Ни о чём не жалеть

Если бы Чонгук сказал, что не думал о Мунчоле, когда стало понятно, что отношения с Минхёком закончены, это было бы неправдой. Пришлось признать, что единственный человек, вызывающий влечение, кроме Муни — Ким. Не тот, который Тэхён, а другой. Чистый, ранимый, откровенный. Встреча с ним, разговор, соджу, поцелуй, желание переспать, когда Ли был в туре — Мунчоль неожиданно стал не просто путником, а яркой звездой на небе Чона. И было бессмысленно это отрицать сейчас, когда он сидел напротив, смотрел дерзко, но напугано, словно готов напасть на зверя в сотни раз больше, лишь бы защитить что-то для него бесценное, даже если это будет стоить ему жизни. Испытывал ли Чонгук влечение к Минхёку, когда они только начинали? Первая встреча с Ли была запоминающейся; слова, прикосновения, потом пара невинных свиданий без поцелуев. Чон мало интересовался вопросами секса, и даже мысли о Мунчоле донимали его не часто. Почему же сейчас они стали иметь такое значение? Потому что у тебя давно не было близости, тебе одиноко, а он, если я не совсем разучился видеть, всё отдаст, чтобы с тобой переспать. Ты просто хочешь, чтобы кто-то в тебе нуждался. Хотя бы кто-нибудь. Все люди хотят, чтобы их любили. Принесли соджу и какие-то закуски. Чонгук даже не взглянул на них. Только взял из рук Мунчоля бутылку, продолжая размышлять. Почему ты так увлечён им? Потому что считаешь, что должен сопротивляться? Потому что он влюблён? Потому что испытываешь пассивную вину за свои старые откровения? Что за магия заставляет искру проскакивать между двумя незнакомцами? В нём есть некая скрытая харизма, которую он боится показать — к ней тебя тянет? Харизма… Ты слаб к ней. Все слабы. Но тебя она сводит с ума. Ты не влюбился бы ни в Тэхёна, ни в Муни, если бы в них не было этого слепящего блеска, когда каждое слово — приказ, которому нельзя не повиноваться. С Тэхёном ты научился сопротивляться — он не слишком напирал, а Муни… Ты чувствуешь себя негодяем, который собирается ему изменить. Полчаса спустя Чонгук забыл свои сомнения. Они говорили только о работе. Никаких провокационных тем, неудобных вопросов и вынужденных замалчиваний. Рестораны отца Мунчоля (например, сеть кафе, в котором они сидели), гостиницы матери, опыт, полученный из этих заведений, кафе, в котором работал сам Мунчоль, театр Чонгука. Каждый горел своим делом. Больше всего Чону нравилось смешивать сферы их занятий. Мунчоль узнаёт об искусстве, а Чонгук — о ресторанном бизнесе. Взаимовыгодно. Потом Мунчоль неожиданно сел рядом. Ещё одна бутылка соджу в руке. Спаиваешь меня? Может, оно и к лучшему. Чонгук слушал рассеяннее. Хорошо, что Мунчоль сказал всего несколько предложений. Он вдруг откинул голову на спинку дивана, смотря вверх. — Я тебе нравлюсь? Развлекаю, истории рассказываю. Настоящий шут. Всё для удовольствия хозяина. А в голове лишь одна мысль: «Я веду правильно? Он согласится со мной уйти?» Кроткий, воспитанный болтун. Это не я — ты знал? Я грязный, я мерзкий. И я невыносимо устал врать. Чонгук удивлённо вскинул брови. Метаморфоза, произошедшая с Мунчолем прямо на его глазах, не была сравнима ни с чем. Ни одна самая объёмная метафора не могла объяснить то, как неожиданно было увидеть Кима таким уставшим и несчастным, хотя секунду назад он казался самым воодушевлённым человеком на планете, который, будь он художником, написал бы дивное полотно, способное стать легендарным. Но меланхолия шла ему больше, именно она была его сущностью, и Чонгук увидел, что характер Мунчоля, который Чон принял за истину, лишь идеально вставшая на лицо, покрытое рубцами, маска. — Я лгун, который всё время притворяется кем-то другим. Всегда дьявольски вежливый, милый — очаровательный. Лучший мальчик на районе. Но это не я. Сейчас — я, в том кафе, жалуясь на девушку, имя которой я даже не помню — тоже был я. За эти четыре года я вырос, состарил себя дурными пристрастиями. И что бы я ни сделал, чтобы тебя привлечь, что бы ни сказал, это будет неправильно, потому что я, я — неправильный. Для