Mine

Знаешь, когда я увидел как ты падаешь на пол после того выстрела — для меня в один момент потеряло все какой-либо смысл. Я множество раз говорил тебе, кричал тебе, шептал тебе, в бреду стонал или же молчал о том, как сильно я люблю тебя. Я уже давно не могу согласиться с людьми касаемо того, что люблю тебя так, как любят здоровые люди. То есть я хочу сказать что. Слушая других за всю свою жизнь и понимая, что для них любовь и как они ее выражают, я понял одну простую иронию своей жизни, вторую по счету, знаешь. Я люблю тебя иначе. Понятия других людей о любви, отличаются от моих. Потому что, Мадара. Когда-то спросили у меня, ты не знаешь этого, но я тебе процитирую:       — Скажи, если бы тебе нужно было бы предать человека, который в тебя верил и надеялся, который любит тебя, что бы ты сделал? — голос звучал будто за стеной воды.       — Я лучше бы умер. Я никогда не мог даже допустить в своей голове, что может быть как-то иначе, я никогда не смог бы тебя предать, но это еще пол беды. Вероятно, моя любовь имеет такое искаженное восприятие от того, что никто мне так и не объяснил что это по своей сути такое, никто нормально не показал — некому было. Я никогда не буду отстаивать позицию, что мое восприятие любви правильное, или здоровое как у других людей, знаешь. Я просто хочу тебе сказать:       — Скажи, если бы тебе нужно было убить человека, который в тебя верит и надеется на тебя, что бы ты сделал? — голос звучал будто за стеной воды.       — Я бы умер сам. Именно поэтому я так боролся за твою жизнь, я не мог даже допустить в своем мозгу того, что тебя может не стать. И когда я увидел, как ты падаешь на пол от выстрела, в тот самый момент я пришел к своей финальной точке: — Скажи, если бы по твоей вине умер человек, который в тебя верит и надеется на тебя, любил тебя, что бы ты сделал? — голос звучал будто за стеной воды.       — Я умру сам. Если тебя не станет — меня не станет тоже. Если тебя не станет — не хочу жить вообще. Я и не буду.

