Mine

Imagine Dragons — Believer

— Помнишь, я писал до этого о той самой шутке или иронии моей жизни? Ну про то, чего не смог озвучить ранее, я надеюсь, ты понимаешь, о чем я сейчас говорю. Так вот, в силу последних событий я все-таки скажу тебе, в чем мой вопрос или точнее теория заключается. Я все хочу понять, знаешь, прав я или нет: « Человек поймет тебя только в том случае, если переживет то же самое что и ты или окажется на твоем месте. Только тогда, когда он станет почти тобой и проживет то же самое что и ты. Все события переживет, прочувствует все эмоции, которые когда-то испытывал ты сам, трудности и счастливые моменты — испытает все это и вот тогда, по моему мнению, он тебя сможет полностью понять и принять.» Давай же проверим это вместе, Мадара? Как тебе такой вариант? Мы можем с тобой сделать ставку. Ты вот на что бы поставил? Я поставлю на: Прав я все-таки или нет.

***

First things first Мадара в который раз скользил взглядом по пришедшему сообщению с номера Данзо и в который раз не может определить для себя, какие эмоции испытывает из раза в раз:       — Я же сказал тебе тогда: если ты его не полюбишь в итоге или не захочешь, тут уже как-то отреагирую я. Пока ты во сне трахнешься непонятно с кем, посылаешь его, хотя мог с ним, я уже трахаю его. Ты опоздал, не пиши ему больше. Но что я ещё хочу сказать: я полностью согласен с тобой — видеть его и слышать, на данный момент лучше, чем любой секс. Спасибо за… Сотрудничество — это лишь форма тихого конфликта. В нем мы больше не нуждаемся. И никаких обид. После смотрит на фотографию, где отчетливо видно как Тобирама занимается сексом с другим человеком, и Мадара медленно закипает опять. Сначала хотелось разбить телефон, после понял, что разбивать телефон по сути глупо — телефон тут совершенно ни при чем. Второе желание было позвонить Данзо или ответить, ответить было много чего, но успокоившись понял, что на данный момент в вариации любого ответа выглядеть будет глупо он. Третье желание было написать или позвонить Тобираме и он даже набрал номер, в котором женский голос ему мило объяснил, что абонент его заблокировал. И почему-то Мадара был абсолютно уверен, что заблокировал его явно не Тобирама, который буквально еще пару часов назад хотел с ним поговорить и решить конфликт.       — Вот ты уебище, — с горькой улыбкой говорит Мадара в адрес Данзо по-особенному тихо, — после подходит к холодильнику на кухне Конан, берет себе бутылку водки и возвращается обратно. — Но ты молодец, — он усмехается и сжимает бокал сильнее, — хвалю. Надо же, как ты удобно выбрал-то случай, чтобы мне подговнить. Нет, он прекрасно понимал, что по сути Данзо ни в чем не виноват, надо дать им жить счастливо, ведь он сам этому поспособствовал, Тобирама решил послать все на три буквы и жить дальше, особенно после того, как увидел его сосущегося с Дейдарой — но лучше от этого не остановилось от слова совсем.       — Ты прав, Данзо, — усмехается Мадара, — сотрудничество тихая форма конфликта, и тебе очень не повезло, что я злопамятный… — он отпивает алкоголя еще и в очередной раз открывает эту прекрасную фотографию. Смотрит на нее минут пятнадцать и его взгляд полностью чернеет. Открывает графу сообщения и пишет Данзо:       — Сотрудничество — это лишь форма тихого конфликта. Никаких обид. И больше ничего не добавляет, сообщение доставлено. Он вспоминает их разговор когда-то:       — Слушай и запоминай, урод: ещё раз замахнёшься на меня — я сломаю твою руку так, что ты со всеми своими знаниями никогда её себе обратно не восстановишь. Дрочить на моего мужа нечем будет, — печальная улыбка. — А теперь, пошёл нахуй отсюда.       — И ты мало того, что замахнулся на меня, Данзо, — он мотает головой. — Ты замахнулся на мое, Данзо. Вот этого я тебе уже не прощу и не проглочу молча, как в прошлый раз. Тогда давно. Не надо было так делать, ой не надо.       — Воспользовался моим скудным положением и его, и не прогадал, молодец, — он усмехается и взгляд становится тяжелым. Ведь по сути, они оба были от него зависимы пока что. Пока что, пока каждое движение Мадары отдавало в его мозговые рецепторы ужасной болью, и он улыбался, про себя смотря на самодовольный вид Данзо. Он максимально будет делать при нём вид больного человека, и любое изменение в его здоровье будет покрыто для него тайной. Пока что он будет играть по его правилам, пока что так надо. Пока он не встал на ноги, а он встанет, чего бы ему это не стоило — он был уязвим, и малейший конфликт или ещё что-то сроду этого могло действительно, минимум, замедлить его восстановление, а максимум — вставало боком его жизни. Когда Тобирамы не будет рядом, Мадара это прекрасно понимал, Тобирама не сможет находиться с ним круглосуточно, а без него он ничего не сможет сделать — не сможет без вреда себе противостоять Данзо. Но это пока что, пока он улыбается Данзо и благодарит всех богов за то, что оставили ему холодный рассудок и просчёт наперед. Он благодарит богов за свой характер и смекалку. Он будет прогибаться, он будет хавать любое дерьмо, не будет конфликтовать и жаловаться, пока не встанет на ноги и они не уедут отсюда. Но вот когда он встанет, единственное, что сказанное Данзо останется в его пожеланиях, так это быть осторожным и таким же умным, держать планку и играть в их немую игру вперемешку с лицемерием, потому что когда он встанет… Нет, не сейчас, и даже не сразу, может через месяц, может через пару, а может и через год, когда все уляжется, и никто не будет ожидать никакого от него удара, Данзо успокоится и спишет его со счетов. Вот тогда он придет. Он придёт и разъебёт его, когда ему будет это выгодно. Мадара широко улыбается, а после тише добавляет.       — Я тебя разъебу. — улыбка становится широкой, Мадара пьет еще больше. Вытирает губы ладонью и откидывает на спинку стула. Говорит в пустоту. — Меня-то он любит, я знаю это, а вот про тебя я что-то не уверен. И поэтому ты заранее проиграл.       — Спасибо за отличную мотивацию, конечно, но, ты и понятия не имеешь куда ты влез и с кем ты начал войну. Ты понятия не имеешь, что я за человек, Шимура. — Мадара начинает с горечью смеяться. — И на что я пойду, чтобы тебя раздавить. Готовь могилу.Я верну тебе все, умножая на два. Хочешь играть грязно — я буду играть грязно тоже. Потому что не надо лезть к чужим мужьям, сука ты такая. Даже если у чужих мужей тяжелый период. Даже если чужие мужья — стали на секунду свободными.

***

Данзо на утро просыпается позже Тобирамы, которого не замечает в своей кровати, и немного хмурится, но поворачивая голову в сторону кухни, видит там свет и с облегчением выдыхает — не ушел. Хотя мог уйти сразу же и сделать вид, что ничего не было, но не ушел — значит, по крайней мере, не жалеет. Наверное. Проверить все-таки стоит, на всякий случай, чтобы им обоим было спокойней. Данзо берет в руки свой телефон и просматривая пропущенные вызовы, массу сообщений поздравительных, наконец натыкается на сообщение от Мадары и подолгу смотрит на него. Усмехается — Война, значит, ну хорошо, он не против повоевать. Глупо было думать, что Мадара спокойно отойдет в сторонку и будет ничего не делать. Ничего — он готов. По крайней мере множество козырей у него в рукаве есть, и если Мадара думает, что своими стараниями вернет все на привычные круги — как же он ошибается. Он готовился для этого столько лет, Мадара понятиям не имеет, с кем хочет начать войну. Но, если он так хочет — да пожалуйста. Потом только не ной. У него был отличный учитель, тот самый, из-за которого все это и произошло, и этот Учиха всерьез думает, что если бы противостоял Тобираме — вышел бы победителем? Смешной такой и чертовски глупый. Данзо встает, идет в сторону ванны, моется и наконец заходит на кухню, где Тобирама уже приготовил кофе и курит в вытяжку. Читает какую-то газету и наконец поднимает на Данзо свой взгляд.       — Доброе утро, — спокойно говорит Сенджу, сидя в одежде Данзо, — я позаимствовал твои вещи, надеюсь ты не против. Мои были грязные, в стирку закинул. Выпей кофе, оно уже стынет.       — Доброе, — Данзо улыбается и садится напротив, — нет, я не против и спасибо, очень мило с твоей стороны. Тобирама кивает и докуривая, выкидывает бенчик в окно.       — По поводу вчера, — осторожно говорит Данзо, — я пойму, если ты сейчас уйдешь и не захочешь поднимать эту тему, но я просто хочу сказать, что мне было хорошо с тобой. Я хочу предложить тебе быть вместе и жить вместе, ну не сразу, но… Нет, ну если ты хочешь. В общем, я все понимаю, если ты…       — О чем ты? — Тобирама его перебивает и откладывает газету в сторону, смотрит удивленно. Он что сейчас делает вид, что ничего не было? — проносится тревожная и унылая мысль в голове Шимуры, но Тобирама сразу же добавляет следующее:       — Данзо, — его голос спокойный и даже мягкий, — во-первых, я не был настолько пьян, чтобы сейчас списывать наш с тобой секс на мое алкогольное опьянение, я не такой мудак, как некоторые, — он горько усмехается, — мне было хреново — да, но не от алкоголя. Я занимался сексом с тобой по собственной воле. Во-вторых, я не собираюсь от тебя никуда уходить, это был мой выбор и я свой выбор уважаю. Я хочу попробовать жить по-другому, хочу попробовать с тобой начать все сначала, хочу полюбить тебя так же, как и ты меня, и если ты готов стараться со мной, как ты мне вчера и сказал — тогда не говори таких глупых вещей, — он заканчивает свой монолог и отпивает кофе. Данзо сначала не верит своим ушам, и моргая пару раз, пытается понять — спит он еще или нет.       — Нет, Данзо, ты не ослышался, — Тобирама упирается щекой о свой локоть, мешая ложкой сахар, — я говорю тебе «да», — смотрит внимательно и сам улыбается в ответ улыбавшемуся от счастья Данзо. — Давай попробуем.       — Я… — Данзо запинается и отводит взгляд, сердце колотится, а за окном тем временем падают снежинки в тон волосам Тобирамы.       — С днем рождения, Шимура. Надеюсь, тебе понравился мой подарок. — Тобирама закусывает губу и его тон под конец спадает на пару тонов ниже. Данзо заливается краской, после собирается с духом и отвечает ему в тон тоже, заигрывая: — Понравился, надеюсь и тебе мой тоже.       — О да, — тянет первую букву Тобирама и переводит взгляд в окно. — Предлагаю пойти позавтракать и обсудить пару деталей, так сказать бытовых, да и мышь у тебя в холодильнике повесилась. Поэтому собирайся. Данзо кивает и удаляется в гостиную, пока Тобирама смотрит в окно.       — Неужели ты и правда решил начать все сначала? — Сай смотрит на него внимательно сидя напротив. — Я тебя не совсем понимаю сейчас просто.       — Что тебя смущает? — Тобирама переводит на него свой взгляд и Сая бросает в дрожь. Этот взгляд, он стал другим. На него смотрит уже другой Тобирама, не тот, что обычно, а тот самый: с черными белками, который смотрел когда-то и на самого Тобираму.       — Меня смущает твое состояние, — Сай резко отодвигается от него. — Ты не совсем здоров, ты это понимаешь? Тобирама смеется так звонко, а после замолкает резко и, поднимая свою бровь, отвечает сухо:       — Мое состояние тебя и меня смущать должно было давно, теперь оно лично меня не смущает ни капли, и оно меня будет смущать еще меньше, когда я разберусь и с тобой, — он указывает пальцем на Сая, а вскоре и на всех других, — я выкину вас всех из своей головы нахрен, потому что, кладя руку на сердце, от вас никакой пользы.       — Тобирама, — Сай говорит с нажимом. — Я — это ты, все они — тоже ты. Кого ты выкинуть собираешься и зачем?       — Нет мой дорогой, покойник, я — это я, а вы — мое больное воображение на фоне моего психологического дерьма, в котором я жил последние два года и вот вчера принял решение вылезть. — Тобирама улыбается, — ибо чем дольше я нахожусь в нем — тем больше я схожу с ума, ни мне оно не надо, ни ему, ни кому-либо другому, и мы в этом убедились. Все это дерьмо того не стоит, и поэтому вместо того, чтобы читать сейчас мне морали лучше помоги мне, а не еби мозги. Как ты и сказал — ты давно сдох и меня никогда не знал, поэтому не неси мне сейчас этот бред. Сай поджимает губы и обиженно уходит. — Надо же, какие мы нежные, — фыркает Сенджу, — и это только начало, — он кричит вслед Саю, — я наведу тут порядок и в себе, и в других. Все приняли за должное мою едущую крышу почему-то, пора заканчивать уже этот цирк. Потому что никто больше не стоит того, что я себя в итоге потерял. Поэтому будем возвращаться обратно. И возвращать всем все рикошетом.

***

Изуна просыпается утром с тяжелой головой что после нового года, что и сейчас, из-за возникших трудностей он находил выход исключительно в алкоголе, потому что элементарно от всего уже устал. Тяжело было играть двойную жизнь, тяжело было вообще играть, когда ты вообще никогда до этого не играл и был по сути милым и лучезарным человеком, которому никогда это было не надо. Бороться за свою жизнь, бороться за свое здоровье, бороться за самого себя. Ему жаль, что так вышло, ведь все могло быть так хорошо, они все были так счастливы, а теперь же.Изуна знает, что как только он выйдет отсюда, он начнет возвращать рикошетом всем все, кто повлиял на то, что он оказался здесь, кто повлиял на то, что его брат умер. И ему ни капли не жаль. Никого не жаль. Он долго пытался понять как относится к Тобираме, ведь он любил его всю жизнь, в какой-то степени боготворил как и своего брата, а в итоге с ним так поступили так еще и посмели просить прощение. Сначала Изуна испытывал ужасную обиду за то, что Тобирама отстранился от него — ведь они всегда были вместе как и с Мадарой, и когда ты в один период жизни лишаешься по сути сразу двоих самых близких людей, твоя обида медленно перерастает в злость. The way that things have been, oh-ooh Злость тоже особо долго не держится внутри, она или гаснет, или же преображается в другое чувство, более сильное, но и это происходит не сразу. Изуна злился на себя в первую очередь, что уехал тогда в тот день и не остался с братом, не мог себя простить за это, поэтому и видел его везде и пытался убедить себя в том, что тот жив. После он злился и на Мадару, который оставил его одного, в то время, когда Изуна к этому совершенно не готов. Потом он злился на Обито с Какаши, которые вместо того, чтобы ему помочь справиться с утратой запихнули его в дурдом, злился и на Шисуи, на единственного лучшего друга, который тупо бросил его как только узнал о том, что Изуна невменяем. Хотя он никогда не был невменяем. Он ужасно злился на Хашираму, который оказался полнейшим мудаком без какой-либо морали, так в придачу еще успел заделать ребенка и пожить нормально, слава богу что попал сюда же — хоть в чем-то справедливость существует. А после он злился и на Тобираму за все, что тот сделал. И злость к Тобираме на почве любви к нему переросла в настоящую ярость.Как он мог? Почему он так сделал? Изуна долго сидел и думал по поводу этого, что по сути в этом была и его вина, не смог справиться со своей яростью все равно. Она только усиливалась с каждым днем и вскоре он стал винить в смерти брата Тобираму. Тот его оперировал — тот его потерял. Он виноват. Он во всем виноват. Из-за Тобирамы он потерял своего брата — он в этом уверен. И если виноват Тобирама — то он будет первым, кого Изуна раздавит. За все раздавит, чтобы Тобирама приполз к нему и умолял его простить. Чтобы не мог жить без него больше. Но сначала Тобирама будет наказан — за все жестко наказан — так Изуна хотел. Иногда ему хотелось его убить скорее от обиды, чем от ненависти, но, он прекрасно понимал, что не сможет этого сделать, ведь на него сразу же падут подозрения в случае чего. Прибавим еще к подозрениям его увлекательную историю с психушкой, и картина сложится для любого следователя сразу. Он не хотел этого и вероятно до конца не хочет. На новый год он звонил ему, хотел поговорить, хотел понять, что же чувствует к нему. Голос Тобирамы тогда заставил засосать под ложечкой и Изуна на какой-то момент поймал себя на мысли, что все еще любит его, он услышал голос и понял, как же он скучает где-то в глубине души и перед глазами пролетели все счастливые моменты всей их жизни тогда. На секунду фильтр воспоминаний остановился на их сексе, который был просто бешеным и пропитанным любовью друг к другу, и Изуна уже хотел извиниться за то, что тогда его не выслушал, но услышав какой-то незнакомый смех на заднем фоне впал в настоящее бешенство. Он не сдержался и сказал, во что в глубине души сам еще не понял — верит он или нет. Он откладывал следствие, потому что боялся. Он боялся убедиться в одной из своих абсурдных мыслей о том, что все это время Мадара был жив и Тобирама его тупо где-то запер или, что еще хуже, убил. Ну не мог же Мадара, не знаю, впасть в кому или лишиться памяти и ничего не помнить, жить с Тобирамой под одной крышей как ни в чем не бывало. Зачем это Тобираме? Да и в таком случае, получается об этом знала если не вся, то хотя бы половина больницы. Это же абсурд, причем больной на голову — абсурд. Так не бывает — так не может быть. Он слишком хорошо знает Тобираму — тот бы никогда так не сделал, тем более с Мадарой, ладно бы еще с ним, он любил его, но брат его тут причем? Не больной же он на голову урод, который любил всю жизнь его брата и встречался с ним, страдая от нераздельной любви? Точно это не о Тобираме. Но Изуна все-таки боялся, потому что, если он узнает, что оказался прав в этом абсурде — он убьет его, не думая. За все — за предательство, за вранье и за всю эту боль, что принесли Изуне его действия. Если Мадара жив, он не знает, как тот на это отреагирует. Он боялся себя, потому что понимал, что если окажется прав, не дай боже он не сможет жить тоже — убив последнего любимого когда-то человека, он умрет и окончательно сам, и больше никто ему не поможет. А тем временем Ибики Морино начинает следствие под строгой конфиденциальностью. Изуна улыбается. Second things second Цунаде, смотря на поникшее состояние Изуны, предложила ему начать выезжать за пределы больницы — тем самым готовясь морально к выписке, которая в скором времени должна произойти. Итого, мы имеем четверых людей, поголовно связанных друг другом, каждый из которых готов начать свою игру друг с другом и вернуть рикошетом все то, что они друг другу сделали. У каждого своя правда, своя мораль и принципы. У каждого своя обида, у каждого своя цель, своя мотивация. Все они ужасно разные, но в тоже время очень похожи между собой. И как вы думаете чем? Я намекну вам, первое слово — это боль, а дальше вы уже припишите сами в этот список то, что вам больше нравится. Мы лишь можем сделать ставки, дамы и господа, на своих любимчиков, и наблюдать за прикрытой завесой невидимости за ними дальше. Молча. Это их жизнь, у каждого своя история и свой в ней финал — который мы можем лишь смиренно ожидать вместе с вами.

