Ни о чём не жалеть

Они ехали молча. Чонгук, рассеянно пытаясь поймать пейзаж за окном, ощущал присутствие Минхёка и не понимал, что скрывается за рабочим равнодушием человека, уделяющего внимание только своему телефону. Из-за дня в чужом театре он занят настолько, что не может найти даже полминуты для Чона? Вспомнилась Прага, холодная, а следом — огненная встреча в гримёрке. Чонгук закусил губу, поворачивая голову к Ли. Ты играл убедительно, я поверил. Играешь и теперь? Чон достал телефон. Конечно, мы хотели сначала поговорить, но… твои флюиды. «Я хорошо себя чувствую». А ты?.. Чонгук стушёвано шмыгнул носом. Теперь я достоин того, чтобы ты позволил мне?.. «Я хорошо себя чувствую. А ты?» Написал, но не отправлял, колебался. Что ты сделаешь, если я спрошу? Откажешь? Я потребую объяснений. Отправить. Минхёк увидел уведомление, замер, повернул лицо к Чонгуку. Бесстрастное? Как ты можешь? Неужели ничего не дрогнуло? Чонгуку невыносимо хотелось отвести взгляд, но он держался. Глядя всё так же прямо, но спокойно, Минхёк положил руку ладонью вверх на сидение между ними. Нежность этого жеста перебила дерзость Чонгука, с которой он собирался драться за… За что? У вас не такие отношения — как же ты не видишь, глупый? Тебе не нужно драться, чтобы доказать, что ты лучший. Достаточно быть таковым для себя. И, если повезёт, ты станешь таким для него. Снова тишина. Минхёк отложил телефон и теперь смотрел в окно, переплетя свои пальцы с пальцами Чонгука. Момент. Чон был готов отказаться от всего, что у него было и будет, ради этой секунды, в которой он застыл, словно скорпион в янтаре. Счастливый скорпион, встретивший смерть в чём-то прекрасном, сам ставший произведением искусства. Чикаго спросил о планах на пятницу, Ли ответил размыто. Чонгук не вслушивался. Вдруг стало невыносимо душно. Может, всё это — лишь его фантазия? Минхёк позволяет пожить своей жизнью, чтобы показать, чего лишился Чонгук, и они едут не в дом, который Чон мысленно уже называл своим, а в кафе — чтобы расстаться без скандалов, — или в съёмную квартиру Чона и Кихёна. Но машина остановилась у знакомого подъезда, у того, у которого и должна была. Несмотря на приятную вечернюю прохладу, на улице духота осталась. Чонгук шёл за Минхёком; сердце ускорялось с каждым шагом. Ты придумал себе сказку, но её нет на самом деле. Он ничего не говорит, потому что жалеет тебя. Открытая дверь, включённый свет. Чонгук не заметил, как они поднялись. Реальность стиралась страхами, такими сильными, что рациональность перестала следовать за Чоном, чтобы успокоить его, пока он не натворил глупостей. Знакомые декорации. Прошлый раз я смог тебя удержать, а сейчас? Я совершенно растерян. Ты мог хотя бы поцеловать меня, ведь мы не виделись так долго, так долго ждали этой встречи. Или ждал только я?.. Ли посмотрел на свои руки, а потом коснулся пальцами щеки Чона. Опять воспоминание. Это уже происходило; эта сомнительная забота — она была. И после этого ты… Прекрати же меня мучить. Скажи что-нибудь. Даже ранящее — я выдержу. Но сейчас я беспомощен, бьюсь хвостом о стенку аквариума, не зная, что лучше: остаться внутри и умирать медленно или выбраться и умереть почти сразу. Прикосновение с щеки скользнуло на подбородок, поднимая его. Взгляд в глаза. Что в них? Десятки разговоров, признаний в любви, ласка Минхёка. Обожание. Чонгук улыбнулся устало, словно преодолел последний барьер перед финишем, и поцеловал Минхёка, в болезненном, робком удовольствии сдвигая брови. Ты опять думаешь, вместо того чтобы чувствовать. Короткая передышка, чтобы разуться, снова поцелуй. Более уверенный. Рука Минхёка на груди, мягкая, но настойчивая, спускается вниз, забирается под футболку. Электрический разряд от прикосновения тёплых пальцев к животу. Внутренний голос перестаёт звучать, переходит на внешнее: нетерпеливое дыхание, стоны, от которых Чонгук отвык. Впрочем, таких у него никогда и не было: он