Ни о чём не жалеть

Когда-то давно Минхёк говорил: — Поцелуи — как конфетки из Гарри Поттера. С разными вкусами, приятные или отвратительные. Ты никогда не попробуешь все. Но они не значат ничего, кроме того, что ты любишь сладкое. Такой была его позиция до этого вечера, потому что идущий к Джехёну Ли выглядел тем, кто против любых поцелуев. Он внезапно стал собственником, которого искусно прятал за тишиной, но Чонгук его чувствовал. За кого волнуется Ли: за себя или за Чона? Почему, если этот же Минхёк меньше года назад убедил его в том, что это — развлечение и только? Ответит ли Минхёк, если спросить? Или Чону нужно догадаться самому? А может, он всё это себе придумал, проецируя на Ли своё взволнованно бившееся сердце того, кто раньше считал даже фривольные объятия изменой? Прежде чем открыть дверь в номер Джехёна, Минхёк остановился. Посмотрел на Чонгука так, что его зазнобило. Словно говорил: «Помни, что это твоя идея». А потом — пустая улыбка, которую он без сожаления отдавал всем подряд, и по щелчку пальцев Ли превратился из того Минхёка, у которого не было имени, в Калли́. Образ, созданный до того, как Ли окунулся в индустрию, лишь подшлифованный для интервью и той карьеры, к которой он шёл. Этот Минхёк не сентиментален, он самоуверен, иногда жесток в высказываемой другим правде, а ещё чертовски хорош собой, знает это и завершает свой образ отличными навыками в постели и, конечно, запоминающимися поцелуями. Но Чон сыграет достойную пару блистательному Калли́, докажет, что тот встречается с ним не из жалости. В первую очередь себе. Коротко мелькнул страх, что он зря пришёл сюда, зря приехал в другой город, зря ведёт себя не так, как привык, зря ведёт своего распутного гения, который и так часто сталкивается с соблазнами, но находит силы им противостоять, в логово хищника. Но Чон даже не успел осознать внутренние предостережения, чтобы сделать какие-то выводы и уйти. Они пришли последними. Появление Калли́ вызвало благоговейный восторг. Чонгук испытал короткую ревность, а следом его накрыло приступом эгоистической гордости. Минхёка уважали и любили, но он всецело принадлежит Чонгуку. Это яркое превосходство опасно ударило Чону в голову, вызывая бездумный азарт, который был присущ новой личности, но неподвластен старой. Имена сидящих на полу людей с трудом всплывали в памяти. Кто они? Развратные творцы, как Калли́, или такими их сделала профессия и коллеги? Некоторый отпечаток на восприятие близости для странствующего артиста образ жизни точно накладывал, потому что половина труппы согласилась избавиться от скуки игрой, которая популярна у неразборчивых подростков с бушующими гормонами. Справа от Чона сидел Лиам — самый гейский гей из всех, кого встречал Чонгук. Бесконечно болтливый. Чем-то болезненно напоминал Хёнджина; эту схожесть замечал и Минхёк. Дальше была девушка, о которой Чон не мог сказать решительно ничего. Просто актриса, играет, должно быть, хорошо. Хотя о чём речь. Если она прошла отбор Минхёка, она должна быть потрясающей. Дальше Чон немного растерялся. Минхёк, видимо, уловивший его стушёванное блуждание по труппе, наклонился и шёпотом назвал: — Лиам, Соён, Ынки, этих двух ты знаешь, потом Том, Мэл и Ева. И, думаю, должен прийти Субин. Ох, будь Лиам тактичнее, они бы давно встречались. — Кроме «привет» ничего по-корейски не знаю, но там точно было имя Субина, — среагировал Лиам. Минхёк усмехнулся, сначала отвечая по-корейски Чонгуку: — Даже не его собственное, которое я повторил дважды, — а потом по-английски Лиаму. — Волнуюсь за своего