Mine

Papa Roach — Getting Away With Murder

 — Знаешь, с того самого момента, как мы с тобой познакомились впервые, я начал думать об одной вещи, которая в силу событий и обстоятельств накрепко засела в моей голове, вцепившись в неё своими когтями, в какой-то момент став моей частью. Не сразу, со временем мысль стала настолько прогрессировать, превращаясь в что-то сродни паразита, подстать живому организму, что вскоре, устав от этого давящего чувства чего-то живого, я решил называть это шуткой, а после всех событий иронией всей моей жизни. Я всю жизнь хотел узнать иронична ли она своим чувством юмора настолько, что в итоге стала моей собственной иронией и той самой шуткой, которую вряд ли кто поймет. Но, признаться честно, я до сих пор хочу узнать, окажусь ли я в итоге прав.

Чтобы, когда настанет время, посмеяться от всей своей души в последний раз над тем, прав я или все же нет.

***

Ноябрь принес с собой холодные ветра, проливной дождь и сильный туман в утреннее время суток, из-за чего только своим существованием и желанием окутать сырую землю изрядно мешал движению по трассе всем тем, кто стремительно ехал в сторону столицы на работу или по каким-то своим другим делам. Движение было затруднено настолько, что дорога занимала уже не час, а почти два — следовательно, пару раз опоздав в больницу, Тобирама принял решение вставать на час раньше хотя бы до того момента, пока такое явление природы не утихомирит свой пыл и окончательно не пропадет в циркуляции и изменении температуры воздуха, которая плавно, но стремительно начинала идти к отметке ниже нуля. Чем дальше живешь к северу, тем больше погода становится, в зависимости от определённого месяца, более капризной. Надеяться, что вскоре погода сжалится и посчитает нужным продлить его сон, точнее вернуть обратно на час больше, было крайней глупо, так как скоро наступит декабрь, который практически с самого начала вступит в привычную жизнь людей снегопадом и заморозками, затруднит движение. Как говорится: надежда умирает последней. А Тобирама, впрочем, за всю свою жизнь надеяться на что-то привык ровным счетом как и дышать. Стоял в пробке около часа, в колонках звучала спокойная музыка, которая играла через подключенный телефон на соседнем сидении. Неторопливая, мелодичная музыка приятно расслабляла и в тоже время придавала какую-то свою собственную мантру для ушей с утра пораньше. Мужчина очень редко слушал радио, разве что останавливаясь на нужной волне, чтобы прослушать мировые новости и новости из столицы, которые транслировались по всем каналам спозаранку. Еще немного и он наконец приедет в свою привычную больницу и начнет свой рабочий день, как и все предыдущие до этого. Его отпуск прошел крайне незаметно — следовательно теперь почти все смены на новогодние праздники были уже забиты другими работниками, но Данзо, не спрашивая Сенджу о его пожеланиях, вычеркнул их обоих с ночной смены в новый год, предоставив тем самым ему услугу побыть дома в покое и тишине. В рождественскую неделю для работников больницы всегда организовывался корпоратив, на которые Тобирама в силу последних событий за два года попросту не приходил. В этом году почему-то все близкие ему люди, по крайней мере люди, которые считали Тобираму близким себе, решили без его ведома во что бы то ни стало видеть его в своем кругу, и поэтому решили за его спиной так сказать выкрасть Сенджу из лап его интровертного мирка и присоединить к себе хотя бы на этот раз. Тобирама пока не знал этого, но вскоре обязательно об этом узнает, когда его поставят перед этим фактом остальные. Но пока что Сенджу заворачивает на очередную дорогу и видит уже главное здание больницы, которое с распростёртыми объятиями ждет его. Начинается новый день. Хаширама с утра подходит к другой больнице и, морщась от противного ветра, пытается рукой прикрыть глаза, которые начинают слезиться от погодных условий в Копенгагене. Закуривает сигарету. Курит быстро и нервно, пытаясь совершенно не вспоминать о той самой записке, которая до сих пор покоится в кармане его пальто. Записке, которую он так и не смог выкинуть в первую попавшуюся урну, сам не зная почему. Тот листок бумаги — беспощадно смятый, почти стертый от крепкого сжатия руки, но как бы ты крепко его не сжимал, написанное на нем никуда не делось, отпечаток от написанного там никуда не исчез. Наоборот, этот самый отпечаток изо дня в день разрастался в глубине души какой-то непонятной тревогой, какой-то надуманной паранойей, которая усиливалась внутри в области желудка из раза в раз, когда он высовывал его из кармана и проводил по буквам своим взглядом. Он доставал эту самую записку каждый раз, когда открывал дома очередную бутылку вина или коньяка и мог часами смотреть на черную надпись, пытаясь убедить себя, что это попросту чья-то шутка, не более. Но чем больше смотрел на это, тем больше почему-то боялся осознания того, что окончательно сошел с ума. И если бы он каждый раз был бы в эти моменты распития один, и ничто его бы не тревожило: никакие посторонние люди или звуки, то, скорее всего, этот непонятный страх может бы и улетучился со временем. Но Хаширама был не один, поэтому тревога разрасталась в разы. Он отпивает очередной глоток и, смотря в сторону от какого-то странного шума, резко распахивает глаза и опять кривится, пытаясь на этот раз прикрыть свой очередной галлюциногенный бред взмокшей ладонью. Опять он. Somewhere beyond happiness and sadness I need to calculate What creates my own madness       — Ты знаешь, я вообще ярый поклонник музыки. — Мадара сидит опять в углу, и Хаширама впервые ловит себя на мысли, что может Мадара и не уходил никуда вовсе, может просто он его не всегда видит? Может Мадара попросту в его доме живет, а он не смог пережить потерю, вот и придумал попросту его похороны себе и натворил множество вещей, из-за которых теперь Мадара издевается над ним таким извращенным способом, а все вокруг ему попросту подыгрывают? Устроили спектакль, а Сенджу повелся? Может и Мадара, и его брат, и Тобирама попросту решили проучить его, может они фильм какой-то снимают свой собственный или устроили розыгрыш, который нехило так затянулся на пару лет? Но тогда получается, что и Мито его разыгрывает? А может у него и нет никакого ребенка, и все это тоже бутафория, а он все это время вообще лежит в больнице для душевнобольных вместо Изуны? А что если Изуна — его врач, или Тобирама или Мадара? И всю свою привычную в его представлении жизнь он и вовсе себе придумал?       — Но у моего брата отменное чувство юмора, ты знаешь? — Мадара усмехается еще шире и, подходя к нему как ни в чем не бывало, садится рядом и отпивает спиртного уже сам. — Горжусь им, мой мальчик. Мадара пьет алкоголь медленно, как подобается, смакует и в блаженстве прикрывает глаза. Он выглядит таким расслабленным, спокойным и умиротворенным, словно сейчас действительно сидит в своем доме и отдыхает после рабочего дня.       — Я не могу понять. — Хаширама тянется за бутылкой, но Мадара резко забирает ее себе и не дает ухватиться за края бутылки пальцами. — Отдай бутылку, Мадара. Мадара качает головой и подвигает бутылку ближе к себе. Издевается, а у Хаширамы дрожат руки. Пить хочется чертовски просто.       — Что ты там не понимаешь, милый? — Учиха показушно всем своим видом демонстрирует какой алкоголь вкусный, и как Хаширама сейчас его не получит, несмотря на ломку.       — Пожалуйста… Отдай мне бутылку, Ма. — Хаширама старается говорить медленно, но какая-то непонятная злость накрывает его сознание еще больше, и он повышает голос.       — Нет, сначала ты мне скажешь то, что хотел сказать до этого, и в зависимости понравится мне это или нет, я решу — отдавать тебе бутылку или нет. — Мадара небрежно откидывает свои длинные волосы назад, пьет с горла. Хаширама сжимает свои кулаки сильнее и, опускаясь локтями о кухонный стол, приближается ближе к силуэту напротив и тихо задает вопрос: Кто ты или что ты? Мадара смотрит на него пристально, а после с усмешкой подвигает к себе стакан Сенджу и наливает туда коньяк. Берет его в руку и медленно вертит в руках, наблюдая темными глазами за тем, как коричневатая жидкость переливается от одной грани стакана к другой.       — Какой интересный вопрос, давай поиграем в угадайку: ты мне задаешь вопрос — я отвечаю, и так мы вместе придем к нужному нам ответу. Но придумай что-то пооригинальнее, а то мне скучно становится. Так как мы дома сегодня одни, и никто посторонний не помешает, времени у нас предостаточно. Хаширама хмурится, испарина появляется на лбу.       — Давай, Хаширама, ты же хочешь выпить этот стакан, а чтобы его получить, тебе нужно постараться меня развеселить, иначе никак. Иначе скучно. Ты же не хочешь, чтобы нам с тобой было скучно? — Мадара подмигивает ему и выпивает пару глотков из своего бокала.       — Хорошо, — Хаширама выдыхает и задает свой первый вопрос. — Мы с тобой познакомились в детстве и наша история реально существовала?       — Да. — Мадара по-доброму улыбается и протягивает ему бокал, — пей один глоток, будем играть почти на раздевание, только на этот раз не физическое, а моральное. Хаширама жадно выпивает один глоток и вытирает ладонью губы, ждет вопрос в свою сторону.       — Моя очередь. — Мадара приближается также на локтях ближе и в его глазах отображается свет от лампы. — Тебе нравился наш с тобой секс? Когда я тебя жестко трахал в спальне или на полу, или в ванне, к примеру? — в его глазах словно черти устроили бал. — Или тебе больше нравится трахать свою жену? Хаширама замирает, постепенно на лице появляется румянец. Молчит.       — Я жду! — Мадара напоминает о своем присутствии и показывает пальцем на стакан. — Коньяк тоже ждет, нас большинство.       — Д-да. — Хаширама выдавливает из себя это слово и рука тянется уже за бокалом, но Мадара цокает языком и вертит пальцем из стороны в сторону.       — Нет-нет, солнышко, такой ответ не годится, мне нужен полный. Я не понимаю, что именно — да.       — Мне нравилось, когда мы с тобой спали и…       — Ну нет же, дорогой, что ты словно школьник отвечаешь, давай, скажи мне: «мне нравилось, когда ты имел меня во все дыры, где только можно, а моя жена не может сделать этого». — Мадара ликует и отпивает глоток, дразнит.       — Мне… — Хаширама готов провалиться сквозь землю от стыда и выдает почти одними губами тихо, — м… мне нравилось, когда ты трахал меня…       — Во все дыры, — напоминает ему Мадара и медленно подвигает к нему стакан. Но не до конца.       — Во все… дыры, а моя жена не может этого сделать… — Хашираме становится жарко и он выхватывает стакан из рук Мадары, отпивая глоток.       — Молодец. — Мадара одобряюще кивает и отпивает тоже. — Твоя очередь.       — Ты… — секундная пауза, — ты умер?       — Нет. — Мадара отвечает со смехом так просто и отпивает еще пару глотков. — Теперь я.       — Что значит нет? То есть, мне все это кажется? Я… — Хаширама морщится, но его опять перебивают.       — Какой ты нетерпеливый, ковбой, играй по-честному, твоя очередь будет после моего вопроса. — Мадара облокачивается щекой о сжатый кулак и водит пальцем по столу. — Скажи, ты счастлив?       — Да. — Хаширама отвечает быстро и уже хочет задать свой вопрос, но видит во взгляде Мадары разочарование.       — А если честно? — он скучающе смотрит в окно, а после переводит взгляд в сторону входной двери.       — Я не знаю. — Хаширама выдыхает и трет виски пальцами. Что ж жарко-то так?       — А если хорошо подумать? Ну хоть раз в жизни можешь не врать и дать честный ответ хотя бы самому себе? — Мадара смотрит на него пристально, Хашираме становится от такого взгляда не по себе. Пару минут следует молчание. За входной дверью в дом задувает холодный ветер. Ветер проникает в коридор, но холодно становится почему-то Хашираме. Словно он стоит прямо перед открытой входной дверью.       — Нет. Мадара улыбается широко и протягивает ему стакан.       — Смело. Пей. Заслужил. Твой вопрос.       — Кто ты и что ты? Почему ты говоришь, что ты не умер? Что значит — ты не умер, когда я сам лично тебя похоронил два года назад? — вопрос не один, их несколько, но Мадара не просит поменять формулировку вопроса и смотрит на него с какой-то странной эмоцией, которую Хаширама разобрать не может.       — Я — тьма. — он становится каким-то безликим и наконец выпивает свой глоток. — Ты бы хотел все исправить? — голос бесцветный.       — Нет, я бы не смог ничего исправить. — Хаширама без спроса берет стакан и понимает в следующий момент, что Мадара его и не держал своими пальцами. — Почему ты говоришь, что не умер? — взгляд плохо фокусируется уже, но Мадару он все еще видит. Мадара усмехается так весело, встает, обходит стол, грубо поворачивает к себе Хашираму, бестактно садится на его колени, обхватывает его подбородок своими холодными пальцами и смотрит в его глаза, говорит спокойно:        — Потому что я живу в твоей голове, я — твоя часть, а следовательно я живой до того момента, пока жив ты… — он смотрит на него горящими глазами и наконец примыкает к нему своими губами, намереваясь поцеловать. Но Хаширама вяло отодвигает его ладонью, хотя так хочется почувствовать эти губы на своих, но задает свой последний вопрос.       — Так что же ты? Мадара грубо откидывает руку его, словно букашку, и, сжимая челюсть до боли, перед тем как поцеловать, шепчет. Хаширама слышит плохо, так как наконец дает волю чувствам и целует в ответ.       — Я — твой алкоголизм, Хаширама, я в тебе живу. И нам так хорошо вдвоем. Они целуются отчаянно, словно в последний раз, и от этого поцелуя все тело начинает гореть, словно пульсация. Зубы сводит, ноги сводит. Тело будто становится камнем, кинутым в прорубь, который медленно падает вниз. Во тьму, холодную и глубокую. Он хватает Мадару за руки, тащит его на диван около камина, на котором они когда-то все сидели вчетвером и праздновали день рождения его брата, и наконец он раздевает его. Он смотрит помутневшим взглядом в глаза Мадары и срывает с него эту странную накидку, целует его шею, а рука перемещается на его торс. Но Мадара резко толкает его, подминает под себя и, смотря на него с игривостью, расстёгивает ширинку брюк, пока рука Хаширамы тянется за бутылкой на полу. Хаширама отпивает пару глотков, пока губы Мадары накрывают его плоть. Стонет в голос и проваливается в полный спектр эмоций. Он накрывает своей потной ладонью черную макушку и наконец выдыхает имя человека, который умер. Хаширама дома один. Хаширама лежит на диване, пока дома никого нет. Рядом с кроватью пустая бутылка, а он водит своей горячей рукой по своему члену, проговаривая имя человека. Которого тут нет. И быть не может. Рассказывать подобные вещи кому-либо, в том числе и врачу было как-то очень непривычно. Чувствовался максимальный дискомфорт просто сидя и смотря в глаза пожилой женщине, которая все больше и больше хмурилась от каждого раза, когда принимала Хашираму в своем кабинете. Цунаде сидела в основном молча и также молча записывала что-то на своих листах бумаги, проводя по ним ручкой, вырисовывая какие-то схемы и пометки своим небрежным почерком врача. Почерком, который может к горю, а может и к радости никто кроме нее не разберет. Хаширама стал каким-то бледным и теперь его лицо искажали глубокие, немного темные мешки под глазами, которые появились вероятно из-за сильного недосыпа и нарушения привычного образа питания и жизни, которые когда-то так сильно портили вид Мадары. В прошлом. Руки стали периодически дрожать до такой степени, что начали раздражать самого владельца, отчего тот их прятал уже попросту в карманы пальто или норовился скрестить все пальцы в замок, тем самым хоть как-то контролируя трясучку. Постоянно хотелось пить. Все время. Круглосуточно. Алкоголь имеет беспощадное свойство высушивать организм, забирая из него все здоровые и необходимые элементы, заменяя их сахаром, от количества которого заметно поднималось давление вперемешку со спиртом.       — Вроде все. — Хаширама заканчивает свой рассказ о последних событиях и смотрит в сторону графина с водой. — Можно мне стакан воды? — прозрачная жидкость манит настолько сильно, насколько когда-то манила его перспектива обеспеченной и счастливой жизни. Теперь же кроме алкоголя и воды его по сути не манило больше ничего.       — Да, конечно. — Цунаде переводит на него свой хмурый взгляд. Встает, подходит к маленькому столику и, наконец взяв в руки стакан, заполняет его доверху. Подходит и протягивает стакан своему пациенту, который сразу перенимает его в свои руки и жадно выпивает.       — Что Вы мне скажете на все это? — Хаширама смотрит на женщину и хочет отвести взгляд, но не может. Цунаде молчит и выдыхает. Подходит обратно к своему креслу и садится в него. Ее корпус наклоняется чуть вперед, руки в замке опускаются на стол, а пара прядей волос спадают на лицо, отчего та рефлекторно заправляет их за уши. — Вам начать с хорошего или не очень?       — Без разницы. — Хаширама отвечает резко и нервно, но после добавляет чуть сдержанно, — Я понимаю, что хорошего во всем этого крайне мало.       — Не стоит так категорично отзываться о себе, — Цунаде сдержанно улыбается, — крайне мало хорошего было бы в том случае, если Ваша печень бы атрофировалась или остановилось сердце, из-за чего Вы бы уже со мной не разговаривали, а лежали бы на каком-то кладбище похороненным, а пока что будем исходить из хорошего и не ставить на себе сразу крест, ведь наше мышление полностью влияет на наше восприятие и оценку нашего «Я». И с такими мыслями действительно ничего хорошего не выйдет из всего этого. — она смотрит в глаза Хашираме и ищет там осознанность. — Вы меня понимаете?       — Я стараюсь.       — Отлично. — она одобрительно кивает. — Хорошая новость заключается в том, что Вы вовремя обратились за помощью и поняли, что продолжая жить в таком темпе жизни ничего хорошего попросту не сулит ни Вам, ни Вашему окружению, и это большой плюс, потому что пока лечение начать не поздно. Плохая новость и одновременно хорошая заключается в Вашем осознании всего того, что Вы сделали и из-за чего себя вините. Плюс в осознании, а значит и в Ваших изменениях, минус в том, что Вы себя за это вините. Но нет худа без добра.       — Плохая новость заключается в том, что Вам надо лечь в больницу или же начать проходить интенсивную, медикаментозную терапию дома, но лучше, конечно, здесь, ведь дома мы не сможем контролировать Ваше желание притронуться к алкоголю в процессе лечения, поэтому все-таки советую Вам остаться в нашем новом крыле, который больше приближен к оздоровительному реабилитационному центру, нежели к центру психического здоровья. В противном случае Ваше оздоровление может затянуться на пару лет, чем Вы можете знатно подпортить свою жизнь и рабочую деятельность. Что Вы по этому поводу думаете? — женщина говорит спокойно и по фактам, без приукрашиваний и прямо в лоб. Хаширама молчит пару минут, пытаясь принять логичное решение и взвесить все «за» и «против», после удрученно выдыхает и наконец нехотя кивает: — Я согласен, оформляйте, моя дочь не должна видеть такого отца, пока растет, иначе после мне придется только с божьей помощью убеждать в том, что ее папа достоин ее. Оформляйте. Сколько времени займет реабилитация?       — Пока что возьмем два месяца, там видно будет, но Вам придется посещать нашу группу, где наличие таких же людей, как вы сами и наших специалистов, поможет Вам быстрее приспособиться и осознать свою проблему.       — То есть, как в фильме я буду состоять в клубе анонимных алкоголиков? — Хаширама усмехается. — Класс. Цунаде усмехается тоже. — Боюсь, что не анонимных. Анонимность нам ни к чему, только в полной мере осознание и принятие своей проблемы, как бы неприятно и тяжело это ни было. Хаширама кивает. Цунаде нажимает своим пальцем на какую-то кнопку в столе и говорит своей помощнице о том, что ей нужно оформить нового клиента их центра. Шла первая неделя ноября.

