Грехи отцов

      — София! — закричала Кэрол.       В нескольких десятках ярдов от них брела вдоль забора знакомая маленькая фигурка. Растрепанная, в порванном сарафане, она подволакивала ногу и, кажется, плакала, утирая глаза кулачком.       Кэрол хотела бежать к дочери, но Дэрил вдруг схватил ее за руку:       — Стой!       — Что такое? Это же она! София! — снова крикнула она.       — Не спеши, — тихим, напряженным голосом ответил Дэрил. — Что-то не так.       Он замер, вглядываясь, пытаясь понять, что насторожило его в этой картине. Девочка двигалась странно: рваными, неестественными движениями, словно сломанная механическая кукла. И в самих очертаниях ее фигуры, и в высокой, увитой плющом железной ограде у нее за спиной тоже что-то было совсем не так, как должно быть.       — Не понимаю, — проговорила Кэрол. — Что ты…       В этот миг перед девочкой выросла высокая темная фигура.       — Мама! — раздался отчаянный детский крик. Высокий мужчина, лицо которого оставалось в тени, схватил девочку и занес над ней нож.       Не помня себя, Кэрол с криком рванулась к дочери, но Дэрил обхватил ее руками, удерживая на месте. Кэрол изо всех сил рвалась из его железной хватки. Не удержавшись на ногах, оба они упали на колени.       — Не смотри! — крикнул Дэрил, пытаясь повернуть ее лицом к себе.       Убийца — темный силуэт на фоне забора — снова и снова бил девочку ножом. Кэрол вопила, рвалась из рук Дэрила, пыталась лягать его и даже кусать, но он не разжимал рук. Наконец она обессилела и скорчилась в его объятиях, содрогаясь от рыданий.       Через несколько секунд Дэрил над ней хмыкнул.       — Так и знал, — произнес он. — Посмотри теперь!       Содрогаясь от ужаса, Кэрол открыла глаза, но того, что ожидала — израненного тела дочери — не увидела. Бесследно исчез и убийца. Трава под забором не была ни примята, ни залита кровью. И сам забор теперь выглядел иначе. В глаза ей бросилось то, что несколько минут назад почему-то начисто исчезло из виду: два соседних погнутых штыря, торчащих из забора, словно копья, острыми концами внутрь.       Вдвоем они подошли к забору.       — Это Эд должен был починить еще на прошлой неделе, — растерянно проговорила Кэрол. — Так и не починил…       Дэрил потрогал острые концы штырей.       — Побежала бы сюда — как раз на них бы с размаху грудью и напоролась!       Кэрол задрожала, словно от холода, и обхватила себя руками.       — Боже мой! Но все было так реально…       — Теперь ты знаешь, на что она способна, — тихо сказал Дэрил. — Пошли дальше.

***

       — …С Сандрой у нас все было очень плохо, и уже давно. Скорее всего, нам просто не следовало жениться. Видишь ли, она забеременела. Я всегда хотел иметь семью и детей, но откладывал это на будущее, а тут решил: раз уж так сложилось, почему бы и нет? Показалось, что это будет правильно: стать для своего ребенка настоящим отцом.       Я никогда об этом не жалел — из-за Пенни. Но с Сандрой мы были совсем чужими друг другу людьми, и скоро это стало очевидно.       Нет, измен не было. По крайней мере, с моей стороны, но с ее, думаю, тоже. Я бы заметил. Просто, что называется, не сошлись характерами. Ее все во мне раздражало. Я не мог понять, чего ей не хватает: в конце концов, простая секретарша — а я дал ей спокойную обеспеченную жизнь, положение в обществе, круг знакомств, совершенно отличный от ее прежнего круга. Но она хотела какой-то, не знаю, бурной страсти, экстравагантных жестов, вечного праздника. Она была, — тут он усмехнулся, — очень темпераментная женщина, такой, знаешь, рыжий ураганчик. Поначалу это меня и привлекло. Но, когда ураган бушует у тебя дома и каждый день — это… утомляет.       