Трещины в стенах

Людей мало, что удивительно, потому что вот на улице не протолкнешься. Минхо ставит поднос с заказом на стол, и после пытается стянуть с себя куртку, уже сидя. Мин заинтересованно смотрит на старшего. — Красивый, — Минхо сперва не понимает о чем, собственно, речь. Оказывается, ему понравился свитер. — Ага, но не ценник. Только толку от этой красоты — ноль. Сынмин отвечает, что нужно покупать шерстяные, хоть они и очень колючие, а еще просит тоже кушать. Ли про себя усмехается, это кто из них двоих стесняется. Напротив сидит чудо, которое за пять минут съело всего два куриных крыла. Он не планировал ни с кем проводить вечер, не собирался целенаправленно идти за Сынмином и слушать истории про незнакомых людей: лучшего друга, репетитора Хван Хёнджина, друга того же репетитора. Про семью Ким умалчивает, Минхо считает, что правильно делает — таким только с близкими делятся. В целом, неплохая беседа за ужином. Однако застенчивость со стороны Мина так и не ушла. — Поварешка, значит, — усмехается старший, пытаясь хоть как-то сделать так, чтобы он уже перестал чувствовать себя не в своей тарелке. — И долго тебе еще учиться? — Кондитер, — робко исправляет Мин. — Еще три года. Извини… Младший достает телефон, отвечая на звонок. Чей-то звонкий голос слышно очень хорошо, но вот что говорят по ту сторону — сложно разобрать. Минхо смотрит по сторонам, пока Сынмин периодически утвердительно мычит в трубку, и пытается разглядеть вокруг что-то кроме пар всех возрастов и школьников. Из последующего диалога (мало-мальских ответов Кима) становится понятно, что он забыл что-то там у кого-то. Ли со скучающим видом вытирает пальцы салфеткой, зевает, потому что вчера вечером Джухен потащила на вечеринку в честь дня рождения своей ерепенистой подружки Юбин. Она все еще считает, что Минхо и Джухен друг другу совсем не подходят, ведь «он же холодный и ничуть не милый». Ему, разумеется, было всю жизнь плевать на чье-то мнение. Ким, улыбнувшись, говорит, что уже наелся и может идти домой. Минхо перетягивается через стол и забирает телефон из рук под недоумевающий взгляд младшего. — Ты чего? — Сам же сказал, что испечешь мне торт или пироженки, верно? — Сынмин кивает. — Мы обязаны обменяться номерами, чтобы я сказал, что хочу. Вот, теперь готово, — старший возвращает обратно. — Пап, я хочу на горку. Хёнджин поджимает губы, а после берет девочку за руку (ему приходится согнуться в три погибели, настолько она маленькая). У неё просто прелестные косички, сделанные хёном, и темно-синее платье в горошек. До начала занятий около полутора часов. Сынмин встает очень рано, а потому и пошел со старшим и его дочерью гулять, пока её мама не вернется из магазина. Ынджи — хёнджиновская бывшая девушка, симпатичная (не красавица, но и страшненькой язык не повернется назвать), строгая и вспыльчивая, но все же добрая. Старший никогда особо не рассказывал о ней и дочери, но иногда у родителей случаются разногласия, и вот тут сложно оставаться в неведении. В один из таких дней Сынмин впервые услышал, как Хёнджин, разговаривая по телефону, чуть ли не орал в трубку. — Эх, — его дочке совсем наскучило лазать по детской площадке. Хван со своим ростом еле вылазит из миниатюрной башни. — Пап, а можно мне клубничное мороженое? — Мама сказала, что ты съела одно вчера, так что нет. Могу купить тебе сок. Хочешь? Анора кивает и говорит «да, пожалуйста», садясь на лавочку рядом с Мином. Хван обещает вернуться через минут десять, но Сынмин должен смотреть за его ребенком так, чтобы она дальше метра никуда не уходила, а еще лучше сидела на месте. Сынмин как никто другой понимает, какого это разрываться между двумя родителями, особенно если оба очень хорошие и любишь их одинаково — у него так же. Аноре повезло с мамой и папой, потому что даже когда ссорятся между собой, то на неё это никак