Я видел тебя завтра

Прохладно. Вчера солнце пекло голову, но сегодня пошёл дождь. А я, дура, вчера специально ходила цветам в вазу воды добавить. Теперь лежат, гниют, утопленные. Были живыми ещё вчера. Их, кстати, Леви принёс. Для тебя специально. Впервые. Ромашки, лютики. Хотели в лавке купить, но там одна безвкусица. Тебе бы не понравилось. Я сейчас так хочу сказать кое-что, но внутри всё сжимается, едва набираю воздуха. Извини. Ты знаешь, тянуть время — не в моей привычке. Впрочем, многое из того, что я теперь делаю — не в моей привычке. Вот кофе раньше пила. Не слышала о таком? Чёрный цвет, терпкий аромат. Утром глоток — и чувствуешь, как внутрь льётся жизнь. Здесь он был бы, знаешь, очень кстати — нам всем не помешало бы немного жизни. Особенно теперь. Веришь ли, прошло уже несколько дней. Поверить до конца не могу, голову рвёт каждый день от боли, я почти не встаю с постели. Не замечаю времени. Роскошествую, согласна — минуты не считаю. Умирать собиралась, и вдруг снова жива, и снова не представляю, что делать дальше. Зачем мне время? Его бы тебе, продержаться тогда пару минут. Вот скажи мне, ну почему вы Леви не дождались?! Да хоть кого-нибудь. Кого-нибудь… Говорить тяжело, на языке мерзко. Произносишь вслух — будто рвешь зубами кусок сырого мяса, чувствуя, как холодная кровь сбегает по уголкам губ. Её не остановить. Она обволакивает рот, вызывая чувство тошноты. Горло сжимается — не принимает кровь внутрь. Но я послушно пью. И буду пить. Осушу эту чашу до дна. Ивана теперь нет с нами. Он был мне другом, пусть жизнь и разделила нас. Тебя я только-только начинала узнавать, но уже успела привязаться. Это несправедливо. Мое сердце рвется на куски, отправляясь вслед за вами. Но что будет со мной, ответь? Если каждый раз кто-то будет забирать частичку меня, что в итоге останется? Пустота? В тот миг, когда Леви приказал выбрасывать трупы, я… Мне жаль, господи, как мне жаль! У нас не было иного выхода. «Мертвые не должны тянуть за собой живых» — его слова. И, видит бог, я схожу с ума при мысли о том, что для нас обоих ты теперь — мертвый груз, балласт, от которого мы жаждем избавиться. До дрожи в руках. Точно так же, как избавились от ваших тел. Прости меня. Прости, что именно мне выпала участь утешать Леви. Он сдержан, как обычно, но когда я вижу его глаза, мне снова хочется рыдать. В них такая боль, ты и представить не можешь. Яростная и бессильная. Меня пугает эта обреченность. Словно каждую секунду он уверяет себя: «Кто, если не я?» Пожалуйста, скажи ему, что он ошибается. Я больше не могу плакать. Мне кажется, все слёзы, все силы остались там — посреди главной городской улицы. Растоптанные по булыжнику безжалостной толпой. Если бы я могла, то вылезла бы из повозки и закричала, что есть мочи, от гнева: «Почему вы ненавидите нас?! За что презираете?! Взгляните на мою изуродованную ногу, на раны других солдат! Неужто ни в ком из вас не осталось ни капли милосердия?!» Но мне было невозможно даже шелохнуться. Видела твоего отца. Он любит тебя и гордится. Даже теперь, я уверена. Вот только… Ты ведь понимаешь, что он умер вместе с тобой? Что должен чувствовать родитель, потерявший своё дитя? Не знаю. Я ничего не знаю, и уже ни в чем не уверена. Всё, о чем я могу думать сейчас — адская боль в ноге, когда пытаюсь ходить, и сосущая пустота внутри. Будто вместе с кожей мне разодрали душу. Возможно, я не имею права так сильно скорбеть по вам — мы были знакомы совсем недолго. Но ничего не могу поделать со страхом. Я боюсь, что уже никогда не смогу вернуться, что обречена раз за разом оставлять позади других людей, продолжая путь в одиночестве. Я устала быть одной. Устала чувствовать себя лишней в этом мире. Может и стоит смириться… Раньше