***

Обито приболел из-за сезона дождей и вирусов, которые постепенно врывались в привычную жизнь обитателей станы, и дней десять лежал с температурой дома, пил чаи и попросту давал возможность своему организму расслабиться и отдохнуть. Успел уже посмотреть два сезона сериала «Игра престолов»* и каждый вечер ждал, пока Какаши приедет домой. Заболел он некстати, ведь буквально недавно они столкнулись с значительной проблемой в производстве мотоциклов, из-за чего, следовательно, каждый раз сроки презентации первой модели переносились из раза в раз. Пока он находился в принужденном отпуске, Минато полностью перенял его обязанности на себя и часто отсутствовал в стране, пытаясь найти необходимых компаньонов. В семье все было спокойно, Какаши даже пару раз наведывался к Кушине и помогал по каким-то домашним делам, таким как съездить за продуктами или поиграться с маленьким Наруто. Ребенок был таким солнечным и радостным, заинтересованным во всем новом, что практически за каждым новым человеком в доме Намикадзе ходил хвостом. Микото с Фугаку полностью ударились в воспитание своих двоих подрастающих детей, ведь маленький Саске требовал к себе слишком много внимания, а старшего сына попросту не всегда хватало даже на десять минут, чтобы отвлечь ребенка от желания потрогать все и испробовать в своей кроватке. Обито с Какаши наведывались и к ним часто, принося каждый раз дорогие подарки детям в виде игрушек или лего, отчего Итачи радовался и улыбался, принимал игрушки и зачем-то сразу тащил их к своему младшему брату, который еще почти не ходил, чтобы показать ему их новое занятие на ближайшие пару дней. Когда уже Обито стало чуть лучше, он в свой свободный день, наконец чувствуя себя здоровым, сводил маленького Итачи в детскую комнату, дав тем самым Микото хоть немного отдохнуть, пока Фугаку был на работе и занимался внутренними делами компании. Чувствовал себя Обито дядей, который с интересом наблюдает за маленьким человеком, с интересом познающим все новое и непривычное. Итачи часто рассказывал как хочет поскорее вырасти, стать взрослым и защищать маленького Саске от всего, что будет угрожать ребенку, ведь это его обязанность, а Саске слишком беззащитный. Обито и самому было интересно, что же из этих двоих вырастет, а главное — кем они захотят стать. Жалко, что Мадара так их и не увидел. Он очень этого хотел: посмотреть на продолжение их рода. Тем временем поставка нужных материалов затягивалась еще на полгода. Оставалось прибегнуть к помощи Швейцарии, что напрямую означало значительный удар по бюджету всех. Мито встречалась со своими подружками в свое свободное время, и часто их разговоры начинались с жалоб на жизнь и на своих мужей, на свою усталость и обсуждение других знакомых, которые по их мнению в их кружке по интересам были полными дурами и теми самыми девушками, что или насосали, или просто дуры, а заканчивались разговоры опять же жалобами на мужей, и на этом каждая из них возвращалась со спокойной душой человека, которого выслушали и понимающе покивали головой.

***

Изуна начал уставать находиться в замкнутом помещении, начал уставать от дня сурка изо дня в день, начал уставать от того, что сам придумал и что вокруг себя создал. Справку он все еще не мог получить, хоть и старался быть полностью покладистым и спокойным, начал уставать от себя. Процесс подготовки всего его плана начинал понемногу выматывать, ведь вне зависимости от предложенной суммы конкретным людям, никто не спешил браться за столь странное дело, если человек, который все это заказывает, никто иной как шизофреник в стадии ремиссии. Такие правила и такие законы. Поэтому Изуна начал искать людей из других стран, которым было бы безразлично на эмоциональное составляющее человека, а вот на сумму предложенную за это — нет. Но оставить человека в этой стране, который будет помогать ему во всем задуманном было в приоритете, поэтому Изуна начал считать приблизительную сумму всех необходимых расходов, которые ему предстоит отдать за год сразу. И когда, наконец, к концу ноября закончил с подсчетами и всеми гранями потерь, понял, что, по сути, после всего его плана он останется с суммой, которой хватит жить ему на пару лет без излишеств. Впрочем, столько ненужных денег, кроме как для своей идеи найти брата, ему не нужно было. Да и признаться честно, Изуна, лежа на своей кровати в какой-то вечер, понял, что когда он поймет, что брат его все-таки умер, а все это время он был болен настолько, что не понял это, осознал одну простую вещь: после всего пережитого, и если это ни к чему здравому не приведет, ему и эта жизнь, по сути, уже будет не нужна. В чем смысл жить тогда будучи настолько больным и сломавшимся от потери брата человеком, если ты принять даже это не можешь. И если осознание как факт свалится на него, как снежный ком, ему действительно нет смысла больше жить. Жить и всю жизнь быть больным на голову человеком на инвалидности, которого будут все считать психом и жалеть — слишком низко даже для него. Жизнь на этом для него закончится, так как Изуна живет до этого момента только из-за идеи и стремления убедиться, что он не сумасшедший, идеи вернуть себе брата. Если все это зря, тогда и стимула жить больше попросту не будет. Пусть тогда уже похоронят рядом с Мадарой, и на этом все и кончится. Не потому что он не верит в себя, не верит в то, что он не может заниматься каким-то делом или создать свою семью, нет. У него она была, его семьей в первую очередь были его родители и его брат — их забрали, во вторую очередь его семьей были Сенджу — с ними та же история. Он не то что бы не может создать что-то новое и прекрасное, он попросту больше не хочет. Если ему дадут выбор между чем-то новым в виде жены или мужа и ребенка, а с другой стороны покажут Мадару, покойных маму и папу, Изуна, не задумываясь, сделает шаг ко вторым. К людям, которые любили его искренней любовью и никогда не предавали. Он выберет оказаться в том самом доме, в котором он был тогда будучи при смерти, даже не думая, потому что попросту устал. And I'm addicted to your punishment And you're the master And I am waiting for disaster Он не заслужил всего этого, он даже уже не жаловался, и как бы это звучало нездорово и по-детски, он до этого момента не живет, он существует. Потому что выходит, что он слишком слабый, и такого человека, как он, ни один нормальный не будет достоин, если он так сильно сломался от смерти последнего родственника, что веру в живого брата себе попросту придумал. Цунаде говорила ему, что он выглядит, как депрессивный человек, который борется сам с собой и скоро поправится, нужно лишь время. И она была даже права в одном моменте: он действительно борется с собой, но депрессивным он не был и на поправку он не пойдет тоже. Никакие медикаменты не восполнят внутри огромную дыру, которая не становится меньше ни с какими разговорами и лечениями, ни с какими людьми. Изуна действительно очень устал. Изуна приложил столько усилий, чтобы стать другим, чтобы полностью измениться, выжечь из себя все детское и легкое, испепелить все невесомое и счастливое, стать черствым и грубым по отношению к людям и перестать им доверять, полностью окунуться в игру одного актера, что в какой-то момент понял, что это больше не он. Изуна сам себя потерял намеренно. И то, чем он стал, не нравится даже ему, какой-то части осмысленности в его голове, которую он больше не слушал. Не слышал. Изуна умер тогда, Изуну не оживили, Изуна остался с Мадарой и своей семьей в своем доме у красивого поля. А Мадара в Изуне обрел жизнь. И чтобы закончить свой цикл жизни, Мадаре надо попросту понять, что и он-то уже давным-давно умер на самом деле.

