Я видел тебя завтра

В ночь перед вылазкой я не спала. Очередное дебильное решение в череде дебильных решений. Начнём с того, что на тренировках я работала в пол-силы, на «отвали». В конце концов, перед смертью не надышишься, пара лишних мозолей погоды не сделают. Во-вторых, мне ни с того ни с сего взгрустнулось, что вот я — такая молодая и красивая — скоро умру, и никтошеньки не оценит, какую ценность они потеряли. Поэтому оставшиеся два дня строила из себя фифу: заплетала на ночь косы и укладывала вокруг головы, чтобы на утро щеголять локонами, вместо привычной удобной причёски. Оказалось, что даже привычная одежда может дать другой эффект, если к ужину надевать не растянутый свитер, а парадную юбку «для особенных случаев», а форменную рубашку завязывать на талии. Подобные метаморфозы, конечно же, обратили на себя всеобщее внимание. Эрвин хмурился и поджимал губы, Ханджи с удивлением сканировала мой видок своими очками, Армин вздыхал и качал головой, Петра выказывала заинтересованность, только если ко мне приближался Леви, ну, а тому, казалось, было откровенно пофиг. Что же касается меня, то я внутренне посмеивалась и флиртовала напропалую каждую свободную минуту. Вечером, накануне отъезда, командир вызвал меня на ковёр. — Считаешь, это забавно — крутить хвостом перед моими солдатами? — начал Эрвин, едва я переступила порог его кабинета. Вот так: без приветствия, сразу на «ты» и в лоб. — Признаюсь, ожидал от тебя какой-нибудь выходки. Леви предупредил, что это в твоём вкусе, — продолжил он, не давая мне раскрыть рта. — Но надеялся, что тебе достанет благоразумия. Как видно, я ошибся. Я почувствовала, что краснею и тут же одёрнула себя — а какого чёрта, спрашивается?! Внутри росло уже знакомое упрямство. Не хочешь — на тебе, назло. Я тоже не хотела мучаться здесь, не хотела, чтобы завтра наступало. Но оно неумолимо приближалось, и, если я, Софи Дюран, смогла с этим смириться, то и вы, командир, в состоянии простить мне мелочь вроде лёгкого кокетства. Поэтому позвольте мне ненадолго стать прежней. Без обязательств, без шрамов, без постоянных тревог. Вспомнить, каково это — быть Софи. А завтра… Завтра, скорее всего, всё будет кончено. Я вздохнула: — Моя личная жизнь вас не касается. Военный устав я не нарушаю и дисциплину не разваливаю. — Разваливаешь, Софи. Ещё как разваливаешь, — он хмурился и, казалось, был бледнее, чем всегда. Внезапная жалость царапнула сердце, словно резкий укол иглы. Подцепила, надсадила, как острый рыболовный крючок. Эрвин поднялся из-за стола и отошёл к окну, не глядя на меня. — Они не должны отвлекаться, — произнёс глухо. — Только не сейчас. А ты, — он резко повернулся, — даёшь им ложную надежду, распаляешь фантазии. — Вид у меня приличный, — возразила я. — И ничего предосудительного в поведении нет. Людям нужна смена обстановки, нужно что-то радостное, приятное. Пусть это всего-навсего лёгкая беседа по душам. По взгляду Эрвина трудно было понять, о чём он думает. Воспользовавшись паузой, я продолжила: — Я ведь не срываю операцию. Не дезертирствую. Не оспариваю авторитет руководства. Завтра утром мы выедем за пределы стен, и, возможно, через пару часов меня не станет — даже с этим я смирилась. И всё, чего хочу — насладиться каждой секундочкой. Забыть… забыться, — я сглотнула ком в горле. — Ты не станешь отрицать, что я соблюдаю распорядок, и ни разу не позволила себе развлекаться во время тренировок. Но свободные часы, они мои, и ты прекрасно знаешь, что не имеешь права диктовать условия, иначе бы не ждал несколько дней, попустительствуя мне. Эрвин вскинул руку. — Довольно, — и сжал пальцы в кулак. — Я полагал, что ты одумаешься сама. Надеялся, что твоё поведение не возымеет последствий. Софи, ты живёшь