Ни о чём не жалеть

Взволнованность Чонгука относительно спектакля появилась по единственной причине: нужно меньше думать о Минхёке. Но её хватило ненадолго. Чонгук не мог не вспоминать, как Минхёк, высадив у театра, поцеловал его так, что Чон стоял на месте, где его оставили, ещё полминуты или даже больше. Почему? Потому что соскучился? Потому что Минхёк стал проявлять привязанность как-то иначе, не так, как раньше? Чонгук не знал, он просто вспоминал этот поцелуй, казавшийся сосредоточением всего, что они пережили. Таская стулья, бутафорские котелки и ширмы, Чон вспоминал замечание Ли по поводу посредственной игры. С этим Чонгук не спорил. В его арсенале появилось чутье, позволяющее чувствовать моменты, когда он хорош. На репетиции перед Минхёком он был невероятен, но для того, чтобы стать выдающимся актёром, нужно практиковаться упорнее. Пение давалось Чону легко, видимо, музыкальность семьи наконец сыграла свою роль, но вот лицедейство в число прирождённых талантов не входило. Впрочем, нужно ли оно Чонгуку? Он играл в маленьком театре, зная, что в нём он вряд ли добьётся славы, но уровень постановок Калли́ совершенно иной. И Чонгук не стремился с ним связываться. Даже маленькая роль приведёт к появлению его имени на афишах и в интервью, его будут узнавать, станут задавать вопросы — обычно о личной жизни, потому что людей редко интересует что-то более важное. Чона не прельщала такая перспектива. Он играл, потому что ему это нравилось, потому что в этом занятии он отдыхал. Эгоизм превратил его в артиста, который дарует частицы вдохновения другим, не желая с этого что-то получить. В чём-то Минхёк придерживался тех же принципов: его творчество всегда крутилось вокруг людей, сюжета, истории, которую он хочет поведать зрителям — потому что зритель найдёт в ней что-то полезное, а не потому что он хочет быть богатым и знаменитым. Отношение Ли к деньгам было простым. Детдомовский ребёнок просто хотел быть сытым. Чонгук разделял это мнение. Но кем быть тогда? Сиделкой для Кихёна? Этого мало. Помощником Минхёка? Как у тебя с организацией вообще? У уха послышались щелчки пальцев. Сомин. — Я рада, что хоть у кого-то вчера был секс, но соберись. Чонгук заставил себя включиться в работу. Никто не шутил по поводу того, что в маленький театр явился сам Калли́, но любопытство скрывалось в каждом упоминании имени Чона, в многозначительных взглядах членов труппы. Им хотелось поговорить, спросить, сострить, но нужно было сосредотачиваться на спектакле. Чонгук ждал, что плотину прорвёт вечером, когда Сомин пригласит всех в кафе. Традиция, конечно. Вечер… Что мы скажем Юки? Что он ответит? Будет плакать? Мне кажется, я точно буду. Чонгук отгонял мысли о Минхёке, но это было бесполезно ещё и из-за самой сути его занятия. Спектакль, премьера. Чон видел немало постановок, но лучше всего отпечаталась (кто бы сомневался) «Алая буква». Бессонная ночь, трясущиеся руки. Масштабы того, что он имел сам, отличались, но идея оставалась единой. Маленький театр, старающийся не уступать большому брату, должен заставить всех забыть об их невзгодах и перенестись в волшебный мир искусства. Впервые за долгое время Чонгук вспомнил «Графа Монте-Кристо». Тогда всё было в новинку. Чимин, бубнящий о том, что Минхёк — плохой человек (а потом, годы спустя, радующийся, что они вместе), — Ли, которому действительно был нужен только секс, театр, тронувший его пугающе сильно. Тогда душа, непривыкшая к страстям, воспринимала всё чувствительно, содрогаясь от каждого хлопка — сейчас что-то новое Чон пропускал бы через себя иначе. Если бы я знал, что тот вечер, тот поцелуй, Чангюн, люди, твои сообщения — начало странных, нестабильных, безумных отношений… Изменилось бы что-нибудь? Пожалуй, я бы просто ценил те моменты больше, не желая, чтобы они скорее прошли и вернули мне Тэхёна. Тэхён… Огромная глава его жизни; где он теперь? Чону почему-то казалось, что после расставания Минхёк стал общаться с ним меньше. Неужели из-за Чонгука? Кто-то был на кого-то зол? Чепуху несёшь, не придумывай. Легко. Чон отпускал размышления, которые не мог вести, не имея информации, и делал это без неприятного осадка. Всё неважно, если ты не можешь это использовать. А он не мог. Топливом для его развития теперь был не Тэхён. Когда настал час икс и Чон увидел в дальних рядах Кихёна и спрятавшегося за маской, кепкой и белой футболкой Минхёка, он занервничал снова. Опять ненадолго, короткой смешной вспышкой старой личности. Даже если я провалюсь, мне не страшно, ведь я буду не один. В