***

В больнице было сегодня слишком людно: множество людей куда-то бегали в спешке из одного отделения в другое, абсолютно не замечая друг друга. Из-за произошедшей вчера аварии, в которой пассажирский междугородний автобус столкнулся с фурой, в больницу за раз поступило множество раненных, и сейчас почти каждый оперирующий врач был занят своим делом, отсылая своих подопечных за необходимыми бумагами, и был этот переполох. Тобирама даже ничего не успел понять, как к нему сразу же подбежал какой-то интерн и попросил подняться в свой кабинет, где его ожидают. Лифт был тоже переполнен, поэтому пришлось подниматься на шестой этаж пешком, по пути накидывая свой халат и уже морщась от мыслей о том, какие веселые сейчас ждут его и его команду пара дней. Пробегавшая мимо медсестра задела его своим плечом и, виновато улыбнувшись, что-то быстро сказала на датском и убежала в приемное отделение. Тобирама подходит к своему кабинету и уже не удивляется, что дверь опять открыта, значит там никто иной как Данзо — больше ни у кого ключей не было, и они уже решили разделить его кабинет на двоих, ибо как не крути, но Данзо был первым лицом после самого Сенджу, знал о его делах все. И если раньше Тобираму это крайне злило и смущало, страх от какой-то паранойи полностью приводил его в ужас, постепенно сошел на нет и из-за самого поведения Данзо, который на странность полностью изменился за этот год и больше в сознании альбиноса не представлял ему никакой опасности, как и сам факт, что дела Мадары и самого Мадары тут больше нет и не будет, а следовательно — причина какого-либо беспокойства испарилась сама собой. Теперь если кто-либо сюда наведается без спроса или в саму больницу, они не найдут по сути ничего, разве что персонал будут пытать, но и то, как бы кто-либо кого-либо не пытал, доказательств каких-либо слов никто никогда не найдет, ведь они с Данзо об этом позаботились. Перед тем как Мадару увезли отсюда, они оба лично сожгли его копию дела, а оригинал хранился только у Тобирамы в сейфе в его доме, пароль от которого знал только он.       — Ну наконец-то! — Данзо даже несмотря на вошедшего сразу уже по звуковым ассоциациям знал, что зашел Тобирама. Такое бывает, когда долго знаешь человека и проводил с ним достаточно времени. В какой-то момент ты настолько заучил его движения на слух, что даже можешь сказать, что это именно он поднимается по лестнице или идет по коридору. Странное качество, но удобное. — Я думал, что тут чокнусь без тебя. — Данзо наконец поднимает голову в сторону вошедшего и его губы постепенно расплываются в улыбке. — Я правда соскучился.       — Привет. — Тобирама улыбается сам и, кивая ему, подходит ближе, на что Данзо встает и неожиданно для обоих просто подходит ближе к нему, обхватывая его руками, утыкается своим лбом в его плечо и выдыхает.       — Я так устал. Извини, я все еще не достаточно хорош. Я просто… — говорит он тихо, а Тобирама, хлопая глазами, по-доброму улыбается и обнимает его в ответ. Данзо цепляется за него рукой, сжимая пальцами халат, и так они стоят молча.       — Все хорошо, я рядом. Все в порядке. Навеяло. Когда-то давно, когда они только познакомились, Шимура очень сильно хотел быть лучшим из всех претендентов на роль помощника Тобирамы и изо всех старался не жаловаться, брал лишние смены и практически жил в больнице. Ходил по пятам за Сенджу, спрашивал о каждой мелочи и всегда предлагал свою помощь и услуги в случае надобности и ненадобности. Их знакомство произошло спонтанно, ведь по счастливой случайности, именно из-за Орочимару, который предложил кандидатуру Тобирамы на роль покойного друга, заместителя больницы под своим присмотром, Тобирама и попал сюда. А после решил взять себе учеников в помощники — ужасно уставал. Хотел проводить времени как можно больше вне дома. Вместе со своими друзьями, под надзором своего преподавателя и учителя Анко их привели в больницу на стажировку, где им как лучшим студентам предложили место в больнице, в которую трудно попасть даже на практику, а после, если посчастливится, получить место работы было престижем. Они были наслышаны об этом легендарном хирурге, жена которого имела свою психиатрическую клинику, и какого было их удивление, когда к ним вышел не пожилой мужчина, а молодой парень на пару лет их старше и мягко улыбнулся. Сарутоби, когда увидел Тобираму, немного потерял дар речи, так как приблизительно прикинул сколько тому лет, и был не то, что удивлен тому, что тот заправляет больницей в столь юном возрасте, он был удивлён тому, как Тобирама работает уже в свои годы, а его процент успешных операций приводил в смятение. Это называется, наверное, талант. А потом он привел сюда Данзо и Тобирама взял их к себе в ученики. Их первое знакомство было крайне нелепым. Он долго изучал его, смотрел с каким-то восхищением и часто, приходя домой к своим родителям, рассказывал про такого Тобираму Сенджу на своей работе, на которого он так хотел быть похож и которому загорелся желанием стать правой рукой. В конечном счете ему удалось попасть в ту самую счастливую тройку с Сарутоби на пару, кого Тобирама принял в свои ученики полноценно. Мама над ним часто шутила за теми самыми ужинами, на которые он изредка попадал, не влюбился ли ее сын в этого самого Тобираму, на что Данзо лишь отмахивался и говорил маме, что она у него думает всякие глупости. Время шло, а мама оказалась чертовски права. Отец не был особо в восторге от уже ярко выраженной влюбленности сына в мужчину, но понимал, что ум и ориентация — две разные вещи, и если его сын — педик, но с большим будущим и золотыми руками, то его ориентация особой роли играть не должна, и гордости за сына не мешать тоже. Данзо выжимал из себя все соки, читал в свободное время книги взахлеб, чтобы хотя бы немного приблизиться к уровню знаний наставника, часто напрашивался быть наблюдателем на операциях и всегда слушал все, что тот ему говорит, смотрел, как тот живет. Данзо часто рассказывал своим друзья тогда еще о каких-то мельчайших подробностях на работе, но как и все студенты медицинского столкнулся с такой ситуацией или же просто фактом жизни, что чем больше ты погружаешься в свою профессию, тем меньше у тебя остается друзей из прошлого. Незаметно для него как-то все старые друзья попросту исчезли из-за нехватки времени с обеих сторон, а вся его жизнь и круг общения сменился новыми людьми. Людьми, которые непосредственно существовали в кругах этой самой больницы, и парочки людей, которые решили продолжить свою карьеру за границей. Тогда, в то самое время Данзо, решившись как-то сказать Тобираме о своих чувствах и восхищении им, узнал о наличии такого человека, как Изуна в жизни Тобирамы, случайно увидя как они оба ругались в его кабинете. А после во время того как Тобирама отвозил Данзо домой, заехал за черноволосым юношей, который так просто поцеловал его прямо перед Данзо и, протянув с милой улыбкой ему свою руку для знакомства, представился и извинился за прошлый раз. Данзо не смог ничего придумать другого, кроме как просто пожать руку в ответ и улыбнуться, забыть ту ситуацию в кабинете учителя, когда внутри что-то рухнуло от того, как Тобирама смотрел на Изуну: тепло и с любовью. С нежностью точно. После Данзо узнал о наличии уже и брата Изуны — Мадары, имя которого вскользь упоминалось, отчего Тобирама часто хмурился, но особо в подробности не углублялся, он знал лишь одно: Мадара был братом парня Тобирамы и был уважаемым человеком в семье, который все время занят и которого он никогда не видел до определенного момента. Лишь однажды. в тот самый день Данзо лично познакомился с Мадарой. Случайно. И понял — что именно с того дня он его и ненавидит. А после всего, что случилось и не случилось. Как-то неосознанно смотря на семью Тобирамы, он отступил в сторону, и в глубине души сделал себе пометку не лезть туда, где уже все давно распределено по полкам и по назначению. Ему там место не выделили — его б там тогда сожрали. Не сказать, что ему нравился данный факт и обстоятельства, которые складывались не совсем удачно для него, но вместо того, чтобы влезать и рушить его связи, он выбрал быть ему другом, который будет молча стоять в стороне и наблюдать за всем происходящим, и ждать. Возможно, повода, а, возможно, успокоения. Про первую свою операцию под надзором Данзо вспоминать не хочет. Тогда все было сложно. Несмотря на все срывы никогда не давал слабину до того самого раза, как… Во время первой полноценной операции — самостоятельной. Около пяти лет назад у Данзо впервые в жизни случилась вторая операция, на которой Тобирама не смог присутствовать рядом в силу того, что у Изуны было обострение гриппа и он провел это время с ним в больнице, так как у младшего Учихи был сильный жар и бред. Тобирама выбрал тогда остаться с ним, а не выехать на помощь Данзо, хотя должен был, это было его прямой обязанностью, но Данзо тогда лишь молча выслушал его и убедил Сенджу, что все нормально и он справится один. Тобирама старался держать с ним в ту ночь связь, но когда человек спасает жизнь другого, почти в первый раз в жизни столкнувшись с таким тяжелым случаем, ему не то что не до телефона, у него даже времени нет сходить воды выпить. Как только Изуне стало легче, Тобирама сразу же попросил заменить его Мадарой и уехал к Данзо. Тогда они опять стали держать нейтралитет. Данзо справился, но сам он не совсем справился с собой. Когда Тобирама все-таки пришел к нему, точнее прибежал, Данзо сидел с трясущимися руками в операционной и смотрел в одну точку. Нет, никто не умер, он никого не потерял, но просто в тот самый момент Данзо слишком сильно вырос за эти сутки и утратил в себе всю детскую натуру, которая так была очаровательна до этого. Руки могут начать дрожать после операции, но никак во время. Данзо сидел, практически никого не замечал, и единственное, что ему хотелось, так это тишины и полной изоляции. Он в ту ночь отдал слишком от себя много, потому что понимал — если не отдаст, то потеряет все. Все то, к чему шел и стремился, попросту сломается на самом начальном пути. Это того не стоило. Но стоило ли это того, чтобы пережить все это одному, когда тебе никто не может помочь и остается надеяться только на себя? Ты так хотел показать себя, доказать, что лучший и себе, и ему, и остальным, но в конечном счете единственное, что тебе в итоге хочется, так это сидеть молча и смотреть в одну точку. Все поздравляют тебя с удачной операцией, а ты никакой радости по сути от этого не испытываешь. А почему? Потому что в итоге ты сидишь один и получаешь благодарности не от того, от кого бы ты хотел услышать больше всего, не от того человека, который смотрел за твоей операцией и оценил тебя как профессионала не судя по словам, а исходя из своего собственного мнения? Тобирама врывается в операционную, где Данзо окружают и Конан, и Нагато, и Анко, ищет его глазами и находит в дальнем углу, сидящего на стуле, и слабо улыбающегося.       — Данзо! — он подбегает к нему и пытается ухватить за плечо. — Данзо, ты слышишь меня? Я здесь, ты справился, я так рад. Мне жаль, что я не смог быть с тобой, просто Изу… Второй чертов раз одни и те же мать его слова. Просто, Изуна. Просто, Мадара. Просто не ты, Данзо. Смирись. Шимура не дает ему договорить, потому что как только услышал его голос, нашел в себе силы подняться, словно на автомате. Он не спал четверо суток уже и, смотря ему прямо в глаза, говорит тихо:        — Я так устал. Смотрит в его глаза, моргает пару раз, на секунду Тобираме кажется, словно он замечает в его глазах слезы, а Данзо просто утыкается лбом в его грудь и, шумно выдыхая, сжимает пальцами его халат; и только один Тобирама впервые в жизни почувствовал, как совершенно не родной ему человек плачет, молча уткнувшись ему в халат. Тело Сенджу пробивает ток и он сразу же обхватывает его за плечи и прижимает к себе. Больше говорить ничего не нужно было, но Тобирама лишь одобряюще отвечает.       — Ты все правильно сделал, я горжусь тобой.       — Я правда очень старался, но я так хочу спать и я так ждал, пока… — слышно из-за всхлипов Данзо очень плохо, но сейчас никакие слова не нужны.       — Ты все правильно сделал. Ты мой самый любимый ученик. Данзо сжимает халат сильнее и наконец рука спустя пару минут разжимает белоснежную ткань, Тобирама ловит обмякшее тело Данзо, который израсходовал все свои силы и, в итоге, попросту потерял сознание. Иногда ты слишком для дела своей жизни отдаешь много себя самого. Выжимаешь до последней капли. Тебе просто надо поспать. Тобирама моргает пару раз, отгоняя воспоминания из далекого прошлого, и говорит тихо: — Ты всегда был лучшим, всегда был слишком хорош. Даже для меня, только ты этого не понимаешь. Данзо усмехается ему в плечо и наконец отпускает Тобираму, не смотря тому в глаза, отходит в сторону окна и молчит. Нет, я всегда не дотягивал, ни тогда ни сейчас. Это ты не понимаешь, поэтому и выбрал не меня.Но никакие из этих слов не будут произнесены вслух, потому что в них нет никакого смысла, лишь неприятный осадок — это максимум, что может остаться у обоих, если же они скажут эти слова громко.       — Что с тобой тогда было? — Данзо поворачивается к нему и спрашивает встревоженно, — я, конечно, за столько лет почти привык к твоим странностям, но, признаться честно, даже меня ты немного напугал той ночью. Я мог бы списать это на свою усталость, но даже проанализировав после, что ты мне тогда сказал и о чем спрашивал, пришел к выводу, что все-таки мой недосып тут совершенно ни при чем. Тобирама вздрагивает и отводит от него свой взгляд, стыдится тогда своей слабости и не особо хочет поднимать эту тему снова. — Да все в порядке.       — Ты в этом точно уверен? Может тебе стоит…       — Все в порядке, так что на повестке дня? — Тобирама решает сразу же перейти к рабочим делам, чтобы как-то разбавить атмосферу и поскорее вернуться к работе и окунуться в любимое дело целиком. Как знаешь.       — Я иду домой отсыпаться, — Данзо усмехается и добавляет чуть с иронией, — а тебя ждут три операции, которые тебе выделила Митори в пятом блоке, после еще три в четвертом вместе со мной, когда я отлежусь дома, поэтому можешь сразу оповестить Мадару, что ближайшую неделю ты дома не появишься, — он добавляет чуть тише, — учитывая тот факт, что тебе накладно по времени будет возвращаться домой, могу оставить ключи, переночуешь неделю у меня. Тобирама сразу же заметно мрачнеет.       — Не переживай, ни приставать, ни намекать на что-либо я тебе не буду, у меня нет на это никаких сил, да и желания тоже никакого нет, если ты так бо… — он не может выговорить слово боишься, поэтому заменяет следующим, — хочешь — поспишь в гостиной. Тобирама молчит, не отвечает сразу.       — Я оставлю тебе запасные ключи, если будут силы, то расстелю тебе диван, но не обещаю, что не вырублюсь сразу же, как приду домой. Вот твои бумаги, держи папку, я пошел. — он протягивает необходимые документы в руки Сенджу и наконец кивает.       — Спасибо за помощь, я подумаю над твоим предложением, — Сенджу отвечает спокойно и перенимает дела пациентов в руки, слышит короткое пока и проводит взглядом спину удаляющегося Шимуры за дверь. На столе лежит связка ключей. Мадара с самого утра проснулся в каком-то странном расположении духа, не сказать, что у него не было настроения, но и сказать, что оно было — тоже тяжело. Причина была в странных снах, которые стали изредка навещать его какими-то непонятными образами, оборванными картинами и звуками во сне, которые Мадара не совсем понимал. Его сны чем-то походили на испорченную кинопленку, которая наложилась одна на другую и в итоге преобразилась в непонятный бред вспышек тех или иных действий и слов, которым Учиха не мог найти какого-то логичного объяснения. Сон начинался с большого дома, перед дверью которого стоит он и открывает ее, точнее, толкая рукой эту дверь, он понимает, что она и не заперта вовсе. Дальше картина сменяется потрескивающимся камином, от которого он действительно чувствует тепло, когда подходит ближе, чтобы погреть свои ладони, так как во сне ему почему-то каждый раз становится невыносимо холодно. Слышится какой-то свист или скрип, словно мимо него кто-то проходит сзади, и Мадара краем глаза успевает заметить копну черных длинных волос, которые пахнут каким-то цитрусом, а дальше, когда он пытается ухватиться рукой за этот силуэт, слышится смех; после кто-то отдаленно, словно бежит наверх по лестнице, хрипит и происходит какой-то крик. Он поворачивается опять назад, но уже стоит в толпе огромного количества людей, которые своим потоком почти сбивают его с ног.       — Я хочу поблагодарить своего любимого учителя и… Странный незнакомый голос обрывается, Мадара что-то роняет из рук во сне, опускает голову на пол. Он видит какую-то рамку с выцветшей фотографией, на которой он не может разобрать ни одного лица: рамка разбилась от падения, и когда он пытается собрать осколки с пола, стекло превращается в воду, но почему-то все равно разрезает его пальцы, а Мадара в спешке отдергивает от него свои руки. Он поднимается и стоит посреди какой-то пустыни, слышится ужасный гул, словно стая птиц в его голове пролетает мимо. От этого ужасного шума он зажимает свои уши до боли и наконец его что-то сбивает собой — что-то, что пронзает его грудь огромной лапой и он, умирая во сне, просыпается уже в реальной жизни и чувствует какое-то странное чувство, давящее и неприятное. Этот сон ему снился трижды и уже третий раз не менялся вообще, лишь ощущения после сна становились все тяжелее и тяжелее, а почему мужчина понять не мог. Сегодня у него как обычно будет врач, потом занятия и, наконец, наступит вечер. Скоро он обязательно будет уже ходить без костылей, по крайней мере, врачи ему так говорят: по их подсчетам еще полгода, и он встанет на ноги общими стараниями и желанием. А значит перестанет быть обузой, перестанет быть инвалидом. Мадара, анализируя поведение Тобирамы, пришел пока только к одному умозаключению: скорее всего именно из-за его нынешнего положения Тобирама и относится к нему так, как относится, но пока он не хотел спрашивать его напрямую. Сколько еще они будут играть в молчанку и делать вид, что ничего странного между ними не происходит — он действительно не знал. Странное было, странного было много. Мадара смотрит на настенные часы, переводит взгляд на собаку и та, будто почувствовав к себе зрительное обращение, поднимает свои красные глаза в его сторону и смотрит на него внимательно.       — Ну что, Майн, пойдем прогуляемся рядом с домом? — Мадара легко улыбается и видя, как собака сразу вскочила с дивана, направляясь к нему, подходит к вешалке и снимает с нее свою куртку. Одна рука придерживает костыль, другая тянется за поводком.       — Только не убегай от меня слишком далеко, иначе я попросту не поспею за тобой, упаду, и тогда тебе уже придется поднимать с земли меня. — Мадара усмехается, пристегивает поводок. Собака громко лает, а Мадара улыбается.       — Ну, вот и отлично, мы друг друга поняли. Удивительно, хотя скорее неудивительно, но Данзо оказался чертовски прав, когда заранее предугадал состояние Тобирамы и предвидел его усталость за день до того, как тот окончил свою первую операцию, длившуюся двенадцать часов, и попросту без сил свалился в кресло. Кагуя, вернувшись из отпуска, завалила весь персонал с ног до головы работой, не давая никому поблажек и прописав всем приблизительные графики работы до самого рождества, словно предвидев будущее и подготовившись к полному завалу в больнице. Оставила равномерное количество лучших специалистов, которые или работали поочередно, или в паре до конца месяца. Врачей в больнице, которые могли бы выдержать трое суток на ногах и провести операции также с минимальным отдыхом на своем диване в кабинете — было не так много, за то и были ценны, и, соответственно, получали значительно больше. Данзо и Тобирама были в их числе. Сенджу сразу отзвонил Мадаре и сказал, что неделю его можно не ждать дома точно, так как лишний час лучше он выспится здесь или у того же самого Данзо, чем потратит два часа в одну сторону и в другую, чтобы по пробкам приехать в их дом и поспать оставшиеся три часа. Не сказать, что Мадара был особо в восторге от этой новости, но так как своих полномочий в виде лежачего и немощного пациента он уже лишился, оба понимали, что позаботиться о себе он сможет, тем более к нему раз в день стабильно наведываются врачи и если что, Тобирама узнает сразу если что-то случится. Мадара нашел себя чем занять, как ни крути, но на то, чтобы подумать и покопаться в своей памяти, найти там объяснение странных снов, у него было времени больше, чем достаточно, когда никто не тревожит и не отвлекает. Тобирама тоже пришел к логичному заключению, что если не отвлекаться на Мадару и не беспокоиться о нем, уже когда беспокоиться особо не о чем, работа выходит гораздо продуктивней и устаешь ты значительно меньше, если себя еще мысленно не загоняешь, а всякие нападки паранойи в виде Сая не накрывают с головой. Сай оказался крайне понимающей паранойей, которая отступила на второй, не тревожа самого Сенджу и даже не напоминая о своем существовании, когда Тобирама спасал очередного пациента в своей операционной, фокусируясь только на костном мозге, который теперь нужно собрать в кучу за каких-то пару часов. Данзо был также прав в том, что Тобирама после проведенных во сне пару часов на своем диване в кабинете все-таки плюнет на это гиблое дело и, вызвав такси, приедет к Данзо домой, где тот его спросонья встретит, расстелет ему диван, пока Тобирама будет закидывать что-то во время этого в рот съедобное, запивая горячим чаем и, наконец, уснет сразу, как только голова соприкоснется с подушкой. Пока Тобирама спал и не видел никаких снов из-за сильней усталости, Мадара, сидя на кухне у барной стойки, пытался запечатлеть в какой-то пустой тетради отрывки снов, которые ему его терапевт посоветовал записывать в силу того, что это поможет ему рано или поздно восстановить какие-либо фрагменты утерянной памяти. Если же до этого Мадара с каким-то непонятным отказом шел против своей памяти, то сейчас же он впервые заинтересовался ее наличием когда-то. Пока ничего вспомнить особо не получалось, но на третий день тетрадь была уже вся исписана табличками и пометками на три листа, представляя собой какой-то ребус, который, может, вскоре он сможет разгадать. Тобирама и Данзо вышли на четвертый день на работу вместе, и за эти два последующие дня Данзо полностью окунулся в ностальгию по тому самому старому Тобираме и по их слаженной работе, которой так давно не было в их союзе. Спустя час их совместной операции они опять понимали друг друга почти без слов, по одному взгляду, выполняя синхронно свою работу, пока медсестра приносила им воду или все необходимое. Данзо давно не видел Тобираму настолько серьёзным и сосредоточенным на своей работе, что счастливая улыбка во время очередного наложенного шва промелькнула под его медицинской маской на губах. Аппаратура пищит, а Данзо улыбается, Тобирама ловит этот взгляд на себе, в глазах читается знак вопроса. Он протягивает своими щипцами в сторону плоскости, чтобы перенять из нее ватный диск.       — Что это с тобой? — Сенджу спрашивает тихо, нарушив молчание между ними, которое длилось уже пару часов.       — Радуюсь. — Данзо убирает алюминиевый поднос в сторону и, отходя, оттягивает маску, чтобы выпить из бутылки пару глотков воды, смочив пересохшее горло.       — Чему именно ты радуешься? — Тобирама вводит аккуратно иглу и сверяется взглядом с показателями жизни пациента на экране.       — Твоему возвращению как специалиста, который верен своей работе несмотря ни на что. — Данзо усмехается через маску и ручкой записывает данные в медицинской карте. — Я скучал по своему наставнику, который наконец-то собрался обратно в единое целое.       — Вернулся? И где же я был? — Тобирама сосредоточен на зашивании, его руки не могут дрогнуть ни на секунду, ведь если дрогнут — соседний сосуд лопнет и человек может попросту умереть.       — Не знаю, где именно ты был, но точно не здесь, взгляд у тебя был другой: какой-то потерянный и отстранённый, сейчас же я вижу в твоих глазах того самого человека, к которому попал на стажировку и который меня учил. Я рад, что ты вернулся. Тобирама насчет этого ничего не отвечает и лишь улыбается глазами, ловя себя на мысли, что, вероятно, и сам рад, что вернулся, ведь Данзо — тот самый показатель его способностей, личный сканер самого Сенджу, который в этом плане всегда говорил и говорит как есть, без приукрашиваний, ведь сам Тобирама его когда-то учил, что несмотря на какие-либо обстоятельства, настроение или ситуации, ты в первую очередь врач, а уже потом человек и все его составляющие. И если ты неправильно расставишь приоритеты, то ничего из этого хорошего в конечном счете не выйдет. Конечно, если, как говорится, тебе что-то дано, ты, несмотря на свой нарушенный приоритет, всегда выполнишь свою работу, но что с тобой в итоге станет или может стать Тобирама им обоим на своем личном примере показал. Теперь ни Данзо не хотел повторять его опыт, ни сам Тобирама тем более. Операция длилась семнадцать часов. Никакие телефоны не мешали, так как были попросту переведены в беззвучный режим. Она прошла успешно. Они оба снимают медицинские маски и просят сестру перевести пациента в отдельный корпус, где он после прихода в сознание должен отлежаться положенные ему пару дней или недель и, наконец, выписаться, отблагодарив их своей улыбкой или словами. Конан встречает их уже на выходе и, понимающе смотря на обоих, обещает, что позвонит Мадаре и разбавит его скуку. Тобирама даже особо не слушает ее и, по приезду домой с Данзо, они впервые не расстилают никакой диван и засыпают после душа на одной кровати, опять свалившись без ног. Еще сутки отоспаться и можно, доработав два дня, наконец вернуться домой. Тобираме снится авария и он посреди ночи часто ворочается, от чего Данзо тоже просыпается и потом около получаса не может еще уснуть. Он смотрит на голую, напряженную спину Сенджу и почему-то улыбается. Не сказать, что это счастье, но почему-то именно в этот момент он думает, что было бы здорово вот так вот засыпать и просыпаться, ехать на работу, где вы становитесь одним целым, одним человеком и никакие другие, даже своим присутствием, увы, никак не могут помешать этому. Что-то остается с нами и в нас навечно. Он смотрит на макушку коллеги и, улыбаясь от сопения Тобирамы, приближается ближе и приобнимает спящего Сенджу рукой, засыпая снова. Забавно, но когда-то давно, после той самой первой операции Данзо, Тобирама настолько переволновался за него, что они так и уснули на диване в кабинете. Тогда Тобирама сам впервые в жизни обнял спящего Данзо, видимо, в знак какой-то поддержки без какого-либо подтекста, но именно тогда стало как-то моментально спокойно и тепло. Иногда обычные прикосновения человека, который тебе дорог, могут успокоить больше, чем любые слова. Данзо помнил, как даже познакомил своих родителей с Тобирамой, которого пригласил на ужин в честь своего дня рождения к ним домой вместе с Сарутоби, и как его мама все нахваливала и заставляла Тобираму краснеть, благодаря за обучение ее сына. Тобирама тогда впервые смутился, хоть и максимально старался отвлекаться на свой телефон, который буквально разрывался каждый чаc от сообщений от Изуны, но тогда было на Изуну плевать Данзо. Тобирама и Сарутоби были в доме его родителей и, поедая приготовленный ужин его мамы, разговаривали о работе и долго смеялись о чем-то своем. С Сарутоби Данзо познакомился еще в школе и как-то так сложилось, что оба мальчика стали лучшими друзьями. Они так и продолжили свой путь в выборе профессии, а затем и обучения ей. Но, когда выбор встал между Сарутоби и Тобирамой в тот день, почему-то для Данзо всё было очевидно, как бы некрасиво с его стороны это ни было. И что самое странное, Сарутоби хоть и особо не выходил после своего увольнения на контакт, но и зла на него не держал. Каждый выбирает себя, это жизнь. И никаких обид. Сарутоби понимал причину еще с самого начала. Следующие два дня пролетели как-то незаметно для всех, перетекли в неделю, затем во вторую, после в третью и четвертую, а число календаря близилось к декабрю. Тобирама максимально старался проводить дома свободные дни и часы, выделенные ему на работе, но как он уже и объяснял Мадаре — время перед рождеством всегда тяжелое и насыщенное, нравится им это или нет, роли это особо не играет никакой. Вероятно, со стороны может показаться, что такие частые пропадания вне дома Тобирамы и его занятость пагубно сказались на их отношениях, а точнее не сдвинулись с мертвой точки, но Сенджу и не спешил. Мадара, видя замученного Тобираму на пороге их дома, тоже особо не спешил, ибо понимал, что любой разговор, действительно важный, должен ждать своего положенного времени, а обсуждать какие-то значительные вещи с такой головой — это по сути пустая трата времени. Мадара понимал, если Сенджу не будет работать и приносить деньги в их дом, то он сам их обоих точно на костылях не сможет содержать. Врачи каждый день изнуряли его своими упражнениями, что Мадара и сам стал выматываться настолько, что ничего кроме как пары фраз во время ужина особо сказать не мог. Поддержать разговор не мог тоже, ибо некоторых вещей не понимал и не знал, но слушал рассказы Тобирамы с особым интересом, а после они гуляли с собакой и смотрели какой-либо фильм. Спали они все также раздельно, разговаривали последний месяц мало и единственным другом для Мадары стала становиться Конан, которая в какой-то момент во время своих выходных стала приезжать к нему домой и проводить свое свободное время с ним, пока муж был на работе. По крайней мере, скучно не было совсем и общения со стороны девушки было ему предостаточно. I feel irrational So confrontational To tell the truth I am Getting away with murder Изуна никак не мог успокоиться, чтобы не поиздеваться над Хаширамой, которого стал видеть в больнице уже каждый день, а особо его забавлял тот факт, про который он узнал буквально недавно, что Сенджу стал посещать групповую терапию, как когда он сам, и с самым что ни на есть трагичным видом слушать других и жаловаться на свою тяжелую жизнь. Несмотря на всю так называемую этичность, слухи в больнице как ни крути расползаются быстро из уст в уста, и Изуне не пришлось ждать особо долго, чтобы узнать, что Хаширама лечится тут от алкоголизма, из-за которого ловит глюки в виде человека, который прямо-таки очень напоминал ему его брата. Ну как над этим не посмеяться? То есть, когда Изуна видел Мадару везде, где только можно — ему поставили психоз, а у Хаширамы попросту алкоголизм. Интересно врачи, однако, распределяют классификацию болезней. Он не мог избавиться от своего отвращения к Цунаде, что полгода назад, что сейчас, которое усилилось в разы из-за этого самого факта в виде Хаширамы теперь уже окончательно. Эта женщина уже и сама не понимает, что и кому ставит, вероятно, ей пора действительно на пенсию, а Изуне пора уже выбираться отсюда, ибо этот абсурд ему никак не давал стимула быть серьёзным и не ржать со всего, что в этой больнице происходит и считается абсолютной нормой. Изуна сначала развлекал себя два месяца издевками над Хаширамой через других людей, подкидывая какие-то записки или ещё что-то ему, но вскоре и эти забавы осточертели. Ему осталось совсем еще немного дочитать книг, полностью отыграть свой спектакль и резко сменить стратегию поведения, помахать всем ручкой и как Какаши и сказал: «заканчивать весь этот спектакль, который порядком уже подзатянулся». В словах Хатаке тогда была истина наполовину, в глубине души Изуна действительно боялся выйти отсюда и полностью взять ответственность за свою жизнь в свою руки — как бы он не критиковал здешних, но тут жить реально удобно и даже в какой-то степени весело. Ты в глубине души действительно радуешься, что весь этот хаос, который существует в душе тут пребывающих обошел тебя стороной. Ибо если бы Изуна действительно понимал, что болен, он, вероятно, бы этого попросту не пережил бы, наблюдая за этими слабыми людьми, которыми ты можешь стать сам. Ты можешь перестать в какой-то момент отличаться от них и сам того не заметишь как уже какой-нибудь Джонни будет также сидеть и наблюдать за тобой, радуясь, что он не такой больной и отбитый. И из-за малой коммуникации с вешним миром, в котором плюс-минус существуют почти здоровые люди, или настолько искусно больные люди, которые хотят казаться здоровыми, очень легко потеряться в настоящем и адекватном восприятии себя самого. Поэтому как бы удобно и комфортно не было существовать тут, колеблясь между деградацией в состоянии ребенка и прогрессированием в состоянии Мудреца, выходить надо было отсюда в ближайшие полгода точно, иначе застрянешь до конца своих дней, ведь человеческий мозг так устроен — всегда больше всего любит и лелеет комфорт, и с шипением озлобленного кота, которому наступили на кончик хвоста, реагирует на предстоящие трудности. В середине декабря Конан все-таки намекнула Мадаре, что если ничего в их отношениях не сдвинется с мертвой точки, то все-таки Мадаре стоит начинать сдвигать самому эту самую точку. Мадара уже ходил с одним костылем и последние пару дней стал выпивать бокал-другой вина перед сном, ибо боли в спине почему-то заметно усилились и напомнили о себе, как только один костыль врачи и сам Мадара приняли решение убрать. Выбирая между тем, чтобы еще год безболезненно не обходиться без помощи вспомогательных средств ходьбы или ходить с одним, но с болями и последствиями в виде перенапряжения мышц спины и ног, но ускорить приближение времени, когда он обойдется без них — он, конечно, выбрал второе. Врачи сразу предупредили его о последствиях и рекомендовали запастись обезболивающими или же алкоголем, который приглушает болевые симптомы в силу специфики влияния оного на человеческий организм — особенно в душе, да и в голове тоже. Сначала Мадара старался терпеть боль и засыпать, скрипя зубами и сжимая подушку пальцами до боли от сводящих от судорог ног, которые буквально выкручивало наизнанку, но вскоре понял, что алкоголь был не такой уж и плохой идеей. По крайней мере, проверив, понял, что помогает, тогда почему бы и нет. Тобирама не был против, лишь рекомендовал не увлекаться особо спиртным, который пока может пагубно влиять на его печень, на что Мадара махнул рукой и убедил и себя и его, что все будет в порядке. Мадара не курил после пробуждения, но как только начал выпивать бокал вина, а то и два, понял, почему по словам Сенджу курил до этого. Это какое-то идеальное в своем тандеме сочетание, которое реально расслабляет. Если расслабляет и помогает бороться с приступом боли, то тогда «мне, пожалуйста, блок Malboro Gold. Спасибо.» Ко