я боялась, что не вернусь домой, но теперь… Понимаешь, если я умру, никто не поставит мне камень, никто не принесёт цветов, не захочет поговорить. Разве что, Армин… Скажи, неужели я настолько плохая и не заслуживаю любви? Тебя любили все, тебе, наверное, не понять, каково это — быть одинокой. А я… Ну как-бы сказать, вроде и в хороших отношениях со всеми, но они мне чужие. Что? Говоришь перестать цепляться за прошлое? Тебе легко говорить. Для тебя прошлого теперь не существует, как и будущего. Это ли не истинное счастье? Слышишь ли ты меня сейчас? Вообще, хорошо бы, потому что я выгляжу довольно глупо, беседуя с могильным камнем. Кто мимо пройдёт — примет за сумасшедшую. Конечно, тебя здесь нет. Я даже не знаю, есть ли ты вообще. Мне приятно думать, что ты, и Оруо, и Эрд с Гюнтером — что все вы сейчас где-то по ту сторону вечности. Будто за стеклом в комнате допроса. В моём мире есть такие: с одной стороны видно всех, с другой — простое зеркало. Может, я сейчас протяну руку и коснусь края твоего платья. Я почему-то просто уверена, что ты теперь носишь исключительно платья. А, может, ты всё ещё там — гуляешь меж деревьев, аккуратно стираешь со стволов кровавые следы. Мне так хочется верить, что вы живы, что впереди не пустое ничто, а новый путь. Но если нет? Я говорю с пустотой. И, чёрт, это даже звучит одиноко. Как подумаю — мурашки по коже. Я не хочу умирать, только не здесь. Мне надо вернуться домой, понимаешь? Меня там, наверное, заждались. Но если потусторонняя жизнь в моём мире отличается от твоей — значит ли это, что мы с тобой больше никогда не увидимся? Сейчас говорю вслух, и только так могу хотя бы на секунду поверить, что всё это — правда. Пожалуйста, если действительно слышишь меня, подай какой-нибудь знак. Просто чтобы избавить меня от жутких ночных кошмаров, когда я снова и снова возвращаюсь на эту солнечную поляну, пропитанную вашей кровью. Хотя никогда не видела ее, и знаю лишь по словам Леви. Но чувствую себя так, словно мой призрак навеки поселился там. В голове сплошной туман, пропасть внутри меня, которая только и ждёт, как бы пожрать. Я бы так хотела вернуться в тот лес, пройти по тропе — только теперь тихо и неспешно — выйти на эту поляну, и убедиться, что она ничем не отличается от сотни тысяч других полян, и даже от той, где мы устраивали сюрприз для вас с капитаном. Хочу увидеть такую же зелёную траву, бабочек, каких-то жуков, снующих под корнями деревьев. Набрать воздуха полную грудь и почувствовать, ощутить всеми фибрами души, что, чёрт, возьми, там так же хорошо и прекрасно, как здесь, у этого камня-пустышки, который печально гладят ветви маленькой ёлки. И вообще, понять наконец, что мир, все миры одинаково прекрасны и, что бы ни говорили, можно быть абсолютно счастливым, независимо от того, где ты находишься, если только это счастье ты носишь в себе. Потому что… Ну, потому что от себя не деться. Можно, конечно, попробовать убить себя, но я почему-то точно знаю, что и это не поможет. Я ножницы принесла. Зачем? Это мой прощальный подарок. Все, что я могу сделать в память о тебе. Смотри — натягиваю прядь… Щелкают лезвия — она летит на землю. Золотистая лента. Наши волосы чем-то похожи, только мои были длиннее… до сих пор. Еще одна. И еще. Спрашиваешь, для чего это мне? Пора обкорнать свое тщеславие. Это как ритуал, жертва, понимаешь? Меня уже стригли когда-то, но сегодня я делаю это по собственной воле. Считай это обрядом инициации. Не позволю, слышишь, ничему больше не позволю мешать мне! Раз битвы не избежать — приму ее в полной готовности, как сделала ты. Я каждое утро теперь вижу в зеркале твое отражение. Пора поменять ориентиры — теперь я поняла. До сих пор я боялась любить кого-то целиком, без остатка. Но