Расстояние глушит голос, но не уничтожает слова. Татьяна Корсакова — «Третий ключ»
Месяц, кажущийся людям не таким уж и большим сроком, слишком долго тянулся для Рыцаря-командора. Алистер Д`Аргайл, посвятивший себя работе, старался не думать о времени, хотя… он старался не думать абсолютно ни о чем. Утром он просыпался с мыслью об очередных донесениях полиции, а вечером засыпал, боясь всех тех снов, которые снова могут его посетить. Не стоит говорить, что доблесный Рыцарь Круглого Стола вымотал себя за прошедший месяц, порой даже лишая себя возможности поспать. — Я хотел узнать, как продвигается расследование в Стрэнде? — устало проведя ладонью по лицу, спрашивает командор у сэра Гавейна, пока тот неторопливо расхаживает по своему кабинету в поисках какой-то известной только ему книги. Виктору на глаза попадаются лишь какие-то энциклопедии, да справочники. Мужчина проводит кончиками пальцев по обветшалым корешкам некоторых книг. Это все не то. На столе же Алистер замечает стопку утренней почты. Сколько сейчас вообще времени? Часов шесть утра? Но, посмотрев на настенные часы, сэр Лукан с ужасом понимает, что скоро уже полдень, время пролетает чертовски быстро, когда отрекаешься от него. Он снова не сомкнул глаз, стал невнимательным и рассеянным. — Сколько Вы спали за последние несколько суток? Часа четыре? — Виктор с вопросом поглядывает на мистера Д`Аргайла, его тревожит неожиданно изменившийся не в лучшую сторону Рыцарь-командор. В таком состоянии он не может делать абсолютно ничего, не говоря уже о своих прямых обязанностях. — Достаточно, чтобы чувствовать себя бодрым, — в противовес своим словам мужчина с трудом заставляет глаза оставаться открытыми. Алистер с любопытством поглядывает на письма. Он может обманывать себя хоть все последующие годы, но и без слов понятно, что он хочет найти на конвертах. Ровный и аккуратный женский почерк, который мог бы принадлежать одной юной начинающей певице, которая какой-то месяц назад покинула Лондон. — Так как у Вас успехи? — делая вид, что он рассматривает документы на столе, сэр Лукан с еще большим старанием выискивает знакомый почерк на конвертах писем. — Ле Пелетье 23, — даже в пол-оборота не повернувшись к Алистеру, говорит Виктор. Он самозабвенно читает найденную в шкафу книгу, как будто ничего и не видел. Да, сэр Гавейн все же нашел то, что ему было так нужно. Схемы туннелей под Лондоном. Скажем так, это часть того самого расследования в Стрэнде, про которое так упорно напоминает все утро Алистер. Мистер Буршье ждет хоть какого-то ответа на свои слова, но слышит лишь, как тикают настенные часы. Не каждый день можно встретить мистера Д`Аргайла в своем кабинете. Особенно в последнее время. — Что? — сэр Лукан поднимает голову, при этом оторвавшись от чтения очередных судебных заключений. Складывается все очень презабавно, когда один взрослый мужчина пытается незаметно порыться в личных письмах своего товарища, а второй старательно делает вид, что ничего не замечает. — Она сейчас в Париже. Будет выступать в Национальном театре оперы еще около месяца, — имени не было произнесено, но и зачем это вообще нужно, когда мужчины понимают друг друга без каких-либо уточнений. — Она будет рада, если кто-то, кроме меня, будет ей писать, — и только сейчас Виктор громко захлопывает толстый том и поворачивается лицом к сэру Лукану. И сейчас сложно сказать, кто из них выглядит серьезнее. Рыцарь-командор, который переваривает всю полученную информацию или отец мадемуазель Буршье. И если первый просто старается не ударить в грязь лицом, то второй готовится к одному из самых сложных разговоров в своей жизни. Книга оказывается на своем законном месте в шкафу, а сам мистер Буршье усаживается за свой стол, при этом не отрывая своего взгляда от Рыцаря-командора. — Зачем Вы все это мне говорите? — сдержанный тон, очередная маска равнодушия на лице, а внутренний зверь все сильнее с каждым днем напоминает о своем недовольстве. Сумасшедший коктейль, когда лишаешься спокойствия и сил. — Я пришел сюда за этим, — Алистер взмахивает парой листов бумаги, на которых написаны последние