второй недели декабря, когда Тобирамы не было дома почти сутки, Мадара так устал от кошмаров, которые с наличием того самого алкоголя усилились в значительной степени, что из-за беспомощности выпил до прихода Сенджу домой целую бутылку. Сны за это время приобрели вид каких-то отдельных историй, и вроде как отдельных воспоминаний в очень запутанной форме, каждый из которых можно было разделить на 5 блоков. Первый блок — это тот самый дом и юноша с черными волосами, имени которого он не знает, но часто видит черные волосы во сне. Исходя из описания Тобирамы — это, вроде как, его покойный брат, или не покойный, в общем, брат, с которым что-то случилось и который вне зоны доступа. Исходя из того факта, что Мадара уже год как пришел в себя, а брат все еще не дал о себе знать, вариант, что он все-таки умер подходит больше всего. Мадара почему-то часто пытался ухватится за силуэт своими пальцами, повернуть к себе и наконец посмотреть на него, но каждый раз когда тот поворачивался, он видел там или свое лицо, или огромную пустоту. Словно лица у него и вовсе не было. Во сне еще часто присутствовал мужчина и женщина, и как Тобирама ему объяснял — это должно быть его покойные родители. Второй блок — был уже другой дом, в котором постоянно потрескивал камин, часто слышались какие-то голоса. Эта часть сна у Мадары была самая любимая: он чувствовал в ней какой-то домашний уют. Во сне, в том доме он часто видел улыбающегося ему Тобираму, каких-то еще двоих людей, один из которых был тот так называемый брат. Лицо третьего человека было каким-то размытым, но у него были тоже длинные темные волосы, и Мадара пока не разобрался, был ли этот один и тот же человек, или все-таки двое. Как Тобирама тогда сказал, у него тоже, вроде как, был брат, значит, вероятно, этим человеком может быть он. Что самое удивительное — никакой собаки он в этом доме не видел. Третий блок включал в себя какую-то огромную черноту, которая умещалась в незнакомое здание. Мадара часто видел какую-то старую дачу, с виду прогнившую, по стенам которой стекает вода. Во сне часто идет дождь, заходя внутрь дома он словно встречался с огромным и высоким уровнем этажей, которые подобно спирали поднимались ввысь. В основном он каждый раз просыпался на первом этаже этого самого здания и, открывая глаза, смотрел сначала в левую сторону, видел странного человека, одетого во всё белое, словно призрак, поднимающегося наверх, после поворачивал голову в правую сторону и видел кого-то лежащего на кровати рядом. Звенел будильник резко и этот человек просыпался вместе с ним. Они словно вставали и готовились выходить на работу, но почему-то каждый раз человек уходил от него и оставлял его одного там, несмотря на все просьбы Мадары его остаться. Они выходят на улицу, льет сильный дождь, который неприятно бьет по щекам, а ворота, за которыми стоит белая машина этого человека, неприятно скрипят. Он просит еще раз не оставлять его тут одного, но человек обещает ему, что все будет нормально, и Мадаре просто надо вернуться обратно в дом. Мадара возвращается в прогнившее здание и первым делом, когда заходит во внутрь, замечает то, что света внутри больше нет. В нём начинает зарождаться настоящая паника, он почему-то видит огромную лестницу сбоку, а на ней того самого человека в белом, который сидит на ступенях и улыбается ему. Но он боится не его, он видит за ним свой портрет во всю стену и почему-то хаотично ищет руками выключатель, который как назло куда-то исчез. Он все пытается и пытается включить свет, но внезапно в последнем из снов он ощущает чужое присутствие за спиной и впервые в жизни испытывает какой-то животный страх — страх обернуться. Человек на лестнице все также улыбается ему и вскоре начинает смеяться, показывая дрожащим пальцем куда-то за его спину. По спине Учихи пробегает стая мурашек. Что-то живое, огромное и наводящее ужас стоит за ним, а Мадара все также пытается найти включатель. Наконец находя и нажимая на него своими дрожащими пальцами, ловит глазами грязно-оранжевый свет, озаривший помещение, но в следующий момент слышит отчетливые слова:       — Тебе это не поможет. Ты долго еще собираешься бегать от меня? Повернись. Свет резко выключается, и это что-то подходит ближе. Мадаре становится ужасно тяжело дышать, он ловит и ловит выключатель пальцами. Когда силы уже покидают его и он, цепляясь за дверь руками, скатывается по стене вниз, пока это что-то уже близко.       — Давай же, повернись ко мне, я так давно тебя тут жду. И когда эта чернота уже близко, Мадара, наконец, находит руками выключатель, и яркий свет снова озаряет всю комнату, не давая ничему постороннему дотянуться до него. Обычно сон заканчивается, а Мадара просыпается с криком и весь мокрый. Четвертый блок включает в себя какое-то место, где ужасно много людей. Он стоит и слышит чью-то речь, которая словно посвящена ему, но вместо того, чтобы подойти и окунуться в эту на странность приятную атмосферу он держит в руках какой-то предмет и, смотря на него, его зрачки расширяются — он падает вниз. Становится как-то по-особенному невыносимо и больно, он смотрит куда-то вдаль и все вокруг: все голоса и образы словно смывает водой. Водой смывается и он сам. Он медленно разворчивается, но, не успевая сделать и шагу, чувствует как человек за его спиной протыкает его мечом прямо в сердце и просит, умоляет его простить и не уходить. Он что-то кричит ему, а Мадара лишь чувствует, как по его губам течет кровь, а в груди начинает ныть, пылать, а после гореть. Он делает еще один шаг, грубо снимая свое тело с острия, от чего его рана открывается еще больше и, наконец, зажимая рукой дыру, двигается дрожащими ногами в сторону выхода. Внутри дыра, она разрастается все больше и больше. Почему-то каждый раз во сне становится очень смешно. Истерически смешно.       — Это ты во всем виноват. Getting away with murder. Слышит он это каждый раз во сне. Четвертый блок переходит в пятый — последний. Пятый блок никогда не меняется по своему содержанию: он каждый раз, оказавшись в этом сне, находится на каком-то кладбище, но из-за плохой видимости не может разглядеть ни одной могилы. Он закрывает свои глаза и открывает их уже ослепленными фарами посреди дороги. Каждый раз он кричит и видит, как машина несется прямо на него, он просит ее остановиться и раскрывает свои руки, словно они могут служить преградой, и в следующий момент он закрывает свои глаза и умирает каждый раз или от того, что машина сбивает его насмерть, или от того, что он почему-то оказывается в той самой машине и разбивается насмерть сам. Но он помнит человека в машине, который каждый раз смотрит на него, как в последний, и улыбается ему. Конан говорила ему, что он разбился на машине, вероятно, его память в виде снов пытается показать ему как именно это случилось. It isn't possible To never tell the truth But the reality is I'm getting away with murder Мадара долго думал насчет этих снов, но пока никакой логической цепочки в образах третьего блока и четвертого не смог себе объяснить, все это было не то, что странно, все это было даже дико. Дико, что это стали первыми вещами, которые его мозг так отчаянно пытается ему показать в таком вот сумбуре. Сны выматывали ужасно, словно каждый раз он оказывался реально в этих местах и переживал эти самые эмоции изо дня в день, и от этого хотелось напиться. Слишком много боли, слишком много страха. Дверь скрипит, ключ поворачивается, и Тобирама, наконец, заходит в дом, уже успев намокнуть от влажного снега, осевшего на его волосы и лицо по пути от машины до двери.       — Я дома. — Тобирама говорит чуть громче, чем обычно. Он часто так делает, вероятно, чтобы понять — спит Мадара или нет, и исходя из этого думает как вести себя — тише или нет, чтобы Учиха не проснулся.       — Я не сплю. — Мадара сам не заметил как напился, и пока Тобирама копошился в коридоре, закрывает свою тетрадь, отодвигая ее в сторону шкафчика. Тобирама проходит в сторону кухни и, проводя взглядом по пустой бутылке, хмурится.       — Тебе может стать плохо от такого количества выпитого и… Только сейчас Тобирама замечает, что в доме горит только одна лампочка, и то на кухне, а везде царит полумрак.       — Ты чего в темноте сидишь? — он пытается спрашивать это с улыбкой, но, поймав на себе пристальный взгляд Мадары, теряет улыбку с лица.       — У тебя какие-то возражения? — Мадара сам не замечает как начинает злиться: какая-то странная то ли обида, то ли злость начинает вырываться наружу на пьяную голову.       — Нет, я просто… — Тобирама как-то смущенно опускает голову и тем самым раздражает Мадару еще сильнее. — Ты бы оделся, сидишь тут в одних брюках, ты можешь замерз…       — В доме греет так, словно мы в бане, я хоть голым тут сидеть буду, — фыркает Учиха и опять проводит взглядом по чертам лица Тобирамы, сжимая руку в кулак. — Или тебе мое тело кажется настолько уродским, что мне надо его прикрыть и ходить в парандже? — он иронично поднимает бровь и подпирает щеку кулаком.       — Нет… просто я… — Тобирама теряется и не знает, что ответить. — Что случилось? Почему ты себя ведешь так… — он запинается.       — Как? — устало спрашивает Мадара, — как я себя веду, Тобирама?       — Грубо. — тихо выговаривает Сенджу и делает шаг в сторону лестницы, когда его окрикивает Мадара.       — Не ты ли разве говорил, что тебе нравится грубо, а? Может именно потому что я слишком НЕ грубый, ты и не хочешь меня, своего мужа, даже поцеловать хотя бы один ебанный раз на ночь? — Учиха фыркает и его рука тянется за еще одной бутылкой. Почему же все так раздражает? Тобирама раздражает, ситуация вся раздражает, он сам себя раздражает. Тобирама замирает и не знает, что сказать ему, он просто молчит и стоит.       — Что, нечего ответить? Иди, как обычно ляг в свою комнату, словно мы с тобой какие-то соседи, и спи, а утром свали обратно к своему Данзо, с которым тебе почему-то не составляет труда спать в одной ебанной кровати. — Мадара фыркает, слышится, как вино из бутылки разливается в стакане.       — Данзо тут не при чем, Мад… — он хотел сказать, Мадара, но сразу исправляет себя и говорит — Майн.       — Конечно, тут вообще никто не причём, и все прекрасно, просто мой муж меня почти год избегает, а так все ахуенно в общем. — Мадара смеется и отпивает еще глоток.       — Майн, ты пьян и несешь глупости, я пошел спать. — Тобираму трясет от какого-то странного возбуждения, то ли от страха, то ли от еще чего-то. И он делает шаг в сторону лестницы, слыша вдогонку.       — Давай, беги в свою кровать, и дверь не забудь закрыть за собой — мы же ебанные соседи, мать твою. Господи, это даже смешно. — Мадара выпивает бокал залпом, а Тобирама спешит удалиться в свою спальню, лишь бы не разрыдаться от собственной никчемности прямо там. Он лежит и смотрит в потолок, не может уснуть. Мадара не прав, дело не в нем, дело в самом Сенджу. Он действительно настолько привык, что столько лет они существовали как сожители, что попросту не знает, как выбить из своей головы это и сделать хоть что-то, что делают, так сказать, женатые пары. Когда он тогда на эмоциях выдал, что Мадара — его муж, он немного не подумал, что за собой это понесет, лучше бы сказал, что они друзья или братья. А сейчас он не знает, что делать с этим — фантазировать — это одно, но как перебороть себя и свои комплексы насчет возраста и своей неполноценности и вбитой мысли в голову, что Мадара его не захочет и тогда назвал именем Хаширамы — он не знал. Именно тогда в нем словно что-то перерубило, он до конца не мог поверить, что как тогда Мадара ему и сказал, что он соврал специально. Не то чтобы Тобирама не думал о сексе, которого у него не было уже полтора года, нет, он не думал о нем с Мадарой, потому что попросту даже себе представить его не мог. Он не знал как Мадара любит и в какой он позиции, боялся обидеть или как-то унизить, или еще что-то, и поэтому попросту старался этой темы или темы какой-либо близости избегать, откладывать на потом. Мадара был чем-то святым и неприкосновенным, идеализированным, под стать маме, под стать Божеству. Только Тобирама никак не мог понять, что Мадара тоже живой человек, Мадара не его мама и не Бог, Мадаре хочется близости и секса с человеком, к которому он начал испытывать что-то больше, чем симпатию. Мадара давно его хотел и они оба знаю это — еще с самого начала. Но, успешно решили забыть. Тобирама почти уснул, как послышался скрип двери. Мадара в одних трусах зашёл к нему в комнату пьяный, придерживая костыль и, наконец дойдя до кровати, опускает его на пол, впервые за три месяца ложась рядом в его кровать, прямо под одеяло, громко дыша.       — Хочешь ты этого или нет, отныне мы спим вдвоем, я не знаю, что у нас было раньше, но все нормальные пары и женатые люди спят вместе. — Мадара говорит спокойно и тихо. — Ты, конечно, можешь сейчас убежать в другую комнату, но я приду и туда. Мы живем с тобой в одном доме и я хочу спать с тобой в одной кровати. Тобираму бьет дрожь, он старается незаметно сжать покрывало рукой, но Мадара замечает и это. Он резко переворачивается и через боль нависает над Сенджу, сердце которого сейчас колотится, словно он прыгнул с парашюта. Опять. Эта реакция после того раза на всю жизни останется. С того самого раза — двенадцать лет назад.       — Да что с тобой такое? Я не понимаю, я что, был настолько уродом, что изнасиловал тебя и у тебя теперь вьетнамские флешбеки от меня автоматом появляются, или что? Я не понимаю?! Как ты чертовски прав. I feel irrational So confrontational To never tell the truth. Где-то отдаленно в голове Тобирамы в унисон смеются Изуна и Сай, Изуна же хлопает в ладоши и вытирает пальцем подступившие от смеха слезы.       — Ну, как тебе сказать, Мадара, — Сай откровенно ржет и переводит взгляд на младшего Учиху, который бьется в конвульсиях.       — Вообще, Мада, этот урод изнасиловал меня, твою кровинушку, но опять страдает сам, ибо только он один бедный и несчастный. — Изуна смеется громче, стоя в углу. — Или ты ему не сказал, а, Тобирама? — он усмехается и резко вскрикивает. — А! Прости, я забыл, ты ему сказал, что я вне зоны доступа! Я дико извиняюсь! — он ударяет ладонью по лбу и резко успокаивается.       — Но ты скажи все же, а то как нечестно получается-то: изнасиловали меня, а шугаешься моего брата ты. — Изуна иронично улыбается. — Я уже это вижу — Мадара, я твоего брата изнасиловал! Он был такой надоедливый, вечно ныл, ну, потому что я его спиздил и похоронил другого человека вместо него, и как бы… понимаешь, что-то я психанул и почему бы и нет, собственно, нервы у меня шалили что-то, понимаешь? И он тебе такой — что? И ты ему такой в ответ — что?       — И в следующий момент Тобираму закапывают во дворе у дома, — усмехается Сай, — под такую психоделическую музыку — раз-два телевизор, раз-два холодильник и два фиксика внутри…       — И титры, слезы, хеппи энд — конец истории. Чем не роман? — Изуна разводит руки в стороны и задумчиво протягивает.       — А мне нравится! — внезапно подает голос мертвый пациент, — такой хоррор с элементами эротики, я бы сказал… хм.       — О! Ты вернулся, мой сладенький! — Сай радостно вскакивает и поворачивается в сторону пациента, — мы с тобой в прошлый раз так и не договорили! Да стой ты! Куда ты опять пошел-то?!       — Он меня, Мадара, во все дыры ебал! — Изуна удрученно мотает головой и почти плачет.       — Изуна, ты переигрываешь, не во все. — Сай мотает головой и с досадой опять садится на пол.       — Вообще-то, во все. — опять говорит пациент из ниоткуда.       — Да, вот! Вообще-то, во все! — Изуна искренне обижается и с укором смотрит на Сая.       — А ты это откуда знаешь? — Сай больше всего удивляется от таких заявлений и переводит взгляд на них обоих.       — Ну, вообще-то потому что мы с тобой при этом как раз таки и присутствовали, ты что, забыл? — фыркает юноша и мотает головой. — Да что ж с тебя за наблюдатель-то такой?!       — Блять, и правда забыл. Я думал, раз мы прощения попросили, то уже как бы и не было ничего. — Сай удрученно выдыхает, — что-то мы заболтались тут, Тобирама, мы тебе там не мешаем, нет? Тобирама пытается унять свое разбушевавшееся воображение и, стиснув глаза и зубы, наконец отвечает, — нет, ты меня не насиловал, ты никогда мне не причинял такого вреда, но я…       — Тогда в чем дело, Тобирама? — Мадара выдыхает шумно и не отводит от него свой взгляд, пытаясь понять, что служит причиной такой странной реакции на него. Тобирама молчит, а после отвечает:        — Я просто… не знаю как… я не уверен, что ты меня… ты просто тогда.мы тогда…— он отвечает максимально тихо, надеясь, что Мадара его попросту не услышит. Мадара смотрит вопросительно, но Сенджу больше не может выдавить из себя ни слова и просто отворачивается. Мадара выдыхает и наконец слазит с него, шипя от очередной порции боли и отворачивается к стенке.       — Спокойной ночи. — он говорит ровно и закрывает глаза. Ночь у Тобирамы спокойной не будет. Часам так к трем он, наконец, засыпает, но чувствует, как Мадара во сне поворачивается к нему и впервые в жизни обнимает его во сне рукой и прижимает к себе ближе, чем вызывает новую порцию сердцебиения. Но спустя некоторое время его рука перемещается на его, и он аккуратно сжимая своими пальцами ладонь Мадары неловко засыпает, не видя, как на губах Мадары появляется улыбка. Лед постепенно тронулся со своей замерзшей точки.

