Ни о чём не жалеть

Ни один из диалогов не смотрелся бы в их реальности естественным. Никакие слова не могли сказать за две истерзанные души, как несчастны они были друг без друга. Ничего не обсуждая, они легли спать. Невинно; платоническая любовь в своих лучших проявлениях. Минхёк лежал на спине, Чонгук положил голову ему на грудь. Вот так просто. Чону не хотелось спать, не хотелось шевелиться или думать. То же плотное молоко, что потушило пожар в его груди, теперь заливало всё. Идеальная белая гладь, безупречное полотно с едва различимой верхушкой прозрачного айсберга. Но белый — не чёрный, в нём надежда, а не безысходность. Написал Кихён. Сообщил, что останется у Намджуна до премьеры, будет писать, позвонит, если придумает, что рассказать. Ю взрослел быстро. Логика сына часто потрясала Чонгука своей стройностью. Когда ему было, кажется, шесть, Минхёк обратил на это внимание, рассказав о поисковых запросах Кихёна, дальше Чон и сам улавливал цепочку размышлений, приводящую к тому или иному вопросу. Но после расставания родителей рациональность сына дала сбой, коснулась области эмоционального и едва не разрушила маленькую впечатлительную натуру. Однако та всё-таки нашла силы бороться за себя, а не страдать за других. Откуда в ребёнке столько жажды жизни, когда во взрослом, в Чонгуке, что-то похожее проснулось только к тридцати? Причиной стал Минхёк? Выросший среди волков, он внушал сыну истины, помогающие противостоять проблемам? «Сейчас со мной ребёнок, от которого я ушёл, устав его растить». Ты вырастил и меня, Муни. Чонгук прижался к Минхёку. Медленно вздымалась его грудь, рука, держащая пальцы Чона, расслабилась, но не отпускала. Ответ тела говорил больше, чем слова. Они не пугали и не отвращали. Вместо жгучей, слепой любви они пришли к заслуженной, пронесённой через испытания привязанности. Чувства с возрастом притупились, стали более благородными, возвышенными, и это сделало их крепче, а не мутнее. Чистый камень, драгоценный рубин их отношений. В уютных объятиях Минхёка Чон провалился в сон неожиданно. Но ему снились кошмары, в которых они расстаются, преследования, от которых невозможно спастись. А потом объятия сменились холодом. — Спи, спи, — обволакивал тихий голос. Нет, ты должен подняться, сказать что-нибудь, чтобы он… чтобы он вернулся, вы поговорили и всё было хорошо. Видимо, эти сонные мысли привели к попыткам встать. Когда Чонгук проснулся, рядом никого не было. Начало восьмого. Записка на тумбочке. «Чикаго в твоём распоряжении. Используй его, не стесняйся. P.S. Я соскучился по твоему дыханию». Чонгук сглотнул. Не избитое «Я люблю тебя», а детали, невесомое прикосновение к самой восприимчивой точке сознания. Ох, Муни. Ты разбиваешь мне сердце, но эта боль наконец сладостна. Умывшись, Чон провёл себе короткую экскурсию. Осмотрел и гостевые, и комнату Кихёна, соединённую с музыкальной. Уютно. Должно быть, Минхёк купил эту квартиру ещё в туре, купил для них всех. Выбирал, какой она будет, как её обставить. Белая спальня, светло-зелёные гостевые, любимый голубой в царстве Кихёна. Ли всё продумал, хотел сделать сюрприз; ещё один. А в итоге случилось то, что случилось. Но ты не будешь об этом думать. Мы отдали прошлому и ошибкам целый год. Достаточно. На кухне было чисто и пусто. Видимо, Калли́ редко ей пользуется. В холодильнике пиво, соджу, кимчи. Как ты ещё не слёг с гастритом. Ну ничего, я наведу тут порядок. Чон с теплотой подумал о том, что купит продукты и приготовит к возвращению Минхёка что-нибудь вкусное. Призрачные мечты об обустройстве гнезда приносили удовольствие, пусть даже после короткого семейного умиротворения придётся оттуда упорхнуть. Когда Чонгук вышел из подъезда, машина уже ждала его. Как он узнал, когда нужно приехать? Или стоит тут с тех пор, как отвёз Муни? Чон не привык к