Ни о чём не жалеть

Чонгук хотел спросить, на какую мозоль наступил Тэхён, надеялся, что сможет выбрать правильные слова, чтобы перестать бродить в потёмках, но обернувшийся к нему Минхёк обжёг его холодным взглядом, запрещающим любые вопросы. Несколько секунд он стоял. Мысли, едкие фразы, выжигающие рубцы в душе — где-то там, за пустым взглядом, уткнутым в пол. Казалось, он хочет и может рассказать так много, что Чонгук поседеет, но Минхёк не говорил, он боролся, собираясь сохранить тайну, раскрытие которой коснётся и его. — Я сам виноват, забыл, что он может ответить… — пробубнил Минхёк и направился к выходу. Чонгук бросился за ним, а потом вспомнил про счёт. Подозвал официантку, указал на оставленные Кимом крупные купюры и дал свой номер, чтобы ему позвонили, если денег не хватит. Совершенно не вовремя сознание зацепилось за скромную улыбку официантки, которая, наверно, подумала, что это попытка познакомиться. А может, Чону лишь показалось, что её «Чонгук-щи» звучит как-то по-особенному. Он вышел на улицу и посмотрел по сторонам. Минхёк пытался убежать, но позволял себя догнать — поэтому отошёл недалеко. Едва Чонгук с ним поравнялся, Ли взял его за руку. Обычно он был против публичных проявлений симпатии, но борьба, происходившая внутри, утомила его, требовала поддержки, нуждалась в помощи со стороны. Чон погладил руку Минхёка большим пальцем, но он не ответил улыбкой, как часто бывало раньше. Он вообще казался неспособным заметить хоть что-то. Они шли молча. Прямо, не сворачивая, но уверенно, как будто Минхёк знает, куда идти, а не просто бездумно передвигает ногами, чтобы развеяться и отдать ночному воздуху подступающей зимы свою тоску. Минхёк спешил к своему обрыву и вёл за собой Чонгука, чтобы обернуться, когда они придут, попрощаться и прыгнуть. Ему надо, чтобы Чон увидел его падение. Чонгук послушно шёл рядом, продолжая утопать в этом странном вечере, в этом непонятном дне, в этой запутанной жизни. Всё было удивительно реальным и одновременно эфемерным. Словно два мира смешались и, конфликтуя, пытаются не уничтожить друг друга. Неожиданно Чонгук понял: ему не просто неловко быть в городе, хранившем столько воспоминаний о Тэхёне, ему странно быть тут с Минхёком и Кимом. Как будто в трогательную картину сентименталиста вмешался строй авангарда, не признающий старые устои, бросающий грубые штрихи своего могущества на полотно. Мысленно Чонгук пережил и Тэхёна, и Пусан, но это место вызывало необоснованное напряжение, которое не находило выхода, а множилось от несоответствия внутреннего и внешнего. Город живёт, он не запомнил его трагедию, он её не заметил. Никто не заметил, даже Тэхён. И только Чонгук возвращался в это место в своих фантазиях так часто, что видеть город цветущим, настоящим, а не разрушенным, вымышленным, было невыносимо. Чонгуку было гадко от всего этого дня. Что-то во всём этом вечере было неестественным, лишним, незнакомым. В Пусане ли дело? Или в людях, которые вторглись в светлые, но печальные воспоминания? Или в Минхёке, который продолжал держать маску довольства у лица? «Если он тебе что-то не рассказал — не лезь», — сказал о Минхёке Пьёнгон, и Чонгук не лез, терпел. Минхёк вдруг свернул, как будто Чонгук размышлял вслух, и вот теперь наступил момент, когда пора перейти к следующей части — продолжить в другом месте. Они остановились у бара со скромной вывеской. О таких местах нужно знать — увидеть с улицы почти невозможно, оно больше похоже на магазинчик, который открывается на шесть часов в день, а потом дразнит прохожих закрытой дверью. — Я часто бывал тут, — Минхёк отпустил руку и, поёжившись, сунул её в карман, как и вторую. Казавшийся безупречным в неясном свете, профиль медленно, смакуя воспоминания, наслаждаясь их ядовитыми парами, оделяя кусочки, отбирая самые жестокие, осматривал здание. «Я совершал тут ошибки, много ошибок, — добавил взгляд, которым Минхёк посмотрел на Чонгука. — Ты хочешь взглянуть на того, кем я был?» Чонгук кивнул. Может, он ошибся и взгляд Минхёка спрашивал что-то совершенно другое, но он почувствовал, что должен кивнуть. Этого знака не хватало вселенной, чтобы вспомнить о гармонии. Вежливо и абсолютно равнодушно (ненавистный актёр на сцене) улыбнувшись, Минхёк приоткрыл дверь и нырнул внутрь. Чонгук последовал за ним. Их обволокли музыка, не слышимая с улицы, сигаретный дым, запах алкоголя и грязной, безалаберной свободы. Воздух освобождения от рамок и приличий. Территория без правил. Чонгуку стало не по себе не от самого места, а