***

Так уж сложилось, что возвращение Минато с хорошими новостями, касательно новых компаньонов, что не могло порадовать Обито и Какаши, сразу же разбавилось не очень хорошей новостью, и она непосредственно заключалось в том, что его лучший друг Хаширама попал в больницу по собственному желанию и теперь будет проходить курс лечения без конкретных временных рамок. Да, конечно, их отношения по шкале дружбы с отметки «лучшие друзья"опустились до отметки просто «друзья», но именно данная ситуация словно отрезвила Минато, и как-то вся странная неприязнь и отказ от этого человека улетучились именно в тот момент, когда он получил от Хаширамы звонок с искренней просьбой позаботиться о его дочери и жене, пока Хаширама этого сделать не мог. Впервые в жизни человек беспокоился не о своей компании, а о близких ему людях и волновался о том, что его жена, и так натерпевшись достаточно за последнее время от него самого, действительно может не справиться сама. Он попросил Минато приезжать хотя бы пару раз в неделю, чтобы лично убедиться, что все с ними в порядке и может привозить необходимое в виде продуктов или еще чего-то, пока Мито проводит время с дочерью. Для Минато дети были самым важным, поэтому он согласился сразу без каких-либо лишних вопросов. И сам того не понял, но попросил у Хаширамы адрес его клиники, чтобы навещать его, почему-то если до этого все приступы истерики Хаширамы у него вызывали только негативные чувства, то теперь, когда тебя ставят перед фактом, к чему именно привели эти самые истерики, ты кардинально меняешь свое отношение ко всей этой ситуации. Если Минато мог оставить Хашираму со своим кошмаром одного дома, то в больнице оставить друга одного он не мог. Вопрос приоритетов, и именно исходя из него ты оцениваешь насколько глобальна сложившаяся ситуация, и когда твой мозг показывает тебе и дает тем самым сигнал, что недостаточно оставаться в стороне и самое время вмешаться — ты вмешиваешься. Когда он увидел Мито на пороге их с Хаширамой дома, ему впервые стало женщину жаль. Она как-то стремительно постарела за эти пару месяцев и практически больше не улыбалась. Её мешки под глазами стали больше, а бледное лицо выражало крайнюю степень недосыпа и нервов, с которыми женщина боролась до последнего, не прибегая к алкоголю, в котором нашел плачевное спасение ее муж, и все мы знаем, чем это в итоге кончилось.       — Проходи, — Мито рефлекторно сжимает пояс халата от приступа дрожи от ледяного ветра с улицы и впускает наконец Минато внутрь. — Спасибо, что приехал, чай будешь? Минато смотрит на небрежный пучок волос женщины, которые заметно отрасли. Она больше не ходила ни по каким салонам и выглядела вообще крайне потерянной. Словно все, что так было ей важно еще пару месяцев назад, потеряло для нее какое-либо значение.       — Лучше кофе. — он снимает обувь и проходит на кухню, сразу видит маленькую кроватку, оперевшись на край которой стоит маленькая девочка, посасывая соску. Маленькая Сакура смотрит на него своими большими детскими глазами и тянет к нему свою ручку.       — Привет, принцесса, — Минато подходит ближе и берет ребенка на руки под пристальным взглядом Мито, которая только вытащила из-под кофеварки кружку с дымящим напитком, поставив ее на стол. Сакура сразу обхватывает свободные пальцы Минато ручкой и теребит их в своих маленьких ладошках. Мито устало опускается на стул у барной стойки и отпивает уже свой остывший чай.       — Как ты? — Минато опускает ребенка обратно и подходит к женщине, подвигая кружку к себе. — Спасибо за кофе. Мито кивает и выдыхает, потирая пальцами красные глаза.       — Как видишь, бывало и лучше. — она замолкает и добавляет с ироничной усмешкой, — Мне кажется, ты впервые видишь меня в таком ужасном виде, никакая я не красавица, хах. — она встает, берет пачку сигарет и, подходя к окну, открывает его и закуривает. Сколько он помнит, Мито не курила никогда. Она молча смотрит в окно, за которым стоит машина Минато, и наблюдает за соседями, которые гуляют с утра со своими собаками по улицам.       — Я хочу подать на развод, — внезапно выдает женщина и устало закрывает окно, тушит сигарету в пепельнице и возвращается обратно.       — На развод? — Минато не ожидал такого поворота. — Милая, подумай о ребенке, не руби с плеча, он лечится и… — женщина его перебивает.       — Я устала, Минато, — она замолкает, а после продолжает, — я не сделала ничего такого, чтобы мой ребенок все это дерьмо видел и вырос с чувством полного отвращения к своему отцу. — она водит ложкой по дну кружки, — Ты можешь считать меня кем угодно, но если бы я выходила замуж за деньги Хаширамы, я бы не разводилась, но верь или нет, я любила его и выходила замуж за человека, а не за то, что с ним стало. — она смотрит пристально в одну точку. — Меня могут осуждать сколько угодно, что ты, что его брат, больной на голову, что другие, но я обычная женщина, которая хотела быть счастлива, как и половина населения Земли, и я всего-лишь пыталась это сделать. Если бы Хаширама сам не хотел этого, он бы никогда не изменил Мадаре и не женился бы на мне. Винить во всем меня крайне глупо, мой муж не собака и не инвалид в коме, чтобы как-то насильно его было к чему-то принуждать.       — Это был мой выбор и его, только вот… — она запинается. — видимо, не до конца он все-таки справился со своим дерьмом в голове, и я, если честно, уже не понимаю, что такого между ними двумя было, раз у него спустя почти два года после смерти Мадары так поехала крыша. Я, правда, старалась, я родила ему дочь, лишь бы он успокоился, и пыталась быть женой, но ему и этого недостаточно, и теперь, кажется, я понимаю, что именно тогда имел в виду Тобирама — он не то, чтобы ненавидел меня, испытывал неприязнь по каким-то своим причинам. Да, я понимаю каким, но ненавидит больше он своего брата, потому что Хашираме всегда будет всего недостаточно. — ложка со стуком опускает на дно, и она поднимает на Минато свой пристальный взгляд.       — Ему всегда всего недостаточно. Что не дай — он ничего не ценит, потому что не умеет ценить. Имея что-то, он тянется к новому, имея новое, он тянется к прошлому, и так по кругу. Я устала не от ситуации, а от него самого. Я из кожи вон лезла, лишь бы его все устраивало, пыталась выглядеть как всегда на все сто, но даже когда я это делала, мой муж стал напиваться и, прости меня за подробности, дрочить на труп. — она горько усмехается. — Конечно, я не спорю, что внешности и уму Мадары позавидует кто угодно, но все же, мир на Мадаре не заканчивается, надо уметь жить дальше, а если ты не можешь, то нахуя ты ему тогда изменял?       — Дело не в Мадаре — будь Мадара жив, зная его хорошо, я на процентов девяносто девять уверена, что Мадара бы точно его послал в такие дебри, из которых Хаширама бы никогда бы и не вернулся, не в нем дело. Хотя, будь он жив, я бы даже лично спросила его, что в нем такого, что у всех так крыша поехала на нем, что при жизни, что сейчас. Это же даже смешно. Но смешнее больше всего то, что я была права, говоря Хашираме, что он конченый пидорас, если тогда я имела его характер, то, как мы видим, и по ориентации я тоже не ошиблась. — она выдыхает и опускает голову на руки.       — Мито, послушай. — Минато сглатывает и ему становится правда ее жаль. — Ты красивая женщина и ты слишком судишь резко обо всем. Хашираме просто нужна помощь, и когда он поправится, у вас все наладится.       — Я не верю в это, даже если и наладится, то из-за дочери, а не меня, конечно, ради ребенка я не уйду, но если я из-за ребенка обреку себя на жизнь с человеком, который сам не знает чего хочет и кого, то нахрена мне эта жизнь вообще нужна? — она не поднимает свою голову и не смотрит на мужчину.       — Я поговорю с ним, я обещаю тебе. Он стал меняться, он настолько беспокоится о тебе, что попросил меня, человека, с которым отношения у него испортились, присматривать за вами, лишь бы ты отдыхала больше. Он любит тебя. — Минато кладет свою руку на плечо женщины и чувствует, как она вся напряжена. Мито молчит.       — А ты его все еще любишь? — Минато спрашивает тихо и с досадой смотрит на рыжую макушку Мито. Она отвечает не сразу, словно не хочет произносить эти слова в слух.       — Да, любовь просто так не заканчивается к человеку, но я люблю того человека, в которого влюбилась и с которым хотела бжить и жила, а не то, что с ним стало, потому что когда я смотрю на него, смотрю в его глаза — я больше его там не вижу. Я пытаюсь найти его в его глазах, но вижу совершенно чужого мне человека, и, смотря на него, я испытываю только раздражение и никакой любви. Потому что мне обидно, что он сам лично допустил это, что себя потерял в своей же голове или душе. — она поднимает голову наконец и отпивает воду из бутылки. Минато поджимает губы и встает, обнимая ее со спины.       — Все хорошо будет, подожди, все наладится, трудности в отношениях и браке — это нормально, у нас с Кушиной тоже были периоды, в которых мы думали расходиться за десять-то лет, но зато смотри как сейчас все хорошо — у нас растет Наруто. Дети того стоят, чтобы иногда просто перетерпеть и вместо того, чтобы страдать по одиночке в вашей общей проблеме, вам нужно справляться вместе. Я буду рядом и помогу тебе, чем смогу. Мито ладонью сжимает локоть Минато. Впервые слышится всхлип, а после она добавляет тихо: — Спасибо. Минато привозил продукты, необходимые Мито, три раза в неделю и часто стал приезжать с Кушиной и Наруто, чтобы женщины могли хоть о чем-то поговорить между собой, а дети поиграться друг с другом. Минато приезжал и к Хашираме, ему было тяжело смотреть на того. Из-за сильных медикаментов, которыми накачивали Сенджу, он стал вялым, плохо концентрировался и часто смотрел в одну точку, заторможенными движениями что-то показывая ему на пальцах, часто писал открытки Мито и Сакуре о том, как он скучает и как ему жаль. И на это было тяжело смотреть. Но Хаширама словно действительно взял отпуск от всего внешнего мира и боролся уже сам с собой где-то глубоко внутри себя, настолько глубоко, что чем дальше падаешь в кроличью нору, тем быстрее тебя встречает там кролик по имени Мадара с распростёртыми объятьями. А если падаешь еще глубже — попадаешь в место, где тебя встречает снежный барс и смотрит с презрением и обидой такой, что хочется и вовсе подохнуть.

