Ни о чём не жалеть

«Не волнуйся, я умру не от табака, а от разбитого тобой сердца». Вот я и разбил твоё сердце, Муни. Как ты и предсказывал. Чонгук положил телефон на кровать и, закрыв ладонью глаза, отвернулся. Терпи. Он уйдёт — тогда хоть разрыдайся. Нельзя показывать, как тебе больно. — Это я, — Кихён посмотрел на отца и взял телефон, поднося к лицу. — Я хотел бы увидеться, если ты… — Конечно! — перебил Минхёк. — Я… — он то ли кашлянул, то ли поперхнулся, сделал глубокий вдох, постарался говорить спокойнее, как будто хоть кто-то из участников разговора не понимал, что он не ждал этого звонка, но безумно на него надеялся. — Когда? Мне отправить водителя или я могу за тобой приехать? Чон замер. Как бы сильно он не беспокоился за Кихёна, он всё ещё любил, обожал Минхёка и был бы благодарен, если бы Ю выбрал водителя. — Водителя, — без раздумий ответил Кихён. — Сейчас. Я хорошо поработал и собираюсь отдохнуть. Минхёк с улыбкой — это было слышно — сказал лишь одно слово: «Спасибо». Слабый. Привязанность всех делает слабыми, даже Муни, хоть ты и думал, что тебя не сломать. Нажав кнопку отбоя, Кихён положил телефон рядом с Чонгуком. Чон ощутил, что приход Кихёна, звонок — всё было не просто так. Маленький тиран, когда-то удивлявший изощрённостью своих манипуляций, лишь подготовил отца к чему-то более значимому. — Я очень… — Ю сдвинул брови. — Я пытаюсь понять, что произошло. Мне нравится Ирон, — он глянул на Чонгука, признался в чём-то настолько интимном, что у самого перехватило дыхание, а потом уткнулся в пол. — Очень странное чувство. Я не могу его взять и разложить перед собой, оно просто есть, — запутавшись, Ю помолчал. Чонгук с замершим сердцем ждал. — Это, симпатия, любовь — то, что чувствуете вы? Я читал, что люди терпят друг друга, живут, потому что это выгодно и удобно. Но ведь это не про вас? Почему же вы не вместе? Что может случиться, чтобы влюблённые расстались? Как это работает? Я постоянно думаю… Кто-то ошибся, или вы разлюбили, или… Я не знаю, не понимаю. Вернее, понимаю, много вещей, которые мешают и вообще… — он вздохнул и встал. — Я хочу знать: есть ли хоть какой-то шанс, что мы будем вместе снова? Хотя бы самый маленький. Я же вижу, как вы… что вы делаете, когда я говорю про вас. Тебе про Мими, ему про тебя. Что такого страшного вы натворили? — Кихён посмотрел серьёзно, обезоруживал по всем фронтам. Этот разговор напомнил беседу о том, где их мама. Тогда для страховки у Чонгука был Минхёк, а теперь — беспросветная самостоятельность. Мими… Старые прозвища, безысходная отсылка к детству, безопасному времени, когда мы были семьёй. Как тебе сказать, Юки? Хотел бы и я знать, есть ли у нас шансы сойтись. Чонгук взял руки Кихёна в свои, крепко сжимая. — В неопределённости жить трудно, дружок, нам тоже, но никто не знает, что будет дальше. Думаю, мы оба хотели бы сойтись, но пока что-то нам мешает. Кихён дёрнул плечом. — Пойду соберусь, — он высвободился. Чонгук кивнул. Я сказал то, что ты хотел услышать, малыш? Ты любишь правду — держи. А то, что она такая неоднозначная… Добро пожаловать во взрослую жизнь, в которой чёрное и белое существует лишь в оттенках. Скажешь ли ты это Муни? Что ответит тебе он? Есть ли у нас будущее? Что нам мешает? Молчаливое смирение, с которым они жили первое время, развилось в кризис, стоивший многих мучительных минут бездействия и безнадёжности. Чонгуку казалось, что это не кончится никогда, но кризис прошёл, и драма пошла на спад. Для всех. Кихён постепенно возвращался к жизни. Медленно и нехотя, через силу, но упрямо. Он заставлял себя играть каждый день; хотя бы пять минут. Может, они превратятся в полчаса или час? Иногда превращались. Муни завершил то, что начал ты. Мы все хорошо постарались. В один из звонков Кихён рассказал про Бомгю. Чонгук немного напрягся. А как же Ирон? Кихён с такой трогательной робостью поделился своей симпатией, что Чон иногда вспоминал его интонации перед сном, думая о том, что эта история не кончится так, как у него с Тэхёном. Кихён во многом был взрослее и мудрее; сказав, что ему кто-то нравится, он не поддался горячке, а озвучил