Ни о чём не жалеть

Чонгук набрал номер Минхёка. Ни на что не рассчитывал. Так, для очистки совести надо удостовериться, что «Аппарат абонента вык…» Сбросил. Ну да, конечно. Чтобы им не мешали. Наверно, для Минхёка это нормально. Он же сам говорил, что физическое — это чепуха. Но их последний разговор в Праге… Разве Ли не изменился? Они же договорились обо всём — значит, это осознанная измена? Если Джехён говорит правду, это не одноразовый секс, чтобы расслабиться (его Чонгук, пожалуй, даже простил бы?), это отношения, которые Минхёк выбрал вместо Чона и Юки. Не дождался, не дотерпел пару месяцев. Нет-нет, это просто невозможно. Джехён соврал. И Лиса, волчица в овечьей шкуре, добрый ангел, напавший на Чонгука именно в момент слабости Минхёка, говорила неправду. Они оба всё подстроили, некрасиво играют с игроком без оружия. А телефон, который Ли всегда старался держать включённым… Так получилось, это ничего, ничего не значит. «У него правда родинка на бедре в форме головы какого-то зверька?..» — Нет, нет, нет! — вслух стал повторять Чонгук, глотая подступающие слёзы. Глаза щипало, но что-то держало слёзы внутри, заставляло искать «за» и «против», требовало ответа, который Чон найдёт сам, раз к Минхёку обратиться невозможно. Чонгук использует свои аналитические способности, которые Ли так хвалил, и доберётся до истины. — Что-то случилось? — в комнату заглянул Кихён. — Ты говорил «нет»? Минэкин? Он в порядке? Калли́ превратился в более родного, более близкого в эту секунду Минэкина. Чонгук сделал глубокий вдох, силясь не прислонить к разрывающейся груди руку. — Да-да, Юки, всё хорошо, — пугающе спокойным голосом ответил Чонгук. — Тогда я спать... — Ю собрался уйти, но потом посмотрел встревоженно. — Ты же не врёшь? — искренность на детском лице едва не заставила Чонгука немедленно выдать все тайны, поделиться всеми горестями, рассказать всё, что его беспокоило за все годы знакомства, в которых Чонгук день за днём чувствовал себя серой мышью, недостойной сверкающего рубина; трусом, боявшимся не удержать рядом сияние Минхёка, который легко может найти другие предметы для своего света. В памяти всплыл Намджун и его такое точное «Скажи, сын… Я должен что-то знать?» Чонгук соврал тогда, соврёт и сейчас. — Всё хорошо, — повторил Чонгук. — Иди спать, Юки. — Но папа же знает, что может поговорить с Юки обо всём? — Кихён повернулся к Чону лицом, выглядя не на девять с половиной, а на уверенные девятнадцать. В такие мгновения Чонгук знал, что может говорить с Кихёном о взрослых вещах, и Ю не только поймёт, но и сможет поддержать, скажет именно то, что нужно его отцу, то, что сам хотел бы услышать в похожей ситуации. Но втягивать в отношения с Минхёком Кихёна Чонгук не хотел. Как будто он уже не втянул. Ведь если они расстанутся… Что станет с Кихёном, который лишится одного родителя? Даже Юки не верит в наши отношения. Может, потому что на самом деле их не было никогда? Лишь видимость, иллюзия. — Я благодарен, но… — Да, конечно, — кивнул Кихён, не дослушав. — Я не пойму, мне ведь девять, а вы такие взрослые и умные, куда мне. Да, конечно. — Не обижайся, Юки… — попросил Чонгук, глядя за уходящим Кихёном. Попытался встать, догнать, но тело не повиновалось. Силы, брошенные на то, чтобы сдержать эмоции при Ю, ослабили его. Добить его может только ссора с сыном. Тебе кто-то платит, чтобы меня добить? Чонгук яростно ударил себя ладонью по лбу. «Выметайся из моей головы!» — вопил Чон, но теперь про себя, чтобы Кихён не услышал, не вернулся, не потребовал правды. Чонгук и сам её не знает. Он лишь хочет разобраться и понять, что ему делать дальше. Как жить? Я точно знаю, что, если мы расстанемся, я никогда не соберу себя. «А что ты станешь делать, если расстанемся мы из-за тебя?!» Чон бессильно опустил руки, телефон выскользнул и, глухо стукнувшись, упал на пол. Чонгук зацепился за него взглядом. Апатия. Мысленная кома. Не хотелось двигаться, говорить, дышать. Если бы он дозвонился до Минхёка, не смог бы выдавить ни звука. Это он никогда не соберёт себя, потому что слишком привык к тому, что это серьёзно, навсегда. Господи, как