинает злиться. Хотел сказать, что, несмотря на старания Минхёка показывать себя только с идеальной стороны, Чонгук знает его неприглядную, серую сторону — ту, которой Ли стесняется и указанием на которую можно серьёзно его обидеть. Но он вовремя остановил себя. — Хреново тебе, — Чона передёрнуло. То ли от того, что он действительно говорил так зло, то ли из-за того, что он чувствовал эту ненависть. — Но это твоя забота тоже. Ты тоже с ним живёшь. Я согласился с твоими проблемами, а ты с моими. Они теперь общие, а не твои или мои. Общие, Минхёк. В трубке шумно втянули носом воздух. Чонгук почти никогда не обращался по имени, как и Ли к нему, и в таком контексте это прозвучало как-то по-особенному. Но не как попытка наказать или обидеть, а как что-то другое, совершенно противоположное. — Пьёнгон не сможет приехать, — заговорил Минхёк через минуту. — Хотя до этого приезжал на каждую премьеру. А ещё у меня не остаётся времени на психолога, я пропустил четыре сеанса, хотя мне нужны все десять. Но когда встаёт вопрос, на что потратить полтора часа: на обмазывание соплями жалости к себе или на тебя и Кихёна, я выбираю второе. Видимо, зря. — После премьеры станет легче, — попытался утешить Минхёка Чон. Невыносимо захотелось обнять его и погладить по голове, как ребёнка. Взрослого ребёнка, которому иногда бывает тяжело. — Если бы, — вздохнул Ли. — К осени нужно готовить ещё спектакль, но согласовать его требуется до конца июня, а я даже не представляю, что ставить, потому что то, что хочу я, никто не пропустит. — А что ты хочешь? — Это долгий разговор, я расскажу тебе… Потом когда-нибудь. Просто я очень хочу отдохнуть хотя бы денёк. Чтобы никто не звонил, не спрашивал, чем заменить искусственные цветы, если наш поставщик не отвечает, не ныл, что ему снятся реплики чужих героев, и не жаловался на плохой запах изо рта у партнёрши. — Прости, — глухо извинился Чонгук. — И ты прости. Я же предупреждал, что могу быть несносным. — Я постараюсь тебя сносить, — полушутливо пообещал Чонгук. Минхёк тихо усмехнулся, и они попрощались. Эта ссора ожидаемо изменила их отношения — они стали лучше. Каждый может говорить и делать то, чего от него не ожидают — так и происходит в реальности, а не в том утрированно идеальном партнёрстве, которое было у них до этого. Но на этом проблемы не закончились. За несколько дней до премьеры Минхёк стойко решил переночевать с Чонгуком. Но Ли, выглядевший особенно лихорадочным и беспокойным в тот вечер, не сделал и пары шагов. Качнувшись, он поднял руку к голове, прикрыл глаза и упал. Чонгук постоял несколько секунд, смотря на Минхёка потрясённо. Он умер? По спине пробежал холодок. Чон быстро сел на корточки и проверил пульс. Удар, пауза, удар, пауза. Сердце билось, но Чонгуку показалось, что пугающе слабо. Он наклонился ниже, обняв Минхёка, набрал номер скорой и позвал Джин-Хо. А потом вспомнил, что она вместе с Намджуном на каком-то званном вечере. На призыв вышла экономка, увидела лежащего Минхёка, ушла и вернулась с влажной тряпкой, посоветовав положить её на лоб. До приезда скорой Чонгук не отходил от Минхёка. Позвонил няне, написал Джин-Хо, а потом пытался понять, что случилось. Может ли это быть из-за ВИЧ? Ни в одной из прочитанных статей Чонгук не встречал информацию об обмороках. Тогда всё дело в недосыпе? Это больше похоже на правду. Чон проверил температуру ладонью, заметив, что Минхёк горит. Чонгук обнял его крепче. Паника не предлагала вариант со смертью, но что-то мерзко ныло в груди. Это — та жизнь, о которой предупреждал его Ли? Приехавшие врачи спрашивали о Минхёке у Чона, но тот не знал ответов на половину вопросов. Группа крови, аллергии. Чонгук сказал, что Ли принимает какие-то препараты, но он не знает их названия. В попытках узнать хоть что-то, что может помочь при постановке диагноза, Чонгук порылся в сумке Минхёка (интересно, оставят ли его в живых после этого). Салфетки, презервативы, смазка, исписанный мелким аккуратным почерком блокнот, пачка обезболивающих, в которой осталось несколько таблеток из сорока. Минхёк мучается не только из-за бессонницы, но и из-за неизвестных Чонгуку болей. И Чон всё ещё не знает о нём ничего конкретного. Через пятнадцать минут Чонгуку, сидящему в зале ожидания, сообщили, что Минхёка выпишут утром. Ничего серьёзного. Переутомление на фоне бессонницы и стресса. Чонгук с тоской подумал, что Ли живёт этим состоянием постоянно. Очнувшийся Минхёк всё ещё выглядел плохо. Посмотрел на зашедшего к нему Чонгука и сразу отвернулся, будто не хочет его видеть. Чон даже хотел уйти, но потом всё-таки подошёл ближе и, аккуратно присев на край кровати в ногах, взял Ли за руку. Он не сопротивлялся, но не ответил этому жесту. Должно быть, он винил Чонгука за то, что он снова видит его таким. — Ты должен беречь себя, — неловко начал Чон, и Минхёк подтвердил недовольство своим ответом. — Ну да, кто будет утешать тебя, если я умру. Чон проигнорировал колкость этого комментария и сжал руку Ли крепче. — Не бросайся на меня, роль бешеного пса тебе не к лицу. Никакая роль не к лицу, вообще-то. Ты говорил, что от меня хочешь слышать то, что я думаю, но и я хочу того же. Оставь актёрскую игру для остальных, а мне дай то, что причитается тому, с кем ты встречаешься. Всё так же смотря в сторону, Минхёк молчал. Наверно, о чём-то думал, принимал какие-то непростые для себя решения или подбирал слова, чтобы сказать что-то неприятное. Чонгук готовился к любому сценарию. — Сложно из блистательного превратиться в обычного, — сказал Ли через некоторое время. Эта фраза, концентрирующая все его страхи, раскрывающиеся рядом с Чонгуком, должно быть, стоила ему много. Минхёк слабо сжал пальцы, будто боялся, что его оттолкнут, но Чон не собирался этого делать. — Со мной ты всё ещё сияешь, — смущённо улыбнулся Чонгук, имея в виду то ли то, что Минхёк, которого он узнал, всё ещё кажется ему прекрасным, то ли то, что даже расслабленный Ли продолжает быть невероятным. Минхёк повернулся к Чону и посмотрел серьёзно, испуганно, а потом со стоном выдохнул, кашлянув и дёрнувшись, как делают телевизионные герои, которым выстрелили в спину, чтобы убить. Этими словами Чонгук ранил Минхёка в самое сердце, впервые ответив ему так, как обычно отвечал всем Ли. От таких фраз перехватывает дыхание и сбиваются мысли. И Минхёку было приятно узнать, что чувствуют жертвы его красноречия, было приятно самому оказаться такой жертвой. И вдвойне приятно от того, что человек, способный его тронуть, сидел рядом, а не где-то там, со своим далёким белым китом Ким Тэхёном.