Ни о чём не жалеть

В середине европейского тура, когда почти незаметно пролетели девять месяцев, Чонгук взял отпуск. Пару раз Ли приглашал его приехать, но совместить расписания Кихёна и Минхёка и найти город, в котором труппа задержится хотя бы на неделю, было сложно, поэтому Чонгук терпеливо ждал, поглощая всю информацию о передвижениях Ли. В декабре «Алая буква» остановилась в Праге. На шесть дней — самый долгий перерыв в переездах после азиатской части тура, когда Ли было не до гостей. Было решено устроить Минхёку сюрприз. Чонгук боялся, что вдохновлённый намечающейся поездкой Кихён непременно проболтается, но актёрские способности Ю превосходили даже выдержку Чона. При звонках Кихён даже самым призрачным намёком не выдавал свою подготовку к поездке: совершенствование игры на скрипке (которую можно взять с собой в путешествие, в отличие от пианино) и школьная программа за год вперёд. Не только для того, чтобы меньше сдавать после возвращения, но и для того, чтобы получить похвалы, которые были для Кихёна самыми мотивирующими; даже после звонков он всегда спрашивал у Чона, как всё прошло. «Я был хорош?» Чонгук отвечал положительно (и это было честно), и Кихёну этого хватало. Он удовлетворялся единичными одобрениями, не требуя оваций. Чонгук продолжал меняться — не только внутренне, но и внешне. На смену простым футболкам и брюкам пришла кое-какая одежда из гардероба Минхёка. Чону нравилось, как он выглядит; глядя на своё отражение, он чувствовал себя красивым, притягательным, ярким — достойным не только Минхёка, но и себя. Хотелось увидеть, как он на это отреагирует. Чонгуку хотелось скорее встретиться с Минхёком и показать, каким тот сделал его. Эгоизм Чона, столько лет находящий причины для стеснения, разыгрался и иногда (к счастью, редко) забывал о причине поездки, о Минхёке. Но это даже немного шло неуверенному в себе Чонгуку на пользу. Купив билеты, Чонгук стал готовиться, умоляя провидение не нарушать его планы. И оно почти его услышало, но за пару дней до отлёта Минхёк написал неприятное сообщение. «Прежде чем ты что-то придумаешь, помни, что я люблю тебя. Тебя и никого другого». Первая реакция — страх и желание убежать. Но адреналин не успел слишком разогнать кровь по телу. «Этот мерзкий червяк всё-таки развёл меня. Он теперь заботливый, но ненавязчивый. Мы вроде как смирились друг с другом. Но, видимо, я смирился, а он просто поменял тактику и использует мои же приёмы. Я зверски устал, он подгадал момент и вот. Я ответил механически, но очнулся сразу. Самый короткий поцелуй в моей жизни». — Поцелуй… — выдохнул Чонгук, которого весь текст сообщения не покидало ощущение, что «развёл» Джехён Минхёка не только на него. Наверно, Ли специально построил сообщение именно так, сместил акцент с главной проблемы, чтобы, дочитав, Чонгук испытал облегчение, а не липкое ощущение предательства. Но беспокойство быстро перекрыло даже ревность. Одержимый Минхёком Джехён смог сломать одну стену — сможет разрушить и другую? Что, если однажды Ли снова устанет, Джехён снова будет заботливым и внимательным? Надо срочно приехать к Минхёку и напомнить, зачем он держит своих демонов за закрытой дверью. Если он ещё их держит. Но на эти сомнения Чонгук не оставлял времени. В Прагу ехал другой человек, который не боялся себя, а наслаждался своим существом, внутренней силой, которая наконец его озарила. Большую часть дороги Чонгук и Кихён разговаривали. Снова о работе и музыке, немного о Минхёке и Тэхёне, о творчестве и, неожиданно, высокой кухне. Ю, недавно впервые побывавший в гостях у Рюджин, был восхищён не только своей подружкой, но и её прекрасно готовящей мамой. Правда, основной фокус рассказа Кихёна, конечно, оставался на дочке Феликса. Чон, когда-то подозревавший в Ю влюблённость в малышку, убедился, что она имеет место быть, и Кихён даже дорос до того, чтобы это признать. — Несерьёзно, конечно, но девочки забавные, — сказал он невзначай, но по тому, как детское личико уткнулось в пол, Чон догадался, что Кихён вполне серьёзен. — Это совсем не Тэиль. А может, она мне симпатична, потому что не музыкальная, и мне хочется её научить… — размышлял Ю. — Минэкин говорил, что у мужчин развито желание показать себя сильным, даже если на самом деле ты так себе. Ещё про власть говорил, но он, когда увлекается, начинает говорить огромными фразами, в которые я не могу