Я видел тебя завтра

Звук шагов заставил меня вздрогнуть и резко оторвать голову от коленей. Прошло более суток с тех пор, как стали известны результаты финального испытания. Всё это время я покидала свой угол лишь для того, чтобы дойти до столовой и вернуться обратно. Никто более не стращал нас, изнурительные тренировки остались позади. На несколько дней мы стали предоставлены сами себе. Впереди ждала лишь церемония посвящения, на которой счастливая десятка торжественно вступит в войска полиции, а остальным, в том числе и мне, придётся выбирать между гарнизоном и разведкорпусом. Никто из наших не горел желанием идти в разведчики, о чём открыто заявлялось при каждом удобном случае. Из ста семидесяти девяти выпускников (не считая лучших) абсолютно все вознамерились почтить своим присутствием гарнизон. Я догадывалась, что Шадис предпочёл бы увидеть меня и ещё десяток-другой кадетов в разведкорпусе, но дарить ему это удовольствие мы точно не желали. Прежняя Софи, какой я была три года назад, наверняка опустила бы руки и отдалась случаю. Но только не теперь. Удар был сильным, я бы даже сказала, ошеломляющим, но именно он позволил мне трезво оценить ситуацию, понять и принять то, что я уже никак не могла исправить, и практически сразу же выработать новый план. Идиотский? Да. Безумный? Однозначно. Но сдаваться я не собиралась. И уж тем более не собиралась становиться солдатом гарнизона, или разведкорпуса. Нет, меня ждал иной путь. В первые минуты я позволила себе отчаяться. Рыдать, наплевав на мнение окружающих, рвать зубами подушку, кричать и беситься. Но порыв этот прошёл на удивление скоро. Спустя несколько часов и пару глотков горячего бульона, голова моя прояснилась и я уже знала, что буду делать дальше. Идти в разведчики было равносильно самоубийству. Не для того я выживала три года, чтобы теперь махнуть на это рукой и добровольно принести себя в жертву. Да, я была неплоха и знала это, но ни уверенность в своих силах, ни желание повидать знакомых из разведки не заставили бы меня податься в ряды безумцев, что по какой-то, известной лишь им причине, раз за разом покидали пределы стен. Я всё ещё помнила слова Леви о том, что у каждого из них имелся личный мотив поступать так. Что ж, у меня его не было. Гарнизон мог предложить лишь унылую жизнь где-нибудь на задворках пограничного города: днём — карты, пьянки вечером. Не об этом я мечтала эти проклятые три года, не к этому стремилась. В сложившихся обстоятельствах я видела лишь одно решение: дезертирство. Да, опасное и очень глупое. Однако, я полагала, что при должной осторожности, аккуратности, манёвренности и малой толике везения, план мог сработать. Меня нисколько не заботила верность присяге. Приложенная к сердцу рука была не более, чем пустым, никчёмным жестом. Я тосковала и рвалась домой, прочь из чуждого мира. Прознай Шадис о том, что творилось в моей голове — застрелил бы, не задумываясь. За это время он, видимо, настолько привык ко всеобщей покорности, и так гордился муштрой настоящих солдат, что любое неповиновение расценил бы, как собственную неудачу и прямое оскорбление своей инструкторской должности. Я была лицемеркой, и меня это устраивало. В минуты извинительной слабости, меня снова терзало отчаяние. Безжалостно и гнусно хихикали голоса в голове: «Слабачка. Трусиха. Не смогла». Я зажимала уши ладонями, будто это могло помочь, и снова плакала, но уже тихо, незаметно. Стыдясь своего поражения. Я видела сочувствующие взгляды товарищей, которыми они встречали каждое моё появление в столовой. Это безумно раздражало. На людях я оставалась спокойной и сдержанной просто потому, что не вынесла бы их сопереживания. В нашем корпусе ни у кого не было сомнений, что Софи Дюран войдёт в десятку лучших, тем горше было сознавать, что до заветного места меня отделял один шаг. «Хорошо быть последним — ничего не ждёшь, ни на что не надеешься. Если вдруг случается чудо, и ты поднимаешься выше, то это воспринимается, как незаслуженный дар судьбы. Но когда лидируешь, малейшая уступка — это поражение, неудача. Родители сказали бы, что лучше попытаться и проиграть, чем не пытаться вовсе. Это действительно так. Красивое, правильное жизненное кредо. Вот только никто не говорит о том, что проигрывать — во много, во много раз мучительнее и больнее». Мои мрачные размышления прервало нежданное появление Фэй. Я сидела на своей кровати, прижав ноги к груди, закрыв лицо руками. Она ворвалась в моё одиночество, нарушив тягучую, липкую тишину. Я удивилась её приходу: другие ребята отправились в Трост отмечать окончание обучения. И уж кому-кому, а подруге пристало быть в этот момент с ними. Она тихо прикрыла