отчеты о происшествии в Стрэнде. Парочка каких-то заключений от медиков и впопыхах написанные показания очевидцев, коих оказалось не так уж и много. — Мы оба прекрасно знаем, что это не так, — Виктор взглядом предлагает Алистеру присесть на кресло возле стола. — Селина спрашивала, как Вы здесь, — между тем произносит мужчина, чем заставляет командора вздрогнуть. Целый проклятый месяц он не слышал этого имени. И ему казалось, что это спасает его от той режущей боли, которая поселилась в его душе в день отъезда девушки. — Я не стал писать ей, что Вы изматываете себя работой, — мистер Буршье тяжело вздыхает и массирует переносицу двумя пальцами. — Алистер, не мне Вам говорить, что наше с Вами долголетие и опасная работа идут вразрез с любыми отношениями. Я понял это на своем горьком опыте. — Тогда я не понимаю, зачем Вы завели этот разговор, — сэр Лукан недовольно хмурится. Уйти отсюда и забыться в очередном деле — вот что гонит мужчину прочь. — Мне пора идти. — Игритт знала о Полукровках и жила в постоянном страхе, что я однажды не вернусь домой, — Виктор, будто бы и не замечая попытки Алистера покинуть его кабинет, продолжает говорить. — Если бы Селина не была моей дочерью, я бы и слова Вам не сказал. Но я не хочу, чтобы она проходила через все то, что пережила моя жена. Не заставляйте ее волноваться. А правда и вовсе может разбить ей сердце. — Именно по этой причине мисс Буршье сейчас в Париже. А будь я глупее и безрассуднее, она была бы сейчас здесь, — но страшнее всего становится от того, что желание быть глупым и безрассудным превышает любые аргументы здравого смысла. — Так к чему Вы все это говорите мне, сэр Гавейн? — С того, что чувства сложно заглушить, — Виктор с тяжестью на сердце вспоминает свою жену. — Игритт умерла больше семнадцати лет назад, а я все думаю о том, мог ли я вообще спасти ее. Эта боль никогда не утихает, как и чувства, — Рыцарь поворачивает голову к небольшой почти полностью выцветшей фотографии, на которой запечатлена счастливая семья: высокий и статный мужчина — отец семейства, изящная женщина и крохотный ребенок, которому на кануне визита фотографа исполнилось всего три годика. — Что вообще для Вас означает любовь? Виктор ждал ответа, будто от него зависели жизни людей. Ему и вовсе не верится в то, что подобный разговор вообще состоялся между ним и никем иным, как Алистером. Кто бы мог подумать… — … это иллюзия, — коротко произносит Рыцарь-командор, а у самого сердце щемит от сказанных слов. — Бесполезное чувство, которое лишь туманит разум, а в итоге заставляет страдать, — мужчина опускает взгляд на свои руки, сложенные в замок. Неужели он сказал это? Неужели признался в том, что испытывает боль от утраты чего-то столь ценного для него? — Что ж, напишите ей, — сэр Гавейн и сам не верит в то, что говорит. Он прекрасно знает, что из их общения ничего хорошего не выйдет, но, если общение прекратится, эти двое будут продолжать мучиться, только порознь. А это хуже всего на свете. — Ле Пелетье 23, не забудьте.***
— Тебе принесли еще цветы, — в комнату заходит миниатюрная и очень даже миловидная француженка, которая несет перед собой довольно увесистый букет бордовых роз. Девушка с трудом разбирает дорогу и чуть ли не спотыкается о напольную вазу, в которой уже стоит один из последних букетов. С момента, как Селин стала выступать в Национальном театре, еще не было того дня, когда в этой комнате не было цветов. Эмили забавно сдувает короткую прядь темных волос с глаз, чтобы хоть сейчас не распластаться на полу, словно каракатица на суше. Обойдя небольшой круглый столик стороной, девушка осторожно подходит к мисс Буршье, с которой они познакомились еще в далекие годы, проведенные в вокальном классе. — Поставь их куда-нибудь, — Селина неопределенно взмахивает рукой, при этом даже не отрываясь от своего занятия. Это был первый свободный денек за последний месяц. Выступлений не было, как, в прочем, и сна. Певица, как и прежде, встала с кровати, стоило только первым лучам солнца прокрасться в ее комнату. Единственной разницей является то, что мадемуазель Селина Буршье до сих пор, хоть