***

Хаширама вернулся в клинику с особым нежеланием после того, как провел праздник в кругу семьи и кажется начал больше ценить и дружбу и свою семью, все люди из которых ни разу его не упрекнули за его поведение ранее, а лишь делали вид прилежной семьи все вместе. Когда все хорошо и тебе рады — никуда уходить больше и не хочется. Хочется остаться. Но, к сожалению, за все хорошее и милое, исходя из договора с клиникой, Хашираме надо было вернуться в принудительном порядке и он вернулся. Сначала отказался ходить на группы и весь январь провел встречаясь исключительно с Цунаде на индивидуальные консультации. Женщина пыталась убедить Сенджу, что то, что было в тот день, исключительно побочный эффект принятия медикаментов его и проблем внутри. Цунаде говорила убедительно — Хаширама все равно не верил. Часто вечерами он видел Мадару в коридорах, но подойти к нему боялся, сказать об этом тоже кому-либо уже боялся, исходя из горького опыта ранее и поэтому молчал. Зрение его значительно упало, следовательно, Хаширама и не знал, что видел никакого не Мадару, а Изуну, который по приколу издевался над ним дальше. Часто получал вечерами записки и свято верил в то, что это Мадара ему их пишет — не важно с того света или он находится тут — но пишет. Иногда радовался им, иногда впадал в прострацию и выкидывал их в урну, не получалось справиться с эмоциями. Таблетки начали действовать к концу января, когда Хаширама стал опять вялым, а после агрессивным от того, что пить ему нельзя. Цунаде увеличила дозу и принудительно с помощью санитаров отвела его все-таки в группу, с которой Хаширама до этого с позором сбежал. Ему были там рады — он им нет. Мито вместе с дочерью и Минато стали навещать его, ведь ребенку надо видеть отца, чтобы попросту его не забыть. Разрешали держать дочь на руках только под присмотром врачей, от чего неловко становилось всем — ну, а что поделать. Маленькая Сакура часто обнимала своими пухленькими ручками папу за шею, а Хаширама плача обнимал ее в ответ и говорил ей о том, что все будет хорошо. Мито плакала вместе с ним. Она отказалась от идеи о разводе после разговора с Минато и Кушиной и обнимая Хашираму на прощание, говорила, что они со всем справятся. Don't you tell me what you think that I can be Хаширама попросил Минато вернуться в его компанию и заменить его, так как понимал, что понятия не имеет, когда выйдет отсюда. Минато долго хмурился, сначала отказал, но от просьб и предложенной взамен суммы все-таки позвонил Обито и объяснил ситуацию, попросив его понять. Обито после этого потерял в Минато какое-либо уважение и почти высказал ему все, но его остановил Какаши, который молча выхватил у него телефон и нажал на кнопку отбоя.       — Слабак, — выплевывает Учиха, — опять побежал к этому мудаку как собака, спасать несчастного! Да мне насрать, Какаши, что Хаширама в дурке, у нас Изуна там уже два года и ничего! Какаши смотрел с укором и просил успокоиться. Они справятся вдвоем. Всегда справлялись и сейчас справятся, всему всегда есть замена если так нужно, они и Минато найдут. Новый год, так вышло, что именно из-за Минато у них прошел с Какаши в офисе на работе, там они и напились, там они и занимались сексом прямо в кабинете, там же и ужинали. Работа стала их вторым домом. Январь выдался для всех каким-то насыщенным, но в тоже время тягучим и медленным. Снежинки падали и ветер задувал по-прежнему. Только… .кто-то себя чувствовал комфортно и тепло в это холодное время года. Данзо с Тобирамой после того дня вернулись к Тобираме домой и там остались во время недели их отпуска в доме. Данзо, обговорив пару моментов, решил половину вещей перевести в дом Тобирамы, половину вещей Тобирамы в свой — чтобы жить на два дома. За собакой в случае их отсутствия, когда им придётся оставаться после ночных в центре столицы — присматривала служанка, которую за дополнительную плату попросили об услуге. Девушка не отказала. Сначала было как-то непривычно внезапно полностью менять свою жизнь. Для Тобирамы начать жить с кем-то новым и чуждым тебе, для Данзо и вовсе с кем-то жить. Тот самое первое время притирки друг к другу, хотя за столько лет странно было узнавать друг друга заново, когда уже казалось — узнавать больше было некуда. Данзо не знал, что Тобирама часто встает за пару часов до работы и предпочитает посидеть в тишине в своем кабинете. Часто перед сном читает книгу всегда в наушниках, в которых играет рок, пишет отчеты по работе тоже под музыку, по сути все делает с музыкальным сопровождением, даже если на работу в пять, никогда не обедает, только изредка завтракает, в основном черным кофе с шоколадом и сигаретой и ужинает, а еще старается засыпать рано, ибо часто устает, иногда и вовсе не спит. Его мучает бессонница, болит шея и проблемы со спиной, что он так старался решить с тренером тогда — не вышло. Имеет отвращение к любого рода неприятным запахам, стирает вещи по пять раз на день, моется два раза в день, а то и три и волосы в том числе, имеет пункт на чистоте когда не пьет как свинья, а когда напивается, начинает делать уборку, что очень веселит Данзо и он, отнимая у него тряпку, ведет его в кровать — секс лучше, чем уборка. Тобирама не знал, что Данзо наоборот не особо любит ужинать, предпочитает плотно обедать, ибо у него слабый желудок. Любит ложиться поздно, и встает впритык. Данзо любит смотреть фильмы перед сном и всегда досматривает их до конца. Если читает книги, то в основном под классику. Моется раз в день ибо сушит кожу, любит запахи, особенно Тобирамы и прочие. Имеет проблему со спиной также, часто у него руки болят от многочисленных машинальный действий на работе, если что-то болит, сразу пьет обезболивающее, уборку делает два раза в неделю, а кофе пьет и вовсе с молоком. Спит как убитый в основном, хотя кошмары из-за работы мучают часто. И иногда даже рисует на полях листов, когда пишет отчеты по работе. Любит смотреть на камин — огонь его успокаивает, любит слушать дождь, любит вечерами гулять после работы и вообще любит ходить пешком. Они оба отдают предпочтение красному сухому вину за ужином, кофе на завтрак, оба курят сигареты и любят смотреть на воду. Оба любят гулять с собакой и обсуждать какие-то забавные моменты с работы, смеясь. Они оба любят напиваться немного и петь песни. Оба чертовски эмоциональны, и никто из них не знает кто эмоциональней из них, но при этом большинство времени они выглядят спокойно на людях и их можно назвать поверхностными и бесчувственными людьми. Оба со стороны скупы на эмоции, отчего их часто называют черствыми и безэмоциональными. Только те, другие, они не знают, насколько Данзо и Тобирама могут быть эмоциональны в постели или между с собой в какой-то ссоре. Оба любят свежую мяту и базилик, который часто Данзо добавляет в готовку, когда Тобирама ленится. Оба любят лениться и ничего не делать, когда устают, и отдают предпочтение еде на вынос. Оба любят спать на жестком, оба любят снег. Оба любят одеваться просто, но со вкусом, в основном отдают предпочтение классике или же спортивной одежде, оба особо не заморачиваются на моде, предпочитают комфорт. Им обоим практически не интересно с другими людьми, ибо те от них слишком сильно отличаются — считают их примитивными. Оба любят свою работу и отдают туда свою душу и мысли. Они оба любят тепло и целовать друг друга, поцелуи как-то сближают. Оба любят рассказывать о каких-то моментах жизни, хотя практически всегда это дается с трудом. Они оба привыкли много анализировать, всех и особенно себя, замечать мельчайшие детали и сами не знают, хорошо это или же плохо. Смогли прийти к общему соглашению спустя пару недель и подстроиться друг под друга, ведь если и начинать что-то с самого начала, так это с уважения интересов друг друга и друг к другу. Компромисс. а кто-то себя чувствовал безумно холодно. Январь для Мадары прошел в многочисленных тренировках для восстановления, которые начинались с раннего утра и заканчивались вечером. Пару раз в неделю Мадара ездил на те самые занятия для подготовки в институт, где проводил почти полдня и вечерами, когда Конан была дома или Нагато, проводил вместе с ними. Когда же никого не было в силу ночных смен Мадара разбавлял свое одиночество кошкой. Телефон больше не трещал, оповещая владельца о принятых или пропущенных вызовах, экран не расцветал от входящих сообщений, которые заполоняли все свободное место своим количеством. Телефон затих. И это было непривычно. Мадара постепенно, по рекомендации врача перенял для себя новую привычку: вне зависимости от погодных условий, идти утром на прогулку, как если бы у него была бы собака, только без нее. У Мадары была кошка и поэтому — он брал черный комочек с собой. Маленькое животное в силу своего возраста помещалось в область между грудной клеткой и пальто, пока Мадара придерживал ее одной рукой за курткой, пока другой все еще держал несчастный костыль. Почему-то гулять самому не особо хотелось порой, кошка была самым лучшим собеседником. Ну и греет в области сердца приятно. Животное ему вообще приносило какую-то странную радость. Начиная с того, что спустя две недели привыкания друг к другу — оно начало ходить за ним буквально по пятам и мяукать, спать на нем, особенно на животе, свернувшись калачиком, так еще и вылизывала его лицо каждое утро, чтобы он наконец проснулся. Заканчивая тем, что Мадаре просто приносило какое-то спокойствие и умиротворение наблюдать за тем, как черный комок спит, уткнувшись своей милой мордочкой в волнистую шерсть, которая наконец начала по природному завиваться. Кошмары снились с какой-то особенной периодичностью, но, на странность, поубавились как только Мадара съехал с того дома и полностью изолировался от общения с Тобирамой, ну а вскоре и он от него. Оставалась какая-то странная злость, обида от того инцидента с Данзо, но все это перекрывала огромная усталость, которая постепенно смешивалась, словно краски с водой, с обычной апатией из-за своего состояния здоровья. Часто накрывало. Особенно, когда ты вроде как чувствуешь себя даже хорошо, несмотря на костыль, даже начинаешь верить в то, что боли с периодичностью своего появления отошли на второй план или вовсе пропали, как они начинают накатывать с новой силой и полностью делить твое тело на какие-то куски. Обезболивающие вяло помогают в такие моменты, когда твою поясницу выворачивает наизнанку, словно кто-то их штырем переворачивает с ощущением вперемешку — будто их изнутри жрут черви. Холод и острая боль разносится по позвоночнику, доходит до шеи, заставляя интенсивно ее сжимать рукой от ужасного дискомфорта, а после начинают болеть и руки в том числе. Особенно грудная клетка, ключицы и все это переходит в ноги. В такие моменты хочется выть. Терпеть каждый раз нужно мужество и сила воли, но когда тебя из раза в раз добивает боль, в какой-то момент у тебя попросту пропадает желание даже выть. Ты просто молча сидишь и думаешь о том, когда это закончится. Но пока еще не задаешься вопросом — зачем. Со своими врачом они перешли к внутривенному лечению и теперь Мадару три раза в неделю ожидали не только нагрузки, а еще — иглотерапия, а после около тридцати уколов в позвоночник, шею и руки тремя разными аппаратами в промежуток в три секунды от укола к уколу. И того девяносто за неделю — курс в два месяца. По словам врача — должно было стать лучше. Должно. Сасори выслушал жалобы Мадары в один из вечеров, настолько забеспокоился, что удивило всех, что в ту же минуту позвонил своей бабке и попросил Мадару взять к себе на лечение без очереди. Такая щедрость была неожиданностью для всех. В больницу или возила Конан, или даже сам Сасори, когда у него был выходной, или же Мадара ездил сам. В совершенно другую, не ту, в которой он мог пересечься с Данзо или Тобирамой. Было непривычно контактировать с кем-то новым и сразу же раздеваться перед этим человеком до нижнего белья. Непривычно было раздеваться перед женщиной, пока в нужные для врача точки на теле Мадары входили иглы. Наконечники игл забавно торчали, покрытые медью, пока он скрещивал руки под своим взором и наконец утыкался туда лбом, чтобы шея лежала прямо. Чие ставила таймер каждый раз на двадцать минут, накрывая его какой-то белой марлей для сохранения тепла тела, пока ее помощница, девушка по имени Мацури со скромной улыбкой приносила ампулы и ставила все необходимое на стол с подносом, пока Мадара лежал с закрытыми глазами. Пару раз она засматривалась на телосложение мужчины, немного отводила смущенный взгляд и пару раз сделала комплимент, касаемо его длинных и плотных волос.       — У вас очень красивые волосы, — она смущенно отводит взгляд и берет в руки очередную коробочку с лекарством, пока Мадара поворачивает к ней голову лежа. — Девушки, наверное, вам завидуют. Не то, что у меня короткие и тонкие. — На губах у нее легкая улыбка и она набирает шприцом содержимой из стекляшки. Мадара невольно отводит взгляд в сторону и говорит немного с насмешкой:       — Если честно — мешают, я часто думаю о том, чтобы их срезать, но вместо этого заправляю в хвост, чтобы не мешали. Но поверьте, ничего в них завидного нет. Я не срезаю, потому что Тобирама когда-то сказал, что это — красиво.       — Зря вы так, — девушка досадливо выдыхает, — все вы мужчины такие. Мадара лишь неловко улыбается и слыша приближающие шаги своего лечащего врача, ложится обратно на кушетку и готовится к следующему.       — Готов? — Чие спрашивает спокойным тоном. Вытаскивает иглы и после растирает его спину спиртом, передавая иглы своей помощнице. Мадара кивает. Женщина усмехается, — ну тогда если готов — приступим, будет больно — можешь кричать, плакать, матом ругаться, данный феномен в моем кабинете норма, в твоем случае особенно. Легко — не будет. Будет больно. Будет ужасно больно — ты даже не представляешь пока насколько. Мадару задевают эти слова, словно ему плюют в лицо и он лишь пожимая губы, выдает тихо: Обойдусь. Я мужик — и я не собираюсь ни рыдать, ни орать, ни чего-либо еще, — голос сочится каким-то пренебрежением и он утыкается лбом в свои руки.       — Смело, — она наконец подносит шприц к нужной точке около первого позвонка и.       — Раз. Мадара сжимает пальцами простынь на кушетке.       — Двенадцать Он сглатывает.       — Двадцать восемь Когда игла входит в его поясницу его бьет дрожь от боли, но он лишь выдыхает. После тридцатого раза немного кружится голова и мутит, первые пятнадцать минут. После он встает, одевается с помощью медсестры и уходит под спокойный взгляд врача, которая прощается с ним до следующего раза. На первый день немного болит, но на второй день становится значительно и Мадара радуется как ребенок, наивно полагая, что так будет каждый раз и он моментально пойдет на поправку. Но он пока еще не знает — как сильно он ошибается в своей радости и какой ад ему предстоит пережить. К ночи всегда становится хуже, словно поясницу начинает выворачивать наизнанку и любое движение отдает каким-то непонятным холодом, который расползается по телу и скользяще достигает сознание. Мадара первую ночь не спит. От приступа боли первая мысль, которая приходит в голову, так это Позвонить или написать Тобираме. Он берет в руки телефон, долго смотрит на него, но откладывает лишь в сторону. Не сегодня. Кошка лежит свернувшись в клубок в углу, он водит по ее шерсти пальцами и наконец проваливается в тревожный сон. Открывая свои глаза во сне, первое, что он видит, так это тот самый дом, который ему показывал Тобирама, ныне заброшенный, но во сне от дома слышатся приятные запахи в воздухе и кто-то его громко зовет. Машет рукой. Мадара приближается ближе к дому и щурит глаза. Во сне слишком ярко светит солнце и первого, кого он видит — это молодая женщина с длинными темными волосами, которые достигают ей до пояса и рядом с ней стоит маленький, такой же темноволосый мальчик, который резко отстраняется от нее, но все держа за руку машет ему рукой. I was broken from a young age       — Солнышко, иди в дом! — женщина нежно улыбается и поворачиваясь куда-то в сторону, кивает. Мадара стоит как вкопанный посреди поляны, а после сам того не понимая, спрашивает:       — Мама?

***

Ибики связывается с Изуной через месяц и ровным тоном говорит, что пока ему необходимы все документы, касаемо брата заказчика на руки. Изуна лишь поджимает губы и думает, как бы их достать. Половина документов остались в офисе брата, половина осталась в больнице у Тобирамы, которые он так никому и не выдал. Некоторые из выписки счетов и копий паспорта хранились у Хаширамы, но во всех трех случаях, Изуна не мог пока никаким образом появится и просто так потребовать документы себе. У него сохранились старые копии на электронной почте, когда Мадара как-то попросил брата бронировать билеты в очередной отпуск, чтобы сделать Хашираме подарок. С этого он и начнет. Обито просыпается от утреннего звонка, на что ему Изуна веселым тоном говорит, что очень бы хотел, чтобы ему все-таки вернули его компьютер, который Какаши однажды все-таки забрал на всякий случай. Понимал, что младший брат покойного Мадары может натворить глупостей, но, сидя дома и сканируя взглядом все входящие и выходящие письма — так ничего и не нашел. Ни Обито, ни Какаши не знали, что у Изуны есть другая, новая почта, которую он создал как раз для этого дела и все документы хранились в резервной копии диска, который был засекречен двойной защитой данных. После долгих колебаний и убеждений Изуны в том, что ему нужен его компьютер для того, чтобы смотреть сериалы — обещают привести через пару дней, как на работе дел из-за внезапного ухода Минато станет меньше. Хаширама по возращению в больницу ведет себя более спокойно. Про звонки от Мадары больше не говорит, не потому что не верит в то, что ему по сути звонили с того света, а потому что звонков больше не было. Январь протекает многогранно для каждого. У кого-то он протекает в волнении, когда в очередной раз становится крайне напряжено скрывать правду от некогда близких людей, которые, несмотря на твое отношение к ним, — все еще беспокоятся о тебе. У кого-то январь протекает дома с сыном и своими пациентами, которые приходят в назначенное им время и каждый продолжает рассказывать свою историю жизни, иногда перенимая коробку с бумажными салфетками, и сморкаясь в них, продолжают свой рассказ. У кого-то январь протекает полностью в работе и семье, когда ты изо дня в день смотришь на огромное количество бумаг и думаешь — с чего бы тебе начать. После тебе звонит твоя жена и рассказывает, как у твоего сына прошел первый день в ясельках. А после работы ты заезжаешь к жене лучшего друга и слушаешь ее рассказы о своем состоянии здоровья. У кого-то январь прошел со знакомства друг с другом и полнейшим от отказом от привычных, устоявшихся ценностей до этого самого месяца. Прошел с лечением и разбором первой, самой детской травмы, прогноза о проработке которой — пока нет. Прошел январь с постоянной борьбы с самим собой и поддержке нового партнера тебя в этом. У кого-то январь прошел в новом доме и на работе, на которую пока ездишь с некой опаской, вдруг пока тебя нет рядом — что-то резко изменится и все, что ты делал до этого момента, потерпит крах в очередной раз, и ты опять окажешь в дураках. Январь проходит в разговорах на кухне и иногда наблюдением того, как твой партнер зависает и говорит с собой в спальне, пока ты готовишь ужин. У кого-то январь прошел в работе, в новых пациентах в различных сферах деятельности и звонков одному человеку, который трубку так и не взял ни разу. А у кого-то январь прошел крайне тяжело. Прошел в постоянных кошмарах, в попытках встать на ноги и борьбе с внутренней злостью на самого себя и на человека, телефон которого до сих пор заблокирован. Январь у этого человека прошел в попытках стерпеть боль, каждый раз, когда лекарство входит в костную ткань и ты, надевая наушники, чтобы изолироваться, молча терпишь боль. Январь прошел за книгами, январь прошел за выпивкой вечерами с Конан и ее мужем, которые слушают тебя и делятся своими мыслями и новостями. Жизнь течет своим чередом и начинается. Февраль. В этом зимнем месяце день рождения выпадает сразу у троих — У Изуны и Обито, которые родились в один день, и, конечно же, у Тобирамы. И каждый отпразднует его по-своему.

