Ни о чём не жалеть

Премьера пошла Минхёку на пользу, наполнила сосуд эмоциями людей, с которыми он встречался, и теперь Ли был таким же спокойным, как и раньше, но сверху — вдохновлённым и даже немного восторженным. В глазах светилась мечтательность, на губах играла лёгкая, но такая яркая по сравнению с предыдущими днями улыбка. Дома Минхёк оставался таким же, каким был на премьере, разве что без высокомерия. Гости, которых он знал, удостаивались искренней благодарности и частички его творческого гения, неудержимого никакой тоской. И Чонгук был самым ожидаемым и любимым «гостем», получающим всё, что осталось от театра. А осталось много. Минхёк напоминал себя много лет назад: когда Чонгук пришёл на первую его — их — премьеру и был очарован не столько спектаклем, сколько его создателем. Обходительный, уверенный, властный. «Сегодня я хочу тебя и свободы. Просто кивни». Разбитое сердце было подвержено магии, источаемой Минхёком, впитывало её, поглощало, словно бумага воду; хотелось кивать, не думая ни о чём. Минхёк тогда был точно таким же, как сейчас, разве что чуть более изученным, своим, а не неизвестным чужаком, от которого можно ожидать любого шага. Конечно, и сейчас Чонгук не всегда мог предсказать, что Ли скажет или предложит, но никакой вариант не вызывал страх или панику. Только счастье. Случайное знакомство, случившееся из-за двух несчастных историй любви, привело к крепким отношениям. Но что-то лихорадочное в Минхёке оставалось. Из театра он принёс не только своё актёрское очарование, губящее людей, задержавшихся на нём взглядом слишком надолго, но и мрачность своей постановки. Чонгук предчувствовал что-то плохое, но не хотел размышлениями портить минуты, пока оно не наступило. Минхёк налил себе и Чону вина и поставил музыку. Лёгкую — для фона. Потому что он не насытился впечатлениями, хотел добавить ещё немного? Или, наоборот, утихомирить их? Чонгук просто был рад, что Минхёку стало лучше. Только теперь Чон заметил, что на вечере Ли совсем не пил. Как будто ждал более удачного момента. В настроении Минхёка даже появилось что-то игривое, в оболочку вдохнули жизнь, и Чонгук, весь вечер боровшийся со стыдом от того, что ему весело, отпустил чувство вины. — Почему ты не хочешь, чтобы я подружился с Феликсом и Хёнджином? — Чонгук сел на пол у кресла, в котором был Минхёк, а потом вспомнил, что так делал Джухон, и пересел на ручку. Ли ожидаемо стянул его к себе на колени. — Если вы подружитесь, я не буду против. Но это чепуха — пытаться соединить людей, только потому что мы встречаемся. Все люди разные, кто-то легко сходится с незнакомцами, кто-то с трудом. Все мы — я, ты, Хёнджин и Феликс — не любим новые знакомства и общаемся с теми, к кому привыкли, — он медленно сделал глоток, выдохнул и откинул голову на спинку. В этом жесте Чонгук ощутил расслабленность и удовольствие. Он глотнул тоже, но сейчас вино для него не было лекарством, к которому обращается несчастный человек, чтобы хотя бы на полчаса забыть о своих печалях. — Раньше я думал, что это плохая идея, но теперь ты знаешь столько же, сколько и они. И я не боюсь, что они расскажут, как я напился и читал стихи, заменяя забытые слова матом. — Ты и мат? — Чонгук удивился. Минхёк всегда выражался красиво и не использовал брань, даже злясь эстетично. — Я умею довольно изобретательно материться. Но язык достаточно богат, чтобы обходиться и без этого. Чонгук немного помолчал. Минхёк выпил ещё. — Почему ты не переспал с Хёнджином, когда он пытался тебя соблазнить? Поставив вино на пол, Чон обратил всё внимание на Минхёка. Они давно не разговаривали о чём-то настолько откровенном, и он не хотел упустить ни вздоха. Странно, но Чонгук не испытывал никакой ревности от этого разговора. То самое прошлое, в котором Чона не было и никогда не будет, сколько бы он о нём ни знал. Никаких опасностей, лишь любопытство. — У него дешёвые приёмы, которых для меня недостаточно. Я люблю, когда ухаживают красиво. А сам я тогда никем не интересовался. — Он сказал, что ты решил быть монахом. — Когда мы встретились — да. А первое время думал спать со всеми подряд без презерватива — наказывать людей за пренебрежение защитой и здравым смыслом. К счастью, не