Она была ураган — а я зануда, сухарь, мрачный, бесчувственный робот, ну и так далее. Я старался с ней не спорить. Отмалчивался. Когда становилось совсем невмоготу, уезжал из дома проветриться. Едва Пенни стала чуть постарше, начал брать ее с собой. Ее это злило еще больше: кажется, как это ни смешно, она ревновала дочь ко мне.       Все это было не слишком весело, но я терпел и готов был терпеть и дальше. Ради Пенни.       В тот раз тоже началось с какого-то пустяка. Была ночь перед Рождеством, мы решили провести праздник дома, в семейном кругу. Прислугу отпустили праздновать. Пенни уже попрыгала под елкой, повесила носок у камина и спокойно спала, а мы вышли на кухню, чтобы выпить по бокалу вина перед сном. Сандра достала рождественский пирог и попросила отрезать ей кусочек… Знаешь, тяжелее всего было, что это всегда происходило внезапно и непредсказуемо. Вот только что она разливает вино по бокалам, я режу пирог, по радио играют «Джингл Беллс», все спокойно — и вдруг начинается.       Я молчал. А ее это бесило. Она добивалась какой-то реакции, а я чертовски устал от всего этого и хотел только, чтобы она допила свое вино, заткнулась и пошла спать. В конце концов она заявила, что хочет развода. Я ответил: твое право. Хочешь уйти — уходи. Но она не это хотела услышать; она хотела убедиться, что все еще мне небезразлична или уж не знаю что еще. Хотела чем-то меня зацепить. И Сандра сказала, — тут голос его дрогнул, — сказала, что заберет Пенни. Что суд встанет на ее сторону: суд, мол, всегда становится на сторону матерей. И они уедут вдвоем в Калифорнию. Или во Флориду. В общем, куда-нибудь подальше «от этого мрачного дома» — и от меня.       Все это, конечно, была полная чушь. В суде я бы победил. Да и она в это не верила, а говорила только, чтобы меня задеть. Но в тот момент я об этом не подумал. Я… — он провел рукой по лбу. — Просто что-то замкнуло в голове. Сорвало предохранитель. Самого этого момента я даже не помню. Помню, как Сандра лежит на полу, я наклоняюсь над ней, и в это время слышу сзади голосок Пенни: «Папа, кто кричал? Папа, а что с мамой? Она заболела?» Она стояла на пороге кухни, в пижаме и босиком. Я протянул руки, чтобы ее успокоить — и увидел, что в руке у меня нож, а на ноже кровь.       …Я сказал Пенни, что мама плохо себя чувствует. Но я о ней позабочусь, отвезу к врачу; а ей нужно лечь обратно в кроватку и спать, как спят ночью все хорошие дети, если она хочет завтра получить от Санты подарки. Посидел с ней, пока она не уснула, а потом… позаботился о Сандре.       Мне повезло: крови было немного, и вся на ноже и у нее на блузке, даже мне на руки почти не попало. И в доме никого не было, кроме нас троих. Никто ничего не слышал, впереди была целая ночь, и можно было спокойно составить план и его выполнить.       На следующий день я отправился в полицию и заявил об исчезновении жены.       Думаю, все эти подробности можно опустить: как полиция ищет пропавших людей и как расследует убийства, ты знаешь лучше меня. Пенни я сказал, что мама заболела и лежит в больнице; а через несколько дней ей пришлось узнать, что мама умерла. Мне казалось тогда, она поверила и приняла все это как должное, по крайней мере, не задавала никаких вопросов. Конечно, смерть матери стала для нее тяжелым ударом; но мне казалось, вместе мы это переживем. Ведь я буду рядом. Я стану любить ее за двоих.       Наступило недолгое молчание. Андреа боялась шевельнуться, боялась даже вздохнуть; она понимала, что выслушала лишь половину истории, и вторая половина будет еще страшнее.       — Я ошибся, — сказал наконец Филип.       — Дети, даже совсем маленькие, гораздо проницательнее, чем нам кажется. Они очень многое понимают и запоминают. Прошло несколько недель после смерти Сандры, и у Пенни начались проблемы. Она сделалась нервной и боязливой, часто и безутешно плакала. Потом начались кошмары по ночам.       