***

Выстрел раздается оглушительным звуком, который полностью выбивает из легких с болью крик Тобирамы, который дергается изо всех сил, брыкается, чтобы дотянуться до Мадары, который упал на пол и больше не встает. Пелена слез моментально застилает глаза, но Сенджу смаргивает их, мычит, дергается опять и пытается, пытается высвободиться от металлических наручников, которые крепко сдерживают его руки у батарее. Он пытается вырвать их вместе с батареей, и вторая волна ужаса накатывает на него, когда Данзо со спокойным выражением лица подходит с пистолетом в руке к телу Мадары, и пинает его в бок со всей силы кончиком своего ботинка из кожи. Мадара не шевелится и Данзо хмурится, пинает его еще раз со всей силы прямо под дых, и направляет в сторону его головы пистолет. Тобирама дергается и в падает в какую-то истерику. Данзо в этот момент переводит на него свой взгляд и устало выдыхает:       — Господи, ты такой шумный Тобирама, — он закатывает свои глаза и наконец подходит к нему, — так уж быть, я высуну кляп из твоей глотки, раз как я вижу тебе есть что сказать. Тряпка выходит вместе с сухостью во рту, оставляя неприятый привкус и ворсинки на языке. Сенжжу кашляет, горло все пересохло и наконец начинает орать:       — НЕ ТРОГАЙ ЕГО! Остановись! — его зрачки расширены, его до сих пор колотит и он всячески пытается разглядеть дышит ли Мадара еще. Данзо с умилением опускается на корточки и проводит ладонью по его щеке:       — Господи, ты такой красивый сейчас, ты бы себя видел. Я вот вижу тебя таким впервые, — он тянется за поцелуем, но Тобирама лишь дергается и пытается отпихнуть его своими ногами. Данзо сжимает колено до хруста и Тобирама сдерживает внутри крик, который так и проситься вырваться наружу:       — Не трогать? — он спрашивает с искренним весельем, - а что мне за это будет? А, Тобирама? — он резко хватает своими пальцами за подбородок, и сжимает его челюсть грубо, — на что ты готов пойти ради этого мешка с дерьмом, что бы я бедного Мадарочку не трогал?       — Прошу, — Тобирама задыхается, — я все сделаю, только не трогай его, я — он задыхается и переходит на умоляющий тон, — я умоляю тебя, пожалуйста, все что угодно, только не трогай его.       — Все? — глаза Шимуры загораются нехорошим огнем, — прямо все, что захочу взамен на жалкую жизнь этого урода? Да — Урода. Конченного морального урода, который тебя не достоин, Тобирама Сенджу. Достоин тебя я, и покажу тебе это любым путем. Тобирама смотрит прямо в его глаза и не моргает. Медленно самообладание, сдержанность, отказ от своей агрессии начинает идти по швам. Резиновая сдержанность, выробатанная годами, по крупинкам начинает рваться из-за захвата цепких пальцев на твоем горле. В прямом смысле начинаешь задыхаться. Воздуха не хватает, губы дергаются неосознанно и вся твоя тьма — начинает медленно выходить наружу. Тобирама Сенджу никогда не был святым, отнюдь. Никогда не был «хорошим», мягким и эластичным человеком, который привык проглатывать ложку с дерьмом, которым его все пытаются накормить из раза в раз, и который он смирившись и обвиняя себя во всем — послушно глотал. Он никогда не был таким — он просто убедил себя в том, что он такой есть. Обыграл самого себя рада общего блага, обманул сам себя из-за чувства отвращения к своим поступкам и своим желанием, своей слабости и этой черноте внутри. Он никогда не был таким первоначально — он собственноручно, намеренно таким стал. Почему?Клятва данная во время учебы, клятва Гиппократа — не навреди ближнему своему, спаси утопающего ценой собственной жизни. Не навреди другим конечно. Только в какой-то момент он забыл отличную фразу сказанную когда-то его братом:       — Спасение утопающих, — Сенджу старший флегматично закуривает и смотрит на то, как Мадара в очередной раз напивается на кухне и переводит взгляд на Тобираму, сидящего неподалеку, — дело самих утопающих, или ты так не думаешь, брат? И он был чертовски прав. А Тобирама медленно внутри начинает расходиться по швам. Защитная оболочка начинает вскрывать саму себя.       — Ох какой взгляд, полегче, — Шимура усмехается, — а то таким взглядом и убить можно. Ненароком. А ты же не хочешь тут сдохнуть один в одиночестве, как минимум от истощения? Тобирама все еще молчит, он лишь молиться, в очередной раз сдерживает себя настоящего внутри, ведет с собой торг и буря эмоций тухнет опять. Он лишь хочет, что бы Данзо не задел у Мадары опасные для жизни органы. Со всем остальным они разберутся потом. Но, даже его профессиональный взгляд врача не может разглядеть сейчас попросту ничего, так как его обзор задевает сам Данзо как минимум. И наконец Шимура встает, задумчиво подносит свои пальцы к губам, пока вторая рука все еще держит пистолет и наконец протягивает:       — Все говоришь? — он оценивающе протягивает, словно пробуя эти слова на вкус. — Это такое заманчивое предложение, что грех отказаться. Тобирама не слушает его, он лишь наклоняет голову едва незаметно в боки видит ладонь Мадары, которая лежит неподвижно на полу, пока Учиха лежит к нему спиной:       — Ну же. — он просит его молча, — пожалуйста, Мадара.       — Ты откажешься от него, будешь моим, — Шимура тем временем диктует ему свои условия, — ты выйдешь за меня, мы заведем детей, уедем из этой чертовой страны в Америку и ты никогда, ни при каких обстоятельствах меня не бросишь. — он улыбается своим же словам и наконец опускает руку, — а еще, ты полюбишь меня так же как его, секс у нас с тобой хороший так что… Пальцы Мадары дергаются на полу от этих слов.       — У нас он с тобой всегда был замечательный, у тебя получиться полюбить меня хотя бы благодаря ему и еще. А какие кадры получаются из раза в раз. Рука сжимается в кулак и слышится сдавленный, тихий стон, который слышит Тобирама и резко распахивает свои глаза. Он живой, он просто ранен, но еще живой — Данзо явно целился не в сердце, видимо.       — Меня сейчас вырвет, — Мадара наконец поднимается на колени, его лицо заслоняет спавшие волосы и он держится одной рукой о пол, второй сжимает окровавленную ногу. — блевану прямо на пол, — голос ровный с нотками презрения. На губах Тобирамы расцветает улыбка и он смотрит на совершенно изменившиеся лицо Мадары, который смотрит на Данзо, пока тот поворачивается к нему. Этот взгляд, Тобирама его не видел в этих глазах очень-очень много лет. Именно так Мадара смотрел когда-то на его отца — с настоящим презрением и злостью. Мадара Учиха причалил к своему психотическому берегу. А берег Мадары — потемки из трупов и костей по которым он с безразличием ходит.       — Ты еще не сдох что-ли? — с досадой спрашивает Данзо и делает шаг в сторону Мадары, но Тобирама резко хватает его за штанину, цепляется в него обеими руками, пытаясь преградить ему способность двигаться.       — Промазал, — Мадара тяжело дышит и на губах появляется усмешка, — надо было сразу в голову целиться.       — Ты сейчас, — Данзо лицо приобретает радостное выражение, которое показывает, насколько он на самом деле раздражен, — допиздишься, поверь я в следующий раз — не промажу. Мадара переводит взгляд на Тобираму и его сердце сжимается от картины, насколько сейчас Тобирама выглядит жалким и беспомощным, стараясь защитить Мадару. Он вцепился в него руками, даже уже зубами за штанину и держит намертво. Мадара отводит взгляд. Данзо шикает и пытается отцепить Тобираму от себя, тот сопротивляется и наконец с криком от боли, от того, что его руки начинают выворачивать отпускает ткань брюк. Внутри что-то начинает колышется, что-то живое. Что-то, что давно, казалось умерло.       — Тобирама, не опускайся до уровня собаки ради этой псины, ты выше этого, — Данзо со всей силы бьет с ноги в грудную клетку Тобираму, от чего тот ударяется о стену и охает. Мадара пытается встать, но ногу сводит настолько сильно, что они подкашиваются. Данзо просто подходит к Мадаре, резко хватает со всей отдачей его за волосы на затылке и поворачивает лицом к Тобираме:       — Смотри что ты с ним сделал со своей любовью Мадара, Тобирама думает, что он собака. надо купить ему ошейник, цепь уже есть. Кто возьмет поводок? Если бы Мадара сейчас имел ружье под рукой — он бы нажал на курок не думая.       — Так ты его любишь? — он упивается своим превосходством, чувствуя и видя как Мадара сжимает от боли зубы и смотря в глаза Тобирамы бьет с локтя прямо Мадару в лицо, а после со всей силы с колена по спине. Отпускает его волосы и наконец говорит.       — Вставай, кусок дерьма, я только начал! Мадара кряхтит, поднимается на руки опять и поднимает на него свой взгляд, из носа кровь ручьем льется и достигает губ. Он сплевывает ее.       — Молодец, — Данзо улыбается и смотря прямо в его глаза, наконец добавляет, — ты же мне обещал, что убьешь меня, ты думал, что всесильный не так ли? Ты думаешь, что меня переиграешь? Куда делся твой пыл, а, — он замахивается и бьет по ребрам с ноги Мадару опять. — Куда?!       — Прекрати! — Тобирама дергается опять и сжимает от боли зубы. Данзо начинает смеяться, так искренне как только может и поворачивает свою голову к Тобираме, Смотрит на него внимательно и говорит с искренним весельем:       — Прекратить? Тобирама, солнышко ты наше… Я только начал! А после кричит, что бы Мадара встал опять. Тобирама сжимает свои кулаки и проклинает себя от того, что прямо перед его глазами Данзо избивает Мадару, нанося удары еще и еще и еще, а он, он ничего не может сделать. проклинает себя на слабость в теле, проклинает себя за страх. Тобирама в жизни боялся больше всего одной вещи. И нет, ни Отца, ни брата, ни своих галлюцинаций, ни Мадару, и даже не Данзо, которому в принудительном порядке. Нет. Тобирама Сенджу больше всего в этой жизни боялся самого себя. Настоящего себя, от того и сдерживал. Тобирама Сенджу врач — Тобирама Сенджу убедил себя, что он эмпатичный, мягкотелый врач. Чувствительный врач. Настоящий врач — человек лишенный каких либо эмоций. У настоящего врача рука никогда не дрогнет, настоящий врач принимает смерть и жизнь как обычный процесс и издержки профессии. Тобирама Сенджу больше всего в своей жизни боялся самого себя. Настоящего себя. Потому что. Тобирама Сенджу настоящий врач до мозга костей, вина которого сожрала и сделал из него жалкий, слабый кусок говна. Настоящий Тобирама перешагнет любого человека и пойдет себе дальше не оглядываясь назад, рука его не дрогнет, выражение лица не изменится, кровь будет омывать его руки и лицо — а Тобирама.Тобирама лишь снимет свои перчатки, умоет лицо и выкинет синеватого окраса ткань с рук в мусорное ведро. Как и все свои эмоции, как и всю свою слабость. Настоящему Тобираме Сенджу внезапно становится смешно с самого себя же. Смешно и от того и мерзко. Мадара лежит на полу и Тобирама вывихнув свой большой палец сначала, сдерживая крик боли сжатыми губами, а после и второй, и наконец выбираясь из наручников, когда Данзо наносит еще один удар, наваливается на него сверху и валит на пол. Дазно материться, отпихивает его и моментально всаживает ему шприц, который все это время был в его кармане. А после. После все погружается в темноту.

***

Конан по приходу домой после ночной смены звонит Мадаре уже в тридцать пятый раз, но каждый раз лишь длительные гудки служат ей ответом. Идет в сторону кухни, заваривает себе горячий, травяной чай и пока дым над посудиной дымиться, переводит взгляд на собаку и кошку, которые стоят прямо напротив нее и смотрят в ее глаза.       — Не смотрите на меня так, — она устало отвечает им и видит, как собака наклоняет голову чуть в бок, словно понимая о чем она говорит ему, — я и сама не знаю где носит вашего хозяина. Собака с какой-то досадой опускается на лапы и ложиться на пол, кошка мяукает и проситься на руки, трется своей мордочкой о ее ногу и женщина наконец перенимает на руки животное. Гладит ее по шерстке, которая напоминает ей каучуковую. Животное успокаивает ее своим урчанием и она допивая свой чай наконец идет спать после тяжелого рабочего дня. Мадара, скорее всего попросту решил доехать до своего дома и учитывая его прогрессирующую бессонницу, там и уснул и поэтому не слышит ее звонки. Зимняя стужа все так же задувает в закрытое окно, погода очень сильно испортилась в феврале, вечная метель в перемешку с снегопадом затрудняет движение машин на дорогах и до спящей Конан доносятся сигналы машин с улицы. Сон ее безмятежен, тело расслабляется во сне от накатившей на нее усталости.