сиюминутным моментом, и демонстрируешь это буквально во всём, что делаешь. Другие, глядя на тебя, начинают вести себя так же. Как думаешь, на сколько мы продвинемся при таких настроениях? Ты расхолаживаешь солдат. Если вбила себе в голову, будто непременно скоро погибнешь, будь добра, впредь празднуй в своей комнате, и, желательно, в одиночестве. Я нервно сжала ворот рубашки, что явно не укрылось от Эрвина. Кровь ударила в голову, стало невыносимо жарко. — Впредь? — Если тебе интересно моё мнение, я не думаю, что тебе грозит такая уж большая опасность, — заметил он. — И, кажется, уже говорил, что не получаю удовольствия, посылая солдат на смерть. К тому же, я никогда не скрывал своего отношения к тебе и ты мне дорога, по-своему, — взгляд голубых глаз смягчился. Он присел на краешек стола, наблюдая за мной. — По-своему дорога… — повторила я, словно эхо. Горькие, злые слова! И это он говорил мне теперь! То, чего мне не хватало, и то, что я так отчаянно желала услышать. Чтобы кто-нибудь хоть раз сказал, что ценит меня. Что будет оплакивать, если я исчезну. Потому что, видит бог, я была настолько одинока и несчастна все эти годы! Даже мои друзья никогда не говорили подобного, а теперь это произнёс Эрвин. Но смысл, смысл! По—своему — это не так. Не по-настоящему. Я видела, что он искренен со мной. Но он говорил, как командир, а не друг, и это причиняло боль. Мне хотелось ответить ему тем же. Задеть его чувства, вывести из себя. Чтобы он, наконец, сбросил командирскую личину и хотя бы раз побыл рядом со мной обыкновенным человеком. Я проглотила ком в горле, проводя холодной ладонью по пылающему лбу, и спросила медленно: — Праздновать в одиночестве? — голос звучал хрипло. — Это приказ. — А как же вы? — шаг вперёд. Ещё один. — Помнится, когда-то вы находили мою компанию приятной. — Софи, ты пьяна? — его брови сошлись на переносице. Я отрицательно помотала головой, делая ещё несколько шагов ему навстречу. Верно он сказал: «живёшь моментом». Так и есть. Не думая о последствиях, ведь так намного проще. Так правильно. И бороться с этим бесполезно, а кто это отрицает — тот глупец. Здесь и сейчас, остальное неважно. В меня словно вселился бес. Я послала Эрвину лучезарную улыбку. — Признайтесь, командир, — насмешливо протянула я, — что попросту завидуете. Остальные могут развлекаться, но не вы. Нееет, — продолжала, словно во сне, подходя вплотную к нему, — вы ведь не такой. Ваша любовь — война, ваша страсть — стратегии. Но не обманывайтесь, ничто человеческое вам не чуждо. Я протянула руку, кончиками пальцев коснулась зелёного камня на его груди и чуть слышно прошептала: — Тяжёлый. Подняла голову, встречаясь с Эрвином глазами. В его взгляде читалось лёгкое любопытство. — Закончила? — Потерпите ещё капельку. Пальцы скользнули выше, едва касаясь тёплой кожи, нежно поглаживая шею. Я получала странное удовольствие при мысли о том, что прямо сейчас, в эту секунду могу ударить туда ребром ладони, но вместо этого медленно и трепетно ласкаю. Эрвин усмехнулся: — Не об этом предупреждал меня капитан. — Ему стоило быть проницательнее, — ответила я, следя за тем, как увеличивается моё отражение в тёмных зрачках. Пальцы очертили контур волевого подбородка, пробежались вверх, прячась за ухом и зарылись в короткие пряди. — Ты ведь понимаешь, — чуть улыбаясь произнёс Эрвин, — что я позволяю тебе делать это, только потому, что тебе явно нужно выпустить пар. — Лжец, — прошептала я. — Лжец, — повторила чуть громче. — Не будь этого камня, твоё сердце было бы свободно. С этими словами, я прижалась к нему, склонив голову на груди, обвивая руками крепкую спину. Он опустил ладони на мои плечи, будто намереваясь отступить, но не делая этого. Ухо уловило нарастающий в груди гул. Один