Ни о чём не жалеть

Какофония мыслей превратилась в гробовую тишину. Что же он наделал? В сущности, ничего, вовремя одумался, потянул себя за ворот футболки, не дав спрыгнуть с крыши. Но Минхёк не простит его и за это. Чонгук сам себя не простит. Не стоило поддаваться эмоциям, слепой ярости, не дождавшись доказательств. Или он бросился мстить не зря? Минхёк ведь темпераментный (что это вообще значит, ты хотя бы знаешь?), он мог… Нет, не мог. Три жизни оборвались в один вечер. И это не исправить. Чонгук поехал домой на такси. Вышел за пару кварталов, чтобы пройтись, проветриться. Может, всё это сон? Не писала Лиса, не звонил Джехён, не говорил про Минхёка, не было этого безликого парня в барном туалете? Нет, всё это было. Слова, фотографии, видео, жестянка. Чонгук резко остановился и склонившись над газоном, закашлялся. Затошнило. Он выплюнул фантомную рвоту, сел на корточки, запустил пальцы в волосы. Это всё не по-настоящему. Это не может происходить на самом деле. Этот безумный вечер кончится, наступит утро, потом день. Всё будет в порядке. В порядке. Примитив в чистом виде, но на что-то глубокое Чона не хватало. Да и не поможет — зачем стараться. Ненависть к себе росла. Чонгук не чувствовал себя отомщённым, только грязным и испорченным. Он сам себя испортил этой импульсивностью. Гадко. Снова тошнило. Это всё так на него — того, кем он считал себя раньше, — не похоже. Но Чонгук слишком доверился своей новой беспутной версии, набросавшей новые привычки сверху, не обдумав их, не осознав. И вот к чему это привело — к выжженной на груди алой букве, от которой не избавиться, сменив одежду. Дома было тихо. Кихён всё ещё спал. Чонгук принял душ. Долго тёр мочалкой всё тело, особенно пах, старательно пытался избавиться от чувства осквернённой плоти, которое не исчезло и спустя двадцать минут. Пришлось прекратить. Чон пошёл на кухню. Каждый удар сердца отзывался в горле. Почему же так больно? Он проще перенёс бы растерзанное тело, чем эту неопределённость. Впрочем, он заслужил её. Заслужил любое наказание и примет его, если Минхёк его простит. Или к чёрту Минхёка? Если бы не он… Чонгуку было бы лучше? Было бы лучше, Чонгук? Он порылся в ящиках, нашёл виски, подаренный Минхёку много лет назад, сигареты. Сначала закурил. Лёгкие горели от вдыхаемого дыма. Другая боль, новая. Немного приятная. Чонгук добавил ей красок выпивкой. Стало хуже. А чего ты хотел? Хорошо уже не будет. Чон пил, пепелил одну сигарету за другой. Кихён будет ругать его. Он не любит этот запах, но терпит на Минхёке, потому что ему это надо. «Мне тоже надо, Юки», — пронеслось в голове. Чонгук опустился на пол, согнул ноги и уткнулся в колени. Заплакал. Хотелось выть, но он плакал тихо, лишь иногда сотрясаясь, чтобы вдохнуть, когда невыносимо хотелось задохнуться. Что же это? Почему. Почему! Почему? Сколько сейчас у Минхёка? День? Или утро? Часы показали два. Значит, у Минхёка десять утра. Чонгук набрал его номер. «Аппарат абонента…» Почему так долго? Может, что-то случилось? Неужели этот Терри так увлёк его? Не было никакого Терри, очнись. Ревность разрасталась полтора года разлуки, затуманивала твой разум, прерываясь на короткие передышки логичности, и достигла своего апогея. Потому что ты позволял ей расти, кормил её своей неуверенностью и всегда был слишком занят собой, чтобы подумать о нём. Всё подстроил Джехён, используя Лису, такую простую и откровенную, как навигатор, чтобы выбирать мгновения и точки