Ни о чём не жалеть

Ноги Чонгука подкосились. Минхёк всё знает. Он знал о поцелуе до того, как тот случился; рассказывая Чону о блужданиях любознательного Ю, Ли знал, что его старое предсказание сбылось. — Я… — заговорил Чон хрипло, но Ли приложил палец к губам, немедленно переключаясь на прибежавшего Кихёна. — Минэкин! — он обнял его ногу. — Расскажи, как всё прошло, дорогой, — Минхёк, больше не обращая на Чонгука внимания, взял Ю за руку и отвёл в комнату. Чон в нерешительности постоял несколько секунд, тяжело вздохнул, потёр ладонями лицо, разулся и, слушая отчёт Кихёна, пошёл в ванную. Проходя мимо комнаты, заметил, что Минхёк посадил Ю на колено. Так по-домашнему. Ли наказывает его этой нежностью, чтобы показать, как тяжело будет жить без неё? — Второе место, — небрежно сообщил Кихён, сразу переходя к другой теме. — Познакомился с Тэилем. Мы встречались пару раз до этого. Теперь пообщались. И поэтому раньше приехали. Я подарил ему скрипку. Брелочек. Не твой, твой у меня дома, на столе. Я тот специально взял, мне Мистер Ким сказал, что он как мамулет, — Минхёк усмехнулся оговорке, но увлечённый Ю не заметил этого. — Но я проиграл, значит, это не работает. Чонгук намыливал руки, смотря на струю воды, и, представляя заинтересованную улыбку Минхёка, лицо которого было обращено на Кихёна, повторял про себя, что всё пропало. «Ну здравствуй». Бесстрастное лицо, суровое равнодушие, приставленный палец, безмолвный приказ. «Можешь не каяться — тебя никто не станет слушать». — А теперь мы хотим пойти гулять. Минни обещала сводить нас в любимый парк Тэиля. Они живут рядом, пара станций метро. Можно было бы сразу поехать с ними, но я хотел с тобой повидаться. Да и одежду надо было оставить, а без меня папа не доехал бы. Не знаю, что с ним. Может, ты исправишь? У него никого не было, кстати. Мы утром с Тэилем пришли, в комнате был только он. Это хорошо? Я читал… — он запнулся, видимо, забыв какое-то важное для контекста слово, Минхёк ответил то, что Чонгук не расслышал, и Кихён продолжил. — Уговоришь папу отпустить меня? — пауза, для которой, очевидно не хватает Чонгука — чтобы на него злобно глянуть. — Он говорит, мне нужно готовиться к контрольным. Хотя я всё дочитал ещё в пятницу, перед конкурсом. Даже дальше начал — чтобы на следующей неделе меньше делать. Но там сложно началось, очень утомительно. С музыкой проще. Чон вышел из ванной, но не пошёл к Минхёку и Кихёну. Встал рядом с дверью и просто слушал, о чём они говорят, наслаждался последними минутами семейности. А затем резко почувствовал себя жалким в своём несчастии. Хотелось падать на колени и молить о прощении, но чувство собственного достоинства напомнило о себе: почему ты так зависим от него? Не потому ли, что Минхёк — тоже мерзкий манипулятор, который сделал всё для того, чтобы ты винил себя за любой шаг не по его плану? Но следом Чонгук вспоминал, как они говорили про измены, что он поцеловал Тэхёна сам, и ненависть возвращалась на себя. Надо винить в первую очередь не Минхёка. Даже если он лишь выстроил для него воздушный замок — Чон позволил это сделать, его натура не противилась стенам, в которые его заключили. — Постараюсь, — сказал Минхёк, затем послышался шёпот, и Кихён быстро прошагал мимо Чона. Он успел коснуться его волос. Вышел Минхёк. Чонгук решил, что будет сильным. — Мы поговорим? «Или разойдёмся молча? А что, я привык — Тэхён всегда так уходит». Но Минхёк не Тэхён, никогда им не был. Минхёк посмотрел пронзительно, но не ответил. Сила размякла под этим взглядом. В нём были счастливые моменты, которые Чон забрал у них обоих, в нём была встреча спустя года, мучительная и пустая. Чонгук почти взвыл. Он всё потерял из-за чёртового Тэхёна и чёртового Тэгу. Нужно сжечь этот город, как и Пусан. Он создан для страданий. Вернулся