если сегодня — мой последний день, мне бы хотелось разделить его с кем-нибудь. Чтобы не жалеть о жизни, положенной на достижение призрачной цели. Не подумай, что я от нее отказываюсь, нет. Просто настало время разделить эту ношу. Иначе, клянусь, я просто сойду с ума. Спрашиваешь, как моя нога? Больно, что уж говорить. Хорошо хоть кость не раздробило. Ходить еле-еле могу, хотя почти все время провожу, лежа в своей каморке. Эрвин навещает меня дважды в день, молча поджимает губы, хмурится и уходит. Мне даже забавно стало от этой его новой привычки. Тошно-забавно, знаешь, иногда бывает так. Морозиться он мастер, хотя мне было бы намного легче, скажи он хоть что-нибудь по этому поводу. Видно, что не в восторге, конечно. Ладно бы титан прокусил, а тут от своих же гарпуном прилетело — расскажешь кому, аж смех разбирать начинает. Леви зашел только раз, принес бутылку. Но я отказалась. Он просидел довольно долго, но к выпивке не притронулся. Есть что-то мерзкое в распитии в одиночестве, он это хорошо понимает. Жаль, компаньон из меня в подобном деле никудышный. Сегодня-завтра, говорят, двинемся к центральной стене. Я хочу ехать, Эрвин, вроде, не против. В бою, конечно, не пригожусь, но, может, вспомню что-то важное. А мне еще ни разу не выпадал шанс так близко подобраться к Сине. Аж руки трясутся, как подумаю. Мы все тут повязаны, как марионетки с запутавшимися нитями — один оборвался, другие висят, но шатаются из стороны в сторону. А это так больно — нити ужасно трут. У меня на теле живого места давным давно не осталось — сплошное мясо. Но ведь режут, скрипят каждый божий день. А ты, знай себе, качайся. Я скучаю. Смеёшься? Правильно. Я ведь такие глупости говорю, расчувствовалась, вот ведь… Ахахах. Холодает. Сумерки сгущаются, скоро остатки солнца совсем скроются, но пока… Пока они ещё золотят камень, и он выглядит очень красиво. Всё, как ты любишь. Кстати, забыла сказать: спасибо, что заставила меня поесть тогда, пять лет назад. Ты, небось, не помнишь давно. А я всё откладывала. Вот, теперь, наконец говорю. А вообще, будь счастлива. Я серьёзно. Уж не знаю, каково вам, но, надеюсь, хорошо. И, передай привет остальным ребятам, ладно? Скажи Оруо, что я иногда вспоминаю нашу первую встречу и иногда смеюсь. Он хороший парень, приглядись к нему, кстати. Может, стоит дать ему шанс, раз уж так получилось… Раз уж так вышло, что… Ай, не важно. Забудь. Вообще, забудь, что я здесь говорила. Сегодня особенно много несу чушь. Вот завтра высплюсь как следует, наберу охапку цветов, чтобы еле в руках умещались — и приду. Обязательно приду. Даже если Эрвин прикажет выдвигаться из штаба, приду. Только ты всё-таки не расстраивайся сильно, если однажды не смогу. Хотя, ты, наверное, и без меня всё видишь, ты же за волшебным стеклом. Раз так, у меня есть к тебе одна просьба. Присмотри за Леви, ладно? Я не верю в то, что люди после смерти становятся ангелами, но сегодня сделаю исключение. Побудь хотя бы немного его ангелом—хранителем. Хотя бы до тех пор, пока он не придёт в себя. Потому что, как бы хорошо он ни держался, ему очень тяжело. Нам всем — тяжело. И ещё, знаешь, я всё-таки, скажу эту вещь. Потому что ну это ведь стыдно — приходить днями, но так и не сказать самого главного, правда? Просто как-то дико… Неправильно, понимаешь? Неуместно. Чувствую, что очень неуместно, а ничего не могу с собой поделать. Хочу сказать — и всё тут. И, чёрт, скажу. Горло опять дерёт, сжимается в тугую трубку, но, знаешь что? Плевать! Потому что, если не сейчас, то, возможно, уже никогда. По-хорошему, с этого бы следовало начать. Но, раз уж всё в нашей дружбе, начиная со дня знакомства, шло наперекосяк, то почему бы теперь не закончить именно так? В общем… Здравствуй, Петра.