наибольшей уязвимости. Знает ли Минхёк, что его «единственный друг» — предатель? Или всё это — попытки Чонгука переложить ответственность на кого-то другого? Он всегда так делал: искал виноватого или того, кто всё исправит. Вспомнилась Джин-Хо. Она бы посоветовала, что делать, она бы помогла, спасла его мир, ведь она умела это делать. Смутное детское воспоминание. Ссора родителей. Кто-то кому-то изменил? Или ему это лишь приснилось? Нет, ему не нужна ни Джин-Хо, не нужен Чимин, Намджун или Тэхён. Нужен только Кихён. И немного Минхёк. Но лишь совсем немного, иначе он не позволил бы себе поверить манипуляторам. Может, зря он так драматизирует? Захотелось, чтобы Минхёк действительно ему изменил. Тогда жертвой будет он, а не Ли, тогда Чон будет в позиции власти — он будет решать судьбу отношений, но в реальности, чёрт побери, всё работает не так. Нельзя просто уйти или выгнать и жить одному. Минхёк имел слишком большое значение не только для Чонгука, но и для Кихёна. Как будет жить он? Вот о чём стоило беспокоиться, прежде чем ехать в бар и мстить. Разбитое сердце взрослого — ничто, по сравнению с восприимчивым сердцем ребёнка. Особенно такого, как Кихён, творца, талант которого может не пережить расставание родителей. И неважно, из-за кого оно случится. Не допивая виски, Чонгук взял сигареты и ушёл в комнату. Опустился в кресло, продолжая курить. Привычка дикая, но приятная. Теперь он станет курить больше. Кто знает почему; просто Чонгук так чувствует. Неважно, из-за кого они расстанутся, важно, что они расстанутся. Это будут не месяцы ожидания; наступит та самая жизнь, которой он так боялся, когда Минхёк уезжал. Ком в горле, старый знакомый, предложил жгучую мысль: теперь Калли́ будет спать с кем угодно. Хорошо ему, должно быть, он ведь так этого хотел. Или не хотел. Это больше не твоя забота. Минхёк будет сам по себе. Никаких фотографий, историй, рассказов, шуток. Ничего. Побитый судьбой романтик получит ещё один удар от самого близкого человека. Что же ты натворил… Чон смотрел перед собой. Окно, тумбочка Минхёка, кровать, тумбочка Чона, шкаф, дверь, два кресла, столик. Минимализм. «Калли́ обставлял? И что он в тебе нашёл?» И действительно — что? Зачем Минхёк оставался с Чонгуком, если и сам понимал, что рано или поздно его неуверенность в себе приведёт к катастрофе? Надеялся это изменить или влюбился настолько бесповоротно, что забыл о самосохранении? После поцелуя с Тэхёном Чон боялся расставания, готовился к нему, но тогда паника была на уровень ниже. Он знал, что Минхёк простит. Так же сейчас он не сомневался, что всё кончено. Чонгуку не на что рассчитывать. Минхёк не простит не за измену, а за недоверие, вопрос, который вставал между ними тысячу раз. «Тот вечер в ноябре стоил мне слишком много. Я больше не могу быть уверенным в тебе и себе». С той ссоры начались изменения в Чоне, но закончиться они не успели. Щелчок пальцев перенёс сознание на кровать. Чонгук спал удивительно крепко. Наверно, это алкоголь. Коктейль в баре, потом виски. И сигареты. Вдруг он не потушил одну и уже умирает в огне? Страшнее всего было за Кихёна, не за себя. Себя не жалко. Человек, который всегда только брал, не давая ничего в ответ, имея то, что может дать, но оставляя всё себе — он не заслужил жалости. Ни о чём не жалеть — так он говорил себе когда-то? Иногда жалеть стоит — чтобы не совершать ошибки, способные погубить. Или быть тем, кто не делает то, о чём стоит жалеть. Но это