Ни о чём не жалеть

— Тебе чего-нибудь хочется? — Минхёк по привычке проверил телефон и вернул его в карман. — Парки, кафе, музеи? Проследив за его движением, Чон подумал, что он, пожалуй, менее зависим от телефона, чем Ли, а потом попытался ответить. Чего бы ему хотелось… Честно говоря, в Пусане ему не хотелось ничего. Город умудрился создать негативные впечатления из воздуха, и теперь Чонгук боялся, что любой шаг по проклятой земле сделает только хуже. — Наверно, нет, — буркнул он. Минхёк подождал, пока он подумает ещё. Парки, кафе, музеи… Всё это казалось ему одинаковым. Взгляд метнулся к Минхёку. Просто мы были тут с неправильными людьми. Какая разница куда, главное — с кем. С человеком, который освещал его жизнь. — Нет, — озвучил окончательное решение Чонгук. — А ты хочешь куда-то? — Да! — воскликнул Ли, а потом погладил Чона по щеке, хотел сказать что-то громкое, такое, что всегда вызывало у Чонгука мурашки, но промолчал. — Музей секс-игрушек! Чонгук недоверчиво сдвинул брови. Это больше подошло бы Тэхёну, если вспомнить его историю про… Амстердам? Кажется, это был Амстердам. Или нет. Неважно. — Серьёзно? Выводя Чонгука из номера, Минхёк закрыл дверь и зашагал к лестнице. — Похож я на человека, которого это интересует? Ещё один сложный вопрос. И он тоже напомнил Тэхёна. И маленький эмоциональный взрыв, произошедший на глазах Кима. Пожалуй, надо будет извиниться. А Минхёк… Секс и Ли в одном предложении смотрятся гармонично. Игрушки? Пару раз Минхёк завязывал Чону глаза, но сам Ли, кажется, больше удовольствия получал при помощи, так сказать, подручных средств. Но одно Чон мог сказать точно: он идти в такое место не желал. — Не думаю, — покачал головой Чон. — Ответ правильный. Но это действительно музей, выставка. Я пытаюсь поймать её уже второй год, но каждый раз, когда они в Сеуле, не могу вырваться. Чонгук едва не сказал «Теперь понятно, почему ты поехал с нами», но вовремя одумался: выставка или праздничная вечеринка. Выбор неравноценный. Так просто совпало. Больше не переговариваясь, они вышли и дошли до метро. Чонгук невольно заметил, как уверенно себя чувствует Минхёк: как будто ему известен каждый выход, каждая станция, каждая улица. Он говорил, что не любит Пусан — почему? Потому что знает его слишком хорошо? Почему он так хорошо знает его? Фигура Ли запретила задавать этот вопрос одним своим существованием. Минхёк легко отвечает, если о чём-то спросить, но некоторые истории могут быть рассказаны только сами по себе, без давления со стороны. Надо дать ему время или смириться с тем, что в эту часть своей жизни Ли его не посвятит. Но, как и в случае с Джин-Хо, гадать бесполезно — этот океан невозможно изучить полностью, каким бы ласковым к пловцам он ни был. Сменяя вектор мыслей, Чонгук попытался вспомнить, когда он последний раз был в музее. В школе? Смутные воспоминания возродили в памяти огромную трёхэтажную пагоду Национального музея Кореи. Тогда она казалась невероятной, но сейчас вряд ли хоть что-то произвело бы на него сильное впечатление. Чонгук был далёк от искусства и мог внимать ему лишь со скукой смирения. А вот Минхёк — он совсем другое дело. Чон представил детский восторг, который загорался на его лице каждый раз, когда он сталкивался с искусством. Приверженность всему прекрасному Чонгук заметил у Ли давно, но только теперь у Чона появился шанс рассмотреть Минхёка в его естественной среде — прекрасное среди прекрасного. Чонгуку, уважавшему реализм и терпевшему остальные направления с трудом, не нравилось, поэтому он смотрел всего в одну сторону — в ту, с которой был Минхёк. Тот как будто не замечал этого. Поверить в то, что он настолько увлечён, было несложно, поэтому Чонгук дал себе волю. Небольшие глаза, пухлые губы, ровный нос, длинная чёлка. Чонгук видел этот профиль десятки, даже сотни раз, но он не переставал быть привлекательным. Через некоторое время Минхёк всё-таки подал