горе и в радости. Дальше спектакль, поздравления, благодарственная речь Сомин. Чонгук относился ко всему с теплом, но без настоящей преданности. Он любил конный спорт, но отказался от него без страданий, уважал профессию, но ушёл из неё — любое занятие было для него приходящим. Сегодня одно, завтра — другое. В разные периоды Чонгук интересовался многими вещами, но одержимость вызывали лишь люди. Тэхён, Кихён, Минхёк. У скупого на проявление эмоций Чона оказались довольно неожиданные приоритеты. После официальной части — кафе. Чонгук договорился с Минхёком, что они ради приличия посидят со всеми полчаса, а потом поедут домой. Домой. Это слово вызывало в душе Чона трепет. Теперь у них один дом, куда нужно перевести вещи, Инсона (интересно, Бомгю не будет ревновать? Как у них это работает? Надо непременно уточнить у Кихёна). Счастье в чистом виде. Кихён согласился на совместные посиделки без пререканий. Чонгук понял, чего испугался в понедельник Минхёк: Ю смирился с тем, что они расстались, поэтому терпел нахождение родителей не просто в одном помещении — рядом. В кафе Кихён сидел между и выглядел расслабленным, довольным. С удовольствием рассказывал о музыке, спрашивал о театре. Кихён не стал бы притворяться, он действительно старался быть участником беседы. И у него неплохо выходило быть наравне со взрослыми. Калли́ мастерски игнорировал вопросы не о постановках. Как и предсказывал Чонгук, труппа пыталась узнать что-то личное. Давно ли они вместе, как познакомились. Стандартный набор, вызывавший в Кихёне заметное раздражение. Но он стоически молчал, будто не замечает намёки на то, что родители снова вместе. Потому что ни Чон, ни Ли не давали этим рассуждениям ход? Или причина была в чём-то другом? Спустя час приятной болтовни Минхёк и Чонгук, переглянувшись, собрались уходить. Кихён послушно встал. — С кем я останусь? Я давно не виделся с вами обоими, так что мне всё равно, — тихо спросил он, пока артисты труппы не заметили зарождающуюся около них драму и продолжали беседовать. — Тебе больше не нужно выбирать, дружок, — сказал Чон, ожидая бурной, но радостной реакции. — Нет, мы обсуждали. Я не хочу, — спокойно ответил Ю. — Ты говорил, что не хочешь видеть нас вместе, если мы не вместе, но… — начал Минхёк. Кихён был категоричен. — Нет. Я выдержал один раз, но второго мне не нужно. Чон посмотрел на Минхёка со смятением. Два эгоиста опять забыли о ребёнке? Мог ли хоть кто-то предположить, что вместо слёз радости Кихён будет сопротивляться тому, чтобы они сошлись? — Второго раза не будет, — заверил Ли. — Нет, — настаивал Кихён. — Я вам не верю. Любовь — это не то, что я вижу между вами. Когда любишь, хочешь касаться, обнимать, держать в руках, защищать. Хочется быть рядом каждую секунду. Хочется делать то, что вызывает улыбку. Между вами этого не было никогда. Это не любовь. Если вы вели себя так, значит, у вас никогда не было будущего. Не надо. Просто не надо. Вы не будете вместе, если между вами нет любви. Чонгук не понимал, что пугает его больше: неверие сына, вероятность того, что они будут вынуждены встречаться втайне от Кихёна, или причина более значимая — привязанность сына к Ирон, проецируя которую, Ю говорил о любви. Конечно, в чём-то Кихён был прав. Страстная любовь действительно нуждается в физической подпитке, тогда как любовь возвышенная обходится без неё. Но как объяснить это ребёнку? Да и не обнимаемся мы только из-за Муни и его воспитания. Минхёк никогда не позволял себе ни малейшего жеста, показывающего влечение к Чонгуку. Чистая дружба, срывающая покровы в спальне. Ли был убеждён, что так лучше для Кихёна, сдержанное поведение не будет развращать ум ребёнка, но в итоге Ю стал считать, что они не любят друг друга. Чонгук относился к проявлениям привязанности равнодушно. Его отец и мать подавали именно такой пример: пару раз Чон видел, как отец обнимает Джин-Хо за талию, целуя плечо, но за пределы этого жеста их плотское взаимодействие не распространялось. — Юки, не вся любовь нуждается в прикосновениях, — повторил мысли Чонгука Минхёк. — Когда люди вместе давно, им достаточно… — Поцелуйтесь, — Кихён смотрел ужасающе серьёзно. Он смотрел так часто. Требование, выраженное во взгляде, тихие внешне, но бушующие внутри чувства. В такие моменты Чонгук боялся сына, способного ввести в замешательство даже взрослого. — Юки, ты ведёшь себя неприлично, — Минхёк нервно хихикнул. — Вам неприятно? Это и есть то, о чём я говорю. Вы придумаете тысячу оправданий или сухо обниметесь, потому что не любите друг друга. И