не о Чонгуке, не о той личности, которая снова последовала за чужаками. Утром Чон проснулся другим человеком. Полчаса лежал в постели, вспоминал вечер, Джехёна, думал о Минхёке. Из комнаты Кихёна донеслась музыка. Тихая, осторожная — после столкновений с Ирон Ю стал играть иначе. Ирон… Может, удочерить её, чтобы, оставшись без Минхёка, страдать не так сильно? У Чона будет сразу два ребёнка. Ещё больше дел и ответственности. Глупость. О чём речь, если он и одного-то научился слышать лишь недавно. К тому же Кихёну вряд ли нужна сестра, которая его обходит. Сейчас нужно думать не о ней. Но Чонгук, как в вечер, когда Минхёк остался на ночь у Тэхёна, позволял любой чепухе занимать себя. Ирон, музыка, работа. Работа… Чонгук вдруг понял, что он уволится. Прямо сегодня. Проект почти завершён, лучше дня не найти, решимость ведёт его или… Или это снова горячность, слушать которую нельзя? Нет, он размышлял об этом сотню раз, хватит тянуть. На что они будут жить? Чонгук мог бы пойти на конюшню, ухаживать за лошадьми. Работа физическая, грязная, но он ведь любит животных. Или уже нет. Чонгук с особенным отчаянием прочувствовал, как любит, обожает театр. Не представляет себя без него. Потому что он ассоциируется с Минхёком? Стоит хотя бы попробовать. Пойти гардеробщиком, уборщиком, работником сцены. Кем угодно, лишь бы продлить свою агонию. А если не получится, жить на старые сбережения и деньги Джин-Хо, которые Чонгук не трогал с её смерти, и надеяться, что он найдёт работу, которая не будет его тяготить. Импульсивность и безответственность? Чонгук впервые понимал, что происходит в его жизни. Никакого тумана. Всё предельно, кристально чисто. Чон быстро умылся, зашёл к Кихёну, тот коротко махнул рукой, не отвлекаясь от книги — обиделся. Чонгук не стал ничего говорить. Все разговоры на вечер. Он позвонит Минхёку, будет звонить, пока тот не возьмёт трубку, расскажет всё, спросит, зря это сделал или нет, удостоверится, что зря, а потом… Как-нибудь выкрутится. Сочинит на ходу. Или, может, по пути на работу или с работы. Что же, он теперь будет безработным? Это не пугало, а грело. Чон стал думать, что выбрал свою специальность назло — чтобы быть человеком науки, а не искусства. Бесполезный детский бунт, стоивший ему тридцати лет счастливого существования, в которых он заперся, чтобы не быть таким, каким его хотели видеть, чтобы не бояться не оправдать ожидания. Лучшая защита — нападение, но тебе не нужно защищаться, если тебя никто не бьёт. Ты можешь больше не бежать. На работе уговорили взять перерыв. Месяц для размышлений. Чонгук не стал спорить, но согласился не пассивно. Посоветовал найти кого-нибудь себе на замену — на всякий случай; он, если что, не пропадёт. Первое осмысленное решение новой личности, появившейся за короткую ночь, закончившую становление из-за несостоявшейся измены. Чонгук наконец освободил её. Впервые жить хотелось. Дома Чонгук был в начале шестого. Закончил старые дела, потом немного прогулялся, поел мороженого. Странный получился день. Но Чон был им доволен, несмотря на тяжесть в груди. Та усилилась, когда к нему выбежал Кихён и шёпотом попросил не шуметь. — Минэкин вернулся! — радостно сообщил он. Чонгук даже не улыбнулся. Не получилось. Лежащий на постели Минхёк объяснил всё. Не сам — он спал, — но Чонгук ответил на все свои вопросы, разрешил все сомнения. Минхёк отключил телефон, пока был в самолёте. Не предупредил — хотел сделать сюрприз. Должно быть, спал