Трещины в стенах

— Это что еще за прикид в стиле кантри? А эти джинсы? Ты в них будто блудное дитя восьмидесятых из Америки. Посмотрев через плечо, Хёнджин фыркает. Чаще всего по понедельникам, когда оба относительно не очень-то и заняты, ночуют вместе. Точнее, Джисон приходит, потому что Хёнджину «хоромы эти, как кость поперек горла»; обидно почти до горечи. Когда познакомились, то у Хвана на лбу было написано, что прямолинейный до жути; Джисон собирался пройти этого босса в собственной игре со своими оптимистичными мыслями. Его вырубило на первой минуте — тогда Хёнджин сказал, что Манчестер Юнайтед пизже всех, и это-то во время игры, когда болельщики другой команды совсем рядом. Спорт-бары штука опасная, но не опаснее учителя истории. Хёнджин, наверное, ему совсем не по зубам — обломаешь нахер. — Я все еще самый горячий в этой комнате. — Приехали, — заключает Джисон. — Старческий маразм начался раньше, чем мы подозревали. Аджосси, вы себя переоценили. Идите напяльте шерстяные носочки и купите панамку. Хван резко приближается, расставляя руки по бокам, Джисону с кресла теперь подняться вообще никак. Хан считает себя взрослым мужиком, которому смущение и прочая фигня просто несвойственны, но Хёнджин — выбивающееся из всех рамок, совершенно потрясающее исключение, от которого дрожь по телу. Джисон сглатывает, упираясь лопатками в спинку, и довольное лицо старшего украшает еще и ухмылочка. — Этот дедуля может тебя отжарить тебя так, что свои фоточки ты будешь распечатывать только стоя и очень сильно морщась. Джисон, — у него часто случаются резкие перепады от какого-то мачо до милого Хёнджин-и, и сейчас как раз такой случай. — Не хочешь познакомиться с Широм? — Ты сказал ему?! — паника накрывает с головой, забиваясь в органы. То, что его самый старший брат теперь знает, будет волновать Джисона еще очень долго. Ладно, утешает себя он, у меня семьи нет вообще, но вот Хван переехал в Корею далеко не из самой толерантной страны. К тому же, насколько знает Джисон, воспитаны все Хваны были по-старому, когда мужчина только с женщиной и больше никак, а если иначе — ты выродок. Джисон не хочет, чтобы из-за него отношения Хёнджина и семьи портились, и так ведь живут в разных странах; не хочет, чтобы Хёнджин потом пожалел. — Шир обещал привести много вкусностей. Я попросил для тебя купить… Хан мотает головой, говоря, что стоило спросить сперва у него: надо ли вообще все это? Получается слишком двусмысленно: потому что мне это не нужно или зачем так спешить. Хёнджин в силу своего характера и прочего выбирает первое. Старший действительно сказал самому «буйному» брату, и просто так бы не сделал этого, если бы не был почти уверен. В жизни вообще на сто процентов нельзя быть уверенным. Хёнджин, блять, не просто так чешет языком и знакомит даже со своей дочерью, только, похоже, Джисон ничего не понял. Он взрывается (эта катавасия продолжается уже больше года) и прямо говорит: — Да пошел ты тогда нахуй, Хан. Не хочешь — дверь всегда открыта. Хёнджин цокает языком, когда меньше чем через пять минут дверь с той стороны закрывается. На пустом месте из-за ничего, да уж. Приехали. Хёнджин забирает с прилавка последние шоколадные шарики. С чего-то вдруг решил, что питаться ими полезнее (ничуть, и, как говорит Сынмин, у него такое часто случается), чем типичными корейскими продуктами. Он идет, уткнувшись в телефон до самого подъезда, иногда что-то бубня себе под нос, но что именно младший не понимает — другой язык. Чонин следом, но менее быстро. С недавних пор Ян нормально не может оставаться один на один с собой — навязчивые мысли начинают преследовать, стоит этому произойти. Чонин под предлогом, что потерял брелок от ключей, пришел к