я не хочу видеть это снова. На лице Минхёка было отчаяние. Не то, с которым он иногда слушал Чона, удивляясь тому, как он вырос, а истинное, беспомощное, мрачное. «Что нам делать?» — безмолвно кричали в унисон два голоса. Труппа заметила ссору и притихла. Кихён вдруг низко-низко опустил голову, словно чего-то стыдился или готовился к наказанию. — Просто… Я не хочу. Пожалуйста, — просил Ю. Опять много мыслей и рядом нет музыки, чтобы она позволила сказать, как больно Кихёну из-за того, что его мир разрушился. — Дорогой, требование проявить привязанность — это неправильно. Мы же не зверюшки, чтобы тебя развлекать, — Минхёк, теряясь, не знал, какой аргумент использовать. Какие могут быть оправдания? Мы не подготовились к тому, что Кихён окажется против. — Просто отправьте меня к дедушке и делайте, что хотите. Но меня не впутывайте. Минхёк потянул Кихёна за рукав, вынуждая посмотреть на себя, но Ю отворачивался. Чонгук не вмешивался. Знал, что, если кто-то и сможет объяснить ребёнку, что всё серьёзно, это Минхёк, потому что Кихён винил в расставании его. — Юки… — Вы женитесь? — Ю посмотрел злобно. А ты умеешь задавать нужные вопросы, чтобы выглядело так, будто ты прав. — Постарайся понять то, что я скажу тебе дальше, хорошо, дорогой? Настроение Кихёна допустило слабую заинтересованность. — Мы не можем жениться официально, потому что я хочу тебя усыновить, а быть опекуном при зарегистрированных однополых отношениях по законам нельзя. Но я ношу папино кольцо, — забыв, что они не одни, Минхёк показал ребёнку руку. — И никогда его не сниму. Я тебе обещаю. — Ты обещал, что не уйдёшь, — жалобно напомнил Кихён. — Я ошибся. Дай мне ещё один шанс, — Ли смотрел доверчиво, выглядя таким уязвимым, каким он, вероятно, не будет больше никогда, потому что лишь эта острая напряжённая сцена могла сделать его таким. — И что вы… — Кихён повернулся к Чону. — Правда вместе? — Да, смотри, у меня тоже кольцо, такое же как у него. В обычных отношениях кольца надевают, когда женятся, — Чонгук показал палец и мельком глянул на вздохнувшего с облегчением Ли. — И это важнее, чем то, что делают другие люди, ставя штамп, чтобы как-то назвать свои отношения и возвести их в ранг официальных. Мы вместе, потому что хотим быть вместе. — А вы хотите? — Очень. Ты ведь сам замечал, какие мы пустые были друг без друга, — сказал Ли, и Чонгук (в который раз?) ощутил приступ нежности и любви к Минхёку. Обычному Минхёку, который незамысловатыми выражениями умудрялся сказать так, что сердце замирало. — Это точно? — не сдавался Ю. — Точно, — кивнул Ли, пытаясь улыбнуться. Кихён продолжал смотреть сурово. — Мне нужно переварить, — он поспешно зашагал в сторону туалета. — У меня от таких передряг начинается мигрень, — пожаловался Минхёк, утыкаясь лбом в плечо Чонгука. — Вся жизнь перед глазами пронеслась. Королевы драмы, дьявол нас дери, — со стоном продолжил он, а потом вспомнил про свидетелей своих признаний и провёл ладонью по лицу, обращаясь к ним и стараясь не замечать восторженные глаза Мины. — Похоже, теперь все знают, что Калли́ слюнтяй. В своей обычной манере Сомин с хитрой усмешкой хмыкнула. — Мы сохраним это в секрете. — Буду благодарен, — очаровательно улыбнулся Минхёк, имея в виду не простую человеческую благодарность, а благодарность профессиональную. Дьяволица добилась, чего хотела. И сделала это, стоит заметить, стильно. Порывшись в сумке и достав оттуда несколько купюр, Ли протянул их Сомин, как главной, и поднялся. — Больше наличных у меня нет, я угощу вас в следующий раз, — пауза. Усталость и страх за своё будущее сменились уничтожающим обаянием, в сети которого Чон попадал десятки раз. Почти все, кто видел Калли́, не могли сопротивляться. — Пожалуйста, — Минхёк заговорил угрожающе, — держите язык за зубами. Я знаю, что среди вас есть люди, сидящие на моих форумах, — взгляд скользнул между Лэем, Сомин и Чжоу. Кто из них? Все трое? Лэй ни капли не похож на фаната Калли́. — Понимаю, каков соблазн рассказать то, чего не знает никто, но вы испортите жизнь не мне, а людям, которых я люблю. И вряд ли это хорошо кончится хоть для кого, — Минхёк поклонился и направился к выходу. — А он, похоже, властный, — провокационно заметил Лэй. Муни говорил о тебе? — До понедельника, — с улыбкой поклонился Чон, не комментируя личность Калли́. Они вернулись домой без приключений. Кихён молчал. Видимо, переваривал. Но дома, даже не помыв руки, бросился в музыкальную. Зазвучало пианино. Тревожная, но теплящаяся надеждой мелодия. Мы будем в порядке. Теперь точно.