осмысленное чувство. И вдруг какой-то Бомгю. Где Ю вообще его нашёл? — У меня давно такого не было, — заговорил Кихён. — Даже как-то не по себе, что я так долго не хотел с ним знакомиться. Но ничего, я отыграюсь… — он посмеялся. — Каламбур. Люблю каламбуры. Ах, Бомгю — это пианино в квартире Муни? — Я очень рад за тебя, — сказал Чонгук. Кихён закатил глаза. Как в старые добрые времена. Видимо, этот перерыв пошёл тебе на пользу, дружок? — Вы такие одинаковые иногда — аж бесит. Чон неуверенно улыбнулся. Каким-то неуловимым мыслям, которые возвращали желание жить. Лишь одно не давало Чонгуку покоя. Он узнал, что у Калли́ премьера в марте и новый мировой тур с конца июня. Теперь никто тебя не держит, Муни. Осознание того, что Минхёк уедет и будет жить своей жизнью где-то невообразимо далеко, неизменно причиняло сильную боль. Чонгук всё ещё не мог смириться с тем, что они действительно расстались и он может рассчитывать лишь на крохи информации, которая всегда привязана к Кихёну. Не говоря обо всём остальном, вроде близости; душевной — она сводит меня с ума. Как воспримет новое расставание Ю? Он сильно изменился после недель задумчивости, и Чонгук был уверен, что Кихён сможет его пережить (А ты?) Но вдруг Ю решит поехать с Калли́? И тогда одиноким останется Чонгук. Любая фантазия была отвратительной; Чон не видел ни одного сценария, в котором ему будет хотя бы терпимо. Не будет. Последним важным этапом принятия новой жизни для Чонгука стала работа. Один из пунктов неопределённости наконец перестал тяготить. Чон уже начал подыскивать другие варианты, когда в одном из мелких театров его неожиданно спросили: — Ты умеешь петь? — пытливый взгляд требовал ответа, обязательно утвердительного. Чон рассеянно кивнул. Умеешь? Поёшь в душе, несколько раз пел при Муни, он тебя хвалил, но это не показатель. — Ну-ка, — собеседница показала в воздухе неопределённую фигуру. Петь? И что? Думай активнее, а то тебя выпрут и отсюда. Чонгук, ища подсказки, огляделся, перебрал в памяти залы, в которых был, большие, как на концертах у Тэхёна, поменьше, как в театре Минхёка или на конкурсах сына. Это помещение отличалось кардинально: тёмные стены, антураж, теснота. Happy birthday? Jingle bells? Last Christmas? Ты слова-то знаешь? Из головы вылетело всё, а потом Чон вернулся к воспоминанию, в котором осознанно пел впервые. После дня рождения Минхёка. Пытался помириться, прикоснулся к энергии вселенной, позволил себя поглотить. Чонгук спел отрывок из того вечера. — Премьером тебе не быть, но на роль конфиданта, если повезёт, попасть можешь, — девушка протянула ему руку. — Чон Сомин. Режиссёр «Убежища». Маленький репертуар, маленькая труппа. У нас все очень дружелюбные, поэтому платят копейки. Если ты пришёл за деньгами, а не за искусством и идеей, как мы, лучше уходи сразу. Ну что, ты в деле? Деньги или искусство? Разве это выбор. — Определённо, — ответил Чонгук. Уверенное пожатие Сомин было приятным. Тебя тянет к определённым людям, да? Те же грабли, но в женской версии. Может, тут тебе повезёт? Но влечение к Сомин было блёклым, бесцветным — совсем не таким, как к Тэхёну и Минхёку, базовый рефлекс, приведший к ночи с Чиён — не больше. Чонгуку не нужно было привыкать. Он пришёл туда, где его приняли сразу. Фортуна любит тебя. Ему вообще везло со знакомыми, не считая неприятных экземпляров, вроде Чиён и Джехёна с Лисой. Далёкие от его ценностей и жизненной позиции личности обычно отсеивались сразу. Кухня Убежища отличалась от того, к чему Чонгук привык у Калли́. Как и у Ли, труппа Сомин боготворила свою начальницу, но это было не только уважение, но и дружеская искренность, не боящаяся иногда жёстких шуток. Сомин пускала артистов в свою жизнь дальше, чем Калли́. Значимым плюсом нового места, изменившим распорядок дня, маршруты, любимые кафе и магазины, было то, что оно лишало возможности думать о себе, Минхёке, даже Кихёне. В положительном ключе — работа позволила отсеять лишнее и сосредоточиться на главном: счастье может простым и даже примитивным, если его искать и не зацикливаться на прошлом. Чонгуку было комфортно среди театральных