удар. Другой. Третий. Чаще. Быстрее. Глухие и беспомощные. Быстрее. Оно билось, рвалось, трепыхалось. Казалось, вот-вот вырвется наружу. Ещё быстрее. Я подняла голову. — Вот видишь, — накрыла ладонью кричащее сердце. — Оно не врёт. — Довольно, Софи, — слегка севшим голосом произнёс Эрвин. Мой палец тут же накрыл его рот. — Постой, я докажу. Рука скользнула вниз, путаясь в вороте рубахи, цепляясь за золотой шнур, сдирая камень, заставляя Эрвина наклонить голову. — Вот так, — выдохнула я, касаясь губами его подбородка, выше, выше, пока не ощутила его холодные, сжатые губы. — Вот так, — мягко, едва прикоснувшись, поцеловала уголок рта, чувствуя как колотится его сердце и каменеет тело. Пальцы, державшие мои плечи, судорожно сжались, ослабили хватку и пустились в волосы, заставляя сильнее прижаться к нему. — Нет, Софи, — произнёс Эрвин, наклоняясь ниже, обдавая горячим дыханием моё ухо. Я резко отступила, улыбаясь, лукаво глядя на его серьезное лицо. — Вы по-прежнему считаете, что жить моментом так уж плохо? Подняла с пола и передала ему упавший камень, одновременно отдавая честь. — С вашего позволения, я пойду. Обещаю, подобное не повторится впредь. Эрвин не ответил, пристально глядя на меня. Затем кивнул. Я вылетела за дверь, чуть ли не хохоча. Словно в безумном припадке проскочила по коридору и налетела за углом на Леви, очевидно направляющегося спать. Завидев меня, он отреагировал в своей классической манере. — Что ты здесь забыла? Я едва удержалась от того, чтобы фыркнуть от смеха. — Целовала. — Кого? — уточнил Леви, щурясь. — Командира. Он сощурился ещё больше. — И как? Тут я не выдержала. — Холодно и твёрдо, — слова потонули в хохоте. Капитан любезно дождался, пока я отсмеюсь, мрачнея с каждой секундой и, наконец, заявил: — У тебя истерика. С новичками бывает. Иди спать. Я двинулась дальше, не переставая смеяться. Остановилась на секунду, обернулась и крикнула удаляющейся спине: — Теперь я понимаю, почему вы всегда такой траурный, — и свернула за поворот. В молчании коридора раздался удар, будто кто-то выбил дверь сапогом, и, вслед за ним: — Эрвин, какого хрена?! Затем всё стихло. По лестнице я неслась, не чуя ног. Ворвавшись в спальню, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. — С ума сойти! — голос прозвучал глухо. Я подняла голову, поудобнее устраивая подбородок, обнимая одеяло и повторила: — С ума сойти! Вскочила, молниеносным движением стащила сапоги, и снова вскарабкалась на постель, по-турецки скрещивая ноги. — Ему… Понравилось? Нет, правда понравилось! А мне? Прижала руку к груди. Покачала головой. Вздохнула. — Мне тоже. Прошлась по комнате туда-сюда, распахнула окно и расстегнула ворот рубашки. Прохладный вечерний воздух просочился сквозь узкую щель, наполнив комнату сладким ароматом липы. Солнце уже село за горизонт, в траве послышалось стрекотание — хор кузнечиков приступил к распевке. Я опёрлась руками о подоконник, прислушиваясь к умиротворяющему звуку. Эти несколько минут показались мне вечностью. — Довольна? — вдруг процедил тонкий, вредный голосок. Я вздрогнула. — Проучила командира. Браво! Браво! — не унимался голос. Он шёл не из-за растворённого окна, да и комната оставалась пустой. Тем хуже, потому что я отчётливо понимала, что от этого посетителя мне никуда не деться. — Замолчи! — я предприняла слабую попытку к обороне. — Спать пора. Завтра всё обдумаем. — У тебя всегда так, — усмехнулся голос. — Завтра мы умирать собрались, забыла? Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, стянула рубашку, не тратя время на пуговицы, юбку, и юркнула в кровать, зарывшись в одеяло по самый нос. — Вот это убежище! Небось запамятовала про совесть свою, да? Так вот: никуда ты от меня, милочка, не денешься. — Что тебе нужно? — взмолилась я. — Я взрослая, самостоятельная женщина. Неужто не могу поцеловать парня…мужчину? И тут же совершенно некстати подумала о том, что даже не знаю, сколько Эрвину лет. — Не мужчину, а командира! — заверещала совесть. — Твоего командира! Повисла на нём, как пальто на вешалке. О чём ты думала?! — Не преувеличивай, — отмахнулась я. — Это было почти по-дружески. — Агааа, — издевательски протянул голос. — Так пойди завтра Жана зажми, или… Армина! При мысли о том, что станет с беднягой Арлертом, если я одарю его подобным расположением, меня снова стал разбирать хохот. — Не отвлекайся! — рявкнула совесть. — У нас проблемы. Смех, не успев слететь, замер на губах. — Ты испортила имущество капитана, вела себя, как истеричка, дурила Петру, бессовестно флиртовала со всеми подряд, пререкалась с командиром, а на последок, решила его закадрить. Что тут скажешь, солидный послужной список получился! — И вовсе я не… — Только вот не надо мне тут этого твоего французского «ля—ля»! Очнись, Софи: ты не в Брюсселе, и Эрвин — не один из тех парней, что увивались за тобой. Он — твой командир. А мы обе знаем, чем обычно кончаются романы с начальством. — Да не собираюсь я крутить роман! — воскликнула вслух, забывшись. — Не собираюсь, — добавила шёпотом. — Мне лишь хотелось слегка вывести его из себя. — Потрясающий план, — саркастично вставила совесть. — Надёжнее было прописать ему с ноги. Уверяю, это бы удивило его намного сильнее. — Замолчи! — прошипела я. — Ты несёшь чушь! — Не я, а ты, — хихикнул голос. — Не забывай, что я живу в твоей голове. Ты обречена беседовать со мной до конца жизни. — Завтра этому придёт конец, — заверила я, и закрыла лицо подушкой. Совесть притихла. — Слушай, — уже гораздо более миролюбиво, но не без иронии, произнесла она, — а что ж у нас сердце так колотится, если мы равнодушны? — Волнуюсь. — Из-за предстоящей вылазки? — Конечно. Из-за чего ещё? Не из-за Эрвина ведь. Тоже мне. Слишком много чести, и вообще… — Вот же ж чёрт! — застонала я. — Именно! — подхватила совесть. — Что же мне делать? Прав был Леви, чертовски прав! Я сошла с ума, тронулась рассудком! Только в состоянии помешательства меня могла озарить подобная идея! А что подумал обо мне Эрвин?! Я в ужасе села и уставилась в стену, силясь вспомнить последние слова и действия командира. — Хмурился? Улыбался? Что-то говорил или молчал? Напрасно. Всё расплывалось, как в розовом тумане. Я вцепилась в волосы. — Никогда, никогда больше не смогу смотреть ему в глаза! Тише овечки стану, только бы не пошли слухи. Хотя, тут уже поздно метаться. Даже Леви в курсе! Хотя, вот он вряд ли кому-то расскажет, он, вообще-то, не из болтливых… Надо пойти к Эрвину, извиниться, сказать, что это была огромная ошибка, что я вовсе не хотела, и… Нет, только не сейчас — он наверняка уже спит. Завтра. Хотя, завтра тоже не вариант. Чёрт, видимо всё же придётся поднапрячься, чтобы не умереть с позорным пятном на репутации! — я усмехнулась. — А, впрочем, какая уж тут репутация. Просто некрасиво по отношению к человеку. Господи, ну почему я сперва творю какую-то хрень, и только потом думаю? Я ворочалась, вздыхала, кусала край одеяла, кончики пальцев, снова ворочалась и, наконец, смирилась с тем, что этой ночью выспаться мне не удастся. Поднялась, аккуратно и методично застелила кровать, оделась, на автомате натягивая ремни, и проскользнула на улицу. Я не помню, как бродила по лесной тропе, не помню как начало светать, и замок ожил. Ночь пролетела за пару секунд, не дав мне достаточно времени на раздумья. И когда, в очередной раз, проходя мимо толстого дуба, я подняла голову, и заметила людей, снующих от замка к конюшне, отчётливо поняла: «завтра наступило». Эта мысль ударила