вникнуть. Ничего не понятно, конечно, но всё равно очень интересно. Чонгук усмехнулся. Таким вещам Кихёна мог научить только Минхёк, передающий свои ценности, восхищающийся своим продолжением, которое будет жить, даже когда он умрёт. Кажется, Ли был более счастливым от отцовства, чем Чонгук. Впрочем, и для Чона Кихён перестал быть непонятным зверем, с которым он никогда не умел общаться. Теперь отец и сын утешали и дополняли друг друга. Воздух другой страны и новый уровень ответственности — самостоятельная поездка с ребёнком — вызывали у Чонгука приступ вдохновения. Снова хотелось что-нибудь сотворить, что-нибудь настоящее, а не абстракцию, к которой нужны пояснения воспалённого разума. Они купили билет на представление ещё в Корее и до начала немного погуляли по городу — прямо с немногочисленными вещами, которые Чонгук рассчитывал оставить у Минхёка. Приняв это решение, Чон подумал, что Ли не просто успешен, он знаменит и, кажется, даже богат. И возможность (эдакая бездеятельная шалость) воспользоваться благами знаменитости — не из корысти — ему нравилась. Погода в Праге не особо отличалась от сеульской, но городу отчаянно не хватало снега. Готовясь к отпуску, Чонгук и Кихён смотрели фотографии, влюблялись в город заочно — потому что он действительно красивый и потому что он хотя бы ненадолго вернёт им Минхёка. Но Чону нестерпимо хотелось видеть снег, слышать неповторимую зимнюю тишину, когда мир замирает, стирая все беды, оставляя только белое пространство с серыми следами, фонари с тёплым светом, пар изо рта и чувство умиротворения в груди. И чтобы рядом непременно были Минхёк и Кихён. После двухчасовой прогулки, Чонгук и Кихён перекусили. Оба не торопились в театр, сидели в кафе, Ю пытался разговаривать с официанткой на английском, Чон наблюдал за ним с умилением. Каким он сам был в восемь? Точно не таким: Кихён жаждал покорить планету, стать его значимой частью, и боялся обособленности, а не стремился к ней, как отец. К искусству Чон относился не любовно, а негативно. Попытки сделать из него музыканта выработали стойкое отвращение к любому инструменту и едва не стоили Чону, по инерции живущему в ненависти к музыке, дружбы с сыном. Но теперь они иногда понимали друг друга с пары взглядов, и, когда настало время идти на спектакль, они лишь переглянулись и направились туда молча. В зале было шумно и многолюдно. И Чонгук восхищался всем. Зданием, декорациями, людьми вокруг. Даже постановкой, некоторые части которой и он, и Кихён видели по несколько раз. Но особый трепет вызвало окончание спектакля, когда на сцену вышли актёры с Минхёком и Джехёном во главе. Чон в нервном возбуждении дрожал, глядя только на Ли, который, смотря в зал с усталой улыбкой, казался прекраснее, чем прежде. Поблагодарив всех пришедших, Минхёк и Джехён рассказали немного о подготовке, о спектакле, пригласили на свои следующие представления, а потом разошлись. Чонгук заметил, каким неровным шагом двигается Минхёк, и сердце, бьющееся в предвкушении, забилось с тревогой. Чонгук и Кихён сидели в зале долго, ждали, когда людей станет меньше, чтобы пробраться к Минхёку, но, как и ожидалось, пускать их за кулисы никто не собирался. Чонгук уже готовился звонить Ли, когда к нему подошёл Джехён. Выглядел дружелюбно и даже не напоминал хорька. — Калли́ не говорил, что ты приедешь, — он протянул Чону руку, тот пожал её машинально, но сосредоточился на том, что Джехён говорит на корейском, и его произношение стало заметно лучше. Из-за Минхёка? Или артистов, некоторые из которых остались от старой труппы Ли? — Или это сюрприз? Он, пожалуй, будет в восторге, только у него сегодня ужасно раскалывается голова. Страшно смотреть. Может, ты его вылечишь, — Джехён сделал знак охране; та отошла, пропуская Чонгука и Кихёна. Следуя за Джехёном, Чон думал о том, что тот не смотрит на него как раньше: с налётом презрения. Теперь от него не исходила злоба. Причастен ли к этому солнечный Минхёк? Он передал частичку своего смирения? Или всё дело в пресловутом сексе, которого Джехён всё-таки добился — поэтому он и смотрит с безразличием и лишь немного превосходством. Знает, что Ли не признался в измене. Чонгуку стало гадко, и он вернулся мыслями к Минхёку. Драгоценному Минхёку, которому наверняка станет лучше от их приезда. Джехён открыл без стука. Чонгук жадно осмотрел просторную комнату с огромным