***

Изуна стал часто приезжать домой к Обито и одним из вечеров наконец услышал радостную новость со стороны второго Учиха, что по крайней мере один вопрос он уже решил. Связанный с Какаши вопрос и это не могло Изуну не радовать. Он понимал, какую важность имеет хотя бы какая-то стабильность по отношению к любимому человеку. Эта стабильность дарит тебе новые силы и желание что-то делать дальше и жить дальше, ибо когда при наличии и так огромного количества говна, сомневаться в стабильности в своих отношения — самое тяжелое, что может быть. Это подкашивает бесспорно, отнимает жадно и так практически закончившиеся внутренние ресурсы и может попросту довести в какой-то момент до настоящего нервного срыва. Какаши накладывает им троим горячий лагман, который приготовил по рецепту найденного в интернете и они все строем принимаются ужинать. А после сидят в гостиной их дома, пока до них разносится звук потрескивающих полена из камина, который Обито растопил сам. Вперемешку со стужей за окном и трещанием древесины в доме создается чувство какого то покоя и уюта, которого так всем им троим не хватало. Какаши наливает им три бокала красного вина и они отпивая в молчании глоток каждый — думают о чем то своем. Обито думает о том, как идут их продажи моделей автомобиля, которые раскупают с геометрической прогрессией. Думает о судебном процессе, во время которого даже он не ожидал от Изуны подобного, что тот устроил и так эффектно вывел Хашираму из себя. Обито впервые видел Сенджу в таком взбешенном состоянии и не мог сдержать от этого вида искреннюю улыбку. Не ему одному тратить свои нервы на все это, и то, что по крайней мере противостоящая сила терпит потери тоже как ментальные, так и финансовые — грело ему душу. Он испытывал благодарность к Какаши за то, что тот несмотря на трудный период в их жизни понимал его, принимал все его срывы и служил для Обито какой-то поддержкой, какой-то константой, которая внезависимости от обстоятельств оставалась ровной. Не менялась, не трепела никаких погрешностей, Какаши любил его. Это и называется настоящая любовь. И Обито смотря на него, понимает, как он сильно истосковался по телу своему мужа и хочется заняться с ним сексом, когда они пойдут спать. Обито переводит взгляд на Изуну и пока не понимает, как именно он относиться к нему, что то в отношениях между ними изменилось, после того самого разговора. Изуна, словно, стал ближе к нему, словно, что-то перемкнуло в его мозгу и он наконец перестал в Обито видеть врага, которого видел в нем до этого. Какаши думает о детях Фугаку, к которым успел привязаться за то время, которое привело к разладу в их отношениях с Обито. Он нашел отдушину во внимательном взгляде Итачи, который несмотря на свой возраст уже давал все основания на то, чтобы в далеком будущем зарекомендовать себя как стоящую фигуру в их бизнесе, от чего то смотря на маленького Учиху Какаши каждый раз думал о том, что хотел бы иметь такого же сына как он, и даже несмотря на то, что Итачи не его ребенок — он сделает из него достойную себе замену. Мысли от Итачи резко переключаются на Изуну, который смотрит скучающе в окно и по прежнему сегодня по особенному молчалив. Обито рассказывал Какаши о том самом разговоре и именно Изуна тогда и привез Обито домой, Обито до того момента и вовсе не хотел возвращаться. Странно было признаваться в одном истине даже себе — но, впервые за долгое время он чувствовал благодарность к брату Мадары. Изуна действительно просто помог им обоим разговорами и бытом, возвращая постепенно все то, что могло в один момент рухнуть в привычную колею. И Изуна за это ничего больше не требовал взамен, он не забирал свой приз насильно и эгоистично, переключая внимание на себя. Он стал отдавать. Изуна, вероятно, попросту вырос. Изуна рассматривает метель через окно и прикрывая свои глаза ощущает, будто он сидит как когда-то в их с Мадарой, Хаширамой и Тобирамой доме и именно вино, которое они пили тем вечером, когда все еще было хорошо вперемешку с звуками метели камина полностью дополняют эту приятную иллюзию. Он чувствует, словно он оказался опять дома, где так было хорошо и спокойно, где были его любимые люди и он был таким счастливым. Он был самым счастливым человеком на свете — у него был родной брат рядом, который смотрел на него с теплотой и каждый раз давал ему тот самый совет, в котором Изуна всегда так нуждался. У него рядом был любимый человек, под которым он стонал и краснел каждый раз, когда они занимались любовью на той самой кровати на втором этаже, Тобирама обнимал его, целовал в макушку и подолгу перебирал его волосы, постоянно о чем то думая под звуки тишины. Рядом был и Хаширама, который был другом Изуне и они моли сплетничать сидя на кухне о братьях, пока оставались одни. Тогда было самое счастливое время. Изуна переводит свой взгляд в сторону Обито и отпивает глоток вина. А сейчас — Тобирамы нет, и никогда в его жизни не будет, они стали слишком чуждыми друг для друга, каждый пошел из них своей дорогой, да и Изуна не знал, встретившись бы они — о чем бы они разговаривали, слишком многое случилось, слишком многое трудно забыть и чувство недоверие каждый раз всплывает в грудной клетке Изуны при мыслях о нем. Хаширама стал для него ничем иным, как отвратительным, жалким и циничным куском говна, друг из него больше не выйдет. Не сможет. А Мадара…Мадара..сидит прямо напротив него сейчас и думает о чем-то своем в лице Обито и Изуна мягко улыбается, пока остатки болезни, которая стала с ним одним целым и больше никуда и никогда не исчезнет отражает блеск огня из камина. Они с братом обязательно станут близкими как прежде, брат всегда был ближе к нему, чем к кому либо, и Изуна даже не против терпеть рядом с Мадарой Какаши, лишь бы тот был счастлив. А если он заметит, что Какаши каким-либо образом мешает Мадаре быть полноценным — то им придется распрощаться и с ним. Они смотрят какой-то фильм, вроде как, психологический триллер и после наконец-то расходятся по своим комнатам, спали они на втором этаже, как раньше. Обито со стоном накрывает губы мужа своими и задирает его майку выше, что бы соприкоснуться пальцами с кожей и сжать сосок. Какаши стонет в ответ и накрывает макушку Обито своими руками, пока тот опускается ниже и игриво опускает нижнее белье вдоль ног. Останавливается и наконец заглатывает член мужа целиком. А после кровать скрипнула. Изуна старается уснуть под стоны из соседней комнаты, хоть стены и толстые в доме — слышно все равно. Он смотрит в потолок и выдыхает от ощущение какого-то одиночества, но главное… Если Мадаре сейчас хорошо, значит — и ему хорошо тоже.