стал. Но в начале болезни… Не договорив, Минхёк простонал, словно его сильно и больно ударили. Так больно, что удар на подсознательном уровне ощутил даже Чонгук. Больше никакой улыбки и игривости. Снова мрак и пустота. Чонгук в панике пытался придумать, как перевести тему разговора, не дать Минхёку договорить, остановить решительность, которой неожиданно задышал воздух вокруг. — Как же много скелетов в моём шкафу — сам иногда не могу поверить. Я рассказал тебе так много, но любой разговор может привести к новой мине, о которой я не хочу вспоминать. Но и забыть не могу. — Ты не должен ничего говорить, — поспешил сказать Чонгук. Но для Минхёка такие фразы были пустым звуком. Он всегда сам решал, что и когда раскрывать. — Неужели моя биография включает все людские пороки и беды? — он залпом допил своё вино, жалея, что это не виски. — Ты говоришь «наркотики», и я киваю. «Беспорядочный секс»? Снова да. «Неизлечимая болезнь»? Дьявол, опять про меня! — он выдохнул, как при усмешке. — «Убийство»? И мурашки по коже. Даже у меня, хоть я никого и не убивал. Но видел смерть. Прямо в своих руках. Смотрел в её глаза и пытался не слушать, как она зовёт меня за собой, — Минхёк обнял Чонгука, пряча лицо на его груди. Чону было тяжело пошевелиться. Разговор был, как облако, на котором ты сначала поднимаешься ввысь, туда, где покой и безмятежность, а потом один неосторожный шаг, облако растворяется прямо под тобой, и ты летишь c огромной высоты — навстречу чему-то неизбежному. Чонгук всё-таки заставил себя обнять Ли в ответ. Но у самого мысли путались. Смерть прямо в его руках, она звала его, но он удержался? Это было в Пусане? Нет, Минхёк не должен это рассказывать. Но он хочет и может. Чон видел Ли таким впервые. Он был подавлен настолько, что не придумывал красивые фразы и ничего не скрывал. Любая история была одинаково пустой, потому что сам он был соткан из боли. Если бы Чонгук спросил про Пусан, Минхёк рассказал бы всё, даже не заметив. Но воспользоваться таким отчаянием Чон ни за что не посмел бы. — Замечал ли ты, что мы никогда не говорим о будущем? Всегда только о прошлом. Все люди и истории из прошлого, а будущее — оно пускай будет хоть какое-нибудь. Наши отношения всегда жили только настоящим. Никаких планов и мечтаний. Чонгуку стало страшно. Лихорадочность Минхёка, которую он старался не замечать, нашла для себя лазейку слишком скоро. — Не нравится мне этот разговор, — Чон помотал головой и встал. Минхёк сделал то же. — Если со мной что-нибудь случится, ты же найдёшь себе кого-нибудь? — не давая очнуться, погружая Чона в густую чёрную жижу, спросил Минхёк. Он взял руку Чона, но тот её вырвал. — Ты с ума сошёл? Что ты несёшь? Захотелось ударить Минхёка за эти слова, сказанные с таким ужасающим спокойствием. Как, как он может серьёзно спрашивать это и пытаться прикоснуться к нему? Чонгук такие мысли отгонял, как самый ужасный кошмар из всех, что у него были, а Минхёк говорит об этом вот так — как будто рассуждает о том, как лучше приготовить курицу. — Сейчас у меня хорошие прогнозы, — продолжал Ли, — но ты, должно быть, скептически относишься к прогнозам после того, как твоей матери дали полгода, а умерла она через три месяца. Но нам надо поговорить. Мы прошли рубеж, когда о таких вещах можно было молчать. Чонгук мотал головой, твердя про себя: «Не хочу это слушать, не хочу». Но не говорил ничего вслух, потому что Минхёк прав. Будущее, мерцающее, как их счастье, больше нельзя было игнорировать. Ли положил ладонь на плечо, ближе к шее, так, чтобы большим пальцем касаться кожи. Заставлял чувствовать себя рядом. Взрослого, мудрого, тёплого и одновременно с этим ребёнка, который иногда не понимает, когда он успел так вырасти, где был его рубеж, заставивший состариться раньше времени. — Знаешь, что волнует меня больше всего теперь? Не то, что я умру, а то, что ты без меня не справишься. Не потому что ты слабый, а потому что всем нужен кто-то рядом. Даже одиночки нуждаются в партнёре, люди — парные животные. Мы с тобой привыкли друг к другу, приросли настолько, что месяцы пролетают незамеченными. Это расслабляет, но нужно быть готовым к тому, что так будет не всегда. Если бы с тобой что-то случилось, я бы не