***

Февраль у Мадары начинается с очередного странного сна, который обрывками начинает возвращать его в далекое прошлое, в котором он путается и пока ничего не понимает.       — Ма. — звуки куда-то пропадают и его словно начинает что-то засасывать…       — Вы с Тобирамой опять испачкались вдвоем? — Мадара медленно поворачивается в сторону и замечает, что сидит на какой-то кухне и удивленно рассматривает ее. Что-то смутно знакомое, он тут точно когда-то был, давным-давно. Женщина с длинными, темными волосами, заплетёнными в косу, стоит у плиты и мешает какое-то блюдо поварешкой. В воздухе витает приятный запах от готовки, температура приятная, окно немного приоткрыто, откуда залетает чуть прохладный ветерок. Женщина поворачивается на него и смотрит удивленно, после мягко улыбается и наконец спрашивает:       — Солнышко, ты чего молчишь? Случилось что-то? — она наконец сбавляет огонь на плите и подходит ближе, садится рядом на стул.       — Нет, я просто… — маленький Мадара запинается, а сам Мадара, стоя в углу, смотрит на себя самого. Он такой еще ребенок, ему лет десять сейчас — не больше. Сидит на стуле и качает ногами, смотря в лицо своей матери. Мадара хочет осмотреть этот дом, но резко останавливается, когда слышит продолжение диалога.       — Просто, Тобирама упал и колено поранил и его мама была такой расстроенной, что мне стало так стыдно, ведь я обещал ей за ним смотреть, — он виновато опускает голову вниз и смотрит в пол. Мать заправляет его короткие волосы за ухо и обнимает за плечи, тянет к себе.       — Ну ничего, дорогой, ты же знаешь, его мама волнуется, так как нехорошо себя чувствует последнее время, тем более ты же не можешь разорваться на них и своего брата сразу, — она гладит его по торчащим во все стороны волосам и наконец отпускает.       — Твой младший брат сказал, по словам Хаширамы, они должны на ужин сегодня прийти к нам, поможешь маме приготовить вкусностей? — женщина улыбается и наконец встает, протягивает ему свою руку и Мадара хватает ее в ответ.       — Отец привезет их после работы к нам, заодно и брата твоего заберет из садика.       — Конечно, — маленький Мадара спрыгивает со стула и идет с улыбкой к матери в ответ. Мадара оставляет их вдвоём на кухне и доходит до гостиной, от кухни разделяет коридор и лестница. Мадара поднимает голову в сторону второго этажа и с интересом поднимается выше. С кухни слышится смех и Мадара замирает посередине ступеней.       — Мам? — его детский голос разносится по всему дому, в том числе — голове Мадары.       — Да, сыночек? — женщина говорит мелодичным тоном.       — Я тебя так люблю! — он смеется и дальше идет тишина.       — Мы тоже тебя с папой очень любим, Мадара, вы с твоим братом — наше счастье. Мадара сглатывает от какого-то чувства давления в горле и делает еще один шаг по лестнице.       — Пятьдесят пять, — игла входит в его спину и Мадара прикрывает глаза. Он не знает, сколько еще нужно терпеть, но знает — как бы больно ни было, он обязан вытерпеть. Он должен встать на ноги во что бы то ни стало, и если за это такая цена — у него попросту нет другого выбора. Музыка играет в наушниках тихо, он пытается не фокусироваться на ней, пребывая где-то в своем сне, но когда игла входит еще раз, его мысли концентрируются на боли опять. Концентрироваться на боли — самый худший и самый лучший вариант, попросту пока другого он еще не нашел.       — Шестьдесят, — слышится пожилой голос и она наконец вытаскивает последнюю иглу и Мадара с облегчением выдыхает. — Со временем я буду увеличивать наши уколы от двадцати до тридцати за раз. Мадара кивает ей и открывает свои глаза. Немного потряхивает тело от напряжения, но к этому можно привыкнуть.       — На сегодня все, — Чие наконец отходит в сторону и улыбается ему, — одевайся и я жду тебя в приемной. — Женщина снимает медицинские перчатки, кладет шприц на алюминиевую тарелку, в которой лежат две пустые ампулы с лекарством. — Сейчас тебя заклеит моя помощница. Мадара после трех недель лечения чувствует себя странно, доезжает до дома всегда на такси и ложится. Просто ложится на диван в гостиной, пока Нагато с Конан на работе и смотрит в потолок, он уже знает — у него есть пару часов в дневное время суток, пока у него только от уколов болит кожа — и это терпимо. А вот когда наступит ночь — его снова начнет от боли выворачивать наизнанку и в очередной раз, не дождавшись своих друзей с работы, он уснет и окажется в своем сне. Конан приходит ночью, пока Нагато остался в ночную, и, доходя до спальни, с сожалением смотрит на Мадару, который сжимает во сне простынь рукой, дергается и слышится стон боли. Она смотрит на него еще пару минут и тихо прикрывает за собой дверь. Потому что больно смотреть на человека, которому помочь не можешь. Никто ему сейчас помочь не может, и это только начало, она знает — дальше будет намного хуже и когда станет совершенно невыносимо терпеть боль, она придумала метод, как облегчить его страдания. Конан садится на кухню в своём доме и наливает себе бокал вина, берет в руки телефон и вне зависимости на позднее время суток, набирает нужный ей номер. Слышатся длинные гудки, но трубку не поднимают. Она горько улыбается и откладывает телефон в сторону. Она же знает, что Данзо специально полностью оградил Тобираму от всех, поставил его смены так, что она с ним никак не может пересечься, она и понимает его и злится одновременно. Данзо начал создавать вокруг Тобирамы капкан, который скоро захлопнется вокруг него, пока Сенджу ничего не будет ничего знать про это, благими намерениями. Но, как известно — благими намерениями дорога вымощена в ад. И Данзо сам не знает пока что, не предполагает, что выстраивает эту самую дорогу и себе. Если надо, она будет караулить Тобираму на его работе, и обязательно с ним пересечётся, хотят они оба этого — или нет. Конан никогда и не думала, что сможет к кому-то так сильно привязаться и полностью испытывать сострадание, как к своим друзьям и своему мужу, до того момента, пока не привязалась к Мадаре Учихе. Точнее — к Майну Сенджу. Мадара оказывается во сне ровным счетом там же — на лестнице, где остановился и в прошлый раз. Наконец доходит до конца, поднимаясь и видит перед собой четыре комнаты. Сначала заходит в спальню родителей и с грустью проводит по ней взглядом — вот, значит, как выглядела комната его родителей. На тумбе у кровати стоит рамка с фотографией, к которой он подходит и берет в руки. Из-под стекла на него смотрят его родители — мама с папой, которые обнимают руками за плечи двух сыновей, в одном из которых на него смотрит он сам, только маленький. Сделано фото где-то на отдыхе, потому что за ними располагается какой-то зоопарк и на заднем фоне виднеются макушки пальм. Рядом с родителями стоят еще двое — светловолосая женщина, которая обнимает своего сына по-собственнически и притягивает к себе. И у отца стоит суровый на вид мужчина с длинными каштанового цвета волосами, который пристально смотрит в объектив с легкой улыбкой. Мадара сразу же узнает в мальчике рядом со светловолосой женщиной Тобираму, который смущенно улыбается и, если присмотреться, держит Мадару за руку. Мадара усмехается — он, кажется, всегда его держал. Рядом с Мадарой стоит ребенок чуть старше, c короткой стрижкой и его рука лежит на плече Мадаре, пока он показывает в объектив большой палец и подмигивает. Взгляд скользит ниже и глаза Мадары расширяются. Ниже сидит на корточках маленький черноволосый мальчик, который показывает язык и на него смотрят такие же черные глаза как у него самого. Счастливые. Он возраста Тобирамы и Мадара выдает тихое.       — Брат? На фото покоится дата около пару месяцев назад и Мадара поджимает губы. Ставит рамку обратно и идет в сторону детских комнат. Заходит в одну из них и видит развешанные на стенах плакаты из какого-то мультика, на котором изображены, как видимо, главные герои этого мультика. Writing my poems for the few Подходит и читает надпись — «Шаман Кинг*». После отходит и смотрит на комические лица и проводит взглядом по комнате. Обычная детская с множеством игрушек, некоторые разбросаны на полу и кровать не заправлена. Вероятно, это комната его младшего брата. Светлая такая и уютная. Он выходит оттуда и подходит к следующей, чуть толкает дверь и его зрачки расширяются. Комната отличается от предыдущей. Он более темная, выполненная в основном в синевато-фиолетовом цвете с элементами белого. На стене висит огромный постер из другого мультика без какого-либо огромного названия, но на нем изображено два человека — темноволосый с синяками под глазами, который прикусывает свой палец и прямо напротив него стоит с ухмылкой юноша, держащий черную тетрадь в руках. За первым персонажем нарисовано множество лиц различных людей, которые чем-то похожи на него, а за вторым, тем, что напротив, изображено какое-то чудовище с выпученными желтыми глазами и огромными черными крыльями. Мадара с интересом рассматривает постер и наконец подойдя ближе к картинке читает название, написанное на тетрадке в руках нарисованного мальчика — «Тетрадь смерти.» Мадара удивленно хлопает глазами и в глазах пробегает узнавание:        — Я помню это. Он поворачивается в сторону своей парты и видит множество книг, которые лежат в стопке. Его кровать, в отличие от кровати его младшего брата, аккуратно заправлена и в комнате царит порядок. На кровати лежит разве что, какая-то сумка, вероятно спортивная и он наконец садится на кровать. Так непривычно все это видеть. Странно, что ли. С первого этажа раздается голос матери и какие-то еще голоса и он, смотря в окно, замечает, что начинает темнеть. Часов здесь нет, на странность, сколько времени сейчас понять невозможно. Он встает и наступает на какую-то тетрадку на полу, которую до этого не заметил. Поднимает и оттуда выпадает белый лист. Наклоняется и берет ее в руки.       — На память, — написано корявым почерком и Мадара поворачивает ее. На фото изображен он с, как он понимает, Хаширамой, который обнимает его и держит крепко к себе. Они находятся в помещении, напоминающее школу. Мадара наконец откладывает тетрадь с фото в сторону и идет в сторону лестницы, чтобы спуститься на первый этаж. Он почти доходит до низа и останавливается.       — Мы дома! — слышится детский голос и его маленький брат вытирает рукавом нос. — Мам! Мы пришли! Маленький Мадара выходит с кухни со своей матерью и Мадара с лестницы видит, как Тобирама раздевается, пока Хаширама сразу же бежит к нему и берет его за руку.       — Мне игру новую купили, — он роется в сумке, — пошли поиграем в приставку! Мадара смотрит на Тобираму, который переводит взгляд на него мелкого и его брат наконец поворачивается к нему:       — Хотите с нами? — говорит Хаширама и все еще держит его руку. Мать Учих подходит к бледной женщине и приобнимает ее:        — Привет, Кагуя, как ты себя чувствуешь? Женщина ей устало улыбается и наконец вешает пальто: — Спасибо, терпимо, химия проходит тяжело. Мадара изумленно рассматривает мать Тобирамы. Такая красивая, длинные блондинистые волосы достигают пояса, которые распущены и видны некоторые проблешины, видимо из-за лечения. Кожа совершенно бледная, на руках виднеются из-под блузки синеватые вены и такие же красные глаза как и у Тобирамы. Она альбинос, как и ее младший сын. Тобирама с беспокойством смотрит на мать, стоя все еще рядом, но та лишь улыбается и отвечает ему тихо:        — Иди солнышко, маме надо поговорить с тетей Наори. Все в порядке — не волнуйся за меня, сыночек, мама никуда не денется. Пока что. Тобирама нехотя отступает от матери на пару шагов и маленький Мадара машет ему рукой, зовет и его и своего брата пройти в гостиную, пока его мать накроет на стол. Тобирама плетется за ними, а сам взрослый Мадара идет в сторону кухни, куда ушли две женщины. Таджима с Буцумой зашли чуть позже, вероятно говорили о чем-то своем снаружи и Мадара краем глаза успевает посмотреть на них обоих. Оба спокойно что-то обсуждают и идут в ванную комнату. Мадара наконец доходит до кухни.       — Ну как ты, милая? — Наори спрашивает подругу и расставляет тарелки на столе. — Как твое лечение? Какие прогнозы? Кагуя на всякий случай смотрит в сторону двери, словно боится того, что их могут услышать, а после поворачивается обратно и немного виновато улыбается.       — Прости, младший очень любит подслушивать, я стараюсь максимально делать вид, что все нормально и ребенок не волновался, — она устало опускается на локти и проводит пальцами по волосам, на которых остаются волосинки.       — Никаких изменений, Орочимару мне сказал, что у меня от силы полгода год, если лучше не станет. — Она затихает и наконец продолжает, — тяжело смотреть на своих сыновей, которых в любой момент можешь не увидеть больше. Его мать поджимает губы и садится рядом:       — Милая, ну неужели нет никаких средств, чтобы победить болезнь? Я знаю стольких людей, которые вылечивались, может нужно поехать в какую-то другую страну и там…       — Нет, — женщина ее перебивает, — уже нет, слишком запущенная стадия, — она сглатывает и устало выдыхает, — да и оставить детей одних с мужем я не хочу, я хочу любоваться ими до последнего, а не терять свое время в больницах, куда детей не пускают. Они еще слишком маленькие, особенно Тобирама, Хаширама уже начал что-то понимать и поэтому полностью оградился от меня, отдавая предпочтение мужу, а вот Тобирама… Он же такой… Ты знаешь.       — Я понимаю, — мать Мадары сжимает ее руку, — мне так жаль, дорогая, но подумай о детях, подумай о маленьком Тобираме, он ведь не переживет твоей смерти, он так тебя любит. Мадара сглатывает и наконец смотрит в сторону двери и видит себя самого, который незаметно от женщин подслушивает за дверным проемом. Улыбается самому себе — вот, откуда он знает про этот разговор. Маленький Мадара закусывает губы и слышит шаги, поэтому уходит оттуда незамеченным. В сторону кухни возвращаются мужья.       — Дети, — кричит его мать, — идите ужинать! — она смотрит на подругу, кивает ей и начинает накладывать блюдо на тарелки. Первым забегает Хаширама и сразу за ним входит Изуна, оба садятся на стулья. И только после входит хмурый Тобирама и такой же Мадара, который идет и смотрит в спину маленькому мальчику. Мадара смотрит на себя и в следующий момент понимает — он расскажет ему, сам не знает зачем, но расскажет. Таджима с Буцумой садятся напротив друг друга и Кагуя лишь бросает быстрый взгляд на Мадару, который в этот момент смотрит на нее. Улыбается ему и кажется, понимает, что мальчик все слышал. По глазам понимает, она незаметно подносит палец к своим губам и подмигивает ему. По дому разносится запах жаркого.

***

Singing from heartache from the pain Организм как и мозг человека часто опирается первое время стремительным изменениям, особенно если они касаются изменений привычной структуре поведения, мышления и выхода из зоны комфорта или же полного изменения структуры личности человека. Организм может приспособиться быстрее, а вот мозг и психика, часто до последнего момента борются, лишь бы не испытывать ужасный дискомфорт от непривычных, новых действий, которые несут за собой слишком сильные изменения. Тобирама привыкал не так быстро, как хотелось бы Данзо, к новой жизни, но и не так медленно, как думал сам Тобирама. Изменения текли в нем в своем собственном темпе, к которым хоть и тяжело было привыкнуть, но интерес к изменениям все-таки в какой-то момент начал брать свое. Его неделя начиналась со стабильного посещения с утра в восемь Орочимару в понедельник и в семь утра в четверг. Мужчина встречал его каждый раз с какой-то собственной радостью от того, что, наконец, Сенджу перестал пропускать их встречи и полностью начал открываться перед ним. Орочимару всегда встречал его с запахом свежезаваренного кофе и вопросом о его самочувствии сегодня. Тобирама каждую встречу приносил для Мицуки новый подарок и в среду они после работы выделили день, в который они вместе с Данзо, Орочимару и Мицуки проводили что-то наподобие семейного вечера. Данзо не всегда мог присутствовать, в те моменты, когда ему все-таки ставили ночную, но когда мог — они или гуляли по городу, несмотря на прохладу снаружи, или же засиживались допоздна в доме Орочимару, и дом заполнялся разговорам о чем-то светлом и незначительном, или же погружал в меланхолические воспоминания о прошлом. Орочимару принес Тобираме альбом с фотографиями, перелистывая который, Тобирама подолгу всматривался в фотографии его маленького вместе с его матерью на очередной конференции. Кагуя с легкой улыбкой смотрела на него с цветных карточек памяти, Тобирама не мог счастливо улыбнуться в ответ. Грусть и тяжесть заполняла его глаза и он откладывал его в сторону. Неделя протекала дома за ужином или завтраком, неделя протекала в прогулках с собакой, неделя протекала в забавных рассказах, всплывающими в памяти, когда Данзо делал горячий чай, садился рядом с ним и заводил очередной рассказ, который мог помочь им понять лучше друг друга. Недели протекали в контрастном душе, вода из которого сначала ошпаривала упругое тело и наконец морозило своей ледяной струей. Неделя протекала в принятии таблеток и частичных разговорах с самим собой, которые иногда вызывали или улыбку, или злость на самого же себя. Дневное время суток или же ночное протекало на работе, на которой Тобирама поставил себе ультиматум, полностью погружаться в свое дело и не отвлекаться ни на что. Люди прибывали в больницу своим чередом и так же выписывались, если им смогли помочь или же умирали, в случае запущенной болезни или же плохого стечения обстоятельств. На работе Тобирама максимально старался оградиться от общения с кем-либо, обмениваясь лишь контрольными фразами или указаниями, которые давал либо он сам, либо давали ему. Данзо был все время рядом и они в свободное время от работы, стали выходить даже вместе на обед, никого с собой не зовут. Кагами позвонил Тобираме в десятых числах февраля и в очередной раз попросил мужчину взять его к себе на стажировку, Тобирама попросил его перезвонить через пару дней, а после лишь посмотрел на многочисленные папки перед собой, договорился с ним встретиться через девять дней, когда он будет более свободным. Конан приходила к нему дважды, здоровалась, на что получала в ответ лишь молчание и Тобирама обходил ее стороной и выбегал в очередной раз в свое отделение, в которое его вызывали. Конан лишь сжимала руки в кулаки и проводила его грустным взглядом, но пока — ничего ему не говорила. После когда выходила, по странной случайности сталкивалась с Данзо, который словно следил за каждым ее взглядом.       — Что тебе надо? — мужчина спрашивает спокойно, отпивая из пластмассового стаканчика кофе и сверлит ее профиль своими карими глазами. Конан смотрит на него в ответ и заправляет выпавшую прядь волос за ухо.       — Не твое дело, Данзо, — она отвечает грубо и пытается обойти его с другой стороны, но Данзо лишь ставит руку на стену и преграждает ей путь.       — Мое — пока он со мной, все что касается непосредственно его — касается и меня, поэтому, я спрошу еще раз: что тебе надо? — его зрачки сужаются и он делает шаг ближе к ней.       — Ты — не он, — женщина отвечает с вызовом, — перестань вести себя как паразит или мамочка, которая ограждает ребенка от каких-либо взаимодействий с другими людьми, за всем усмотреть не сможешь, — она отвечает спокойно и ее пейджер звенит.       — Я, может и не его мать, но пока я рядом, я буду максимально стараться, чтобы никто ему не портил ни настроение, ни жизнь, — он отвечает легко и поджимает губы.       — Данзо, — женщина начинает заводиться, — ты думаешь, что блокировка его телефона и соц. сетей тебе поможет? — она грубо хватает его за плечо, — мне не составляет труда с ним поговорить и так, и уж поверь, если надо я его из-под земли достану. Данзо лишь мило ей улыбается и пока мимо них проходят другие сотрудники, наклоняется к нему и шепчет на ухо:        — Ты права, но мне не составляет труда тебя выкинуть отсюда или же раскрыть твой маленький секрет, ведь мы все оба в одном котле варимся, бумаги все еще у меня, не у Тобирамы. Я достаточно понятно объясняю? Конан вздрагивает.       — А если у меня будет плохое настроение, то в один прекрасный день, работы лишится и Нагато, а я очень не горю желанием лишать работы такого человека как твой муж, — его губы вытягиваются в усмешке.       — Ты не посмеешь, — она смотрит на него со злостью, — я утащу тебя за собой, и тогда, весело будет всем, в том числе и Тобираме.       — Поверь, мы-то работу найдем в любом случае, с его-то коэффициентом и талантом, а вот насчет тебя — не уверен, одна лишь весточка куда надо, что ты на наркоте сидела и ты потеряешь свою работу и пролетишь по всем фронтам, как фанера над Парижем, — его не смущают ни угрозы, ни что-либо, — да и доказательств у тебя никаких нет, кто тебе поверит, милая? — он сжимает ее руку своей, — поэтому, повторюсь, несмотря на то, что ты женщина, отъебись от нас. — Он сжимает стаканчик сильнее. — И дай ему уже жить нормально, или Мадара все никак успокоиться не может? А ты, как Мать Тереза, спешишь ему на помощь? Конан грубо отбрасывает его руку и убирает свою.       — Ты понятия не имеешь во что ты влез и чем это кончится, запомни мои слова. Хорошего тебе дня, — она наконец обходит его и удаляется в свое отделение. Данзо смотрит ей вслед и его взгляд темнеет. Данзо проживал февраль в истоме наслаждения от взгляда на Тобираму, который сидел напротив него и помещал очередной кусок от ужина в рот. Данзо проживал февраль захлебываясь в крике от судороги по всему телу, когда его грубо вжимали в кровать и входили в него, двигаясь нежно и после грубо, Данзо прикрывал свои глаза от наслаждения, когда губы Тобирамы накрыли его, заглушая любые стоны и слова. Данзо засыпал счастливым оттого, что чувствовал руку Тобирамы на своей груди, когда тот, наконец заснув, обнимал его. Данзо проживал февраль в небольшой тревоге, которая расползалась в грудной клетке, когда Кагами звонил или писал Тобираме, в надежде на то, что тот согласится его взять в их клинику. Они проживали февраль в многочисленных обследованиях других людей и операциях, которые они проводили вместе или когда, Тобирама как раньше, словно из прошлого, смотрел за стеклом и внимательно следил за каждым его движением, а после говорил ему — что хорошо он сделал, а над чем стоит еще поработать. Данзо проживал февраль с искренней улыбкой от вида Тобирамы, который играется в гостиной с сыном Орочимару и иногда присоединялся к ним, или же разговаривал с пожилым мужчиной о жизни. Он никогда не подумал бы, что мало того, что найдет общий язык с ним, но и привяжется к нему — почему-то до этого этапа в жизни Шимуры, ему Орочимару казался кем-то чуждым и абсолютно непонятным. Но после одного разговора допоздна, пока Тобирама играл с Мицуки в шахматы, понял — они похожи с Орочимару больше, чем он мог себе думать. У обоих был человек в их жизни и есть, которого несмотря на время и обстоятельства, они считают своей судьбой и называют — Мой. Данзо испытывал невесомое чувство, когда они гуляли по городу, играли в снежки и смеялись от очередной забавной истории из практики Орочимару. Данзо был на седьмом небе, когда Тобирама согласился приехать к его семье на ужин и они теперь раз в неделю навещали его родителей. Тобирама, несмотря на свою скованность, боль от осознания того, что многих вещей не понимает, касаемо семьи, нашел общий язык с его матерью и они даже подружились. Но, большей неожиданностью для него было то, что даже его, некогда настроенный негативно отец на его ориентацию, нашел с Сенджу общий язык. Даже до такой степени, что пригласил их втроем на зимнюю рыбалку и они оба согласились. Данзо впервые за последние годы испытывал счастье и наслаждение от жизни от того, что наконец любимый человек был рядом, несмотря на то, что он в очередной раз отдалился от лучшего друга, который устроил тот цирк на его дне рождении. Он испытывал покой даже тогда, когда Тобирама зависал и со странной улыбкой смотрел в одну точку и даже порой разговаривал с собой. Он знал — всему нужно время, Тобирама скоро поправится. Просто всему нужно время. Ничего не дается в этой жизни сразу и легко — и Тобирама рядом сейчас был тому прямое доказательство. Если чего-то очень сильно хочешь добиться, тебе надо запастись терпением и выдержкой.

***

Обито, как и обещал, привез Изуне компьютер, и, с разрешения Цунаде, и свой, и день рождения младшего брата решил провести за стенами этой больницы. Приехал сам и подолгу разговаривал с Цунаде, которая лишь устало терла свои глаза и наконец выдала Обито на будущее лист с рекомендациями и лечением, если оно понадобится. Она решила его выписать заодно, и назначила Учихе домашнее лечение. Обито поджимает губы и спрашивает у нее: уверена ли она в своем решении, женщина кривится и говорит о том, что хотя бы стоит попытаться и сделать проверочный день. А после Обито невзначай спрашивает у нее, как обстоят дела у Хаширамы, все-таки как ни крути — они одна семья, на что женщина лишь устало мотает головой, и Обито узнает, что дела с Хаширамой обстоят намного хуже. Изуна с крайним замешательством смотрит на мед персонал, который пришел собрать его вещи и говорит о том, что на всякий случай возьмет с собой сумку, вдруг его возвращение сюда произойдет внезапно и крайне быстро. Мало ли, при выходе наружу — ему плохо станет. Обито смотрит на Изуну, стоящего с сумкой в руках и не может сдержать какого-то приступа счастья, оттого, что вероятно — они наконец смогут начать спокойную жизнь дальше. Изуна так долго был взаперти и он понимает, первое время будет не легко.       — Ты все еще думаешь, что твой брат жив? — он спрашивает по пути осторожно, пока они идут к машине, в которой их ждет Какаши. Изуна лишь поворачивается к нему, смотрит в его глаза подолгу и наконец отвечает:       — Нет, мой брат умер, — спокойная улыбка, — он разбился в автокатастрофе, что за глупости ты говоришь? Обито испытывает порыв радости и кладет руку на плечо Изуне.       — Наконец-то ты это понял, — он смотрит в сторону машины, — я знаю, что это не легко признать, но так случилось и мы должны жить дальше. Открывает ему дверь, кладет сумку в багажник и Изуна залезает внутрь.       — Поедем прогуляемся, после заедем в ресторан, а дальше вернемся в офис, ты первое время поживешь с нами, чтобы приспособиться. Изуна кивает ему и наконец отворачивается в сторону окна. Машина трогается,       — Мой брат-то умер, Обито, — мысли летят спокойным потоком в голове Изуны. — Но вот только Мадара жив. Я знаю это, а вот вам об этом знать необязательно, ты заранее извини меня за испорченный тебе праздник, но в наши планы не входило выходить, да и день рождения у нас двадцать четвертого декабря. Машина выезжает на дорогу и Какаши отвечает на входящий звонок, включая динамик.