такому сервису, но раз водитель уже здесь… — Давно вы тут? — поинтересовался Чон, садясь назад, на то место, которое меньше двенадцати часов назад привело его туда, где он полгода назад даже не надеялся оказаться. — Это моя работа, вам не стоит беспокоиться. Только уточним кое-что, — Чикаго протянул Чонгуку навигатор с картой и вбитым адресом. — Верно? Чон кивнул. Откуда он всё знает?! Это Муни за мной следит? Знает, где я работаю, пришёл в бар, когда там был я. Не можешь же ты быть таким отчаянным, мой дорогой… Но спрашивать было бесполезно. Чикаго отвечал на вопросы односложно. Минхёк запретил или водитель позволял себе фамильярности только с боссом? Чону удалось выяснить только то, что Минхёк уволил всех, с кем работал, и набрал новых помощников, когда вернулся в Сеул; тогда же с ним начал работать и Чикаго. Иногда они обсуждают дела театра и Калли́. — Но все подробности лучше уточнить у Калли́, — завершил допрос Чикаго. Чонгук подчинился. Вторник. После работы Чонгук по привычке собирался домой, был так увлечён обсуждениями, что забыл и о Минхёке, и об их несостоявшемся разговоре. А потом увидел машину и немедленно вспомнил, каким потерянным был Ли накануне, каким нежным, когда они спали, каким очаровательным в записке. Чон проверил телефон. Сообщение от Кихёна. «А ты знал, что дедушка умеет играть на кларнете?!» Кларнет? Чонгук знал о музыкальных способностях отца ещё меньше, чем о своих. Чон набрал: «Надеюсь, ты чему-нибудь у него научишься и покажешь нам?» Прочитал, исправил «нам» на «мне», отправил, прочитал снова. Мы или я? Минхёка тяготят обязательства — Чон не винил его за это, — но что он выберет в итоге? Может, Чонгук зря пытается сохранить волшебный пряничный домик, веря, что Ли ещё любит их? Не думай об этом. Ты сделал всё, что мог. Если он решит для себя как-то иначе — ты уже ничего не изменишь. Чонгук заехал в магазин, но дома приготовил лишь рис. Быстро, полезно. Когда-то Чон читал, что рис положительно влияет на пищеварение. Вдруг пригодится. Переживания отступали, о себе напомнило физическое. Плоть среагировала лишь на одно представление того, что Минхёк вернётся, обнимет его, поцелует. Губы, плечи, руки, грудь. Похотливое животное. Вам сначала надо разобраться с остальным. Но в постели эротические фантазии атаковали Чонгука снова. Бельё пахло Минхёком; еле уловимо, но голодный пёс, долго питавшийся костями и наконец почуявший свежее мясо, задыхался. Чтобы отвлечься, Чон решил рассказать Минхёку про свой день, спросить про его. Память полоснула по живому. «Я не хочу с тобой общаться, знать, как твои дела и рассказывать о своих». Чонгук отложил телефон и закрыл глаза. Почему же с тобой всё время так непросто, Муни? Взял телефон, открыл чат. Накажи меня, если я не прав, но ты хочешь, чтобы я написал. «О чём думаешь?» «О влиянии на мои работы творчества Мураками. Пока не спросили, даже в голову не приходило, что может быть какое-то влияние. Но журналисты посчитали иначе». Очень по-домашнему, в стиле Минхёка; нет, Муни, который с удовольствием рассказывает о своей жизни тому единственному, кто должен о ней знать. «Можно я напишу кое-что липкое?» Полминуты молчания. Хочешь соскочить? «Напиши». Я люблю тебя. Но ты и так знаешь. «Я купил кучу вкусностей, чтобы накормить тебя, когда ты вернёшься». Молчание. Чонгук улыбнулся. Что тут ответить. А потом пропущенный удар сердца и «Я соврал: я думал о тебе». Удар под дых, но теперь живительный, возрождающий. Мы со всем справимся. Теперь за отношения отвечаешь не только ты, Муни. Среда. Репетиция до вечера. Чонгук заехал домой, прихватил кое-какие вещи. На первое время. Старался не думать о том, что, возможно, придётся перевезти всё — не стоит себя обнадёживать. Кто знает, до чего Минхёк додумается в одиночестве. Кроме одежды Чон взял кольцо и письмо. Хотел