все четырнадцать часов полёта, потому что последние две недели, недели молчания, работал без выходных и нормального сна, чтобы раньше со всем разобраться. Видел, что всё разваливается, решил, что сможет всё спасти, если приедет раньше. Родинку видела Лиса, крыса на корабле Минхёка, передавшая эту информацию Джехёну. А Терри Голд… Минхёк, вероятно, даже не вспомнит его. Флиртовал ради работы, скажем, Джехён попросил, потому что у них ужасные отношения, а его издательство имеет большой вес в индустрии. Надо было мотивировать написать хорошо. Бледный похудевший Минхёк спал безмятежно, а Чонгук был просто рад, что не застал встречу Ли с сыном. Это разбило бы его. Чон ополоснулся и лёг рядом. Кихён, походив под дверью, вошёл и попросился между ними. Как сказать ему, что Чон всё разрушил? Как насладиться этими минутами, зная, что за ними будут годы одиночества? Или нет? Когда-то Чонгук пророчил себе разбитое сердце с Тэхёном, но оно восстановилось и было отдано другому. Поцелуи, измены, общий быт, работа, секс, отпуск, цепочка, кольцо. Сердце ёкнуло. Чонгук взял руку Минхёка, его прекрасного Минхёка, и прислонил к губам. Прости, пожалуйста, прости!.. Чонгук уснул. Спал беспокойно, чувствовал прикосновения, кажущиеся ударами, но не желал открывать глаза, зная, что придётся поговорить с Минхёком. Когда Чон уговорил себя очнуться, было темно. Слабый свет ламп у кровати освещал читавшего рядом Минхёка. От него вкусно пахло шампунями, светлые хлопковые штаны и свободная рубашка делали его особенно красивым. Чонгук ощутил всепоглощающую безысходность. Уснуть бы снова. — Как только приземлился мой самолёт, позвонила Лиса. Извинилась — неискренне, фальшиво, звонила, чтобы позлорадствовать, — что шпионила для Джехёна, когда я был уверен, что она мой друг, — заговорил Минхёк, откладывая планшет. — Не знаю, что задело меня сильнее: то, что я не разглядел врага, или то, чего нам будет это стоить, — он сделал паузу, достал две сигареты, одну протянул Чонгуку, закурил, дал Чону зажигалку, не комментируя его пристрастие к курению даже взглядом. — Юки сказал, ты уходил ночью. Вернулся около двух. И виски, сигареты на кухне… — глубокая затяжка, а потом повёрнутое к Чонгуку серьёзное лицо. В глазах Ли было настолько громкое разочарование, что Чонгук немедленно вспомнил Тэхёна: серые глаза, скрывающие мрак, улыбка, контрастирующая с грустью во взгляде. Карие глаза Минхёка повторили эту печаль, переняв её голубоватый свет. — Что ты сделал? Что-то в воздухе беззвучно взорвалось. Во всей фигуре Минхёка была та же боль, что и у Чонгука, но более красивая, театральная. Сам он когда-то говорил так про Тэхёна, и теперь Чон увидел, что он имел в виду. Настоящее горе, неприкрытое улыбкой и громкими словами. Истинная боль, чёрным пятном расходящаяся по комнате. Момент. В нём было сосредоточено так много боли. — Спрошу на всякий случай, вдруг ещё удастся выплыть, — Чон отвернулся, откладывая сигарету. — Ты же мне не изменял? — Ты знаешь. — Не изменял, — немедленно сказал Чонгук, не сомневаясь в ответе. — Потому что любишь. И потому что ты чертовски уставал. Минхёк помолчал. — Расскажи, что произошло. Чонгук потёр пальцами лоб, потом глаза. Тяжёлый вдох, измученный выдох. Чонгук так истерзал себя за вечер, что не чувствовал ничего нового. Боль и пустота в груди, к которым он начал привыкать. — Джехён позвонил, сказал, что ты спишь с каким-то там Терри Голдом. «Проверь, телефон отключен». А ты же