***

      — Ты готов? Мадара лежит опять на кушетке и отвечает ей:       — Да.       — Семьдесят один. Pain! Голос Чие звучит монотонно и Мадара закрывает свои глаза опять. Тело немного дергается, но он лишь сжимает челюсти и музыка струится в его уши через наушники. Со звучанием первых аккордов оказывается уже в доме Тобирамы. Мадара смотрит в пол у дверей. После поднимает голову и слышит крики:       — Где ты был? — его отец нависает над ним и строго смотрит. — Твой классный руководитель сказал мне, что ты ушел с дополнительных занятий раньше нужного времени.— Объяснись, сын.       — Я был в школе, — Тобирама смотрит в пол, переступая с ноги на ногу, его коленка ноет от боли, несмотря на то, что порванная штанина скрывает кровоточащую коленку.       — Как же вы мне оба надоели, — Буцума выкрикивает эти слова и, хлопая дверью, скрывается за его детской.       — Ты вырастила лжецов, милая. И все это началось после этого Учихи, он плохо влияет на моих детей. Надо мне наконец наведаться к их отцу и поговорить по душам. Мальчик стоит и стыдливо смотрит в пол, он же не может сказать, что пока они играли с Изуной после занятий в парке, он упал с горы, и разодрал себе ногу. Погода действительно была хорошей.       — Мальчик мой, — женщина с болезненным лицом наклоняется к нему и подкатывает его штанину. — Врать — это плохо. Ты можешь не обманывать свою маму, я всегда вижу, когда мне врет мой ребенок. Скажи, ты с мальчиками Учиха играл? Маме он врать не мог. Не хватало духа. И поэтому он коротко отвечает:       — Да, но, мам. You made me a, you made me a believer, believer       — Все хорошо, солнышко, — женщина ласково улыбается и целует ребенка в щеку. — Ты всегда можешь поделиться со мной. Я не буду тебя ругать, когда-то я была таким же ребенком, как и ты. — Она встает и протягивает свою тонкую руку к нему.       — Пошли обработаем твое колено, пока ты не занес туда какую-нибудь инфекцию.       — Мам, — Тобирама стоит и все так же смотрит в пол. — Скажи, а что делать, если в чем-то стыдно признаться и проще солгать? — он смущенно переводит на нее свой взгляд. Женщина прикрывает свои глаза и опять кашляет.       — Лучше промолчать, малыш. Лучше промолчать. Но никогда не ври, солнышко. Твою ложь всегда сможет кто-то заметить. Лучше чего-то не сказать, чем соврать. — Тобирама смотрит на нее изумленно и мать ему подмигивает. — Пошли, мой барашек, скоро твой брат вернется. Маленький Мадара встречает их виноватой улыбкой в коридоре, Кагуя пытается улыбнуться ему в ответ.       — Семьдесят девять. Pain!        — Буцума, пожалуйста! Не надо! — женщина кричит, закрывая своими ладонями рот, и ее плечи содрогаются в немом плаче. — Он же ребенок, остановись! Маленький Тобирама стоит посреди комнаты и на его щеке красуется отпечаток грубой пощечины, которую он получил от своего строгого отца. Его брат стыдливо стоит у стены и не вмешивается, смотря в пол.       — В моей семье будет только по моему порядку, щенок. Я не позволю тебе портить своим поведением в школе репутацию нашей семьи. — Ты должен посвящать все свое время учебе, а не играть с этим Мадарой. И если ты этого не понимаешь, то ты будешь получать каждый раз, пока твой язвительный тон не исчезнет. Я выбью из тебя всю дурь. Бери пример со своего брата, не позорь нашу семью, Тобирама. И мальчик смотрит с яркой обидой в глаза своего старшего брата, который трусливо отводит взгляд. Они оба прекрасно знают, что Тобирама покрывал его как мог, но всему приходит конец. Как только он рассказал отцу о том, что Хаширама в очередной раз прогулял занятия, все шишки полетели на него. Хаширама был слишком труслив, чтобы признаться в том, что младший брат его покрывает.       — Я все сказал, — Буцума разворачивается на их кухне в сторону двери и выходит. Кагуя подбегает к Тобираме и прижимает к себе, умоляя не держать зла на отца, ведь в последнее время он стал слишком нервным. Но мальчика трясет. Мадару тоже. Потому что он знает, что Хаширама гулял с ним, а Тобирама был в школе.       — Восемьдесят пять. На сегодня все. — Чие опять откладывает шприц в сторону и ее голос выводит Мадару из неприятных воспоминаний. Заклеивает раны и удаляется. — Но смотри, ты уже почти ходишь без костылей, еще сто раз и точно не понадобятся. You break me down and build me up, believer, believer Он поднимается на дрожащих руках и его начинает тошнить. Опускает на руки, записывается на следующий раз, не помнит как доходит до выхода, придерживая костыль. И наконец дойдя до лужайки, не сдерживает порыв больше и его рвет прямо на снег. Изо рта течет слюна в вперемешку с желудочный соком и он опускается на колени, потому что его трясет. Ноги хоть и болят, но это терпимо по сравнению с общим состоянием. Пульс на часах показывает сто восемьдесят. А Мадару знобит. Когда становится чуть лучше, он доползает до скамейки и пытается унять трясущиеся руки. Болит все тело и сердце стучит словно в висках. Реакция на боль откидывает его в самые странные воспоминания, от которых становится еще хуже. Сидит около получаса и смотрит в одну точку, а вскоре, смотря на номер Тобирамы в записной книге, вызывает такси.

***

Тобирама смотрит на свои листы в очередной раз, по сути, дни превратились в одну ровную линию, которая словно новое здание, которое начали только выстраивать, имела крепкую основу, но пока еще крайней шаткую — иллюзорную верхушку. Он заканчивает свою работу под утро, стаканчик кофе стоит рядом с ним и он подолгу смотрит на полупрозрачную жидкость из автомата, которую называют — кофе. С Орочимару они договорились на встречу в девять утра, после которой он сможет вернуться домой и наконец поспать столько, сколько потребуется. На машине он приезжает к нему за пятнадцать минут. Садится в свое кресло и Орочимару как обычно говорит свою фразу ему:       — Продолжим? Как ты сегодня? Тобирама кивает и рассказывает про очередной несчастный случай в больнице, к которому не испытывает особо никаких сильных эмоций. Просто работа, просто надо делать то, что умеешь.       — Это нормально в силу твоего лечения, что порой, твоя эмпатия к людям может исчезнуть на время, она скоро вернется. - Тобирама смотрит в окном и наконец отвечает ему:       — А что если, я не хочу, чтобы она возвращалась?       — Продолжай, мы можем поговорить об этом, — терапевт кивает и отпивает свой кофе. Тобирама переводит на него свой взгляд и видит себя второго, тот сидит с черными глазами напротив него и смотрит заинтересованно. Резко картинка искажается и наконец он видит Сая.       — О, давно не виделись, — Тобирама подходит к себе второму и они словно смешиваются, симбиозят, он перенимает его в себя и поворачивается к Саю. Сай обходит его стороной и смотрит в его глаза пристально.       — Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит? — он переходит на крик и он смотрит в его глаза со злостью. — Понимаешь?       — Ну… — Тобирама усмехается и закидывает нога на ногу, — почти, да.       — Ты помогаешь людям Тобирама, но ничего не чувствуешь к ним, ты понимаешь, что это ненормально? — Сай наконец подходит к нему, хватает его за руку и сжимает. — Это ненормально.       — Почему же? — он морщится и в следующий момент сжимает руку Сая в ответ, от чего та начинает медленно крошиться. Куски пепла падают на пол. — Если быть таким чувствительным и понимающим, рано или поздно тебя это раздавит, — его губы расползаются в улыбке, — я долго боролся с другими людьми, даже врачами. Пытался донести им свою правду, а потом наконец-то понял, не они были неправы, а — я. Чем больше ты привязываешься к кому-то и пропускаешь все через себя — тем больше ты забываешь про себя и тебя медленно начинает это убивать. И оно стоит того? Сай выдергивает от него свою руку, словно обжегся и смотрит на него с печалью и страхом.       — Неужели ты…?       — Знаете, — Тобирама смотрит в глаза Орочимару, — после смерти своей матери я так отчаянно обещал ей, что больше никто не пострадает, я так безнадежно старался всем помочь и понять их, а после всего, что случилось, наконец понял одну простую истину…       — Какую? — Орочимару спрашивает заинтересованно. Тобирама выдыхает и выпивает свой кофе тоже.       — За всем этим стояло не желание помочь как таковое, нет, оно было, но неосознанно помогая другим из раза в раз, я проецировал свое желание на других. На самом-то деле из-за потери самого понимающего человека в своей жизни, я заменил его и даже тогда, ничего не получил в ответ по сути.       — Что вы хотели получить, как вы думаете? — Орочимару улыбается. Минутная пауза и Тобирама усмехается.       — Я всего лишь хотел, чтобы поняли меня и помогли мне. Но мне было проще показывать другим своими руками в их сторону, нежели успокоиться и начать жить для себя. Я пытался с кем-то слиться, но наконец-то дошел до того, что не с кем сливаться, и больше это мне по сути не надо. Моей прекрасной матери давно нет в живых, от которой я перенял ее же желания и цели, и все мои действия были направлены лишь на то, чтобы не чувствовать себя глубоко одиноким человеком, — он подносит руку к голове и указывает на нее пальцем.       —…сначала это был мой брат, к которому я так тянулся, и которому с детства было глубоко насрать на меня. Потом. Мадара, из которого я сделал Бога, думая, что он мне поможет, думая, что он поймет меня, но этому настал конец. После я решил для себя дать то, чего не хватало мне самому, Изуне, ведь когда-то же мне должно стать легче. Только вот… — он запинается. — … а дальше, я пытался отдать все своим ученикам, продолжить волю матери в них, ведь перед смертью я обещал ей это. Только вот они — не моя мать, и им всем никогда не дать мне того, что мне надо было, и тогда, в силу последних событий, я наконец понял. Сколько бы ты ни спасал других, ни понимал их и ни шел на что угодно ради них — мне никогда не станет легче, и пришло озарение.       — Какое же? — Орочимару не может перестать улыбаться. Он прекрасно понимает, о чем говорит его ученик, ведь по сути — пережил тоже самое.       — Я начал думать: для чего я вообще живу? — Тобирама усмехается горестно, — долго не мог понять сути. Ради чего? Чтобы страдать всю жизнь? Я пытался и пытался жить так дальше, а после того случая, когда у меня окончательно все рухнуло на дне рождении, понял — что ничего это того не стоит. Ты у себя один, никто кроме тебя тебе не поможет, никто не поймет тебя так же, как ты себя, пока не переживет все то, что пережил ты. Станет по сути тобой, вот только тогда он сможет тебя понять и принять. — Он выдыхает. — Мне интересно узнать — прав ли я, но больше для этого я не собираюсь ничего делать. Моя мама была прекрасной женщиной и я ее понял сполна, но, у меня своя жизнь и проживать ее буду как я хочу. А я больше не хочу тратить свое время на погружение в кого-либо, я наконец начал перенимать от других. Все люди вокруг — не я, тогда для чего мне стоит о них беспокоиться больше чем о себе? Я понял это в тот момент, когда понял, что жить больше не хочу вообще, и наконец до меня дошло, что это ненормально. Зачем тогда все это было надо? Орочимару кивает. Pain!       — Это всего лишь пациенты, рано или поздно все мы умрем. Это всего лишь люди, рано или поздно они уйдут. Они умрут или уйдут — а ты останешься и тебе с этим жить. И поэтому для меня люди стали обычными людьми, работа — обычной работой, у меня есть своя цель — развиваться и выздороветь, больше ничего не имеет никакого значения, — он улыбается, — ничего. Я хочу оправиться, хочу быть счастливым человеком и знаете, что я понял?       — Что?       — Если бы мне сейчас дали право выбора в ту ночь с Мадарой, когда я его спас, — он прикрывает свои глаза. Он с черными глазами стоит прямо на месте аварии и смотрит на умирающего Мадару.       — Я бы ничего не сделал. Я бы вызвал скорую и дал жизни и судьбе следовать своим чередом. Потому что каждый несет ответственность за свою жизнь сам и свой выбор. Я бы не поехал за ним, не стал бы его останавливать, никогда бы не навредил Изуне, я бы просто… Он смотрит на Мадару и, перешагивая его, идет в совершенно другую сторону.       — Я бы просто прошел мимо, и вскоре бы… Его силуэт уходит и растворяется от места аварии, в которой умер Мадара.       — Я бы просто ушел и жил бы себе дальше. Потому что ничего не стоит тебя самого и никогда больше стоить не будет.

***

      — Готов? Кивок.       — Девяносто. Опять боль, опять Мадара закрывает глаза. Сначала фокусируется на вчерашнем дне. Они с Конан разговаривали почти до утра в гостиной. Маленький черный котенок лежал, свернувшись клубочком на его ногах, и он пальцами перебирал ее шерстку. Такая еще маленькая и не до конца сформировавшаяся в свой природный узор. Конан рассказывала ему о работе, Мадара говорил о лечении, а когда тема затронула в очередной раз Тобираму — оба замолчали. My life, my love, my drive, it came from…       — Я пыталась сегодня поговорить с ним, но застала в очередной раз Данзо, как ты понимаешь, у меня вышел не очень приятный разговор, — Конан наливает себе виски и выпивает залпом. Мадара усмехается. Данзо словно охрана, не подпускает к Тобираме никого.       — Не надо, Конан.       — Что не надо? — женщина злится, — я же вижу, что ты хочешь поговорить с ним, ты после того вечера сам не свой, а еще твое лечение и… — она выдыхает, — этот козел подготовился, ничего, я все равно доберусь до Тоби.       — Я сам, — мужчина отпивает виски тоже. — Когда придет время, я поговорю с ним сам.       — Но. Он слышит ее голос и боль его медленно погружает опять назад. Музыка играет громко.       —Девяносто пять. Маленький он спит с братом на кровати, а рядом с ними заснул маленький Тобирама. Только они намного старше. На вид ему лет двенадцать, Хаширамы с ними нет. Мадара подолгу смотрит на спящих детей, в доме свет нигде не горит. На тумбе лежит та самая закрытая тетрадь, из которой в прошлый раз выпала фотография. Мужчина аккуратно берет ее в руки, включает настольную лампу и открывает ее. Личный дневник его самого. Последняя запись не дописана в конце дневника. Он сверяется с датами и доходит до середины.       — Тобирама часто прибегал ко мне с братом, и они оба рассказывали какие-то свои истории, а я слушал их. Даже Хаширама слушал. Тобирама часто плакал, вытирал своим рукавом слезы и кивал, когда ему говорили, что все будет хорошо. Он был искренним и светлым ребенком, он всегда всем делился со своей матерью, делился и с ним, и с моим мелким. Его эмоции были как открытая книга, которую было интересно читать и просто понимать. Ровно до одного момента, когда все изменилось. Pain!       — Неделю назад у Тобирамы и Хаширамы умерла мама, — он проводит взглядом по записям и ему становится не по себе. — Я не могу понять каково это, ведь мои родители живы, да и Хаширама хоть и ходит сам не свой, говорит, что все нормально. За него я не беспокоюсь, он держится, меня волнует больше Тобирама. На этом запись прерывается и Мадара листает дальше.       — Тобирама стал каким-то странным, он так сильно плакал на похоронах, вцепившись в меня своими пальцами, а после — начал постоянно улыбаться. Папа сказал — Тобираму отвели с Хаширамой к психологу, но только вот, я понятия не имею, помогает ли этот дядя им. Вчера слышал, как их отец долго спорил с моим и каким-то человеком, который стал приходить к нам домой после смерти их матери, они и вовсе практически живут у нас. Иногда мы остаёмся у них и моя мама готовит им еду. Их папе стало очень тяжело справляться с потерей, он стал часто выпивать вечером, а иногда я слышу, как Тобирама плачет по ночам в комнате мамы, когда мы остаемся у них в доме, а после снова улыбается. Когда Тобирама засыпает со мной, я чувствую как моя ночнушка намокает с боку и вижу как он сжимает свои глаза, пока я смотрю на него и вскоре отворачивается к стенке. Плачет молча. Мой брат пытается всячески поддержать его, как и я, но, судя по разговорам Изуны, ему становится только хуже. Хаширама и сам сказал после школы сегодня, что его очень волнует состояние брата. Хаширама держится и старается максимально быть веселым и не подавать виду, а вот про Тобираму такого не скажешь. Он либо плачет ночами, либо ходит с какой-то странной улыбкой на все лицо и почти ни с кем не разговаривает. Я стал часто слышать, что у него все хорошо, но мы все понимаем, что это не так. Мадара листает еще пару страниц вперед и натыкается на более новую запись:       — Моя мама сегодня сказала, что Тобирама не был в школе, так сказал ей Изуна. Я после школы пошел искать его и нашел у реки. Декорации сна искажаются и он уже сидит прямо напротив маленького Тобирамы.       — Не надо, — маленький Тобирама шмыгает носом и вытирает рукавом слезы.       — Ну что значит не надо. Ты тут сидишь один и плачешь. А где брат? — Маленький Мадара оборачивается назад и не видит своего младшего брата.       — Он с Хаширамой ушел куда-то, — Тобирама сжимается рефлекторно от мурашек, после того как на ранку подули. — Все нормально, правда не нужно, Мада. — Мальчик поднимается и отходит, протягивая свою руку ему навстречу.       — Ну, что встал? — он закрывает свои глаза с легкой улыбкой и плечи поднимаются вверх. — Пошли, подорожник найдем тебе что ли. Знаю я одно местечко здесь неподалеку. Обещаю, сразу же пройдет. До свадьбы заживет, да, Тоби? На щеках появляется легкий румянец. Он улыбается в ответ сквозь слезы и протягивает руку в ответ.       — Да, — рука наконец сжимает чужие пальцы. — Заживет. Мадара смотрит на них с сожалением и отводит взгляд. Перед глазами опять всплывают страницы дневника.       — Когда мы пришли домой, Тобирама прибежал к своему брату и подолгу не выходил. А вскоре Хаширама со смехом через пару дней сказал мне, что Тобирама сказал, что очень хотел бы, чтобы я был его невестой. Тобирама стоял тогда красный как рак, а мой брат долго смеялся. Сказал ему тогда, что невестой скорее будет он сам, чем я его.       — Сто, — отдаленно слышится голос Чие и Мадара сжимает простынь сильнее. Больно, опять начинает пульс зашкаливать. Часы на руке пищат.       — Еще двадцать и мы закончим. Держись. Еще…двадцать. You made me a, you made me a believer, believer Мадара улыбается и протыкает желтую субстанцию вилкой, вертит ее перед своим носом и протягивает брату, Изуна открывает рот и захлопывает его вместе с едой. На кухню входит их мать. Она улыбается мальчикам и садится рядом с ними, обнимая своих сыновей, целуя обоих в макушку.       — Сто семь.       — Тобирама, — Мадара нависает перед маленьким мальчиком и смотрит на него с легким укором. — Тобирама, ты выучил этот стих на завтра? — Мальчик отвечает на пристальный взгляд Мадары и вскоре отворачивается, выдавливая из себя тихое «нет». И через пару секунд добавляет.       — У меня не получается его выучить. Старший Учиха выдыхает, прикрывая глаза, и делает глубокий вздох, подходит ближе к нему и… Протягивает ему свою руку.       — Встань, — кисть прямо перед носом. — Возьми мою руку, Тоби, — мальчик краснеет непонятно от чего и неуверенно протягивает руку в ответ, Мадара вдруг удивляется и спрашивает.       — Эй, ты чего весь красный?       — Жарко стало, — бурчит мальчик и старается как можно быстрее освободить руку от крепкого захвата, но Мадара руку так и не отпускает. Он ведет его на диван и усаживает к себе на колени, еще сильнее вызывая сгущение красок на лице, берет в руки книгу, открывает ее.       — Пока твой брат опять пропадает на тренировках, а мой на дополнительных, мы будем с тобой вместе учить стих. Хорошо?        — Угу, — Тобирама хочет от стыда провалиться сквозь землю, он хмурится, он злится и он хочет встать и уйти. Но в следующий момент слышит искренний смех Мадары, который дает ему легкий щелбан. От чего мальчик сразу же вздрагивает и начинает тереть покрасневшее место на коже.       — Давай, Тоби, будем повторять стих до тех пор, пока твое лицо наконец не расслабится, и ты не расскажешь мне стих от зубов.       — Сто десять. Еще немного потерпи. Third things third Мадара листает свой дневник еще на пару страниц и находит запись: — Сегодня пробовали поговорить все вместе насчет всего, что случилось. Год прошел после смерти тети Кагуи, Тобирама все еще улыбается. С Хаширамой нас направили на нашу первую олимпиаду по математике и мы оба заняли первые места. Всегда соревнуемся. Хаширама после смерти мамы погрузился в учебу настолько глубоко, что гуляем мы после школы теперь редко, папа его настоял на занятиях каждый день. Я не могу отставать от него, мы всегда с ним будем соперничать.       — Сто двадцать. — Чие улыбается и наконец он чувствует как шприц выходит из его кожи. — Смотри, тебе уже намного лучше. Как обычно одевайся, жду тебя снаружи. Мадару мутит и он пытаясь сдержать очередной рвотный порыв, опускается на стул и пытается сфокусироваться.       — Скажите. Может ли при боли от лечения восстанавливаться память? — он спрашивает как-то отстраненно и наконец, помощница врача приносит ему воды, он пьет жадно. Весь взмок, словно вышел из бани и от него стоит запах пота. Чие смотрит на него с интересом и наконец отвечает:       — Любой стресс организма несет за собой последствия, вы восстанавливаетесь и физически и морально, поэтому неудивительно что-то из-за крайне тяжелых побочных эффектов от препаратов у вас могут быть и кошмары и восстановление элементов памяти и все что угодно. Вы начали вспоминать что-то? — она протягивает ему обезболивающее в стаканчике.       — Я думаю, что да. Только вот, большинство этих воспоминаний не слишком приятны.       — Это не удивительно, в вашу костную ткань входит игла — еще бы вы чувствовали себя хорошо. Нам осталось двести тридцать уколов, запишемся через неделю?       — Запишемся. — Мадара кивает и выпивает таблетки залпом. Он встает, пребывая в мыслях и забывая о своем костыле делает свой первый шаг без него, а после второй и останавливается. Он идет без? Осознание приходит моментально и он разворачиваясь, корчится от боли, упирается рукой о спинку стула и видит счастливый взгляд Чие.       — Начало действовать, — ее радостный крик заполняет кабинет, — милая, позвони моему внуку и обрадуй новостью. Мадаре наконец начали помогать лекарства.