артиста, надеюсь, ему там не одиноко. — Надеюсь, — рассеянно кивнул Лиам, но за этим жестом явно была какая-то драма. — Что между ними? — тихо спросил Чонгук. — Твой сосед очень неаккуратно ведёт себя с тем, кто стесняется своих гомосексуальных влечений. Растрепал всем, что они поцеловались, и теперь удивляется, что Субин с ним не общается. Субин из несчастных латентных геев, которые ненавидят однополые отношения, потому что сами хотят в них быть. Представляю этот поцелуй с его точки зрения: тебе оказывают знаки внимания, думаешь послать этого пидораса, но матерь божья, ты в восторге! И что делать? Ты же «не из этих». Подумаешь, в школе поцеловался с другом, когда вы выпили; ты об этом давно забыл, заставил себя забыть, потому что это неправильно. В сознательном возрасте у тебя были только девушки. Вроде хорошо с ними, но иногда плохо стоял. Наверно, съел что-то не то, а не познакомился с новым мальчиком, из-за которого сбилось дыхание. А потом этот самый мальчик, твой тайный краш, о котором ты фантазируешь, лёжа в постели, соблазняет тебя, ты поддаёшься, потому что больше всего на свете хочешь поддаться, несмотря на кризис не только ориентации, но и личности, который уже маячит на горизонте. И вместо того, чтобы осторожно тебя доломать — ты сам просишь, жаждешь, — тебя припечатывают в стену, посыпая разноцветными конфетти, чтобы все заметили. — Да что вы там заладили? Субин, Субин! — взорвался Лиам. — Рассказываю, какой он прекрасный актёр. — Зачем ты так, Калли́? — грустно вздохнул Лиам. — Врёшь мне в лицо. — Это моя работа. — Жаль Субина тут нет — он бы всё понял и рассказал мне. — Эта информация для тебя, а не для него, — хмыкнул Чонгук, добавив по-корейски Минхёку, который, похоже, был доволен этим комментарием от Чона. — И жаль ему, очевидно, не из-за языкового барьера. — Так скажите мне! — Это не наше дело, — помотал головой Ли. — Ты мог бы посоветовать ему быть тактичнее, — по-корейски предложил Чонгук. — Вполне нейтрально. — А вы не могли бы говорить на языке, ясном для всех? — возмутился Лиам. — Будь тактичнее, — передал Минхёк; Чонгук оценил, что Ли принял его совет. Лиам ничего не ответил, а Чон продолжил изучать собравшуюся компанию. Ынки — скептик без определённой позиции относительно ориентации. Ровный в любом занятии, устраиваемом труппой. Позитивный, говорящий не часто, но по делу. Чонгук симпатизировал ему. Чону в принципе были по душе такие люди: в меру талантливые, не слишком сверкающие (как Минхёк) и не слишком серые (как он сам). Том — американский аналог Ынки. С той только разницей, что у него в Филадельфии осталась девушка, с которой он в свободных отношениях. Мэл — скромная, саркастичная барышня, королева чёрного юмора, над шутками которой всегда было неловко смеяться, но не смеяться невозможно. Единственная, кто приглянулся Кихёну. Ева — сдержанная, иногда занудная, но очаровательная американка. Пробуждала гетеросексуальность Чонгука, считавшего её до неприличия красивой. Чонгук осмотрел присутствующих несколько раз. Раз задержался на Джехёне. Иронично будет, если бутылочка выберет Минхёка и Джехёна — воплотит самый страшный кошмар Чонгука в реальность. Или выбор падёт на Чонгука и Джехёна? Какое безобразное столкновение это будет. — Кажется, все в сборе, — заговорил Джехён. — А мы это… — вмешался Лиам. — Совсем трезвые будем? — Это Джей-Кей завтра уезжает, а вам ещё работать. В конце тура нажрётесь, — пообещал Джехён. «Джей-Кей?» — повторил про себя Чонгук. Этот червяк придумал прозвище и для него? Имя посчитал скучным или просто решил