Ни о чём не жалеть

К тому вечеру они больше не возвращались. По крайней мере, не вслух. Но мысленно Чонгук часто вспоминал и премьеру, и Тэхёна, и монолог Минхёка, и свой вечер без него — потому что Ли стал другим. Более молчаливым, сдержанным, ровным, равнодушным. Не для того, чтобы кого-то наказать за то, что его ранили — в нём кончились эмоции, на которые раньше он был так щедр. Приезд Джехёна и более интенсивная работа немного оживили Минхёка, но Чонгук был вынужден признать, что рядом с ним живёт другой человек. Он был менее заинтересованным в вопросах, касающихся быта и даже Кихёна, он не смог бы позволить себе какой-нибудь откровенный монолог и все беседы сводил к рабочей болтовне. Даже секс стал отстранённым и инертным, как будто в Минхёке не осталось страсти, лишь физическая потребность. Ли как будто отказался от всех романтических отношений, с которыми ему обычно не везло, и сосредоточился на новом спектакле. Минхёк снова начал курить. Когда это заметил Ю, Ли виновато улыбнулся и пожал плечами. Не оправдывался, а просто вернулся к старым привычкам. Как будто ему стало всё равно, что будет с Чонгуком и Кихёном дальше, он окончательно сдался и перестал стараться что-то делать для них. Но Чон, пытаясь оправдать Минхёка, видел в этом шаге и другую сторону: осточертевшую слабость, которая, не удовлетворяясь Чонгуком, требовала подпитки извне. Ли не справлялся своими силами и обратился к средству, которое наполняло пустоту. Дымом, но всё же. Иногда незнакомый человек становился собой и просил Чонгука петь. Редко и напряжённо, будто Чон может отказаться (разве он мог?). И каждый такой момент заключал в себе особенное тепло, выделяющееся на фоне серых будней. Минхёк не говорил, но Чон видел, что за эти минуты его стали любить немного сильнее. Пытался ли Чон что-то сделать с напряжённым Минхёком? Нет. Он не знал, что может сделать и может ли что-то, но просто был рядом и поддерживал, как умел. Например, стал чаще бывать в театре — не для того, чтобы кому-то что-то доказать, а чтобы научиться видеть. Как просил себя сам Чонгук, как просил Минхёк. И кое-что у него даже получалось. Чонгук, с детства склонный к рефлексии, переносил свою наблюдательность за собой на других людей. Слова, жесты, улыбки. Он старательно поглощал всё; сложнее было с анализом, но Чонгук был упрям в своей жажде научиться видеть людей так же, как это делал Минхёк. Как когда-то Чонгук пытался догнать недостижимого гения Тэхёна, теперь он нашёл другую точку, достойную стремлений, перед собой. Правда, из-за собственной работы возможность появляться в театре была не всегда. Самым запоминающимся из всех визитов стал тот, на котором Чонгук встретился с Джехёном. Четверг, поздний вечер, несколько людей в зале, где Чонгук находил Минхёка чаще всего, Лиса и Пак Джехён, смотрящий на Минхёка так, словно тот принадлежит ему. Они что-то обсуждали, сидя неприлично близко. Наблюдательности Чонгука хватило, чтобы заметить не уважение к талантливому коллеге, а похоть. Может, он согласился поучаствовать в проекте Минхёка из-за него самого. Чонгук подошёл к ним, Лиса, приветственно улыбнувшись, отошла, а Джехён посмотрел на Чонгука с пренебрежением. В его оценивающем взгляде читалось «И ты предпочитаешь ЭТО мне? Действительно? А ты глупее, чем я думал». — Ты чертовски вовремя, — Минхёк поднялся, положил руку Чону на талию и поцеловал, наплевав на свидетеля. — Это Пак Джехён, — Ли встал прямо, посмотрел на своего собеседника с вызовом, а потом на Чона — с нежностью. — Чон Чонгук. Человек, из-за которого я не буду с тобой спать. «Это мы ещё посмотрим», — сказали глаза Джехёна, но перед зрителями именитый режиссёр, познавший ложь и манипуляцию не хуже любого другого артиста, играл дружелюбие. — Уважаю людей с принципами, — говоря по-английски, он протянул руку Чону. — По-корейски я говорю очень плохо, поэтому надеюсь, что с английским у тебя так же хорошо, как у твоего прекрасного парня. Который, кстати, ужасно всех нас… Было бы неплохо, если бы ты немного его… потому что… он