Ни о чём не жалеть

Чонгук вернулся в пустой дом на такси. По пути ни о чём не думал — смотрел в окно и позволял мыслям следовать только за тем, что видел. Улицы, голые деревья, магазины, немногочисленные прохожие. Для контраста, призванного разбавить этот отвратительный вечер, вспомнилась августовская прогулка с Минхёком и Кихёном, ласковое солнце, зелень. Но Чон прогнал это воспоминание, концентрировался на мраке, не позволяя лучам его разбавить. Виноват ли в чём-то Чонгук? Стоя под струями душа — безжалостными кинжалами, — он вспоминал свои слова и не видел в них никакого эгоизма — только проявление его любви; удивительно, что такой прозорливый во всём Минхёк этого не понял. Чона волнует его непричастность к жизни любимых людей, волнует то, что Минхёк отдаляется — Чонгук всего лишь рассказал о своих тревогах. Может, момент немного неподходящий, но… Почему Минхёк отреагировал настолько резко? Может, Чон озвучил то, что думал и сам Ли? О том, что Чонгук далёк от искусства и не способен разделить его жизнь. Минхёк видел в этом проблему и теперь, когда на горизонте появились более подходящие для «шального секса и поцелуев» цели, решил избавиться от балласта в виде Кихёна и Чона? И обставил всё так, будто он — жертва, а виноват во всём лишь Чонгук. Это в стиле манипулятора Минхёка, который перекладывает ответственность на других, чтобы продолжать жить спокойно и ни с чем не разбираться. Так проще, так живут прожигатели жизни. Удовольствия, развлечения и никаких серьёзных отношений. А если они появляются — с ними в комплекте идёт паника и агрессия. Что же, Минхёк продержался долго. Чонгук ощутил потребность закурить. Рядом не было плохого примера Минхёка, но он проник в его сознание, его сущность, так глубоко, что вредные привычки проявлялись и без него. На кухне Чон нашёл спрятанную в верхних шкафах закрытую пачку, зажигалку. Помедлил, пытался отговорить себя, как будто с этой сигаретой изменится его жизнь, изменится не в лучшую сторону; но всё-таки достал сигарету, сел за стол, откинувшись на спинку стула, и закурил. Непривычно, но нравится. Дым и лёгкость, которую он давал, сняли последние ограничители. Чонгук заговорил вслух. — Самовлюблённый мудак. Нет, не так: самовлюблённый блистательный мудак. Блистал бы себе дальше, чего же ты опустился до простых смертных, — Чонгук затянулся и закрыл глаза. Когда-то мерзкая, теперь сигарета принесла удовольствие. Он открыл глаза и затянулся снова. — Раз тебе так сложно в этих отношениях — проваливай. Ну да, ты и провалил. Конечно, зачем тебе заурядный я, когда рядом с успешным божеством будет кружить целое стадо тупых Уёнов, готовых дать тебе в любой момент. И где угодно — хоть в театре, хоть в туалете. И ещё Тэхён этот… Спелись, два придурка. Гении, блять. «Мы будем либо спать, либо разговаривать». Так всё, беритесь за ручки и оба валите в закат. Трахайтесь сколько влезет. Вот вам обоим хорошо, наверно, будет, — стряхнул пепел в пепельницу. Может, позвонить или даже приехать — высказать всё это Минхёку в лицо? Чонгук глянул на телефон, но отложил его подальше. — Тоже мне жертва… «Я для тебя, а ты!». А я… — Чон вдруг запнулся. «Отказался от удовольствий, чтобы тебе было спокойно». Был ли в речи Ли хоть один упрёк в том, что Чон ничего не делает? Искал ли Минхёк ответных жертв? Нет, он лишь говорил о себе. И этот человек говорил ему об эгоизме. — Нет, не то… — опять вслух сказал Чонгук, туша сигарету и хмурясь. Злоба, такая яркая, всепоглощающая, переключилась на привычный прагматизм. Что именно говорил Минхёк? Скольким он пожертвовал ради Чонгука? Они живут вместе давно — он, должно быть, понял, какой человек Чон, чтобы предъявлять претензии сейчас. Чон перебрал в памяти фразы Ли, ища другие