Я видел тебя завтра

«Rappelle-moi le jour et l'année Rappelle-moi le temps qu'il faisait Et si j'ai oublié, Tu peux me secouer. Et s'il me prend l'envie d'm'en aller Enferme-moi et jette la clé Aux piqûres de rappel Dis comment je m'appelle». — «Напомни мне год и день. Напомни мне, какая была погода. А если я забуду, ты можешь устроить мне встряску. И если меня охватит желание уйти, запри меня и выброси ключ. Когда будешь делать мне укол воспоминаниями, скажи мне моё имя». С момента появления в моем доме незваного гостя прошло две недели. Удивительно, но жизнь как-то быстро вошла в обычную колею. Никогда бы не подумала, что смогу так скоро смириться с новыми обстоятельствами, тем не менее, мы оба, свыкнувшись с положением вещей, нашли себе занятие. Сказавшись страшно больной, я взяла отгул на работе и строго — настрого запретила родным и друзьям навещать меня. Особо сердобольные всё-таки порывались принести то фруктов, то лекарства, которые «мигом поставили бы тебя на ноги», пришлось тактично намекнуть, что болезнь моя носит скорее душевный характер, и в данный период своей жизни я мечтаю побыть наедине с собой. Не думаю, что мне удалось обмануть этим родителей и Эрика, но, зная мой темперамент и привычку иногда кидаться из радостного экстаза в беспробудную печаль, они благоразумно отступили, взяв с меня слово регулярно звонить и писать им. Закрывшись в квартире, мы с капитаном засели за разработку плана по его возвращению. Первым делом было необходимо собрать рюкзак. Я провела несколько дней, вычитывая о свойствах различных лекарств, прикидывая, какие будет проще всего воссоздать в его мире, бегая из аптеки в аптеку, покупая различные склянки, коробочки и пузырьки. Кроме заботливо уложенных медикаментов, в рюкзак отправились бинты, семена полезных, на мой взгляд, растений, пара упаковок резиновых перчаток, рыбные консервы, несколько бутылочек с соусами, различными приправами, и, наконец, целый пакетище соли, которая, как мне было известно, ценилась в их мире на вес золота. Втайне от Леви я сунула туда еще коробку стирального порошка, а свободные карманы набила чайными пакетиками и мылом с ароматом лаванды. Гуманитарная помощь была готова, рюкзак перекочевал на плечи капитана. К сожалению, несмотря на все мои старания, он вышел довольно увесистым, однако Леви не жаловался и покорно таскал его повсюду, словно верблюд — свой горб. Сам же он, поскольку не имел возможности изучать вопрос о путешествии между мирами, освободил меня от ежедневных обязанностей, взяв на себя приготовление еды и поддержание порядка в квартире. Капитан на удивление быстро освоился в непривычных условиях и управлялся так, словно всю жизнь только и занимался ведением домашнего хозяйства. Наотрез отказавшись пользоваться большинством современных приборов, он самостоятельно мыл пол, вытирал пыль и занимался готовкой. Однако никогда еще моя квартирка не была столь чистой, я бы даже сказала, вылизанной до блеска, а блюда, которыми мы питались, хоть и несколько непривычные моему вкусу, оказались на удивление аппетитными. Самое главное, что ими был доволен Снап. По прошествии пары дней, он сменил гнев на милость, смирившись с появлением нового члена нашего импровизированного семейства. Свою признательность за регулярную и качественную кормёжку пес выразил сполна, забыв на время даже о моих тапках. Я была бы рада сказать, что он стал паинькой, но, к сожалению, скверный нрав не позволил ему скучать без дела. А потому, он быстренько нашёл себе новое развлечение в виде уничтожения результатов трудов Леви: хитрец завел привычку, возвращаясь с прогулки, пробегаться по квартире, до того, как я успевала вымыть ему лапы. За такие фокусы он регулярно получал тряпкой по пятой точке, однако, его это нисколько не огорчало. Поистине, живущая в нём склонность к разрушению, не знала предела. На мои плечи легла ответственность за поиск ответов на многочисленные вопросы, и почти всё время я проводила сидя в кресле с iPad-ом, печатая, читая, спрашивая, отвлекаясь лишь на еду и короткий сон. За все эти дни я выходила на улицу