***

Как ни странно, но после ночи, когда Мадара пришел в комнату Тобирамы и заявил, что будет спать теперь с ним, он действительно теперь шел после вечера в их спальню и спал рядом. Вот так вот просто, не принимая никаких возражений. Удивительно, правда? Первые пару дней Тобирама еще чувствовал себя немного сконфуженно от этого факта, перед которым его непосредственно поставили и особо не интересовались, как именно он к этому относится, но вскоре стал даже постепенно привыкать. Только было одно но: на третий день Тобирама проснулся значительно раньше самого Мадары, который видел еще какой-то свой сон в силу того, что заведенный будильник громко трещал, как бы намекая Сенджу, что пора бы уже и совесть иметь, просыпаться и валить на свою работу, экономить в доме кислород. Тобирама было уже хотел встать, медленно и аккуратно отодвинуть руку Учихи со своего живота, как замер. По спине прошла волна мурашек: что-то теплое, упругое и подрагивающее упиралось в спину Сенджу через обычную белую майку из хлопка из брюк, в которых он спал. И был это стояк Мадары, который упирался в него. Тобирама заметно напрягся и досчитал до трех, чтобы перебороть нарастающую панику, которая опять решила накрыть его с головой. У Мадары встало на него или просто встало, потому что утро? И, то есть Мадаре уже настолько лучше, что у него еще и вставать начало? Или Тобирама, попросту находясь в прострации эти пару дней совместного засыпания в кровати, этого факта не замечал или попросту в глубине души принял ультиматум до этого момента игнорировать? Вопросов много — ответов нет вообще.       — Не, ну, а что ты хотел, я не понимаю? — Сай зевает и как-то спросонья поворачивается к нему из несуществующей кровати в воображении Тобирамы. — Тебе, наоборот, радоваться надо, что у мужика на тебя встал, а не доставать меня тут и будить. Рано еще, отвали, Тобирама, я спать хочу, потом. Пиздуй работать и перестань доставать самого себя. — Сай отворачивается к стене и засыпает. Отлично, он уже достал сам свою же паранойю, которая послала его куда подальше и продолжила спать. И смех, и грех. Тобирама все-таки аккуратно отодвигает руку Мадары, который будильник, в отличии от самого Сенджу, или не слышит напрочь, или делает вид, что не слышит. Но если и делает вид, то у него отлично получается притворяться, однако, сам бы Тобирама от такого душераздирающего трещания уже точно бы проснулся и выкинул бы этот предмет в окно, поэтому будильник он все-таки выключает и, наконец, поднимается, встает. Рука Мадары падает на кровать, и он во сне сразу же подминает ее под свою подушку и меняет позу. Тобирама тихо выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь. О своем дневнике Тобирама вспомнил утром того же самого дня, когда уже почти уходил на работу, но развернувшись прямо у машины, вернулся обратно в дом и достал из своего рабочего стола кожаный, немного потертый дневник и, засунув его в свою сумку, вернулся обратно к машине. Орочимару говорил ему записывать туда все, что происходит с Тобирамой еще около десяти лет назад, и если тогда Сенджу полностью выполнял его рекомендации, тем самым исписав за шесть лет четыре дневника, то вскоре опять начал филонить с этим занятием. Ему пришлось уже после перерыва за каких-то пару месяцев исписать еще один дневник, который включал в себя события всей жизни уже за два года, как он их помнил. После того дня, как он после поcещения Изуны навестил Орочимару, и они возобновили его терапию, Тобирама начал писать опять, но личная и новая из жизнь с Мадарой настолько затянула, что он опять перестал. И он знает, что сейчас, как раз когда доедет до Орочимару перед работой, сеанс с которым у него запланирован на семь утра, тот будет не особо рад этому факту не выполнения домашнего задания со стороны мужчины. Поэтому надо будет сесть и в свободное время расписать все эти припадки и мысли, что опять стали возникать в его голове, особенно после трудностей, с которыми они с Мадарой начали сталкиваться. Для Сая Тобирама решил выделить особую главу в своем дневнике и расписать все эти картины собраний, в которых еще часто присутствовала его семья, и расписать их досконально, как и историю этих внутренних блоков и паранойи, которая появлялась за последний месяц каждый раз, когда Мадара стал проявляться инициативу в совместном времяпровождении. Тобирама и сам понимал как это выглядит со стороны, его поведение в том числе, при котором он шугается любого прикосновения Мадары, словно огня, или словно ожидает от него удар в спину, но пока с этим не знал как справиться самому. Может в этом случае ему действительно надо просить помощи у более зрелого и подкованного в психологической отрасли человека. А шугается он потому что однажды Мадара.       — Доброе утро, Тобирама. Проходи. Кофе или чай будешь? — Орочимару встречает его с улыбкой, и это говорит о том, что у пожилого терапевта сегодня хорошее настроение. Он сегодня собрал волосы в длинную косу и одет совсем не строго, даже можно сказать по-домашнему, в какой-то легкий костюм из льна, несмотря на холодное время года.       — Доброе утро, — Сенджу отвечает улыбкой на улыбку и просит ему сделать капучино. Получает одобрительный кивок, терапевт оставляет его в прихожей, дав ему возможность снять верхнюю одежду, а самому тем временем приготовить кофе. За окном сегодня метель с самого утра и холодный воздух немного задувает внутрь помещения, но сразу же сталкивается с теплыми потоками воздуха, которые заполняют всю площадь первого этажа дома терапевта, циркулирующего уже из натопленного камина в углу. На стене Орочимару красуется новая красивая картина маслом, на которой изображен юноша, окутанный змеями, поднявший голову чуть вверх, словно получая крайнюю степень удовольствия от симбиоза с пресмыкающимися. Тобирама оценивающе проводит по золотым тонам на картине своим взглядом и делает комплимент художнику, нарисовавшему ее.       — Спасибо, — Орочимару подходит к нему и протягивая кружку на блюдце, усаживается в кресло, смотрит уже на картину сам. — Ее нарисовал один мой ученик, с которым мы стали проводить много времени вместе. Мальчик действительно красиво рисует.       — Мальчик? — Тобирама прищурил глаза. — Сколько же ему лет? — он поворачивает голову обратно от картины к терапевту и видит улыбку.       — Восемь лет, и сейчас он спит на втором этаже. — Орочимару видит вытянутое лицо Тобирамы и усмехается сильнее, — я усыновил этого ребенка около пары месяцев назад, а пока разбирался с бумагами был немного занят, следовательно, ты первый, кто узнал об этой новости. Свой новый дом в моем он для себя нашел вчера.       — В… Вы усыновили ребенка? — Тобирама не ожидал такой новости и был искренне удивлен. — Но почему Вы решились на это? — он отпивает глоток кофе и благодарит за него. Орочимару закидывает ногу на ногу и задумчиво проводит своими тонкими пальцами по шее, после взгляд перемещается на лестницу, откуда со второго этажа нависает темнота. — Я уже не молод, и мне впервые захотелось о ком-то заботиться и отдать этому человеку любовь, передать свои знания. Так сказать, продолжить себя в ком-то молодом и в том, кто бы этого искренне хотел. Ведь знания и любовь вечны, мне осталось каких пару десятков лет, в лучшем случае, и вместо того, чтобы разговаривать со своими пробирками и колбами, я бы хотел заботиться о ребенке, не требуя ничего от него взамен. Детей у меня своих никогда не было и не будет, но дать этому милому созданию счастливую и увлекательную жизнь пока что в моих силах и интересах. Мы познакомились с ним два года назад, когда я часто по работе стал навещать детские дома как психиатр и тестировать малюток, чтобы измерить их потенциал, ведь наша страна так заинтересована в продвижении своих же граждан. Так мы и познакомились с Мицуки. — Орочимару тепло улыбается. — И со вчерашнего дня этот малыш официально стал моим сыном. — он счастливо улыбается и отпивает глоток кофе сам. Тобирама смотрит на своего терапевта пару минут и сам расплывается в улыбке.       — Это… правда очень здорово, я поздравляю Вас и горжусь Вами. Вы, как я и говорил, всегда были для меня примером и лучшим учителем, я уверен, из Вас выйдет отличный отец. — он не может сдержать уже широкой улыбки на лице, радуется за него, словно за себя.       — Благодарю. — он кивает и подмигивает Сенджу, — по крайней мере, ты тот человек, который имеет право говорить мне такое мнение, ведь когда-то и ты был моим учеником, а, следовательно, ты уже вырос Тобирама и уже столько лет справляешься без меня, по крайней мере, на работе. Теперь надо дать возможность кому-то другому.       — Я думаю, у Вас получится из него сделать отличного специалиста и вырастить счастливого человека. — Тобирама кивает и переводит взгляд на лестницу.       — Как твои дела, Тобирама? Как обстоят дела с написанием жизненной истории в твой дневник? — Орочимару прищуривает глаза и хитро смотрит на вздрогнувшего Сенджу. — Или ты опять не выполнил мое домашнее задание?       — Признаться честно — нет, но я обещаю Вам, что выполню его как только найду на это время. Но сегодня я бы хотел с Вами поговорить об одной проблеме, которая меня немного волнует, спросить Ваше мнение и, может, Вы сможете мне дать какой-то совет. Сейчас он мне действительно нужен. Орочимару поправляет свои очки на переносице и внимательно слушает своего ученика.       — Скажите, что это может быть, когда ты вот, допустим, очень длительное время любил какого-то человека, как любимого человека, но в силу каких-то обстоятельств сосуществовал с ним просто, как с другом или братом, или еще кем-либо, не важно. То есть, ты в своих фантазиях, конечно же, хотел с ним близости, но ровным счетом никогда на нее не рассчитывал, можно сказать, смирившись с ситуацией, и попросту жил дальше. Такая была ситуация и такие рамки обстоятельств. Но при счастливой случайности так выходит, что этот человек уже сам начинает переходить черту устоявшихся ваших нейтральных отношений и начинает сближаться с тобой и требовать чего-то большего, а ты в этот момент теряешься, избегаешь этого при любой удобной возможности и стараешься вообще списать все на страшный сон.       — То есть, Вы кого-то любите и стали с ним общаться более тесно? — Орочимару конкретизирует.       — Да, так вышло, что мы стали жить вместе и этот человек стал, скажем так, считать меня своим мужем, и я, в общем, я не знаю, что делать и как, ведь в моем понимании он бы никогда не захотел меня, не полюбил бы, ибо всегда ставил в приоритет других двоих людей, и… Орочимару щурится и отвечает после паузы:        — То есть, я Вас правильно понимаю — это кто-то новый, а мне об этом за все время Вы не говорили, и теперь стараетесь жить заново? Вы с этим человеком живете давно? До Тобирамы доходит смысл сказанного терапевтом не сразу, но как только доходит, он замолкает, резко встает и говорит: — Я лучше пойду и я… Орочимару смотрит на него внимательно: Тобирама, ты мне не хочешь ничего сказать? — его выражение лица нейтрально. Тобирама стоит к нему спиной и молчит.       — Я напомню тебе, что все, что ты мне тут говоришь, строго конфиденциально, и об этом никто не узнает, кроме меня и тебя, несмотря на то, что ты сделал и как — это прошлое, по закону я могу обратиться за посторонней помощью только в случае того, если на данный момент при мне ты угрожаешь и намереваешься кого-то убить, или убил, выйдя от меня. — он говорит спокойно и смотрит на спину Тобирамы, дает подумать.       — Нет. — Сенджу идет в сторону двери и накидывает на себя куртку, коря себя за то, что вообще поднял эту тему.       — Ты в этом точно уверен? Не спеши с ответом, у тебя есть время подумать и рассказать мне при любой другой, более подходящей для Вас возможности, или же если Вы не хотите, то мы забудем об этом и продолжим говорить о чем-то другом. У нас с Вами еще много пустых пробелов. Но я хочу, что бы Вы понимали, что чем больше Вы хотите избавиться и полностью восстановиться от своих травм, Вам необходимо быть максимально искренним со мной, иначе ничего не получится в итоге, или же затянется на очень много лет. Тобирама молчит около двери, держа дверную ручку. Орочимару добавляет тихо, настолько, что могло показаться, что Орочимару этого и не говорил, но он сказал.       — Тобирама, что бы ты не сделал, я никому не скажу, я тебе обещаю. Это и в моих интересах, и в твоих. Ты знаешь, что я не веду никакую аудио-запись и хотел бы, чтобы ты побыстрее избавился от своих наплывов психологической ямы, в которую сам себя загнал. Ты можешь мне доверять, я даю тебе свое слово. Тобирама молчит, Орочимару знает, что сейчас он уйдет, но если обдумает сказанные ему слова, попробует дать ему шанс, то наконец-то сможет решиться рассказать, что же тогда случилось на самом деле и что с ним происходило все это время в полном мере.       — Извините меня, на сегодня я пойду. — Тобирама открывает дверь и последний раз смотрит в глаза Орочимару.       — Хорошего Вам дня, Тобирама, я всегда Вас здесь жду. — терапевт улыбается и кивает ему.       — И Вам хорошего… — он выходит за дверь, и она с хлопком закрывается за ним. В лицо задувает морозный ветер, который сразу же отдает мурашками по голым рукам, Тобирама в спешке идет в сторону машины, с позором поджав губы от своей же слабости. Если зайти в машину, вроде как уже и не так позорно, если закрыть дверь в машину, вроде уже и не так страшно. Три ночные смены пробежали как одна: ни весело, как это бывает обычно, ведь признаться честно, если вдаваться в полные подробности жизни врача в его больнице, то весело тут каждый божий день. Изо дня в день в больницу поступают пациенты то с разными предметами, которые нужно вытащить из прямой кишки, и только пациентам известно, как именно они туда попали, но в основном, конечно же, наличие этих самых предметов в их заднем проходе объясняется ими же как «абсолютно случайно». В такие моменты старший интерн обычно вызывает на помощь акушера, будь то женщина, или же уролога, будь то мужчина, но в основном на такие вот занимательные вещи собирается целая орава врачей или интернов, которые на данный момент ничем не заняты, или заняты не настолько, чтобы пропустить очередное шоу. Данзо вызывает Тобираму по пейджеру, со смехом произносит:        — Солнышко, подойди на третий этаж, ты должен это увидеть, такое действительно нельзя пропустить. Тобирама поднимается через каких-то минут пятнадцать из ночного дежурства и видит сразу две картины: первый пациент, на вид лет двадцати, поступил к ним с ершиком в анальном отверстии, который попал туда случайно, потому что он на него сел. Как сел непонятно, но все же. А у второго в прямую кишку попал пульт.       — Нет, я, конечно, привык уже ко всему, но, ахахаха, — Данзо вытирает слезы, — я даже представить себе не могу, что мы с тобой еще можем тут увидеть. Ты только подумай, это насколько извращенные люди вокруг, что стимуляцию простаты проводят, мать его, ершиком. — Данзо искреннее смеется. Пациент отправляется домой с катетером для вывода кала и обезболивающим, ну и, конечно, с постельным режимом в одиночестве на этот раз. Второй же пациент искренне утверждает, что сел на стоящий пульт, и Тобирама бы даже ему поверил, ну, мало ли ситуации в жизни бывают, если бы этот самый пульт при извлечении не был обтянут презервативом. Тобирама молча стоит и смотрит на всю эту картину. Сказать действительно нечего. Данзо пихает его легонечко локтем в бок и шепчет на ухо:        — Попробовал бы ты на досуге, как доставлять себе удовольствие, или же поэкспериментировал с лампочкой, как когда тот наш звездный пациент, который ради эксперимента ее в рот засунул? Тобирама выдыхает и отвечает колко: — Я бы тебе эту лампочку засунул куда поглубже, если ты сейчас не угомонишь свои гормоны. — он морщится и делает шаг назад.       — Ну, что я могу поделать, если при наличии тебя ближе, чем в области пятнадцати метрах, мои гормоны танцуют танго, и я уже сразу весь горю. Ахахах, — Данзо действительно весело. — Нет, ну это реально же пиздец какой-то. Тобирама лишь мотает головой и возвращается в свое отделение. Проводит осмотр своих пациентов, когда к нему пристает очередной интерн.       — Тобирама, пожалуйста, помогите — у пациента из отделения урологии уже вывод мочи не показывает коэффициент около 11 часов. Пожалуйста… я… — мальчик запинается, когда встречается с уставшим взглядом Сенджу, который смотрит на него с иронией.       — Из-за таких вот, как ты, мой показатель мочеиспускания тоже уже не опустошался одиннадцать часов, не трать мое время зря и иди работай. Ничего страшного в этом нет. — Тобирама грубо отвечает ему и идет в следующую палату.       — Но, Тобирама, я все-таки настаиваю, больше мне обратиться не к кому! — интерн почти плачет, и Тобирама ловит себя на мысли, что и он когда-то таким был и, вероятно, он слишком груб с молодым практикантом. Вздыхает и направляется на это свидание с катетером, который в итоге просто защемился из-за ножки кушетки пациента и из-за этого донес хлопоты и ему, и пациенту, и всем на свете. Тобирама извинился перед самим же собой за допущение мысли, что он был с кем-то грубым. Через пару часов к нему поступает женщина с раковой опухолью в мозгу, которую надо оперировать. Тобирама, выпивая пятое по счету эспрессо, вызывает всех аспирантов из его отдела и направляет на операцию.       — Вы понимаете, что она умрет? — альбинос стоит на своем и пытается донести истину до этих идиотов. — Если я проведу операцию, о который вы говорите, только один процент на то, что она выживет. Вы понимаете это? Скажи: да или нет.       — Тобирама! Ты здесь не главный, если я сказал тебе оперировать — ты будешь оперировать! Нам за это заплатили, это твоя работа! — мужчина повышает голос, — Или ты не будешь выполнять свой врачебный долг и свои обязанности перед больницей? — он щурится и проводит по Сенджу раздражённым взглядом. Ты еще не дорос, чтобы со мной так разговаривать и считать себя умнее меня, щенок! Тобирама подходит резко ближе, от чего мужчина рефлекторно отступает назад, словно опасаясь агрессивных действий в свой адрес. Но зрачки Сенджу лишь сужаются и он говорит тихо:        — Если эта женщина умрет, Вы сами пойдете оправдываться перед ее родственниками, раз я щенок и не дорос до Вашего великого потенциала истинного врача, который все знает и знает как лучше. Я-то свою работу сделаю, но отвечать за нее будешь ты. Ты понял меня? Или я прямо сейчас пишу увольнительную и ухожу домой, а оперировать ее будешь ты. Если Данзо успеет закончить со своими пациентами, он будет первым, кого Тобирама будет ждать. Сенджу впервые перед операцией разговаривает с женщиной и, смотря в ее глаза и слушая то, что она ему говорит, понимает что они оба понимают, что она умрет, рано или поздно: опухоль настолько велика, что оперируй не оперируй — ничего по сути не поменяется. Он пытается это объяснить врачам, которые слушать даже его не хотят и настаивают на операции, ведь им заплатили, а значит — режь.       — Я умру, да? — женщина смотрит на Сенджу и пытается улыбнуться, пока все остальные в комнате молчат. Тобирама просит их выйти. Он не был особо хорошим психологом, его профессия не включала в себя разговоры по душам с теми, кого он будет вскрывать под наркозом, да и после того мальчика, что умер на его столе, Тобирама и вовсе отказался вести беседу с пациентами на два года, ибо перебороть свой страх за взятую ответственность не мог больше. Но почему-то именно сейчас он берет своими руками руку женщины и лишь сочувственно пытается объяснить ей прогноз на будущее. Тобирама всегда был реалистом, он никогда не обещал людям того, что не может сделать с ними или дать им, но ему так хочется помочь ей, однако он не может продлить ей жизнь настолько, насколько бы она хотела, ибо диагностировали ей опухоль слишком поздно. Тогда, когда она стала давить на мозжечок, и у нее попросту однажды утром отказали ноги и пропала координация. Она рассказывает ему о своих двух прекрасных детях: сын учится на врача, и она не успеет увидеть, как он закончит, рассказывает о младшей дочери, которой всего десять и она еще так и не видела жизни нормально. Она плачет и просит богов помочь ей, помочь ее детям пережить ее кончину и говорит, как ей хочется, чтобы ее похоронили рядом с могилой ее матери, которая скончалась пару лет назад. Тобираме плохеет, он держит ее за руку и обещает, что сделает все возможное, он врет ей, что они справятся — и она, и он это понимают. Но так просто проще. Женщину вводят под общий наркоз, и Тобирама приступает к своей работе. Врачи не должны испытывать эмоций во время работы к тем, с кем они ее проводят, но почему-то на этот раз особо паршиво на душе. Она напомнила ему маму, его маму, которая также умерла от рака и которая также хотела жить ради своих двоих детей. Но не успела. Их мама боролась с болезнью пять лет, ровно столько, сколько Тобирама помнит ее. Тогда она умерла на его руках в той самой комнате, где он с ней спал. Он помнит, как он еще засыпал с ней, и она разговаривала перед сном и что-то ему рассказывала, те самые истории из своей жизни врача, но, как мы видим, спасая жизни других, ты не всегда можешь спасти свою собственную. Даже если очень хочешь, даже если очень стараешься и даже если молишься каждую ночь, рыдая в подушку, когда твой младший сыночек уснул, обняв тебя своей маленькой ручкой, пока старший сын спит уже с отцом, ибо взрослый и с мамой стало спать стыдно. Операция длится около десяти часов. Тобирама отказался от чей-либо помощи в ней, Данзо наблюдает за стеклянной рамой, которая ограждает операционную от внешних стен больницы. Данзо не отводит взгляд от Тобирамы, и почему-то ему становится слишком херово. Он видит как Тобирама старается, видит как он в окончании снимает свою маску и садится на кушетку, где все еще спит женщина, не отошедшая от наркоза, и держит ее за руку. Он сидит с ней около четырех часов и, когда она открывает свои глаза, разговаривает с ней еще часа два и, наконец, встает, пока женщина держит его за руку и благодарит его. После рука соскальзывает, и он молча выходит из палаты, не спав, не отойдя в туалет и не принимая пищу четырнадцать часов. Он проходит мимо Данзо, даже не смотря на него, не смотря на врачей, которые врываются в палату и делают все необходимое. Тобирама сидит в своем кабинете и смотрит в одну точку. Смотрит на часы, смотрит на телефон, смотрит в окно и молчит. А через два часа его пейджер пищит, и его просят официально подтвердить дату смерти человека, которого он только что оперировал. Его мама умерла через три недели после операции, эта женщина умерла через два часа. Данзо лишь молча следует за Тобирамой, который на автомате проводит все необходимое, молча берет ручку, подходит с папкой в руках, швыряет ее главному врачу, который настоял на оперировании и говорит сухо:       — Родственникам сообщайте сами, я предупреждал. Я не пойду туда. — старый мужчина ему орет вслед, но Тобирама доходит до двери и уже хватает дверную ручку, как слышит:       — Да как ты разговариваешь вообще?! Иди и закончи свою работу, Сенджу! — он плюётся, пока труп женщины уже накрывают покрывалом. Данзо хочет что-то сказать, но не успевает ничего сделать, как Тобирама отпускает ручку и быстро направляется в сторону врача, взгляд которого бегает по всей палате.       — Слушай ты, старый маразматик, — он шипит, — если я сейчас выйду отсюда к ее детям, к слову, одной из которых десять и она очень ждет свою маму домой живой, мужу, который любит свою жену и наверняка сейчас не переживет потерю, и старшему сыну, который, обучаясь на врача, разочаруется нахрен во всем этом говне, я разочарую еще больше, ибо прямо скажу им имя человека, который виноват в ее смерти, из-за того, что считал себя самым умным и не слушал меня. Либо я выхожу отсюда один к ним, а ты прощаешься со своей карьерой еще до пенсии, а после выплачиваешь им моральную компенсацию, либо ты сейчас валишь туда, а я ухожу домой, потому что моя смена кончилась еще пять часов назад. А ты с не подгоревшей жопой спокойно возвращаешься домой к своей жене, которая будет продолжать говорить какой ты у нее самый умный и замечательный врач, гордость семьи и, вообще, светлое будущее для подрастающего поколения в виде отличного учителя. Ты меня понял? — он говорит спокойно и после добавляет. — И если ты даже меня уволишь или сделаешь хоть что-то, о чём придя сюда завтра я узнаю, узнаю, что я тут больше не работаю, я всегда найду место куда идти со своим процентом успешных операций, а вот насчет тебя после такого скандала я, ой, как не уверен. Я достаточно не по-щенячьи объясняю? </b> Somewhere beyond happiness and sadness I need to calculate What creates my own madness And I'm addicted to your punishment And you're the master And I am waiting for disaster</b> Данзо смотрит со смешанными эмоциями на спину Тобирамы и поджимает губы. С замом отделения никто никогда так не разговаривал. Никогда. Тот молчит, и Тобирама, фыркая, проходит мимо Данзо, берет его за локоть и, говоря тихое «пошли», выходит из палаты и направляется в свой кабинет, из которого он хочет удалиться как можно быстрее, забрав свою сумку, и напиться. Напиться, а вечером напиться еще раз, ведь послезавтра как раз корпоратив, по совместительству день рождения Данзо. И раз все так хотели, чтобы он присутствовал — он будет присутствовать. Присутствовать и много пить. Данзо надо радоваться такому стремлению Сенджу напиться, но почему-то радости сейчас никакой особо нет. Рано утром мало что открыто, но круглосуточные заведения встречают двух врачей и они, заказав две бутылки вина и пиццу, едят в полной тишине. Поесть, выпить и поехать по домам спать. Данзо только смотрит на Тобираму и думает о том, что хорошо бы Сенджу действительно не запереться дома и доехать до корпоратива, ведь он уже понял, что привело его в такое состояние, и вероятность того, что Тобирама в таком расположении духа пошлет всех куда подальше, как только окажется дома, где скорее всего напьется и будет отсыпаться пару суток, крайне велика. Мужчина слишком напряжен, и, кажется, пребывает в каких-то своих мыслях. Данзо рефлекторно берет в руки телефон, чтобы предупредить Мадару о том, чтобы тот не лез под горячую руку Сенджу, ибо когда тот в таком состоянии — это чревато последствиями, но почему-то убирает его в сторону и решает плыть по течению, а после посмотреть, чем это может закончиться. Тобирама спокойно режет кусок пиццы, когда Данзо все-таки решает нарушить тишину.       — Тоби, ты не виноват ни в чем, он просто… — он сразу замечает, как Тобирама резко замирает, а после продолжает резать свой кусок дальше, который уже специально не кладет в рот около пары минут, видимо, аппетита все-таки нет.       — Просто надо было оперировать по закону, мы не… — Данзо не успевает договорить, как в следующий момент кулак Тобирамы соприкасается с столом, от чего бокал опрокидывается на пол и разбивается.       — Да еб твою мать, Данзо! — Тобирама кричит слишком громко, на что Данзо кривится и закусывает губу. Все-таки надо было еще немного подождать, пока Тобирама остынет. Но тот смотрит на него своими горящими глазами, а его зрачки сейчас напоминают кошачьи. Он крепко держит пальцами нож, который своим острием торчит прямо в воздухе. — Я говорил этому долбоебу, что она не операбельна, если бы не эта сраная операция, она бы еще жила пару месяцев каких и смогла бы попрощаться со своими детьми хотя бы нормально!       — Тоби… есть правила, и их надо… — Данзо пытается успокоить его. — Ты не виноват и…       — Да ебал я эти правила! — Тобирама сжимает сильнее нож, от чего костяшки пальцев начинают белеть. — Не всегда надо по правилам жить, Данзо! Мы спасаем людей — это наша прямая обязанность, а не думать о бабках, которые отвалили за эту операцию ее поручители и которые уже разведены по карманам! Я не так тебя учил! В это время к ним подходит официант и под извинения и улыбку Данзо убирает стакан и вытирает на полу разлитое вино.       — Извините, он не в духе просто, мы заплатим, — Данзо благодарит парня и переводит взгляд на Тобираму, неожиданно для себя говорит то, чего бы лучше не говорил.       — Ты слишком сильно загоняешься, Тобирама, и строго судишь других. Если ты был бы таким эталоном врача и спасал бы людей, то ты бы спас и Мадару. Тобирама от этих слов бледнеет.       — Я его и так спас. — он парирует.       — И Изуну, когда ему нужна была твоя помощь, — Данзо смотрит в глаза Сенджу, тот замолкает и его лицо теряют краски. — Но ты не сделал этого, когда ему нужна была твоя помощь.       — Во-первых, я не его врач, я был его второй половиной, в мои обязанности не входило спасать жизни всех людей. Будь бы он моим пациентом, я бы сделал все возможное, чтобы спасти и его… Я не могу разорваться… — но Данзо продолжает.       — Ты хочешь сказать, если бы тебе поставили выбор между Мадарой и Изуной, ты бы спас Изуну? Потому что так и получается, что ты в итоге выбрал то, что хотел сам и…       — Заткнись, Данзо, — Тобирама смотрит на него пристально, — может ты бы и понял меня перед тем как нести эту хуйню, оказавшись на моем месте, но я надеюсь, что никогда не окажешься. — он говорит тихо. — Мадара был при смерти и не мог о себе позаботиться, Изуна же мог. Я не говорю, что мне не жаль, я извинялся и…       — Но Изуна оказался в таком состоянии из-за тебя, Тобирама. — Данзо поджимает губы, замолчав. — Я не говорю, что не рад этому, потому что мне на вашего Изуну глубоко насрать. Ты знаешь, что я никогда тебя не осужу, но ты сейчас осуждаешь человека, который выбрал свою выгоду, а не спас другого… Ровным счетом, что сделал и ты…       — Данзо… — Тобирама говорит спокойно.       — Да я вообще не понимаю, что с тобой! Эта женщина тебе не мать и… Тобирама встает и, хватая Данзо за шкирку, тянет на себя, из-за чего стол начинает пошатываться. Шимура охает от неожиданности. Тобирама смотрит на него ужасно потемневшими глазами, от чего Данзо становится некомфортно, и говорит спокойно по слогам:        — Ты можешь говорить про кого угодно, обвинять меня в чем угодно, но еще одно слово про мою мать, и я не знаю, что я с тобой сделаю. Если хотя бы еще раз ты туда полезешь с видом всезнающего человека, в своей жизни ты меня больше не увидишь никогда. — Тобирама говорит это холодно и Данзо, смочив горло слюной, кладет руку на руку Сенджу, сжимая ее.       — Отпусти. — он говорит тихо. Тобирама отпускает, поднимается и хочет уже уйти.— Тобирама, извини, я не хотел говорить насчет… Я не имел в виду… Но Тобирама лишь молча разворачивается в сторону официанта, просит счет, сразу оплачивая его.       — Тобирама, подожди! — Данзо вскакивает, но не успевает добежать, так как Сенджу хватает с вешалки свое пальто и уходит.       — Дерьмо! — выдыхает Данзо и, хватая свое пальто, выбегает тоже на улицу, но Тобирамы там уже нет. Берет телефон, звонит ему, но вызов сразу же сбрасывают. Звонит еще раз и на этот раз оператор сотовой сети сообщает, мол: Извините, абонент сейчас не может ответить на Ваш звонок. Вы мо… Данзо скидывает и матерится опять. Отличное начало предстоящего дня рождения и корпоратива — ничего не скажешь. И кто его просил вообще поднимать эту тему и лезть куда не надо? Тобирама иногда задумывался над тем, что одновременно жалеет о том, что приобрел жилплощадь настолько далеко от центра города, а иногда очень даже радовался этому самому факту. Минусы заключались в дорогостоящем транспорте, а точнее ценах на такси, к услугам которых приходилось прибегать, когда на пьяную голову не было возможности сесть за руль и самостоятельно доехать до дома. Вопрос ребром вставал только в лишних пару сотен крон — больше минусов Тобирама не находил. Плюс заключался в том, что именно из-за удаленного расположения жилплощади и моральной дилеммы, касательно цены вопроса возвращения до дома, Тобирама изредка отдавал предпочтение покупке в дом дорогого алкоголя, чем траты такой суммы денег на такси. Поэтому или не приезжал домой вообще — кочевал в больнице, или оставался у Данзо, чтобы в моменты прям ужасного расположения духа и алкогольного опьянения, из-за чего оно и появилось, это не повлияло никак негативно на их отношения с Мадарой. Или когда он уж очень хотел домой в такие моменты, он попросту, на свой страх и риск, решал добраться на автобусе, c идеей того, что если ему повезет и его не укачает, то по крайней мере за два часа дороги он худо-бедно протрезвеет. Но почему-то именно сегодня Тобираме настолько стало противно от этого города вокруг него, что ему просто хотелось добраться до своего дома и побыть в полном одиночестве. На душе было слишком паскудно. Впервые в жизни ему не хотелось никого видеть вообще, даже Мадару. Не хотелось никого слышать, не хотелось ни на что реагировать. Хотелось напиться и просто побыть одному в абсолютной тишине. Хотелось побыть одному без надобности контролировать, что ты говоришь, как ты говоришь и зачем. Хотелось снять все маски и устоявшиеся модели поведения хотя бы на день и ощущать, как гниющее мясо на твоем лице будет обдувать холодный ветер со стороны открытого окна или же лучами солнца нагревать до зловония, пока ты сидишь с полнейшей тишиной в голове или находишься где-то глубоко внутри себя. Он добрался домой на такси. Перспектива находиться пару часов в транспорте, окруженный множеством людей, отдавала какой-то тошнотой в горле. Мадары не было дома, ну и слава Богу. Впервые в жизни Тобираме было не интересно, где он. Впервые в жизни ему не хотелось знать, где он и когда вернется. Его собака соскочила сразу же с дивана, как только Сенджу отворил входную дверь и моментально оказалась у его ног, так и всовывая морду ему под руку, чтобы получить хотя бы долю ласки. Тобирама опускается на корточки и почему-то с улыбкой на губах медленно подносит свои холодные руки к белой пушистой морде собаки и сжимает ее. Майн смотрит прямо в его красные глаза своими и молчит. Сенджу усмехается и наконец прижимает к себе пса, скользя руками дальше и обнимая его за спину, утыкается своим лицом в теплую шерсть. Майн даже поднимает свою лапу, чтобы положить ее на колено своего хозяина. Животные всегда чувствуют, когда их хозяевам не очень. Тобирама наконец отпускает животное и, открывая дверь наружу, зовет его по имени и идет с ним прогуляться без поводка. По местности, не уходя далеко. Хочется подышать свежим воздухом. Хочется проветрить мозги. Майн бежит вперед и Тобирама еле поспевает за ним следом, голова настолько тяжелая и ватная, что любое резкое движение дается с каким-то особым трудом. Его почему-то настолько сильно мутит, словно он заболел морской болезнью в открытом плаванье впервые в жизни. Ему настолько тошно, что почему-то хочется блевать, но дело далеко не в алкоголе. Хотя он бы все отдал, чтобы дело было именно в нем. Дело, к сожалению, в его головной коробке, дело где-то глубоко внутри, отчего сейчас выворачивает. Они возвращаются через час — Мадары все нет. Мадары нет, Тобирама не спешит узнать где он. Тобирама даже не пытается, если быть прямо очень честным. Тобирама мечется между желанием пойти лечь спать и напиться. Лечь спать все-таки берет свое, и Сенджу, отодвигая бутылку в сторону, с каменно-тяжелой головой плетётся в сторону спальни, закрывает на замок за собой дверь, падает на кровать прямо в одежде и на всякий случай ставит бутылку прямо у подножья кровати, прямо у воды, так чтобы наверняка — захочется пить или в итоге напиться, то выход есть всегда. Сон накрывает с головой почти сразу же и, что удивительно, именно сегодня вся его тревога, все его припадки как-то лояльно отступили на второй план и перестали проявлять себя по умолчанию. Он включает телефон перед тем как уснуть и ему сразу же приходит оповещение обо всех пропущенных вызовов от Данзо и других людей, кому он почему-то понадобился в двенадцать дня в свой выходной. Конан ему написала смс с настойчивой просьбой поиметь совесть и все-таки не забыть явиться на их корпоратив, который будет уже завтра. А еще у Мадары день рождения через два дня, и Тобирама даже уже решил, что именно ему подарит, но напоминание на своем телефоне все-таки поставил. И наконец-то он проваливается в свой заслуженный сон. Он понятия не имел, звонил ему кто-либо, приходил ли Мадара или нет, он просто открыл свои глаза в двенадцать ночи и первое, что увидел — это потолок, а после уже и телефон, который периодически то загорался, то потухал. Дом был погружен в полный мрак, что, спускаясь по лестнице, на пару секунду ему показалось, что он проснулся в их старом доме и всю эту новую жизнь он себе придумал, или она ему попросту приснилась. И если его еще вчера это привело бы в полнейший ужас, то сейчас, если бы в дом зашла его старая жизнь, ему было бы так насрать. Не потому что он не счастлив в новой, не потому что ему все равно. Нет. Потому что он не уверен, что новой жизни хорошо с ним и что все это того стоило. Он не уверен, что ему вообще стоит оставаться тут, не уверен, что стоит все также продолжать молчать и никаким образом не пытаться напомнить Мадаре о его прежней жизни. Данзо ведь прав: он просто урод, который то и дело, что вредит другим. Ему попросту надо успокоиться уже и уйти куда-нибудь. Пошел бы к Данзо, но даже ему он жизнь портить не хочет, он может только вредить, он бы скорее всего взял билет в один конец и просто-напросто куда-нибудь уехал. Тобирама спокойно проходит на кухню, держа бутылку в руках, берет стакан и наливает себе виски. Идет в сторону дивана в гостиной. Замечает тетрадь, которая валяется открытой на нем, с исписанной парой страниц. Берет ее в руки и, проводя взглядом по ней, опускается вниз от того, что ему стало как-то резко плохо. Почерк Мадары. Сны Мадары. Мысли Мадары. Воспоминания Мадары, про которые он ему так и не сказал. Расписанные на полтетради уже как месяц. А Мадара ничего ему не сказал. Ни слова. Ни одного ебанного слова про эти сны. Ни разу. Опять Он читает внимательно все, что Мадара написал. Перечитывает пару раз одни и те же предложения, чтобы лучше вникнуть. Усмехается. А после швыряет тетрадь в сторону стены и даже не смотрит, открытой она, в итоге, валяется на полу или нет. Нет сил даже злиться. Нет сил беситься, как-то реагировать. Желания нет тоже. Почему-то хочется смеяться. Не замечает, как залпом выпил уже два стакана, опираясь о барную стойку. Ему противно от того, что эта боль все еще в нем сидит и так сильно может выбить из привычного ритма жизни. Он такое слабое говно по сути. Смс приходит постоянно, и Тобирама все-таки решается посмотреть на одно из них.       «Тобирама, я умоляю тебя, пожалуйста, выслушай меня. Я правда не имел в виду это, давай ты просто приедешь завтра на корпоратив и мы спокойно обо всем поговорим вдвоём». Слышится, как открывается дверной замок, а лай собаки полностью отдается эхом в зарытом уже доме. Мадара просит собаку быть тише и уже хочет пройти дальше в сторону ванны, как замирает посреди прохода, увидев своего мужа в гостиной, сидящего и смотрящего на него. Тобирама разделся до низа. Придерживая свой костыль, Учиха молча смотрит на Сенджу и не говорит ни слова. Глаза в глаза. Тобирама подносит бокал прямо к губам и отпивает глоток, не отводя взгляда. Хочется, чтобы Мадара видел его сейчас такого, какой он есть, хочется понимания без лишних вопросов.       — Ты проснулся. — Учиха констатирует факт и получает в свою сторону кивок. Мадара удаляется в ванну и, помыв собаке лапы, возвращается обратно, садится рядом, почему-то чувствуя себя неловко. Тобирама просто смотрит на него, пьет и по-прежнему молчит. Он не говорит ни слова, ничего не спрашивает, никак не реагирует. Он просто смотрит прямо на него.       — С тобой все нормально? — Мадара переводит взгляд на бутылку, после на бокал и опять на Тобираму. Сенджу молчит. Тобирама даже не смотрит на него, отвернувшись в окно, и допивает уже третий бокал. Мадара хмурится.       — Ты меня слышишь? — он пытается ухватиться за плечо альбиноса, а потом вдруг вздрагивает и резко поворачивается назад, руками водит по дивану и резко вздрагивает от голоса со стороны Тобирамы.       — Дневник свой ищешь? — Сенджу спрашивает спокойно, не моргая смотря в темное окно, за которым горит фонарь. Мадара замирает, медленно переводит свой взгляд на Тобираму и уже хочет что-то сказать, как Тобирама продолжает:       — Он валяется у стены, если ты ищешь его, по крайней мере, я туда его бросил. Про твой сон, в котором ты занимаешься сексом с длинноволосым шатеном, я уже прочитал, можешь себя не утруждать рассказами, хотя, учитывая восемь страниц текста до того факта, что я слышу о том, что там написано впервые, да ещё и не от тебя — ты и не думал заморачиваться, — голос Тобирамы бесцветный. Он берет телефон в руки и отвечает Данзо согласием, после переводит взгляд на Мадару и смотрит на него спокойно. — Я утром уеду и меня не будет дома два дня, у меня будет корпоратив, у тебя будет достаточно времени до моего приезда, чтобы в очередной раз написать о ебле с другими в свой дневник. Пока меня не будет дома, не хочешь ли ты узнать почему тебе это снится? — слова даются слишком просто сейчас, Тобирама чувствует огромную яму внутри, чтобы хоть как-то реагировать сейчас на что-то.       — Когда я приеду домой после ночи с ненавистным тебе Данзо, у которого, к слову, завтра день рождения, мы отпразднуем твое, и я подарю тебе свой подарок, а после ты уже сам решишь: хочешь ты остаться или нет. Я тебя больше не держу. — голос лишен какой-либо интонации.       — Тобирама, я… Мне сказали… — Учиха пытается сказать хоть что-то, но и сам понимает, как это выглядит сейчас. Он облажался.       — Да, зато я теперь знаю в каких позах тебе больше нравится, когда тебя ебут и ебешь ты других мужчин, получая от этого удовольствие. — Тобирама выпивает залпом еще стакан и даже не морщится. — Но, — его губы дергаются в улыбке, — я скажу тебе прямо: мне настолько сейчас срать на это, на все, впрочем, даже на то, что ты ебешься во снах с другими, срать настолько, что я просто вместо того, чтобы сейчас закатить скандал или прочее говно сделать, скажу тебе одно… Мне уже давно все равно после двух ситуаций в нашей с тобой жизни. — он наконец поворачивается к Мадаре и смотрит на него впервые взглядом, каким никогда не смотрел до этого. — Я не держу тебя, ключи у тебя есть, ты можешь идти на все четыре стороны. Человек, с которым ты спишь во сне — мой брат, если хочешь, я могу дать адрес: в записной книжке есть, вторая полка в моем столе, черный блокнот, страница вторая. Хаширама Сенджу. Вам есть о чем поговорить — поверь мне. Деньги на такси возьми в кошельке. Если тебе хочется узнать правду, я расскажу тебе все. Если ты мне не веришь, там же номер моего психотерапевта Орочимару, или я сам лично тебе расскажу все, когда вернусь — решать тебе. Я не буду тебя держать тут и что-то от тебя требовать. Я слишком устал от этого. Ты и так слишком много сделал, поверь мне на слово.— Тобирама начинает искренне улыбаться, а вот Мадаре становится не очень смешно. Тобирама пьет еще, смотрит на свой телефон и ищет номер терапевта, пока пальцы периодически не попадают по клавишам: — Я не чудовище, я не держу тебя и не могу заставить остаться, если ты этого не хочешь. Я никогда не хотел этого, я просто хотел помочь тебе. Я не хотел чтобы так вышло. Я не могу принуждать тебя. Если ты мне не рассказал, значит я прав.       — Тобирама, послушай, я просто… Ты неправильно понял, я хотел сначала…       — Только ради Бога оставь меня одного, пожалуйста, я тебя очень прошу. — шепчет Тобирама и, сглатывая, ощущает, как к груди подступает что-то, отчего становится смешно. Безудержно смешно. Мадара резко встает и, поджимая губы, удаляется в сторону лестницы, не говоря больше ни слова, так и оставив дневник лежать у стены. Пальцы наконец набирают нужный номер, а на втором этаже слышится, как хлопнула дверь в спальню.       — Тобирама? Голос тихий, Тобирама улыбается и, прижимаясь к трубке ближе, выпивает еще, а после с прикрытыми глазами говорит следующее:       — Простите за столь поздний звонок, Орочимару. Я обдумал Ваши слова, скажите, я могу завтра днем к Вам прийти и попробовать поделиться тем, что Вы так хотели от меня услышать. Тобирама просидел до утра, так и не уснув. Мадара спал в своей спальне. Оба не пересеклись под утро. Тобирама заходит внутрь. Обводит каким-то пустым взглядом, в котором отсутствует интерес к чему-либо, по поверхности мебели и останавливается на протянутой руке Орочимару, смотрящего на него внимательно. Этим жестом он пытается внушить Сенджу, что тот несомненно в безопасности и принял абсолютно правильное решение, когда решился рассказать своему терапевту, что случилось на самом деле за все эти годы, и смог довериться ему хотя бы для того, чтобы начать свой рассказ. Тобирама небрежно снимает свое пальто и предстаёт перед ним в элегантном костюме, который он решил надеть на корпоратив. Голубая рубашка расстёгнута на пару пуговиц, но Сенджу становится почему-то настолько душно, что он расстеивает еще пару. Проходит, садится на свое место в кресле и видит, как Орочимару опускается следом в свое.       — Ну… я думаю, мы можем начать. — Орочимару поправляет свои очки и как обычно закидывает ногу на ногу, пока его пальцы переплетены в замок на одном из колен. Тобирама опускает локти на свои колени, соприкасается кончиком подбородка с пальцами, прижимается губами и молчит. За окном постепенно усиливается утренняя метель — к вечеру точно будет буря.       — И так, Тобирама, если Вы готовы рассказать мне свою истинную историю, то можете начинать. Скажите, что Вы совершили такого, что Вас так сильно мучает, что Вы наконец решили со мной поделиться этим. Тобирама молчит.       — Вы можете не начинать сразу, но я напомню Вам, что все, что Вы мне скажете останется только между нами и только в стенах моего дома. Я клянусь. Я просто хочу Вам помочь, но чтобы я мог это сделать, Вам надо быть со мной честным, Тобирама. Начинайте, когда настроитесь. Сенджу смотрит в окно, в глазах отражаются снежинки, которые медленно кружатся в воздухе и словно пропадают из поля зрения. Он думает о чем-то своем, а после, облизав приоткрытые губы, он начинает говорить:       — Меня зовут Тобирама Сенджу, мне тридцать. Я врач. — уголки губ на секунду замирают в нейтральной улыбке, а после он, пару раз сморгнув, медленно поворачивается к Орочимару и, смотря на него пристально, спокойно говорит:       — Я похитил человека, похоронив его заживо, придумал нам новую жизнь, не настаиваясь на возвращения его памяти… До этого у нас с ним были большие проблемы.Однажды он пытался.ладно это потом.в общем у нас с ним с детства что-то не заладилось, понимаете? Мы вроде и любили друг друга — но что то и не вышло.        — Я… ахаха, — шумный воздух вырывается изо рта, полностью сбивая дыхание. — Человека, — опять пауза, голос слишком тихий, чтобы расслышать с первого раза. Шумный выдох. Сердце болит. Болит. Болит. Оно бьется внутри так сильно, мам. — Убил, — искра, которая была в глазах перегорела, непрерывный взгляд прямо в стену перед собой. Кончики пальцев дрожат, засохшая кровь уже не липнет к одежде, хотя она и так в ней. — Я — монстр. Он выдыхает:       — И я убил пятерых. - Сенджу затихает на пару секунду, заходясь в немом плаче. Из открытых, пустых глаз начинает литься что-то прозрачное. — Я, — воздух болезненно бьет по легким. — чудовище... — Я понятия не имею, что мне со всем этим делать. — В окно с ужасным треском пробивается метель, холодная и пронизывающая. Уголки губ Тобирамы расплылись с широкой улыбке на все лицо.