не влияет. В её пусть еще и детских чертах лица сквозит некорейским. Зная моду на европейские лица, и если учесть схожесть с Хёнджином, то у девочки в будущем не будет проблем с внешностью в общественном понимании. Красивая и бледнолицая лапочка с не менее красивым носом — важный фактор. Она послушная, дожидается своего отца, не закатывая истерик или еще чего. Рассказывает Сынмину про любимую игрушку в детском саду, своих подружек, а после на прощание машет рукой. Хёнджин доводит дочь до торгового центра и отдает в руки Ынджи. Он заверяет, что сможет приехать в воскресенье (кажется, у них планируется семейный ужин). Здорово. В квартире витает вкусный запах рисовой каши, которую Хван готовил для дочери. Ну кто бы мог подумать, что он виртуозно делает прически и готовит блюда для ребенка на раз-два. — Быть папой пиздецки сложно… Хёнджин потирает ладонью лоб, убирая в шкаф пупса вместе со слюнявчиком и соской. Обычная холостяцкая квартира, покопайся получше — папочка с маленькой дочуркой. Сынмин хихикает, вспоминая фотографию, сделанную Джисоном, где Анора делала своему отцу хвостики и красила детской, но вполне себе яркой косметикой. — Хули ты ржешь? Если не перестанешь, то ищи себе нового репетитора. — Не злись, хён, — младший садится на стул, легко улыбаясь. — Ты же бывший учитель, еще и папа, тебе не положено выражаться. — Современный и молодой папа — невъебенный папа, усек? При Аноре я ни разу не сказал даже «пофиг». И вообще, не положено хирургам не соблюдать стерильность и тому подобное, а ты вон какая детина. Ну-ка, быстренько скажи мне, когда там Наполеон вернулся на свои гордые сто деньков? — Зачем так сразу? Хёнджин вздыхает так тяжело, будто бы скинул с себя мешок риса. Роется в холодильнике и, ничего дельного, видимо, не найдя, захлопывает. — О, — Сынмин вдруг вспоминает кое-что очень важное, и расстегивает рюкзак. — Вот твои печенья! Минхо позвонил вчера ближе к вечеру и сказал, что откопал какие-то вьетнамские печенья, о которых говорил Мин, в интернете. Сынмин пытался выудить мелочь из копилки. Синяя керамическая улитка совершенно не хотела возвращать деньги, зато Минхо махнул рукой на это и просто предложил встретиться там, где получил чаем. Отдашь потом, — сказал он, протянув упаковку. Сынмин чувствует, что скоро по гроб жизни будет ему должен; нужное кондитерское изделие должно быть сделано к воскресенью. Хорошие люди, оказывается, могут выглядеть совершенно не так располагающе как Джисон. Репетитор с довольным лицом забирает лакомство, вскрывая упаковку и сразу же отсыпая треть в небольшой пакетик. — Для дочки, — поясняет он. — Может поделиться и с Ынджи, мне не жалко. Надо будет, кстати, купить ей костюмчик Юби, этой мелкой лисички, и всяких сладостей к Рождеству. Я как вспоминаю Новый Год, так слезу пустить хочется. — Почему? Это же хороший праздник. — Пятилетний я свято верил, что Корбобо принесет мне тонну рахатовских конфет, но он меня продинамил, — Хёнджин строит рожицу. — Мама всегда думала, что я не смогу достать мою казахскую прелесть с верхней полки — так наивно. Я мог съесть за раз штук двадцать, а потом прятал следы преступления под ковер или в жестяные банки, где лежала моя коллекция солдатиков. Это прокатывало до тех пор, пока мой старший брат Раис не обиделся на то, что я сломал его танк. Случайно-то вышло, а этот сорокадвухлетний лопух до сих помнит, аж бесит. Младший слушает почти что с открытым ртом. Как же здорово, наверное, было тогда Хёнджину. Ну, до тех пор, пока не «получил ремнем по своей корейской жопе». — Это странно, что у тебя имя корейское, а у брата нет. — С чего это ты взял, что оно у меня изначально таким было? А, лапонька? Даже не спрашивай, — предупреждает Хван. — Может быть, когда-нибудь расскажу тебе. Но чтоб ты понимал: заморачиваются над именами первенцев, а дальше уже так, переливами.