слишком долго стеснялся своего тела, того, что ему может быть хорошо — и это не стыдно. Душ… Наверное. Сознание уловило хитрую улыбку Минхёка и соджу. Никогда ещё алкоголь не был таким вкусным. Впечатления последних дней сделало его таким. Спальня, полумрак. Теперь Чонгук не прячется в темноте. Он хочет видеть, хочет, чтобы видели его. Ему нравится, как Минхёк осматривает его. Не исступлённо, но собственнически. Эта близость уникальна, но она лишь одна из. Таких будет ещё сотни. Длинные пальцы, мечта фетишиста, гладят лицо, погружаются в рот, ведут вниз, оставляя быстро высыхающую дорожку, снова ко рту. Голос шепчет что-то грязное. Два голоса. Чонгук ни за что не вспомнит, что они говорили, когда отрезвеет от возбуждения и соджу. Не просто секс, а состояние полудрёмы, когда любое резкое движение уничтожит забвение и вернёт к реальности. Чонгуку нравится ощущать прикосновения и поцелуи нечёткими, мерцающими. Он — кукла, слушающаяся мастера Минхёка, потому что Минхёк точно такая же кукла для него. Отвыкшее от близости тело хочет разрядиться почти сразу, но Ли не даёт. Чутко улавливает изменения в воздухе. Чуть шире раскрытый рот, чуть более громкий стон. Снова шёпот. Рассказывает что-то сокровенное, но Чонгук не слышит. Может, это говорит он сам? У них мысли одни на двоих? Это было бы логично, правильно, ведь он понимает, что шёпот твердит о любви, печали и страсти. Протянутый презерватив. Яркий кадр, выделяющийся на фоне. Ложащийся на спину Минхёк не выглядит уязвимым и слабым, потому что Чонгук не пытается доминировать, он стремится доставить любимому человеку удовольствие, использовать свой опыт и то, чему научил его Ли, на нём самом. Это не огромный шаг, который надо анализировать и разбирать на сувениры его становления и взросления, а то, к чему они оба шли все свои отношения. Позиции в сексе перестали отражать роли. Не было ведомого и ведущего — Чонгук и Минхёк стали равными. То, что у них было раньше — это неестественно. А теперь отношения наконец становились полноценными. Здоровыми, а не теми, которые были бы с Мунчолем или Тэхёном. Снова душ. Не брезгливый, скорее гигиенический. Никакой неловкости и недоговорённости. Просто сошлись. Просто. Как будто не было года друг без друга, не было тревог и расставания. Ложась обратно, Минхёк открыл первый ящик, проигнорировал письмо, будто натыкается на него не впервые, закрыл, порылся во втором, закончил на третьем, достав оттуда пачку сигарет и зажигалку. — Не говори Чикаго, он постоянно меня ругает. То мне не идёт, то я умру. И вроде банально, но почему-то убедительно, — Ли глубоко затянулся, закрыл глаза, с блаженством выдохнул. Чонгук хотел разделить недовольство Чикаго, но не стал. Момент. Сейчас Чон простит Минхёку всё. — Надо решить, что делать с Кихёном, — перешёл к главному Ли. — Я обсуждал с ним тур — в контексте того, что мог бы забирать его иногда. Он сказал, что возьмёт с собой синтезатор: «тошнит от одного слова, но я привыкну». К тому же можно привлечь его к декорированию и костюмам. Не на постоянной основе, конечно. Если надоест театр, всегда есть прогулки. Я в этот раз тоже свободнее. Много выходных, не такой плотный график, но тур на два года. Вообще контракт выгодный. Я даже могу иметь отношения. Только не приветствуется трёп об этом на каждом шагу. Я и не собирался, но… Все эти слухи о том, что он сын наркоманки или вообще мой брат, удручают. Кстати, — Минхёк на нижней полке нашёл пепельницу, потушил сигарету, вышел в коридор. Мыслей у Чона было много. Минхёк показательно открыл верхний ящик, но не обсуждает письмо; он думал о туре, значит, всё серьёзно, и Чон зря волновался, что они расстанутся. Ли вернулся и дал Чону бумаги. Чонгук пробежался по тексту, уловил «право» и «опеки». Посмотрел растерянно. — Если вы не против, я бы хотел стать опекуном. Ты должен подписать, если тебя всё устраивает. Тут сроки, мои права, обязательства, право наследования. Но