Ни о чём не жалеть

Утром Минхёк сохранил впечатления предыдущего вечера — положительные, а не те, которые уничтожали и его, и Чонгука. Может, Чон зря оставил Кихёна у Намджуна? Чонгук готовился к тяжёлой ночи, при которой не стоит присутствовать ребёнку, но Ли, избавившись от мыслей последних месяцев, избавился и от уныния. — Сходим на конюшню? — предложил он за завтраком. — Лукаса собираются продать. Заберут в другую конюшню через пару недель. Я давно хочу сходить попрощаться. Чонгук попытался вспомнить, когда последний раз ходил к Тэну. Неприлично давно для такого прекрасного коня. Его мучила совесть. Теперь появились новые интересы и отдушины. Но Чон упрямо держал лошадь за собой, потому что ему было стыдно перед самим фактом своей привязанности к лошадям, которая с возрастом ослабла. Минхёк, словно прочитав его мысли, продолжил. — Чанмин говорит, что Тэном интересовался хороший человек. — Почему он не сказал об этом мне? — со слабым возмущением спросил Чонгук, но ответ был очевиден: потому что Чон не появляется на конюшне. Правда, непонятно, почему там бывает Минхёк, время которого всегда чем-то занято. — И почему он сказал об этом тебе? — Чон сощурился, предчувствуя, что этот вопрос раскроет какую-то тайну, которую Ли хотел оставить при себе. Минхёк сощурился в ответ и сменил маску на жалобную. — Я ходил к лошадям вместо психолога. Прежде чем начнёшь говорить, что я неправ, вспомни, сколько раз к ним за помощью обращался ты. Этот приём, обычно заставляющий вернуться к прошлому, вспомнить, каким оно было и сделать выводы, не сработал. Чонгук давно их сделал. А ещё он был зол на Минхёка, который уже не впервые выбирал не квалифицированную помощь, а вещи, людей и события, которые казались ему более подходящими для терапии. Справедливости ради стоит отметить, что чаще всего это срабатывало: большую часть жизни Минхёк был достаточно стабильным, чтобы справляться с мелкими вспышками беспокойства самостоятельно — театром, Кихёном, Чоном, — но иногда случались критические моменты, когда он пропускал приёмы, осознавая, что они ему действительно необходимы, но боясь обсуждать проблемы со специалистом. — Хорошая попытка, но ты неправ, — Чон сжал зубы и глянул на Ли злобно. Жалобность с лица Минхёка исчезла. — Я схожу в понедельник. А сегодня — конюшня. Тэн — прекрасный конь. Ему нужен наездник, а не денник круглые сутки, — сказал Минхёк, сразу отвлекая Чонгука на нового врага. — Думаю, Мунчоль не будет против, если ты захочешь брать его иногда. На этот раз Чонгук быстро переключился. Ощутив опасность, он сложил руки на груди, но сидел не зажато — откинулся на спинку стула и смотрел презрительно. — Ты с ним ещё и познакомился? — Он хороший, — проигнорировал негативный посыл Минхёк. — Ему семнадцать, глаза горят, как лампочки праздничной гирлянды. Сказал, что влюбился в Тэна, как только увидел. Чонгук ревниво фыркнул. Это он влюбился в Тэна, у него было единение душ с этим конём, а не у какого-то Мунчоля. И что ещё за «лампочки праздничной гирлянды»?! — А ты, видимо, влюбился в этого Мунчоля? Давно тебя на детей потянуло? — С тех пор, как я начал встречаться с тобой, — мягко улыбнулся Минхёк. — Не ревнуй. Никто не обвиняет тебя в том, что ты теперь отдыхаешь в других занятиях. У тебя появился Кихён, а лошадь не молодеет. Так будет лучше для всех. Чон опустил глаза. Покровительственный тон Минхёка, бывшего старше, но никогда не подчёркивающего это, часто усмирял. Чонгук ощутил себя ребёнком. Он злился, потому что кто-то озвучивал то, что сам он боялся себе сказать: Тэну нужен новый хозяин. Но как отказаться от друга, который помогал ему столько раз? Лошади были с Чонгуком с детства, он часто обращался, сбегал к ним, чтобы найти поддержку. Но теперь у него был Чимин, Кихён, Минхёк… Ли прав: в жизни Чона давно началась новая эпоха, в которой не находилось достаточно времени для Тэна. К тому же, если он сможет