тебя тот наш разговор был блажью, а для меня он стал долгожданным ящиком Пандоры. Я открыл сразу же, мгновенно, ты не успел отойти. Триггером стала твоя невольная лекция на тему гигиены. Я соблюдаю настолько жёсткую диету, что даже самый привередливый гей, твой драгоценный Калли́, например, с удовольствием возьмёт меня без презерватива, — Мунчоль посмотрел на Чонгука — ожидал реакции. Чон дёрнулся, но сдержался, не прервал исповедь ревнивым «Вы спали?» Ким продолжил. — Я читал его последние интервью; в каждом — безудержная любовь к тебе. Неочевидная, если не знать контекст, но приторная, если знать. А ещё то, что ты его очень обидел. Ты изменил ему? Он же… Кем ты смог его заменить? Даже меня зацепило. Я был на его спектакле в Берлине, на приёме после. Пытался его купить. Из принципа. Да и любопытно, какой там за масками человек. Он согласился, но злорадствовал я недолго. «Спать я с тобой не буду, но раз ты купил моё время, ты можешь использовать его по своему усмотрению». Мы небрежно обсудили искусство, а потом перешли на тебя. Я перешёл. Он не хотел, но я задавал безобидные вопросы. Как вы познакомились, любишь ли ты животных. Не ругай его за то, что он отвечал — я бы всё равно рано или поздно узнал. Моя одержимость иногда играет со мной злые шутки. Думаю, он ненавидит меня, потому что я заставил его ревновать. И потому что я, говоря о сексе не с ним, упомянул тебя. Это было до Берлина или после? Сколько ещё таких встреч и разговоров ты скрыл от меня, Калли́? Мунчоль сел прямо. — Я знаю, что вы расстались, — смотря Чону прямо в глаза, лихорадочно проговорил Ким. — Не слежу за тобой, хоть и хотелось. Но вовремя образумился. Меня образумили. Тот охранник, ты уже, конечно, не помнишь… Он помогал, потому что я ему нравился. И знаешь, что я сделал? Соблазнил его. Он старше на четырнадцать лет, у него жена и двое детей. А мне просто хотелось попробовать. Узнать, какими бывают отношения, даже если они нездоровые, невзаимные, неправильные, — он сделал глубокий вдох и, мотнув головой, чтобы убрать чёлку, открыл своё лицо так, словно не боится ничего на свете. — Было время, когда я трахался со всеми подряд, цеплял людей обоих полов в барах гостиниц мамы. Прошёлся по всем принятым у элиты порокам. Сейчас присмирел. Бросил все вредные привычки. Но мама всё равно заставляет проверяться раз в три месяца. Всё ещё считает меня шлюхой, боится, что нос отвалится. Нотации уже никто не читает — они рады, что я хотя бы более-менее в сознании, работаю, веду светский образ жизни. Быть бабником — вот такие у нас стандарты. Если у тебя нет жены и минимум одной любовницы — ты никто, пустое место. С тобой не заключают сделки, СМИ придумывает тебе недостатки похуже, чем распутство, — Мунчоль недолго помолчал. Агрессивная взволнованность становилась мягче, драматичнее. — Меня вырастила ответственность перед семьёй и нажитым состоянием. Они дрались за то, чтобы я выбрал именно их направление, пытались подкупить. Я должен заниматься спортом и не должен заниматься танцами, потому что теннис — это престижно, а «обтянутые ноги» — нет. Это позорно, а сын таких родителей не должен делать ничего стыдного. Давление воспитало меня. И чем больше я сопротивлялся, тем покорнее в итоге становился. Я часто думаю, что моё влечение к своему полу — из этого же бунта. Хотелось хоть в чём-то с ними не согласиться по-настоящему, поспорить так, чтобы они не могли ничего сделать. И область чувственного, интимного, выбрала эту нишу для себя. Но я рад, что могу любить и мужчин, и женщин, получать в два раза больше опыта и информации. То, что даёт женщина, не может дать мужчина, и наоборот. Мне нравится пить из двух источников, — договорил он и выдохнул, словно выдал все свои самые сокровенные, самые драгоценные тайны, которые держал внутри годами. Выдохся, отдал всё, что было, всё, что хранил именно для Чонгука, для того, кто однажды выговорился перед ним точно так же. — Мне ничего от тебя не нужно. То есть отношения. Можно было бы подождать, помелькать рядом, надеясь, что