мы не можем жениться. Нигде; иначе возникнут проблемы, потому что однополый брак, даже зарегистрированный на территории другого государства, лишает возможности быть опекунами и… Чонгука поглотило непреодолимое желание поцеловать Минхёка. Вместо «спасибо», «я люблю тебя», «ты сокровище». Перебив, Чон подался вперёд. Поцелуй вместо слов. — Но кольцо ты наденешь, — велел Чонгук, отстраняясь. Ли, улыбнувшись буднично, словно эта просьба и так очевидна, отдал бумаги Чону, отложил письмо, достал кольцо, надел и лёг обратно, закуривая новую сигарету. — Дальше. Твоя работа. Она, по моим расчётам, как раз кончится к началу тура. Не участвуй в новых спектаклях, если будут что-то ставить. За полгода репертуар сменится. Если согласишься играть у меня, я напишу тебе роль, соответствующую твоим способностям. Ты восхитительно поёшь, но посредственно играешь. Пока я не готов давать тебе большие роли. Пока поучишься, потом посмотрим. Если не хочешь работать у меня, во-первых, я осуждаю, во-вторых, подумай ещё раз, в-третьих, это наш единственный шанс быть вместе без конфликтов, так что см пункт один и два. Но, кстати, если ты вдруг не заметил, в работе я самодур и меня заносит. Могу нагрубить и обидеть, если кажется, что это поможет раскрыться. Помогает не всегда. И к этому тоже будь готов: ты на сцене и дома — это разные люди для меня, я не смешиваю, — он посмотрел на Чона с тоской. — Эгоистично выходит, как будто вы кладёте жизни на служение мне, но я очень надеюсь, что мы придумаем, как позаботиться о будущем каждого из нас, чтобы сохранить всех. — А ты всё продумал, похоже. Чон смотрел на Минхёка влюблённо. Его манила уверенность Ли, и теперь, когда она включала и его, противостоять желанию согласиться на всё, что предлагает Минхёк, было сложно. Но Ли разбавил пастельные тона этого разговора. Стрелка на разноцветном поле указала на глиняный, грязный, липкий сектор. — Не продумал твоё письмо. Заехал домой принять душ, провёл ревизию, посмотреть, как ты тут: прижился? Нашёл кольцо и письмо. Давно написал? — подвёл к новой теме Минхёк. Чонгук опустил взгляд. Стыдно. На этот крик души его вдохновила встреча с Мунчолем, в которой он не только собирался с ним переспать, но и рассматривал вероятность отношений. Глупец! — Не вини себя за то, что делал без меня, — Минхёк выбросил сигарету, притянул Чонгука к себе, кладя его голову к себе на колени и умиротворяющее для них обоих перебирая волосы, прядь за прядью, словно чётки. — А что делал без меня ты? — спросил Чон. — Хочешь спустить собак, чтобы не корить себя? Ты ведь всё равно будешь. Чонгук поёжился. — Если бы мы не встретились в понедельник, я… — он, раздувая щёки, выдохнул. — Я думал попробовать повстречаться с Мунчолем после премьеры. Это не твои мальчики из бара; разные вещи, я понимаю. Минхёк взял телефон, поискал что-то и протянул Чону. Групповой чат с фотографиями. Его фотографиями и редкими комментариями к ним. «Твой красавчик снова клеит не тебя», «Опять выбрал бледненького, у красотули паршивый вкус», «Он каждый раз заказывает новый коктейль, прошёлся почти по всему меню, я даже забыл, что у нас есть такие напитки!». И последнее, датированное вечером понедельника. «Он один и, кажется, не собирается ни с кем знакомиться. Знаю, ты занят, но ему явно не помешала бы твоя компания». — Я пришёл, потому что знал, что ты там. Пересилил себя. Кихён приложился. Он часто говорит со мной. Так, чтобы я не мог ответить. Не вопросы, а размышления вслух. А в понедельник он сказал: «У папы спектакль в пятницу — ты придёшь?» И я с ужасом осознал, что теряю вас. Просто потому что не знаю, как вернуться, и боюсь, что уже не нужен. Я не умею ни сходиться, ни расставаться, — он заметил, что Чон всё ещё листает сообщения о себе. Неужели Минхёк — тот человек, который за ним следит? — Это вышло случайно. Но каждый раз, когда ты приходил в бар, мне прилетало сообщение. Сначала шутили, что