***
Скользкие щупальца обвили его и потащили вниз, в бесконечную тьму. Нарастал шум в ушах и болезненное удушье. Все инстинкты кричали: «Сопротивляйся! Борись, вырвись на свободу, всплыви!» Но, стиснув зубы, Дэрил противился инстинктам. Он приносит себя в жертву. Жертва должна быть добровольной. Склизкие щупальца пробирались под кожу, перетряхивали нутро, выворачивали наизнанку сердце и душу. Все быстрее сменяя друг друга, закружились в адском хороводе болезненные воспоминания — воспоминания, которые Дэрил считал давно похороненными. Кулак отца, летящий в лицо матери. Жгучая боль там, где исполосовали грудь и спину шрамы. Грязная покосившаяся хибара, рваная одежонка, постоянный голод. Косые взгляды и обидные словечки соседей, издевки одноклассников. Отчаянные и безнадежные драки — в одиночку против десятерых. Горькая обида и бессильная ярость. Воспоминания осаждали роем ядовитых ос, кружились вокруг, жалили одно другого больнее. И каждое призывало снова пережить эту давно уже пережитую боль. Снова ощутить себя изгоем, одним против всего мира. Снова преисполниться ненависти. Но Дэрил закрыл свою душу от этих воспоминаний — так, как на охоте, часами сидя в засаде, закрываешься от всех внешних впечатлений, забываешь обо всем, кроме своей цели. Осиные укусы жалили, но он их почти не замечал, сосредоточенный на другом. Он думал о Бет. Но не такой, какой видел ее в последний раз. Не о чудовище с жадно оскаленной пастью, не о ледяном холоде, сером небе и клочьях тумана. Он вспоминал ее музыку. Музыку, прекраснее которой никогда не слышал. И маленькие руки, взмывающие над клавишами, и запах полевых цветов. И нежный румянец на изменчивом лице, и улыбку, и певучий голос, то смешливый, то ласковый. И огромные, глубокие, как море, глаза. Вспоминал, как она прижималась к своему парню у лесного костра. Как плакала на могиле матери — на своей могиле. Как расспрашивала Дэрила о шрамах, как простодушно и искренне ему сочувствовала. С ней он впервые не чувствовал себя униженным чужой жалостью. Ей рассказывал о том, в чем не признавался никому из живых. Даже с мертвой Бет, с Бет-чудовищем ему было свободно и легко. В ней все еще оставался свет — свет, который не победить никакой тьме. И сейчас, когда неведомая склизкая тварь, больно сжимая грудь, выдавливала из него остатки воздуха, когда жизнь его отсчитывала последние секунды — Дэрил мысленно обращался к той, настоящей Бет. Он не облекал свои мысли в слова. Но, если бы попытаться перевести их беззвучную музыку на грубый человеческий язык, они звучали бы так: «Вернись! — думал он. — Ты должна жить! Но вернись такой, какой ты была — настоящей. Оставь тьму здесь, в царстве мертвых, не тащи ее за собой. Оставь здесь и боль свою, и обиду, и ненависть. Если нужно, отдай мне, и я понесу их. Я готов навеки остаться в аду, если это тебя освободит!» Невидимые щупальца сжимали его все сильнее и сильнее. Дэрил почти терял сознание от боли. Мука эта длилась целую вечность… а потом вдруг прекратилась, и он понял, что снова стоит на твердой земле, дышит воздухом, а вместо склизкой твари, мешающей вздохнуть, прижимается к нему хрупкое девичье тело. С трудом подняв непослушные руки, Дэрил обнял Бет, и она уткнулась ему в плечо. Кажется, она плакала, быть может, плакал и он. Наконец она подняла голову. Залитое слезами лицо ее снова было прежним, человеческим — и в нем появилось нечто, чего не было раньше: быть может, какая-то неотступная мысль или серьезный вопрос. Бет была по-прежнему молода и прекрасна, но теперь она выглядела взрослой. — Ты говоришь, простить все, — сказала она. — А твой отец? Разве ты его простил? И вновь перед его мысленным взором замелькал рой безобразных видений: гримасы, крики, брань, удары — все то, что превратило в ад его детство. — Нет, — ответил Дэрил. — И не знаю, прощу ли когда-нибудь. Но никогда я не стану таким, как он. Не буду вымещать злость на невинных. Опустив голову, Бет надолго о чем-то задумалась; а, когда вновь взглянула на него, лицо ее было печально, но спокойно и светло. — Ты прав, Дэрил Диксон, — сказала она. — Я не буду мстить невинным. И не приму твою жертву. И, протянув руку, сильно толкнула его в грудь. Дэрил не удержался на ногах и полетел спиной вперед куда-то вверх, вверх, сквозь толщу воды, к солнцу…***
Кэрол и София помогли ему выбраться на берег, поросший зеленой травой. Несколько минут Дэрил кашлял, отплевывался, вытряхивал водоросли из волос, просто лежал на спине и смотрел в безоблачное небо. Все, происшедшее в последние несколько часов, казалось ему каким-то фантастическим сном. Лишь высокий столб дыма, поднимающийся с той стороны, где стоял дом Гринов, напоминал, что это все-таки был не сон. Они обнялись, все втроем, и сидели так долго-долго; а потом Дэрил вспомнил о том, что собирался сказать Кэрол, но из какой-то дурацкой робости промолчал. И только теперь, задним числом, ему сделалось страшно — страшно при мысли, что он мог не вернуться, и она никогда бы об этом не узнала! — Я люблю тебя, — сказал он. — Знаю, Дэрил, — ответила она. — Я тоже тебя люблю.