сигналы и значения. «Давай я надену кольцо, чтобы все знали, что ты превратил Минхёка в своего раба…» «Я отдал тебе всё. Свою гордость и сдержанность, свою похоть и блистательность». «Если мы расстанемся — ты найдёшь себе другого Ли Минхёка. А от меня не останется ничего; я позволил себе эту уничтожающую слабость». Чонгук рассеянно глянул на сигареты, достал ещё одну, закурил. Но теперь он смотрел на себя, свои мысли и этот вечер иначе: Минхёк упрекал не Чонгука, а себя — за слабость, которая так пугала «не знавшего привязанностей» сильного человека, вдруг почувствовавшего себя беспомощным. Весь его монолог — крик отчаяния, а не ненависти. «Я изменился, чтобы ты был счастлив, и мне страшно: я настолько влюблён, что отказался от себя ради кого-то. Но ты как будто хочешь меня добить, уничтожить мою личность окончательно, заставляешь повторять, как ничтожен я стал из-за своей любви к тебе». Минхёк не упрекал, ничего не требовал взамен, не спрашивал, что делал для него Чонгук — он лишь сокрушался, что стал зависим. Это монолог боли. Проницательный Минхёк всегда знал, что он — лишь замена Тэхёна, тот, кто «пригрел, утешил», в то время как сам Ли влюбился так бесповоротно, что не сможет восстановиться, если они расстанутся. «Испугался, что я стану успешным и уйду? Давай я надену твоё чёртово кольцо!..» Минхёк отдал Чонгуку последние ключи — признался, что не сможет уйти. Источник стойкости был отдан семейному уюту с Чонгуком, он считает это ошибкой, но сделать ничего не может. Поэтому злится. Но лишь на себя, Чонгук случайно услышал, что в голове Минхёка на самом деле. Минхёк сломал себя, свои старые устои, чтобы быть любящим, позволить себе любить. Не перевоспитывал Чонгука, подстраивался под то, что имел. И никогда не спрашивал: «А что делаешь для меня ты?» Но сам Чон понимал, что не делал ничего. Пассивно принимал заботу и ласку, не замечая, что солнечный Минхёк даёт ему значительно больше. От него исходит уверенность, власть, эмоциональная стабильность, он — защитник, заботливый друг и любовник, спутник, а не паразит. Чон же его просто терпел, привыкал, потому что Минхёк был рядом, вёл вручённую ему руку к свету. Чонгук использовал Ли, чтобы «выплыть», цеплялся за удачно попавшийся спасательный круг, упустив момент, когда тот начал сдуваться и тонуть. Чон топил Минхёка, утягивал в свою неуверенность. Можно было бы обидеться, напомнить про секунды, когда опорой для Минхёка был Чон, а не наоборот, но такими были мгновения, а сильного Ли — часы. Чонгук был неуверенным большую часть своей жизни, Минхёк старался его поддержать, а в момент, когда он сам оказался уязвим, получил не поддержку, а удар. Вместо того, чтобы наградить, Чонгук продолжал что-то требовать, переваливал на него свои внутренние проблемы, с которыми сам справиться не пытался. Стоит ли возмущаться, что Минхёк высказался жёстко? Даже если так, он был честен. Сколько раз он говорил Чонгуку о том, что он талантлив, прозорлив, красив, умён — прекрасен? Сколько он говорил, что любит его, несмотря на все минусы, которые видит в себе Чон? Минхёка просто не хватило на то, чтобы сказать это в тысячный раз. За всё время отношений Ли никогда не раскрывался в своих слабостях, маскировал их под что угодно, но не был откровенен настолько. А тут — вечер и эмоциональная дыра, которую Минхёк не успел закрыть. Так же, как он впустил в себя радость от будущей постановки, в него проникла и тоска Чонгука, и он вернул её обратно, умножив на свою собственную. Докурив вторую сигарету, Чонгук взял телефон, открыл чат с Минхёком, немного промотал наверх. Уютная семейная чепуха о рутине, продуктах, планах, работе, немного о сексе. Подумав, Чон набрал: «Кури не слишком много». Ответ пришёл сразу. «Не