отказывается. Чонгук старательно вслушивался в речь Джехёна, но тот, видимо, намеренно использовал сленг, чтобы остаться непонятым. Джехён — не тот улыбающийся человек с фотографий, а змея, сжимающая кольца вокруг Минхёка. Чон никогда не испытывал возбуждения, заставляющего терять голову. Его влечение было возвышенным, чувственным, но логическим. Никакого необдуманного влечения. Но о таковом он читал в литературе. Именно такое либидо заставляет людей изменять. И Чонгук вдруг осознал, что Минхёк, весь этот идеальный сказочный персонаж с изъянами разного размера, подчёркивающими его внеземное происхождение, он именно такой — раб страсти, толкающей на дурные поступки. Особенно в компании таких людей, как Джехён. Он источает феромоны, которым невозможно сопротивляться. Вдруг Минхёк и не сопротивляется? И его подавленность объясняется чувством вины, голосом совести, вопящим о том, что он поступает плохо? Причина заинтересованности Джехёна — Минхёк, а не его творчество; тело, а не душа и искусство? — Этот червяк сказал, что я всех загонял, и тебе не помешало бы меня расслабить, потому что от их услуг я отказываюсь, — перевёл Минхёк. — Червяк? — повторил по-корейски Джехён, а потом спросил по-английски: — Я называю тебя рубином, а ты меня — червяком? — Перестаньте быть червяком, и я перестану вас им называть, — снова на корейском сказал Минхёк. — За это я не люблю корейский: слишком много формальностей! Но это было обидно, Калли́. — Калли́? — вскинул бровь Чонгук. Что за Калли́? — Сокращение от Каллапьян, — пояснил Джехён с выражением превосходства, — индийский рубин огромной ценности. — Надеюсь, вы помните, что этот драгоценный рубин принадлежит не вам? — по-корейски поинтересовался Чонгук. — И не тебе, — улыбнулся Джехён, смотря на Чона так, словно может и хочет его придушить прямо здесь — устранить конкурента. — Такие камни не принадлежат никому, кроме себя. Оттого так и хочется ими обладать. Но он никогда не будет твоим или чьим-то ещё на сто процентов. Драгоценная пыль всегда достаётся кому-нибудь другому, — Джехён гадко ухмыльнулся. Его рука похлопала Минхёка по плечу. Чон едва в неё не вцепился, Ли наблюдал за высокомерием своего нового знакомого спокойно. — Может, на сегодня закончим? Нам всем не помешает отдых. Я вернусь в среду, до этого времени поработай без меня. — А вы поработайте над соблюдением рабочей этики, — посоветовал Чонгук. Джехён одарил его ещё одной пренебрежительной ухмылкой, не ответив, поднял руку, кого-то подзывая, и отошёл. — Мерзкий хорёк, — фыркнул Чон. — Осматривал ещё, будто я продаюсь. — У него не хватит денег, чтобы тебя купить, — улыбнулся Минхёк; Чон с тоской заметил, что давно не видел его улыбку. — А тебя? — Намекаешь на то, что он согласился заниматься моей постановкой, чтобы со мной спать? Мы подписали контракт, и там не было ничего про секс. — Но он явно на него рассчитывает. Минхёк глянул на сцену. — Все свободны, увидимся завтра, — остатки людей поспешили на выход, Минхёк снова обратился к Чону. — Скоро смирится и поищет других жертв для флирта, — Ли сощурился. — Я буду звать тебя мангустом после стычки с этой гадкой коброй. — Но он ухаживает красиво — как ты любишь, да? Вон рубином тебя называет. — Не ревнуй. Я не стану менять алмаз — тебя — на придорожный камень, отскочивший от покрышки. Ты мне веришь? — он посмотрел на Чонгука с тоской последних дней, как будто знал, что, независимо от того, что Чонгук скажет, на самом деле ответ отрицательный. — Я не верю ему. — Выкинь эту чепуху из головы, чтобы не страдали мы оба, — Минхёк отпустил его, осмотрелся, а потом обернулся к Чону, глядя заинтересованно. — Хочешь сыграть в этом спектакле? Что-нибудь мелкое, у тебя ведь своя работа. Ты справишься. В тебе есть творческий огонь, хоть я однажды и упрекнул тебя в его отсутствии. Мне до сих пор стыдно, — он выглядел виноватым, но Чонгук давно забыл об этом упрёке, потому что он совсем не задел его. — Кихёну я уже маленькую роль написал — он одобрил. И для тебя что-нибудь придумаю. Хочешь? Будешь остужать