мы друг от друга бегаем — я ничего не комментировал, — а потом вошло в привычку для всех, даже новеньких; безобидная традиция меня дразнить. Целая статистика. С кем ты, как часто, надолго ли… Я рад, что не опоздал. Вернув телефон на тумбочку, Чон потянул Минхёка вниз, чтобы он лёг, а затем обнял его, как в первый вечер. Хотелось вернуть тот уют, но сильнее — оставить все гадкие вопросы в этом вечере. — Расскажи. Вздох. Свет стал более приглушённым. Минхёку не требовалось пояснение. Он всё понимал. И стремился смягчить — гладил спину, плечо, положенное на него бедро. — Первые полгода я трахался со всеми подряд. Готов быть снизу — раздевайся. Минус такой неразборчивости — чистота, но тогда мне было всё равно. Перебрал несколько баров, пока не нашёл тот. Какого-то парня на меня вырвало, стафф принялся извиняться, меня звёздной болезнью не зацепило, я посмеялся, но мне пообещали бесплатную выпивку по средам. Неплохой способ завлечь. Пришёл раз, другой. Привык, выработал правила. Только моя территория, никаких минетов, поцелуев, подготовки. Избавлялся от них за полчаса. Большинство не питает иллюзий — они уходят сами. Если нет, есть прекрасная фраза «Я вызвал тебе такси». Всего раз не сработало. Пришлось поговорить. В итоге он даже извинился. Сам меня вынудил. Разложил передо мной все свои травмы, я воспользовался ключами, которые мне любезно предоставили. Я не просил — мне проще вызвать охрану. Но так хоть потренировался, чтобы совсем не отупеть. Обычно парни пустые — моя харизма им не сдалась, они не то что не ценят обходительность — они не привыкли к ней, поэтому она кажется им странной. На работе иначе, манипуляция — привычка; скучно, — Минхёк усмехнулся. — Я предлагал Джехёну переспать. С посылом «ты же этого хотел». Он, оказывается, благородный — отказался. Периодически встречался с Чангюном, — Чон вскинул бровь. У него какая-то заговорённая задница? — Не осуждай. Зачем ты возвращаешься к Тэхёну? У всех свои слабости. Он меня знает, он чистоплотный. Но потом стал напирать, пытался втянуть в отношения, и я ушёл. Возвращаюсь ли? Я уже и не помню, когда мы встречались в последний раз. — Спал с Тэхёном? — Чон поднял голову, чтобы увидеть, если Минхёк ему соврёт, а потом понял, что не хочет знать, представлять, думать. Соври, если «да». — Нет, — ответил Минхёк. Настроение резко изменилось, в прозрачную воду капнули чернила. Но? — Но спал с Мунчолем. Такой вот твист. Всё началось с Берлина, он рассказал тебе, я знаю. «Люблю, сил нет, помоги». Нажаловался, я — в ответ. Потом был Бостон. Об этом он, конечно, умолчал. Мунчоль подкупил Лису; это, как мы уже выяснили, несложно. Пришёл в гримёрку, попытался меня раздеть. У меня была страшная мигрень, ещё ты дурил, хотелось сдохнуть. Между нами произошла неприятная сцена, но не злись на него. Он дурной. Ему нужно было узнать, что это такое — прикасаться к тебе. Через меня. Не самая удачная идея. Но он хороший человек, просто у него было плохое время. Каждый учится, если сталкивается с трудностями. Кто-то скатывается, кто-то борется. Сила в том, чтобы признавать, что ты слаб и нуждаешься в помощи. Мунчоль признал. Он по-своему мудрый, в нём растёт зерно не просто сознательности, а чего-то большего, чего нет ни у меня, ни у тебя. Исключительный взгляд на вселенную и её законы. У меня не было таких знакомых. Такие люди, как я или Тэхён, заводя беседу, вынуждают раскрывать свои тайны. Хочется поделиться своими бедами — зачем сдерживаться, если перед тобой бездонный колодец, готовый принять в себя любую отраву? Но Мунчоль другой. У него много жизней, и он проживает их все одновременно. Он умеет очень грамотно недоговаривать. Это настоящий талант — казаться кристально чистым, искренним, невинным, когда на самом деле ты делаешь такие вещи, из-за которых не можешь спать по ночам. Моя открытость всегда пафосная; салют и конфетти. Никто не верит, что я говорю правду, даже если это