меня изнутри, заставляя согнуться пополам и закрыть лицо руками. Для меня больше не существовало проблем, страхов, дурных предчувствий, Эрвина, Леви или кого—бы то ни было ещё. Только «завтра», будто бы обретшее плоть во всём, что я видела вокруг: начиная от первых лучей солнца, заканчивая ослабшей пряжкой ремня, которую я машинально поправила. Прежде эфемерное, оно давило теперь. И я чувствовала себя так, будто меня посадили в металлическую коробку с движущимися стенами: ещё секунда — и раздавит, как букашку меж двух ладоней. Прежние проблемы вдруг оказались такими ничтожными, такими глупыми, и я с ужасом ощущала, как тупое сонное равнодушие наполняет каждую клеточку моего тела. Стёртая граница между днями не давала ощутить реальность происходящего. Вчера перешло в сегодня, сегодня было вчера… А было ли? Мозг лихорадочно работал, будто зарядившись несколькими кружками кофе, я ощущала необыкновенный прилив энергии и сил, но внутри всё было мертво — полный штиль. Я двигалась, как во сне, не совсем понимая, что делаю, и почему. Вернулась в замок, прошла в комнату, сменила рубашку на тонкую кофту — под курткой всё равно не видно, зато движения сковывать не будет. Заплела волосы немеющими пальцами. Так туго, как могла, чуть ли не до боли в висках. Умылась ледяной водой из кувшина. Свежо и, по-прежнему, вяло. Завтрак к чёрту. Вышла наружу. Лавру уже оседлали. Вокруг суета, последние приготовления. Сумка, сумка с ракетами осталась в комнате! Возвращаюсь. То ли бегом, то ли едва передвигая ноги. Сумку через плечо, ногу в стремя — взлетаю на спину лошади. Перчатки не беру, хочу чувствовать рукоять клинка, его обжигающую сталь. Хочу запомнить каждый звук, каждый запах, схоронить внутри, вобрать в себя. Голова немного кружится. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох: раз — два — три!.. Четыре… Пять… Сейчас открою… Шесть… Семь… Ещё капельку!.. Восемь… Клянусь, на счёт десять… Десять! Распахиваю веки, раздражённо моргая, сгоняя слёзы. Щурюсь, кручу головой. Скользя взглядом, натыкаюсь на холодные голубые глаза командира. Смотрит словно сквозь меня, не замечает. Я тоже. Сердце молчит — ни звука. Всё умерло, не подаёт признаков жизни, всё осталось вчера. К нему подъезжает майор Рик, обеспокоено спрашивает, косясь в мою сторону. На всякий случай проверяю, все ли ракеты на месте. Мимо проезжает Армин, что-то говорит — я не слышу. Кажется, слова ободрения, или типа того. У самого лицо бледное, в глазах — потаённый ужас. Красноречивее любых слов, важнее любых действий. Сама, небось, выгляжу не лучше. Ну и ладно. Кто-то дёргает подпругу, тянет, осматривает удила — ни дать ни взять работник в парке развлечений проверяет безопасность аттракциона. Три. Майор Рик становится рядом, бросает мне ободряющую улыбку. Не считываю. Всё моё внимание приковано к капюшону Армина — он съехал на бок, и меня это раздражает. Хочу подобраться, незаметно поправить, но нельзя нарушать построение. Каждый вздох даётся с трудом, аромат липы течёт в нос, обволакивает горло. Ни намёка на утреннюю свежесть — солнце встаёт чересчур быстро. Хочу снять куртку, но нельзя: заметят, что одета не по уставу. Вот выедем, разобъёмся на группы — тогда можно. Майор за такое журить не станет. Нигде не вижу отряд Леви и его самого тоже. Приподнимаюсь на стременах, в надежде разглядеть тёмную макушку капитана. Разочарованно плюхаюсь в седло. Эрена тоже, кстати, нет. Много незнакомых лиц вокруг, все сосредоточенные, хмурые, застывшие, словно маски. Только на губах Ханджи играет азартная улыбка. Привычным движением она поправляет очки, закатывает рукава, обнажая тонкие загорелые руки. Рядом суетится Моблит — проверяет, всё ли на месте. Потешно чешет затылок. Я снова окидываю взглядом