иногда навещать его — почему бы и нет? Так действительно будет лучше. Глянув на Минхёка, который допивал свой кофе, Чонгук поджал губы. — Можно взять Кихёна, вдруг ему понравится. — Вряд ли, — пожал плечами Ли. — У него одна страсть — вряд ли найдётся место ещё и на лошадей. И он слишком эгоистичен, чтобы о ком-то заботиться. Едва успокоившись, Чон ощутил новую волну злобы. — А ты хорошо его знаешь, я смотрю. Он рассказал, что ты учил его ругаться. У вас какие-то секреты от меня? — Никаких секретов, — Минхёк встал, Чонгук машинально тоже поднялся, выглядя при этом так, словно будет драться. — Он от кого-то услышал слово «говнюк», и я ему объяснил, что так говорить не стоит. Он проникся. — Почему ты его учишь ругаться, а не я? — Потому что я — друг, с которым можно обсуждать травку и мерзко хихикать, а ты — родитель. — А со мной нельзя мерзко хихикать? — Мерзко — можно, хихикать — нельзя. Я отвечаю за развлечения, ты — за дисциплину. В любых гармоничных отношениях так. Мы не можем выполнять одинаковые функции во всём. Но он всё равно любит тебя. Руки Чона, вытянутые вдоль тела, невольно сжались в кулаки. Минхёк забирает у него всё: лошадей, ребёнка, спокойствие, счастье. И не даёт ничего взамен, ничего — только пустоту. Чонгук так отчётливо это осознал, что в его голову пришла лишь одна мысль, импульсивная и бестолковая настолько, что в обычной жизни он бы только посмеялся над ней, но сейчас он подумал об этом серьёзно: надо расстаться. Но следом Ли, большой космический кит, своими огромными руками-плавниками обнял его, стирая все тревоги. — Прости, что я передал тебе свою нервозность. Мы со всем справимся. Даже если анализы будут плохими снова, это не конец, правда — не конец. Я поговорю с Минхо, он всегда находит, как объяснить мне, что жить с ВИЧ не так страшно, как я иногда думаю. И всё будет в порядке. Горячность схлынула. Чонгук послушно уткнулся Минхёку в плечо. Расстаться? От абсурдности этой мысли слегка закружилась голова. Какая же это чушь. Только Минхёк всегда помогал ему переживать кризисы и проблемы, и он задумался над тем, чтобы отказаться от источника своей внутренней силы? Стало стыдно. Стоит ли покаяться и сказать об этом импульсе? Наверно, Минхёк и так это понял — поэтому и нейтрализовал злость объятиями. Ли ничего не забирает — он разделяет трудности вместе с Чонгуком. Чону тяжело отказаться от Тэна, но так надо, он совершает ошибки в воспитании, но Минхёк помогает и тут. Конечно, и он в чём-то ошибается, но никто не совершенен. Чонгук вдруг вспомнил, как Кихёна упомянул Хёнджин. Ваш ребёнок. Кихён действительно перестал принадлежать только Чонгуку, за него отвечал и Минхёк. Ли не разрушает его жизнь, а помогает её собрать. Расстаться… Какая же глупость. На конюшне боязнь потерять Тэна снова перекрыла логику, но Чонгук смотрел на Минхёка, получившего Матильду, на Лукаса, который скучающе вёз на себе не менее скучающего Кихёна, и понимал, что это будет правильно — продать Тэна и дать ему ту жизнь, которую он заслужил. Как и предсказал Минхёк, Кихёну лошади не понравились. Он сказал, что мог бы покататься ещё, но только со взрослыми, потому что самому ему это неинтересно. Его зовёт Инсон, а не Лукас, Тэн или кто-то ещё. Только музыка. И Чонгук не спорил. Смирившись, он всё-таки признал, что перерос лошадей. Каждой главе своё время. Теперь наступило время Кихёна. Он увлечённо готовился к крупному сеульскому конкурсу, который должен был состояться в конце марта. К счастью, Тэхён забирал его довольно часто, давая передохнуть и Чонгуку, и Минхёку. Но дома Кихён либо репетировал, либо давал подробный отчёт о том, что делал на занятиях с Тэхёном. Чон с облегчением заметил, что никакого романтического интереса Ким не вызывает. Впрочем, волноваться об этом в неполные шесть лет ещё было рано, но Чонгуку всё-таки стало спокойнее. Минхёк всего однажды напомнил об анализах. Рассказал про