за собой дверь и приблизилась ко мне. Старые доски противно поскрипывали под её сапогами. Фэй молча села рядом и положила голову мне на плечо. Я с трудом поборола желание отстраниться и в тот же миг почувствовала, как краснеет лицо: я не хотела её видеть и стыдилась этого. За окном сгущались сумерки, тени причудливо искажали пропорции и линии предметов. Слабый ветерок, мимоходом залетавший в комнату, еле касался волос. Всё вокруг будто замерло в ожидании. Я снова вздрогнула. Фэй подняла голову и посмотрела на меня: — Ты плохо ешь. — А тебе какое дело? — грубый тон взялся раньше, чем я успела успокоиться. — Верно, никакого, — мне почудилась горькая усмешка в её голосе. — Извини, — прошептала я. — Ты… Думаю, понимаешь и так… Что тут ещё сказать?.. — Понимаю, — она отвернулась. — Почему ты не пошла с остальными? Плечи Фэй задрожали. Внезапно мне почудился лёгкий смех, но через секунду я с ужасом поняла, что она плачет. — Эй! Ты чего? — я резко развернула её к себе, заставляя посмотреть мне в глаза. По её щекам текли слёзы. Тёмные кудри спускались на лицо, путаясь, придавая ей странный, почти пугающий вид. Она отшатнулась, вскочила с кровати и почти подбежала к окну. Я не решилась последовать за ней и лишь в недоумении ждала, что она будет делать дальше. Это было так непохоже на Фэй: она никогда не плакала, не жаловалась. Даже, когда ей было больно, когда она, уставшая до смерти, приползала в казарму после тренировки. Сдержанная, саркастичная, упрямая — такой была Фэй, которую я знала. И вот теперь она стояла, прислонившись головой к деревянной раме, машинально утирая слёзы кончиком занавесок. Я не знала, что думать. — Софи, — вдруг произнесла она взвинченным голосом, — а ведь ты единственная не поздравила меня с десятым местом… Неужто завидуешь? — и она повернулась ко мне. Её лицо исказила мерзкая, фальшивая гримаса: один уголок губ потянулся вверх, другой криво изогнулся вниз. Она была похожа на клоуна, который не успел закрепить грим и теперь его улыбка растекалась во все стороны. — Пусть даже ты завидуешь, — казалось, она выдавливает из себя каждое слово, — я всё равно поделюсь с тобой своей радостью. Чтобы ты знала, какие усилия мне пришлось приложить, чтобы добиться этого положения. — Фэй, поверь, я искренне рада за тебя и совсем не нужно… — Нет! — крикнула она, делая шаг ко мне, выставляя вперёд руку, призывая меня умолкнуть. — Ты не можешь, не имеешь права радоваться за меня! Если бы ты знала… О, если бы ты только знала…  — глухо простонала она, снова отворачиваясь к окну. — Знала, что? Моё сердце сжалось от дурных предчувствий. Фэй словно обезумела, что-то жгло, пожирало её изнутри. Она устремила взор в окно, будто приглядывалась к чему-то вдалеке и, в то же время, ничего перед собой не видела. — Тяжело радоваться жизни, когда ты долгое время был одинок. Никому никогда не было дела до грязной, оборванной девочки из трущоб. Каждый день одно и то же: побои, ругань, объедки и ужасающее всеобщее равнодушие, — она дрожала, но голос её стал ровным, практически мёртвым. — А потом — миг надежды. Добренькие люди, приютившие красивую сиротку… Вот только им нужна была не дочь, даже не прислуга, а… — она запнулась и рвано выдохнула, … — в общем, они держали публичный дом. — Фэй! — О, не бери в голову, — она передёрнула плечами. — Я сбежала в первый же день. Они не успели. Но тогда я ещё не понимала, насколько ошибаюсь. — Это не могло быть ошибкой! Фэй, посмотри на меня, — я подошла к ней и попыталась взять за руку. Она не позволила. — Я знаю, тебе нелегко говорить об этом, но сейчас ты здесь, в училище. Одна из лучших выпускников. Впереди тебя ждёт совсем другая жизнь, которой ты добилась сама. — Добилась сама… — эхом повторила подруга. — Ты так ничего и не поняла? Я отступила назад. Она закинула голову и хрипло рассмеялась: — Действительно, я всего добилась сама! Слабая, тщедушная, но привлекательная девушка… Чудовищный человек! Монстр! — Фэй, ты говоришь, как безумная, — вид подруги всерьёз пугал меня. — Тебе нужно отдохнуть. Ты слишком переутомилась, сражаясь за своё место в десятке и… — Твоё! Твоё место! — закричала она в исступлении, надвигаясь на меня, размахивая руками. — Это было твоё место! Но тогда я не знала этого… А сейчас поздно, слишком поздно!  — О чём ты? — мой голос дрогнул против воли. Она вцепилась в мои руки, которые сама же отталкивала секунду назад. — Ты всегда была сильной. Намного сильнее меня. Я и подумать не могла… была уверена, что ты войдёшь в десятку. Все пророчили это. Даже Шадис. А что я? — она всхлипнула. — Кадетское училище стало для меня шансом на новую жизнь. Прочь из этого края! Я мечтала пробиться в  полицию и жить за Синой. Но разве такой, — она вытянула вперёд маленькую, худенькую руку, — меня бы взяли? Нет! Никому не нужны слабые. Их презирают, их втаптывают в грязь. Ни один человек в здравом уме не поставил бы высокую оценку девушке, пусть решительной, но абсолютно посредственной… Те люди были чертовски правы: моя красота, моё никчёмное тело — это всё, что у меня есть, — она зло выплюнула эти слова. — Пара свиданий — и место в десятке было обеспечено. — Фэй, ты же не могла… — я в смятении отступила назад. — Ты совсем меня не знаешь, если думаешь, что я не решилась бы на это ради своего благополучия. Разве ты не такая же?  — Нет, — мой голос охрип, — я пока что уважаю себя. Фэй помолчала, задумчиво покусывая губу. Мы словно поменялись местами: чем в большее волнение я приходила, тем спокойнее становилась она. Будто взваливая на меня тяжесть своего поступка, она избавлялась от груза вины и сожалений. — Ещё не поздно всё исправить… — я почувствовала, как заколотилось сердце. — Что ты имеешь в виду? — холодно поинтересовалась она. — Как, что? — я в изумлении уставилась на неё. — Уж не думаешь ли ты, что я буду молчать? Разве не ты пришла ко мне с покаянием? Разве не ты сама во всём призналась? — Софи, прошу: не делай этого. — Это ещё почему? — вскинулась я. — Фэй, ты украла, да-да, украла чужое место. Можешь представить, каково мне было?! Тебе не понять, насколько для меня важно попасть в Сину! От этого зависит моя жизнь, судьба близких мне людей! — Моих тоже. — Фэй, у тебя ведь нет родных. Ты сама говорила. — Теперь есть, — она взглянула мне в глаза. Левая ладонь её опустилась вниз, легонько накрывая живот. Этот жест был красноречивее тысяч слов. Застонав, я рухнула на кровать. — Как давно? — только и смогла выдавить из себя. — Около месяца. — Ты уверена? — Я пошла к знахарке, как только почувствовала неладное. Она подтвердила. — О чём ты думала, продолжая посещать тренировки? Ты хоть понимаешь, чем это грозило?! — А что мне оставалось делать? Ты не хуже меня знаешь устав, — Фэй снова отошла к окну. Теперь она держалась на удивление ровно, будто мы разговаривали о совершенно обыденных вещах. Конечно, я знала устав. Дабы утихомирить бушующие гормоны молодёжи обоих полов, плотские отношения были под запретом. Особо радикально настроенная верхушка общества настаивала на обязательной для каждого кадета операции по удалению репродуктивных органов. Однако, это предложение отклонили ввиду чрезмерной жестокости. Вместо этого, каждого нарушившего закон, ждала смертная казнь. — Я не буду избавляться от него, — Фэй была похожа на затравленную тигрицу: чем больше наступаешь на неё, тем опасней она становится. — Этот ребёнок — единственное, что у меня есть. Лорд Виссалион обещал позаботиться обо мне. Но это будет возможно, только если я окажусь в столице. Его протекция не распространяется на другие регионы. — Он был на нашем экзамене. Ты с ним… Он отец ребёнка? Фэй кивнула. Я молча запустила пальцы в волосы, силясь удержать рвущиеся наружу рыдания: — Ты ведь понимаешь, что если я донесу Шадису, тебя убьют? Она смотрела на меня, не мигая. — Я могла бы сделать это… —  в наступившей тишине мой шёпот казался громоподобным. — Я ведь поклялась всем, что мне дорого,  вернуться домой. Три года я училась сражаться и убивать, а здесь даже не придётся марать руки… Зачем ты рассказала мне? — я вскочила, не помня себя от горя и ярости. — Зачем?! В один скачок я преодолела расстояние между нами и, замахнувшись, ударила Фэй по лицу. Она отшатнулась, по её щекам побежали слёзы. — Убирайся, — едва слышно процедила я, задыхаясь от рыданий. — Воровка! Лживая мерзавка! Ты заслужила наказание. Если бы не этот ребёнок, то, клянусь… Но я не убийца! Слышишь?! Не убийца! Исчезни и больше никогда не попадайся мне на глаза! Она стояла передо мной, прижимая худенькую ручку к пылающей щеке. В её глазах застыло мрачное торжество, как-будто она радовалась, что так низко пала в моих глазах, что все маски отныне сорваны и ей не придётся нести груз вины. На секунду меня захлестнуло острое чувство жалости. К себе, к ней, к этому, ещё не родившемуся ребёнку. Я почувствовала, что отныне мы трое невольно связаны незримыми узами. Я ненавидела Фэй за разрушенную мечту, за то, что ей хватило слабости перешагнуть через своё достоинство, а мне — нет. Проигрывать всегда больнее. Кто из нас проиграл в тот вечер? Этот вопрос я задавала себе снова и снова, даже когда осталась вновь одна, согнувшись на полу, раздирая ногтями прогнившее дерево, жадно ловя ртом малейший глоток воздуха. И лёг­кая пос­тупь ухо­дящей Фэй ещё дол­го от­да­валась в мо­их ушах, подобно стуку моего собственного сердца.