волнуйся, я умру не от табака, а от разбитого тобой сердца». Драматично, но правдиво. Если Чонгук не станет лучше — не для кого-то, а для себя, — хорошо эти отношения не кончатся. Впрочем, может, они уже кончились. И произошло это явно не хорошо. Должно быть, Минхёк читает комментарии о постановке — поэтому ответил так быстро. Чонгук живо представил сосредоточенно-печальное лицо Ли. Он нервно докуривает одну сигарету до фильтра, берёт новую, доводит до фильтра снова, потом ещё одну. Чонгук тоже стал читать отзывы о постановке. «Видимо, насытившись успехом, Ли Минхёк выбрал не самый удачный сюжет для постановки…», «Вряд ли театральная сцена нуждается в том, чтобы реанимировать искусство прошлых веков, когда существует множество современных произведений, достойных внимания». Обычно Минхёк легко переживал негативные комментарии — его поддерживало вдохновение, счастливое возбуждение после спектакля. Но сегодня вечер закончился ссорой с Чонгуком — плохой фон для восприятия критики. К тому же сам Минхёк говорил, что «критика становится особенно болезненной, когда человек с ней согласен». Ли был согласен, ему нечем было оправдаться даже перед собой. Его ошибку увидели другие, и преобладающие положительные отзывы перестали быть утешающими. Вот бы обнять Минхёка. Но имеет ли Чон на такие мысли право теперь, когда они поругались так серьёзно? Может, к чёрту всё это? Шесть с половиной лет отношений, беседы, секс, Кихёна, привыкшего к двум папам — к чёрту всё. Если им так тяжело быть вместе — зачем? Но тяжело ли? Даже эта ссора в голове Чонгука в итоге превращалась не в трагедию, а в ещё один шаг к своему становлению. Что он умел хорошо — так это делать выводы. С планами было хуже, но Чон решил, что даст им обоим сутки. Проверит себя, проверит Минхёка, чтобы вечером разобраться со всем окончательно. Несмотря на выходной, утром Чонгук пошёл на работу. Не смог придумать, чем занять себя на целый день, потому что Кихён, прочитав по телефону лекцию о виолончелях и попросив завезти ему Оскара — «только обязательно на такси, древесина очень чувствительна к температуре и влажности, а ты видел погоду на улице?!», — попросил остаться у Намджуна до воскресенья. По дороге Чон задумался над тем, что, когда Ю исполнится семь, можно будет отказаться от няни. Она жаловалась, что ей стыдно получать деньги, потому что самостоятельный Кихён не пользуется её услугами, всегда находя себе занятие и предпочитая звонить Чону или Ли, а не обращаться к незнакомой тёте. Или лучше подождать ещё пару лет? Финансовый вопрос не вставал, но спокойнее было знать, что ребёнок дома не один. Надо обсудить это с Минхёком. Даже если всё кончится расставанием, общаться с ним всё равно придётся. «Ты вовлёк в мою жизнь слишком много людей». Ещё одна причина для разбитого сердца. Даже трёх. Работалось Чонгуку паршиво. Он часто отвлекался на новостную ленту, читал положительные и отрицательные отзывы, искал в интернете Пак Джехёна. Тэхён дружил с удивительными людьми: Джехён был богом театрального мира. Бесконечные громкие постановки, тысячи отзывов и статей, где его хвалили, не замечая недостатки. Само его имя заставляло восхищаться тем, под чем его ставили. Минхёка действительно ждёт успех не только из-за его собственного таланта — ему помогут стать знаменитым. Но это опять не вызывало у Чонгука радости. Однажды, с Джухоном, успех уже лишил Минхёка способности мыслить трезво — что помешает сейчас? Когда они в отношениях «слишком давно»? Даже если они помирятся, может, большая постановка — начало конца? И вообще, может, Тэхён специально устроил этот спектакль, чтобы забрать Минхёка у Чонгука? «Если мы не будем спать, будем общаться». Видимо, первый вариант Киму нравится больше. Чонгук