Кихён. — Ну что? Или я быстро? Ох, Минэкин, ты же не сказал, много ли времени тебе нужно! — Думаю, Чонгук не будет против, если ты немного прогуляешься, Юки, — сказал Минхёк. Чон задышал чаще. Стало душно. Последний раз по имени Ли называл его… Никогда? В первые недели после знакомства? Было «очаровательное создание», бестолковое прозвище, подходящее разве что Уёну, потом появилось трогательное «родной». А имя… Это проверка воли, терпения и смирения. Чонгук не прошёл её, и теперь пощады можно не ждать. Он не заслужил её, заслужил наказания, и Минхёк наказывает его. Ведёт себя ласково, но отстранённо. И выпроваживает Кихёна, чтобы они поговорили — расстались. Нет, отношения с Минхёком — рассадник боли и страха. — Идите, — измученно махнул рукой Чонгук, складывая руки на груди, прислоняясь к стене и откидывая голову. Смертник больше не готовился к смерти. Будь что будет. — Я отведу тебя, если ты не против, — спокойно проговорил Минхёк. — Да, давай, — деловито согласился Кихён, топая в коридор и обуваясь. Ли последовал за ним. — Я расскажу ещё, как проиграл. Это расстраивает, но Мистер Тэхён говорил когда-то, что в проигрышах нет ничего плохого. Так бывает с великими, — на этих словах он сделал гордую паузу. Минхёк, вероятно, согласился с тем, что Ю непременно будет великим. — Да и Тэиль всё равно говорит, что выступил хуже меня. Я тоже так думаю, но ладно уж, пускай порадуется. В следующем месяце я его точно обойду, — Кихён помолчал. — Надеюсь, он не сильно расстроится. — Иди вызывай лифт, я попрощаюсь с папой и догоню тебя. Чонгук среагировал на эти слова и посмотрел в сторону выхода. — Фу, целоваться будете? — Кихён с отвращением поморщился. — Это так мерзко. Ты же брезгливый, а у него там слюни. Видимо, в своих поисках Кихён дошёл и до поцелуев. — У меня тоже, — шутливо всхлипнул Минхёк. — Ступай, слюней не будет. Сердце Чонгука упало. Вот сейчас Кихён выйдет, и Ли скажет ему собирать вещи. И плевать, что квартира оформлена на семью Чон и аренда оплачена ещё на полтора года. Он решительно шагнул к Минхёку, обещая себе, что сможет принять любые слова с достоинством. Правда, Ли всё ещё находил особенно ядовитые стрелы, после которых Чон выживал с трудом. — Боишься? — спросил Минхёк, когда Чон оказался рядом. — За меня, за нас? — Сильнее, чем мне хотелось бы, — с трудом выговорил Чонгук. Сначала хотел просто кивнуть, но мысли так истощили его, что душа затребовала себе больше реплик. — Это главное, — Ли наклонился и легонько коснулся губ. — Без слюней, я обещал, — он коротко, тяжело улыбнулся и вышел. Чон тронул подушечками пальцев губы. Поцелуй Минхёка не жёг, как поцелуй Тэхёна. Он был знакомым и желанным. Чонгук действительно больше всего на свете боялся потерять его, потерять их, лишиться семьи, которая появилась у него неожиданно. Он не заслужил её, ничего не сделал для уюта, принимал его как должность. Вселенная устроила это испытание, чтобы он начал дорожить тем, что имеет? Пожалуй, урок удался. Чонгук подумал, что всё это — игра, направленная на то, чтобы расставание было ещё больнее. Минхёк может сыграть последнюю партию — партию жестокости. Всё это вполне может быть актом садизма. Зачем ещё Ли заставил его пережить эти минуты непонимания, уничтожая интонациями и взглядами? Чонгук устал думать об этом. Он переоделся, сел в любимое кресло Минхёка и закрыл глаза. Сон исцелил бы его, будь усталость физической, а не моральной. Однако он задремал. Проснулся от чего-то тёплого рядом. Вздрогнув, Чонгук открыл глаза. Минхёк стоял над ним, выглядел опустошённым и немного злым. С чего начать? Нужно выделить главное: Тэхён — ошибка. Или главное не это? Минхёк опустился в соседнее кресло и покачал головой. — Что за история с сестрой Тэиля? — заговорил Ли. Чон посмотрел на Минхёка с ужасом. Про неё он