Никто вокруг этому не удивлялся: все знали, что девочка недавно потеряла мать. Помню, мне советовали показать ее детскому психологу. Я и сам понимал, что надо, но боялся того, что она может психологу рассказать.       А потом это случилось. Кристин, наша помощница по хозяйству, сказала мне… слава Богу, она пришла с этим ко мне, а не в полицию! Но она работала у нас в доме много лет, знала еще моих родителей, и, видимо, ей просто не могло прийти в голову, что это правда. Словом, она сказала, что у Пенни очень странные и нездоровые фантазии, что, возможно, ее стоит сводить к врачу. И, очень смущаясь и извиняясь на каждом слове, рассказала мне, что это за фантазии.       Неделю после этого я ходил, как в тумане. Все пытался придумать какой-то выход. Но никакого выхода не видел.       Пенни знает правду. Постоянно об этом помнит, и это ее мучает. Уже проболталась прислуге, наверняка будет пробалтываться кому-то еще. И рано или поздно найдется человек, который отнесется к ее «фантазиям» всерьез.       «И ты попадешь в тюрьму, — мысленно закончила Андреа, чувствуя, что ее начинает трясти. — А в тюрьму тебе очень не хотелось».       — И что дальше? Я отправлюсь за решетку, и надолго. Ты знаешь, близких родственников у меня нет, а Сандра была сиротой: значит, Пенни попадет под опеку государства. Будет жить в приюте, или ее будут швырять, как чемодан, от одних приемных родителей к другим. Она забудет меня. А если не забудет, выйдет еще хуже: как жить, зная, что твой отец убил твою мать? Выхода нет. Ее жизнь безнадежно искалечена. Так или иначе она будет страдать; так или иначе я навсегда ее потеряю.       — Господи, Филип…— проговорила Андреа каким-то чужим голосом, — но не мог же ты…       Он поднял голову и взглянул ей в глаза.       — Нет, — мягко ответил он. Во взгляде и в голосе его читалась нежность и бесконечная печаль. — На этот раз я все сделал правильно. Я все продумал и хорошо подготовился. Пенни не страдала — ни единой секунды.       Она просто заснула в своей кроватке, с любимой куклой рядом. Я был с ней до самого конца. Сидел рядом, держал за руку и говорил, что папа здесь, папа ее любит. Папа сделает все, чтобы она была спокойна и счастлива. И она уснула, спокойно и сладко. Она ушла… а я остался.       На этот раз молчание было очень долгим. Смотреть на мужа Андреа не могла — и смотрела на фотографию Пенни, счастливой девочки, летящей на качелях ввысь, уверенной, что папа ее подхватит и не даст упасть; и по щекам ее струились беззвучные слезы.       — Но теперь все позади! — сказал Филип. Андреа повернулась к нему — и увидела лицо, искривленное судорогой, лихорадочно горящие глаза.       — Окончено это испытание. Пенни здесь, она все поняла и простила меня, она хочет ко мне вернуться — и вот-вот вернется! Она рассказала, как это сделать. Чтобы ее воскресить, нужно забрать три жизни. Одна уже есть — это Эд Пелетье. Двумя другими станут эти шарлатаны, братья Диксоны. Хорошо, что теперь ты все знаешь, Андреа, это сильно облегчает мне задачу. Как только они появятся, я с ними разделаюсь, ты поможешь мне скрыть следы, а потом мы уедем втроем. У меня уже все готово: паспорта для нас троих на другие имена, билеты на самолет, с деньгами тоже все решено. Мы улетим в Европу, поселимся где-нибудь в маленьком городке у теплого моря. Кончатся все наши беды, милая, и мы будем счастливы вместе! Очень счастливы — ты, я и Пенни…       Андреа медленно поднялась с кровати и шагнула назад, к столу, вытянув вперед руку, словно отстраняя мужа. Попыталась заговорить, но несколько секунд из уст ее не вылетало ни звука.       — Без меня, Филип, — проговорила она наконец каким-то хриплым, надорванным голосом. — Без меня!       С лица его сбежали все краски, стерлось всякое выражение; белое, застывшее, оно сделалось похоже на гипсовую маску.       — Значит, без тебя, — ответил он.       И бросился на нее.