справился. Как жить, если сегодня ты делишь себя с кем-то другим, человеком, глядя в лицо которого забываешь, что он — сам по себе, у вас разные мысли, а не одни на два тела; а завтра ты одинок? Я невыносимо устал от этих мыслей. Я просто хочу спокойно пожить. Чтобы никаких драм, признаний и болезней. Просто жизнь. Просыпаешься, идёшь на работу, возвращаешься, проводишь время с тем, кто тебя любит, ложишься спать, а завтра всё заново. Такая жизнь мне нравится, нравится знать, что где-то есть место для меня, есть человек, который меня ждёт и принимает со всеми уродствами, которые не могу принять даже я сам. Я не могу, а он может. Почему? Я часто думаю, почему ты принимаешь меня. Потому что я плачу тебе тем же? Потому что ты влюблён? Потому что тебе просто плевать на эти изъяны, если они не касаются лично тебя? Потому что такой у тебя характер — всепрощение? Всего понемногу? Но какая разница, если я просто знаю, что любую проблему я могу разделить с другим, а не пытаться тащить всё на себе. У Пьёнгона, Феликса и Хёнджина свои беды, а у нас — общие. Каждая — не твоя или моя, а наша. Это потрясающе. И само осознание того, что у меня просто есть человек, которому я могу рассказать, что мне плохо, делает любую проблему меньше. Но я всё думаю и думаю: что ты будешь делать, когда я уйду? Пожалуйста, обещай, что найдёшь себе кого-нибудь. В мире много хороших людей, — он снова попробовал взять руку Чонгука, но тот не дался. — Ты перенервничал и говоришь глупости, — жёстко проговорил он. Сейчас им руководила не привычная растерянность перед такими разговорами, а твёрдая уверенность в том, что судьба не позволит им закончить их историю смертью. И эту убеждённость Чонгук готовился защищать и перед Минхёком. — Решил похоронить не только себя, но и меня? Я, пожалуй, ещё немного поживу, потому что, как ты заметил, сейчас жизнь у нас есть. А будущее, в котором ты её не видишь, задвинь подальше. Сейчас не время для него. — Хорошо, — согласился Минхёк, — но пожалуйста… — Нет, — Чонгук перебил его и, шагнув к двери, включил в комнате свет. — Посмотри на меня: это лицо человека, который больше не станет это обсуждать. Минхёк ласково улыбнулся, подошёл к Чону и обнял, гладя по спине. — Такой же трусишка, как и я. Хорошо, оставим будущее в будущем. Но однажды тебе придётся задуматься о том, что делать без меня. Будь готов к тому, что я этот момент не застану. Не дав Чонгуку возмутиться снова, Минхёк поцеловал его. Но не пошло и собственнически, а так нежно и аккуратно, что Чон снова стал робеть перед Ли и его мрачными убеждениями. Они легли спать, но Чонгук продолжал думать над этим вечером. Чёрная полоса, белая, чёрная, белая. Ровные, чистые края, резкие переходы. Чернота неизвестности, друзья Минхёка, Феликс — «философ, фаталист», принимающий свою болезнь смиренно, просящий кого-нибудь найти после своей смерти Минхёк, постель, в которой они всё ещё вместе, как будто ничего не произошло. Чонгук повернул голову в ту часть кровати, на которой спал Минхёк. Он снова лежал на спине — как последние недели. Наверно, ему стоило пойти к брату — очистить разум, перезагрузиться. Возможно, даже без Чона. Чонгук ощущал свою беспомощность. Пьёнгон, наверно, знает, что сказать и как утешить. Говорил ли ему Минхёк об анализах или решил не бить тревогу раньше времени? Что ответил Пьёнгон? Как бы там ни было, он не справился. Или Минхёк к нему не прислушался. «Такой же трусишка, как и я». Чонгук повернулся к Минхёку спиной и пропустил страшную мысль, давно бьющуюся о выстроенные стены, внутрь. Если Минхёк действительно умрёт, он не вынесет. Никаких сомнений — он будет безутешен и несчастен до конца жизни. Искать кого-то нет смысла — никто не сможет быть таким же, как Минхёк, отношения не смогут повторить их сценарий, а другой ему не нужен. Никто не нужен. Правда… Чон обернулся к Ли. «Мы в этом похожи. Во многом похожи; думаю, ты и сам это заметил». Когда-то всё началось с Тэхёна — может, если с Минхёком что-то случится… Чонгук придвинулся к Ли, взял руку и пару раз виновато её поцеловал. Стыдная идея, о которой не стоит думать. Не так — запрещено думать о том, чтобы заменить Минхёка Тэхёном. Теперь переменные слишком неравнозначны.