совершенно забыл. — Флирт или что-то большее? Она намекала слишком призрачно, а я не знаю, насколько твоё тело рассматривает женщин. — Не рассматривает, — Чон развернулся к Минхёку, почему-то представив с человеком противоположного пола его. Они пару раз в общих чертах говорили об ориентации, Ли казался абсолютно гомосексуальным. — А ты? То есть… Ты спал с девушками? — Не уверен, что сейчас время для вопросов. — Это тайна? Что-то болезненное? — нахмурился Чонгук. — Не спал. — И никогда не хотелось? — Это блиц-опрос? Чонгук встал, Минхёк поднялся тоже. Напряжение не становилось меньше. Самой сладостной секундой в этом дне пока было прощание, после которого Ли отвёз Кихёна к новым друзьям. Хоть кому-то было хорошо в это мрачное воскресенье. — У меня много вопросов для тебя. Как ты поступал в университет, были ли у тебя там друзья, как и когда ты понял свою ориентацию, что было с тобой до семьи Пьёнгона… — Чонгук с искренним интересом перечислял то, что волновало его — всё о Минхёке, — но последний вопрос вырвался неосознанно. Он испуганно закрыл рот рукой. Несколько раз Чон думал об этом. Ему хотелось знать, в каком возрасте Ли усыновили, почему, как пришло к тому, что теперь семья с ним не общается. Но Чонгук никогда не спрашивал. Было очевидно, что эти секреты Минхёк хранит не из-за жадности, а из-за нежелания вспоминать травмирующие события прошлого. — У меня был сценарий нашей искромётной беседы, но только что ты перечеркнул его и через весь текст красным карандашом написал «Не годится». — Прости, я не хотел задеть, твой брат… — принялся оправдываться Чонгук, Минхёк жестом его остановил. — Не надо, — он подошёл к Чону и обнял его. — У меня просто кончились слова. Ты иногда бываешь таким… Чувствую себя Кихёном. Как сказать? Жаль, что только иногда. Если однажды ты научишься быть таким всегда, будешь счастливым. Чонгук положил подбородок Минхёку на плечо. Умиротворение, безмятежность. Они не расстанутся, о чём бы дальше они не заговорили. Но подсознательно Чон понимал, что имеет в виду Ли. — А ты счастлив? — В целом, — Минхёк отпустил его. — Но мне тоже чего-то не хватает. Всем людям чего-то не хватает. Если однажды мы это найдём, будем тем малым процентом, который познал смысл жизни, — он обнял Чонгука снова, крепко-крепко, и снова освободил. — На самом деле, я не злюсь. Знаю, как это бывает. Свобода, никакого осуждения и ревности. Симпатичная девушка проявила интерес, ты поддался, немного повысил самооценку, которой не может хватать одного меня. Я не вижу в этом ничего, до тех пор, пока ты приходишь ко мне и раскаиваешься, не планируя повторить. Боюсь ли я, что ты сбежишь с ней в закат? Ни капли. Просто мне не нравится, что кто-то смотрит с желанием на то, что моё. Я не говорю, что ты вещь и непременно должен принадлежать только мне, но… — Минхёк посмотрел на Чона, пытаясь проникнуть в его голову. — Ты стесняешься своей ориентации? Минни поинтересовалась, не из-за меня ли ты «был таким зажатым». Я посоветовал уточнить у тебя, ведь это твоё дело. Я знаю про опыт Чимина, про свой собственный — признание в ориентации не то, что стоит делать с малознакомыми людьми. Тебя волнует то, что ты не такой, как многие другие? Чонгук посмотрел на Минхёка в ответ. Стесняется ли? Чимина это точно волновало, сам Минхёк, кажется, спокойно относился к своим предпочтениям, а Чон… Когда-то он испытывал к себе отвращение, боролся с влечением к Тэхёну, но потом пришёл Минхёк и разогнал его страхи. — Иногда я думаю о том, что это неправильно. Он действительно думал. Редко, так, что это не доставляло никакого дискомфорта, но ориентация, если она противоречит общественной норме, действительно не то, о чём можно поговорить на работе. Он не может рассказать о том, что Минхёк подарил ему цепочку, о том, каким он бывает