Хёнджину в дом и, конечно же, пропажу не нашел (радует, что и тех самых с ракушкой тоже). — Хён, как понять, что ты… с тобой в этом самом смысле что-то не так? Старший выгибает бровь и, не отрываясь от мобильного, открывает дверь в квартиру, заходя внутрь. Хорошо, что на лестничных клетках нет ни души. — Если у тебя проблемы, связанные со здоровьем, то это еще ничего не значит. Сходи к врачу, проверься. Член тебе в будущем понадобится точно, друг мой. — Мне кажется, вовсе не из-за здоровья. Дело во мне, — Чонину необходимо, чтобы хён понял и дал совет, что ли. Все-таки он старше, и жизненного опыта, соответственно, больше. Тем более, если тема Хёнджина не парит совсем. Хван выгибает бровь, ставя на пол пакет с продуктами. В данном случае, наверное, следует что-нибудь добавить, но Чонин попросту не знает что. Нужно ли было говорить это ему, лицу третьему, который вообще не имеет никакого отношения к чониновской жизни, или все же правильно сделал? — Окей, — тянет он бесстрастно. — Разжуй, что именно «не так». — Все, хён. Секундное обдумывание, Хёнджин возвращается обратно, к младшему, который так и стоит столбом. — Сейчас я стану героем Лолиты на минималках, искренне пытаясь вдуплить, но ты тогда не мешай мне. Не быть же бревном, когда тебя вполне себе серьезно целуют. Чонин сразу же опускает руки и вытягивается по стойке смирно, дыша через раз. Ну и кто говорил, что тело само поможет, когда вообще нет. Младший пугается, стоит хёну отойти ровно на шаг назад, и боится даже глаза на него поднять. Самое страшное, на самом деле, что еще недостаточно темно на улице, а потому видно все. Конечно, чониновский опыт в этой и сопутствующих сферах почти с уверенностью можно назвать нулевым. Девушки есть всегда, но и тормоза в голове тоже. Чонин не умеет общаться с ними даже в социальных сетях нормально (флиртовать), что уж говорить и про реальную жизнь. С помощью друга, который «написал то, что каждой зайдет», однажды свидание произошло. Вот только стоило девушке прижаться очень близко и начать говорить что-то романтичное, обвив руку, как Ян попросту медленно слил все общение к ничему. Хёнджин не двигается с места, так и смотрит, почти что прижавшись к противоположной стене. Младший сейчас слишком деревянный во всех смыслах, чтобы брать инициативу на себя и начать делать хоть что-то. И хочется, и колется. О вере Чонин старается не думать. Боже, как же сложно. — Самое время, чтобы испугаться/опомниться/оправдаться, — ровно произносит старший, и Чонин в этот момент выдыхает так долго, что чуть не закашливается. — Назови происходящее помутнением рассудка или влиянием растущей, блять, Луны, — заканчивает уже злее непонятно от чего. — А если… не нужно? — Тогда больше не кусайся. Мои губы не чертовы мармеладки, а потому, говорю, не мешай, — Хван снова близко, но с ним не так страшно, как было бы с кем-то. Наверное, глупо осознавать это, но все потому что он тоже парень. — Целуешься ты плохо, так что веду я, а дальше… Ян испуганно вскидывает голову, широко распахивая глаза. — Что дальше? — Дальше посмотрим. Чонин думает, что Хёнджин не похож на того, кому нравятся парни — вообще нет. Конечно, вряд ли рассказы взрослых и некоторых других про то, что геев видно сразу, с натяжкой можно назвать правдивыми, но старший же сам назвал Джухен красивой. Ну, и Чонин тоже считает её таковой, вроде бы, — сам уже запутался. Да и видел её только в магазине, когда она и Сынмин, не увидев друг друга, стояли у одного прилавка. Невозможно перестать не ощущать происходящее менее остро и бессовестно, пусть и мысленно, но продолжать вымаливать прощения у бабушки. Бабуля думает, что внук очень хороший и правильный мальчик, который любит Бога и живет