Ни о чём не жалеть

Когда Минхёк уехал, Чонгук испытал извращённое облегчение: испытание началось. Меланхолия, уныние, потерянность стали спутниками его жизни. Быт без Минхёка казался ненастоящим, как будто вот сейчас дверь откроется, Кихён выбежит поприветствовать Ли, что-нибудь расскажет или, не имея новостей, сразу уйдёт, Минхёк помоет руки, умоется, поставит чайник и придёт к Чонгуку, который чаще всего приходил с работы раньше. Но Минхёк никак не возвращался. Только Чонгук стал задерживаться на работе, оставляя отказавшегося от няни Кихёна (он сам принял это решение на семейном совете) в одиночестве всё чаще. Чон с трудом привыкал к новой роли. В мелочах ничего не изменилось: он так же следил за хозяйством и счетами, ходил в магазин (только продуктов покупал меньше), но общая картина была похожа на черновик с какими-то местами, прорисованными в деталях, а другими — пропущенными вообще, просто белым полотном. Чонгук впервые жил один, сам по себе. Взрослая жизнь без поддержки оказалась совсем не такой страшной, как он думал. Один или с кем-то — Чон скучал лишь по человеческому теплу, которого лишился. Компенсируя его хоть как-то, он часто смотрел на парное кольцо, купленное вместе с кольцом Минхёку; пальцы постоянно тянулись к новому непривычному предмету в моменты задумчивости. И это немного сближало. Первое время поддерживать общение с Минхёком было невозможно. Бесконечные репетиции, встречи, интервью. С непривычки он отдавался каждому событию полностью, не оставляя никаких сил на разговоры. Чонгук мог рассчитывать только на редкие селфи, фотографии с артистами или местами и короткие текстовые отчёты. Но Чон не жаловался. Иногда что-то комментировал, иногда рассказывал о себе или Кихёне. И изредка напоминал, что скучает, всегда получая в ответ «Мне безумно не хватает тебя». Одни и те же слова, неизменно вызывающие в груди трепет. Сначала Чонгук искал недостающую информацию о Минхёке в прессе. Многие статьи, особенно иностранные, забывая о ценности искусства, делали акцент на внешности Ли. Европейские и американские издания писали про ориентацию — добавляли Калли́ скандальности, ведь быть геем модно. Но Чонгуку казалось, что его — их обоих — грязно используют. К счастью, про Чона писали лишь на паре форумов. Особенно преданные внешности (кого интересовал талант?) Минхёка поклонники даже подходили к Чонгуку пару раз, но он не отвечал на вопросы и не соглашался на селфи, в очень узком кругу прослыв «угрюмым злодеем, взявшим в плен прекрасного принца Калли́». Довольно скоро Чонгук перестал следить и за новостями в интернете. Минхёк беспробудно врал (как и обещал), создавал образ, который понравится толпе, лишь иногда позволяя своей сущности выглянуть из-за маски. Но даже такие появления наверняка были прописаны в сценарии. Чонгук смирился. И старался не верить в многочисленные свидетельства того, что Минхёк спит с Джёхеном. Ли ведь обещал, что этого не будет. Первый поцелуй случился у Минхёка через два месяца. Он прислал фотографию Лисы. «Никакой интересной истории. Мы просто говорили, а потом поцеловались. Она знает, что кольцо подарила не бабушка. Наверно, единственная моя подруга здесь». Чонгук не стал писать, что рад появлению у Ли друга, не стал просить не делать глупости. Принял это как данность, игнорируя занывшее в слабой нерациональной ревности сердце. Не ответил ничего, и Минхёк принял это как разрешение присылать фотографии и дальше. Чон был не против видеть, знать, что происходит с его Минмуном. Через пару дней прилетела новая картинка. Девушка. Миленькая, но не в его — не в их — вкусе. Журналистка, пригласившая Минхёка выпить. Чонгук опять не ответил, только поймал себя на мысли, что Ли действительно относится к людям, с которыми целуется, без романтического интереса. Он их ценит, возможно, запоминает лица или даже имена, но они для него — снежные шары, стоящие на полке. Ли собирает их любовно, но не возвращается к ним, мечтая оказаться там, где их получил. Чонгук видел лишь галерею, статистику. Лишь одна история хорошо запомнилась Чону: про человека, характером похожего на Хёнджина. «Вернул другу кармический долг и поцеловал его. Бедняга был в шоке, он, кажется, ни разу не целовался с парнями до этого. Мы посмеялись и всё замяли». Спустя некоторое время Минхёк перестал что-то пояснять. Просто скидывал фотографии людей. Привлекательных, непримечательных, мужчин, женщин, парней, девушек. Редко бывали ремарки, вроде «Отвратительно целуется». Пару раз Минхёк сравнивал своих незнакомцев с Чоном, но последний всегда выигрывал. Иногда Чонгук сам интересовался контекстом. Минхёк, развлекая их обоих, предлагал ему угадать предысторию или хотя бы профессию. Самым большим достижением предсказателя Чонгука стал работник кинотеатра, в котором была пресс-конференция Ли. Чон и сам не заметил, как начал замечать в людях подсказки. Ему даже нравилось фантазировать о том, как и где Минхёк встретился с тем или иным человеком, кто проявил инициативу, что они делали потом — разошлись сразу или продолжили беседовать? Чон абстрагировался от личных переживаний и видел в таких сообщениях тренировочную площадку для познания мира. В целом, Минхёк, кажется, ничего не скрывал и отвечал на любой вопрос Чонгука. Правда, тот не спрашивал ничего необычного; в основном про работу, друзей. Выяснил, что пару раз Ли пересекался с гастролирующим братом, что иногда созванивался с Феликсом и Тэхёном. «Но намного реже, чем с моим сокровищем», — добавил он однажды, и в этом обращении Чонгук уловил не только стремление подчеркнуть его ценность, но и тоску, которую Ли, как и Чон, старался держать в рамках. Иногда устраивались семейные видеозвонки. Кихён, созванивавшийся с Минхёком и без отца, что-нибудь играл или рассказывал, Чон чаще всего просто слушал — ему было нечего говорить, — Минхёк смотрел на них с ласковой, но усталой улыбкой. Правда, потом начались проблемы с часовыми поясами. Тогда звонков стало меньше, но Минхёк всегда находил время на то, чтобы позвонить Чонгуку и Кихёну хотя бы раз в неделю. Ю тоже скучал, но, оправдывая своё решение остаться в Корее, как только Ли уехал, занялся музыкой ещё более одержимо, чем раньше. Чонгук часто сидел с сыном, слушая его игру. И Чону нравились эти посиделки и то, что Минхёк своим отъездом вынудил его прислушаться к своему сыну и к своей жизни. Маленький скептик переносил разлуку со своим Минэкиным стойко, но Чон заметил, что настроение сочиняемой им музыки изменилось. Вряд ли только из-за возраста и собственной философии, формирующейся у юного музыкального гения; Ю выражал свою грусть посредством мелодии, рассказывал истории, известные лишь ему и Минхёку. Но в один из дней (тогда Чонгук сидел у себя) до Чона донеслась невероятная музыка, невидимой рукой коснувшаяся его души. Совсем как на концерте Тэхёна, когда Чонгук, услышав песню, которую ему так и не удалось найти в записи, растворился в мелодии, стал един с ней. Сердце взволнованно ускорилось, Чон подошёл к комнате сына и прислушался. Сердце билось всё быстрее, стремилось к звукам, чувствовало то, чего не мог постичь разум рационалиста. Чонгуку казалось, что он парит в воздухе, как кит из своего старого сна. Теперь он непременно