лишь для того, чтобы выгулять Снапа, да пополнить запас продуктов. Один раз предприняла поход в библиотеку, надеясь найти там источники, которых не было в интернете. Нельзя сказать, что мои ежедневные потуги ничего не дали, но большинство добытой информации было крайне ненадёжно, поскольку опиралось на непроверенные предположения, а потому, вызывало ещё больше вопросов и сомнений. Это удручало. Время шло, а мы ни на шаг не приблизились к цели. С Леви мы практически не разговаривали, занимаясь каждый своим делом, но атмосфера в доме стояла мрачная и напряжённая. По прошествии двухнедельного затворничества, я вдруг осознала, что страшно соскучилась по нормальным прогулкам, солнцу и свежему воздуху. К тому же, мне очень хотелось поближе познакомить попаданца с городом, в котором я выросла и который любила всей душой. Поэтому в один прекрасный день — бледная, растрепанная, с тёмными от регулярного недосыпа синяками, — возникла на пороге кухни и с ходу объявила ему, чтобы закруглялся как можно скорее, потому что мы отправляемся на экскурсию в город. С наслаждением вылезая из домашних штанов и уютного, но уже немного поднадоевшего растянутого свитера, я размышляла, что надеть на предстоящую прогулку. Вечный вопрос всех девушек! С одной стороны, приподнятое настроение требовало чего-нибудь красивого, с другой — не хотелось сильно выряжаться: всё-таки не на свидание иду. Пока я приводила себя в божеский вид, Леви успел вымыть все окна и зеркала в доме. Воистину, этот мужчина был самым что ни на есть настоящим чистоплюем, по - другому и не скажешь. У меня мелькнуло подозрение, что он просто — напросто отрывался по полной: вряд ли до сего момента ему выпадал шанс безраздельно посвятить себя уборке на целых две недели. Всё - таки звание сильнейшего воина требует больших жертв, в том числе отказа от любимого хобби. Если конечно маниакальную одержимость чистотой можно так назвать. Довольно быстро завершив все дела, мы ушли, оставив Снапа безраздельно хозяйничать в квартире. *** — Брюссельский столичный регион, в котором мы сейчас находимся, — как только мы оказались на улице, я тут же пустилась в объяснения, — состоит из девятнадцати коммун. Каждая из них имеет своего бургомистра и свою ратушу. Однако они неразрывно связаны: часто границы между ними проходят прямо посередине улицы. Я живу в районе Эттербеек — тихом, спокойном местечке, но мне больше по душе Брюссель. Фактически, именно так во всём мире называют весь регион, хотя, это и не совсем верно. Я набрала побольше воздуха и продолжила: — Брюссель является столицей Европейского Союза — международного образования, включающего в себя двадцать восемь стран. Всего же их двести пятьдесят две. — В моём мире существует лишь одно государство, — Леви шёл, задумчиво глядя по сторонам. — Мы вполне допускаем возможность того, что за пределами стен есть и другие, но выяснить это наверняка нам пока не удалось, — он помрачнел. — Разведка ни разу не смогла отойти далеко от границ Марии. «Ага. Значит, титаны ещё не проникли за пределы первого кольца, Сигансия живет и здравствует. Самое жуткое только начинается. Черт бы побрал этого упрямца! Я не могу не согласиться с ним, но он и понятия не имеет, через что им всем придется пройти!» Меня подмывало спросить у собеседника, какой год идёт сейчас в его мире, но я боялась, что он воспримет это как попытку разнюхать все обстоятельства и выдать вердикт насчет будущего. Собственно, так оно отчасти и было. Разумеется, я бы не стала насильно снабжать его информацией, но всерьёз подумывала о том, чтобы зашить в подкладку рюкзака письмо для командира Эрвина, ну, или майора Ханджи. Кто-кто, а они бы точно возражать не стали. Конечно, Леви мог сколько угодно вещать насчет недопустимости вмешательства в историю, кое в чём я была с ним согласна, но полностью убедить меня ему не удалось. В конце концов, терять им было особо нечего: впереди их ждал лишь ад, и я не представляла, как тут вообще можно ещё что-то испортить. Единственным досадным препятствием оказался всё тот же язык. Я потратила уйму времени, стремясь