только первое — опять как символ, знак для того случая, когда не хватит слов, — но увидел листы, вспомнил, в какой лихорадке их исписал. Ему наверняка понравится. Четверг. Чонгук привыкал к новому дому непоправимо быстро. Пара ночей в кровати Минхёка, Чикаго, отвозящий его в театр, планы на будущее. Параллельная вселенная, та, в которой Чонгук был счастлив настолько, что тревожные мысли не находили, на чём сконцентрироваться. Разве возможно, чтобы Минхёк, вернувшись, сказал что-то плохое? «Я не люблю тебя, давай расстанемся окончательно»? Нет же, это глупость. Он не вернулся в среду, значит, сегодня? И что? Ужин, секс… Нет, какой секс. Вы это не обсуждали. У вас та стадия отношений, когда близость надо обсуждать. Мы пропустили ухаживания и воздержание в первый раз — самое время сейчас. Взволнованность от встречи с Минхёком сделала Чонгука рассеянным. Он попытался вспомнить, когда был таким в последний раз, в памяти всплыла пара эпизодов с Тэхёном: когда они встретились после его месячной командировки в Америке и в день рождения Чона, когда Ким надевал часы ему на руку. Похожая взволнованность, но другого уровня, другой силы. Другая. Всё всегда было для вас разным, хоть мне и казалось, что вы похожи друг на друга. Чонгук глянул на часы. Подаренные Минхёком. Чон берёг их так же, как и кольцо, которое не снимал, даже моя посуду. Ему нужно было ощущать эту связь каждую секунду. — Ни за что не угадаете, кого я поймала у чёрного входа! — сквозь толщу задумчивости раздался возбуждённый голос Боньён. Чонгук прислушался. Глупая догадка. Ты пришёл проведать меня, Муни? Глянул на телефон. Никаких уведомлений. Калли́ желал появиться эффектно. — Скажи, что декораторы — меня сейчас заботят только они, — вздохнула Сомин. — Калли́! — воскликнула Боньён, отходя, чтобы всё увидели гостя. Небрежная укладка, которая всегда шла ему больше любой другой причёски, лёгкий макияж, брюки, рубашка. Любимая — купленная Чонгуком во времена, когда они жили вместе. Чон не сдержал глупую улыбку, опуская глаза. Хочется броситься тебе на шею. Вот же я дурачок, правда? — Не хотел вас тревожить, но очаровательная Боньён убедила меня поздороваться, — Минхёк слегка поклонился, осматривая труппу. Мельком, чтобы задержавшийся на Чонгуке взгляд тоже получился не слишком продолжительным. — Могу я ненадолго украсть одного из ваших артистов? — Бери любого, — сощурилась Сомин. — Но мы-то знаем, кого он выберет, — пробурчала Мина. Минхёк кивнул Чонгуку на выход. Чон сделал пару шагов, Сомин вдруг его остановила. — Может, у Калли́ найдётся свободная минутка? Мы открыты к советам. Заодно посмотришь на своего парня в работе. Он соврал нам, что твой поклонник, — хитрая усмешка, та, из разговора после пятницы, в которой Чон и Сомин чуть не поцеловались. — Я не врал, — заспорил Чонгук, не заметив, что его назвали парнем Минхёка. — Он был на всех моих спектаклях, — подтвердил Ли. — Что это, если не фанатизм? — Это вам виднее, — снова усмехнулась Сомин. Минхёк, увидев перед собой равного собеседника, не просто талантливого режиссёра, но и искусного чтеца душ — не менее искусного, чем он сам, — улыбнулся. — Обычно я придерживаюсь мнения, что у каждого художника своё видение искусства, и стараюсь не вмешиваться, но, если вы не против, я бы с вами посидел, — короткий взгляд в сторону Чонгука, разливающаяся в груди лава. Не обжигающая, а щадящая, но всё-таки кровожадная. Чем мне придётся заплатить за то, что ты здесь? Но потом Чонгук заглянул в глаза своего Муни, и полуопущенные веки немедленно раскрыли его мотивы. Это не проверка, не показательный визит — это тоска. Муни соскучился. И наверняка освободил весь день — надеялся, что сможет побыть с Чонгуком. Больше Чон не нервничал из-за того, что они не поговорили. Никаких вопросов и сомнений — всё так, как должно быть. «Мы