от того, что идеальный Минхёк чувствовал себя в таком месте собой. Он расправил плечи и был готов взлететь. Это была его стихия, его молодость, в которой он был свободным и неразборчивым, и вот теперь он возвращался сюда снова. На один вечер или на всю жизнь? Спина, за которой следовал Чонгук, не могла ответить на эти вопросы, но Чону казалось, что он невозвратно теряет что-то бесценное. Хотел протянуть руку, остановить, спасти, но замершие в воздухе пальцы ответили на всё: ты бессилен в чужом горе. — Минмин! — некто непонятного пола (трансвестит? трансгендер?) появился откуда-то сбоку. Ли посмотрел на подошедшего взглядом киллера — убьёт заказанную жертву без жалости, но с остальными будет вести себя мирно, чтобы не вызывать подозрения. Минмин? Звучало, как имя для жигало. Чонгук задумался о новой ипостаси, некоем «Минмине», который отличается от Минхёка, Минмуна или Мими. Ещё одна неизвестная Чону личность. — Ты сегодня со своим, я смотрю, — колкая усмешка и оценивающий взгляд. Чонгук поёжился. «Со своим» — как будто он алкоголь, с которым не пустят в бар. Собеседник потянулся, чтобы поцеловать, Минхёк изящно увернулся, слегка наклонив голову. — Как ты заметила, я «со своим». Можно было бы пояснить, с кем именно, скажем, назвав Чонгука своим парнем, но Минхёк не собирался их знакомить. — Минмин похорошел не только телом, но и душой? — снова усмешка, но на этот раз разочарованная. — Что же ты у нас забыл? Мы не любим скучных людей. — Вы любите деньги, и на них я могу купить что угодно, — Минхёк помахал перед лицом собеседницы деньгами, неоправданно большими. — А теперь скажи, где сейчас меньше всего людей и принеси нам выпить. На свой выбор. Но без лишнего, будь добра. — Семейная жизнь тебя испортила, Минмин, — девушка (Чонгук всё ещё сомневался, что это девушка) забрала деньги и кивнула направо. — Зал Рио. Через пару часов там шоу, но вам же не понадобится много времени, — она подмигнула с каким-то гадким контекстом, и Чонгуку захотелось немедленно уйти. Сбежать подальше из этой клоаки. Они прошли в дальнее помещение. Там было тише, людей не больше десятка. Свой маленький бар и очередной знакомый, который, правда, отреагировал на появление «Минмина» менее бурно. Минхёк пообещал подойти к нему позже. Он усадил Чонгука на тёмный диванчик в углу, но сам не сел. — Если загадки не кончатся, я свихнусь, — оглядывая помещение, сообщил Чонгук. Чёрные стены с огромными бирюзовыми и розовыми цветами, приглушённый свет. Уютно, если бы не атмосфера греха. — Мой уродливый портрет ты можешь составить и так, — Минхёк присел. — Любое мерзкое предположение про меня будет верно. — Ты принимал наркотики? — без лишнего, будь добра. Вздох, смирение души, проходящей последний рубеж, и тяжёлый кивок. — Занимался здесь сексом? Минхёк кивнул снова. — Мог заразиться здесь ВИЧ? Помотал головой. Да, точно, он же тошнотно правильный и брезгливый. Только секс и наркотики в клубе не очень согласовывались с правильностью. — И зачем ты привёл меня? На это Минхёк не ответил. Он встал и вернулся к бару. «И зачем сюда пришёл ты?» — думал Чонгук, провожая Минхёка взглядом. Ли просто хочет повторить свой обычный сценарий в клубе, не понимая, что это принесёт не облегчение от возвращения в солнечное прошлое, тоска по которому теплится в душе, а напомнит тяжёлые времена и усугубит и без того паршивое состояние? Бармен пожирал его глазами, наклонился близко, интимно. За парой небрежных прикосновений было что-то некрасивое — Минхёк об этом знал, поэтому держался отстранённо. Что-то сказав, хотел отойти, но его зацепили какой-то значимой фразой. Он обернулся и остался. Слушал, пропитываясь растлённым воздухом, в которой Чонгук задыхался, тонул, как в болоте, сам становился олицетворением беспорядочных связей и беззакония, а через несколько мгновений наклонился и шепнул что-то с такой гадкой улыбкой, словно не отослал незатейливого ухажёра, а предложил встретиться позже, вдали от посторонних глаз. Чонгук проглотил ревность, но отвернуться не смог. Мысли о том, что однажды Минхёк уйдёт к кому-то, кто увлечёт его яркую натуру быстрее, чем это удалось Чонгуку, ударили в голову и болезненно отозвались в груди. Здесь Минхёк, очевидно, когда-то искал компанию на вечер, на ночь. И в этом логове разврата теперь оказался его постоянный партнёр. Зачем? Минхёк хотел его помучить? Или искал того, кто способен разделить с ним боль от поездки? Чонгук вспомнил, как Минхёк, нет, Минмун, он впервые прочувствовал оттенки этого имени, взял его