выяснить особенности речи в его мире, но поиски особых плодов не дали. По имеющейся информации можно было предположить, что территория за стенами находится примерно на западе Европы, если конечно брать в расчёт, что география их мира соответствует нашей. Стало быть, они вполне могли общаться на языке, который был близок, например, германскому. Пока не узнаю, на каком наречии они общаются, не смогу спрятать послание. Мы не спеша миновали Европейский квартал, пройдя вдоль улицы Бельяр, и свернули в парк Брюссель. Лично мне он нравится куда меньше парка Леопольда. Безусловно, в нем есть что-то величественное, он красив, но на мой вкус чересчур выверен: строгие линии, перпендикулярные друг другу дорожки, аккуратно подстриженные кусты и деревья — настоящий королевский парк, недаром прямо напротив расположился дворец. Никакого художественного беспорядка: ни одного листика, романтично кружащегося в воздухе и приземляющегося на скамью, ни единого цветочка, растущего отдельно от собратьев в укромном местечке между корней дерева, ни малейшей проказы шаловливого ветра — даже он тушуется под строгим взглядом окон королевского дворца. Я бы не удивилась, узнав, что птахи — жительницы парка — выводят свои рулады исключительно по расписанию: в восемь утра ария соловья, затем — трехчасовой сольный концерт воробьёв и синиц, а ближе к вечеру ценителей застольных песенок балуют своими хриплыми голосами вороны. Я взглянула на спутника: он оглядывался по сторонам, жадно впитывая каждую мелочь, не упуская ни малейшего вида. Он бы со мной не согласился, ему этот парк был явно по душе. Оно и неудивительно. День стоял по-настоящему великолепный: солнечный, слишком тёплый даже для середины мая. В воздухе витал аромат первых робких цветов, и горький запах свежей, недавно пробудившейся от зимней спячки земли. Деревья уже вовсю щеголяли друг перед другом зелёными одеяниями, кое-где слышался радостный смех малышей — ручейков. Белоснежные, словно горы взбитых сливок, по небу неспешно плыли редкие облака. Само же небо напоминало голубую, покрытую сладкими солнечными каплями, глазурь. Я закрыла глаза и с шумом втянула в себя воздух: — Разве не чудо? — Чудо, — голос Леви был спокоен, но в нём послышалась нотка теплоты. — В моем мире всё это есть, но оно другое. Здесь природа не боится жить. Всё дышит, растет. Это… Красиво. Я улыбнулась: — А ты романтик! — Отнюдь, — сухо отрезал мужчина.— Не заблуждайся, Софи. Он впервые назвал меня по имени. Я лишь хмыкнула и пожала плечами: подтруниваний он не понимал. Мы долго бродили по аккуратным тропинкам парка и, наконец, вышли на улицу Руаяль. Капитана немедленно заинтересовал монумент, увенчанный бронзовой статуей Леопольда Первого. Он долго стоял перед могилой Неизвестного солдата, расположенной рядом, не сводя завороженного взгляда с вечного огня, зажённого в честь павших бельгийских героев. Вспоминал ли он в этот момент погибших товарищей? Размышлял ли о судьбе тех, кто остался в живых, но просыпался в страхе перед каждым днем? Боялся ли он сам чего-нибудь? Я не посмела спросить. Это было что-то глубоко личное, сокровенное, и я вовсе не хотела препарировать его душу назойливыми расспросами. Мы продолжили прогулку. Внезапно меня осенила просто потрясающая идея: — Идём за мной, идём скорее! — я схватила его за руку, заставляя ускориться. — Куда ты тащишь меня, маленькая идиотка? — он поморщился, но убирать свою ладонь из моей не стал. — Увидишь, — я рассмеялась. — И как мне раньше не пришло это в голову? Мы практически бежали. — Ещё совсем чуть-чуть… вот! — Я радостно повернулась к нему. Перед нами возвышалось двухэтажное здание, оформленное в стиле причудливого рококо — первый магазин легендарной шоколатье мадам Мари Делю. В тысяча девятьсот девятнадцатом году она основала свою собственную шоколадную империю, превратив простые конфеты в предмет роскоши. Нет ни одного человека в мире, кто не был бы наслышан о знаменитом бельгийском шоколаде, и нет ни одного бельгийца, который не знал бы крайне популярного магазина Мари Делю, по праву считающегося настоящим