***

Они гуляют по центральному парку. Сегодня на странность много народу, несмотря на рабочий день и довольно-таки прохладную погоду на улице. В Дании февраль самый холодный месяц в году, который встречает столицу морозом и периодической метелью. Изуна идет в пальто нараспашку и не чувствует холода, который оседает на его кончики пальцев и должен пронизывать насквозь. Обито что-то рассказывает ему, касаемо своей работы, но он совершенно его не слушает. Какаши все еще решает какие-то свои вопросы по телефону и наконец кладет трубку. Изуна впервые оглядывается назад и смотрит на мимо проходящих людей. Так непривычно видеть другие лица и слышать незнакомые голоса, которые то затихают, то наоборот, становятся интенсивней в своем звучании. Вдалеке виднеется надпись, которая служит названием данной местности — «парк Тиволи*». На заледеневших озерах не стоят привычные лодочки, на которых можно покататься зимой, словно на гондолах, которые так популярны у туристов в Венеции. Деревья склоняют свои голые ветви к земле, покрытые коркой снега и инея. Они идут дальше и наконец подходят к главной точке в парке, с которой виднеются американские горки, и высокая башня в японском стиле, которая служит как площадь обозрения. В зимнее время парк украшен китайскими фонариками, которые зажигают для атмосферы, везде расставлены ледяные скульптуры, на которые Изуна смотрит с особым интересом.       — Мы зарезервировали столик в ресторане на семь часов, — говорит за его спиной Обито и утыкается носом в шарф, прохлада берет свое. Изуна останавливается около ледяной скульптуры и замирает. Ледяной человек ангел смотрит прямо на него, прислонив свои руки к груди и словно приобнимает себя. Какаши подходит к нему с Обито и Изуна говорит тихим голосом, смотря на Ангела:       — Не поможет, — идет дальше. Какаши хмуро проводит взглядом спину Изуны и пожимает плечами на удивленный взгляд Обито.       — Что не поможет, Изуна? — кричит ему в след Обито и берет Какаши под руку.       — Ангелов нет, — Изуна отвечает им, не оборачиваясь, — а даже если и есть — их мольба о защите им не поможет. — Идет дальше и останавливается у скульптуры русалки, которая поджав под себя хвост сидит на имитации ледяного берега.       — Почему ты так думаешь? — чуть громче спрашивает Обито и они наконец встают рядом с ним около ледяной скульптуры. Изуна разворачивается к ним и смотрит с какой-то странной насмешкой, а после отвечает спокойно:       — Мне же не помогли, значит, их или не существует, или они беспомощны, как сопля…       — Не говори так, Изуна, — Обито мрачнеет.       — А ты просил о помощи? — грубо перебивает Какаши Обито и сверлит взглядом Изуну. Изуна усмехается шире:       — Да, Хатаке, я просил их о помощи каждый день, и как видишь — нихрена они мне не помогли, ни мне… — он запинается, — ни моему брату.       — Может ты не молился просто? — Какаши стоит на своем, на что его грубо дергает за рукав Обито, c просьбой помолчать, но он игнорирует это. Какаши не понимает и сам, почему его так стал раздражать Изуна, но каждый раз, он чувствует агрессию от него и сам не понимает — почему. Она пассивная, но чувствуется все равно.       — Нет, — губы Изуны искажаются в усмешке, —я молился каждый день, но меня никто не услышал или… — Он смотрит прямо в глаза Какаши. — Не хотел слышать, думая только о себе. Вот такие вот пидарасы, эти ваши ангелы. Ну что, — он хлопает в ладоши, — время ужина? Какаши мрачнеет, и дальше они идут молча. В ресторан они приехали чуть раньше, нежели планировалось, так как Обито попросту замерз раньше всех, и наконец, заказав себе еду и бутылку, посмотрели друг на друга.       — Изуна, — начинает Обито чуть тише, — я пригласил Шисуи, вы давно с ним не виделись, и я тут подумал, что…       — Я тебя просил? — голос Изуны ровный, но по его взгляду видно, что он не рад такой новости, он поджимает губы.       — Нет, но тебе стоит начать общаться с бывшими друзьями и… — Какаши отвечает ему вместо Обито и уже чувствует неладное.       — Ты называешь друзьями тех, кто ни разу мне не позвонил и не поинтересовался, как я, за два с половиной года? — Изуне становится смешно. — Интересное у тебя понятие дружбы, Хатаке.       — Изуна, но и ты ни разу не позвонил, ты пугал людей тогда, в прошлый раз, когда он к тебе приходил, тогда ты мало того, что не впустил его в дом, — Какаши переводит взгляд на подошедшую официантку, которая принесла им фужер вина.       — Ты еще его и послал, когда он звонил тебе. Изуна наливает себе вина в бокал.       — Ты тоже на моем месте послал бы человека, который бы звонил тебе только тогда, когда ему что-то от тебя надо, — Изуна отпивает глотков вина и смакует. — Ну как ты Рин в своем время, не так ли, ребята? Обито поджимает губы и мрачнеет. Изуна сейчас прав, и оба они понимают. Обито звонит Шисуи и говорит, что планы поменялись. Им приносят стейки через полчаса, и Изуна отрезает свой первый кусок. До этого они чокаются бокалами и поздравляют друг друга с праздником. Какаши ест, пребывая в своих мыслях, Обито косится на Изуну, и между ними в воздухе все еще витает напряжение. Изуна отрезает кусок и смотрит на то, как из него вытекают сгустки крови. Смотрит на него подолгу и не может поместить в рот. Его зрачки расширяются, и на языке остается привкус свежей крови.       — Ты чего не ешь? — решается, наконец, спросить Обито. Изуна сглатывает, и его перекидывает в тот самый момент, когда Тобирама берет его сзади, после он разбивает стакан об его лицо, на котором остаётся его же кровь, и вскоре перед глазами всплывает тот самый момент, когда он по велению брата вспорол себе правую руку и кровь начинала стекать по его коже, заполняя ванну. Изуна отбрасывает вилку на тарелку и сглатывает тошнотворный ком, который поднялся к горлу. Пытается перебороть рвотный позыв, не может и, простонав:       — Сейчас вернусь. Несется в сторону уборной, оставляя ничего не понимающих Обито и Какаши. Он судорожно открывает дверь рукой, второй закрывая рот, и наконец, захлопнув ее за собой, наклоняется над унитазом, и его рвет выпитым вином вперемешку с остатками завтрака. Сжимает пальцами крышку унитаза и опять видит перед собой ту самую картину.       — Режь глубже, — звучит голос в его голове.       — Кричи, не кричи, я выебу тебя прямо здесь и сейчас.       — Давай, еще глубже, — голос щекочет горло изнутри Изуну опять подрывает, и его рвет по второму кругу. В кране шумит вода, он подносит свои руки к ней, чтобы умыться и прополоскать рот. Смотреть на стейк с кровью он еще долго не сможет. Наконец выходит и встречается взглядом с официанткой.       — С вами все в порядке? — голос звучит тревожно, и молодая девушка смотрит на бледного Изуну.       — Спасибо, все в норме, можно мне салат цезарь и еще вина? — он пытается улыбнуться и возвращается назад.       — Что с тобой? — спрашивает Обито, который доел свой стейк, и смотрит на него тревожно.       — Не знаю, — отмахивается и пытается улыбнуться, — отравился скорее всего чем-то. Какаши смотрит на него пристально. Изуне не привыкать врать, не сказать же им, что его вывернуло наизнанку при виде стейка с кровью, ибо тот напомнил ему изнасилование Тобирамы и свою собственную смерть от руки брата, или кто там был. Пребывая взаперти так долго, он даже и не знал, что все, что связано с кровью и что надо помещать внутрь себя, будет вызывать у него такое отвращение.       — Ну тогда ладно, — Обито пытается подбодрить его. — Заедем в аптеку, купим тебе что-то от отравления. Изуна кивает, и наконец они доедают и допивают вино под нейтральные разговоры. В офис приезжают к половине восьмого, и Изуна сразу чувствует какую-то тяжесть, как только переступает порог главного входа в здание, пока Обито с Какаши, уже опередив его, идут дальше. Поднимаются на лифте на шестой этаж и следуют дальше.       — Ты что… — Изуна не успевает ответить, как встречается взглядом с портретом Мадары, который висит на всю стену. — Ты?.. Он запинается, и по телу бежит дрожь.       — Что? — спокойно спрашивает Обито и открывает ключом свой кабинет. Офис пустует — все уже закончили свой рабочий день. Какаши входит внутрь и идет к рабочему столу.       — Зачем ты повесил это сюда? — Изуна спрашивает тихо, ощущая на себе пристальный взгляд брата с полотна.       — На память, в дань уважения и любви к нему, это же все принадлежит, по сути, ему и тебе, я не мог не сделать этого, — Обито отвечает, спокойно следя за реакцией Изуны, но тот стоит столбом. Впервые за год он с Мадарой встречается взглядом, и на глазах Изуны выступают слезы. Он смотрит на него с полотна так спокойно, словно это единственное, что от него осталось. Ебаная картина и больше ничего. Изуну начинает потряхивать. Нет, это неправильно, он же жив, зачем они повесили его сюда, словно он покойник какой-то? Мадара жив, Мадару просто надо найти, а не вешать его портрет на стену в дань какого-то ебаного, никому не нужного уважения. Изуна стоит там же и смотрит на портрет. Обито уже перебирает с Какаши бумаги, и они отмечают маркером какие-то линии на них. Они все давно похоронили Мадару и живут себе счастливо, живут дальше, словно ничего не случилось. И у них еще хватило наглости говорить, что болен он, а не они. Они смотрят на него каждый день и ничего? Все нормально? Изуна подбегает к огромному полотну на стене и тянет его на себя.       — Что ты делаешь? — Какаши замечает первый и пихает Обито в бок.       — Изуна, перестань! — Обито бежит к нему.       — Убери это отсюда! Мне не нравится! — он срывается на крик. — Убери это нахуй отсюда! — он вцепляется в полотно и пытается его порвать. Не рвется.       — Изуна! — Обито орет. — Отпусти портрет, он сейчас… — его зрачки расширяются, и он, добегая, видит, как огромное полотно начинает рваться на части и медленно падает на пол. Изуна орет, топчет его ногами и рвет, выхватывает нож из кармана и начинает с криком протыкать его острием.       — Этого не будет здесь! Я вытащу тебя! Вытащу из этого полотна, брат, — крик переходит в плачь, и Обито просто останавливается рядом. Не может подойти ближе.       — Изуна… Изуна хватает руками еще кусок и протыкает его ножом, в ярости и плаче разрезая, бормочет:       — Я вытащу тебя отсюда, подожди еще немного, ты поэтому выйти не можешь, да? ДА? — его крик переходит в смех и плачь.       — Изуна, — Обито чувствует, как Какаши кладет ему руку на плечо. Поворачивается к нему, и Какаши мотает головой.       — Ему не лучше. Неужели ты не видишь, Обито? Об этом я тебе говорил. Изуна не в порядке до сих пор, я тогда еще заметил. Изуна пинает портрет ногами, что-то бормочет и, словно пребывая в прострации, бормочет имя брата и рвет полотно своими руками.       — Изуна! — Какаши повышает голос, и Учиха наконец вздрагивает. — Тебе нужна помощь, нам очень жаль, но тебе… Он уже вызвал скорую, и скоро она приедет. И Изуна вернется туда, где ему место, пока он не прирезал ни себя, ни их.       — Не подходи ко мне, — Изуна резко встает, сжимая одной рукой полотно, которое разорванное лежит на полу на лице Мадары, другой держит нож, прямо направленный на них. — НЕ ПОДХОДИ!       — Изуна, — Какаши пытается говорить мягче, — миленький, отпусти нож, и мы спокойно поговорим.       — Сделаешь еще один шаг, — Изуна говорит глухо, — я прирежу тебя, — алкоголь дал в голову, и с его глаз текут слезы. — Вы это специально? Специально издеваетесь надо мной? Нахрена вы тут устроили поминки живого человека?       — Изуна, — Обито пытается сам не сорваться на плачь, — твой брат умер больше двух лет назад, перестань, хватит!       — Нет! — глаза Изуны краснеют, в полумраке кажется, словно они стали полностью красными. — Он жив!       — Господи, — Какаши вздыхает и слышит, как на улице воют сирены скорой помощи, — я правда этого не хотел, но ты едешь обратно в больницу.       — Лучше туда, — кричит Изуна, — чем оставаться с больными на голову вами! Санитары бегут по лестнице и встречают Изуну своей бригадой.       — Опустите нож и пройдемте с нами, — говорит какой-то мужчина. Изуна стоит еще с ножом в руке, после бросает его на пол и опускает голову. Его медленно уводят, он не сопротивляется, и на губах Изуны виднеется странная улыбка.       — Ахуенное тридцатилетие, — Обито растирает свои глаза пальцами и сглатывает ком, — что ни день, то сказочно. Какаши стоит рядом и провожает взглядом спину Изуны и людей скорой помощи. Ты прости меня, Обито, за испорченный день рождения. Но в мои планы не входило еще выходить, и за спектакль тоже прости. Хотя я уже и сам не знаю, был это спектакль или же… Была это просто правдоподобная штука, или же. Я уже сам не знаю, шучу я или…Нет. Цунаде просыпается от звонка посреди ночи. Поднимает трубку и слышит знакомый голос:       — Простите, кажется, мне не стало лучше. Я снова с вами и завтра жду вас в своей любимой палате. Доброй ночи. Она узнает этот голос, и по ее спине ползут мурашки, от чего она отключает телефон и выдыхает в пустоту.

***

      — Тобирама! Остановись! — он слышит голос отдаленно, когда хватает своего брата за грудки и заносит свой кулак для удара. Хаширама виновато смотрит на него, а мужчина не может сдержать свою ярость от того, что тот набрался смелости явиться без извинений к человеку, который и так занимается самобичеванием. — Остановись, это ни к чему, Тобирама. Мы спокойно все обсудим. Мадара открывает свои глаза и смотрит в потолок. Темно, вероятно, середина ночи, и он как обычно от боли проснулся в ней же. Тело выворачивает словно спираль, и он сглатывает. Ему снился какой-то сумбур. На тумбе у кровати лежат книги, по которым он занимается сам и на курсах. Рядом с ними лежат таблетки, которые надо пить каждый день. Неделя прошла как-то смазано, начиная с отходников от лекарств, заканчивая пробуждениями по ночам от сильной боли. После того, как лекарства стали ему помогать, стало как-то значительно тяжелее справляться и с болью, и со снами, которые начали его преследовать и наяву. Недели начали превращаться в какой-то один сплошной не прекращаемый день. Грани между болью, днем и ночью начали полностью стираться. Сны превратились в какой-то один сплошной сумбур, состоящий из отрывков из памяти и еще чего-то, но, как бы то ни было, лучше от этого не становится, яснее — тоже. Кошка лежит прямо на его груди и мирно сопит, ее маленькое тельце поднимается вверх-вниз, она лежит с закрытыми глазами и сразу же открывает их от движения руки Мадары. Смотрит на него сонно и издает характерный ей звук. Мадара тянет руку, чтобы погладить животное, и дальше слышится равномерное урчание, которое заполняет и ее нутро, и Мадары. На часах три ночи и пара минут, он наконец садится на кровать и вздыхает. Отодвигает сразу кошку в сторону и берет в руки телефон. Находит нужный ему контакт и звонит по номеру. «Абонент временно недоступен и…» Он отклоняет свой вызов и включает свет в комнате. Знает — все равно больше не уснет.       — Интересно, что же ты делаешь сейчас? — Мадара наконец встает и идет в сторону кухни. Сегодня день рождения Тобирамы, неужели они и там никак не пересекутся? Будет ли он праздновать его? Будет ли он вообще что-то делать, хотя бы что-то, или же это все действительно их финальная черта? Мадара заваривает себе кофе, пока Конан спит одна в своей кровати и дожидается рассвета. Сегодня к нему опять приедет врач, и они для него должны будут изготовить новый комплекс тренировок для его восстановления. Ходит он с трудом, но почти без костылей, на всякий случай держа костыль на виду. Пока еще ни разу не падал. Пока что. Пока что. Тобирама сидит в операционной и устало потирает свои глаза, не снимая перчатки, и от пальцев на веках остаются следы чужой свежей крови, которая в какой-то момент перестала смущать его совсем. Он смотрит на свои руки, после переводит взгляд вдоль удаляющейся кушетки, на которую перенесли его пациента и наконец увезли прочь. Руки все в крови, и он смотрит на них не моргая, опять он не спал сутки. Переводит взгляд на настенные часы и пытается вспомнить, какая же сегодня дата. Данзо ему звонил еще днем и говорил что-то насчет празднования его дня рождения в ресторане завтра, получается, сейчас девятнадцатое февраля, полчетвертого утра, а он сидит все же один, и его руки все еще в крови. Отличное начало его дня рождения. Хотя, по сути, оно еще не наступило, ведь мама говорила ему, что родился он в полдесятого вечера. Опять переводит взгляд на руки. И дело не только в крови пациента, нет, он смотрит на эту кровь, которая размазана на его перчатках голубого цвета, и губы вытягиваются в какую-то ровную линию. Без улыбки. Они все еще в крови. Сегодня вечером они пойдут праздновать его день рождения, а после он вернется сюда на ночное дежурство без сна. Он сам не знал, почему поставил себе эту дату рабочую, вероятно, просто понимал, что после всего захочет остаться один. Он уже попросил его подменить, он просто хочет выпить здесь один в своем кабинете и поговорить с самим собой, остаться наедине, остаться наедине со своей матерью, ведь это и ее праздник тоже. Он специально попросил, чтобы Данзо никому ничего не говорил. Не то чтобы Тобирама что-то скрывал, он просто устал от вечного спутника, который из-за своего волнения не хочет оставлять его одного при любой возможности. Сегодня почти два года после того, как все рухнуло, через пару дней Мадара попадет в аварию, а он спасет его два года назад. Своими собственными руками, которые тогда измазал чужой кровью и сейчас. Сейчас смотрит на свои руки, и ему становится от этого противно. Назойливая мысль приходит в голову: — Интересно, как он там? Встал на ноги? Сай смотрит на него удрученно, сидя напротив, и выдает лишь одну простую фразу:       — Ты по нему скучаешь? Еще не поздно все… — но Тобирама даже не слушает его. Тобирама откидывает эту мысль в сторону и поспешно выкидывает ее из своей головы, как и перчатки в урну. Приезжает домой к Данзо и, наконец смыв с себя все, что с ним случилось за эти сутки, ложится рядом с Данзо и, обнимая его, засыпает. Данзо копошится, но, подвигаясь ближе, продолжает видеть свой очередной сон. Сай стоит в углу вместе с Хаку, обнимает его за плечи и грустно смотрит на спящего Тобираму, который даже внутренний голос отказался слышать.