же я люблю тебя. Это невыносимо. Неужели и это было ложью? Больше Чонгук не останавливался на том, что Лиса и Джехён — последние люди во вселенной, которых стоит слушать. Чон ждал ошибки от Минхёка, желал её — потому что скрипка велела отпустить Ли и начать жить свободно. Готовность к расставанию зрела в Чоне с того момента, когда он услышал голос музыки. Может, будь рядом кто-то спокойный, кто-то, кто усмирил бы его пыл (Чимин?), Чону напомнили бы, что не стоит доверять фотографиям и даже видео, учитывая специфику работы Минхёка, но Чонгук забыл о рациональности. Он не давал себе времени разобраться, находя аргумент против любого объяснения, накидывая только «против» и старательно игнорируя любые, даже более убедительные «за». Почему Лиса появилась сейчас? Даже если она вдруг увидела, рядом с кем работает («с лицемером, причиняющим боль тому, кто её не заслужил»; как будто боль нужно заслуживать), почему именно сейчас? Потому что раньше Минхёк держался. А потом он позвонил, сказал, что ему тяжело, и сорвался, как вольный зверь, сидевший полтора года на поводке. Нет, не полтора — все годы их отношений. И теперь он не видит ничего, кроме свободы, от которой отвык, по которой соскучился. Она застилает глаза, и зверь знает лишь инстинкты. Почему Минхёк заинтересовался тем Терри Голдом? Вокруг него были сотни красивых мужчин, геев, натуралов, бисексуалов. Выбирай любого. Почему он остановился на этом, если принять на веру то, что до чёртового Терри Минхёк был верен? Потому что «Америка — территория Джехёна». Он загнал Ли, чтобы сломать. Если не для себя, то хотя бы для кого-то ещё. Из принципа. Чтобы отомстить за свой несостоявшийся секс. Месть. Вот оно. Гадкое слово, красной каплей разбило что-то чёрное. Смерть Хёнджина, Феликс, вино — ассоциации. Чонгук помотал головой. Сумасшествие. А что, если всё это подстроил Тэхён? Сначала познакомил с Лисой, потом с Джехёном… Но зачем? Имел какие-то планы на Чонгука, сдружился с Минхёком, чтобы подобраться к нему? Неужели Ким настолько жесток, неужели он не понимает, чего это будет стоить Чону и Минхёку? Или понимает? И после всего станет надеяться, что Чонгук бросится к нему в объятия? Чон небрежно подобрал телефон и набрал номер Кима. Гудок. Второй. Третий. Автоответчик. Сбросил. Кто сходит с ума: Тэхён или Чонгук, решивший, что безобидный (кажущийся таковым?) Ким способен на такие манипуляции? Вектор настроения изменился. Может, не стоит реагировать так? Минхёк устал, он измучен и… К чёрту. Хватит оправдывать его распутство. Чонгук резко поднялся. Качнулся, словно пьяный. Его алкоголем стало предательство любимого человека. Дремавшая столько лет горячность, развлёкшая их в Праге, теперь стала приступом, импульсом, под действием которого когда-то появился Кихён. Вся мудрость лет, положительное спокойствие — всё пошло к чертям. Чонгук не пытался мыслить трезво, поддавался своему безумию. Потенциал новой личности, которой он так и не успел научиться управлять, требовал решительных действий, жаждал мести. У Чонгука редко бывают вспышки гнева, которые заходят дальше особенно едких фраз, но каждая запоминается. И эта запомнится. Телом руководило только разочарование. Боль в груди заменила логику и разумность. Надо отомстить. Только будет ли Минхёку больно? С Чангюном он был критичен: измены недопустимы. Потом появились лазейки, подготовленные для себя «мудаком с подвешенным языком»: душевную близость простить нельзя, а физическую… Чонгук окончательно запутался. Он заглянул к Кихёну. Тот спал и даже не шевельнулся, когда свет из коридора коснулся кровати. Аккуратно прикрыв за собой дверь, Чонгук обулся и вышел на улицу, вызывая такси. «Если хочешь кого-то найти на ночь, сходи в гей-бар, там с этим просто. Можно даже обойтись клубным туалетом». Полезный совет или напротив? Источник успокоения или бесповоротной трагедии, которая всё усугубит? Не озвучь Минхёк этот гимн похоти, разврата и неразборчивости (конечно, Калли́ знаток такой жизни), Чонгук не назвал бы таксисту адрес гей-бара, может, он даже не задумался бы о том, чтобы через физическое мстить душевному, а как обычно