расположенным вдоль стены столом с зеркалами. Минхёк, приложив руку ко лбу, лежал с закрытыми глазами на синем бархатистом диване. — Полчаса свободы, Джехён, полчаса, — тихо проговорил он, как путник, умирающий от истощения. — Я не доживу до конца тура, если ты не будешь давать мне отдыхать хотя бы иногда. Даже я не могу улыбаться двадцать четыре на семь. — Мы не… — Чонгук сделал несколько шагов к Минхёку. — Мы постараемся тебя не очень тревожить. — Минэкин! — Кихён, услышав голос отца, бросился к Ли, обнимая его за шею. Глаза Минхёка немедленно раскрылись. Он сел и посмотрел на Чона недоумевающе и недоверчиво, как на мираж. Лицо сохраняло каменную усталость. Никакой радости, лишь спокойное безразличие. Глядя на то, как он обнимает Кихёна, Чон с ужасом догадался, что Минхёк играет удовольствие от встречи, на деле не испытывая, видимо, ничего. Может, всему виной мигрень? Или Ли просто нашёл себе кого-то, а Чонгук со своим Кихёном ему не сдался? Взгляд скользнул на безымянный палец, на кольцо, символ. На месте. Ли посмотрел Чонгуку за спину, Чон обернулся. Джехён ушёл, закрыв за собой. — Всё было очень хорошо, — похвалил постановку Кихён. — Но Джил — так же её зовут? — забыла пару реплик. Или вы поменяли? Выглядело здорово, но непривычно, — оценил Ю, в очередной раз демонстрируя неплохую память. Вымученная, вежливая, пустая улыбка. — Да, мы поменяли, — кивнул Минхёк, сажая Ю к себе на колено, но упрямо не глядя даже в сторону Чона. Зато он смотрел в телефон. Видимо, решил кого-то позвать, чтобы их увели. Чонгуку захотелось вернуться в Сеул первым же рейсом. — Как вы доехали, расскажи, дорогой? Чон не слушал. Зря они приехали без предупреждения. Зря они вообще приехали. Неужели Чонгук действительно ждал, что девять месяцев разлуки сохранят в их отношениях хотя бы просто желание видеть друг друга? Но Чон, наблюдая равнодушное лицо Минхёка, не мог поверить, что это не сон. Вот так резко какие-то месяцы и города сделали их совершенно чужими. Но сообщения… Ширма, за которой он прикрывался, чтобы оставить аэродром для момента, когда порно-тур закончится и Минхёку снова захочется побыть семейным? Стоило бы злиться, но в груди было лишь разочарование. Может, Чон неправильно понимал его слова? Пока Ли беседовал с Кихёном, Чонгук быстро пробежался по последним сообщениям от Минхёка. В них он — нежный и влюблённый. А в жизни — скупое внимание, объясняемое лишь приличиями, ведь люди столько к нему летели. Наверно, один из поцелуев всё-таки привёл к продолжению, от которого Чон просил Минхёка воздержаться. Или не один, а все они, эти лица, занимались с Минхёком сексом, и Ли, такой же мерзкий, как Джехён, забавлялся доверием Чонгука. Раздался стук в дверь, следом она отворилась. Чонгук посмотрел на вошедшую Лису, а потом на Минхёка. Они странно, многозначно переглянулись, и помощница Минхёка подошла к Кихёну, садясь перед ним на корточки. — А кто это у нас такой очаровательный? — Мадам, не надо вести себя со мной, как с ребёнком, — Кихён сложил руки на груди. — А сколько тебе? — Восемь с половиной. — Ого, как я могла не заметить, что ты такой взрослый, — Лиса покачала головой. — Прости, пожалуйста, я буду осмотрительнее. Чон краем глаза уловил, что Ли кивнул Лисе куда-то в сторону. — Хочешь, я покажу тебе, как у нас тут всё устроено? Это старинная сцена, тут выступал сам Моцарт! Кихён закатил глаза. — А по фойе, наверно, страусы бегают? Господа и дама, мне не пять лет, могли бы просто сказать, что хотите побыть наедине. Хотя я не представляю, чем вы заниматься собираетесь, я ни разу не видел, чтобы вы обнимались как-нибудь… — в воздухе он показал неоднозначные фигуры, — по-особенному. Вы точно встречаетесь или существует ещё какая-то ориентация, о которой мне ещё рано знать? Обнимитесь, что ли. Минхёк послушно поднялся, подошёл к Чонгуку. Объятия через силу, крепкие, но сдержанные, отстранённые; леденящий холод, сквозящий в каждом вздохе. Вот она, та самая зима, которую так ждал Чонгук. Но не на снежных улицах Праги, а на лице любимого человека. — Что-то такое себе, — заметил Кихён. — Ну ладно, будем считать, что я поверил про Моцарта, ваш план сработал, и я ухожу, — он шагнул к двери, маня Лису. — Пошли. — Моцарт тут действительно играл, — заверил Минхёк, и тогда Ю оживился. — Правда? Это уже интереснее, — он быстро вышел, Лиса последовала за ним, дверь закрылась.