выпендриться? Так его зовёт только он или все? Плевать, — пронесся голос Чонгука из бара в ушах. Плевать, расслабься. Ты хотел, чтобы тебе было весело — веселись. — Да уж, сухой закон наши надзиратели установили не зря. Алкашка часто приводит ко всякому… — он махнул рукой. — Кажется, кто-то очень хочет поделиться, — хихикнул Ынки. Лиам посмотрел на Минхёка и, усмехнувшись, опустил глаза. Точно хотел что-то добавить, но промолчал. Джехён выудил из-за спины бутылку и положил её в центр круга. Беги. Сверкнуло в сознании, но Чонгук не послушался. После первого поцелуя Тома, как зачинщика, и Соён бутылка указала на Минхёка. Он помедлил, быстро взглянул на Чонгука, давая ему возможность передумать, но, кажется, не остановился бы, даже реши Чон отказаться от игры. Но Чон хотел увидеть свою Камасутру в работе, зная, что её потенциал никогда не будет доступен этим незнакомцам. Появилась ли ревность от Минхёка, целующегося страстно, самозабвенно, с прикрытыми глазами, но без рук (это было обговорено заранее)? Нет. Чонгук испытал запретное возбуждение. Горлышко бутыли, раскрученной Минхёком, остановилось на Еве. Та, кажется, счастливо пискнула и поспешила на центр. Чонгук усмехнулся, откидывая руки назад и опираясь на них. Неужели эти люди, может, не все, но явно многие, собрались, чтобы попытать удачу и поцеловать Минхёка? В образе Калли́ он был неотразим, но Чонгук, видимо, давно привык к соблазнительности Минхёка, которая никогда не имела на него столь магическое влияние. Или… Нет, это ложь. В первую встречу Чонгук не сбежал именно из-за того, каким был Минхёк. Властным господином, подчиниться которому приятно. Ли стал для Чона воплощением того, чего не было в нём самом. И он опять щеголял той маской. Когда Минхёк снова сел рядом, он даже не взглянул на Чонгука. Он расслабился и больше не спрашивал ни у кого разрешения. После поцелуя Евы с Ынки случай выбрал Чона. Чонгук ощутил лёгкую взволнованность. Ему нужно целоваться с кем-то, кого он, вероятно, видит в последний раз. Не это ли разврат? — Меня же потом не выпрут из труппы? — то ли пошутил, то ли серьёзно спросил Ынки. Взгляды всех обратились к Минхёку. Тот улыбнулся недобро. — Если он останется недоволен. Так что постарайся. Прозвучало так, будто Минхёк продаёт Чонгука и поцелуем всё не ограничится. Но вместо страха Чон ощутил опьянение и похоть, распространяемую Ли. Грязно, неприлично. Но почему Чонгуку это нравится? Что Минхёк сделал с ним? Ынки нервно усмехнулся и наклонился к Чонгуку. Вкус мятной жвачки, осторожные, изучающие губы и язык. Глаза Чона закрылись сами собой. Так странно, так странно. Чонгуку было не с кем сравнить. Минхёк целовался хорошо, а этот Ынки… По-другому? Но тоже хорошо. И от этого плохо. Рука Чона поднялась и замерла в сантиметре от щеки Ынки. Тот резко отпрянул. — Без рук, дружок. За эту шалость Калли́ и так заставит меня мыть полы до конца тура. — Я не настолько мелочный, чтобы наказывать невиновного, — не согласился Минхёк, и Чонгук услышал в его голосе ледяные нотки отчуждения. Ли был зол, но мастерски это скрывал. Лишь Чон и, пожалуй, прозорливый Джехён услышал разницу с его обычным тоном. Из-за руки? Или чего-то ещё, что неосознаваемо позволил себе Чонгук? В чём виноват Чон? Как Минхёк его накажет? Чонгук раскрутил бутылку снова. Мэл. На этот раз Чон старался не увлекаться, но ему опять понравилось. Это злило Минхёка? Сам он разве не получает удовольствие? Почему не отказался, когда Чонгук предложил присоединиться? Почему не предложил сам? Что не так с этой идеей? Дальше было