пыл этого альфа-самца. Будем волноваться об успехе постановки все вместе, — Минхёк принялся выключать свет. — Я буду чаще приходить сюда после работы. И Кихёна приводить. Пусть кобра поймёт, что всё серьёзно. Минхёк, кивнув на выход, направился туда. — Толку мало. Он просто успокоится. Ни у кого не хватает терпения на то, чтобы добиваться того, кто вообще не заинтересован. Не надо суетиться и разыгрывать что-то для него. Просто верь мне — это всё, о чём я тебя прошу, — он обернулся, глянул серьёзно, опять тоскливо, но внимательно, искал то ли слово, то ли действие, которое точно убедит Чонгука в том, что он говорит правду, а потом просто потрепал его по волосам и пошёл дальше, мимо охраны и на улицу. Чонгук обещал себе верить. Конечно, Джехён хочет переспать с Минхёком. Чонгук тоже хочет — поэтому знает, о чём говорит. Но Ли утверждает, что он — скала, о которую этот гадкий хорёк разобьётся, пытаясь её покорить. Все последующие встречи показывали, что Джехён не теряет надежду, а как будто даже становится более азартным в желании всё-таки сломать Минхёка, раздробить камень, заполучить хотя бы кусочек. Его интересовало покорение ради самого факта обладания — так покупают дорогую одежду, чтобы выйти в ней в свет лишь раз. Это не безобидная неразборчивость Хёнджина, который спит со всеми подряд не из-за принципа, а из-за одиночества. Это совершенно новый уровень. Но Чонгук верил Минхёку. Иногда на репетициях бывал Тэхён. Смотрел благоговейно, как будто Ли — оплот его самого смелого и чувственного творчества, некто, в кого он вложил все силы, чтобы увидеть, как он покорит мир. Но Ким никогда ничего не советовал, лишь покровительственно следил за тем, как всё проходит. Чонгук встречался с ним и так — когда отводил Кихёна к Киму из-за нехватки времени у Минхёка, — но поведение Тэхёна с Чоном перестало быть нелогичным и непонятным. Он выглядел дружелюбно, но всегда смотрел на Чона, как на чужака, общение с которым не стоит того, чтобы его терпеть. Минхёк как будто запретил Киму общаться с Чонгуком, но тот был не против, он сам настоял на этом запрете, попросив Ли побыть арбитром. Поддался влиянию Ли или в Минхёке нашёл причину больше не сталкиваться с Чоном? Чонгук не настаивал. Выступление Кихёна на праздничном концерте в честь Соллаля прошло смазано. На фоне конкурсов, для которых Ю сочинял новую музыку, никто не заметил этот концерт, потому что он стараниями Минхёка и театра был не первым. Да и Ю исполнил там всего одну песню, произведя впечатление на слушателей за счёт возраста, но потерявшись среди других талантливых музыкантов. В марте отпраздновали седьмой день рождения Кихёна, на котором, кроме Тэиля и Рюджин, был ещё один человек: глухонемая Сунан. Если бы Чонгуку однажды сказали, что его сын будет учить язык жестов, он бы не поверил. Сосредоточенный на себе, музыке и искусстве, Кихён редко видел других людей, кроме тех, с которыми ему приходилось общаться. Не в буквальном смысле, но в метафорическом: Кихён терпел учителей, которые проверяли его знания, терпел няню, любил Тэхёна, Минхёка, Чонгука. Но редко и неохотно впускал в свой узкий круг знакомств кого-то ещё. Тэиль стойко держался, Чонгук заметил, что у них появились общие шутки и занятия, а ещё Мун научил Кихёна лениться по-настоящему. Ю провалил несколько контрольных и никак не отреагировал на увещевания Минхёка и Чона. Потому что он так решил — решил не учиться, осознавая последствия. В этом проявлялся характер, но Чонгук (без подсказки Минхёка) решил, что это даже неплохо: бунтарство Кихёна было не опасным, хоть и принципиальным. Он учился, потому что сам видел в этом необходимость, и не учился, потому что видел смысл в том, чтобы нарушить череду идеальных оценок. И этот человек, личность, развивающаяся с пугающей скоростью, решила, что ещё кто-нибудь, некто максимально необычный, ему пригодится. Для того, чтобы где-нибудь похвалиться? Произвести на кого-то впечатление? Например, на Рюджин, которую Феликс с позволения Юны иногда оставлял с Кихёном. Тот первое время