Ни о чём не жалеть

Чонгук вышел из комнаты. В квартире было тихо. Экономка встретила Чонгука молчаливым кивком и проследовала на кухню, чтобы, вероятно, приготовить ему кофе, но Чон жестом остановил её, показывая, что сделает всё сам. Обычно помощь со стороны была полезна, но сегодня он впервые задумался о том, что иногда хочется побыть с собой, ничего не говорить, ни о чём не думать, никого не видеть, ни на кого не полагаться. Видимо, пора съезжать. Подкопить ещё немного, найти что-нибудь скромное и уютное — и в свободное плавание. Плыть с Кихёном и, если повезёт, Минхёком. Согласится ли последний на жизнь вместе? Они проводят друг с другом достаточно много времени, чтобы такие мелочи, как общий быт, вписались безболезненно. Под аккомпанемент этих мыслей Чонгук сделал себе кофе — нерастворимый, ложка сахара, сливки, к которым его приучила мать, — и вспомнил про молоко для Пьёнгона. Нужно ли оно ему вообще? Вероятно, нет, но Чонгук решил, что всё равно купит его, если вернётся. Пока решимость оставить Минхёка и Пьёнгона наедине усиливалась. Чонгук, размышляя, открыл календарь. Июнь. В декабре будут последние экзамены, четыре года обучения останутся позади, и жить, наверно, станет немного легче. Больше не придётся делить работу, дом и учёбу, останутся только составляющие взрослой жизни, но его это не пугало. Ему казалось, что он повзрослел несправедливо рано, сам забрал у себя детские годы своей серьёзностью и импульсивной решимостью, с которыми всегда пытался проникнуть в суть всех вещей, лишая себя фантазий, приучая к беспощадному скептицизму. Он же (или остатки светлой мечтательности?) вернул Чонгука к Тэхёну, к вечеру в баре Пусана. Мистер Ким активно флиртовал не только потому что хотел дешёвого внимания, но и потому что пытался вернуть себе статус мачо? Тэхёна сфотографировали с Чонгуком, и Ким, стремясь отмыть своё чистое гетеросексуальное имя, окружил себя особями противоположного пола. В таких мотивах поведения Тэхёна прослеживалась слабая, но не особо убедительная логика: для этого у Кима были бесконечные вечера, в которых не было Чонгука. Но он делал это именно в компании Чона. Может, чтобы напомнить, как неправильны его чувства? Ведь Ким всё знал — Чонгук давно с этим разобрался, — но тянул, видимо, надеясь, что получится закончить всё наиболее безболезненно. И попутно пытался исправить запретное влечение такими садистскими методами. Он же не сторонник таких отношений. Наверно, Тэхёну были неприятны эти слухи. Правда, на дне рождения Кихёна он не выглядел смущённым хоть немного. И Чонгук, и Минхёк вели себя прилично, но, несмотря на то, что для большинства присутствующих Чон был одиноким отцом с непутёвой второй половинкой, кое-кто всё-таки понимал, что не все его друзья просто друзья. Тэхён знал об этом. Но воспитанность и терпимость сделали своё дело, и Чонгук не мог бы сказать, вызывала ли пара Чонгука и Минхёка у Кима хоть какие-то эмоции. Чонгук подержал телефон в руке ещё несколько мгновений. Разговор с Тэхёном был туманным и далёким, словно сон. Нестерпимо захотелось заменить кофе вином, как в тот вечер, когда Чонгук вернулся от Тэхёна, сбежавшего к себе после концерта. Пить, анализировать, думать. Страдать? Зачем сердце продолжает тянуться к Тэхёну, если он принёс ему так много боли? Зачем вынуждает стучать в закрытую дверь снова и снова, не видя ничего вокруг? Зачем Чонгук продолжает звонить Тэхёну? Давно пора понять, что ни один из разговоров с Тэхёном никогда не даст ему то, что он хочет, потому