терминов. Кокет, мизансцена, лирик, конфидант, премьер — Минхёк познакомил его со многими аспектами своей работы. Обычно Чонгук слушал невнимательно, но в подсознании информация откладывалась. Видимо, чтобы однажды помочь ему начать новую жизнь. Никто не спрашивал Чонгука об опыте. Ему дали слова, описали контекст. «Нет, не твоё. Ты слишком… сладенький». Дали другую роль, пара реплик и песня. «А вот это тебе подходит». Для Чонгука всё было в новинку, поэтому он соглашался безропотно. Сюжет постановки повествовал о колдуне, влюбившемся в девушку из семейства ведьм, которое его прокляло; Чон был одним из подмастерьев главного героя. К мистике Чонгук относился равнодушно, но ему нравилась атмосфера, новые знакомые, особенно Сомин, которая проявляла к нему интерес. Внимание красивой девушки тешило самолюбие, но бóльших успехов у Чонгука мог бы добиться Оли, реши он стать геем. Но он был увлечён Сомин. А вот и локальные драмы, которых ты так жаждал. Когда Чонгук привёл сына впервые, никто не задавал неудобных вопросов и не лез не в своё дело. Ребёнок и ладно. «Если не будет мешать, мы открыты для людей всех возрастов». Очень по-европейски — уважение к личному пространству и тактичность. Кихёна такая позиция тоже устраивала. Он, как и отец, тянулся к ярким личностям и творческим профессиям. Творец оставался творцом, несмотря на музыкальное молчание. Чонгук заметил, что эта работа возродила страсть к жизни не только в нём, но и в сыне. Театр Калли́, в котором Ю часто бывал, очевидно, давил своей помпезностью; Кихёна привлекала новая кровь. Пару раз он даже приносил скрипку — развлекал слушателей, посыпающих его похвалами. А ещё Ю неожиданно раскрыл в себе талант кутюрье. Обращал внимание на сценическую одежду больше, чем на любую другую сторону постановок, стал изучать этот вопрос и нашёл для себя курсы. Серьёзный подход. Чон вспомнил свой комментарий относительно того, что Минхёк мог бы стать восхитительным создателем костюмов, и тот день, когда это сказал; первый день рождения сына, Тэхён, Чиён, драма. Может, мы привили тебе эту черту, Юки? В свободные часы Чонгук иногда посещал Ирон. После признания сына, взгляд Чона на неё изменился. Чонгук пытался увидеть в малышке хотя бы намёк на взаимность, но Кихёна Ирон воспринимала только как друга, коллегу, брата, без какого-либо романтического подтекста. Не везёт нашей семье с женщинами, дружок. Или вы ещё слишком молоды? Чонгук очень боялся, что кто-то, кто угодно (как будто нас не хватило) заставит его сына страдать. Именно та боль, которая появляется из-за собственных предпочтений, почему-то казалась самой страшной. Минхёк и Чонгук не встречались, по телефону обсуждали только планы на Кихёна. Чон чувствовал обоюдное желание сделать разговор липким, спросить что-нибудь личное, но это вернуло бы их в то время, когда, просыпаясь, Чонгук думал не о планах, а о том, что делать с Кихёном и ноющим сердцем. Кому это надо. Чонгук ходил в театр с удовольствием. Работал, изредка общался с артистами за пределами репетиций. Чонгук не убеждал себя, что ему непременно нужно с кем-то общаться. Он просто достиг того состояния, когда дружить было интересно. Бедный Чимин: он получил от Чонгука несопоставимо мало, учитывая его старания. Чон оправдывал себя тем, что не нуждался в отношениях и попадал в них случайно. Дружеские, рабочие, родительские, романтические. Он никогда не вступал в них осознанно, и все детские проблемы вылезали наружу в виде сомнительных влюблённостей и увлечений. У него не было ни одного партнёра по возрасту. Всё время Чонгук искал что-то у других, впитывал, стремясь стать целостным. Но теперь он не думал о будущем или прошлом, не ставил для себя рамки и не выбирал специфические ориентиры; жил так, как велело сердце. А оно у него всегда было мудрым, он просто боялся ему довериться. В одну из пятниц Сомин позвала всех посидеть в кафе, вроде как отпраздновать конец рабочей недели. Чон согласился. Кихён был у Минхёка, а сам Чонгук, признаться, был бы совсем не против… нет, не секса. Вечера в славной компании, в компании Сомин. Глядя на неё, Чонгук невольно вспоминал картинки из