Феликса, вирусная нагрузка которого так и осталась повышенной. «Теперь шутки про то, что он сменил схему лечения, перестали быть шутками». Но Ли не взял оставшиеся у него лекарства — всё они отдали в центр борьбы с ВИЧ. «У меня, к счастью, хватает денег на дорогие препараты, а у кого-то их нет вообще. Ни денег, ни лекарств». Чонгук в очередной раз задумался над тем, какой Минхёк прекрасный человек. Не потому что Чон влюблён, а потому что это объективно так: он внимателен, заботлив и добр ко всем, несмотря на то, что судьба не была доброй к нему. Минхёком время воспринималось иначе. Месяцы, недели. Был день премьеры и день результатов анализов. А ещё день рождения Чонгука, но он всё ещё не праздновал, и от Ли требовалось только… Ничего особенного. Он всегда был ласковым и влюблённым, иногда дарил мелкие, но полезные подарки, вроде блокнотов, дорогих ручек, наушников. Без привязки к праздникам. Сам факт жизни — праздник, не требующий пояснений. И Чон был полностью доволен таким отношением. В день, когда Минхёк должен был идти за результатами, Чонгук впервые плохо работал. Обычно ему удавалось абстрагироваться, но не в этот раз. Он ждал звонка, может, слёз или сдержанного, но напряжённого молчания в трубку. Но Минхёк написал сообщение. Прислал фотографию, в которой Чонгук, детально изучивший бланки и показатели, на которые стоит ориентироваться, сразу увидел главное: неопределяемая вирусная нагрузка. Значит, схема, по которой лечится Минхёк, всё ещё работает, он просто подхватил какую-нибудь инфекцию, которая повлияла на анализы. Мучительное, но полезное знание. Прежде ВИЧ щадил их отношения, но теперь напомнил, что это — серьёзная болезнь, при которой важно не только помнить про риск заражения, развития СПИДа и смерть, но чувствовать, ощущать страх потери. Теперь Чонгук иначе относился и к сеансам Минхёка у психолога, и к его доведённому до автоматизма приёму лекарств. Это не просто некий полезный для спокойствия акт, это необходимость, позволяющая Минхёку жить. Дальше снова полетели месяцы, в которых Чонгук с трудом делал паузы. Главной остановкой был, конечно, концерт Кихёна. Чарующая музыка, на этот раз скрипка, с которой маленький музыкант обращался достаточно виртуозно, чтобы даже Чонгук замер, слушая его выступление. Талант сына заставлял забывать, кто он, где и зачем. Та же невероятная магия, которой обладал Тэхён. Но у него, в отличие от Ю, не было ухудшающего всё фактора: дурного характера. Шестилетний Кихён после концерта устроил скандал: оскорбил одну из участниц, заявив, что «с таким весом не стоит выходить на сцену, чтобы не пугать людей». Это было грубо и невоспитанно; Чонгук, узнав об этом происшествии, поблагодарил провидение за то, что его не было рядом, иначе принцип, запрещающий физическое наказание, был бы нарушен. Но на защиту справедливости встал один из участников, завязалась драка. И только тогда Чон задумался над тем, каким человеком растёт Кихён. Он держался свободно со взрослыми и детьми, признавая в своей жизни лишь одну значимую сферу — музыку. Только она имела значение, а всё остальное — чепуха, не достойная того, чтобы умерить эгоизм хоть на секунду. После конфликта Чонгук отчитал Кихёна, но тот слушал его без интереса. Понимал, что его ругают, потому что так принято — он сделал что-то, как считают взрослые, плохое, — но сам Ю не считал, что сделал что-то не так, поэтому слова Чона вылетали из головы, не задерживаясь там ни секунды. Тогда Чонгук пошёл на шантаж. Грязный приём, который используют люди, потерявшие надежду справиться честными способами. — Раз ты не раскаиваешься, придётся на неделю лишить тебя возможности заниматься музыкой. Никакого Тэхёна, Инсона и Оскара. Поживёшь у Намджуна, как раз подготовишься к школе. А то музыка тебя отвлекает. Речь получилась неплохой — короткой и, пожалуй, убедительной. Чонгук был доволен, но Кихён вопреки ожиданиям не расстроился, а