праведно. Чонин, разумеется, старается усердно (в пределах своих возможностей), но не пересекает, когда Хёнджин валит с ног, а после приказывает: — Давай, нужно снять это. Хён тянет края его футболки наверх, садясь на разогнутые колени. На полу лежать неудобно, он жесткий и прохладный; руки у Хвана теплые и необычно приятные (ассоциации с женскими руками вызывают укол стыда, потому что у мужчин, как правило, грубее). Он остается в одних лишь джинсах, и разум не понимает, почему нельзя избавиться от всего. От плеч до затылка, чуть приподняв голову, потом до тазовых косточек. Ян превращается в сгусток, который в данный момент функционирует только на прикосновениях чужих ладоней. Внизу живота ощутимо тянет, и пить хочется уж очень. Чонин почти неосознанно пытается сползти так, чтобы Хёнджин сидел выше, чтобы было в разы ближе. Хван спрашивает, понял ли он то, что хотел; достаточно ли всего. — Хёнджин, — сипло зовет младший. — Да? — Если я… Ну, если у меня на тебя… Он мотает головой. Чонин корит себя за сказанное и за не, приподнимается на локтях и неуклюже пытается скукожиться, чтобы потом быстренько встать, но Хёнджин останавливает и давит двумя руками на плечи. — Не «на тебя», а из-за тебя, — исправляет он. — Я могу прямо сейчас взять тебя, клянусь, и тебе понравится. Могу сделать это дохерищем способов, и тебе все еще понравится. Ты — абсолютно нормальный, и я не знаю, какое мудачье решило проинформировать тебя об обратном. Ты подумал, что с тобой и твоим телом что-то не то из-за этого, верно? Но я убью все твои опасения. Они, кажется, умерли уже до того, как чониновский затылок и пол соединились. И как Хёнджин понял, что какое-то «мудачье» сказало это. Ян неожиданно вспоминает серьезного и немного надменного Минхо: он тоже делал это с Сынмином? Потому хён не упускает возможностей находиться как можно ближе к нему, иногда ведя себя с другими не очень вежливо, да? Странный по своей натуре этот Минхо, но к другу относится с какой-то удивительной теплотой — это очень заметно. Хёнджин медленно ведет ладонью к ширинке, целуя ключицы и шею. Очень быстро расправляется с пряжкой ремня, гладит сквозь плотную ткань джинсов, но больше ничего. Чонину всего лишь нужно чуточку больше, а он не продолжает. — Можешь еще, пожалуйста? — голос больше похож на мышиный писк. — Что? Становится так обидно, что глаза в уголках щиплет. Ведь понимает же, игнорировать чужое возбуждение, упирающееся в живот, никак нельзя. Чонин хнычет, и хён, чуть помедлив, добавляет: — Ты хочешь, чтобы это был я? Хорошо, — отвечает старший сам себе, рывком стягивая одежду. — Но ты должен, мать твою, зарубить себе на носу, что не хотеть каждую мадемуазель с охеренной задницей и не только — не плохо. Делай это только тогда, когда хочется и с кем хочется. Ебучие подростки с их сраными понтами… Хван снимает с себя верх, откидывая толстовку прямиком на телевизор. Судя по звуку, в кармане был телефон, и хён на секунду замирает и зажмуривается, проговаривая тихое «блять». Новенькая небольшая плазма, которой пару недель от роду — вдвойне обидно. Светлая кожа — шикарно. Чонину становится понятна эта больная одержимость девушек, потому что действительно бесподобно. Когда это делаешь не ты — двойной пиздец. Ян даже озвучивает, за что получает возмущенную ругань от хозяина квартиры, ведь «в моем доме матерюсь только я» (едва ли это правда). И еле слышное сбивчивое дыхание Хёнджина накладывается слоями, обосновываясь в черепной коробке. Хён делает все тихо: ходит, ест, существует так же. Младший хотел бы научиться всему этому, потому что все познается в сравнении. Особенно сейчас. Чонин целует его первым; Хёнджин больше ничего не говорит. Определённо, кто-то потом очень сильно пожалеет.