детства. Мама, папа, дети, мальчик и девочка. Идеальный сценарий, который он уже не выбрал. Может, тоже из-за внутреннего бунта, как было с музыкой? И только сейчас, когда ему уже тридцать, он узнает, какой должна быть его жизнь, нырнёт в общественные стандарты и обнаружит, что они созданы и для него, что чудесная белая ворона, которой Тэхён считал его в самую первую поездку в Пусан — это не он, а кто-то другой, слабый человек, который, совершая ошибки, бежал к кому-то, чтобы их решили за него? Сначала болтали о постановке. Маленький театр отличался от масштабов творчества Калли́ не только размером труппы, но и временем для подготовки. На «Алую букву» Минхёк потратил больше года, а у Сомин было всего два месяца, в середине сентября должна была состояться премьера. И именно это слово спровоцировало другую тему. — Калли́ готовит тур, вы слышали? — спросил Лэй, главная звезда Убежища. Чонгук инстинктивно выпрямился, ненадолго выпав из дальнейших обсуждений. Хотел бы не слышать, но Кихён часто жаловался, что Калли́ всё время занят. Калли́. Одна из многочисленных личин артиста. В отношениях с Чоном Ли показал все свои маски, прошёл все стадии. Случайный Минхёк, блистательный Калли́, заботливый Минэкин, похотливый Минмин, отзывчивый Минмун. И Муни. Моя драгоценная утерянная Луна. Для кого ты светишь теперь? Чонгук вслушался в беседу. — Кто-нибудь знает его настоящее имя? Тишина. Может, блеснуть? — Ли Минхёк. Все повернулись к Чону. Мина, самая тихая участница труппы, усмехнулась. Минхёк — персона довольно знаменитая не только в узких кругах. Когда карьера Ли ограничивалась рамками его театра, о Чонгуке знали, но потом информацию о его наличии в жизни Калли́ подчистили. Но Мина успела её увидеть? Может, она не менее преданный поклонник, чем Чонгук? Правда, поклонник ли он? Такой фокус на работе Минхёка вынудило сделать расставание. — Ууу, у нас тут, похоже, завёлся фанат? — посмеялась Чжоу, бессменная сценическая напарница Лэя. Допустим. — Можно и так сказать. Я был на его самом первом самостоятельном спектакле в роли режиссёра. И это правда. Бесконечные двенадцать лет назад. Осень, приложение, Тэхён. Нет, какой к чёрту Тэхён. Причина была не в нём, а в крыльях бабочки, взмах которых может изменить всё. — Ого! И на вечеринках после премьер? Видел его вблизи? Так близко — вы даже не можете представить. Самого разного. Уставшего, вдохновлённого, спящего, возбуждённого, злого; в разных местах и позах. Одну, правда, Минхёк всё-таки приберёг для себя. Или для кого-то другого. Сейчас он, конечно, пользуется своей привлекательностью, получает всё, что недополучил, пока был в отношениях. Может, один из его многочисленных любовников взял над ним верх? Вряд ли Калли́ кому-то это позволит. Он привык всё контролировать. Он не знакомится с теми, кто может отказать, не позволяет причинять ему боль. Ты был печальным исключением. — Да, конечно. Мы болтали много раз. Можно ещё сказать, что Калли́ не кумир, а скорее любовь всей твоей жизни. После Кихёна, конечно. — Он, наверно, и имя твоё помнит? — спросила Сомин. Её, очевидно, волновала потенциальная реклама для Убежища. Уж наверняка. — И как он? — сосредоточилась на сентиментальном Чжоу. — Как человек. О его творческих изысканиях мы и так знаем. — Волшебный. Любое злое слово, написанное о нём в прессе — ложь. Он удивительный, — начал Чонгук, останавливая себя почти сразу. Это уже слова помешанного фаната. — Ну да, конечно, что ещё ты, безумная фанючка, скажешь про него, — хмыкнул Оли. Дальше Чонгук выступал лишь слушателем. С Калли́ переключились на других режиссёров, набирающих популярность, на театр, потом на кино, книги. Скоро люди стали расходиться. Мина на прощание глянула на Чона многозначительно, будто пытается в чём-то его уличить. Не спорить, не отрицать, не соглашаться. Лучше всего — молчать. Так, кажется, советовал поступать Минхёк? Чонгук очаровательно — этому его точно научил Ли — улыбнулся, надеясь, что его посыл, заключающийся в том, что он не станет ничего обсуждать, будет понятен. Вроде сработало. Чонгук и Сомин остались наедине. Ну ещё бы. Она ведь пригласила меня