ты влюбишься тоже, но я не обманываюсь. Я понимаю, как это работает. Поэтому… — он отставил бутылку, сел чуть ближе, кладя руку Чонгуку на бедро. — Будем считать, что это знак? То, что мы встретились, несмотря на то, как отчаянно я пытался от тебя убежать. Хотелось сказать, что это глупо и безответственно, но и сам Чонгук когда-то был готов позволить Тэхёну делать с собой что угодно. Нерациональное желание близости, надежда, трепет от прикосновений. Многие молодые люди живут безумством, пока не найдут стержень, чтобы остепениться — тебе ли его винить. Мунчоль сильнее. Он осознаёт то, что с ним происходит. Озвучивает, проговаривает для себя — для них обоих. — В юношестве я был влюблён в знаменитого скрипача, — сказал Чонгук, кладя ладонь на руку Кима. — Даже занимался ради него музыкой, — теперь ты можешь признать, что делал это только из-за него. — Продлилось наше общение полгода, но я очень долго не мог отойти. Да и сейчас не сказал бы, что забыл: он всегда где-то фоном, напоминает о себе и о том, как часто я совершаю ошибки. Например, сейчас, — Чон убрал руку Мунчоля. — Я просто хочу быть хорошим человеком, которого не будет мучить совесть за то, что он делает. А она будет меня мучить, если мы переспим. Но видит бог: я безумно этого хочу. — Не надо считать меня жертвой и опекать, — Мунчоль усмехнулся, но отодвинулся. — У меня есть голова на плечах, и я понимаю, что ты пошёл со мной, потому что не можешь пойти с ним. Я не мечтатель. Практик, изучающий теории, чтобы идти, не спотыкаясь, — он встал. — Я не буду ползать у тебя в ногах — ты-то думаешь, я совсем себя не уважаю? — просто сообщаю: мне очень хотелось бы провести с тобой ночь. Не метафорично — я имею в виду секс, а не болтовню. Никаких притязаний на будущее. Если это не согласуется с твоими принципами… Подожду ещё четыре года? Может, влюблюсь в кого-то ещё, — с грустной улыбкой, говорящей, что он не верит в такую возможность, Мунчоль взял закрытую бутылку соджу. — Я живу в этом доме. Предлагаю один раз. Поднимемся? Разбитая богатством и праздностью, надломленная невзаимной любовью жизнь. Чонгуку стало жалко Мунчоля. Его всегда тянуло к «побитым судьбой». Тэхён с неизвестной драмой, люди в баре, Минхёк, познавший слишком много боли. Чимин? Почему Чон уделял ему так мало внимания? Потому что тогда ему самому была нужна помощь? Чонгук тоже встал. А если ты влюбишься? Потеряешь голову, забудешь Муни, отдашься новым отношениям? Возможно ли, чтобы ты был таким ветренным? — Поднимемся, — принял решение Чон. Осмысленное. Они вышли через что-то похожее на чёрный ход. Чонгук заметил, что Мунчоль не платил. Заплатит потом? Может не платить вообще? Ну да, это важно. — Отсюда ближе, — зачем-то сообщил Мунчоль, поднимаясь по лестнице. — Второй этаж; я даже плохо знаю, где лифт. Нервничает, говорит, чтобы не оглохнуть от тишины. А ты? Чон ступал по невысоким ступеням, рассматривал светлые стены с серебряным рисунком. Запоминал этот момент в деталях, заставлял себя видеть его, не давал туману даже подступить. Времена блуждания в нём остались в прошлом. Никакой слепой ярости, необдуманной импульсивности. Не все поступки что-то значат. Пора перестать возводить каждый шаг в ранг события. Они подошли к двери. Движения Мунчоля были спокойными, выверенными. Он, похоже, делал это сотни раз — обыденно открывал дверь перед тем, как заняться сексом со случайным человеком. Но ты же не случайный. Ты должен подумать о его чувствах. Должен. Он снял с тебя ответственность — «Никаких притязаний». Но это просто жалкое оправдание твоей похоти. Ты — грязный и мерзкий, а не он. Едва дверь открылась, Мунчоль втащил Чонгука в квартиру. Поцелуй. Исступлённый, решительный. Ким боялся, что Чон передумает и уйдёт. Но Чонгук не собирался уходить. Правда, и расслабиться не получалось. Отвечая на поцелуй, держа Мунчоля за талию, встречая смятённое сопротивление холодных тонких пальцев, впивающихся в плечи, Чон думал. О том, что ему везёт на тех, кто меняет партнёров, как перчатки, о том, что