толпу: в пределах города поедем клином, но на открытой местности разделимся на небольшие группы. — У нас нет связного, — внезапно осеняет меня. — А? — тонкий голос майора сейчас особенно режет ухо. — Если попадём в передрягу, не сможем никого послать, — мне кажется, что я разговариваю, как обычно, но по реакции майора понимаю: что-то не так. Он пристально оглядывает меня, хмурится и качает головой. — В других группах поставлено три и более человек, — продолжаю гнуть я. — А нас двое. Он отводит глаза, бросая секундный взгляд на Эрвина. Но я замечаю это. Будто в замедленной съёмке — обмен сигналом. Что бы это значило? Майор выдаёт беспечно: — Мы поедем последние, нас предупредят о любой опасности. К тому же, нам приказано держаться в поле видимости нескольких групп. — Понятно. Нихрена не понятно, на самом деле. Что делать? Зачем? Почему именно я? Майор Рик хочет казаться беззаботным, но его выдают подрагивающие плечи. Подобное наблюдение никак не способствует укреплению решимости. «Если вернусь обратно, — проносится в моей голове, — обязательно заменю шторы в комнате. Жёлтые — некрасиво». Два. Эрвин обращается к солдатам. Сквозь звон в ушах различаю слова «миссия», «новый путь», «сигнал», и никак не могу связать в единый смысл. Голова кружится. Зря не поела. Ракеты забыла! Нет, вот они: висят на поясе. Да сколько можно? Хлопаю себя по щекам, натягиваю поводья, призываю на помощь внимательность. Тронулись. Для кого-то сегодня — последний день. Это рулетка, которую нельзя обхитрить. Делай всё, что от тебя зависит, но окончательное решение за судьбой. А она, ох, какая капризная дама — и этот ей не угодил, и тот. Нервно ощупываю привод. Клинки ещё пару дней назад починила, вроде. Голова потихоньку проясняется. Страшно хочется пить. Ракеты взяла — флягу забыла, молодец. Бросаю тоскливый взгляд на майора, и он понимает без слов: на ходу выуживает из седельной сумки и передаёт мне. Откупориваю пробку одной рукой, жадно припадаю губами к горлышку, чувствуя, как стучат зубы, и на язык сочится привкус металла. Стараюсь не увлекаться: запасов немного, должно хватить на день. Думаю о последствиях — уже хорошо, значит, голова, наконец, включилась в работу. Седло методично поскрипывает, меня то и дело слегка подбрасывает. Лавра — умница: мигом распознаёт команды и повинуется малейшему движению поводьев, как корабль своему рулевому. Путь до Каранеса недлинный, я даже не успеваю толком насладиться пейзажами. Зелёный купол ветвей сменяется чистым голубым небом, в нос ударяет сладкий запах выпечки и лёгкий рыбный душок. По обе стороны дороги вырастают дома, множество окон отражают солнечные лучи, искрятся, как стёклышки в калейдоскопе. Копыта отбивают мерный стук — «цок-цок» — словно множество язычков разом ударяют по нёбу. Въехали в город. Жители останавливаются, почтительно пропуская всадников. Отовсюду слышатся одобрительные возгласы, воодушевлённые выкрики. На душе становится капельку легче. «В добрый путь». Гул нарастает — верно, Леви где-то поблизости. Народ его любит. Усмехаюсь про себя: увы, любовь невзаимна. Стараюсь не смотреть по сторонам и не нарушать строй. До ворот осталось примерно пятьдесят сажен. Стена уже нависает над нами, будто великан. Вздрагиваю. Ближе, ближе… Я не хочу умирать. Только не здесь. Только не теперь. Лошади скачут на всех парах. Слышится крик командира: — Начинается наша пятьдесят седьмая экспедиция за стену! Полный вперёд! Стальная решётка открыта, путь свободен, и мы устремляемся туда. Гремят колёса повозок, грохочут копыта, звенят клинки в ножнах. На секунду я оказываюсь в кромешной тьме, а потом резко выныриваю наружу, оставляя позади чудовищную каменную пасть. Сердце методично отмеряет удары. Завтра наступило. Один.