***

      — Ты готов? Нет.       — Да, — он опять лежит на кушетке и утыкается лбом в твердую поверхность, под его грудь подложена подушка, которая помогает лежать более комфортно, чтобы вытянуть руки.       — Сегодня будем колоть грудную клетку и ноги. Это менее приятно, нежели спина. Переворачивайся на спину. Мадара переворачивается и сжимает губы. Краем глаза видит шприц перед своим лицом, и его начинает немного знобить. Именно сейчас почему-то он решил смотреть на то, как она будет вводить в него свою иглу.       — Вы так говорите, словно прокалывание спины — высшая степень удовольствия, — он усмехается. Чие улыбается ему в ответ и отвечает: — Если сравнивать части тела и уровень чувствительности с болью, то да.       — Класс, — Мадара выдыхает, прикрывает свои глаза и готовится морально.       — Готов?       — Да.       — Сто двадцать один, — Мадара хватает ртом воздух, руки начинают дрожать. Мадару с каким-то грохотом выкидывает прямо на свою кухню, и он видит плачущего Тобираму, который, сжавшись, сидит в углу.       — Что с тобой? — он пытается задать вопрос, но у него нет сейчас голоса. На запястьях мальчика синяки. Он словно вжимается в стену и пытается плакать тише.       — Тоби? — Мадара подходит и аккуратно отодвигает от его лица руку, его зрачки расширяются. Тобирама смотрит куда-то сквозь него, под его глазом фингал, и он захлебывается в собственных слезах.       — Ты такой же странный и непослушный, как твоя мамаша! Я вроде запретил тебе ходить к этому извращенцу Орочимару! Но что я узнаю?! Он твоей мамаше мозги промыл, так теперь и за тебя взялся! Ты мой сын, не его, мать твою! Я буду тебя растить человеком, а не он! — слышится крик за спиной, и Мадара, повернувшись назад, видит раскрасневшегося Буцуму. — Хватит ныть, щенок! — он держит бутылку в руках и смотрит на сына с ярко выраженной неприязнью.       — Вот ты урод, — Мадара кривится от отвращения и пытается успокоить Тобираму, который опять смотрит в пол. Он дрожит весь.       — Ма… — он пытается выдавить из себя, но задыхается от собственных слез.       — Твоя мамаша сдохла, ибо была такой же строптивой дрянью, как и ты, — Буцума выплевывает эти слова с особым удовольствием. — Так же думала, что она здесь главная, что она тут самая сильная и умная, умнее меня, мужика, вот тупая дрянь, — он смеется. — А все еще Орочимару постарался — промыл ей своими штучками мозги!       — Не говори так о маме, — Тобирама пытается выровнять голос. — Ма… мама была хорошей, она любила меня. Буцума кривится, отпивает еще пару глотков и наконец подходит к сыну. Мадара хочет его защитить, но Буцума словно проходит сквозь него.       — Твоя мамаша любила только себя, поэтому и сдохла, и ты тоже сдохнешь, если не будешь слушаться меня и не изменишь свой дерьмистый характер, в который эта дрянь столько отдала от себя. Кагуя постаралась на славу, и теперь ты страдаешь, милый мой, неужели мама тебя так сильно любила, раз оставила одного? — он сжимает челюсть мальчика, и тот жмурится.       — Неужели так сложно слушаться папу и быть как твой старший брат? Он вырастет великим человеком, а ты рано или поздно сдохнешь от своей доброты и прочего дерьма. Ты меня понимаешь? — он смотрит в лицо Тобирамы, но тот смотрит в пол. Тобирама кивает и сглатывает. Молчит, а после отвечает.       — Вот так бы сразу, — победно усмехается Буцума и отпускает его челюсть, встает.       — У меня есть Мадара и Изуна, они мне помогут, — слышится тихий голос ребенка, — они мои друзья.       — Что ты там вякнул? — Буцума резко разворачивается и смотрит на сына с яростью. — Никакие Изуна и Мадара тебе не помогут, их мать тоже скоро концы двинет. Лучше бы себе помогли, особенно твой Мадара, за которым ты везде ходишь, как собака, лучше бы за братом ходил!       — Я ему не нужен, — голос ребенка становится тихим. — Он, как и ты, меня ненавидит.       — Тобирама, мы любим тебя, ты просто не слушаешься, — Буцума пытается смягчить голос. — Мы хотим как лучше для тебя и… Тобирама молчит, а после говорит совсем тихо:       — Мадара сказал, что ты конченный мудак и он поможет мне, Мадара всегда меня будет защищать, потому что любит меня, а я его.       — Что ты сказал? — Буцума моментально подбегает к сыну и со всей силы бьет его по лицу, от чего Тобирама вжимается в стену. Хватает его за грудки и встряхивает. — ПОВТОРИ! Мадара стоит в полнейшей прострации, и ему становится ужасно больно. Он смотрит в лицо мальчика, и наконец тот поднимает свои раскрасневшиеся от слез глаза и смотрит на Буцуму так, словно он хочет его убить. Но вместо этого его губы вытягиваются в улыбке, и он смотрит на отца пристально. А после словно на секунду переводит взгляд на Мадару и встречается с ним взглядом. Мадару берет дрожь — он узнает этот взгляд, вот что в нем все время было. У Тобирамы такой взгляд и улыбка с детства, он все время смотрел с болью, смеясь над ней же самой. Тобирама переводит взгляд на отца и говорит ему с совершенным безразличием.       — Мадара сказал, что ты мудак, и я такого же мнения, он защитит меня, а ты лишь жалкий кусок говна, но не отец. Буцума звереет и бьет мальчика еще раз, на что Тобирама всхлипывает, и Мадара слышит.       — Сто тридцать, — судорога сковывает все тело, он стонет, жмурится, и хочется просто орать. Ужасно больно, словно тебя насквозь протыкают. Он сжимает губы, чтобы не орать от ужасной боли, которая вернула его в реальность, боли в грудной клетке. Чие была права — это неописуемые ощущения, особенно когда ты чувствуешь, что какая-то жидкость внутри остается. Pain!       — Тобирама? Тобирама! — он слышит свой крик и видит, как он подбегает к мальчику, который стоит на их пороге и плачет. — Что случилось? Ч… Тобирама вытирает слезы рукавом и весь дрожит. Ему уже десять. — Меня папа избил.       — А… а Хаширама? — Мадара хаотично водит руками по телу мальчика и сглатывает. Родителей дома нет. Он один, Изуна на занятиях. Тобирама вздрагивает и отводит взгляд в сторону.       — Ответь, Тобирама! — Мадара кричит, и его всего начинает трясти. Кровь, на Тобираме кровь и синяки.       — Хаширама стоял и смотрел, он ничего не сделал, — глухо отвечает ему Тобирама, и Мадара замолкает.       — Хаширама просто боялся. Он… — Мадара зажимает губы и пытается откинуть в сторону эти мысли.       — Но ты же не боишься защищать Изуну! А так, — Тобирама всхлипывает. Мадара хмурится, ничего не отвечает, берет Тобираму за руку и ведет его в ванну. Они наконец заходят, Мадара включает воду.       — Я позвоню и расскажу все родителям. Тебя надо помыть, разденься, и я… — он дотрагивается до его живота рукой, но Тобирама лишь с криком отшатывается в сторону, опираясь спиной на стенку ванны. Pain!       — Не надо. Не трогай меня, — дрожит. Весь.       — Что случилось? — Мадара не ожидал такой реакции, смотрит на него с сожалением. — Я не сделаю тебе больно и…       — Не в этом дело! — Тобирама кричит на него. Закрывает свои глаза, закусывает губы и пытается восстановить дыхание.       — А в чем? — тихо спрашивает Мадара. Взрослый Мадара стоит и отводит взгляд. Это слишком тяжело наблюдать со стороны. Тобирама молчит и опускает голову вниз.       — Тоби?       — Я… — он говорит тихо, — не хочу, чтобы ты видел меня таким слабым и беспомощным, я сильный, должен быть сильным, как и ты. Ты никогда со мной не будешь рядом, если будешь меня видеть таким слабым. Никогда меня не полюбишь, не выберешь меня.       — О чем ты? — подросток Мадара хмурится и делает еще шаг, но Тобирама вытягивает руку, чтобы остановить его.       — Я сам.       — Тобирама, тебе нужна помощь, и я… — он делает еще шаг.       — Не надо меня жалеть! Я сказал — я сам! — Тобирама переходит на крик, и из его глаз текут слезы. — Ты же… ты же любишь Хашираму, потому что он сильный, а я нет? Да? — он дрожит и смотрит на Мадару с обидой.       — Тоби, я… — Мадара сразу словно сжимается и отводит взгляд в сторону.       —Сто тридцать пять, — тело дергается, и пульс начинает зашкаливать, опять будет тошнота, опять приступ. You break me down and build me up, believer, believer Pain! Oh, let the bullets fly, oh let them rain       — Ответь мне! — Тобирама кричит и плачет. — Отвечай мне! Я знаю, мне Изуна рассказал, что вы целовались уже! Я хотел, хотел, чтобы ты был моей невестой! Взрослый Мадара вздрагивает, и эти слова всплывают в его памяти. Тобирама, так ты тогда… не шутил.       — Ты мне нравишься очень, — подросток Мадара мнется и не знает, как ответить правильно. — Просто ты… — он запинается и отводит взгляд.       — Что? Мадара переводит на него взгляд и отвечает с грустной улыбкой:       — Просто ты еще маленький, Тобирама. Я тебя старше, как и твой брат, и мы…       — Сто сорок, — Мадара сжимает руками простынь и думает, что еще немного и порвет ее. Мальчик вздрагивает и замолкает.       — Тоби, я…       — Уйди, — голос маленького Тобирамы тихий и ровный. — Я помоюсь сам.       — Но… — Мадара делает еще шаг, но Тобирама поднимает свои глаза на него какие-то потухшие и просит еще раз.       — Пожалуйста, Мадара, выйди из ванны. Подросток Мадара поджимает свои губы и выходит вместе с взрослым Мадарой, оставляя одного Тобираму, который, раздевшись догола, залезает в теплую воду и шипит от боли свежих ссадин.        — Сто Сорок шесть. Наизнанку выворачивает. Конан впервые пришла к нему и все это время ждала Мадару в зале ожидания, пока у того проходила процедура. Он выходит весь бледный, под стать свежей наволочке, и косится на нее. Конан пытается улыбнуться и протягивает ему газировку.       — Выпей, тебе сахар не помешает сейчас, — она смотрит на него с сожалением и помогает дойти до двери. Мадару все еще шатает из стороны в сторону, и он дрожащей рукой пьет первые пару глотков. Они доходят до машины, и женщина наконец спрашивает:       — У меня сегодня выходной, чем бы ты хотел заняться? Можем съездить куда-нибудь, давно мы не выбирались с моим графиком. Мадара показывает жест рукой, чтобы она подождала, и пытается прийти в себя от сильной дрожи. Наконец, спустя десять минут его ноги не дрожат больше.       — Я так рада, что ты наконец-то ходишь, — на глазах выступают слезы, — правда, это так здорово, Майн. Мадара смотрит на нее и, вспоминая каждый раз имя Мадара в своих снах, испытывает странное чувство, которое пока не может описать словами. Почему его все называют одним именем, когда у него совершенно другое? Он пока не решается спросить, лишь задает вопрос.       — Ты не знаешь, Тобирама сегодня работает в больнице?       — Ма… — девушка автоматом напрягается и хмурится.       — Конан, просто ответь мне на вопрос — работает он или нет, — Мадара смотрит на нее пристально, знает, если отведет взгляд — соврет.       — Он не… — Конан отводит взгляд, и ее опять перебивают. — Не ври мне, вы и так достаточно заврались все с моим именем! — он сам не замечает, как срывается на крик, и Конан словно замирает.       — Твое имя, оно… — Конан поджимает губы.       — Об этом потом, — он опять выравнивает голос. — Что про Тобираму?       — Он сегодня в ночную, — она закусывает губы, — только, пожалуйста, не иди туда. Ма…       — Он празднует свой праздник? — Мадара стоит на своем. — Да или нет?       — Я… я не знаю, — женщина сглатывает и смаргивает слезы. — Не кричи на меня! Мы все хотели спасти тебя, ты умер, ты понимаешь?       — Значит, узнай, — сухо отвечает Мадара. — Нам многое надо обсудить.       — Господи! — она ударяет рукой о свою же машину. — Я же тебе сказала, я сама все решу, ты и так не сможешь к нему подойти, он тебя пошлет, да еще и Данзо постарался и…       — Не пошлет, — отвечает ей Мадара, — я слишком хорошо его знаю. Он напьется и не сможет меня послать. Я ценю твои старания, но мне и самому надо что-то делать, а не сидеть на жопе ровно и ждать чуда, — он фыркает. — Не важно как, но узнай, где они будут сегодня, — он усмехается. — Поздравим с днем рождения моего мужа. Конан вздыхает:       — Вы друг друга стоите точно. Поехали погуляем загород, а после вернемся. Знаю одно хорошее место.

