***
Чондэ стал жить в этом доме. У него была уйма вопросов, но ответы порождали лишь еще большее количество вопросов. Все здесь вроде было обычным, но таило какую-то историю. Поначалу сложно было осознать, что вся его жизнь осталась в прошлом. Он застрял здесь, в этом лесном домике, и не знал даже, сможет ли покинуть его когда-нибудь. Это заставляло его подолгу грустить, часами смотреть на безмятежный и безразличный к его печали лес. Затем Чондэ стал потихоньку привыкать. Он учился помогать Исину по дому, далеко не всегда понимая, что тот делает и что за подозрительные жидкости варит, привыкал к вспышкам агрессии Чунмена. Вообще, последний осторожно относился к новому жильцу, но никогда не причинял ему зла. Со временем он стал приглашать Чондэ вместе вечерком попить пиво, которое привозил из своих ежедневных вылазок. В такие моменты он казался довольно приятным человеком и интересным собеседником. Однако по отношению к Чжану он вел себя совсем иначе. Чунмён вымещал на Исине всю агрессию и ненависть, а тот ему это позволял. Он совсем не боялся, появлялось даже ощущение, будто эти нападки ему совершенно безразличны. Для Чондэ их взаимоотношения стали загадкой: почему два, по сути, неплохих человека не могут поладить? Почему Исин не хочет дать отпор? И почему они продолжают жить вместе? Чондэ не рисковал задавать эти вопросы Чунмёну, поскольку его обуревал гнев даже от простого упоминания Исина. А сам Чжан только отмахивался: «не вникай», «на то есть свои причины». Обращаться с Исином Чондэ нравилось, он располагал к себе. Вот только беседой с ним было очень сложно насытиться. В одну минуту Чондэ казалось, что они довольно близки, а в следующую он ощущал, как бесконечно далек от него Чжан. Именно это ощущение в очередной раз нахлынуло грустной волной, когда он наблюдал, как Исин плетет из собранных во дворе веток какую-то замысловатую конструкцию. Они сидели на диване в гостиной, Исин с удовольствием слушал истории Чондэ о его жизни, не отрываясь от плетения. Он улыбался, задавал вопросы и просил рассказывать еще. Но стоило задать вопрос о нем и его прошлом — отвечал коротко и туманно. А затем и вовсе мыслями улетал куда-то далеко, где Чондэ никак не мог до него добраться. И казался таким недосягаемым, что Чондэ даже начинал сомневаться, есть ли Исину до него вообще хоть какое-то дело. Только тот не замечал терзаний Чондэ или, может, игнорировал их. И все продолжал свое плетение. Сначала казалось, что это просто бесформенный комок прутьев, которые он бездумно нагромождает, не преследуя внятных целей. Потом стало понятно, что веревки и ленты вплетались не просто так: ветки были умело сплетены в плотный круг, из которого продолжали ветвиться избранные лучи. Они украшались перьями, бусинами, цветными стекляшками и колокольчиками. Внутри плелся нитчатый узор, также украшавшийся бусинами. В процессе творчества Исин даже отрезал прядь волос Чондэ и тоже вплел куда-то, правда, её было не видно. Зачем Исину понадобилась такая конструкция оставалась только гадать. Когда Чондэ не выдержал и спросил прямо, тот ответил: «Чтобы тебе тут стало лучше». Как эта штука могла сделать жизнь в доме лучше, Чондэ не представлял. Но у Исина вообще были довольно странные представления о многих вещах. Например, о смартфоне. Увидев его у Чондэ, Исин спросил, есть ли там игры. Получив положительный ответ страшно удивился: «А почему ты тогда не играешь?». Отчего-то он думал, что если в телефоне есть игры, человек обязан в них играть. Иначе, видимо, что-то случится. Чондэ хихикал каждый раз, вспоминая детское и наивное выражение лица, которое у Исина было, когда Чондэ попытался объяснить, что с телефоном вообще необязательно взаимодействовать. Однако вся эта ситуация заставляла о многом задуматься. Хотя бы о том, как долго он жил в лесу и как мало общался с людьми, чтобы плохо себе представлять назначение смартфона. Завороженный Чондэ наблюдал, как Исин, склонившись над столом, что-то шепчет над этим ветвистым солнцем, отдаленно напоминавшим большой ловец снов. Казалось, шепот наполняет весь дом и голосов становится много-много, и шуршат они везде. Словно шкафы и книги, деревянные фигурки и картины на стенах, часы и зеркала шепчут вместе с Исином, дребезжат, вторят ему и добавляют что-то свое. Шепот становился все громче, Чондэ вслушивался, пытаясь расслышать слова. Но узнать их не получалось, будто шептали на иностранном языке. Он упорно продолжал вслушиваться, когда вдруг за плечо его больно схватила чужая рука. — Осторожно! — тряхнул его Чунмён. — Это опасно. Чондэ быстро заморгал, не понимая, что только что произошло. Наваждение спало, голоса исчезли. Задышалось легче. Но и вместе с тем казалось, что из сказочного сна его выдернули, от души вдарив по лицу. В такие моменты чувствуешь себя беспомощным и жутко обижаешься. Что Чондэ и сделал. Исина в доме не было. Огорченный Чондэ обнаружил его во дворе, где тот водружал свое ветвистое