разозлился. — Для тебя музыка — развлечение, а для меня — профессия! Подобранные Чоном слова не попали в цель. Это заставило паниковать. Когда Чонгук и Минхёк съезжались, Джин-Хо сказала: «Если ты уверен, что это никак не навредит ему, пускай будет так». Конечно, дело не в том, что они живут вместе, скорее наоборот, Минхёк спасает Кихёна от того, чтобы быть ещё большим исчадием ада, контролирует его зашкаливающую самовлюблённость, которой приходится считаться с человеком, к которому он привязан. К тому же Минхёк — манипулятор более опытный и талантливый, применял психологические приёмы, влияние которых Чонгук иногда ощущал даже на себе. Громкое молчание, прицельно заданный вопрос или сделанная пауза, скрытая похвала или очевидное осуждение — Ли чередовал простые вещи, но делал это так, что любой разговор мог остаться в памяти надолго. Ю слишком баловали, статус любимого внука и сына испортил его, создал вселенную, в которой он встал по центру; никто никогда его не ругал, прощая грубость и жестокость. Раньше это было забавно, но Чонгук упустил момент, когда это стало переходить границы. Всю дорогу Чонгук думал, что должен сделать, чтобы исправить мировоззрение Кихёна, но не видел никаких вариантов. Оставалось надеяться на влияние Минхёка. Дома Кихён поздоровался с Ли и пошёл к себе в комнату. Но Минхёк не ответил, и это заставило ребёнка остановиться. — Мими? — он подошёл к нему, чтобы поздороваться снова, удостовериться, что его услышали. Минхёк не отвечал. Сидел, читая, и отреагировал только на Чонгука, который поприветствовал Ли тоже. По пути Чон коротко отчитался о том, что натворил Кихён, добавив к этому своё отчаяние относительно этого, и Минхёк, видимо, решил заняться воспитанием, используя свои методы. Чонгук сел на кровать, с интересом наблюдая за Ю и Ли. И про себя признал, что на него игнорирование точно подействовало бы. — Мими мной недоволен? Кики очень жаль, — равнодушно сказал Ю, не сомневаясь, что этого неискреннего сожаления будет достаточно. Но Минхёк играл лучше, чем можно было представить. Он отложил планшет и пересел к Чонгуку. — Съездим на Чеджу на выходных? — О, Чеджу! — обрадовался Кихён, но Ли не обратил на него никакого внимания. — Нам обоим не помешает отдохнуть. — Обоим? А я? — он подёргал Ли за рукав рубашки. Тот не шелохнулся. Кихён растерянно смотрел на Минхёка, не веря, что тот его действительно не замечает. Потом он перевёл взгляд на Чонгука и обратился к нему. — Папа, Мими меня не видит? Что надо сделать Чону? Ответить или не замечать Кихёна тоже? Подыграть или побыть добрым полицейским? Чонгук вглядывался в лицо Минхёка, ища ответ. Ответить или нет? Чон повернул голову к ребёнку. — Наверно, он не видит детей, которые плохо себя ведут, — предположил Чонгук. Минхёк слегка улыбнулся. — Идиотство какое-то! — воскликнул Кихён, и Чонгук в его лексике снова узнал Минхёка. Только он мог научить его такому устаревшему слову. — Я не сделал ничего плохого. Минхёк решительно встал. — А давай сходим в кафе? — он направился в коридор, Чонгук удивлённо последовал за ним. Под ногами путался Кихён. — Вы что, меня бросите? — не поверил он, дёргая Минхёка и Чонгука за руки. — Я же маленький, нельзя меня одного оставлять. — Обычно ты говоришь, что взрослый, — хмыкнул Чонгук. — Ну, это я так, несерьёзно… — насупился Кихён. Минхёк тем временем надел куртку. — Мими, я не плохо себя вёл, посмотри на меня, — он снова подёргал рукав. Ли замер, словно ожидая чего-то ещё. — Мими, хватит, пожалуйста, — Ю обнял ногу Минхёка. — Не пущу, — заявил он, глядя снизу вверх. Чонгук следил за лицом Минхёка, видя, как разбивается его сердце от этой сцены. Но из роли он не выходил. Ли посмотрел на Кихёна долго и вдумчиво. Ребёнок только собрался обрадоваться, но быстро понял, что обращённое на него внимание, отрицательное. — Ты повёл себя очень некрасиво, — медленно проговорил Минхёк. Кихён отпустил