Грехи отцов

      Вечера в семейном кругу Пелетье делились на хорошие, нормальные и плохие.       Хорошие вечера в последние годы случались все реже, а после переезда на ферму Гринов прекратились совсем, и Кэрол с Софией уже начали о них забывать.       Нормальный вечер — тот, что обходится без происшествий. Эд жадно и неряшливо поглощает ужин, запивая его обильной порцией спиртного, ворчит на все подряд — от хозяев до политики и погоды, может рявкнуть или обматерить. Но это не страшно. Если сидеть тихо, кивать и в нужные моменты поддакивать, а в остальном не привлекать к себе внимания — все обойдется.       Плохой вечер — когда Эд молчит.       Тупая, бессмысленная злоба скапливается у него внутри и бурлит, не находя выхода. Спиртное не успокаивает, не клонит в сон, а лишь подогревает ярость. Такие вечера затягиваются до глубокой ночи: Эд не выпускает жену и дочь из-за стола, не спускает с них маленьких, налитых кровью глазок. Следит за каждым их вздохом, и каждое слово, движение, даже молчание разжигает в нем злость.       А потом он выходит из себя.       Кэрол надеялась, что, найдя наконец работу, он успокоится, но просчиталась. Эд был не из тех людей, что радуются удачам или благодарят судьбу. На новом месте его бесило все. Он люто завидовал Блейкам — богачам, которым, по его разумению, все доставалось даром. Тяготился унизительным положением наемного работника, почти слуги. Злился от того, что его семья теперь постоянно на виду, что приходится осторожничать и не оставлять на Кэрол заметных синяков. Рвал и метал при мысли, что жена целыми днями шастает по чужому дому, и еще неизвестно, чем там занимается! Может, болтает с хозяевами? Жалуется на него? А что, если втихомолку отсасывает у хозяина, прямо в охрененной-мать-ее спальне с антикварной кроватью?! Это, конечно, вряд ли — Блейк совсем не ее полета птица, но вдруг? Бабы все брехливые шлюхи, такова уж их природа, и от этой тихони всего можно ждать!       Бесил его даже треклятый призрак. В привидений Эд отродясь не верил — считал, что все это сказки для тупых баб — а вот Кэрол верила и по-настоящему боялась. И это было пипец как обидно, когда собственная жена боится кого-то или чего-то сильнее, чем тебя.       Кэрол постоянно дрожит и озирается, девчонка совсем от рук отбилась — везде таскается со своим гребаным зеркалом; и у обеих все какие-то шепотки, переглядыванья, перемигиванья, какие-то, черт бы их подрал, секретики от мужа и отца… Ну какой нормальный мужик такое выдержит? Как тут не взбеситься?       Но сегодня Эд был особенно зол. На ферму прикатили двое гостей — «охотники за привидениями», мать их, надо же выдумать такую чушь! Видел он их лишь мельком, но заметил, что оба парни крутые. На их фоне Эд, пожалуй, смотрелся не крепким и ширококостным, как привык о себе думать, а попросту жирным. У того, что помоложе, мерзкая смазливая рожа — битой бы ее подправить! И будь он проклят, если не заметил, как Кэрол засматривалась на этого смазливого пидора! Только смотрела, и то издали, но…       За окном простиралась бесконечная тьма. Тикали на стене ходики. В мрачном молчании Эд приканчивал вторую бутылку пива; Кэрол на другом конце стола следила за ним взглядом, готовая в нужный момент — не раньше, не позже — вскочить, бесшумно доставить из холодильника и поставить на стол третью. София, съежившись в дальнем углу дивана, вцепившись в свое зеркальце, кусала губы и не сводила глаз с отца.       Плохой вечер перетекал в кошмарную ночь.

