Трещины в стенах

— Вот, — Ким кладет на стол упаковку. — Минхо вот только пришлось доплатить. Его не смущает это ничуть. — Я заботился о тебе, теперь твоя очередь. Чьими молитвами у тебя «отлично»? А потому не страшно, что Минхо раскошелился. Не обеднеет. Вон, — кивает. — На штаны-то новые наскреб. Ли от такой наглости вылетает просто нахуй. Они вообще-то шли себе нормально порубиться в приставку дома у старшего, пока какой-то там Хёнджин не позвонил и сказал, что помрет без антибиотиков. Если бы Минхо знал, что это за индивидуум, то купил бы крысиный яд — этого обычным не возьмёшь. Хван запивает таблетку содовой из граненого стакана, и с громким звуком ставит на стол. Никогда не умел контролировать силу, очень странно, что котята, носи они даже безнадежное клеймо «подохнет», у него выживают всегда. Кошачьи любят Хёнджина, а он любит их — разве не мило? Сколько же возможностей и целей пропустил хён из-за лени и отчаянного стремления никак не выделяться на общем фоне людей. Он говорит, что высокие должности и миллиарды побед были интересны только в детстве (ну, еще и конфеты), да и не во всем этом счастье. Отличник с красным дипломом против неучей, проживающих свою жизнь в большей мере как животные; вторые все-таки работодатели, а Хван мечется (плавно переходит) туда-сюда. Захлопнув форточку так, что побелка и кусочки краски сыплются на подоконник, Хёнджин садится обратно на табурет, оттопырив локти и упираясь кулаками в колени. Он пару мгновений молчит, смотрит куда-то между стыков плитки на кухонной стене. — Как насчет пиццы? — никаким предвкушением маргариты или же четыре сыра не веет. Хёнджин сам себе кивает, моргая очень редко, совсем лениво. — Ну, и правильно. Мы за здоровое питание, но сельдерей я есть не буду. После него хочется открыть вновь холодильник уже через полчаса. — А у тебя его и нет. Минхо сидит молча, слушая Хвана. Они, должно быть, очень близки, раз старший невозмутимо говорит обо всем и предлагает еду не из вежливости к гостям, а просто потому. Хёнджин ведет себя так, будто бы в квартире их двое; Минхо это еще не злит, но очень близко к этому. Как можно было добиться таких отношений, когда репетитор и студент; когда три десятка и девятнадцать лет; когда долбоеб и плюшевый умничка. Ли считает это долбанной несправедливостью по отношению к себе. Он, между прочим, выдержал горячий чай на брюках, а не чесал языком как историк-философ Хван, от которого в восторге Сынмин и его друг. — Как там Джухен? — резко спрашивает Хёнджин. Вот же скотина. Минхо уверен, что это он специально начал о ней говорить. Догадывается ведь по-любому, что Мин становится важнее всех, многое подмечает или чувствует (и что с этим Хваном не так — разбираться желания нет, наслушался от Чана, что тот всегда палил тех, кто списывал или только об этом думал). Даже Чан говорит, что взгляд у него как колья. Как-то так получилось, что все были в курсе о том, кто такой этот репетитор. Бан, оказывается, был хвановским учеником еще в далекие школьные деньки, и его «хорошо» в прямом смысле было добыто потом и кровью от прорвавшихся мозолей. Джухен не просто красивая картинка, но и умная. Шин прежде всего девушка, а у всех девушек чутье; расстались, даже не сказав это вслух, и все как-то уж ровно у них после. Её подруга Юбин теперь может беспрепятственно поливать Ли грязью — флаг ей в руки. Ну, про тихо и мирно Минхо все-таки загнул: Джухен назвала мудаком напоследок, швырнув в лицо подаренные перед этим цветы. Спасибо, что не розы. — Кажется, её бывший одноклассник позвал на свидание. Выйдет или нет — не знаю. — И тебе все равно? Младший совсем неодобрительно глядит. Думает, что изменник