романтиком, о том, как они хорошо провели выходные, потому что тогда же придётся говорить и о том, что чудесный человек — парень. Это принимают не все. Обязательно найдётся тот, кто станет относиться негативно, даже если раньше вы были друзьями, и тот, кто решит, что гомосексуальность — это весело, забавно. Иметь друга-гея модно. Как маленькую собачку, которую можно носить в сумочке. А это не вещь, а часть личности, которая не делает человека хуже даже немного. В этом нужно признаваться, как будто нетрадиционная ориентация — что-то настолько невероятное, что о ней нужно писать манифесты. Да и что значит «традиционная»? Если у кого-то есть традиция есть палочками, отказ это делать — просто потому что ты считаешь правильным другую жизнь — тоже должен осуждаться? Чон вздохнул. Хотелось добавить что-то ещё. Вроде «Но мне это не мешает». Но любая фраза была бы глупой, ведь о чём-то похожем, должно быть, когда-то думал и Минхёк. Может, думает и сейчас. Через несколько тихих минут Минхёк ушёл на кухню. В последнее время он пристрастился к зелёному чаю. То ли ему нравился вкус, то ли тот, как гласит легенда, его успокаивал. Чонгук наблюдал за тем, как Минхёк всполаскивает кружку, наливает воду в чайник, включает его, открывает шкаф, достаёт купленный на развес чай, бросает в кружку пару щепоток. Любовь в мелочах. Вот она — именно такая. Пока вода вскипала, Минхёк стоял к Чонгуку спиной. Чон пытался поймать момент, когда можно заговорить, ждал. Ли залил чай кипятком, полюбовавшись кружащимися в чашке листьями, и обернулся к нему. — Я ничего не хочу, — сказал Чонгук, уловив неозвученный вопрос. Время тянулось, но теперь существовать в нём было проще. Они не расстанутся, Минхёк почему-то простил Чонгука. Напряжение беззвучно растворилось. Не было громких слов, которые могли бы стать хлопком. Всё проходило спокойно — словно они в браке долгие годы, которые не могут разрушиться случайным поцелуем. — Расскажи. Стоявший напротив Минхёка Чон встал рядом, близко, но чтобы не мешать, и, как и Ли, опёрся на столешницу. — Я сам к нему пришёл. — Хотел чего-то? — Нет. Шёл с мыслями о том, что просто хочу поговорить. Вечер такой. И город. Я был уверен, что это дружеская встреча. И так и было. Он рассказал про жену, про мать… Гадкая история, так мерзко стало от того, что с ним было. Минхёк не сдержал усмешки. В ней были какие-то слова, мысли, выводы, которые он мог бы озвучить, но Чонгук знал: когда речь заходит о Тэхёне, Ли никогда не говорит всё; показывает лишь выгодную для себя сторону, подчёркивающую недостатки Кима. — Я тоже уже подумал о том, что он просто манипулировал мной. Окружил ребёнка игрушками и сладостями, чтобы, когда встанет выбор, кого любить больше, папу или маму, выбрали его. — Но моих игрушек, видимо, оказалось больше, — Минхёк глотнул свой горячий чай. — И сладости вкуснее. Они оба улыбнулись. Чонгук сложил руки на груди, а потом одну вытянул вдоль тела, а вторую поставил за спиной Минхёка, слегка его касаясь. — Он казался таким ранимым, потерянным. Коснулся моей щеки и сказал, что мы живём с ним по единому принципу. — Ни о чём не жалеть, — угадал Минхёк. У Чонгука ёкнуло сердце. — Откуда ты знаешь? — Я знаю, чем живёт человек, ложащийся со мной в постель каждую ночь, знаю, каким воздухом ты дышишь. А ещё знаю, что ты сильнее. Мистер Ким лишь бросает слова на ветер. Убедил себя в том, что сильный, а на деле — слишком изнеженный, чтобы действительно не жалеть. Правда, об этом вечере он, в отличие от тебя, не жалеет. — Я действительно жалею, ты же знаешь? — Знаю. Иначе мы бы не разговаривали сейчас. Рука Чона слегка приобняла Минхёка, тот придвинулся. — Ты волшебный — это ты тоже знаешь? Как же ты всё это делаешь? Глаза Ли, обращённые на Чона, засветились незнакомой нежностью. Впервые он смутился