никогда его не отключаешь. Вот я и… Как это назвать? Когда такие поступки становятся привычкой, их уже не оправдать. — И что было после звонка? — бесстрастно спросил Минхёк. Чонгука восхищало и пугало его спокойствие. Он взглянул на мраморное лицо Ли. Волосы встали дыбом. Таким Минхёка он видел только в ночь смерти Хёнджина. Хотелось молить о прощении, но толку… Минхёку оно не нужно. Нужно что-то другое, о чём Чон пока не догадывается. — Я взял такси, поехал в гей-бар. Первое, что выдал поисковик. Подальше от дома, конечно. Самое жуткое для меня сейчас не то, как плохо было из-за твоего лицемерия — что по телефону ты говоришь одно, а в реальности делаешь совсем другое, — а то, что я даже не задумался о твоей верности. То есть просто принял без разбора: ты изменяешь. Я ведь так хотел в это поверить, подсознательно ждал, когда это наконец проявится, не верил, что можно меня полюб… — Хватит себя жалеть, — перебил Минхёк, заткнув старого Чонгука, который снова попытался взять контроль. — Займись этим, когда я уйду. «…а лучше научись жить без жалости к себе», — прозвучало неозвученное в двух сознаниях. — Посидел в баре сколько-то, не знаю, может, минут двадцать, — послушно продолжил Чонгук, Ли снова перебил. — Никто не подходил? — Подходили, я отшивал. — И кто же стал счастливчиком? — Я… — Чонгук развёл руками и шумно выдохнул. Зачем они говорят об этом? — Я не знаю, как отвечать. Фотографии я не делал, внешность не запомнил, имя не узнавал. Спросил только, сверху он или снизу. Минхёк тяжело усмехнулся, сделал затяжку. — И что он ответил? — Универсал. — Так и сказал? Чонгук поморщился. — Нет, сказал банальную пошлость, от которой стало ещё более тошно. — Что-нибудь, вроде «А как бы тебе хотелось?» — угадал Минхёк. — Ничего не меняется, — вздохнул, туша сигарету. Хотелось что-то добавить, объясниться, но все ответы были в воздухе, Минхёк их знал. Чувства, желания, роли. Он лишь уточнял детали. — Он потащил меня в туалет, попытался сделать минет, у меня не встал, и я ушёл. Зазвонил телефон Минхёка. Он без интереса глянул на экран и сбросил. — Я сам дурак, — сказал Ли. — Верил, что смогу что-то изменить, если буду очень-очень стараться. Что ты забудешь Тэхёна, полюбишь меня, всецело доверишься. Он медленно взял планшет и встал с кровати. Чонгук очень боялся этого момента. Теперь Минхёк уйдёт, всё бесповоротно изменится, а Чон так соскучился, хотел побыть рядом ещё хоть немного, раз до конца жизни не выходит. — Может, мы… — начал Чон, зная, что в их вселенной Минхёк не останется с ним. — Не могу. Не хочу. Никакой любви не хватит, чтобы тебя изменить. Моей вот, видишь, не хватило. Не могу больше. Прости. Я сделал для тебя всё, что мог. Дальше живи сам. И я поживу. Для себя. Кихёна жалко, но даже ради него… — он тяжело сглотнул, выпрямившись, надел маску, скрывая настоящего себя, ранимого и искреннего, от посторонних навсегда, и посмотрел на Чона. — Мы научимся сосуществовать друг с другом ради него. Будь счастлив. Может, без меня ты наконец себя найдёшь, — Ли поклонился, официально, так, как он никогда не делал прежде, и вышел. В коридоре послышался голос Кихёна, что-то неразборчивое. Чонгук закрыл лицо руками. Что они, прощаются? Ю воспринимает это легко. Может, и Чону стоит реагировать так же? Может, это не так уж и страшно? Может, они расстаются лишь на время? Или Минхёк соврал Кихёну и не сказал, что уходит навсегда? Захлопнутая дверь, шаги, тишина. Теперь точно конец.