просто сошлись», — сказал о них Минхёк в тот вечер, когда Чонгук пригласил его домой и признался в любви, озвучил такое странное тогда, но живое, настоящее сейчас, признание. Единственное, что нервировало Чонгука — его выступление. Муни наверняка выскажется. Они же учились театральному искусству, а я — босяк с улицы, инженер, возомнивший себя актёром. Стоп. Чонгуку хватило одной неудачной попытки, чтобы понять, что перед ним — Калли́; профессионал, который видит лишь игру. Я буду профессионалом. И буду сверкать так, что поблекнет даже твоё сияние. Чонгук взял фоном три знаковых вечера своей жизни. День рождения Тэхёна, Моника, концерт, песня, тронувшая спящего внутри музыканта. Тур Минхёка, тоскующий из-за глухоты отца Кихён. Прага, скрипка, образы, метафоры. Чон соединил их, выведя эссенцию своего таланта. И пел так, как никогда прежде. Ещё бы. Я ведь пою для тебя, чтобы ты услышал, как сильно я хочу, чтобы мы были вместе. Совершаю прыжок веры, надеясь, что ты поймаешь меня внизу. На бесстрастном лице Минхёка проступила эмоция. Обожание. Чонгук едва не сбился. Но закончил почти идеально. Тебе ещё есть, чему поучиться. Тишина, какие-то реплики. Кто-то пошутил, что к ним спустился Иисус, Сомин похвалила Чона, надеясь, что так же он сможет выступить и завтра. Но Чонгук прислушивался лишь к взгляду Минхёка, повторяющему «ты прекрасен». Ли просидел с труппой до самого вечера. Вмешивался редко. Ни секунды лишней информации. Тонкое режиссёрское чутьё, позволявшее Минхёку проникнуть в сильные и слабые стороны артиста, чтобы показать первые и скрыть вторые, работало безупречно. Чонгук впервые видел в своём мужчине не только харизматичного соблазнителя, чувственного любовника, заботливого родителя — Чон по-настоящему видел талантливого режиссёра, который действительно заслужил уважение. И это разбивало сердце снова. Что же ты творишь, Муни? Заставляешь влюбляться в тебя сильнее и сильнее. Закончив репетицию, Сомин спросила у Минхёка об общих впечатлениях. Чон ощущал дискомфорт Ли. Он хотел быть просто зрителем, но сейчас в нём видели лишь более опытного и успешного коллегу, который может поделиться своей мудростью. — Мне нравится то, как вы используете свои скромные ресурсы. Ещё у вас занимательный сюжет, яркие артисты. Особенно мне понравилась игра Лэя и Мины. — А что не понравилось? — Сомин не оценила, что Ли прошёлся только по положительным характеристикам: похвала ничего не стоит без обоснованной критики. В водах критики кит Минхёк чувствовал себя свободнее. — Сейчас театр не так востребован, как раньше, когда у общества не было других развлечений. И для того, чтобы привлечь аудиторию, нужно ставить то, что ей близко. Мистику без привязки к реальности сейчас никто не смотрит даже дома, когда можно сесть перед своей плазмой и набиться попкорном. Если говорить о людях, по моему мнению, самое слабое звено — Чжоу. У премьеров такое бывает: если тебя постоянно выбирают на главную роль, ты перестаёшь чувствовать свою и чужую ценность. Популярные актёры либо совершенствуются, чтобы превзойти себя, либо перестают стараться, забывают о конкуренции и играют небрежно, считая себя незаменимыми. Но заменить можно любого, даже если кажется, что он единственный в своём роде. Беспощадно, но справедливо. Минхёк не стеснялся быть грубым с тем, в чём разбирался. Но последние слова… Намёк? На себя или на Тэхёна? Как же я устал гадать. Минхёк взглянул на Чонгука. На Тэхёна. — Спасибо, — Сомин подошла к Минхёку, пожав ему руку. — Будем ждать Калли́ на премьере. Ли встал, Чон, прихватив свои вещи, медленно подошёл к нему. Дивный день, но уже хочется остаться с тобой наедине. — Постараюсь быть, — он склонил голову и направился к выходу. Чонгук, помахав всем рукой, последовал за ним, слыша возбуждённый шёпот. Вот так и появляются сплетни.