***

Хаширама стал замечать за собой все больше и больше интереса в сторону Рин, который до этого никаким образом у него не проявлялся. Для него девушка была мала, и следовательно любой, вероятный интерес в ее сторону — он расценивал от чего то как проявление педофилии, и рубил на корню какой-либо интерес в сторону любой женщины, которая была на пару лет младше его. Даже если эта самая девушка давно перешагнула рубеж совершеннолетия — не имело никакого значения. Единственным исключением из правил стала его жена, так уж сложилось — Мито была слишком зрелой, даже можно сказать не по годам, хотя может попросту хитрой и крайне внимательной. Как это у женщин бывает? Порой ради намеченной цели ты станешь любой, главное добиться результата. С Мито было спокойно, хоть иногда и это спокойствие нарушало бытовые трудности или чрезмерная давка нравов, а так же несовместимости некоторых черт характера. Но, несмотря на все это и на свою натуру, которую поменять у Хаширамы так и не получилось — такой он человек, вечно его ведет на лево, он мог ответить себе честно. Он любил эту женщину и от нее не уйдет никуда, с ней спокойно и комфортно, скучно бывает крайне редко и она его понимает лучше, чем кто-либо в его жизни, кроме отца, которого давно нет с ним рядом. Дело было в том, что они с ней были похожи, даже слишком и оттого уйти от человека, которая родила тебе еще и дочь — было высшей степенью идиотизма. Секс на стороне, даже мысли о его вероятности не измена по сути, ведь секс лишь физический контакт, а любовь это немного другого рода чувство. Какому мужчине не захочется чего- то нового на раз или два? Так сказать свежего мяса? Побеситься и успокоиться. Успокоиться и вернуться к жене, которую ты настолько сильно уважаешь и даже в какой-то степени боишься, потому никогда не бросишь. Люди часто обвиняют в изменах исключительно мужчин, но, почему то не задумываются по поводу одной истины — девушки сами дают повод и вынуждают тебя переступать грань и изменить. Рин была одна из таких девушек в восприятии Хаширамы, она сама давала повод. Повод начинался с ее двусмысленных взглядом, брошенных в его сторону, повод символизировал ее внешний вид, повод был на ее лице. А Хаширама очень хорошо понимал намеки, он не его брат — которому надо было говорить все не в бровь, а в глаз, Тобирама просто не понимал никаких намеков. Хаширама понимал их сразу и моментально. И поэтому после очередного графика, который всеми прямыми гласил об упадке его доходов и в тяжестью окутывал Хашираму в крайне неприятную реальность, начал сомневаться уже во всем. Его физическую верность любимой жене, с которой он только что говорит по телефону разрушила очередная повестка с суда, которая гласила о том, что поднятый вопрос Изуны на суде привел к очередному судебному процессу, и при плохом раскладе для Хаширамы — ему грозит заключение как минимум лет так восемь. Рин приносит ему воды, Хаширама слушает рассказ жены о Сакуре и желая ей хорошего дня, не забывает сказать, как сильно он любит ее, а после кладет трубку. Поднимает свой взгляд на вошедшую девушку, которая подошла к нему и массирует его плечи и в следующий момент он сметает своей ладонью бумаги на широком столе и валит Рин на него же, задирая юбку до поясницы. Пока женские руки обвивают его шею и целуют его в губы. Секс не любовь. — просто способ снять напряжение, не более не менее. Мадара хорошо дал ему это понять всем своим существованием.

***

Орочимару за время отъезда истосковался по дому настолько, что открывая двери по возвращению, не выходит оттуда пару дней вообще. Хотелось провести время в покое со своим любимым сыном, играть с ним в очередную игру, которая полюбилась мальчику и слушать его рассказы про школу. Хотелось гладить его по голове, целовать в макушку и засыпать в обнимку от ощущения покоя и уюта, когда сыночек обнимает тебя в ответ, утыкается в грудь своим милым личиком и наконец засыпает. Мужчина лежал каждый раз с ним в кровати и засыпал гораздо позднее сына, рассматривал его умиротворенные черты лица и каждый раз задавался одним и тем же вопросом, на который так и не смог найти какого-либо вразумительного ответа. Как этого чудесного ребенка могли бросить родители и отдать в детдом для одаренных детей? Как вообще по сути можно собственноручно отказаться от того, что произвел на свет своими руками? Конечно, ситуации бывают разные, и случай с родителями Мицуки не исключение, тем умерли пару лет назад, но дело было в том, что его мать отдала сына при рождении сама. Она просто оставила его в люльке у дверей и сбежала. Как можно было так сделать? Орочимару помнил своих уважаемых и любимых родителей по сей день, они были прекрасными людьми, и его семью назвать обеспеченной было крайне трудно. Разное бывало — и есть было порой нечего, кроме хлеба, отец отдавал последний кусок сыну всегда и голодал. Мама шила ему одежду своими же руками как их бизнес рухнул, мама воспитала его сама, когда отца убили. Мать его была великой женщиной. Такой как она должна быть каждая, они оба — были ему примером, каким родителем он должен стать и каким человеком умереть в итоге. Орочимару раз в месяц по сей день навещал из на кладбище, убирал их могилы и клал цветы, разговаривал с ними часами, а после шел к третьему надгробию. С могильной плиты на него смотрел его единственный в жизни любимый человек, и Орочимару каждый раз целовал портрет Джираи и садился на землю рядом и подолгу молчал. Его мать очень любила Джираю и всегда готовила им вкусный обед, когда те, будучи детьми приходили к нему домой. Несмотря на семью Джираи, которая никогда не нуждалась в деньгах, он всегда считал стряпню матерти Орочимару самой вкусной пищей на свете. Конан звонит к нему в двери на третий день и Орочимару сразу хмуриться видя ее бледность лица и молча пропускает вовнутрь. Она входит и даже не снимает пальто, наоборот ее пальцы сжимают края рукавов нервно и взгляд бегает по простору гостинной.       — Кофе будешь? — Орочимару сразу направляется в сторону кухни и не дождавшись ответа, включает кофемашину. Она вся промерзла, а может это попросту нервный озноб, но, в любом случае горячий напиток лишним не будет. Она пьет кофе в полнейшим молчании и коситься на лестницу.       — Мицуки в школе, не волнуйся, — Орочимару заранее понимает, кого она пытается там увидеть и пытается успокоить ее, что они тут только вдвоем. — говори, что хочешь сказать, вижу же, что хочешь. Конан аккуратно ставит кружку на стеклянный столик и наконец поднимает на него свой тяжелый взгляд, достает сигарету и закуривает. Орочимару не против. Она выдыхает дым и наконец тушит сигарету в кружке из-под кофе, а после смотрит на него и отвечает тихо:       — Тобирама пропал. Орочимару поднимает брови и чувствует нарастающее волнение. Он помнил тот разговор, и хочет сказать уже что-то, как она говорит еще тише дальше:       — Мадара три дня назад тоже.       — Прости? — Орочимару медленно начинает становиться нехорошо. — что значит пропали?       — Поиски Тобирамы ведутся уже месяц, мы не хотели волновать тебя, Мадара подключил всех, жил у меня и три назад я вернулась после ночных. Думала, может Мадара вернулся в их дом, там и уснул, но приехав к нему вчера я не застала там никого. Телефон выключен и.       — Милая полиция найдет если, — но Конан бледнеет еще сильнее и наконец копошась в своей сумочке, вытаскивает от туда телефон и показывает ему.       — Сегодня утром курьер мне принес его телефон, — она сжимает его пальцами, — он был в коробке, но это еще не все. Орочимару пытается обмозговать полученную информацию и понимает, давление подскакивает.       — Это кусок волос в крови, который шел в дополнение к телефону и записка написанная не от руки, это кулон Тобирамы, — она вытаскивает его дрожащими пальцами, и она протягивает записку Орочимару дрожашими руками. — не удалось найти никаких отпечатков. Я знаю что это он сделал.       — Я пришлю вам координаты могилы их обоих. Орочимару читает эти слова на английском и дальше он уже не слышит Конан.