голос. — Настолько скучно? Ты смотришь только на меня, — он перевёл на Чона мягкий, ласковый взгляд, каким может смотреть человек после долгого спокойного сна с приятным сновидением. Чонгуку показалось, что они не в тёмном помещении с фиолетовыми стенами и скудным светом, а в постели. Яркое воскресное солнце касается щеки, скользит к Минхёку. Он сонный и довольный. Умиротворение, доступное даже в Пусане. Может, завтра утром? — Ты очень красивый, — Чон осмотрел его снова, любовался, испытывая благодарность за то, что кто-то вызывает в груди тепло. — Почему ты заметил это именно сегодня? Постарев, я стал лучше? — Нет, ты всегда был красивым. «Просто именно сегодня мне не хватало тебя», — сверкнуло где-то в бессознательном. — Ты не видел меня в тринадцать, — посмеялся Минхёк. — Ты тоже ничего, — невинный поцелуй в щёку. — Хотя та твоя первая фотография… До сих пор вспоминаю с ужасом. Чонгук попытался вспомнить, что там было. Вышло плохо. Он даже не очень помнил, что присылал ему Минхёк. Тогда было ни до чего и ни до кого. Но ему тоже всё понравилось. Лицо, обстановка, беседа, напористость. Тот же самый Минхёк, который когда-то был недостижимым, идеалом парня, теперь стоял рядом. Не только в прямом смысле. — Почему же ты предложил встретиться? — спросил Чон. — Я задавал себе этот вопрос, но ответа у меня нет. Сложилось всё вместе. Имя, ключицы, тоска и то, что ты отличался от контингента того приложения и не выпрашивал фотографию моего хозяйства. — А ты присылал кому-нибудь? — А ты как думаешь? На лице Минхёка появилась хитрая улыбка. Ещё один вопрос, на который надо, нет, хочется ответить правильно. Показать и себе, и Минхёку, что Чонгук его знает, он заслужил нежность, которую ему дарят. Присылал ли Минхёк кому-нибудь откровенные фотографии? В постели он раскрепощён, свободен, уверен. Его «постель» распространяется на общение с людьми, на новые знакомства — на все сферы жизни. Почему бы и нет? — Вряд ли, — ответил Чонгук, смотря на Минхёка внимательно — чтобы уловить, что скажет мимика. Лёгкая улыбка уголком рта, прикрытые на секунду веки. Правильно. Минхёк вернулся к картине. Чон ради приличия взглянул на неё тоже. Голубой фон с разбросанными по нему островами. Все неровной формы, на каждом что-то есть. Люди с большими руками и малюсенькими головами, собаки с высунутыми языками и без лап, самолёты с огромными крыльями и маленькими фюзеляжами, неведомые растения утрированных размеров. Конечно, во всём этом есть какие-то образы, но Чонгуку не хотелось их разгадать. Ему всегда было проще среди прямых и понятных линий, а не скрытых за масками символов. Он глянул на Минхёка снова. Ли расцветал, раскрывался рядом с этим непостижимым для Чона миром, и ради него Чонгук решил, что хотя бы попытается выказывать скуку не так очевидно. Они походили ещё минут пятнадцать, которые Чон терпеливо изучал картины, находя в них плюсы для себя, вроде приятных цветов. Восхищением Минхёка заразиться не удалось, но Ли, пожалуй, ни на что и не рассчитывал. — Перекусим и вернёмся к Кихёну, тут рядом есть неплохое место, — заявил Минхёк, и Чонгуку снова захотелось спросить, откуда Ли так хорошо знает этот дьявольский город, разрушающий судьбы. Но он немедленно отбросил эти мысли. Дело не в Пусане. Ели почти молча. Минхёк не хотел поделиться впечатлениями — он оставил их все для себя, чтобы переработать и использовать. Но пару раз он всё-таки высказался об общем впечатлении и о паре особенно занимательных для него экспонатов, и Чонгук даже постарался ответить, что думает об этом он. Трапеза подходила к концу, когда Минхёк вдруг глянул на Чона как-то особенно и заговорил. — Кто-то из труппы стал хвастаться кольцом, и я, как старомодный американский гей, задумался о сроках. Пять лет. Осознаёшь ли ты, как давно мы вместе? Я задумался и даже немного испугался. Так долго я ни с кем не был, — Минхёк протянул через стол сжатый