украшением всей улицы. Едва мы вошли внутрь, нас окутало ароматное облако шоколада и каких-то пряностей. Прилавки ломились от всевозможных коробок всех цветов, размеров и форм. Конфеты, бесконечное море конфет, заполняли собой пространство магазина. Здесь было всё: темный, белый, молочный, рубиновый шоколад, с орехами и без, с кусочками фруктов и просто фрукты в шоколаде, марципан, пралине, трюфели, пастила, пирожные — и все в неприлично большом количестве. Посреди всего этого великолепия стоял огромный шоколадный фонтан, капли которого нет-нет, а изредка попадали на одежду зазевавшегося покупателя. В зале витало амбре ванили и карамели. Это было волшебное место, вполне в духе Сладкого королевства Щелкунчика. Я бы не удивилась, окажись этот магазин в самом деле тайным пристанищем феи Драже. Во всяком случае, меня с самого детства не покидало ощущение, что когда-нибудь я точно её здесь увижу. Повернувшись к Леви, молча взирающему на этот лукуллов пир, улыбнулась: — Выбирай! Я угощаю, — жестом пригласила его прогуляться вдоль прилавков. Он повиновался, принявшись молча бродить по залу, рассматривая шоколадные изыски. Пока мой гость постигал границы человеческой фантазии в отношении сладостей, я быстренько выбрала себе несколько кульков: марципан в виде сердечек — его подарю родителям, шоколадный зефир для меня и гостя. Краем глаза следя за ним, я заметила, что он мрачнеет с каждой секундой. Угадать причину было нетрудно. Не думаю, что ему хоть раз в жизни довелось попробовать какую-нибудь сладость. Не исключено, что в этот самый момент он думал о многих несчастных людях своей страны, которые не то, что никогда не питались вкусно, но чаще просто голодали. К горлу подступил ком. Я лишь хотела подарить ему один счастливый день. Без тревоги и сожалений, без этой вечной борьбы за выживание — спокойный день обычного человека. «Как наивно с моей стороны! Неужели я и впрямь полагала, что за несколько часов сумею избавить его от боли, копившейся в сердце с самого детства, смогу исцелить израненную душу с помощью красивых видов и шоколадных конфет? Что бы я ни делала, это лишь усугубит его рану: слишком большая пропасть между нашими мирами, слишком очевидная разница между моей безоблачной жизнью и его — состоящей из одних лишений и потерь». Я горько усмехнулась. «А ведь он тоскует. Тоскует по своему миру и по своим товарищам. Ему неуютно здесь, он жаждет вернуться. Его зовёт не только воинский долг, но и собственное сердце. Он словно пленённый дикий зверь, который никогда не променяет свободу на кусок хлеба в неволе, но тем больнее ему будет потом, когда, изнемогая от голода и страданий, он вспомнит эти минуты и проклянёт самого себя за то, что нашел в себе силы поступить правильно…» Только теперь я поняла, насколько глупой была идея пойти на прогулку. Надо было остаться дома и искать, искать, искать ответы! Только так я могла бы помочь ему. А что вместо этого? Думала лишь о себе, о том, как устала проводить целые дни в бесплодных поисках и о том, как, должно быть, обрадуется Леви, увидев всю эту красоту. Он стоял, скрестив руки на груди, следя за плещущимися струями фонтана. Я неуверенно приблизилась. — Ну что? — Стараясь не подавать вида, что расстроена, протянула ему пакетик с зефиром. — Если тебе сложно выбрать, то вот, я уже купила сладости к чаю. Он молча кивнул и, не говоря ни слова, направился к выходу. Чувствуя себя последней дурой, смущаясь и краснея, я поспешила за ним. — Знаешь, как у нас называют шоколад? — нужно было срочно отвлечь его от тяжёлых мыслей. — Лекарство от хандры. Давно известный факт, что он способствует выработке специального вещества в организме человека, дающего ощущение счастья и влюблённости, — я хмыкнула. — Мои родители, к примеру, своим союзом обязаны шоколаду. — Твои родители? — переспросил он так, словно мысль о том, что у меня есть отец и мать до сих пор не приходила ему в голову. — Ну, да, — радуясь, что нашла тему для разговора, я продолжила: — Отец родом из Японии, мама — француженка. Они встретились в Париже. Молодой архитектор Акихиро Яно, учась