***

      — Сыночек. Какой-то смутно-знакомый голос звучит будто среди шумов проезжающих машин, которых отродясь не было поблизости, но нарастающий шум, перетекающий в гул полностью сметал какие-либо другие звуки на своем пути, смешивая голос с собой.       — Сыночек, вставай. Мадара не может пошевелиться, все тело налито будто свинцом и любое движение дается с крайним трудом.       — Мадарочка, папа скоро вернется, — он узнает этот голос. Мама, она говорит с ним, как когда-то в детстве, и если придаться полностью ощущениям сполна, можно на секунду почувствовать прикосновение ее ладони к своему лицу.       — Мама? Я так скучаю по тебе мам, а папа скоро вернется с работы? Мадара дергает свои плечом и чувствует волну боли из-за задетого пулей нерва в районе бедра, которую до сиз пор оттуда так никто и не вытащил. Нерв, кажется воспален и отдает стреляющими импульсами по всем нервам, которые нитью расползаются от него. Ладони онемели и он пытаясь пошевелить рукой, понимает — что не может. Резкий удар в челюсть моментально приводит в чувства, полностью снимая с сознания пелену чего-то хорошего и давно похороненного старого у него в голове.       — Просыпайся, урод! Нет, мама с ним так никогда не разговаривала. Голос Наоми, как ему помниться всегда был пропитан нежностью и любовью к старшему сыну, ее касания были наполнены заботой и чувством безграничной зашиты своего ребенка, которые приносили сыну чувство нужности. А это — это никто иной как поехавший на голову мудак разбудил, и Мадара возвращается в крайне непривлекательную реальность со всеми вытекающими из нее последствиями. Открывает свои глаза и видит сидячего напротив него в кресле Данзо, который всем своим видом показывает, как же по сути он ненавидит его. Тобирама тогда отличился и кажется, судя по виду тоже недавно очнулся сам. Он дергается от удара к Мадаре, и просит Данзо остановиться.       — Бьешь слабо, — Мадара отхаркивается и не может сдержать усмешки от покрасневшего лица Данзо. — папаша так и не поставил удар любимому сыночку?       — Закрой свою пасть! — Данзо снисходительно улыбается держа в руке нож и подходит к Мадара впритык.       — Не трогай его! — Тобирама дергается опять и понимает, что впадает в какую-то истерику, но из раза в раз его силы начинают покидать его, от многочисленного, непрерывного стресса твой пыл начинает медленно тухнуть. Буцума в детстве их обоих с Тобирамой по попке шлепал гораздо сильнее, кусок ты дерьма. Тебе далеко до него, тем более до выдержки Тобирамы. Бей не бей — никакой удар не принесет той боли и ужаса, который Сенджу пережил после смерти матери. Данзо хмыкает и от чего то выходит за дверь, Учиха тем временем поворачивается в сторону Тобирамы и видит как тот сидит, привязанный по прежнему к батарее. Данзо связал и Мадару, постарался хорошо. Руки были прицеплены к батарее и двигать ими было крайне сложно. Тобирама очень исхудал, какие-то порванные на нем вещи свисали с его плечь и свободного кроя штаны так и не закрывали множество синяков по всему телу и уродливых кровяных полос. Мадара моментально отводит взгляд — ему тяжело смотреть на него в таком виде, а еще тяжелее понимать — помочь он не может никак. Сегодня десятое февраля, через девять дней день рождение Сенджу и по совместительству их свадьба, которая должна была стать самым счастливым событием в их жизни, но вместо этого они оба сидят избитые, израненные далеко от дома и из-за своей же глупости не знают — выберутся они отсюда живыми или нет. Мадара начинает винить себя за то, что действовал так опрометчиво и самонадеянно, приходя сюда и вместо того, что бы выташить мужа из заключения и забыть все как страшный сон, сейчас — сложный вопрос, кого и кому придется отсюда вытаскивать. И получиться ли вообще. Мадара конечно понимал, что Данзо в края поехал головой, хотя бы потому что похитил человека и держит его уже тридцать три дня в заключении, но, что у него будет оружие и откуда он взял — он не предполагал вообще. Кто ему продал в их стране без лицензии?       — Данзо, отпусти нас, — Тобирама пытается что-то сказать, но его начинает опять вести в сторону и он почти закрывает глаза. Слабость в тебе равносильна все еще слабости в его голове. И слабость тела начинает заключать со слабостью в сознании извращенное пари. На что поставим? Данзо поворачивается к Тобираме и лишь с досадой поджимает свои губы. Наконец отпускает разбитое от своих кулаков лицо Мадары и идет в сторону аптечки, Мадары заплывшими от ударов глазами смотрит на него и переводит взгляд на Тобираму. Тобираму ведет из стороны в сторону, неизвестно сколько этот урод накачивал его наркотиками и какими. Тобирама никогда не был таким бледным. Вся его шея покрыта укусами, какими-то царапинами и следами борьбы. Весь живот в садинах и на руках застывшая кровь. Данзо окончательно поехал головой. С концами. Без возможности вернуться обратно. Как жаль. Шимура наклоняется, всматривается в его глаза и проводит своей ладонью по его упругому, провалившемся животу свой ладонью, от чего Сенджу дергается будто от удара.       — Ты такой беспомощный, — он вдыхает запах Тобирамы и поглаживает его по щеке, — и так пахнешь, что у меня аж зубы сводит. Он резко вкалывает в вену на руке Тобирамы шприц и тот вскрикивает острой боли, нажимает на основание, что бы все содержимое попало во внутрь без остатка. — Нет, Тобирама, пока ты не согласишься уехать со мной, вы будете жить здесь, — он говорит это с самым невинным голосом, — и ты мне скажешь да, ибо больше выбирать возможность не будет никого, кроме меня. Ты же не оставишь меня снова и не вынудишь меня повторять нашу с тобой маленькую игру в похищение, не так ли, малыш?       — Нет я, — Мадара смотрит на совершенно поехавшего головой Данзо, который стоит и улыбается ему, — я конечно предполагал, что у тебя не все в порядке с головой, особенно после всего того, что ты мне настолько говорил, но, признаюсь, ты выиграл  звание: ебнутый года! Осталось только приз забрать! — слова звучат вперемешку со смехом и нарастающем чувством паники вперемешку с злобой. Данзо игнорирует его, Тобирама сжимает свои зубы крепко и пытается убить Данзо взглядом, но ничего не выходит. Начинает неметь язык.       — Я думал, это у меня тут проблемы с головой и у Тобирамы, мы к этому уже привыкли за всю жизнь, — он виновато отводит взгляд от усталого лица своего мужа, — но ты меня действительно сделал. — Мадара смотрит на Данзо из-под лобья сидя прикованный к батарее. Аккуратно за спиной пытается стянуть из себя наручники, но не получается. За окном мороз. Снег бы хрустел под их ногами по особенному изящно, будь они снаружи. Хруст мороза напоминал бы хруст хрящей, хрящей Данзо, который бы Мадара собственноручно раздавил бы собственным весом ноги.       — Слушай сюда, тварь, — Данзо резко разворачивается, пересекает пространство между ними и наклоняется к нему с самой что ни есть милой улыбкой, — ты слишком много на себя берешь по жизни и думаешь, что один тут ты можешь что-то решать? А как ты разговариваешь, — он наконец встает и со смехом отходит, — это еще надо поучиться. — он резко разворачивается к Мадаре и наконец садится на корточки, водит ножом по его лицу и делает маленький надрез на щеке, от чего Мадара морщится и резко дергает головой.       — Может мне тебе язык вырезать, я все-таки хирург как никак, и тогда ты уже никому ничего не сможешь сказать, а после, — он сжимает челюсть Мадары еще сильнее, — тебе его в задницу запихать, раз у тебя по жизни потребность, чтобы в заднице хоть что-то да было. Мадара смотрит на него пристально, усмехается, качает головой, прикрывая свои глаза, а после открывает их, и плюет ему в лицо слова произнесённые четко и по слогам:       — Пошел нахуй. Данзо со всей силы ударяет Мадару по лицу, и Мадара сжимается. А после хватает его за макушку и поворачивает своим лицо к себе, говорит тихо:       — Я бы пошел, но вот только ты своим блядским присутствием забрал у меня хуй, на который я с удовольствием сажусь и иду!       — Найди себе другой, — Мадара то и дело плещет ядом. Данзо смотрит на него подолгу, что-то решает в своей голове, и напоследок отвечает лишь:       — Я не ты, чтобы находить себе другие — выбирая наиболее удобный и легкий вариант. Хотя, тебе не привыкать Мадара, не даром же тебя выебали как последнюю блядь. Вероятно после этого ты и привык искать вариант полегче, и ебать то, что под рукой. Так же удобно, так же не страшно. Учиха бледнеет и моргает пару раз. Он не мог знать этого. Не мог, это было забытым позором, тайном, погребенной под семи замками и похороненной в том самом доме. Откуда он знает?       — Да Мадара, я прекрасно знаю о твоем маленьком секрете. Тобирама мне рассказал. Все рассказал в тот вечер, ты помнишь когда мы тогда к тебе приехали? Лицо Мадары приобретает сероватый оттенок. Данзо лукавил. Тобирама ему ничего не говорил. Нет, Тобирама бы сдох лучше бы, чем сказал — а вот Хаширама и Изуна, с которыми он встретился в свое время, другой разговор. Иногда люди не понимают, что своими словами, кинутыми вскольз могут запустить крайне неприятный процесс, ведущий в огромную, непросветную бездну. Это начало давно — желание Данзо узнать ближе суть своей проблемы, узнать врага, так сказать в лицо — а Тобирама, одной неверной, несдержанной реакцией подтвердил догадки Данзо. Как уже говорилось, Данзо всегда был очень внимательным.       — Ты так отчаянно пытался вернуть Тобираму к себе, что даже будучи выебанным никак не мог успокоится, — Данзо искренне смеется, — ты был таким жалким, звонил ему чтобы он приехал, тебя тогда повязали пьяного за агрессивную езду, да я вижу, что ты вспомнил. — его голос становится сухим, он дотрагивается своими ледяными пальцами до шее Учиха и сжимает ее как букашку, глаза в глаза.       — Ты знал, что именно в ту ночь ты совершил самую свою роковую ошибку в жизни, Мадара?       — Отьеб… — слышится кряхтение и пальцы Данзо сжимают его горло сильнее. Данзо наклоняется и сверяет абсолютно бледное лицо Мадары своим холодным взглядом.       — Пятнадцатое января пять лет назад, ты тем самым звонком отнял у меня возможность быть с этим человеком, ты отнял ее у меня так легко и просто, — Данзо улыбается, — Тобирама же не мог не приехать, Тобирама не мог тебе отказать, да, я вижу, что ты прекрасно помнишь, о чем я говорю.       — Ты своим эгоизмом вырыл себе могилу, ты обрел врага в моем лице, Мадара. — пальцы надавливают сильнее, — ты лишил меня секса с человеком, которого я уже тогда любил, сам своими руками, если бы в тебя, тварь, вписалась бы встречная машина — поверь мне, тебе бы повезло гораздо больше, ты бы имел гораздо бы больше, получив я то, что по праву было мое, но, видимо Бог тебя не любит, Мадара Учиха, потому что именно ты сам тогда своими руками, уже тогда вырыл себе могилу. И твоя могила — это я.       — Бог любит меня и ты второй раз почти сдох, и если я бы был бы более внимательным и не было бы помехи в виде твоего смазливого братца, тебя бы уже не было бы. Бог любит меня больше чем тебя Мадара, но Тобирама любит тебя сильнее, и это надо исправить, ты понимаешь к чему я клоню? Он резко отпускает его, Мадара жадно вдыхает воздух и в глазах начинают летать разноцветные мошки, кислород бьет в голову. Данзо включает камеру, ставит штатив напротив кровати.       — Тебе понравится наше кино, Учиха, ты будешь пересматривать его изо дня в день, пока не сдохнешь тут от голода. Ты будешь смотреть, ты будешь смотреть и сейчас и все время до конца своих дней, урод. Тобирама кричит, Мадара кашляет, и когда приходит в четкое сознание, на которое только способен видит.А камера начинает свой отчет на экране красными цифрами. Время пошло. Он видит как худое, измученно тело Тобирамы, ослабленное и изранена прижимают к кровати. Зрачки расширяются. Потасовка и крик. Мадара дергает своими руками, пытается вырвать наручники, привязанные к батарее.       — Тобирама, — слышится жадный выдох и мольба, — пожалуйста, я не хочу прибегать к насилию я просто. Я хочу сделать это нежно, но ты не должен сопротивляться, тебе будет больно.       — ОТЬЕБИСЬ ОТ НЕГО! — Мадара начинает орать, видя как Данзо насильно разводит ноги его мужа своими руками, раздеваясь сам, он прижимает беспомощные, и так уже покрытые гематомами кисти рук к кровати и замок наручников бренчит.       — Тобирама я сделаю это нежно, я буду аккуратен, ты просто расслабься... не ради меня, ради себя, любимый.       — ОТОЙТИ ОТ НЕГО УЕБОК! Мадару окутывает настоящая волна ужаса, при видении дрожащего беспомощного Сенджу, который пытается брыкаться ногами, горло которого вжимают в матрас рукой и губы накрывают своим. Мадара пытается быть тут, но чем дольше он смотрит, тем сильнее в голове начинают всплывать картины из того самого дня. Из того самого, когда Хаширама изнасиловал его прямо в их кровати на глазах любимого человека Мадары — Тобирамы Сенджу. Он слышит всем своим телом будто, как смазка выливается с хлопаньем на ладонь Шимуры. Вязко, сколько, он будто чувствует своей кожей ее структуру, от чего сжимается еще сильнее.       — Я никогда не хотел так, Тобирама, — в голосе Данзо слышатся нотки вины. — Но, у меня нет другого выбора. Ты будешь моим во всех смыслах того слова. Я же сказал — я затрахаю тебя до смерти. Я собой выбью каждое присутствие Мадары в тебе. Данзо покрывает его лицо поцелуями и Тобирама отворачивает свою голову в сторону Мадары, он не открывает свои глаза, он не может смотреть ему в лицо. Он не может открыть свои глаза. Мадара начинает медленно падать в огромную внутреннюю яму.       — Смотри Мадара, — Данзо поворачивает голову у Учиха и его губы превращаются в оскал, — сейчас, прямо сейчас я отберу у тебя все то, ради чего ты так старался жить. СМОТРИ Я СКАЗАЛ, УРОД! Мадара не смотрит, его тело все дрожит и стена поглощает его дрожь, его эмоции, его скорбь и отвращение в этот самый момент. Он не может — он не в состоянии пережить это еще раз.       — Мы справимся? — голос Тобирамы звучит по детски в сознании Мадары и Учиха хочет этого или нет — все равно поворачивается на зов. Они стоят детьми на мосту, стоят подростками дома, стоят совершеннолетними на лестнице.       — Мы не можем не справиться, — из раза в раз отвечает ему Мадара. — мы справимся в любом случае. Ты веришь мне.       — Верю, — Тобирама улыбается так легко и подпирает щеку своей ладонью и его взгляд становится грустнее, — а ты в это веришь, Мадара? Ответь на мой вопрос — да или же нет.       — Мы справимся... — отвечает Мадара в восемь лет, прижимая Тобираму будучи ребенком к себе в успокоительном жесте.       — Мы справимся! — говорит ему Мадара в свои двенадцать, кладя свою ладонь на ладонь Тобирамы у пианино.       — Мы справимся. — усмехается Мадара смотря в глаза дрожащего Тобирамы на том мосту.       — Мы точно со всем справимся, — повторяет он эти слова, будто молитву, когда Тобирама наносит ему удары в лицо с криком в тот день.       —Мы справимся. — Мадара бьется затылком о кафель в ванне, каждый раз, когда видит очередную фотографию на странице Тобирамы Сенджу во Франции.       — Мы должны справиться. — повторяет себе Мадара, сжимая свои зубы и улыбаясь счастливой семье в их общем доме.       — Мы же справимся? — последнее о чем он думает перед аварией.       — Мы обязаны справиться!! — он улыбается в лицо Сенджу, поворачивая к нему свою голову на морозе, пока Тобирама толкает своим весом инвалидное кресло.       — Мы же можем не справиться, — Мадара говорит шепотом, прижимая. Впервые за долгое время тело Тобирамы в кровати к себе в тот день, когда Тобирама не убрал его руку.       — Мы постараемся справиться, — он выдыхает с болью и криком, когда игла входит в его тело под твердой рукой Чие.       — Мы справимся, — он убеждает себя видя лицо Тобирамы в клубе и пытается сдержать свои эмоции. Все дерьмо временно.       — Мы справимся, — он дотрагивается своей рукой до раскрасившего лица Тобирамы и делает его своим, целуя его своими губами.       — Мы справились!— он надевает кольцо на его палец и чувствует себя самым счастливым человеком на свете. На щеках проступает румянец.       — Мы же справимся? — он молит бога, лишь бы Тобирама был жив, отчаянно слушая новости о его пропаже. Справимся ли мы сейчас? Два: шов рвется. Мадара хочет ему что-то ответить, но внезапно слышится громкий вздох, какой-то отчаянный и выдоха не следует. А дальше. Дальше Данзо делает то, что должен. Он резко встает, Мадара вжимается в стену впервые, но Данзо подходит к нему совершенное спокойно. Его подбородок грубо поворачивает к себе и Мадара болезненно смотрит на эти отвратительны ему карие глаза. Ты думаешь, что мы не справимся, уебище?       — Я сказал тебе — смотреть, если ты отведешь взгляд хоть раз, — Данзо говорит четко и по глазам, — я выдавлю их тебе вот этими, — он сжимает его челюсть до хруста, — руками. И если ты будешь послушным, я не убежу Тобираму в том, что изнасиловал сейчас его ты. Тобирама смотрел, не отводя взгляда, и ты будешь. Ты понял меня? Рука отпускает его подбородок и Мадара впервые в жизни себя чувствует настолько ничтожно, слабо и беспомощно. Он смотрит — он не моргает, он не отводит взгляда. Данзо набрасывается на Тобираму и Мадара хочет закрыть свои глаза от ужасного тремора в теле. Его руки дрожат, крик внутри, перемешивается с криком Тобирамы, в которого грубо вошли и слышится успокаивающий шепот.       — Мадара. — Тобирама то ли стонет, то ли кричит. А у Мадары трясутся пальцы рук, покалывают и немеют.       — Я здесь. Я тут. — голос будто змея скользит по ушной раковине Тобирамы и Данзо закусывает мочку его уха.       — Пожалуйста, — Тобирама скручивает, — Мадара, не надо я.       — Я так хочу. Влажный, медленный, с хлопаньем толчок. У Мадары начинает сердце выскакивать из груди, его ноги дрожат.       — Все хорошо. Данзо ушел. Мадару начинает тошнить, слышится удар бедер об пах и Мадара проваливается слишком глубоко. Крик, стон и набирание темпа со вздохами и криками, заполоняет всю ебучую комнату. Это. Мерзко, аморально и Мадара продолжает смотреть. Он смотрит и попросту умоляет сейчас всех Богов о том, чтобы отравленный разум Тобирамы не сыграл с ним злую шутку.       — Тебе нравится?       — Ма… Три — шов рвется.       — Знаешь почему я это делаю? — выдыхает Данзо сквозь свои стоны, грубо переворачивая Тобираму на бок, прижимая его мокрую, взмокшую спину к себе, Сенджу трясет как осиновый лист. — потому что ты не помог мне тогда, Тобирама. — Данзо упивается своим триумфом, сквозь огромную волну возбуждения и утыкается своим лбом в плечо Тобирамы с выдохом, пока член скользит мимо ягодиц партнера, — я отдаю тебе должное. Ты будешь меня ненавидеть Тобирама? Ты же от меня после этого точно уйдешь? Мадара не здесь, Мадара в тот самый момент очутился в той комнате, кричит и сквозь крики и звуки пошлых комментариев Хаширамы смотрит в глаза Сенджу. А глаза Тобирамы наполнены настоящим ужасом и чувством вины.       — Ты мой, — синхронно говорит Хаширама и Данзо, — знай свое место, я помогу тебе избавиться от всего твоего дерьма в голове и мы будем счастливы. Ты забудешь его — ты выберешь меня. Ты же не простишь себя — не так ли?       — Мы можем не справиться. — впервые мысль в голове лавиной накрывает сознание Мадары, когда он ощущает кожей, как слезы скатываются по его щекам молча. — Мы впервые в жизни можем не справиться. Со всем этим дерьмом. Он не помнит дальше ничего, он лишь смотрел в одну точку перед собой, так и не закрыв глаза ни разу. Взгляд Мадары стал стеклянным, пустым и сердце, кажется впервые в жизни перестало выполнять свою функцию. От того что. Он не смог себя простить тогда до такой степени за те года, что попросту решил наложить на себя руки крайне пафосным способом. Убежать от самого себя. Он сгнил. Когда все закончилось и Данзо вышел, наступила тишина. Мадара сидел у батареи дрожа весь, Тобирама лежал сжавшись комком на кровати и лишь звук пищащей камеры нарушал гробовое молчание. Где-то в доме, в дальних комнатах раздался звук льющейся воды.