ногу. — Но она же!.. — начал он, и Минхёк нагнулся, чтобы обуться. — Нет, нет, стой, давай поговорим. Ты говорил, что надо говорить, когда кто-то недоволен. Ты недоволен. Хотя я, знаешь, не говорю же, как меня бесит папина привычка щёлкать пальцами, когда он что-то вспоминает, — Кихён, имитируя Чонгука, неумело пощёлкал пальцами. — Но надо говорить, я знаю. Давай поговорим, пожалуйста. В мыслях Чонгук старательно отгонял ревность. Его самого Кихён никогда так не слушался. Если бы Чон решил им манипулировать, во-первых, у него бы ничерта не вышло, потому что его навыки манипуляции заканчивались там, где начиналась его личность, а во-вторых, Кихён проигнорировал бы угрозы и пошёл по своим делам. Но поведение Минхёка мучило Кихёна настолько откровенно, что он действительно переживал. — Обещай, что прислушаешься — тогда поговорим. — Обещаю! — воскликнул Кихён, Минхёк покачал головой. — Ты даже не понимаешь, о чём я прошу. — Надо слушать, я понял, — Кихён попробовал обнять Минхёка снова, снова не вышло, и тогда он решил применять главное средство детского арсенала. Всхлипнув, он сделал вид, что плачет. — Не пытайся мной манипулировать, Кихён, — жёстко, словно наказывая ребёнка полным именем, проговорил Ли. — С твоим отцом это работает, со мной — нет. — Мими, не злись! — Кихён снова попытался обнять его ногу, Минхёк отступил и сел на корточки, чтобы видеть лицо Ю. — Ты очень расстраиваешь меня, дружок. — Не расстраивайся! — он бросился ему на шёю, но Минхёк не обнял его в ответ. Чонгуку оставалось только восхищаться его выдержкой. — Некрасиво указывать другим на их недостатки. Тем более если речь идёт о внешности или финансовом положении. — Но почему? — Раз ты сам используешь это, как предмет для упрёка, значит, причины есть. — Предмет упрёка… — медленно повторил Кихён, пытаясь понять, что это значит. Брови жалобно сдвинулись, и он дёрнул носом. Минхёк вздохнул. — Некрасиво указывать людям на их недостатки, потому что это их расстраивает. — И что? — И мы с твоим отцом воспитываем мальчика, который не хочет обижать других людей и не любит, когда из-за него страдают. Если ты — не этот мальчик, то пусть тебя воспитывает кто-то другой, — он встал, недолго постоял, решая, хватило ли его блефа, а потом снял куртку и вернулся в комнату. Кихён побежал за ним. Мы воспитываем. Чонгук задержался на этих словах. Как трогательно и тепло это прозвучало. Захотелось немедленно поцеловать Минхёка и напомнить, как сильно Чон его любит. — Я постараюсь молчать, — послышалось из комнаты. — Если кто-то страшный или бедный — я буду молчать, честно! — заверил Минхёка Кихён, снова обнимая. Ли подождал несколько секунд и всё-таки обнял его в ответ. Ю тихо, но радостно пискнул, а потом пару раз поцеловал Минхёка в щёку. — Кики постарается быть хорошим! — Я поверю тебе в этот раз, но больше не расстраивай меня, ладно? — Ладно! — закивал Кихён, снова не особо вслушиваясь, но теперь Минхёк не стал ничего говорить. Он отпустил Ю, и тот убежал к себе. Оставшись наедине с Чонгуком, Минхёк закрыл лицо руками. — Как же это сложно, господи, я не понимаю, что говорить. — А мне кажется, ты был создан для воспитания детей, — Чонгук ободряюще погладил Ли по спине. — Не обольщайся моим спокойствием. Иногда мне хочется оторвать ему голову. Но если кому-то что-то отрывать, то только мне. Я виноват, что не могу убедить его вести себя хорошо. — По-моему, у тебя неплохо получается. Лучше, чем у меня. — Ты слишком мягкий. И тобой легко манипулировать. — Тебе виднее, — усмехнулся Чонгук. Минхёк поднял на него глаза, неловко скосил уголок губ и уныло улыбнулся, словно прося прощение не за то, что иногда он манипулирует и Чонгуком, разве что более изощрённо, но за то, что это действительно возможно. Чон — такая же птица, попадающаяся в силки охотника Ли, как и любая другая. Но Чонгуку, хоть он и имел своё собственное мнение, иногда нравилось быть ведомым.