догнал бы его, потому что он сам стал китом. Доиграв, Кихён тяжело вздохнул, и тогда Чонгук позволил себе войти. Ю порывисто встал, в молитвенном жесте соединяя руки на груди. — Ты слышишь? Ты пришёл, потому что услышал, правда? Ты ведь услышал, да? — он приоткрыл рот, смотря на Чона с отчаянной надеждой, от которой у того побежали мурашки. — Я рассказывал про нашу прогулку по городу, — Кихён бросился к пианино снова, наигрывая музыку, которая и привела Чонгука в комнату. — Будний день, кино, Чхонгечхон — мы очень долго вдоль него шли, — самгёпсаль, вы пили соджу. Было тепло и солнечно, вы заставили меня надеть куртку, но её в итоге таскал ты. Я так хорошо помню тот день… Вы оставили меня у дедушки и поссорились. Минэкин был задумчивым на следующий день, виноватым, а ты… — он резко прекратил играть. — У меня нет слова, чтобы это обозначить. Но ты же слышишь? Ты слышишь? Я сказал тебе это так, как умею. В глазах Ю показались слёзы. Тихие, сдавленные рыдания, которые ребёнок, вдруг показавшийся таким взрослым, долго прятал от слепого к музыке отца. — Ты никогда меня не слышал. Для тебя моя музыка — такая же, как любая другая, такая, которой может научиться каждый, — Кихён снова тяжело вздохнул. — Я написал тебе столько песен… Я говорю, что благодарен тебе за то, что могу жить и играть, а ты этого не слышишь… — он вдруг закрыл лицо руками и всё-таки заплакал. Сдержанный в проявлении эмоций Кихён, плечи которого потряхивались от долго скрываемой обиды, ввёл Чонгука в ступор. Он несколько секунд не мог двинуться, но потом подошёл к сыну и обнял его. Ю продолжал плакать, но теперь уткнувшись Чону в живот. Чонгук и не подозревал, что его музыкальная глухота так трогает Кихёна. Ему всегда казалось, что Ю относится к этому равнодушно, принимает то, что его музыкой больше интересуется кто угодно, но только не Чон, но теперь, лишившись главного слушателя, Минхёка, Кихён ощутил всю безысходность своих попыток поговорить с отцом, который никогда не понимал его мысли. Но Чон понял. Он впервые не только осознал талант музыканта, создающего вселенные, но почувствовал в себе истинную родительскую любовь, а не инстинкт, которому он следовал, чтобы быть хорошим человеком. Кихён, в чём-то совершенно непонятный, далёкий от идеалов Чонгука, в чём-то — его точная копия, в чём-то — некто, похожий на Минхёка. Теперь Чонгук видел своего ребёнка, а не просто маленького человека. — Прости уж меня, дружок, — Чонгук опустился на колени, заглядывая Кихёну в лицо. — Я действительно не знал всего этого… Но теперь буду знать. Подсказывай мне, если в следующий раз у меня не получится увидеть, ладно? Кихён, растирая лицо ладонями, посмотрел на Чона недоверчиво, но кивнул. — Правда услышал? — Честное слово, — подтвердил Чонгук, поднимаясь. — Сыграй снова. А потом ещё что-нибудь. И расскажи, о чём ты говоришь. Научи меня, м? Неуверенно улыбнувшись, Кихён вернулся за пианино. Вечером, когда они после нескольких часов музыки и разговоров, бесед объёмных и откровенных, легли спать, Чонгук чувствовал восторг. Лёгкий, но яркий, ослепительный. Чону было интересно узнавать незнакомый мир, носителем которого являлся Кихён, нравилось чувствовать реакции тела, когда разум не успевал за душой. Чонгук не мог осознать всё логически, но был по-настоящему благодарен судьбе за случайность, которая привела к появлению Кихёна. Эта короткая сцена изменила не только отношения с Ю, но и восприятие Чонгука. Как творец, обнаруживший в себе чудесный дар, теперь он вслушивался в музыку, искал её смысл и перестал считать её фоном. Чон видел себя, Минхёка, Тэиля, Тэхёна, Рюджин, Ирон, его