так, потому что я выгляжу как отменный лгун, который живёт, чтобы врать, а не врёт, чтобы выжить, — пауза, чтобы отдышаться. Минхёк с тоской глянул на сигареты, но не закурил. — На этом можно бы закончить, но нет. В начале лета он пришёл в бар, мы поболтали и ушли вместе. Потом обменялись номерами, он позвонил, предложил приехать, я дал ему этот адрес. И так продолжалось полтора месяца… Это была своего рода связь с тобой. Извращённая, совершенно нездоровая, но я даже чуточку влюбился в его манеру… жить? Биполярность не на уровне патологии. Он то бездельничает, спит, читает, рассказывает что-нибудь нейтральное, то говорит, что мы идём на потрясающий концерт, и оказывается, что этот концерт — его. Он часто пел. Постоянно что-то мурлыкал под нос. Периодически демонстрировал привычки богача. Ругался на доставщиков еды за опоздание на минуту, покупал воду по несколько тысяч вон за пол-литра. Он приходил и уходил без расписания, а потом я стал задерживаться в театре, и он пропал. Я позвонил, спросил, всё ли в порядке. «Всё чудесно, спасибо». На этом наш бестолковый романчик закончился. Но мы беседуем иногда. О тебе, об искусстве, о животных. Забавно: я думал, отношения скорее будут у вас с ним, а вышло иначе. Вот ведь ирония: ты считал себя бледным, безликим… — Минхёк помолчал. — Твоя бледность всегда была драгоценной. Мы видели её, а ты — нет, — ещё пауза. Надо как-то закончить. Чонгук решил помочь. Он не испытывал ревности. Собственные переживания стали значить меньше, чем переживания тех, кому было плохо из-за него. — Помогло? — Помогло, — Минхёк с благодарностью за этого нового человека, говорить с которым не утомительно, а интересно, поцеловал Чона в макушку. — Но любить тебя мы не перестали. Чонгук слушал, но оставлял всю информацию в той секунде, когда она была озвучена. Это не побег от проблем, которым спасалась старая версия, а экономия нервов, ведь размышления о том, что Мунчоль соврал, а Минхёк был в отношениях, не дадут ничего. «Не вини себя за то, что делал без меня». Прося об этом, Минхёк заботился не только о себе — о них обоих. — Ты… — Минхёк изменил положение, чтобы заглянуть Чону в лицо. — Ты злишься? Не могу привыкнуть к тому, каким ты стал. Искришься, извергаешься, как вулкан, но не раз в сто лет, а постоянно. И это запутывает. Чонгук сел. Сознание ещё парило в прекрасном мире единения с собой, миром, Минхёком, наконец. Если раньше он убеждал себя, что любит жизнь, находил причины называть себя довольным, то теперь он чувствовал себя счастливым. Новая философия даровала ему счастье. — До того, как мы расстались, я не задумывался о том, что причиняю людям боль. Например, Джин-Хо. Я всегда считал себя недолюбленным ребёнком, обиженным мамой, но она ведь тоже страдала — от чувства вины за то, что не может сделать то, чего от неё ждут. Поэтому нападала на меня, повторяя, что она меня не хотела. Защищалась. Я не думал о Кихёне, считая себя жертвой, которая, поддавшись импульсу, закончила беззаботную жизнь, не замечал, что ребёнок чувствует то же отсутствие любви и ласки, которое воспитало меня. В конце концов, я никогда не думал о тебе, Муни. Считал, что ты меня используешь, искал подвох и разрушал тебя своим недоверием. Как же я могу злиться на ещё одну жертву своего мрачного влияния? Если и злиться, то только на себя: появляясь на пути других, я ничего не даю, лишь забираю. И я рад, если друг в друге вы нашли утешение. — Ух… — Минхёк удивлённо приоткрыл рот. — У меня слов нет. Чон смущённо опустил глаза. — Добро пожаловать в мой мир: я был таким все годы наших отношений, — он глянул на часы. — У твоей звезды завтра премьера. Если это всё, о чём мы должны были поговорить, на этом, пожалуй, стоит закончить, — Чон забрался под одеяло. — Ты сводишь меня с ума, — Минхёк, качая головой, продолжал лежать, пока Чонгук накрывал и его. — Вырабатывай иммунитет, — подмигнул Чон. — Тебе придётся жить со мной ещё долго.