он ни разу не надевал презерватив. Зато много целовался. И зря. Но с ним приятно. Сейчас — приятно. Только почему он отбивается? — Надо принять душ, — Мунчоль попробовал отойти. — Позже, — не пустил его Чонгук. — Ты считаешь, что должен быть сценарий, и это дико, — он поцеловал Кима снова. Дико то, что ты так много об этом всём думаешь. Делай так, как чувствуешь. Что ты чувствуешь? Осуждение? Желание? Может, свободу? Точно не свободу. Воспоминания давили, припечатывая к земле. Что было в тот вечер, когда Чонгук оказался в квартире Минхёка впервые? Паника, страх, отрицание. Он не мог достойно сопротивляться, но умолял провидение, чтобы Ли остановился. Его остановили. А что с Мунчолем? Ким обо всём сказал прямо — никаких двузначных намёков. Секс, а не болтовня. Потому что ему так хочется. Вам обоим хочется. Ведь Чонгук действительно вспоминал Мунчоля. Много раз — больше, чем следовало, если бы он действительно собирался остановиться. Но тебе не взлететь, пока ты не сможешь освободиться от прошлого. Интересно, что сказал бы Муни, если бы узнал, что странный пьяный поцелуй однажды всё-таки превратится в секс? У нас троих, оказывается, непростые отношения. Чонгук успел только снять с Мунчоля футболку и разуться, когда раздался звонок в дверь. Вселенная сказала своё слово. Чонгук облегчённо выдохнул. А остановился бы ты сам? Нет. Довёл бы дело до конца и даже остался бы доволен. Но новый сюжет нравится тебе больше. — Муни, открывай! — затребовал женский голос. — Муни? — хрипло повторил Чонгук. Преследуешь меня и тут? — Сестра зовёт меня так. Сводная. Отец нагулял, — обрывисто объяснил Мунчоль. — Единокровная, тупица! — послышалось, прежде чем Ким открыл. На пороге стояла девушка. Короткая стрижка, повседневный макияж. Обычная. Такими теперь будут все девушки для тебя? С принятием своей ориентации, женский пол стал более серым? — Зачем пришла? — Отец велел тебя проверить, потому что ты не отвечал на звонки. Похоже, не зря, — она стрельнула взглядом в сторону Чонгука. Ему стало гадко от того, где он и с кем. Как будто тебя используют. Ты один из десятков. Потому что он в чужих постелях пытался забыть тебя? Не суди его за это; ты пользовался любовью другого человека годами. — Я не обкурен, не дёргаюсь в конвульсиях — что тебе не нравится? — Разбираться с твоими несовершеннолетними дружками. — Ему было восемнадцать! — заревел Мунчоль. — Хватит приписывать мне несуществующие преступления. Он ощупал карманы и достал телефон, а потом закатил глаза, демонстрируя сестре экран. — Ты звонила один раз — зачем врёшь? Я сверну тебе шею, мерзкая змеюка. От этого ты меня не отмажешь. Не слушая брата, девушка внимательно осматривала Чонгука. — За твоим парнем хвост, — она протянула Чону руку. — Ким Юджу. А ты кто? Какая-нибудь знаменитость? — Хвост? — усомнился Чонгук. — Вряд ли за мной кто-то следит. — Я сидела в том же зале, что и вы, и видела какого-то мутного мужика. Работает хорошо, чисто. Сорвался сразу, как вы ушли. Стал кому-то звонить. Может, совпадение, но мне стало любопытно. — Ты тронулась умом со своей работой. Не за всеми людьми следят спецслужбы, — возмутился Мунчоль. — Это скорее кто-то частный. — Это скорее ты рехнулась. — Так кто ты? Он хотел купить какого-то актёра, там такой счёт — я за всю жизнь столько не заработаю, — Юджу обратилась к Чону снова. — Это ты? — Я — тот, кто уже уходит, — пока они спорили, Чонгук успел обуться. Мунчоль простонал, а потом схватил сестру за шею. — Почему именно сегодня, Юджу?! Ты могла прийти в любой другой день! Любой, но только не этот! — Сделай так, чтобы к следующей встрече меня не сравнивали с табуном твоих любовников. На хорошую репутацию приходится работать дольше, чем на плохую; самое время начать, — завещал Чонгук. Он же прислушивается к тебе, глотает каждое слово — лови чуть больше уважения к себе, малыш Мунчоль. Чон чмокнул Кима в щёку и вышел, быстро спускаясь по лестнице. Ты просто искал повод уйти. Почему? Чёрт знает, но сейчас тебе лучше, чем было до этого. Спасибо, вселенная.