солнце на забор. Чондэ последил за ним немного, почему-то с улыбкой. Точнее, он бы этого за собой даже не заметил, если бы за выражение лица его не пристыдил Чунмён. Хотелось спросить у него, что Исин делает, но Чондэ осекся: не хватало только спровоцировать истерику. Вместо этого он отправился рассматривать стены гостиной. За эти дни он изучил их вдоль и поперек, но они продолжали его привлекать. Он знал, что большую часть вещей тут Исин сделал сам. В глазах Чондэ это почему-то добавляло им ценности и таинственности. Картины, в основном, были светлые и реалистичные. С цветочными полями, летним солнцем, базаром и городскими улочками начала прошлого века. Наброски зачастую изображали всякую небывальщину: летающих кроликов, лисиц с рогами, волков с черепами вместо морд. Тут же было очень много портретов каких-то людей, особенно одной красивой молодой женщины. Ее образ вообще часто мелькал в разных набросках, она всегда тепло улыбалась. Ее улыбающееся лицо также по-доброму смотрело на Чондэ с самой большой картины в доме. Кроме того, было в гостиной много самодельных фигурок, в основном деревянных. Чондэ очень нравились подвески на кожаных ремешках, с выжженными на них рисунками. Там были изображены какие-то загадочные символы, животные и деревья. Особенно Чондэ нравился тот, что с вороном. Дойдя до него, он, как обычно, остановился, и стал тихонько трогать птицу пальцами. Подвеска покачивалась, и в какой-то момент Чондэ показалось, что потревоженный ворон вот-вот улетит. — Он не улетит, — заверил его внезапно возникший совсем рядом Исин. Пока Чондэ соображал, не говорил ли он сейчас в слух, Чжан снял подвеску с крючка и надел тому на шею. — Подарок, — улыбнулся он. И ушел. Чондэ погладил так понравившуюся ему птицу пальцами. И расплылся в улыбке. Он и не мечтал стать ее хозяином. — Не стоит, — сказал Чунмён, почитывающий газету на диване. Он даже глаза не поднял, поэтому Чондэ засомневался, что тот обращался к нему. Но Чунмён продолжил мысль: — Не стоит привязываться к вещам и… ко всему остальному. Держись особняком и не расплескивай тут душу. Трудно потом будет отскребать. Вечером Чондэ услышал с улицы какой-то писк. Он взял фонарь со свечей внутри, который Исин любил зажигать по вечерам, и пошел на звук. Под тем местом, куда Чжан повесил свое плетение, Чондэ заметил какое-то шевеление. Подходя ближе, он искренне надеялся, что это не крыса. И это была не она. Это был маленький рыжий лисенок.***
Чондэ упросил Чунмёна купить сухое молоко. Оно разводилось с теплой водой и скармливалось лисенку. С неделю Чондэ почти круглые сутки возился со зверьком, не отходя от него ни на шаг. Исин загадочно улыбался, наблюдая издалека; Чунмён неодобрительно качал головой, бубня какие-то проклятия, точно относящиеся к Исину. Лисенок был огненно-рыжий, даже его карие глаза отдавали красным. А под черной кожаной кнопкой носа все было белым: рот, шея и животик. Казалось, что зверек был белым изначально, но потом кто-то залил его сверху красной краской. Выяснив, что лисенок - девочка, Чондэ назвал ее Меридой. Мерида привязалась к Чондэ сразу же, стала ходить за ним по пятам и все время хотела играть. И он никогда не мог ей отказать. В собачьей будке ей совсем не сиделось, она была мала и очень любопытна. Чондэ она напоминала самого себя. Чунмён принципиально к ней не подходил и гневно зыркал каждый раз, когда Чондэ притаскивал лисицу в дом. Мерида лишь фыркала на него. К Исину она не подходила сама. Каждый раз, когда он появляется в поле видимости, она притихала, будто ее и не было. Когда однажды ночью она разгрызла резиновый сапог Чунмёна, Чондэ был в недоумении: ведь в доме ее на ночь не оставлял. Чунмён кричал, мол, так и знал, что от этой дохлой гадости будут проблемы. Чондэ не представлял, как такую симпатичную лисицу можно назвать гадостью, тем более дохлой, но испытывал чувство вины за испорченный сапог. Исин смеялся: его совсем не пугала ругань Чунмёна и не печалил испорченный ботинок. — Это ты виноват, — с силой бросил в него сапогом Чунмён, прежде чем гневно хлопнуть дверью. Исин поставил сапог на пол, продолжая посмеиваться. — Извини, — сказал Чондэ. — Я был уверен, что Мериды нет в доме. — Ее легко не заметить, если она того хочет, — подмигнул Чжан. — А чего ты ее не дрессируешь? — Она пока маленькая совсем, не слушается, — вздохнул Чондэ. Исин загадочно улыбнулся, а затем подошел к притихшему зверьку и поднял на уровень своих глаз. Мерида застыла, словно статуя и, кажется, даже дыхание притаила. Чжан выразительно посмотрел ей в глаза и едва заметно что-то прошептал. А затем передал ее Чондэ. — Дрессируй. Она обещала слушаться. Чондэ был поражен, когда это действительно оказалось так. Его лисица быстро училась и исполняла все команды идеально. Ему бы позавидовал любой собачник. При этом, она оставалась все такой же неутомимой и согревала душу Чондэ. Исин был прав: с ее появлением Чондэ действительно стало лучше.