такой похвале. — В моей прозорливости есть слепое пятно, мешающее видеть предметы рядом. Я хорошо вижу суть людей, только пока не привык к ним. Не возноси меня, я часто ошибаюсь. Чонгук, очевидно, входил в число слепых пятен — отсюда и нежность. И подкупающая честность. Не та, которой не баловал, а дразнил Тэхён, а искренняя, чистая. Чонгук платил Минхёку тем же. — В тот момент я потерял все ориентиры, которые у меня были. И просто поцеловал его. И прекратил почти случайно — когда он поставил соджу на столик. — Подумай на досуге, почему в его присутствии ты всё время стремишься напиться, — покачал головой Ли. — Вы могли бы переспать? Настроение Минхёка сменилось. Теперь он был не любовником, а следователем, ищущим преступника, виновного. Но Чонгуку было очевидно, что виноват только он. Но действительно: почему он так часто напивается рядом с Тэхёном? На что пытается его навести Минхёк? О чём предостеречь? — Вряд ли. Надолго же надо потерять себя, чтобы раздеться… Ну, и так далее. — И так далее, — повторил Минхёк, делая глоток. — Кихёна к нему буду водить я; больше никаких провокаций. — Может, лучше найти другого учителя? — Такого не найдёшь. Успех Кихёна сейчас на тридцать процентов в руках мистера Кима. Не только потому что он знаменит и может оказать протекцию, но и потому что они оба талантливы до неприличия и вдохновляют друг друга, — он поставил чай. — Дам тебе повод возненавидеть меня тоже: я мог поехать с тобой, но отправил вас вдвоём специально. Понимал, что этот вечер не пройдёт бесследно. Вам пора давно было разобраться со всем. Правда, было тревожно, когда ты не позвонил, — он усмехнулся. — В моём первоначальном сценарии я не должен был в этом признаваться. Чонгук оставил без комментария и манипуляцию Минхёка — в глубине души он и так был в ней уверен, — и отсутствие новостей в вечер после поцелуя, и сомнительную честность, на которую Ли, должно быть, указал не просто так. — Это была действительно странная поездка. Я говорил глупости, а он вдруг стал отбиваться. Сказал, что переспал с Джин-Хо, — Чон хотел взглянуть на Минхёка, но испугался положительного ответа на следующий вопрос. — Ты знал? — Да. — Он сказал тебе? — выделяя первое слово, спросил Чонгук. — Намекнул. Но я не стал передавать, потому что это не моя тайна. Только его и её. Да и толку? Теперь ты сомневаешься в своей матери, своей семье. Есть информация, которая не даёт ничего полезного. Эта — именно такая. Чонгук спрятал лицо в ладонях. Несмотря на подкинутый Минхёком повод для негативных эмоций к нему, пока они концентрировались на Тэхёне. Рассказ о Джин-Хо тоже был какой-то манипуляцией, но так далеко анализ Чона не простирался. Рука Минхёка успокаивающе легла на плечи, погладив. — Второе место Кихён занял из-за него. — Жёстко, но справедливо. Впрочем, Юки, кажется, не слишком расстроен теперь. Видимо, Тэиль убедил его, что это ошибка, — сказал Минхёк, и разговор, как догоревшая свечка, погас. На этом можно было бы закончить: они обсудили всё необходимое, закрепили статус семьи. Но Чонгук чувствовал, что существует что-то ещё. Оно должно быть сказано именно сегодня, именно сейчас. — У тебя такое было? То есть, ты с кем-то целовался, был близко в каком-то плане? — спросил Чонгук, почти не сомневаясь, что Минхёк кивнёт. Ли глубоко вдохнул, отвернулся, выдохнул. «Я совру тебе сейчас», — прочитал в этом жесте Чонгук. — Было, — Минхёк встал так, чтобы стоять лицом к лицу. Не боялся прямого взгляда, как будто даже защищался им. — В прошлом феврале. Я поцеловался со статисткой. Задержался на работе; её бросил парень, и она переживала; разрыдалась у меня на плече. Банальная причина для слёз, но мне стало её жаль. Никакого влечения. Ещё полтора года назад в ноябре, после моего дня рождения. Актёр из другого театра ухаживал за