отдал бы все сомнения на растерзание разуму. Услышав адрес, таксист, парень лет двадцати пяти, посмотрел в зеркало заднего вида неопределённо. Пренебрежительно? Равнодушно? Заинтересованно, но смущённо? Знает ли он, что там находится? Чонгуку захотелось что-нибудь сказать или сделать; трахнуть этого бедолагу где-нибудь на обочине, сэкономить на выпивке, разобраться со всем как можно скорее. Но ему было мерзко уже от того факта, что он вообще куда-то едет, чтобы отомстить. Какая же это глупость. Он же не такой. Впрочем… Может, именно такой? Однажды случайный секс у Чонгука уже был. Правда, после него… Чон запустил руку в сумку. Там была пара презервативов Минхёка. «Не вздумай спать ни с кем без защиты». Ли предусмотрел всё, было даже что-то про измены, про дурость, страдания, без которых Минхёк не может позволить себя любить. Но разве должно это касаться Чонгука? В машине стало тесно и душно. Чон опустил стекло, вдохнул прохладный ночной воздух. Всё ещё хотелось разорвать горло — вдруг поможет? Тесно было внутри, а не снаружи. Все беды всегда внутри. Но в Праге Чонгуку стало легче, когда он вместе с Минхёком обратился к внешнему. Значит, он всё делает правильно? Нет же, остановись! Подумай: разве он мог так поступить с тобой? Но Чонгук не слышал настоящего себя, слышал только ребёнка, которого всегда отвергали. Мать, друзья, Тэхён. Почему Минхёк должен был стать исключением? Если бы Чонгук давал значимым вечерам своей жизни названия, этот он назвал бы «Осмысленная измена». Чон зол, расстроен, но не пьян, чтобы потом можно было оправдаться алкоголем. Даже если он выпьет, решение было принято путём размышлений. Бестолковых, но кого это волнует. Точно не Чонгука. Странная боль. Тоже осмысленная. Чонгук препарировал её, разложил перед собой, но сделал не меньше, а чётче. Видит каждый полосующий сердце клинок. Чонгук заказывает Бульвардье. Понравилась картинка — красное, как раз для него. За десять минут к нему подходят дважды. Должно быть, он выглядит привлекательно. Это немного расслабляет. Чон даже иногда забывает, зачем он здесь, просто наслаждается дешёвым вниманием, не думая о том, сколько раз так снимал кого-то Минхёк. Но пока Чон отшивает всех. Смотрит взглядом серийного убийцы, потому что не может перестроиться на что-то столь безобразное — одноразовый секс без чувств, физическая расплата для того, кто относился к сексу не трепетно, но как минимум с уважением. Зачем он выбрал методы Минхёка? Это жалко. Он мог бы порыться в сознании и сказать что-то отчаянное, громкое, сочинить обвинительную речь, которую Минхёк ни за что не сможет отбить. Но Чонгук — лягушка, которая сдаётся и тонет в молоке, вместо того чтобы бороться и пытаться выжить. Он разводит руки в стороны и прыгает с обрыва. Давно он этого не делал. Поможет ли секс? Нет. Лишь прибавит отвращение к себе. Но так даже лучше. Чону нечего терять, он потерял всё из-за чёртовой карьеры Минхёка. Он хочет возненавидеть себя этой ночью, переродиться снова. Надо бы скорее вернуться, вдруг Кихён проснётся — он будет напуган, оставшись в одиночестве. Или не будет, это же Кихён. Малыш распугает всех призраков и грабителей. Как бы он отреагировал на измену Минхёка? А Чонгука? В последнем он точно был бы разочарован — так же, как и сам Чон. И ладно. К чёрту всё и всех. Сегодня он будет эгоистом. Чонгук оборачивается к залу, ищет. Ему нужен тот, кого он возьмёт. Отдавать своё тело слишком грязно. Девяносто процентов людей перед ним — стереотипы о «типичных геях». Какой-то фейсконтроль? Прекрасно. Но в целом, Чону плевать, кто с ним будет — ему нужна жестянка, пустой сосуд, который он наполнит своей тоской. Никаких знакомств и отношений. Хватит. Вероятно, этот секс будет последним в его жизни. Но Чонгук не мог придумать, как ещё облегчить боль. Хорошая это идея или плохая? Неважно. Он сделает это, потому что так решил. А о последствиях подумает потом. Или не будет думать. К чёрту. — Ты один? — раздаётся слева, Чонгук смотрит туда. Смазливое лицо, которое он забудет сразу, как отвернётся. Такие обычно в роли пассива? Что значит «обычно», если всё происходящее — из