на последнем курсе университета, прибыл во Францию по обмену, там он и познакомился с мадемуазель Жюли Дюран. По словам отца, он с первой же секунды влюбился в неё, но долгое время не решался признаться. Когда он вернулся в Японию, они несколько лет переписывались, затем он снова приехал к ней. — И что дальше? — Леви имел вид вполне равнодушный, но я была рада, что он хотя бы немного интересуется. — Отец предложил ей встречаться, и она согласилась. По словам мамы, в каждую их прогулку они ели клубнику в шоколаде, она её обожает. Это стало их маленькой традицией. По-моему, нет ничего более милого и по-настоящему «французского», чем клубника в шоколаде. Только потом мама узнала, что отец просто ненавидит шоколад, но ради неё терпел эту ее причуду и разделял радость с ней. Как она потом, шутя, говорила мне: «Именно в тот момент я поняла, что хочу выйти замуж за этого человека». Они сыграли свадьбу и переехали в Брюссель, потому что отец в то время работал здесь. А через несколько лет родилась я. Леви пожал плечами: — Хорошая история. Мне показалось, что он немного расслабился, и я мысленно молилась, чтобы мой рассказ о родителях не вызвал в нем ещё большую волну горечи: сравнение наших семейств было не в его пользу. Вообще, если подумать, каждая тема, которую я могла затронуть, была потенциально опасна и нетактична. Любой на месте капитана уже давно бы сглатывал слёзы, а он выглядел как всегда: абсолютно невозмутимый и спокойный. Только губы слегка поджаты. «Что будет, если он не сможет вернуться? Сумеет ли жить с мыслью, что его друзья и соратники остались там, на съедение гигантам?» — эти мысли не давали мне покоя. Мы молча шли вдоль улицы. Не заметив небольшой ямы на мостовой, я нечаянно оступилась, подвернув стопу. — Чёрт! — боль была не сильной, но резкой. — Мы можем ненадолго присесть куда-нибудь? Мне нужно осмотреть ногу. Взгляд упал на скамейку неподалёку. Доковыляв до неё, я опустилась на сиденье, с наслаждением откинувшись на спинку: всё-таки многочасовая прогулка порядочно выматывает. Леви сел рядом. Я аккуратно сняла кроссовок, ощупывая стопу: вроде бы ничего серьёзного, растяжения нет. Скорее всего, появится небольшой синяк, но это мелочи. — А знаешь, — внезапно заговорил мой спутник, — это был… Хороший день. Спасибо. Я не могла поверить своим ушам. Хороший день? Ему действительно понравилось? Даже если и нет, он хотя бы попытался поддержать меня. Слёзы выступили на глаза. Счастливо вздохнув, я устроилась поудобнее, поджав ноги. Вечерело. Воздух становился холоднее и как- будто прозрачнее. Постепенно уплывающее солнце украшало крыши домов золотисто — багровым сиянием. Спешащие по домам люди сновали туда-сюда, и только наш маленький островок спокойствия оставался неподвижным. Мы словно застыли во времени: ни прошлого, ни будущего — только здесь и сейчас. Откуда-то доносились нежные звуки скрипки: одинокий уличный музыкант исполнял концерт Сибелиуса. Мы сидели, позабыв о времени, грезя каждый о своём, и мысли эти были безмятежны, словно широкая, мирная река. Перед нашим взором расстилалась улица Руаяль, Брюссель, весь мир — всё в этот момент дышало и жило для нас, и мы внимали каждому звуку, каждому взгляду, каждому прикосновению ласкового ветерка, трепетно целующего наши лица. Да, это было поистине достойное завершение чудесного дня, и я была счастлива. Счастлива, что подарила Леви хотя бы одно хорошее воспоминание, что он с благодарностью принял его. Сердце наполнилось радостью и надеждой. «Я непременно сумею вернуть тебя домой». Тогда, сидя по-турецки на скамье и строя воздушные замки, я ещё не знала, что минуты мои сочтены, что мне недолго осталось в этом мире. Не знала я и того, что бедный Снап проведёт несколько ночей в одиночестве, тихонько поскуливая, сидя у двери, что вскоре отряд полиции, вызванный Эриком, будет прочёсывать Эттербеек, а рыдающая мать сожмется от ужаса в объятиях отца. Я не подозревала, что ждет меня, о кошмаре, который воплотится наяву, и о том, что причиной многих моих страданий станет сидящий рядом, задумчиво смотрящий вдаль, человек.