впервые; вроде как не очевидно, но стильно. Отсылаешь остальных, и вот мы уже вдвоём и больше никого. Чон в очередной раз осмотрел свою собеседницу, миленькое лицо, длинные волосы, грудь. Она вызывала у него самые противоречивые чувства. Чонгук не понимал, как относится к её наличию в принципе. Он привык, что у того, с кем он близок, бюста нет. Есть кое-что другое. Предмет весьма занимательный в правильных руках; и не только руках. Похоже, ты такой гей, что твоей голубой кровью можно красить стены в комнатах для мальчиков-младенцев. Беседа стала интимнее. Наверное, не стоило пить. Хотя что ты выпил? Две бутылки пива. Тоже мне алкоголь. Но Чонгук смотрел в тёмные глаза перед собой, тонул в мягком голосе Сомин, с трудом концентрируясь на том, что она говорит. У неё две кошки, младшая сестра, у которой скоро аттестационный экзамен (намучался же с ним Чонгук когда-то), она живёт на Каннаме, снимает квартиру с соседкой, обожает растения и цветы («Но ничего дарить мне, если что, не надо»), не любит сою и морепродукты, живёт театром с самого детства и обожает Убежище. Занимательно. Нет, правда. Целая жизнь за пятнадцать минут. А что рассказал бы ты? О сыне, театре, лошадях и музыке? Немного о Муни, конечно; главное — не называть его Минхёком. А вообще трудно думать, когда тело так неоднозначно на неё реагирует. Может, стоит поддаться? Никто не просит твою душу, лишь тело. Оно свободно. Только ты же не представляешь, что с ней делать, правда? Чонгук попытался вспомнить ночь с Чиён. Когда это было? Сотни серых, ярких, счастливых, несчастных дней назад. Чонгук так старался её забыть, что уже сомневался, что между ними что-то было. Было ли? Кихён, маленькое сокровище, напоминал, что было. Но так давно, что допустимо забыть. И Чонгук давно это сделал. Где сейчас Чиён? Всё ли у неё в порядке? Может, она наделала десяток детей? Почему она исчезла? К этому была причастна Джин-Хо? Львица, защищающая прайд. Или это был Тэхён? Он всегда о тебе заботился — ты замечал? В какой-то из моментов рука Сомин оказалась на его колене. Как же странно. Такая маленькая — совсем не такая, как у Муни. Сомин наклонилась и попыталась его поцеловать. Чонгук аккуратно отстранился. Не могу. Не хочу. Не моё. — Прости, — проговорил Чон. В таких случаях ведь принято извиняться? «Таких случаях». Смешно. Алкоголь всегда делает тебя слишком податливым. Мягкие и рыхлые границы. Но теперь у меня есть колючая проволока под током, Муни. — У меня был тяжёлый разрыв, я пока не готов рассматривать даже шальные поцелуи. «Шальные поцелуи». Это же не твоя формулировка, а его. Половина привычек и выводов — его. Потому что он проник глубоко в твоё сознание, потому что тебе нравится быть таким, каким он тебя сделал. О боже, почему опять эти мысли. Какая разница? Почему бы не сказать ей, что я гей? В восемнадцать это слово казалось таким страшным, неестественным. Ты пытался оправдаться, переспал с Чиён, дурень. И к тридцати наконец определился с ориентацией. Женщины талантливы и прекрасны, но не возбуждают. Муни так говорил? Или уже ты? Как ты пришёл от того, чтобы тихо размышлять, к тому, чтобы разговаривать с собой? И немного с другими. Как будто вынули кляп, вставленный в рот при рождении. — Конечно, — Сомин знаком подозвала официанта. — Без проблем. — Точно? Мне бы не хотелось… Чтобы ты лишила меня работы. А ещё я не могу восстановиться, не уверен, что вообще смогу. Но, даже если бы смог, не стал бы заводить отношения так рано. С девушкой. С тем, с кем работаю. Нет. Или ты не хочешь ни с кем спать из-за Муни? — Я всё понимаю, — Сомин попросила счёт. Чонгук достал кошелёк. Ты же джентльмен. — Правда. Всё в порядке. Проводи меня и всё забудем, — она подмигнула, Чон заплатил, вызвал такси. Сомин с личных тем вернулась к театру. Немного похвалила Чонгука, но в целом, кажется, действительно не сильно обиделась. Или хорошо притворялась. Она же актриса, это её работа — притворяться. Чонгук присмотрелся к рассуждающей о декорациях Сомин. Слегка опущенные плечи, взгляд уверенный, но тоскливый. Она расстроена. Но что ты можешь с этим поделать? Драма — ты же этого хотел.