за руку. Нет, он хотел совсем не чужих страданий. Когда Минхёк вернулся, Чонгук чувствовал себя использованным. Кто-то заставил его наблюдать за чем-то гадким. Страдать даром. Но кому-то это было нужно. Чон посмотрел на Ли злобно, подбирая слова, способные передать его негодование, но рядом села уже не маска, а болванка без эмоций. Пустой взгляд пустого лица пустой оболочки. Пусан для Минхёка был сосредоточением всех страданий, выпавших на его долю. Место для побега, место, чтобы отвести душу, натворить осмысленные глупости, помогающие справиться с болью. Ревность уступила место беспомощности. Минхёк пришёл сюда, потому что его сердце кровоточит, и Чонгук, несмотря на все усилия, не способен помочь. Подошла девушка, с которой они встретились до этого. Минхёк смотрел в сторону, не замечал ни её, ни два поставленных на стол высоких бокала. Чонгук подался вперёд, чтобы разглядеть бейдж. «Bridge». Мост? Это какой-то сленг? Скрытое значение? Плевать. Спрашивать у Минхёка Чон, конечно, не станет. Он и так раскаивался за свои прошлые вопросы. Любопытство пора засунуть поглубже. Минхёку нужно не оно. Но что же ему нужно? Чон с новым приступом отчаяния посмотрел на Минхёка. Тот, подставляя лицо чёрному потолку, словно солнцу, пил свой оранжевый коктейль. Глаза закрыты, дыхание ровное, терпеливое. Как будто он ждёт, что Чонгук встанет и уйдёт, оставит его в покое. Или наоборот? Свои горести стёрлись из головы от этой мрачной фигуры, которая была несчастной редко, но в своей тоске казалась огромной. Горе, высвобождаемое порциями, не сравнится с тем, которое обрушивается полностью за один раз. Чонгук кладёт ладонь на лежащую рядом руку Минхёка, но тот аккуратно выскальзывает, ускользает из реальности, мыслями и телом возвращается в то время, когда он прекрасно знал Пусан, шагает к обрыву, будто кто-то подтолкнул его, напомнил, где его место. На дне, с которого он когда-то поднялся с таким трудом. Что к этому привело? Реплики Тэхёна? Кризис четверти жизни? Воздух Пусана? Что превратило Минхёка в разбитый сосуд, который был целым так недолго? Он ни за что не скажет. Может, и сам не знает — поэтому пьёт свой коктейль, растворяясь в шумной атмосфере, отгораживаясь от всего. Пьёт часто, исступлённо. Крупными глотками, как будто хочет напиться, но понимает, что это невозможно, торопится, чтобы взять что-то покрепче. Чонгук начинает чувствовать себя лишним, поэтому пьёт тоже. Лучше не становится, но рука Минхёка вдруг оказывается на колене, и смотрит он теперь на него, а не в себя. В глазах что-то дикое. Какой-то призыв, мольба. Смотрит внимательно, пытается передать свои мысли, приказать, но Чонгук не понимает, не понимает. Что говорит Минхёк, почему он так несчастен? Что Чон должен сделать? Я совершал тут ошибки. Ты хочешь взглянуть на того, кем я был? Догадка мелькает и скрывается в сознании. На Чонгука глазами нынешнего Минхёка смотрит тот Минхёк, который приходил в этот клуб, чтобы развлечься. Чона сюда привёл не кристально чистый Минхёк, а его брат-близнец, похотливый злой двойник, в глазах которого лишь три слова: Я хочу тебя. И очевидное, но скрытое за оставшимися приличиями здесь и сейчас. Чонгук опускает глаза, рука с колена исчезает. Страх ледяным дыханием остужает и предостерегает: это испортит не его — их обоих, испортит отношения и будущее. При других обстоятельствах Чон не был бы против попробовать, но сейчас, в этом жутком незнакомом месте, в компании людей, которые своими равнодушными взглядами как будто подначивают уединиться — это оскорбление самого акта любви. Слабое возбуждение сметается тем, что рядом — не его Минхёк, а чужак, за которым следует шлейф прошлого. Я могу что-то сделать для тебя? Скажи, что могу, а то я сойду с ума от того, как ты мучаешься, — звучат в ушах слова Тэхёна. Тогда Чонгук потерял Трикси и был раздавлен. Кого потерял в этом городе Минхёк? Себя? — Такой я человек, видишь, гадкий. Тьма не удержалась внутри и достала до тебя. Теперь ты тоже осквернён. — Чушь, — Чонгук придвигается ближе. — Ты… Хочет сказать «прекрасный», но Минхёк не даёт. Поворачивается и целует. Самозабвенно и незнакомо. Прошлый Минхёк, живший в Пусане, живший Пусаном, дышавший только его тяжёлым воздухом неразборчивой ночной жизни, ненадолго взял управление телом в свои руки. И Чонгук готов отдаться этому Минхёку, хоть он и не нравится ему. Почувствовав это согласие, Ли отстраняется и порывисто встаёт. — Пошли. — Куда? — слабый испуг Чона и брезгливая гримаса Ли. — В гостиницу. Хватит на сегодня.