несколько поцелуев без участия Чона или Минхёка. Лиам втянул всех в разговор; больше всех говорила Лиса. Мастер деталей рассказала много мелких секретов труппы, например, то, что Ева не знала, что Калли́ гей, и разрыдалась, когда приехал Джей-Кей, потому что до этого она с ним не сталкивалась и не видела, насколько всё плохо. Или хорошо. Чона хватило всего на пару историй. Он посмотрел на Минхёка. Тот бесстрастно следил за происходящим. Не хватало алкоголя. Или только Чонгуку хотелось напиться, потому что он сделал что-то не так, но не понимал, что именно? Память напомнила старое «я надеялся, что ты ушёл». Чёрт побери, неужели Чон испортил их прекрасный отпуск этой бестолковой игрой? Через некоторое время пришёл Субин. Лиса сослалась на то, что «рандом её всё равно не жалует», и ушла. Наверно, к Сухён. Или нет. Неважно. Ничто не имеет значения, даже то, каким сосредоточенным стал Лиам, видимо, молящийся, чтобы бутылочка позволила поцеловаться с Субином. Пожалуй, стоит уйти. Они и пришли-то зря. Но Минхёк сидел. Надо предложить. А вдруг это будет трусостью? Чего Чонгуку бояться? Показаться более скучным, чем они? Такая жизнь не для него — и что с того? Он готов в этом признаться. Хотел посмотреть, чем живёт Минхёк, посмотрел — не его. Можно уходить. Бутылку начал раскручивать Джехён. Не хватало ещё, чтобы она указала на Чона или Минхёка. А вдруг Ли не пойдёт за ним? Ладно, он должен уйти. Чонгук решительно встал. — Простите, я переоценил свою полигамность, — он выдавил неискреннюю улыбку; бутылка остановилась на нём. — Последний поцелуй и иди, — стал подначивать мужской голос. Чон даже не проверил чей. Склонив голову вместо прощания, он поспешно вышел. Кажется, Минхёк, не пошёл за ним. Как жалко, должно быть, всё это выглядит. Но почему Чонгуку должно быть стыдно? Может, и не должно? Ему было весело, пока он не почувствовал напряжение Минхёка. Ли был недоволен. Чем? Почему? Наверно, Чону показалось. Может, вернуться? Чонгук влетел в номер, открывая мини-бар. Хотелось напиться из-за абсолютной потерянности, в которой не было ни одной точки, с помощью которой можно было бы выбраться на твёрдую почву понимания. Что с ним случилось, раз он предложил Минхёку сыграть, хотя сейчас они могли бы обниматься и чудесно проводить время наедине? — Придурок, что за вата у тебя вместо мозга? Если не понимаешь, что делаешь и почему, не делай! — выругался на себя Чонгук, плюхаясь в стоящее спиной ко входу кресло. Дверь открылась, Чон встал. — Меня пугает отсутствие у тебя твёрдых убеждений, — без прелюдий начал Минхёк. — Я говорил о границах, помнишь? У тебя их нет. Что угодно может быть допустимым, если красиво подать. Признаюсь, я тоже этим пользовался, но не думал, что это настолько… Что тебя настолько легко убедить. И ладно бы только мне — нет, кто угодно может перекроить твой мир под себя. Я не пытаюсь тебя задеть, просто… Что, если найдётся ещё один мудак с подвешенным языком, вроде меня или Тэхёна, и ты уйдёшь к нему — потому что он сможет обставить всё так, что это будет казаться нормальным, даже логичным? Пауза. Речь, получившаяся немного сбивчивой, как будто импровизированной, была проговорена про себя не один раз. В ней были десятки пунктов, и Минхёк выбирал, какие актуальны сейчас. — А ещё тот твой вопрос про свободный секс… Для тебя близость — не то же, что для меня. Ты легко и увлечённо отдаёшься, видишь человека, а не физическую потребность. И меня уничтожает мысль о том, чтобы ты с кем-то спал или целовался. Да и я… Ты, конечно, не заметил, но после переписки про