самую сильную конкурентку; видел театр, дом, школу, метро — всё, что беспокоило Кихёна. А ещё в лице сына Чонгук неожиданно нашёл лучшего друга, которому можно было пожаловаться на работу или «скучные стариковские штучки». Кихён терпеливо слушал всё. А потом рассказывал о музыке, показывал разные стили игры, давал слушать чужие записи, и Чонгук перестал задерживаться на работе, потому что дома ему стало намного интереснее. На волне наполнившего жизнь вдохновения Чонгук сходил на конюшню. Ярко вспомнил свой последний визит, произошедший два года назад, и Мунчоля. Как он там, интересно? Всё ещё страдает из-за алчных подружек? Или им на замену пришли парни? Дома Чонгук поискал информацию о Мунчоле в интернете, быстро вспомнив, почему к этому средству он старался не обращаться: опыт сразу трёх хороших людей показывал, что это плохая идея. Впрочем, может, о Тэхёне иногда писали правду, но разве кто-то это узнает. Разговаривать с Кимом Чонгук больше не пробовал, минимизируя даже обсуждение таланта Кихёна и поддерживая только разговоры о конкурсах, сезон которых взял передышку до осени. Впрочем, кое-что о Мунчоле Чонгук нашёл. Пара записей того, как он поёт, аккомпанируя себе на гитаре. Белая рубашка, лёгкая улыбка, развеваемая ветром чёлка, чудесный голос. Похоже, Чонгук испытывает слабость к людям творчества. Если захотеть, найти контакты Мунчоля, пожалуй, будет несложно. Можно придумать что-нибудь, связанное с Тэном. Или попросить передать ему записку с номером Чона. Но зачем? Поговорить? Или… Чонгуку стало не по себе от того, как глубоко в него проникли убеждения Минхёка. Или это просто нехватка Ли? Или близости? «Твоё отношение к сексу распространяется на меня?» — написал Чон в тот же вечер. Что он станет делать, если Минхёк ответит «да»? Воспользуется? Разве это не измена? Он не хочет изменять Минхёку. «Да, — пришло утром. — Но никаких постоянных партнёров. Желательно, чтобы вы больше никогда не пересекались. Не допускай формирование духовной близости — с этим поимеем проблемы мы все. И он в том числе». Тогда Мунчоль не годится. И ладно. В сущности, не так уж Чонгуку этого и хотелось. «Или она, — рассуждал Ли. — Если решишь спать с женщиной, не кончай в неё даже с презервативом — это не стопроцентная защита, а ещё один ребёнок нам вряд ли нужен. Кстати, не вздумай спать ни с кем без защиты. Если кто-то сломает тебе жизнь, пускай это будет не какой-то случайный идиот, а твой идиот. И лучше иметь один штамм, а не смешивать, выводя новые мутации». Минхёк говорил об этом спокойно, но Чонгуку всё ещё было мерзко от своего смутного пожелания и этого разговора. Ли написал снова. «Ты встретил кого-то интересного?» «Подумал о Мунчоле, парне, который купил Тэна. Но я уже понял, что он не подходит». «Если хочешь кого-то найти на ночь, сходи в гей-бар, там с этим просто. Можно даже обойтись клубным туалетом. Но предварительно оставь Юки у Намджуна, не надо ему это видеть». «А ты, я смотрю, знаток клубной жизни», — набрал Чонгук, а потом вспомнил Пусан и решил не касаться чужих мозолей, переписывая сообщение: «Я не настолько бестолковый. И это была не серьёзная мысль. Мне это не особо нужно. А тебе?» «Я так устаю; не уверен, что меня хватало бы даже на тебя. Совершенно никакого влечения». «Но целоваться тебе хочется». «Ты не понимаешь. Это другое. ©» Чонгук посмеялся и отложил телефон. Правила Минхёка были логичными. Особенно если вспомнить признание Мунчоля, немного влюблённого в Чона. Или много. Какая разница? Чонгук легко отбросил эти мысли, думая о декабре, который был важнее какого-то там Мунчоля.