ряда вон? Не может быть никакого «обычно». Конечно, один — что за тупой вопрос? Зачем приходить сюда с компанией? Со своим?.. — Ты снизу или сверху? — прямо спрашивает Чонгук. Голос из сознания. Что с ним? Почему он спрашивает что-то? Почему он ещё тут? Надо бежать. — Времени зря не теряешь? — одобрительно замечает жестянка. — А как ты хочешь? — он елейно, тошнотворно настолько, что Чонгук хочет влепить ему пощёчину, улыбается и смотрит исподлобья. Какая же пошлость. Как ты можешь быть настолько банальным? — Пришёл сюда забыться? — спрашивает собеседник. Действительно — зачем ему ответ? Ему всё равно. Всем всё равно. Забыться. Пожалуй. Жаль, не поможет. — Да. А ты часто тут бываешь? Как будто ему не плевать. Нужно хватать эту бестолочь и тащить туда, где получится раздеть. Вспомнился клуб в Пусане, лихорадочный Минхёк, а потом — Прага, изменившая Чона. Недопустимая нежность, направленная на Ли, далёкого и неверного, разлилась, парой капель попадая на что-то бубнящего человека перед ним. Чон не даёт ей проявиться. — Если честно, я не разговаривать сюда пришёл. Он пьян, но алкоголь лишь притупляет боль, оставляя её на месте, чтобы потом, когда он оглянется и осознает, что наделал, она стала ярче. — Торопишься? — Да, у меня… «…ребёнок остался один», — почти произносит Чон, но замолкает. Незачем пускать пустышку в личное пространство, она недостойна знать про драгоценного Кихёна. — Мы же не для бесед пришли, верно? — Чон растягивает губы в садистской улыбке и встаёт. Качнулся. Это кто-то другой, это не он. Впрочем, конечно, не он. Минхёк изменил его. Снова. — Люблю прямолинейных мужчин, — отвечает парень. Чонгук смеётся. Выглядит искренне, но смех нервный, надрывный. Смех повреждённого сознания. «Прямолинейный мужчина». Разве же это он? Смешно, смешно. И страшно. Что же ты делаешь, глупый? Остановись, пожалуйста, ты ещё можешь всё спасти!.. — Раз мы торопимся… — говорит незнакомец, увлекая Чона за собой, в сторону туалетов. Дальше Чонгук не слышит. Музыка становится оглушительной. «Мы». Мрак и порочность. Что он делает? Но это ведь не он виноват — это всё Минхёк. Как он мог так с ним поступить? Как он мог поступить так с ними? Боишься? За меня, за нас? Это главное. Слова, сказанные Минхёком, стучат в ушах, не попадая в ритм. Кричат на него, проклинают. Но Чон лишь отвечает на удар. Чего ещё ты хотел, Муни? В тесной туалетной кабинке удивительно чисто. Это как-то неправильно. Тут должно быть отвратительно — под стать ощущениям. Закрывается дверь; гадкая ухмылка на лице человека, опускающегося перед Чонгуком на колени. Чон смотрит вниз с ужасом. Брови сдвинуты, каждая мышца напряжена. Удовольствие? Откуда ему тут взяться. Хорошо, что безымянному парню нужны не эмоции. Он расстёгивает ширинку, приспускает джинсы и трусы. — Это ещё что такое? — обиженно надувает губы. Чонгук так подавлен, что плоть не реагирует на пустышку. — Кажется, кто-то не очень рад меня видеть. Хочется крикнуть «Конечно, потому что ты — ничтожество, готовое дать каждому!», но фразы застревают в горле, ведь Чонгук — такое же ничтожество, даже хуже. Незнакомец хотя бы не притворяется, что он лучше, чем он есть на самом деле. — Много болтаешь, — говорит чужой голос — голос Минхёка? — и Чон, взяв парня за затылок, тыкает его в свой пах. Влажное прикосновение пронзает всю сущность дикой болью. В глазах темнеет. Он умирает? Наверно, умирает. Что ещё это может быть? «Прямо сейчас он изменяет тебе». А Чонгук прямо сейчас убивает что-то очень ценное. Забавно, правда, Джехён? В паху становится жарче, но ослепляющая вспышка перед глазами заслоняет всё. Улыбающийся Минхёк; солнечный мальчик, неспособный совершить такую подлость. Нет, Минхёк не изменял. Это Чонгук изменяет ему. Новая вспышка. Как картинки перед смертью: секс, разговоры, наставления, закатанные глаза, улыбки, улыбки, улыбки. Что же ты творишь, что ты творишь? Зачем ты здесь? Что бы ни сделал Минхёк, это не должно стать поводом предавать себя. Чонгук грубо отталкивает жестянку и слышит, как её звон превращается в злобное «Придурок!», брошенное ему в спину. Первое верное решение за вечер.