или вообще не любит. С последним угадал (фактически), да и первое уже давно маячило впереди. Но мнение о себе надо исправить. Минхо усмехается. Пусть Хёнджин подавится своим ядом. — Мы разошлись. Друзьями не останемся, но без скандала, — ровно отвечает старший. — Очень грустно. Грустно должно быть сейчас точно не Мину. Но он смотрит в точку перед собой, неосознанно надувает губы и тяжело вздыхает. — А вот и нихуя, — учителям можно так выражаться? — Тут надо радоваться, если сбросил с себя без пяти минут хомут. Спасибо за таблеточки, ребятки. За следующее занятие можешь не платить, пирожочек. Хёнджин лапает Сынмина за щёки, Минхо хочет воткнуть лежащий на столе нож ему в глаз. Хёнджин устало прикрывает глаза, захлопнув за собой массивную железную дверь. Пальто неприятным мешком виснет из-за очередного внепланового дождя, оставляя мелкие капли на полу. Хван мысленно извиняется перед хозяином и вешает одежду как можно аккуратнее на крючок в самый угол. Пахнет кучей всякой еды, просил же, в самом деле. Джисон всё опять делает по-своему. — *Жоним, — неслышно для Хана начинает он. — Я говорил тебе, что не хочу есть. — Каждый раз одно и то же, а потом: «Джисон-а, я что-то проголодался». Так что не спорь со мной. Джисон опирается плечом о косяк, насмешливо глядя из-под челки, широкая коричневая футболка съехала на правый бок. Женские ключицы сексуальны ровно настолько же, насколько и мужские — джисоновские идеальные. — У тебя появились щеки, — заключает Хван, стоя все еще в просторном коридоре и пялясь на эту косточку. Джисон, конечно, уже давно заметил. — У тебя их не было никогда. Ты вообще собираешься проходить, старичок? Смейся-смейся, — думает Хёнджин, стягивая ботинки. Вот сломать ненароком его дорогущий фотоаппарат или еще какую-нибудь штучку, тогда по-другому заговорит. Джисон ест раз в пять меньше, старший бы не сказал, что набирает тот быстро, но начиная с двадцати пяти, исключив все пьянки-гулянки, оставленные в более ранеем возрасте, к чему-то да приходишь. Джисон сам по себе жилистый — ни то, ни сё, одним словом; Господи, блять, хоть теперь не страдает херней (наконец-то, хёнджиновские любимые комки жира себе на лицо вернул). Не удержавшись, Хван звонко целует правую. — Хёнджин, ты облизал меня всего, — Хан демонстративно кривится, но Хёнджин-то знает, что ему нравится. — Ну, отцепись от меня уже. Хван садится на стул рядом. — Купил бы себе бетонную коробочку четыре на четыре, так нет же, Джисон-и у нас крутой мужик, которому подавай дом. Ебать ты, конечно, юморист. Такие хоромы. — Тебе какая разница? Убираюсь я тут сам, — немного обиженно бросает он. — Я, может, дом покупал на будущее, и думал тогда не только о себе. Последнее предложение он уже проглатывает, мельтеша по просторной кухне. Прав ведь Хёнджин — слишком много места для того, у кого, в общем-то, никого. Немного погодя, старший говорит о том, что Сынмин встрял. Теория третьего раза все-таки сработала, а значит, Джисон выиграл. Опять. «Этот Минхо мне совершенно не нравится», — брякает Хёнджин, наматывая лапшу на вилку (он ненавидит палочки и за столько лет так и не научился нормально ими есть). Хан думает, что, скорее всего, он увидел между собой и этим самым Минхо что-то общее; Хёнджин не любит тех, кто чем-то похож с ним — концепция об одинаковых людях, которые не в состоянии подружиться что бы ни произошло. Не так давно, когда Анора уже спокойно спала на кровати отца и макияж с век удалось, наконец, смыть, Хёнджин сам рассказал. В детстве уживался со всеми ребятами, любил змей (его кусали трижды за левую ногу, а ему нипочём), но вот с каким-то мальчиком, который даже конфеты ел те же, дрался