***

Мама Мадары умерла за три года до того, как отцы разбились насмерть в любимой машине их Таджимы. Пьяный водитель фуры заснул за рулем, и машина их родителей не смогла избежать столкновения. My life, my love, my drive, it came from… Pain! Тобирама хорошо помнит и тот день, когда умерла мама Учих, ведь тогда он, как бы это сейчас грубо ни звучало, стал понимать их лучше. Мадара был очень сильным и всегда был ему примером — теперь они справлялись все вместе с этим. Наори умерла после смерти Кагуи и боролась за жизнь целых пять лет. Умерла, когда Изуне стукнуло двенадцать, врачи не смогли помочь. У женщины случилось осложнение после пневмонии, и все случилось как-то слишком резко. Мадара долго винил и себя и отца за то, что не уследили. Но больше всего Мадару подкосили похороны собственного отца. Он слишком сильно его любил, чего не сказать про Тобираму, который на похоронах не испытывал ничего, кроме какой-то поглощающей пустоты. Отец издевался над ним до самой смерти, несмотря на то, что Таджима до последнего помещал друга на лечение, после того, как все раскрылось. Все издевательства и побои. Поместил его на лечение в психиатрическую клинику и забрал детей себе на опекунство. Буцума выходил каждый раз словно обновленным из больницы и забирал к себе детей, пока все не повторялось снова, и снова, и снова. Он ненавидел своего младшего сына до самой смерти и хотел поменять его, сделать как он сам. Тобирама всячески блокировал в своей памяти эти воспоминания, и меньше всего он желал видеть во снах все то, что Буцума с ним делал. Делал, а Хаширама ничего не делал вообще. Во сне Тобирамы. Мадара вытирает свои слезы рукавом, пока Изуна утыкается своим лицом ему в живот. Тобирама стоит рядом и так же плачет, утыкаясь в другой бок, Хаширама стоит со своими тетей и дядей чуть поодаль и отстраненно смотрит на опускающийся гроб. Тобирама щурится во сне, и губа начинает немного подрагивать. Он помнит, как они оба обхватили своими руками Мадару, который всегда был будто опора, будто скала, которая должна была их защищать. Постепенно сознание начинает проваливаться в более глубокую фазу сна. Мадара до последнего старался быть рядом, пока его старший брат в наглую не перетянул все внимание на себя и не предложил Мадаре встречаться. И этим самым отнял последний шанс у Тобирамы своими собственными руками. Мадара до последнего оправдывал брата Тобирамы перед мальчиком, оправдывая его страхом и всем чем только можно. Орочимару часто говорил ему о том, что надо уметь прощать и отпускать обиды, работая с ним как детский психолог. Он пытался объяснить, что держать ненависть в себе — не выход.       — Подумай о маме, Тобирама, разве она бы хотела бы этого? Твоя мама всегда хотела, чтобы ты вырос прекрасным человеком. И Тобирама в какой-то момент даже смог простить брата и вернуть к нему свое расположение, дать шанс, свято веря, что еще можно что-то исправить. Но он не понимал — люди не меняются. Буцума усердно работал над этим до самой смерти и сделал все возможное, чтобы Хаширама и Тобирама так и остались совершенно разными и чужими друг другу людьми. Единственное хорошее, что он оставил, это свою часть бизнеса с Таджимой, конечно же, завещав все старшему сыну. Тобирама выбрал свою дорогу в лице матери, как и Изуна в своей. Тобирама просыпается днем, открывает свои глаза и первое, что видит, так это Данзо, который стоит посреди комнаты с шариками и улыбается ему. Весь потолок украшен гелиевыми шарами, и Тобирама смотрит в лицо улыбающемуся Данзо.       — С днем рождения, Сенджу! — он улыбается широко, наконец подходит к сонному Тобираме и целует. — Долгих и счастливых тебе лет жизни, ну и далее там по списку.       — Спасибо, — Тобирама отгоняет неприятные эмоции после сна, пытается окончательно проснуться.       — Сейчас вернусь, а ты иди умойся, — Данзо удаляется за дверью. Тобирама смотрит на часы — почти пять. Вырубило его знатно. Наконец выходит из ванны, Данзо сразу же его хватает и тащит в сторону кухни.       — Твой торт именинника, — он смотрит на Тобираму, который старается улыбнуться ему. — Загадывай желание и задувай свечи, сейчас поедим торт, прогуляемся, и я забронировал столик на восемь в ресторане. Данзо зажигает свечи и ставит две кружки с кофе на стол.       — Давай, загадывай желание и проси любой подарок, — он весь светится от счастья, словно день рождения не у Тобирамы, а у него. — Загадал? Тобирама задумывается, а после как-то грустно улыбается и отвечает ему:       — Да, можно задувать?       — Подожди, сниму на камеру для памяти, — Данзо бежит за телефоном.       — Господи, — закатывает глаза Тобирама, но не отказывает ему.       — Задувай, — Данзо кричит, и Тобирама, загадав желание, задувает свечи.       — Happy birthday too yooou, — Данзо напевает песенку. — Что загадал? Тобирама замирает и отвечает с улыбкой:       — Если скажу, то не сбудется.       — Ну да, — вздыхает Данзо и накладывает ему кусок. Хотя если и скажу — тоже не сбудется, не может уже сбыться.       — Так что там с подарком? — Данзо отпивает свой кофе и ест торт. Тобирама замирает:       — Мне так-то ничего не надо, — он ковыряет своей вилкой торт и пытается съесть хотя бы кусок для приличия.       — Нет, так не пойдет, — Данзо мотает головой, — подарок — это святое. Тобирама смеется:       — Хорошо, мне надо подумать, в ресторане скажу. После у меня ночная, и я…       — Да, — Данзо отмахивается, — я помню. Я дома останусь, лягу спать пораньше, мне в утро. Тобирама кивает ему. Они наконец доедают свой торт, и Тобирама предлагает съездить на кладбище, подарить маме цветы. Поздравить и ее. Данзо кивает, они заезжают за цветами, и наконец Тобирама встречается с могилой матери, пока Данзо ждет его в машине. В ресторан возвращаются вовремя и садятся за свой столик. Данзо заказал им вина, и наконец принесли ужин. Тобирама взял себе стейк, Данзо ребрышки, и они, чокаясь, отпивают первый глоток. Вечером тут немало народу, вечер пятницы, играет музыка, и Тобирама рассказывает об очередной удачно прошедшей операции. На улице опять метель, которая заглушается голосами людей тут.       — Тяжелый месяц по работе, у меня еще шесть операций в этом месяце и неделя ночных, — Данзо выпивает второй бокал и смотрит на Тобираму. — Знаешь, я так рад, что мы вместе, ты не представляешь. Чувствую себя самым счастливым человеком на свете, и нам никто не мешает, слава богу. Он протягивает Тобираме свои руки и сжимает их своими.       — Я тоже рад, честно, — Тобирама выпил третий бокал уже и постепенно становится хмельным. — Слава богу, никто не мешает.       — Так ты решил насчет подарка? — Данзо гладит своим пальцем кожу на ладони Тобирамы и игриво подмигивает.       — Я еще думаю, — усмехается Тобирама и сжимает его руки своими.       — Я отойду в уборную и жду твоего ответа, милый, — Данзо подмигивает и удаляется. Тобирама наливает себе четвертый бокал из бутылки и закуривает сигарету, они сидят в курительной зоне. Затягиваясь еще раз, прикрывает свои глаза, а после, когда открывает их, его взгляд встречается с черными как ночь глазами вдалеке, и Тобирама начинает кашлять. You made me a, you made me a believer, believer Last things last By the grace of the fire and the flame       — Какого?.. — он щурится и видит усмешку Мадары вдалеке, пока его и Конан официант ведет за соседний столик рядом. — Хрена ты тут забыл? — он сжимает свои кулаки и сигарету помещает с пепельницу. Их усаживают за столик, с которого отлично видно Тобираму, и Сенджу начинает медленно закипать. Только обрадовались, что никто им не мешает, — рано радовались. Мадара сразу же направляется к нему, пока Данзо все еще нет, и, подойдя, начинает сразу же:       — Ну с днем рождения. Муж. Тобирама проводит его изучающим взглядом, старясь сохранять спокойствие, но именно поза говорит о его внутреннем напряжении.       — Смотрю, ты на ноги встал, поздравляю, — сухо отвечает Тобирама и не отводит взгляд. Он и сам не понимает причину такой злости в себе, но меньше всего ему сейчас хочется конфликтовать.       — Спасибо, — в тон ему отвечает Мадара и придерживается рукой за стол Тобирамы. — Тебе нахрена телефон нужен, если ты только и делаешь, что блокируешь меня или же сбрасываешь мои вызовы? — в глазах Мадары играет чистое раздражение. — Поговорить надо наедине. Данзо идет уже в их сторону, и Тобирама видит его краем глаза. Его губы расплываются в усмешке, и он, опираясь на стол локтями, спрашивает ему с самой милой улыбкой:       — Больно? Мадара замирает, он видит эту улыбку, и ему сейчас хочется приложить Сенджу головой об стол. Оба понимают двоякость вопроса.       — О, Майн, — слышится голос за спиной Мадары, — и ты здесь. Мадара поворачивается и встречается взглядом с Данзо.       — Какая неожиданность, удивительно, — голос становится сухим.       — И тебе привет, Данзо, — зрачки Мадары сужаются. — Давно не виделись.       — И слава богу, — Данзо иронично усмехается. — Без твоего депрессивного вида намного легче живется всем, — смотрит в глаза Мадаре, а тот делает шаг ему на встречу.       — Ты мешаешь, Данзо, сходи погуляй, — выплевывает Мадара и сжимает кулаки.       — А может, мы Тобираму спросим, кто тут мешает? — он переводит взгляд на Сенджу. — Как ты думаешь, милый? Тобирама отвечает им:       — Извини, но мешаешь тут только ты, Майн, не стоит так говорить с Данзо. И я тебе настоятельно рекомендую сходить погулять самому, я вроде именинник, мое желание — закон. Мадара смеряет Тобираму уничтожительным взглядом и возвращается к Конан, которая обреченно вздыхает. Садится рядом и смотрит на них издалека пристально. Тобирама с Данзо распивают еще одну бутылку и начинают смеяться над чем-то своем. Данзо целует его в губы.       — Что он… — Мадара видит, как Данзо опускается под стол, — делает?       — Ну, ты решил со своим подарком? — Данзо минутами раньше спрашивает Тобираму и допивает свой бокал.       — Да, — Тобирама облизывает губы и наклоняется к нему ближе, — я придумал, что хочу.       — И что же? — Данзо отвечает ему с придыханием.       — Сделай мне минет, — Тобирама закусывает губу и смотрит на Данзо с открытым желанием. Наклоняется к нему ближе, проводит своими пальцами вдоль щеки и наконец задевает его губы подушечками пальцев, — пожалуйста. Данзо смеется, а после скалится. — Хорошо, пошли, — он уже встает, но Тобирама хватает его за руку и мотает головой.       — Нет, милый, сделай прямо тут.       — Но тут дохрена людей, Тобирама, — Данзо усмехается, но его потряхивает от желания. — Ты решил полностью добить Мадару и всех вокруг?       — Я решил разнообразить нашу интимную жизнь, — он выдыхает ему в тон. — Ну и утихомирить всяких личностей, показать им, что мир вокруг них не вертится. Если ты не хочешь, то я пойму, трахну тебя в туалете прямо сейчас. Хочешь? Данзо отвечает:       — Нет, твое желание — закон, ты главное не стони громко, не хочу, чтобы полицию вызвали, — он усмехается. — Ширинку сам расстегнёшь?       — Нет, ты сам, — Тобирама отпивает еще глоток, и Данзо опускается вниз под стол.       — Что он делает? — Мадара щурится, и Конан отпивает залпом виски. — Мадара, они же… Мадара видит, как Тобирама сначала смотрит в одну точку, и на его скулах со шрамом медленно начинает расцветать румянец, он сглатывает, и пальцы начинают легонько сжимать скатерть. Данзо целует головку и медленно проводит языком прямо по всему основанию вниз, не забывая задеть слегка кожу зубами для острых ощущений. Тобирама сжимает скатерть крепче, от чего бокал пошатывается, и он перехватывает. Вино слегла пролилось. Тобирама сжимает свои губы, и на губах Данзо возникает привкус секрета.       — Течешь, — слышится смех из-под стола, и Тобирама судорожно отпивает еще вина. Мадара хмурится, пытается понять, что происходит. Данзо полностью заглатывает в рот, и Тобирама шумно выдыхает, мимо него проходит официант.       — Что за?.. — Учиха сжимает челюсти. Взгляда не отводит. Тобирама начините ёрзать на стуле и краснеет еще сильнее. И это можно было бы списать на алкоголь, если бы не его поднимающаяся в судорожном дыхании грудь. Через пару минут Тобирама запрокидывает голову назад и, прикусывая губу, опускает руку под скатерть у своих ног. Сжимает рукой волосы Данзо и придает свой собственный темп ему. You're the face of the future the blood in my veins, oh-ooh The blood in my veins, oh-ooh       — Мадара, — до Конан доходит происходящее, — не смотри… — она хватает его за руку, но тот лишь грубо откидывает ее руку и пожирает этот вид Тобирамы взглядом. Сенджу открывает свой рот, выдыхает имя Данзо и прикрывает свои глаза. Мадару в этот момент словно ударили под дых. Он стонет тихо и двигает медленно своими бедрами в такт. Мадара запоминает каждую деталь и по губам читает имя Данзо, а также словно слышит стон Тобирамы, и что-то внутри него взрывается. Он чувствует ужасную злобу и в тоже время странное возбуждение, которое начинает накрывать его с головой. Тобирама медленно поворачивает к Мадаре свою голову и, открывая глаза, смотрит прямо на него. Смотрит в его глаза и, наконец, стонет. Мадара сглатывает и чувствует, как у него встало. Елозит на стуле и начинает злиться еще сильнее. Вот тварь. Тобирама чувствует, как Данзо улыбается своими губами, и он, крепко сжимая его волосы, дергается, и Данзо чувствует, как по его губам растекается сперма. А на бурых от вина губах Тобирамы расплывается прекрасная улыбка, и он, облизывая свои губы, отпускает Данзо и достает свою руку из-под стола. А после, смотря в глаза Мадаре, поднимает руку, облизывает свои пальцы, показывает ему средний палец, улыбаясь зубами, и прикрывает от счастья глаза. Он только что кончил этому мудаку в рот. Мадара резко встает из-за стола, но его резко хватает за руку Конан и мотает головой.       — Не надо, пожалуйста, сядь, — а после поворачивается в сторону Тобирамы и говорит ему в профиль. — Это мерзко, Тобирама, даже для тебя. Мадара опускается вниз и выпивает стакан виски залпом. Больше в ту сторону не смотрит. Его трясет, в ушах слышится еще этот немой стон, и перед глазами стоит вид раскрасневшегося Тобирамы, который откидывает голову и прикрывает глаза. Он убьет их обоих точно. Своими руками. Выбьет из Тобирамы всю дурь, задушит Данзо и запихает его язык по самые гланды. Мадара выпивает залпом еще один стакан виски и сжимает руку в кулак.       — Успокойся, пожалуйста, вы все решили и расстались, я же говорила тебе, — Конан смотрит на Учиху с сожалением.       — Не ебет, — выплёвывает слова Мадара и пытается унять странную дрожь по телу, — он все еще мой муж, но ведет себя как конченный идиот.       — Послушай, — Конан сжимает его руку.       — Ты думаешь, я не понимаю, что он это ради меня сделал? Ему не похуй, Конан, но его держит эта сука, и он творит полнейшую хуйню. Было бы похуй — Данзо бы ему сейчас не отсасывал прямо передо мной!       — Ты плохо знаешь его и… — она запинается.       — Нет, Конан, я знаю его лучше, чем он себя знает. Я сказал тебе, что я верну этого идиота и он выслушает меня, значит, оно так рано или поздно будет. Данзо наконец вылезает из-под стола и, кидая победный взгляд на Мадару, который все-таки повернулся к их столу, целует в губы Тобираму и ухмыляется. Ты проигрываешь войну, Мадара, даже сейчас. И все, что тебе остается, — это сидеть сейчас и испепелять меня взглядом, больше ты ничего сделать не можешь. Ни тогда, ни сейчас. Ты все просрал. Они выходят из ресторана в десять и сначала едут домой, где Тобирама переодевается в рабочую форму и оставляет Данзо одного. Мадара с Конан ушли из ресторана раньше них. Но лицо Мадары было просто бесценно. Жаль, что он не помнит, как однажды за этим же самым он застал Хашираму и Мадару давным-давно в ванной. Вот умора была бы. Сенджу достает из своей сумки бутылку коньяка и наконец едет туда, где он сможет побыть один. Данзо спокойно укладывается спать. Тобирама доезжает до своей работы на такси в состоянии какого-то покоя. Вероятно, так подействовал алкоголь, а может, просто настроение было хорошим после сказочного минета, а может, от вида Мадары. Но была какая-то у него внутри сейчас легкость, и он, отпивая алкоголь на ходу, прячет наконец бутылку обратно в сумку и направляется в больницу. Он никому не сказал, что у него сегодня выходной и он попросту решил побыть в своем большом кабинете полностью один. Подумать обо всем. Он включает приглушенный свет настольной лампы и садится к двери спиной. Не закрывает ее, все равно никто сюда не придет. Позади него одиноко стоит диван, на котором сидит Сай и буравит его взглядом. Тобирама достает бутылку и, наконец, пьет из горла.       — Сделал гадость и накидаться решил? — Тобирама слышит укоризненный вопрос Сая в свою спину. Тобирама лишь ухмыляется и пьет еще. После достает фотографию матери из кошелька и смотрит на нее пару секунд. Его улыбка на губах пропадает, он лишь подносит ее изображение к своим губам и целует его.       — С праздником, мам. Надеюсь, тебе понравились мои цветы, — он ставит фотографию напротив себя, облокотив ее на основание лампы, и, поджимая губы, отпивает еще из горла.       — Не игнорируй меня! — Сай повышает голос и сжимает свои кулаки. — Уже не смешно, хватит делать вид, словно меня здесь нет. Тобирама вздрагивает и медленно поворачивается, проводит взглядом по нему. Наконец отвечает:       — Отъебись. Я с мамой провожу время, пиздуй обратно, откуда пришел. Сай обиженно поджимает губы, но никуда не уходит. Он настойчиво идет к Тобираме и хватает его за плечо, от чего тот дергается.       — Да что с тобой такое? — он смотрит прямо в глаза Сенджу. — Что с тобой происходит? Ты сам не свой, я не понимаю.       — Отвали, — Тобирама грубо отталкивает его и пьет еще. Сглатывает. Мама со старенькой потертой фотографии смотрит ласково. Тобирама откидывается головой на спинку стула и прикрывает глаза. Сай садится напротив и тоже пьет из горла.       — Тобирама, давай поговорим, — Сай опять начинает свою тираду. Тобирама смотрит в потолок и вздыхает:       — Какой же ты все-таки надоедливый, это пиздец, — его прорывает на смех, и он начинает как-то слишком громко смеяться, а после отнимает у Сая бутылку и опять пьет. — Какой ты, однако, назойливый глюк, — он переводит на него свой взгляд, — когда же ты уже оставишь меня в покое? — он резко опускает свои руки и хватает Сая за кофту. — Чего тебе надо от меня, когда ты уже сгинешь? Сай усмехается и опускает свою руку на руку Тобирамы:       — Никогда. Я уже давно не твой глюк, но ты так настойчиво не слушаешь меня и пытаешься себя даже в свой день рождения добить. Тобирама фыркает и пьет опять.       — Что ты загадал, когда свечи задувал? — Сай перенимает бутылку и пьет тоже. Тобирама моментально меняется в лице и резко встает. Отходит к окну, открывает его, закуривает.       — Расскажешь? — Сай смотрит на него внимательно. Тобирама затягивается никотином. Когда мамы не стало и его уродливый морально папаша начал издеваться над ним изо дня в день, как выпьет, Тобирама сначала держался и плакал, думая, что все это рано или поздно закончится. Он свято верил в то, что у отца просто тяжелый период на фоне смерти матери. Но чем больше старался верить в это, тем больше его вера гасла. Однажды он пытался его убить, скинуть со второго этажа на штыри, которые для этого же и поставил у забора. Держит никотин в легких, пока он поступает в кровь и дает в голову приятной истомой. После этого случая Тобирама часто стал звать маму, умолять, лишь бы она пришла и спасла его. Он плакал по ночам и пытался делиться со всем Мадарой, ведь тот старше. Сначала Мадара не поверил ему, еще бы, он бы тоже вряд ли бы поверил. Тобирама умолял и умолял, и умолял маму вернуться. Он начал думать, что мама не приходит, потому что он не спас ее, не помог. Он стал молиться, думал, может, это поможет ему хоть как-то. Отец полностью потерял контроль и начал оставлять синяки на сыне и издеваться над ним не только морально, но и физически. Верой в то, что не спас ее, он так оправдывал мать и пытался верить в то, что если он достаточно искупит свою вину, то она простит его и вернется к нему. Но это был самообман.       — Хватит ныть, сопляк, — Тобирама слышит этот крик в ушах, и его улыбка ползет вверх. Он выдыхает никотин. А после он просто понял — мама не придёт. Сколько бы он ни молился, ни плакал, ни просил ее услышать его — она умерла, она не придёт. Он никогда не заслужит ее прощения. Он пришел к Мадаре в тот день и заменил веру в мать верой в него. Он стал приходить постоянно в надежде, что Мадара ему поможет. И Мадара ему помог, для Тобирамы Мадара стал заменой матери, чем-то правильным, сроду богом. И он опять поверил в то, что все будет хорошо. Отца отправили на лечение, и он попытался снова. Только вот Мадара от него в какой-то момент стал стремительно отдаляться, как он и сказал — Тобирама был младше. Мадара отдаляться, а Изуна, наоборот, приближаться. Тобираме стало одиноко опять. А потом отца не стало. Ничего не стало, чтобы Мадара его защищал теперь. Он остался у себя один, в то время как у Изуны был Мадара, у Хаширамы был Мадара, а у Тобирамы — никого. Сколько он помнит, после смерти родителей Мадара ни разу перед ними не упомянул их. Это была запрещенная тема, лишь однажды, вернувшись с работы, он застал Мадару в щепки пьяным на кухне. Царил полнейший мрак в доме, только маленькие две лампочки горели у стены. Тобирама никогда не поднимал эту тему с Мадарой больше, не хотел и так грузить человека, который стал ответственен за все и сразу.       — Ну, если ты не мой глюк, — Тобирама поворачивается к Саю, тушит сигарету в пепельнице и пьет еще, — ты и так знаешь, что я загадал. Сай отводит взгляд и пьет тоже. Pain!       — Но это никогда не сбудется, — ему отвечают тихо.       — Да, — Тобирама усмехается. — Не сбудется. — Он опять зависает, и его заполняет это странное чувство радости на грани истерики, и он пьет еще.       — Это ты во всем виноват, — слышится голос отца в голове.       — Ну привет, папа, — улыбка расплывается на губах Тобирамы, и он пьет еще. Пытается встать, но понимает, что его шатает. Жарко тут, снимает через себя кофту с майкой и сразу откидывает на пол. Жарко стало. Буцума стоит прямо перед ним, и Тобирама, смотря на него, ударяет кулаком по столу и со зверской яростью бросается на него. Бьет прямо в лицо и слышит опять:       — Вырос бы таким как я хотел, слушал бы папу, ничего бы не было, — Буцума гадко усмехается. — А так ты во всем виноват или же я? Мадара не слушал Конан и никаких ее отговорок, поэтому он сейчас в больнице поднимается прямо в кабинет Тобирамы, чтобы поговорить во второй раз. Ну или останется там и будет ждать, пока тот придет. Он просто знал — Тобирама будет там. В тот день Хаширама был в командировке, Изуна — на очередном семинаре в Италии, а Тобирама остался наедине с Мадарой. Альбинос был готов провалиться сквозь землю от нахлынувшего чувства, понимая, что делает Мадара и почему. Он не ожидал, что по приходе домой встретит его. Он помнит эту одинокую фигуру около барной стойки, которая находится на их кухне. Мадара тихо открывает дверь рукой в кабинет Тобирамы, придерживая костыль, и видит, как Тобирама сидит за столом один. Смотрит в одну точку. На столе стоит полупустая бутылка виски, на которую Тобирама смотрит пристально. Он сжимает ее своей рукой, волосы спадают на его лицо, и улыбается. Мадара обычно приезжал почти в полночь, однако в тот день он уже в девять часов вечера сидел на кухне и курил, его окружали пустые бутылки с различным спиртным, одна полупустая бутылка виски, а в руке Мадара держал «Столичную» водку, пристально смотря на нее. Его длинные волосы спадали на стол, сам он был обнажен по пояс, видимо, раздевшись из-за жары. На нем были надеты лишь обычные спортивные штаны, резинка трусов вылезла, давая понять, что даже нижнее белье у него было подобрано со вкусом. Несмотря на то, что Мадара давно перерос подростковый возраст, в котором так популярно ходить в зал и тренироваться, в свои 28 на тот момент он выглядел так, будто он этого и не переставал делать, иными словами — очень даже хорошо. Тобирама раздет по пояс, и Мадара, проходя в помещение, прикрывает за собой дверь и застывает на месте. Тобирама даже дома перед ним не ходил в таком виде, а тут прямо на работе сидит почти раздетый. Мадара поджимает губы и наблюдает за тем, как Тобирама пьет. Он грубо хватает бутылку, пьет пару глотков и ставит ее на стол. Тобирама посмеивается, и его плечи дрожат. Мадара закусывает губу и переводит взгляд на часы. Полночь, а Тобирама пьет так, словно хочет забыться. You made me a, you made me a believer, believer Тобирама тогда действительно застыл в дверном проеме, все это зрелище было слишком интимным. Учиха практически не позволял себе ходить в своем же доме в таком виде, все время будто что-то пряча. Он стоял в коридоре и наблюдал, как одинокая фигура пьет, пьет и пьет. Мадара не щадил себя, он будто хотел забыться. На гладкой, каменной поверхности лежала уже третья пачка сигарет, Мадара все еще смотрел в одну точку. Он смотрел, смотрел, смотрел и после со всей силы кулаком ударил о стену рядом, еще раз, еще и еще, он бил до такой степени, пока не разбил себе кожу и стенка не окрасилась в красный. После он так же плавно поднес к себе дрожащую руку и с помощью второй опять выпил залпом треть бутылки. Сосуд, наконец, поставили на столешницу. Плавное движение разбитой руки, он будто вытирает ею свое лицо, проводя холодными пальцами по коже, поднося дрожащие руки перед собой и… и начал тихо смеяться.       — Это ты во всем виноват. От этого смеха Тобираму пробирает дрожь. На гладкой каменной поверхности лежала уже третья пачка сигарет, Тобирама все еще смотрел в одну точку. Он смотрел, смотрел, смотрел и после со всей силы кулаком ударил о стену рядом, еще раз, еще и еще, он бил до такой степени, пока не разбил себе кожу и стенка не окрасилась в красный. Мадара вздрагивает. После он так же плавно поднес к себе дрожащую руку и с помощью второй опять выпил залпом треть бутылки. Сосуд, наконец, поставили на столешницу. Плавное движение разбитой руки, он будто вытирает ею свое лицо, проводя холодными пальцами по коже, поднося дрожащие руки перед собой и… и начал тихо смеяться.       — Это ты во всем виноват. От этого смеха Мадару пробирает дрожь. Он резко вспомнил тот самый день. Говорил такие же слова. Pain!        — С тобой все в порядке? — хотя было очевидно, что не в порядке. Тобирама, наконец, поднялся и хотел уже подойти к мужчине, но тот встал первым.       — С тобой все в порядке? — хотя было очевидно, что не в порядке. Мадара подает голос и видит, как Тобирама медленно поворачивается к нему и смотрит на него своими красными глазами. Смотрит, а вскоре он видит, как уголки губ Тобирамы поднимаются вверх и его зрачки сужаются. Он встает, но понимает, что его шатает так, что идти трудно. Тобирама искреннее усмехается и качает головой, смотря на Мадару. Его шатало настолько сильно, что он опирался рукой на стол, чтобы попросту не упасть. Медленно переставлял ноги, рука резко скользнула по столу, тем самым задев бутылки, и они рухнули на пол, две разбились вдребезги. Взгляд был совершенно затуманенный, при этом голова была наклонена немного набок, и на губах была все та же усмешка, но глаза. Они были будто стеклянные. В них был такой водоворот эмоций, что, смотря в них, казалось, тебя засосёт туда же. Ключевой эмоцией была боль. Второй — скорбь. И третьей, совершенно не подходящей ситуации, — искреннее веселье. Очень специфическое сочетание. Его шатало настолько сильно, что он опирался рукой на стол, чтобы попросту не упасть. Медленно переставлял ноги, рука резко скользнула по столу, тем самым задев бутылку, она рухнула на пол, разбилась вдребезги. Взгляд был совершенно затуманенный, при этом голова была наклонена немного набок, и на губах была все та же усмешка, но глаза. Они были будто стеклянные. В них был такой водоворот эмоций, что, смотря в них, казалось, тебя засосёт туда же. Ключевой эмоцией была боль. Второй — скорбь. И третьей, совершенно не подходящей ситуации, — искреннее веселье. Очень специфическое сочетание. Мадара не ответил ничего, он просто выдавил из себя что-то наподобие смешка, спокойной, уже более уравновешенной походкой направляясь в сторону Сенджу. И чем ближе он подходил, словно хищник, тем дальше отходил Тобирама, пока не уперся спиной в стенку. В этом приглушенном свете глаза Учихи казались полностью черными, без какого-либо проявления зрачка. Он всем своим существованием, разгоряченным, полуобнаженным телом накалял атмосферу вокруг, что в комнате, кажется, действительно стало нечем дышать, но больше всего пугала эта дикая, безумная улыбка во весь рот. Будто Мадара сейчас был совершенно не здесь, вне зоны доступа. You break me down and build me up, believer, believer Тобирама не ответил ничего, он просто выдавил из себя что-то наподобие смешка, спокойной, уже более уравновешенной походкой направляясь в сторону Учихи. И чем ближе он подходил, словно хищник, тем дальше отходил Мадара, пока не уперся спиной в стенку. Костыль упал на пол. В этом приглушенном свете глаза Тобирамы казались полностью черными, без какого-либо проявления зрачка. Он всем своим существованием, разгоряченным, полуобнаженным телом накалял атмосферу вокруг, что в комнате, кажется, действительно стало нечем дышать, но больше всего пугала эта дикая, безумная улыбка во весь рот. Будто Тобирама сейчас был совершенно не здесь, вне зоны доступа. Он выключает свет нажатием пальца на кнопку. Тобирама уперся в стену, Мадара подошел к нему и поставил свою руку около его головы. Он внимательно смотрел в глаза альбиносу, наконец, поднял руку и приблизил к его лицу, большим пальцем надавив на пухлую губу, немного отодвигая в сторону. Во рту почувствовался привкус железа. Тобираму в тот момент пробил холодный пот. Он всегда хотел чего-то подобного, но не так. Мадара был сейчас не тут, то, что сейчас было перед ним — не Мадара. Мужчина подошел непростительно близко, от него просто несло спиртом, он медленно провел горячей рукой по рубашке альбиноса, задев пальцами пуговицы, резко дернув их, от чего две попросту оторвались. Он так же с усмешкой наклонил голову на другой бок, и, закончив с рубашкой, все так же молча провел рукой по подкаченному бледному телу. Наклонился к уху и прошептал:       — Ты знаешь, подглядывать нехорошо, — прикусил мочку уха. — Ты был плохим мальчиком сегодня? Мадара уперся в стену, Тобирама подошел к нему и поставил свою руку около его головы. Он внимательно смотрел в глаза Учихе, наконец, поднял руку и приблизил к его лицу, большим пальцем надавив на пухлую губу, немного отодвигая в сторону. Во рту почувствовался привкус железа. Мадару в тот момент пробил холодный пот. Все это ужасно знакомо. Он, с тех пор как очнулся и они стали жить вместе, всегда хотел чего-то подобного, но не так. Тобирама был сейчас не тут, то, что сейчас было перед ним — не Тобирама. Мужчина подошел непростительно близко, от него просто несло спиртом, он медленно провел горячей рукой по рубашке Мадары, задев пальцами пуговицы, резко дернув их, от чего две попросту оторвались. Он так же с усмешкой наклонил голову на другой бок, и, закончив с рубашкой, все так же молча провел рукой по подкаченному бледному телу Мадары. Мадара сглатывает, и Тобирама впитывает в себя каждую его эмоцию. В глазах веселье, желание, боль, злость и еще какая-то эмоция, которой описание дать сложно. Издевка? Pain! Тобирама наклонился к уху и прошептал:       — Ты знаешь, подглядывать нехорошо, — прикусил мочку уха. — Ты был плохим мальчиком сегодня? Тобирама шумно выдохнул, пытаясь пальцами сжать бетонную стену, что в принципе было невозможно. В штанах стало непростительно туго, его даже Изуна, будучи раздетым, не возбуждает так, как Мадара, будучи в стельку пьяным и одетым. Ну, почти одетым. Он не то чтобы потерял дар речи, он просто не знал, как реагировать на это, зачем Мадара это делает, издевается над ним, зачем он снова это делает. Он всегда издевается над ним. С самого, сука, детства. Тем временем Мадара наклоняется и проводит языком по шее Тобирамы, начиная с подбородка, заканчивая ключицей, и прикусывает ее. Тобирама вскрикивает и пытается отпихнуть мужчину, он уверен, что Мадара не в себе.       — Отпусти, твою мать, — голос звучит неубедительно, но попробовать стоит. Еще немного и все полетит к чертям собачьим, крышу уже снесет тогда у Тобирамы. Последствия будут ужасными. Мадара все так же усмехается, проводя рукой в ссадинах по груди и ведя к низу живота, доходит до ремня брюк и резко тянет на себя. Темно, ничего не видно. Тобирама выкручивается и пытается скрыться в дверном проеме, но Учиха настигает его быстрее, грубо хватая за локоть, и тащит с собой на диван. Мадара шумно выдохнул, пытаясь пальцами сжать бетонную стену, что в принципе было невозможно.       — Нам надо поговорить обо всем, — он возвращает себе уверенность и пытается еще что-то сказать. Тобирама с особым интересом рассматривает его лицо и отвечает:       — Да? О чем? М?       — Обо всем, — Мадара смотрит с вызовом.       — Потом поговорим, — Тобирама вжимается в него и вдыхает его запах, прикрывает свои глаза от удовольствия. — Как же я по тебе соскучился, милый. Прямо тут бы и трахнул. В штанах стало непростительно туго, Тобирама возбуждал, будучи в стельку пьяным и одетым. Ну, почти одетым. Он не то чтобы потерял дар речи, он просто не знал, как реагировать на это, зачем Тобирама это делает, издевается над ним. Мадара видит по глазам, что издевается, окуная его прямо в яму воспоминаний. Повторяя каждое его слово, но зачем? Пару часов назад он послал его и заставил смотреть, а сейчас трахает его глазами. Тем временем Мадара наклоняется и проводит языком по шее Тобирамы, начиная с подбородка, заканчивая ключицей, и прикусывает ее. Тобирама вскрикивает и пытается отпихнуть мужчину, он уверен, что Мадара не в себе. Тем временем Тобирама наклоняется и проводит языком по шее ничего не понимающего Мадары, начиная с подбородка, заканчивая ключицей, и прикусывает ее. Мадара шумно выдыхает и пытается отпихнуть мужчину, он уверен, что Тобирама не в себе. Он же не будет изменять Данзо?       — Отпусти, твою мать, — голос звучит неубедительно, но попробовать стоит. Еще немного и все полетит к чертям собачьим, крышу уже снесет тогда у Тобирамы. Последствия будут ужасными.       — Тобирама, твою мать, — голос звучит неубедительно, но попробовать стоит. Еще немного и все полетит к чертям собачьим, крышу уже снесет тогда у Мадары. Последствия будут ужасными? Да насрать. Мадара все так же усмехается, проводя рукой в ссадинах по груди и ведя к низу живота, доходит до ремня брюк и резко тянет на себя. Темно, ничего не видно. Тобирама выкручивается и пытается скрыться в дверном проеме, но Учиха настигает его быстрее, грубо хватая за локоть, и тащит с собой на диван. Pain! Тобирама все так же усмехается, проводя рукой в ссадинах по груди и ведя к низу живота, доходит до ремня брюк и резко тянет на себя.       — Давай не надо про мою мать, — он шепчет на ухо.       — Ты не в себе, зря я пришел, — Мадара перебарывает желание и отталкивает его. Тобирама его опять хватает. Темно, ничего не видно. Мадара выкручивается и пытается скрыться в дверном проеме, но Тобирама настигает его быстрее, грубо хватая за локоть, и тащит с собой на диван.       — У нас так давно с тобой не было этого. Я тебя хочу, — грубо толкает на кожаный диван, от чего Тобирама больно ударяется спиной о поверхность.       — Это нереально, — хаотичный поток мыслей останавливается на одной, пока мужчина пытается сфокусироваться в темноте, его руки уже держат над головой, и Мадара налегает сверху.       — У нас так давно с тобой не было этого. Я тебя хочу, — он говорит с издевкой в голосе и грубо толкает на кожаный диван, от чего Мадара больно ударяется спиной о поверхность.       — Это нереально, — хаотичный поток мыслей останавливается на одной, пока мужчина пытается сфокусироваться в темноте, его руки уже держат над головой, и Тобирама налегает сверху.       — Я тебя хочу, — хриплый голос бьет по ушам, вызывая усиленное сердцебиение. — Пока мы с тобой дома одни, — Сенджу ощущает стояк где-то в районе своего. — Пожалуйста, Хаширама, — он ощущает, как его сосок закусывают.       — Я тебя хочу, — хриплый голос бьет по ушам, вызывая усиленное сердцебиение. — Пока мы с тобой тут одни, —Мадара ощущает стояк где-то в районе своего. — Пожалуйста, Данзо, — он ощущает, как его сосок закусывают. И у Тобирамы что-то внутри рухнуло тогда, и у Мадары сейчас. Они оба только в разное время резко вырывают руки и бьют Мадару и Тобираму в солнечное сплетение от обиды. Все это время его принимали за его брата, не за него самого. Он издевается над ним намеренно, специально бьет по больному, вымещая обиду.       — Отъебись! — он вскакивает и, наконец, разворачивается весь раскрасневшийся, возбужденный и злой. — Я не Хаширама, больной ты ублюдок! — даже сквозь темноту видно, как блестят кровавые глаза альбиноса. Он глубоко дышит, сжимая кулаки и сдерживая себя от того, чтобы сейчас не убить человека, которого любит. Мадара корчится от боли и поднимает взгляд, который приобрел уже хоть каплю осмысленности.       — Тоби? — он спрашивает сдавленно. — Блядь. Тоби, это ты? Тоби, прости… Я не хотел. Я перепутал… был не в себе. Я бы никогда не… Я не… Ты не… Не говори Изуне, я прошу тебя! Блядь, Тобирама! СТОЙ! Но младший Сенджу уже добегает до лестницы, забегает на второй этаж, и слышно, как захлопывается дверь. Мадара так и уснул на диване в гостиной, наутро никто из них не поднимал разговор о случившемся ночью. Будто ничего и не было. Только если для Мадары ничего глобального и не случилось, он даже не помнил, что именно случилось, то Тобирама же помнил отлично. Даже сейчас, смотря на Мадару, ему резко стало душно и тесно, и он попросту сжал ноги, проклиная и моля бога, чтобы дремавший Изуна ничего не просек. Именно после этого инцидента два года назад ситуация Сенджу ухудшилась. Каждую ночь, когда ему становилось слишком. My life, my love, my drive, it came from… Pain «Я тебя ненавижу, Учиха Мадара. Я действительно тебя ненавижу.»       — Отвали от меня! — Мадара бьет со всей силы, но Тобирама с усмешкой перехватывает его руку и сжимает ее. — Я не Данзо, больной ты ублюдок! — даже сквозь темноту видно, как блестят кровавые глаза альбиноса. И как расплылась на лице его улыбка. Мадара глубоко дышит, сжимая кулаки и сдерживая себя от того, чтобы сейчас не убить человека, которого любит. Тобирама поднимает взгляд, который приобрел уже хоть каплю осмысленности.       — Мадара? — он спрашивает сдавленно. — Блядь. Майн, это ты? Мадара, прости… Я не хотел. Я перепутал… был не в себе. Я бы никогда не… Я не… Ты не… — Тобирама сначала говорит жалобно, а потом не может перебороть свой смех от вытянувшегося лица Мадары. Специально называет его настоящим именем, если бить, то по больному. Он резко затихает и сжимает руку разгоряченного Мадары до боли: — Знакомо, не правда ли? — Тобирама проводит своей ладонью по щеке Мадары, смотря на него с грустью и злобой одновременно. Пальцы доходят до губ, и он сглатывает, а после отводит руку в сторону и вжимает Мадару в диван всем своим весом, задевая стояк еще раз, от чего сам издает ненароком стон. Наклоняется ближе и говорит шепотом: — Хочешь скажу, что было дальше? — он целует его в шею, от чего Мадару разносит потоком тока. А после сжимает ее же своей рукой, немного надавив.       — Ты зассал, — звучит тихий голос. Мадара сглатывает.       — Ты умолял меня простить тебя, сделал вид, что ты спутал, чтобы я не говорил об этом ни твоему брату, ни моему, но это еще не самая большая проблема, — Тобирама закусывает мочку уха Мадары, наконец нехотя отстраняется и встает с него, отходит к окну. Pain!       — Ты зассал самого себя, ты мне соврал, — слышится щелчок зажигалки, и он закуривает в помещении. — Ты сделал вид, словно ничего не помнишь, — он горько усмехается, — в то время, как я каждый ебанный день после этого не мог спать и смотреть на тебя, ты даже тогда выбрал не меня, дав своей слабости выход, — глубокая затяжка, и Мадара садится на диван. Смотрит в глаза Тобирамы — спектакль окончен.       — Тобирама, я…       — Я долго не понимал, — Тобирама продолжает, не слушая Мадару, — если ты ничего не помнишь, почему же ты каждый раз смотришь на меня, когда напьешься, такими глазами, как смотрел на меня в тот вечер и как смотрю на тебя я сейчас? — он усмехается шире. — А вскоре ты меня и вовсе начал избегать, представляешь? Хочешь я тебе расскажу, что было до этого? — он скалится.       — Тобирама…       — Ты смотрел на меня так же даже тогда, когда я застал вас с братом на кухне и он делал тебе минет, знаешь, что тогда случилось? Даже если и не хочешь, я освежу твою память, — Тобирама берет вторую сигарету и погружается в воспоминания. — Ты часто, напившись, спрашивал меня, почему же я такой отстраненный и мало провожу с тобой времени, — он поджимает свои губы.       — Ты постоянно хватал меня за руку и смотрел мне в глаза, а после отпускал и говорил, чтобы я ушел, я думал, тебе плохо попросту, поэтому всегда уходил. Но ты из раза в раз говорил мне, что не понимаешь меня, не можешь понять и почему-то злился на меня. Часто делал какие-то адские замечания в мою сторону, напиваясь, что я инвалид на эмоции и держу все в себе, — он иронично закидывает голову на бок. Мадара отводит взгляд. В тот вечер после смены в больнице, будучи еще интерном, он так вымотался, Орочимару его хорошо гонял по отделению, Тобирама, впрочем, никогда и не жаловался, ведь он хотел набраться больше опыта любыми способами.       — Я дома, — говорит он тихо и скидывает свою спортивную сумку на пол. Прислушивается, в доме царит какой-то полумрак, на кухне слышится возня. Тобирама смотрит на часы, поднимая свою руку, было в районе восьми вечера. Возня на кухне продолжается, и слышатся какие-то стоны. Тобирама идет тихо на кухню, доходит до арки на кухню и стоит сзади нее. Слышится причмокивание, и Мадара выдает тихий стон, Тобираму берет дрожь, он тихо делает еще один шаг, наконец выходит к арке, и перед ним предстает картина маслом. Мадара с расстегнутой рубашкой на все пуговицы сидит на стуле, запрокинув голову назад, его глаза прикрыты в то время, как Хаширама сидит прямо на коленях перед ним и делает ему минет. Заглатывает еще глубже, и Тобирама не может отвести взгляд.       — Хаш… — Мадара дергается и выгибается еще сильнее, сжимая волосы брата сильной рукой, и закусывает губу. Тобирама смотрит на это зрелище и отводит взгляд, он не должен тут быть, да и в груди больно кольнуло. Он давно смирился, что у каждого из них свой спутник по жизни. Каждый сделал свой выбор. Тобирама никогда не показывал свои чувства к Мадаре и мастерски их глушил. Он хочет сделать шаг в сторону лестницы и резко останавливается от того, что слышит с тихим придыханием свое имя. Тобирама вздрагивает и останавливается, холодок ползет по его спине, и он боится повернуться, вдруг Мадара его заметил попросту, его имя звучит во второй раз, и Тобирама наконец поворачивается обратно и видит, что Мадара сжимает сильнее волосы его брата и до сих пор его не видит. Сердце Тобирамы пропускает удар, и какое-то чувство горечи и боли медленно начинает погружать его с головой в самый низ. А после Мадара открывает свои глаза, и их взгляды встречаются. Ты смотрел на меня с такой злостью, ты бы себя видел. Ты кончаешь с моим именем на губах, так как заметил Тобираму, и лицо Мадары моментально меняется. Он смотрит на Тобираму, отпускает волосы Хаширамы, и его волосы спадают прямо на его лицо от резкого движения головы. Хаширама резко встает, застегивает ширинку Мадары и здоровается перед братом. Тобирама смотрит с ужасом на Мадару, и тот пристально смотрит на него и облизывает пересохшие губы.        — Когда он тебе его делал и я пришёл, ты стонал мое имя, — его зрачки сужаются, — ты его стонал, Мадара, пока мой брат тебе отсасывал, прямо как я стонал имя Данзо сегодня. Я тогда тебя слышал, — Тобирама смотрит пристально. — Прямо как сегодня. Ты смотрел на меня с желанием, влюбленностью и злостью одновременно, — он мотает головой, — я подумал, мне послышалось, ведь ты сразу же посмотрел на меня, даже когда мой брат встал, ты на меня продолжал вот так же смотреть, — его губы вытягиваются в ироничной усмешке. — Я вспомнил все твои слова до этого, и мне стало так странно, я поспешно ушел, пытаясь выкинуть это из головы. После ты напился еще сильнее, сидя на кухне, и пока я был в соседней комнате, ты трахал моего брата, и я услышал своё имя… В четвертый раз, твой голос я ни с чем не спутаю, — он фыркает, — я думал, у меня крыша едет, и я все не понимал, почему, думал, я придумываю себе все, думал, что кажется. А потом это повторилось ещё раз, вот так же как сегодня. Pain!       — Тоби. Тобирама встает и идет к окну, открывает его.       — В отличие от тебя, я никогда не скажу тебе: «Не говори Данзо», наоборот, говори, только вот я не говорил, что люблю его — в этом наша с тобой разница. Я отпихнул тебя тогда — в этом наша с тобой разница, а ты что тогда, что сейчас делаешь то, что хочешь, потому что хочешь меня. Но знаешь, что было самое обидное и больное? — Тобирама поворачивается к Мадаре лицом. Мадара хмурится.       — Ты продолжал издеваться над мной даже в мой день рождения, ты потащил меня в ванну и опять смотрел на меня странно, у меня тогда сердце ушло в пятки. Хотя я не понимал, зачем ты это делал. Запер меня в ванной и подарил мне собаку, — он с горечью усмехается. Мадара быстро дотащил его до двери ванной и резко остановил, вжав того в дверной косяк. — Ты только не пугайся, — на полном серьезе произнес Мадара, как-то странно посмотрев имениннику в глаза. И, немного подумав, добавил: — И в обморок не падай тоже. Тобирама уже попятился назад, но вовремя был остановлен крепкой хваткой и впихнут в темноту ванной комнаты, услышал, как за ними обоими хлопнула дверь. Ничего непонимающий Изуна переглянулся с не более осведомленным Хаширамой, и тот пожал плечами.       — Настало время твоего подарка, Тобирама, — Мадара говорил тихо, и мужчине казалось, что он нависает прямо над ним. По спине пробежали холодок и мурашки. — Я знаю, ты давно его хотел. В этот момент сердце Тобирамы в прямом смысле этого слова ушло в пятки.       — Мадара, я не… мы не… — но его перебили.       — Да не отнекивайся! Я знаю, ты давно этого хотел, — опять этот специфический запах, присущий только одному человеку на земле, ударил в ноздри. Pain!       — А после у тебя хватило ума еще спрашивать меня…       — А ты, как всегда, сидишь поодаль от нас. И как с тобой Изуна нашел общий язык? — Мадара заправляет свою черную прядь за ухо и усмехается. Пару секунд и сигарета опять между зубов.       — А ты, как всегда, куришь и травишь себя, как Хаширама тебя терпит? — иронично отвечает Тобирама и аккуратно обхватывает бутылку, будто невзначай соприкасаясь с пальцами мужчины. Лишние движения при особых обстоятельствах так и остаются незамеченными. Перенимает в свои руки и делает пару глотков.       — Кто еще кого терпит, — Мадара делает очередную затяжку и переводит взгляд на старшего Сенджу, который уже вовсю дымил. Хаширама всегда был такой, стоит ему выпить лишнего, так сразу и курить можно, и делать другие различные вещи, которые на трезвую голову мужчина попросту избегал. — Кто еще кого терпит, — Мадара докурил сигарету и потушил в пустом стакане. Он внимательно следил за разговором двух людей за столом, его густые брови были сведены к переносице, а взгляд был немного раздраженным. Pain!       — Ты странно реагировал на меня, на мои прикосновения, — его взгляд темнеет.       — Ты слишком, — рука немного надавливает на приятную ткань, — напряженный. Давай помогу. Лучше станет, — младший Сенджу спокойно констатирует факт, смотря прямо в глаза. Сейчас нет смущения, сейчас нет желания избежать взгляда, сейчас он абсолютно себя контролирует. Мадара переводит взор на руку, которая лежит на его плече, и, будто извиняясь за свою странную, резкую реакцию, дает указание телу немного расслабиться, что чувствуется под напором ладони, и уголки губ его поднимаются вверх. Он выдыхает и пододвигается ближе, тем самым давая возможность брату своего мужчины болезненными нажатиями пальцев расслабить шею и плечи. — Да, ты прав, — Мадара разворачивается спиной к Тобираме, закидывает ноги на диван в позе лотоса и наклоняет шею вниз, от чего волосы резко падают на лицо. — Спасибо, ты как всегда очень внимательный. — В следующий момент на его шею резко надавливают большими пальцами, придерживая остальными с обоих сторон, и круговыми движениями направляются вверх к двум точкам у затылка.       — Я врач, я всегда очень внимательный, — Тобирама усмехается и одной рукой начинает сжимать шею до боли. — Еще с детства, помнишь? — он спрашивает тихо, будто желая, чтобы его всё-таки не услышали. Рубашка мешает, оттянутый воротник дает возможность промять только малый участок шеи, забираться под ткань руками было бы слишком интимным жестом. Поэтому мужчина аккуратно надавливает на особые точки, которые должны принести облегчение. PAIN!       — Ты говорил с двояким смыслом даже тогда.        — Эта вещь настолько важна для меня, насколько важен Изуна, — голос опять становится теплым и ласковым.       — Ты все понимал и хотел выпытать у меня, а я думал, что ты ничего не понимаешь.       — Тебе понравился мой подарок? — голос Мадары звучит едва слышно, и он смотрит на него с мягкой улыбкой. — Я очень хотел порадовать тебя. — Тобирама застывает на месте, так и не успев ухватиться за ручку двери. Подарок? А. Он про собаку.       — Да, спасибо, — Сенджу подходит к Учихе и садится рядом. Он долго думает, брать сигарету или нет, но вскоре соприкасается ледяными пальцами с горячей рукой Мадары и перенимает пачку. Вытаскивает и обхватывает сигарету губами, Мадара усмехается, поднося огонек зажигалки. Тобирама давно не курил, он старался не курить вообще. От дыма немного начинается кашель, ну, хотя бы курит он не в затяг, чисто для вида. Но если нужно будет понять, что чувствует Мадара, почему курит столько этой дряни и зачем — он поймет.       — Как назовешь? — Мадара отворачивается от него и снова смотрит вперед. Сигарета тлеет. Мужчина задумывается, вынимает сигарету изо рта. — Я назову его Майн. В переводе с английского «Мой», — на лице появляется легкая улыбка. — Он же действительно мой. Только он… Пока что.       — Хах, как по-собственнически. Неужели, если бы у тебя была возможность давать имена всем, то тех, кто принадлежит тебе и кого ты любишь, ты бы называл Mine? — Мадара усмехается и с явным интересом смотрит на Тобираму. Интересное мышление.       — Не всех, но одного человека я и называю Майн, — Тобирама смущенно улыбается. — Потому что мой — на лице появляется странная улыбка, такая… подрагивающая. — Я ради этого человека убью, я сделаю для него все. Я его настолько сильно люблю, что, если честно, я не могу представить, что будет, если с ним вдруг что-то случится или его у меня заберут, — Тобирама поворачивает голову к мужчине и смотрит прямо на него с каким-то фанатизмом. — Ты когда-нибудь испытывал такое? Знаешь, когда к специалисту ходил, открыл в себе эту особенность. Я действительно так называю — Мой. По-другому просто быть не может, — мужчина усмехается и смущенно чешет затылок. — Мне сказали, такое бывает, когда очень сильно дорожишь кем-то.       — Да, — Учиха задумчиво протягивает. — Это же Изуна? Я всегда испытывал такие чувства к своему брату, — голос опять теплый, Мадара улыбается. — Да, я бы тоже называл Изуну Мой.       — Да, Изуна, конечно же. Кто же еще. Какой же ты недогадливый. PAIN!       — Ты мне признался до своей аварии, что тогда ты так же играл со мной, как и я сейчас с тобой, — Тобирама прикрывает глаза, — ты настолько зассал всего, что не мог взять ответственность за свои действия и желания, что тебе просто проще было сделать вид, что ничего не было, в то время как ты хотел этого постоянно, и если бы ты не был таким сыклом, мы бы с тобой переспали бы еще десять лет назад, даже после всего того говна, что случилось если бы ты закрылся от меня! — Тобираму берет дрожь. — И НИЧЕГО БЫ ЭТОГО НЕ БЫЛО! — он срывается на крик. — ТОГДА В ТОТ ДЕНЬ! НО ТЫ ОПЯТЬ ИГРАЛ СВОЙ СПЕКТАКЛЬ! Никто же не пострадал, никому бы не было больно, мать твою! Если бы ты не зассал, Мадара! Мы бы справились, — голос опять становится тихим.       — Тоби, я… — Мадара встает и подходит ближе. Pain?       — Заткнись, — усмехается Тобирама и закрывает окно, поворачивается к Мадаре в упор. Смотрит на его лицо, заправляет за ухо прядь и дотрагивается пальцами до кожи.— Я люблю тебя, это так, всегда любил и вряд ли разлюблю, но, — он прикрывает свои глаза и отходит в сторону, я скажу те же самые слова, что и тогда: — Я тебя ненавижу, Учиха Мадара. Я действительно тебя ненавижу. За все, что ты сделал с нами. Мадара вздрагивает и хочет что-то сказать, но Тобирама лишь показывает на дверь:       — Уходи и больше никогда не возвращайся в мою жизнь, пожалуйста. С меня хватит, я больше не хочу тебя, ни видеть, ни думать о тебе, ни любить тебя, ни слышать, ни знать.       — Тобирама! Я знаю про твое детство, я не хочу оставить тебя одного, я тебя вытаскивал и… — Мадара пытается сделать шаг, но натыкается на руку Тобирамы, который смотрит на него с сожалением.       — Спасибо тебе за это, — на губах Сенджу на секунду появляется улыбка и опять пропадает. — Убирайся, Мадара. Пошел вон, — Сенджу разворачивается и слышит, как за Мадарой захлопнулась дверь. Он ушёл молча, гордость не позволила унижаться. Слышится грохот захлопнувшейся двери. Тобирама вздрагивает и моргает, поджимает губы, которые начинают дрожать. Он опускается на пол на колени и сжимает свою голову руками. Слезы текут по щекам, но вместо всхлипов появляется улыбка, и он начинает смеяться ещё громче. Ещё громче. Ещё больнее. Ещё веселее. Больше боли! ДАВАЙ! Он достает бутылку виски и пьет снова. Поднимает голову к потолку и выдает с иронией:       — С днем рождения тебя, мам. Снежинки медленно падают за окном, и Тобирама смотрит на них.

You made me a, you made me a believer, believer Pain! My life, my love, my drive, it came from… Pain!