что и сам Чон не знает, что ему нужно от Кима. Нужно ли что-то? Может, это лишь повод, как молоко для Пьёнгона? Люди в своей сущности привыкли страдать и не могут жить спокойно, придумывая себе проблемы, если судьба в них отказывает. Чонгук боялся счастья и своими руками разбавлял бочку мёда ложкой дёгтя, когда всё становилось слишком хорошо. В памяти всплыл первый год без Тэхёна. Чимин, Минхёк, Тэн. И звонок Тэхёну. Такой тяжелый, мутный, болезненный. Чон сильно сжал глаза и закрыл лицо руками. Его любовь к Тэхёну никогда не была красивой, она была мучительной, невыносимой, такой, что сердце не хотело биться, но билось. Обречённо, через силу. Чонгук никогда не думал о самоубийстве, но в то время, когда он не знал — по-настоящему — Минхёка, он толком и не жил. Страдая, лишь существовал. Любовь к Тэхёну надрывная, кровоточащая, но Чонгук больше в ней не метался, не утопал в кровавом месиве разбитого сердца. У него была другая жизнь, в которой он, повторяя день сурка, продолжал звать Тэхёна, потому что имя Кима останется на его устах навсегда. Осталось лишь смириться с этим. Чонгук не заметил, как выпил кофе. Хотел сделать ещё, но его стало сильно клонить в сон, и он решил не сопротивляться. Как будто мысли забрали его энергию — даже ту, которую дал кофе, — и ему нужна была подзарядка. Чон зашёл к Кихёну. Малыш с философским выражением лица смотрел по сторонам. Прорабатывал план по захвату мира — не иначе. Заметив свидетеля, Кихён сощурился со слабой, пренебрежительной, как можно было бы сказать, если бы речь шла о взрослом, улыбкой. Чонгук подошёл ближе. — Ты рано проснулся, дружок, — сказал он, беря ребёнка на руки. — Хочешь есть? Или ты сделал свои дела и тебе некомфортно? Кихён измученно, как Атлант, держащий небо на плечах, вздохнул и не ответил. Может, не понял вопрос, может, молчанием пытался отправить Чонгука в другую комнату. Чон посидел с ним ещё немного, а потом вернул его в кроватку, ещё раз спросил, всё ли в порядке, и вышел. Прежде чем повиноваться зову кровати, Чон закончил ещё одно дело — написал Минхёку смс. «Встретимся в понедельник. Побудь с братом, я никуда не денусь». Конечно, Чонгуку было бы интересно посмотреть на их взаимодействие или узнать ещё что-нибудь о Минмуне от Пьёнгона, но момент был неподходящим. Минхёк наверняка захочет послушать, как прошло выступление брата, и рассказать о своей премьере и идее для осени. А Чон никуда не денется. Они связаны. Давно и крепко. Но лишь теперь Чонгук начал чувствовать это. Чонгук лёг на постель, раскинув руки. В голове было пусто. Мелкие мысли возникали в сознании и гасли. Ему казалось, что он переносится в незнакомую реальность, которую ему нужно изучить. В ней что-то очень важное, что-то, что ему необходимо перенести в свою реальность. Но он не мог уловить, что это. Засыпая, Чонгук подумал, что совершенно не представляет, чем будет существовать дальше. Какой станет взрослая жизнь, в которой серьёзные отношения, работа и ребёнок. Может, это не его жизнь — это какое-то кино, которое он смотрит по привычке? Это так не похоже на него, у него же Трикси, Джин-Хо, Намджун… И ещё какое-то имя, которое сонное сознание не успело назвать. До вечера Чона не беспокоили. Когда он проснулся, Кихёна в соседней комнате не было. Видимо, Джин-Хо забрала его на прогулку или просто к себе — слушать музыку и её часто скучную болтовню. Чонгук живо представил, как сосредоточенно Кихён внимает информации извне. Он рос очень спокойным и задумчивым, и это было близко