часы и показывают начало двенадцатого, сидит в ночной сорочке и накинутом сверху халате, а на голове царит художественный беспорядок — рыжие кудряшки торчат в разные стороны. Этот образ уж точно идет вразрез с тем, какой девушка предстает перед своими слушателями. Всегда ухоженная, изысканная и обворожительная Селина, поражающая одним лишь своим взглядом юные сердца кавалеров, сейчас расслабленно сидит на стуле, поджав под себя ноги. Перед ней в окружении гор скомканной бумаги покоится чистовой листок бумаги, на котором ровным почерком выведены лишь четыре строчки. И вот на это она потратила все свое утро! — Боже, Селина, ты собралась провести весь день в затхлой комнате? — Эмили недовольно цокает языком и, положив цветы на пуфик, нетерпеливо подходит к окну. В эту же секунду в комнату врывается свежий воздух. А вместе и с тем сильный порыв ветра сбрасывает груду исписанных и исчерканных листков на пол. — Если у тебя выходной — это не значит, что можно превращаться в первобытное животное! — продолжает возмущаться француженка, при этом забавно причмокивая губами и мотая головой. — Вообще-то это именно это и означает, — весело усмехается Селина и приятно потягивается. Прошедшие часы прошли не слишком продуктивно, но это принесло девушке удовольствие, хоть и спина уже успела затечь. — От кого цветы? — мисс Буршье взглядом показывает на новый букетик, который с таким трудом принесла Эмили. — Не имею ни малейшего понятия, — подруга пожимает плечами. — Но, судя по ленточкам, розы из магазинчика неподалеку, — мадемуазель Виардо нетерпеливо открывает дверцы громадного шкафа, в котором ровным строем висят разномастные платья. — Сначала тебя нужно одеть, — миниатюрная француженка с готовностью начинает изучать содержимое шкафа. — Я же сказала, что не собираюсь сегодня никуда идти, — Селина хмурится, заметив чрезмерную активность своей подруги. — Я работала без продыху, Эмили, — девушка откладывает перо в сторону и складывает руки на груди. — К тому же, мне нужно писать новую песню, мсье Леруа ждет от меня чего-то свеженького, — только услышав это, Эмили с грохотом закрывает шкаф и, тоскливо вздохнув, плюхается на удобное мягкое кресло. — Ой, чуть не забыла! — француженка чуть ли не подпрыгивает на месте, вспомнив о том, что вместе с букетом ей передали и конверт. Эмили вынимает аккуратно свернутое письмо, которое, в общем-то, и вручает подруге. — На нем Британская марка, наверное, твой отец что-то написал, — добавляет девушка. — Он настолько разленился, что перестал указывать свое имя на конверте? — Селина тихо усмехается, но письмо откладывает в сторону. — Чуть позже прочту, — сказав это, мисс Буршье вновь поворачивается к проклятому листку с несколькими строчками песни на нем. — Слова никак не идут, это прям наваждение какое-то! — сказав это и еще раз прочитав первые слова, девушка мысленно переносится в широкие коридоры Вестминстерского дворца. Она, наверное, никогда не забудет тот последний вечер, который она провела в Британии. Еще никогда, как в тот день, она не чувствовала себя настолько покинутой. Холодный взгляд сэра Лукана обжигал лучше всякого пожара. Болезненного… и нестерпимо опасного. Он ведь даже не соизволил проводить ее! Не сказал треклятого «до встречи»! Обида трепыхается в душе Селин подобно однокрылой подбитой бабочке. — Да как он мог?! — пылко вскрикивает девушка, совсем позабыв о том, что в комнате до сих пор сидит Эмили, которая ни сном ни духом о всем том, что произошло в Лондоне. Копна кудрей падает на глаза и попадает в рот, что раздражает только сильнее. — Просто невероятно! — продолжает причитать певица, после чего вскакивает со стула и хватает свежий букет. За прошедшие недели цветы осточертели ей, надоели настолько, что хочется без раздумий выкинуть их из окна. Первыми из комнаты в коридор летят гортензии, а следом за ними и все те множества букетов из роз, ирисов и пионов, которые ей успели надарить. Находится даже маленький букетик, составленный из полевых цветов. Последним остается как раз тот самый здоровенный букет бордовых роз, на которые просто уже не хватает сил. И только