Мунчоля, я ни с кем не целовался, кроме навязчивого Джехёна. Прочувствовал всем существом, как это может быть больно. Сказал бы, что не понимаю, почему мои поцелуи терпел ты, но, к сожалению, понимаю. Потому что на самом деле ты меня никогда не любил. Чонгук позволял Минхёку целоваться не только из-за желания сохранить отношения и угодить ему, но и из-за равнодушия. Чону просто всё равно, с кем будет Минхёк и будет ли. Чон допустил бы и секс, но тот вроде как выходит за рамки общественных норм, он на другом, более серьёзном уровне. Но любовь тут ни при чём. Неужели Чонгук действительно такой? Поддаётся чужому влиянию, легко забывая свои предпочтения? Вспомнился Сеул год назад. Алая буква, после которой Чонгук сначала легко последовал за Пьёнгоном, а потом — за Тэхёном. И только потом, когда им, как куклой, поуправляли все, кто мог, задумался о своём решении. — Ты… — Чонгук встал напротив Минхёка. Неправ? Разве? — Ты прав, — признал Чон. Ли поднял на него глаза. — То, что мной манипулируют, я понимаю, когда уже поздно. Я соглашаюсь почти со всем, потому что не люблю спорить, мне проще согласиться. Но я очень стараюсь это изменить, — Чонгук обнял Минхёка, закрывая глаза. — Не стоило идти — я понял. Но не надо делать из меня неразборчивую шлюху, готовую лечь под каждого, кто предложит. Не оскорбляй ни меня, ни себя такими словами. После того, как ты уехал, я принимаю решения сам. Не слушая мудаков. Не будь одним из тех, кого мне не стоит слушать. Минхёк погладил его по спине и поцеловал в плечо. Так нежно, что у Чона подкосились ноги. — Прости. Я не должен в тебе сомневаться, чтобы ты не сомневался в себе тоже. Но мы и правда зря пошли. Хотя интересно, как там Субин и Лиам. — Давай забудем всё плохое и поговорим о чём-нибудь не важном, но будоражащем воображение? — Тебе понравилось? — спросил вдруг Ли, переключая цвет настроения. Чон закрыл лицо руками. — Ты же и сам в курсе. — Ты предложил взбудоражить воображение — я этим и занимаюсь. Мне вот было мучительно, особенно эта рука на щеке Ынки… Бедняга прав: будь я злее, отыгрался бы на нём, хоть он и не виноват. Но, с другой стороны, в этом есть что-то… — Мне можешь не рассказывать. Я без конца думал, что я могу с тобой спать, а они — нет. Ли отстранился. — Злорадствовал ещё? Ты ужасный человек, — во взгляде Минхёка затеплился знакомый свет, и сердце Чонгука, в мучении трепетавшее последние полчаса, теперь забилось сладостно. — Очень плохой. Но не заставляй меня мыть полы. Минхёк легонько толкнул Чонгука к кровати. — За то, чтобы со мной спать, надо платить. — Я не так богат, как ты. Но… — Чона прервало смущение, которое обычно затыкало его похоть, но он всё-таки пересилил себя. Ему помог Чонгук-айдол из бара. — Но у меня, пожалуй, найдётся то, что может тебя заинтересовать. Одобряюще помычав, Минхёк навис над Чоном. Что за вечер? Почему такой запутанный и сложный? Но в то мгновение очевидным для Чонгука было лишь одно: — Я люблю тебя. Что бы ты там себе не думал. Я знаю, о чём ты молчишь. И в этом ты ошибаешься. Замерев, Минхёк уткнулся носом Чонгуку в плечо. — Мы же обо всём договорились? Никакой близости. Ни с кем. Чонгук глубоко вдохнул. Сильнее, чем секса, хотелось как-нибудь назвать Минхёка. Именно сейчас это необходимо. Другого такого момента не будет. Любимый? Нет, слишком, слишком, не то. Минмуни? Длинно. — Договорились, Муни, — Чон потёрся щекой о щёку Ли. Минхёк опустился ниже, ближе. — Моя личная маленькая луна. Свети только для меня. И больше никаких противоречий. Теперь Чонгука переполняла только любовь.