Чону. Это точно его ребёнок, потому что он совсем такой же как он, его маленькое милое продолжение, возможно, с более счастливой судьбой, в которой не будет несчастной любви. Выходные Чонгук провёл с Кихёном. Вечером в воскресенье навестил Тэна. Лошади явно не хватало общения с человеком, и Чон пообещал себе приходить чаще. Может, даже с Кихёном? Когда тот ещё немного подрастёт. В понедельник Минхёк пришёл к Чону, но работал без остановки до глубокой ночи. Чонгук уловил лишь один выбивающийся из рутины момент, когда на часах Ли сработал будильник, он, не глядя, достал из сумки коробочку с таблетками и бутылку воды, быстро выпил и продолжил печатать. Чон успел забыть, что Минхёк болен. Для него после слов о диагнозе не изменилось ничего. Разве что секс стал чуть более чувственным. Один раз Ли даже позволил прикоснуться к нему без презерватива, но взаимные мысли об этом, видимо, взбудоражили фантазию так сильно, что они сразу вернулись к привычному сценарию. До конца декабря Чонгук жил, как ему казалось, счастливо, а потом на пороге — впервые с момента беременности — появилась Чиён. Без приглашения, она пришла воскресным утром, когда все экзамены были сданы, похоже, даже ею, и заявила, что готова подписать документы. Мужская часть семейства Чон решила, что это шутка, но Джин-Хо не стала ничего уточнять, принесла бумаги, удостоверилась, что поставленная подпись подлинная, и, сухо пожелав Чиён удачи, вернулась к себе. Даже не попрощавшись с Кихёном, Чиён ушла тоже, но Чонгук ещё несколько минут стоял в коридоре, не понимая, что произошло. Почему она передумала? Это какой-то план? Может, сон? Не может быть всё так просто. Получив свободу, Чонгук не сразу осознал её. Надо радоваться, но его не покидало ощущение, что за это счастливое стечение обстоятельств придётся чем-то заплатить. Чем-то бесценным. Он искал подвох, но ничего не находил. Чиён исчезла из его жизни. Потом от Чимина Чонгук узнал, что ей предложили хорошую работу в Пусане, и она перебралась туда. Но какая же магия привела Чонгука к этому избавлению? Может, Чиён повзрослела и одумалась? С тревогой Чонгук ждал, что что-то ещё случится. От Ю у Чона остался не только Кихён, но и квартира. Аренда была оплачена ещё на год, и это натолкнуло на очевидный вариант: переехать туда самому. Кихён уже достаточно взрослый, чтобы жить без нянь, а сам Чонгук испытывал приятный трепет от мысли о своём доме. Большая спальная комната, детская, гостиная, кухня. Чону нравилось это место и тогда, и сейчас. Оставалось две проблемы: Джин-Хо, которая может воспротивиться плану растить Кихёна в однополых отношениях, и Минхёк, кажущийся слишком свободолюбивым для совместной жизни. Чон начал с матери. Та со свойственным ей неодобрением сказала: — Это твой ребёнок, и ты волен делать с ним что тебе угодно. «Делать с ним». Как будто Чонгук собирается над ним издеваться. Немного смягчившись, миссис Чон добавила. — Если ты уверен, что это никак не навредит ему, пускай будет так. — Как я могу быть уверен, — с тяжёлой усмешкой ответил Чонгук. — Для меня это первый и, думаю, последний ребёнок. Либо всё, либо ничего. Но я бы никогда не сделал то, что ему навредит, специально. А за случайности никто не отвечает. В последней реплике была далёкая отсылка к тому, что и сама Джин-Хо была не лучшим родителем. Потому что так вышло, а не потому что она хотела причинить кому-то боль. Её нелюбовь к своему ребёнку — такая же случайность, как то, что Чонгук обожает Кихёна. Подумав о чём-то своём, Джин-Хо кивнула, и