вспомнил искреннее счастье на лице Тэхёна, его благодарную за нечто неизвестное живую улыбку. Это просто невозможно, он не может быть настолько жестоким лицемером и манипулятором. Идя вечером в театр, — где ещё быть Минхёку? — Чонгук не позволял себе мысли о том, что он кого-то или чего-то недостоин. Он разожжёт в себе творческий огонь, который когда-то давно разглядел Тэхён, а потом и Минхёк. Чон непременно увидит его тоже. Охрана, знавшая Чонгука, легко его пропустила, несмотря на поздний час. Да, Ли в театре, пришёл ранним утром, не выходил; была новенькая, но они закончили около семи вечера. Чон поблагодарил охранника, подумал, что Минхёк, должно быть, весь день не ел, вспомнил, что и он выпил только пару кружек кофе. А ещё осознал, что не представляет, что говорить. Но это не вызывало панику и страх, что он не найдёт нужных слов. Он шёл не для того, чтобы смотреть, как катастрофа развивается на его глазах, он шёл бороться, и это придавало сил. В зале играла музыка. Подойдя к первому ряду, на которым сидел Минхёк, Чон услышал, что Ли снова подпевает. На этот раз Чонгук знал песню и не придумал ничего лучше, как присоединиться к Минхёку. Стало невыносимо неловко, он чувствовал себя распотрошённым, словно грудную клетку вскрыли, доставая из неё ещё трепещущее сердце. Услышав второй голос, Минхёк замолчал, резко обернулся и встал. Чонгук замолчал тоже. — Нет, продолжай, пожалуйста, — попросил Ли, подходя к нему. Закусив губу, Чон запел снова. В детстве его хвалили; получалось, пожалуй, неплохо. Но ему не нравилось петь. Только сейчас хотелось этого по-настоящему — несмотря на смущение. Минхёк слушал внимательно, оглядывал лицо и тело, будто не верил, что звуки действительно идут от Чонгука. А потом встал совсем близко, поглощая каждый вдох, и закрыл глаза, чтобы не портить восприятие лишними органами чувств. В голове Чона проносились десятки мыслей, но то, как Минхёк слушал его, преобладало: он наслаждался им, как чем-то внеземным. И это делало Чонгука не только уверенным в том, что он делает, но и счастливым. Хотя бы в эту секунду. — Ты — настоящее искусство, — грустно улыбнулся Минхёк, когда песня закончилась. Ли коснулся пальцами его щеки, провёл к шее. — Теперь понятно, в кого Кихён такой талантливый. Чон опустил глаза. В него? Неужели дивный голос Кихёна, слушая который Чонгук забывал, где находится, действительно достался сыну от него? Кто бы мог подумать. — Рад, что ты пришёл. Я и сам собирался, — отвлёк его от размышлений Минхёк. — Прости, я не хотел тебе нагрубить. Вечер такой — нервный… Ты, конечно, многое мне даёшь… — говорил Ли, а потом вдруг мотнул головой, часто заморгал и, закрыв глаза, потерял сознание. Чонгук подхватил его и аккуратно опустил на пол. Не испуганно, как бывало раньше. Стоит ли вызвать скорую? Чонгук привык к тому, что Минхёку иногда нездоровится. Мигрени, обмороки, плохой аппетит. Сильный дух отыгрывался на слабом теле. Чон решил подождать. Усевшись на пол, положил голову Ли себе на колени, гладя волосы, запуская в них пальцы и размышляя о том, как Минхёку идёт белый цвет и мертвенная бледность. Через несколько минут Ли открыл глаза. Постарался встать, поморщился, лёг обратно. — А ты умеешь вовремя терять сознание, — усмехнулся Чонгук. — Прислушаемся к твоему телу и не будем больше ничего обсуждать, — он помог Минхёку подняться. — Только одно: прости, что испортил нам грандиозный вечер. Я исправлюсь. Ли устало улыбнулся и молча кивнул. Чонгук, притворяясь беззаботным, забыл о том, что этот день был у них обоих и какие-то выводы мог сделать и Минхёк. Что в его измученном взгляде? Пустота и разочарование? Желание вернуть старую версию, которая сможет всё бросить и жить для себя? И что с этим делать Чону?