мной пару дней. Красиво, убедительно. Я на такое отвечаю, если одинок. У него, как оказалось, был партнёр в моём театре. Весь его интерес был бутафорским — чтобы заставить ревновать. Не люблю грязную игру. Я поцеловал его и несерьёзно попытался раздеть. Стянул джинсы, трусы — припугнуть, показать, что за такие действия иногда приходится отвечать. Потом, конечно, отпустил. И ещё года три назад на какой-то из вечеринок я поцеловался с парнем. Имя не помню. Он был красивый, целовался хорошо. Я был пьян. — Теперь понятно, почему ты не злишься на меня: потому что сам виноват, — Чонгук опустил глаза, но Минхёк пальцами коснулся его подбородка, вынуждая поднять голову. — Никто не виноват — это я пытаюсь до тебя донести. Ни один из этих поцелуев не мог бы привести к настоящей душевной близости. Да, это в какой-то степени грязно, многие люди считают любое физическое взаимодействие изменой, но для меня изменить может только разум. Тело глупое — оно живёт рефлексами. Нельзя ругать собаку за то, что она голодна. Люди — животные. Иногда им нужна охота. Но эта охота ради охоты, а не ради добычи. Чонгук не отвечал. Пытался добавить в свою картину мира новые данные. Была ли ночь Тэхёна и Джин-Хо изменой в этом смысле? Душевное единство, желание идти вместе до конца времён? Вряд ли, ведь после Пусана миссис Чон, кажется, не контактировала с Тэхёном. Один секс, шалость тела с отключённым разумом. Часто Чон, как губка, впитывал чужие истины, поданные в логичном виде, и эта истина вдруг показалась ему близкой: терпимость к физическому, если оно ничего не значит. — Если бы я поддавался панике каждый раз, когда мне что-то не нравится, я бы сошёл с ума, — продолжал Минхёк. — У тебя был десяток возможностей уйти к нему. Каждое моё признание — открытая дверь, которую ты захлопнул. Один жалкий поцелуй ничего не изменит, потому что ты приходишь ко мне каждый день. Когда тебе грустно или одиноко — ты идёшь не к нему. Он перестал быть твоим человеком в тот день, когда сказал, что между вами ничего не может быть. Отношения начинаются не со вспышки перед глазами, а с эмоциональной и умственной привязанности. Он сделал свой выбор. Ты сделал свой. В мою пользу. — Я рад, что ты воспринимаешь это так, но, если говорить начистоту, мне этот вечер стоил много. Я забыл о тебе, не помнил, что ты вообще существуешь, что у нас отношения, что ты принял моего ребёнка — всё вылетело. Только он и вечер. Грудь Минхёка вздымалась размеренно. Он обнял Чона, поцеловал макушку и шепнул: — Теперь мы квиты. Однажды я разбил твоё сердце правдой, теперь ты вернул мне этот долг. Но, несмотря на это, мы всё ещё вместе. Оставалось отшлифовать этот разговор ещё каким-нибудь признанием, и его совершил Минхёк. Снова Минхёк, всегда находящий нужные слова. Говоря известные и простые вещи, он вынуждал Чонгука влюбляться в него с новой силой. В тот момент Ли казался ещё более внеземным, чем обычно. — Каким бы ни казалось моё отношение к тебе, я люблю тебя. Мы оставили позади тот день, когда наша первая любовь выигрывала у нынешней. Я люблю, когда ты закатываешь глаза, если я говорю то, что тебе не нравится, но ты должен соглашаться. Театрально, словно притворяешься. Люблю, когда ты, задумавшись, зовёшь меня хёном. Это выходит очень мило и по-детски. Люблю, когда ты думаешь о чём-то своём, смотришь рассеянно, а потом переводишь взгляд на меня, то есть, думаешь обо мне; и улыбаешься. Я чувствую эту улыбку, даже если не вижу её. После неё ты что-нибудь говоришь или делаешь. Я могу лишь догадываться, что у тебя в голове, но каждая такая улыбка говорит, что я люблю тебя не напрасно. Такие вещи и называются настоящей любовью: детали, изученные от и до. А физическое, тем более какой-то жалкий поцелуй — мелочь, которая не стоит ничего — ни-че-го — на фоне остального.