рассказывал ей о музыке, но быстро понял, что его игра производит на юную слушательницу намного больше впечатления. Их взаимодействие вызывало у Чонгука умиление и сладостный трепет: неужели Кихён влюбился? Конечно, речь шла о простой привязанности, но именно такая любовь, невинная детская нежность, создаёт самые крепкие и любящие семьи. Сам Ю этого не осознавал, но желание впечатлить, привлечь, поделиться — знак, как когда-то было с Минхёком, которого Кихён принял, пообщавшись с ним всего несколько раз. Больше всего Чон волновался за то, что общительная Рюджин разобьёт его сыну сердце. Когда малышка познакомилась с Тэилем, она легко очаровала и его, любовно относясь к обоим музыкантам. Ю это задело, хоть он притворился, что ему плевать. Но ночью пришёл в родительскую постель и долго жаловался на то, как тяжело ему пережить предательство. У Чона это слово ассоциировалось с Тэхёном и Джин-Хо, но он не стал рассказывать о том, как его мать переспала с человеком, бывшим на пятнадцать лет старше. Возраст — ничто. А вот отношения… Впрочем, Чонгук просто не хотел портить их светлые образы. Утешал Кихёна Минхёк, но, может, именно из-за первого не музыкального разочарования Кихён так быстро и переключился на Сунан, одноклассницу Тэиля, с которой Ю познакомился, гуляя с Муном. Она отличалась от обычных людей, а Кихён, воспитанный не только Чонгуком, но и Минхёком, любил вызовы. А ещё Кихён ревновал, что Мун может с ней общаться, а Ю — нет. Это, пожалуй, обижало маленького эгоиста больше всего. Жизнь изменялась, Кихён рос, взрослел, опустошённый Минхёк растворялся в своём спектакле и за счёт этого наполнялся эмоциями. В апреле Чонгук оценил масштаб, увидев рекламу на центральном вокзале, а потом услышав о постановке Ли на работе. Сеульское общество неожиданно заинтересовалось театром. И Минхёком. Особенно Минхёком. Посыпались статьи, говорившие о постановке в основном в контексте смелого сюжета и того, что некоторые организации уже готовятся её бойкотировать. Но основной фокус был на грязном белье Минхёка. Иногда писали правду, но чаще Минхёку приписывали несуществующие пороки — повышали интерес к нему и спектаклю. Когда пришла осень, Минхёк начал пропадать на работе ещё более отчаянно. Чон приходил туда реже — не хотел мешать и видел, что Ли не до него. Тогда же Минхёк стал иногда ночевать в театре или своей старой квартире, но Чонгук смирялся и с этим. Работа — никакого Джехёна. Зато совместные ночёвки всегда получались особенными. Правда, чем ближе была премьера, тем хуже Минхёк спал. Однажды он, снова позволяя себе быть слабым рядом с Чонгуком, озвучил свои страхи: — Чувствую себя жуликом. Джехён талантлив, у него свежие идеи… А я? Мне кажется, я недотягиваю до того шума, который вокруг меня подняли. И мне постоянно снится, что я пытаюсь узнать, что из себя представляю. Прохожу какие-то испытания, викторины, тесты. И проваливаюсь каждый раз. Сегодня мне снилось, что я в огромной пустой квартире. Бегаю из комнаты в комнату, кого-то ищу, раздираю грудь руками и повторяю сдавленным шёпотом «Кто я, кто я?» И понимаю, что я — не тот, кто заслужил всё это. — Как заметил твой брат, — Чонгук обнял Минхёка, касаясь носом щеки. — Ты заслужил все звёзды мира. В этом я, Пьёнгон и Тэхён солидарны. И эти незамысловатые слова, сказанные именно тем, от кого Ли хотел их услышать, принесли Минхёку немного умиротворения. Но ненадолго. Поздней ночью в ноябре раздался звонок. В полусне Чону казалось, что он слышал, как звонит телефон Ли, но он решил, что тот разберётся с этим сам. — Не могу дозвониться до Минмуна… — голос Феликса в трубке дрожал. Чонгуку казалось, что он с трудом сдерживает слёзы. — Вы вместе? — Вместе, — проговорил непонимающий Чонгук, машинально став толкать Минхёка в бок. Тот сонно застонал. — Мы с Юной едем в больницу, захватим вас по пути. Через десять минут. Надеюсь, вам есть, на кого оставить Кихёна? Если нет, я вызову одну из наших нянь. — Мы будем готовы через десять минут, — коротко ответил Чонгук, кладя трубку и дёргая Минхёка сильнее.