***

      Затихли наверху шорохи и невнятные голоса — звуки отхода хозяев ко сну — и на дом Гринов опустилась тьма и тишина.       Дэрил сидел в гостиной за включенным ноутбуком, куда, в несколько параллельных окошек, выводилась картинка с расставленных по дому камер. Прихлебывал остывший чай, заедал плюшкой с маком: он всегда считал, что не любит сладкое, но плюшки, принесенные Кэрол, оказались на удивление вкусными, прямо таяли во рту. Пытался понять, что делать дальше.       Что это вообще значит — охотиться за привидением? Ждать, пока призрачная девушка не появится снова, а когда явится, попробовать с ней… поговорить? Гм. У него и с живыми-то людьми разговоры не клеятся, а уж с покойницей…       Мучила мысль, что Кэрол там, во флигеле, в лапах у какого-то урода, чешущего об нее кулаки, а Дэрил ничем не может ей помочь, да и не знает как. Она ведь помощи не просит. Не вламываться же среди ночи в чужой дом, в чужую семью, чтобы навести там свои порядки! Беспокоило и таинственное поручение Андреа, которое, раз Дэрил остался здесь на ночь, выполнять придется ему. Была и еще какая-то тревожная мысль, которую он никак не мог ухватить за хвост, но она маячила на краю сознания, царапала, словно камешек в ботинке.       Выждав около часа, чтобы хозяева точно уснули, Дэрил поднялся с места. Сунул под мышку пару портативных камер — Мерл показал ему, как их включить и настроить. Бросил последний взгляд на монитор, где не происходило ровно ничего, и двинулся к дверям.       Включать свет ему не пришлось. Дэрил привык бродить по лесам, всегда с первого раза запоминал направление и безошибочно находил дорогу — едва ли он мог бы заблудиться в доме, пусть даже в доме с запутанной планировкой и явным избытком комнат. Быстро и бесшумно, словно на звериной тропе, он вышел в коридор и двинулся к лестнице в подвал.       По дороге настороженно прислушивался, однако его окружала лишь глубокая тишина спящего дома. Ни шорохов, ни странных дуновений, ни внезапного ледяного сквозняка. Все спали — быть может, спал даже призрак. Пробираясь ощупью по темному коридору, Дэрил пытался понять, что же не дает ему покоя, что еще не так в этом странном доме, но только нащупав гладкие деревянные перила лестницы и начав осторожно спускаться вниз, вдруг сообразил.       Не что, а кто. Хозяин дома, долговязый мистер Блейк.       Андреа сразу поняла, что Мерл жулик, и ей это почему-то на руку. Но ведь ее муж тоже с первого взгляда их раскусил! Сомнений нет: это было видно по лицу. Может, деревенских старух Мерл окучивал успешно, но тут не на того нарвался: слушая его болтовню, Блейк явно не знал, смеяться или гнать «специалиста» ссаными тряпками. Но… молчал. Кивал и со всем соглашался. То, что на самом деле Мерл ни фига не понимает в привидениях, его почему-то тоже вполне устроило.       Что, если все это западня? Если там, у пруда, Дэрил нечаянно сказал правду: их с братом втягивают в какой-то стремный блудняк?       К тяжелой двери подвала он протянул руку нерешительно, уже почти уверенный, что за ней обнаружит расчлененные трупы, человеческие головы в банках или еще что-нибудь в таком роде. Подсветив себе мобильником, вставил ключ в замок.       Дверь бесшумно отворилась — и навстречу ему дохнуло ледяным холодом.       Дэрил глубоко вздохнул и переступил порог.       Первым делом пошарил на стене в поисках выключателя, но, похоже, электричества здесь не было. Тщательно прикрыв за собой дверь, Дэрил включил фонарик в телефоне, обвел лучом вокруг себя… и остолбенел от изумления.       Он был готов увидеть здесь что угодно — хоть алтарь Сатаны с козлиной головой! Только не то, что предстало его глазам.       Затхлый ледяной подвал был превращен в детскую. В комнату девочки — судя по всему, совсем маленькой девочки, любительницы кукол и мишек. В углу деревянная кроватка с пологом, аккуратно застеленная бело-розовым бельем. Над подушкой висит игрушечная карусель с колокольчиками: всадники верхом на лошадках, осликах, слонах и единорогах. На полу толстый пушистый ковер с веселым рисунком. Нарядные дорогие куклы и плюшевые зверушки сидят на полках и у стен неподвижно, как сторожа, смотрят на Дэрила стеклянными глазами.       В недоумении Дэрил обошел комнату, пытаясь найти разгадку. Луч фонарика выхватывал из тьмы все больше деталей. Полка с детскими книжками. Коробка с магнитной азбукой: поле аккуратно сложено, разноцветные буквы разложены по ячейкам. На низком столике керосиновая лампа, и рядом увеличенная фотография в рамке. Маленькая девочка с развевающимися волосами взлетает в небо на качелях: гольфы сползли, болтается туфелька, готовая упасть, на детском личике — самозабвенный восторг. Качели придерживает сбоку чья-то широкая ладонь: должно быть, это отец, не попавший в кадр.       Дэрил обходил подвал кругом, напряженно прислушиваясь к себе, пытаясь хоть что-то увидеть, услышать, угадать. Но, как видно, его новооткрытый дар не включался по желанию. В этом розовом детском мирке, среди застывшей, словно в янтаре, чужой жизни он не ощущал ничего, кроме ледяного холода.       Или нет: было кое-что еще. Далекое, словно еле слышное эхо, но вполне различимое.       Горе. Черное, беспросветное, пожирающее душу горе.       Потянуло холодом, и каруселька над детской кроваткой качнулась. Дэрил вздрогнул, словно очнувшись; он вспомнил, зачем пришел сюда. Торопливо включил обе камеры, нажал нужные кнопки, как показывал ему брат; огляделся кругом, соображая, где бы их разместить так, чтобы побольше попадало в кадр, но саму камеру трудно было заметить.       Каруселька раскачивалась все сильнее, затем начала вращаться. Глухо звякнули колокольчики. Дэрил сунул одну камеру на полку между книжек, другую спрятал под лапой у плюшевого мишки — ему показалось, что мишка глянул на него укоризненно — и почти бегом бросился к дверям. Вслед ему несся тонкий печальный перезвон.