кулак. — Удобно считать по Кихёну. Впервые переспали мы, как я понимаю, перед днём его рождения. Ты был взволнован, я думал, из-за секса, а потом посчитал — нет, я был лишь одной из причин для твоего волнения. Но это многое объясняет — то, какой ты был тогда. Будто отдаёшь не тело, а свою жизнь, навязываешь мне ответственность, с которой мне нужно справиться. Я даже думал уйти тогда — пока не засосало. А в итоге… Он раскрыл ладонь; на ней лежала цепочка. Никаких камней, белое золото или платина. Наверно, первое — немного отдаёт в жёлтый. Чонгук поднял глаза от руки на Минхёка. Он выглядел спокойно. Ни тени беспокойства. Смотрел изучающе, ждал, пока ему ответят, терпеливо. — А я ничего… — Чонгук забрал подарок, проведя по ладони Минхёка кончиками пальцев. — И не надо. Тем более, что сейчас всё равно рано — ты вернулся в мою жизнь в декабре, — сказал Минхёк, убирая руку. — Не делай из этого большое событие. Мне просто захотелось оставить тебе что-нибудь от себя на память. Просто… — он вздохнул, будто устал объяснять то, что должно быть понятно и так. — Символ, — Чонгук кивнул и надел цепочку, касаясь её пальцами. Приятная на ощупь, хранящая тепло Минхёка, его целиком. Ли улыбнулся. Дальше Минхёк вёл себя как обычно, но у Чонгука эта сцена, такая лёгкая, взявшаяся непонятно откуда, не выходила из головы. Никто не дарил ему такие подарки. И дело не в том, что он не был в отношениях. Он привык к тому, что для подарка непременно должна быть причина. Тут она отчасти тоже была, но Минхёк лишь преподнёс это так, притянул более-менее подходящую дату, а на деле — ему просто захотелось что-то подарить. И в этом была неуловимая магия, заставляющая Чонгука теряться в этих отношениях. Неспособный жить счастливо разум предположил: что произойдёт, если они расстанутся? Чонгук попробует переключиться на Тэхёна? Вернётся к тому, кто пробудил в нём чувственность? Или будет страдать по Минхёку остаток жизни? На последней мысли сердце сжалось. Он — неразлучник, который очень тяжело отпускает партнёров. Слишком тяжело, чтобы с этим жить. Когда они вернулись в гостиницу, Кихён одевался к выступлению. Его одежда была в комнате Чона и Минхёка, там же уже находилась Джин-Хо, пытавшаяся уговорить внука надеть светлый костюм, хотя тот настаивал на тёмном. В момент спора Чонгук их и застал. — Светлый — ужасный. Кики выглядит глупо. Хо-щи хочет, чтобы Кики опозорился? Кто поёт в таких костюмах? Я же не на свадьбу иду! — Ты всё равно наденешь второй, если пройдёшь во второй тур, — сказал Чонгук, рассматривая оба. — Если! — возмутился Кихён. — Что значит «если»? С таким настроем нельзя выступать. Да и ничего не придётся, — продолжил он. — Мистер Тэтэ обещал мне купить костюм, если я победю, — он задумался. — Побежу? Выиграю, в общем. Он сам выберет. Мистер Тэтэ разбирается в этом. Проявление авторитета мистера Кима, кажется, задело и Джин-Хо, и Чонгука. Но высказаться решил только последний. — Не стоит принимать у него так много подарков, это неприлично. — Почему это? — не согласился Кихён. — Он хочет тратить свои деньги, я даю это делать. Я тут жертва его внимания, а не наоборот. Чон удивлённо вскинул брови. Он как-то упустил момент, когда в мировоззрении Кихёна в центре вселенной встал он сам. — Он ничего тебе не должен, дружок, — Чонгук осмотрел оба костюма и указал Джин-Хо на тот, который приглянулся и ребёнку. — Подарки нужно принимать красиво и благодарно. Понимаешь? На это Кихён уже не ответил. То ли намеренно решил сгладить свою чрезмерную самовлюблённость, которая случайно показалась перед остальными, то ли на радостях от более подходящего по его мнению одеяния обо всём прочем забыл. Помогать себе он не позволил, и Чонгук, стараясь не замечать неприятный осадок, оставленный демонстрацией эгоистичной натуры сына, вышел в холл, где его ждал Минхёк. Чон думал увидеть его уткнувшимся в телефон, но Ли разговаривал. Разговаривал с Тэхёном.