расправившись со всем своим ассортиментом букетов, Селина выдыхает с облегчением и садится на кровать неподалеку от Эмили. — Так все-таки что-то случилось в Лондоне? — но снова она получает ровно такой же ответ, как и вчера, и позавчера, да и неделю назад. Мисс Буршье отрицательно мотает головой и демонстративно отворачивается от подруги. Первый признак того, что настроение безвозвратно испорчено, и теперь уже никакие силы не заставят мадемуазель Буршье разговаривать. — Не забудь, что завтра у тебя утренний концерт, дорогая, — француженка по-дружески сжимает плечо певицы, после чего удаляется. Ей с трудом удается обойти всю ту гору выкинутых цветов. Остается только надеется, что домашняя прислуга разберется с этим беспорядком. — Да уж, Селина, ты просто жалкая, — девушка встает с кровати, при этом все еще держа в руках чертовски громадный букет роз. Рука не поднимается их выкинуть. — Сама ведь сделала этот выбор, — тяжело вздохнув, она берет в руки письмо, написанное на ее имя. Весточка от отца приходила буквально на днях, неужели забыл что-то написать? Однако стоит только вскрыть конверт, как в глаза бросается абсолютно незнакомый почерк. От непонимания Селина во второй раз читает место отправки. И в нем не видит ничего необычного. Допустим… Увиденное в письме, уж точно, не создает впечатление, что это именно Виктор решил снова написать что-то своей дочери. И дело даже не в почерке, а в самом содержимом. Сэр Гавейн не стал бы писать даже что-то близко похожее на то, что читает сейчас Селина. Однако если содержание письма мало чего говорит об отправителе, то его сдержанный и лишенный лишних завитков почерк описывает человека, державшего перо, лучше некуда. Посмотрев лишь на манеру письма, девушка смело может заявить, что все это писала твердая рука, она не сбилась и не дрогнула ни в одной из строчек. Сама-то певица не раз отправляла отцу письма с маленькой, но все равно корявой кляксой. И если в детстве любая клякса превращалась в забавного зверька, то с возрастом эта привычка пропала. Селина вновь смотрит на незнакомый почерк, а сердце ее медленно начинает ускорять свой ритм. «Мне стоит попросить прощения». Возможно, именно эта строчка натолкнула девушку на мысли об Алистере. А он, определенно, хотел остаться неузнанным, ведь ни на конверте, ни в самом письме не стоит его имя или хотя бы инициалы. Это одновременно забавляет, и удивляет певицу, ведь нет ничего странного в том, чтобы написать кому-то письмо. Или она чего-то не понимает? В очередной раз посмотрев на письмо и переведя взгляд на цветы, щеки Селин начинают краснеть как эти самые розы. Отправитель письма не просто решил порадовать парочкой сток юную певицу. Эти цветы… да нет, это ерунда какая-то! Цветы, да и сама Селина сейчас в Париже, а вот «таинственный» собеседник уж точно блуждает по коридорам Вестминстерского дворца в эту минуту. Хотя… можно ли считать, что цветы и впрямь доставлены по воле отправителя после слов: «С дебютом Вас, Селина. Надеюсь, что Вам уже принесли цветы в качестве моего поздравления»? Да, наверное, так оно и было. Бордовые розы, которые еще мгновение назад без дела валялись на пуфике, теперь важно стоят в напольной вазе. Возможно, ей даже приятно, возможно, она не выкинет этот букет, ведь это какое-никакое извинение от Алистера Д`Аргайла. По крайней мере, Селина искренне на это надеется. В любом случае, мисс Буршье не может знать наверняка, кто же все-таки соизволил ей написать, поэтому не остается ничего иного, как ответить на послание. Пока Селина решает сохранять все в том же сдержанном и немногословном стиле, которого придерживался и сэр Лукан, а дальше будет видно. Никаких лишних деталей и уточнений, возможно, капелька бесполезного факта. Хм, например о том, что погода в Париже медленно начинает портиться. Да, так будет правильно. А пока мадемуазель Селина Буршье с головой окунается в написание ответного письма, своего часа дожидается одинокий листок с четырьмя строками, которые пока и песней-то сложно назвать:Возьми меня за руку, Обещай, что все будет хорошо, Прижми меня покрепче, Рядом с тобой, я еще мечтаю.*