регулярно. Конечно, после получал от матери, чтоб неповадно было; негоже выбивать зубы и снимать цепь с велика недруга. — Эй, — старший обхватывает пальцами подбородок Джисона, заставляя смотреть на себя. — Если ты тут подыхаешь от скуки, то приходи ко мне. Джисон, ты понял меня? Было бы просто замечательно, разумеется. Хан признается: — Одному в этом домище можно среди ночи разума лишиться. Это пиздец, Хёнджин. Мне кажется, что со мной скоро заговорит выключенный телевизор, когда соседка сбоку уезжает на пару дней и её не слышно. Хёнджин заходится громким кашлем, сгибаясь пополам. Таблетки ему помогают, но не так быстро, как хотелось бы. Он пьёт воду из кружки, а потом начинает говорить. — Знаешь, это какой-то парадокс. Я всегда любил людей и очень ценил мнение каждого. Всякий казался мне личностью, которую нельзя скопировать. Но в то же время во мне росло нечто совершенно противоположное, наверное, это и оттолкнуло Ынджи. Я не скажу, что не любил её, но само чувство никогда не казалось мне вечным, тем, что может пройти сквозь сто лет, не изменившись. И я при каждом удобном случае говорил ей об этом, ни черта не боялся, одним словом. Хёнджин что-то совсем разговорился, раз поднял эту тему, сам себе говорит «заткни рот», но делать этого уже не будет. Хан молчит и терпеливо ждет, не подталкивая, пока гость не выложит все как на духу. — Теперь я люблю больше всего на этой планете ту, которая, надеюсь, никогда меня не оставит. Думаю, что я конкретно пролетел со своей парадигмой о том, что никто мне и не нужен. Ну, ты знаешь историю моей семьи, так что… — Не сомневайся, — все же встревает Джисон. — Разве тебя может бросить Анора? Ты её папа, она тебя тоже очень сильно любит. У тебя есть, кому о тебе позаботиться. Забавно слушать оптимиста Джисона, который видит только хорошее во взаимоотношениях других. Хотелось бы, чтобы все было именно так. Хан не из тех, кто подставит вторую щеку для удара, но подаст две руки и вообще отдаст последнее, если попросишь (если будете очень близки). С Сынмином в этом плане дела обстоят куда хуже, а уж Чонин этот вообще — труба; Хван таких видел очень много раз. Однако у Кима совсем другой случай с недавних пор — едва ли влюблённый в него Минхо позволит кому-то потребительствовать засчет младшенького. Хёнджин-то поиздеваться решил только для того, чтобы убедиться в своей правильности по поводу Джухен. Старший усмехается сам себе, складывая пальцы в замок. — Надеюсь, меня не постигнет кодокуси. Джисон брезгливо кривится: — Уж лучше попасть под поезд, чем вот так вот, потому что помирать в одиночестве хуже всего на Земле. Не хочу. Бедные японцы, наверное, теперь это становится заразно по всему миру. Как чума. — Чума хотя бы убивала не поодиночке в пустой квартире, — Хван поджимает губы. — Да-да, опять я выпендриваюсь, можешь не начинать. А он и не думал. Хёнджин даже жуткие вещи, о которых говорит, преподносит так, чтобы никого всё же не пугать — он умеет. Невзлюбить Хвана проще простого тем, кто мало думает. Полюбить его вместе с полным набором странностей, заносов в определённую тему и кучей мелочей, игнорирование которых может раздражать с еще большей силой, — сложно. — Интересно, останешься ли ты и в сорок таким?.. — Красавчиком? — играет бровями старший, строя из себя дурака. — Таким же невозможным мудлом, — Джисон специально смотрит вниз, чтобы в который убедиться, что ничего не меняется. — Хёнджин, крошки уже на полу. В ответ лишь фыркает, говоря, что если очень нужно: встань на колени и убери. И, черт побери, он не мог не добавить, пошловато ухмыльнувшись: — А вообще, для особо ленивых можно тупо на ковре и руками. Ну, знаешь, я не из неженок.