Чонгук выдохнул с облегчением. Ей наверняка было, что добавить, но Кихён заставил их обоих повзрослеть, и миссис Чон стала тактичнее, научившись молчать, когда это необходимо. С Минхёком разговор прошёл в ином ключе. Он тоже был напряжённым, но вместе с тем уютным, семейным. Они встретились на территории Ли. Чонгука не покидало ощущение, что Минхёк всё знает, но молчит. Как будто хочет его за что-то наказать. Или просто вынуждает быть смелее? Чону было тяжело, но он храбрился. — Ты же знаешь, что Чиён уехала? — начал Чонгук. Минхёк, глядя на него испытующе, кивнул. — Осталась квартира. Минхёк, сжимая губы, глухо засмеялся и покачал головой. Чонгук смутился и нахмурился. Ну да, возможно, он говорит всё слишком прямо… Уж как получается! Впрочем, весёлость Ли его приободряла. Сам разговор, независимо от формулировок, лишь формальность. Они давно смирились с мыслью о том, что, если так пойдёт дальше, рано или поздно они начнут жить вместе. — Аренда ещё на год… Минхёк заинтересованно накинул ногу на ногу и, облокотившись, положил подбородок на ладонь. — Не хочешь мне помочь хоть немного? — сложил руки на груди Чонгук. Минхёк с явным злорадством помотал головой. — Это жестоко, — вздохнул Чон. — Но ты же понимаешь, о чём я говорю? Медленный вдумчивый кивок. — И что ты думаешь? — Что с кольцом ты выглядел бы ещё смешнее. А если серьёзно, та квартира, насколько я помню, близко к твоему дому, но далеко от театра. — Ты сам говорил, что теперь премьер не будет — только старые спектакли, почти не требующие твоего вмешательства, — заметил Чонгук. Скосив глаза к потолку, через пару секунд Минхёк кивнул. — Ладно, я подумаю, — он мягко, словно отказывает, улыбнулся, но Чон прочитал в этой улыбке боязливое согласие. Это тяжело, но волнительно для них обоих. После Соллаля они съехались. Минхёк праздновал с семьёй Чон, потому что Пьёнгон снова приехал на праздник с опозданием, а родители Ли всё ещё не выказывали желания общаться с сыном. Чону было обидно за Минхёка, но тот, кажется, был доволен новой семьей, которая приняла его довольно тепло. Даже бабушки и дедушка Чона. Последний, выпив, поведал о своей бурной молодости, в которой у него была пара шальных поцелуев с друзьями. Бабушка, его жена, сказала, что всё это «брехня», но Минхёк многозначительно подмигнул старшему мистеру Чон, вызвав дружный взрыв смеха. Смотря за тем, как бабушка осуждающе качает головой, а Минхёк светится ярче новогодних огней, Чонгук не думал ни о чём. Он отдавался сладостной безмятежности, в которой плыл, словно огромный кит. Как из сна Минхёка, только без рамок и границ. Быт с Минхёком был таким же, как и их отношения — естественным. Никто никому не мешал, хотя пара конфликтов, построенных на чрезмерной педантичности Минхёка, до которой не дотягивал даже Чонгук, случилась. Но в целом оба были довольны совместной жизнью. Два спокойных года завершились, когда Кихён дорос до профессиональных занятий музыкой — не с родителями Чона. Чонгук давно ждал этого, но отбрасывал неугодные мысли сразу, как те возникали. То, к какому музыканту обратится Джин-Хо, было слишком очевидно. Поддерживая Кихёна в любых начинаниях, Чонгук надеялся, что оттянуть этот момент получится ещё хоть немного. Но, когда малышу исполнилось четыре, Джин-Хо сказала, что уже договорилась о занятиях с самым компетентным, талантливым, безупречным во всех отношениях музыкантом не только Кореи, но и всего мира. Конечно, она имела в виду Тэхёна, который — о, удача — окончательно осел в Сеуле.