***

Нагато замечает впервые в жизни на волосах своей жены проявившуюся седину и сначала пытается не говорить ей об этом, чтобы не расстраивать женщину такого рода мелочами. Он делает вид, что все нормально и ничего не случилось. Никаких изменений в ее внешнем виде, но когда они сидят за ужином наконец-то понимает — его прекрасная, любимая жена, вечно улыбающаяся и ироничная в общении — схуднула знатно. Конан смотрит на него беспристрастно, кусок в горло попросту не лезет. Не помогают уговоры мужа что-либо съесть, хоть она и правда пытается. Она лишь вертит кусок куриной ножки своими пальцами с облупившимся лаком после мальчишника и так же кладет его обратно. Который день подряд. А после она выдыхает, молча идет в комнату и подолгу проводит время за своим лэптопом, постоянно созванивается с ребятами и ночами сидит и смотрит в пустой экран. Она теребит пальцами кулон Тобирамы, который надела на себя и сонно моргает, буравя бездыханный телефон. Нагато подходит и обнимает жену со спины и когда пальцы женщины сжимают его локоть легонько, он чувствует своей грудной клеткой как тело ее надрывается. Конан стала плакать. Часто. Без всхлипов. И он понимает ее, она потеряла не друга, а сразу двоих. Двоих людей, которые стали для них членами семьи, настоящими, лучшими друзьями — которых у нее женского пола отродясь не было. Конан всегда любила зиму, перерождалась каждый раз в ребенка и они вместе выходили на улицу играть в снежки. Февраль был ее любимым месяцем в году из-за стабильной, прекрасной прохлады и инея на окнах, который преображал морозом узоры на окнах их дома. Конан рисовала пальцем рисунки или послания мужу с глупой улыбкой, перебарщивая румянец, зная, что Нагато обязательно увидит их и ответит ей. Такая с виду глупая забава, но в тоже время душевная и интимная. Конан любила сидеть вечерами у камина своего дома в феврале, обсуждая с мужем работу и ковыряя вилкой яблочный, недавно приготовленный пирог вилкой, который еще не успел остыть, запивая все это мятным чаем и облокачиваться спиной о спину кованного кресла, в блаженстве прикрывая свои глаза от внутреннего покоя и какого-то счастья. Зимней радости, зимнего чуда. Это было тогда. Сейчас, в этом году, Конан искренне возненавидела месяц февраль и все, что с ним связано. Седину волос она не скрывала даже в пучке, лишь беспристрастно смотрела на свое измученное, постаревшее отражение в зеркале и поджимала губы. Изо дня в день, пока не раздался звонок. Звонил Хидан.       — Конан, милая, подойди сюда, — слышится голос Нагато, который в волнении зовет ее. Женщина откладывает нехотя телефон с пустым, мертвым экраном и встает, огромная туника соприкасаются с полом, пясти спадая с ее плеч. Бессонница уже почти месяц дала о себе знать.       — Что случилось? — вопрос задается тихо, ради приличия.       — Они, кажется, нашли дом в котором может быть Мадара и Тобирама. Конан моргает пару раз и не может сглотнуть подступивший ком к горлу.       — Милая? — Нагато смотрит на жену и гладит кончиком пальцев по ее руке. У Конан дрожат губы и она с всхлипом, после молчания, наконец может спросить, боясь озвучить вслух вопрос, но, больше боясь услышать ответ.       — Живыми?

***

Шум воды прекращается через пару часов, а может, так просто кажется и Мадара просто смотрит на Тобираму, как и смотрел. Он не пошевелился, не позвал его ни разу, не смог. Мадара попросту не знал что ему сказать, не знал — стоит ли, но когда решился, вопрос вышел не голосом, а скорее выдохом.       — Тобирама? Он тянется к нему как может, пытается дотянуться своими пальцами до бездыханного тела на кровати, перебарщивая эмоции внутри, которым сейчас и сам не может дать точную характеристику. Характеристика не имеет никакого значения.       — Ты слышишь меня? Мы. — он делает шумный вдох, но не может повторить эту фразу, которая каждый раз давалась так просто, от того, замирает и резко говорит то, что может сказать. — Все будет хорошо, — голос предательски дрожит как и сам Мадара. Скорее всего от осознания горькой правды — хорошо уже ничего нихрена не будет. Тобирама пробует вдохнуть еще раз — но ничего не выходит, он просто начинает задыхаться. Он слышит Мадару — он четко слышит его голос рядом, но ответить ему не может. Ком в горле встал, спустился по глотке вниз, слегла застрял в гортани и наконец осел в грудной клетке и там увеличился в размерах. Ожил и стал рости. Разрастаться. Паразитировать. Уничтожать. Жрать. Данзо что-то дал ему, час назад, успокоительное, а может очередное дерьмо. Наркотические вещества в сознании начинают разрывать первый шов адекватности. Раз шов. Треснул.       — Тобирама, — Мадара пытается позвать Тобираму, но тщетно, тот, словно, впал в кому и не реагирует ни на какие голоса. — Тоби, ты слышишь меня?       — Тобирама! — кричит Данзо и его зрачки расширяются. Мадара не заметил как урод вернулся. Светало уже. Слышится кряхтение, Тобирама пытается поднять на локти, дрожит, весь. С него от чего-то начинает литься пот и он может лишь один раз вдохнуть. Щелчок, хлопок — выдохнуть впервые в жизни больше не может. Давление начинает подскакивать. Он открывает невольно рот, руки тянутся до грудной клетки и издает какой-то странный звук. Начинает трясти. Мадара и Данзо оба видят как у Сенджу закатываются глаза и пена изо рта начинает выходить и стекать по его губам.       — Дерьмо! Пульс резко подскочил, шов порвался. Начинает рваться второй. Два. Тобирама не слышит. Никого. Вообще.Он даже не понимает, что находится без сознания. Из-за крайне печального опыта в своей жизни, научился принимать реальность в искаженном виде и все то, что она ему показывает. В своей голове Тобирама сидит прижав труп Мадары к своей груди и умоляет его очнуться, но тот, никак не реагирует на него. Он сидит не в этом богом забытом месте, который снаружи выглядит как обычный, загородный дом. Он сидит на той самой дороге, в тот самый день, когда произошла та самая авария и плачет.       — Очнись, — задыхается и уже не понимает, его голос звучит сам или же попросту в его голове.       — Пожалуйста! Тобирама! Ты слышишь меня? Вместо матери, которую он тогда видел и человека в плаще, он видит своего отца, который стоит напротив него и со смехом торгуется с Тобирамой за жизнь любимого человека. Он видит окровавленный труп Сая, ноги которого сломаны и на руках содрана кожа, которая с хлюпаньем стекает на пол, будто стала вязкой.       — Если бы слушал папу, — несет свою лепту Буцума, — ничего бы этого не случилось, ты бы сейчас не сидел тут как жалкий кусок дерьма и не упивался бы своими слезами, ты бы встал и просто ушел в другую сторону, перешагнул бы эти трупы, за которые ты себя винишь и был бы счастливым человеком.       — Знаете, — Тобирама смотрит в глаза Орочимару, — после смерти своей матери я так отчаянно обещал ей, что больше никто не пострадает, я так безнадежно старался всем помочь и понять их, а после всего, что случилось, наконец понял одну простую истину…       — Какую? — Орочимару спрашивает заинтересованно. Тобирама выдыхает и выпивает свой кофе тоже.       — За всем этим стояло не желание помочь как таковое, нет, оно было, но, неосознанно помогая другим из раза в раз, я проецировал свое желание на других. На самом-то деле, из-за потери самого понимающего человека в своей жизни, я заменил его и даже тогда, ничего не получил в ответ по сути.       — Что вы хотели получить, как вы думаете? — Орочимару улыбается. Минутная пауза и Тобирама усмехается.       — Я всего лишь хотел, чтобы поняли меня и помогли мне. Но, мне было проще показывать другим своими руками в их сторону, нежели успокоиться и начать жить для себя. Я пытался с кем-то слиться, но наконец-то дошел до того, что не с кем сливаться и больше это мне, по сути, не надо. Моей прекрасной матери давно нет в живых, от которой я перенял ее же желания и цели. Все мои действия были направлены лишь на то, чтобы не чувствовать себя глубоко одиноким человеком, — он подносит руку к голове и указывает на нее пальцем.       — …сначала это был мой брат, к которому я так тянулся, и которому с детства было глубоко насрать на меня. Потом. Мадара, из которого я сделал Бога, думая, что он мне поможет, думая, что он поймет меня, но этому настал конец. После, я решил для себя дать то, чего не хватало мне самому Изуне, ведь когда-то же мне должно стать легче. Только вот. — он запинается.       — … а дальше я пытался отдать все своим ученикам, продолжить волю матери в них, ведь перед смертью ее я обещал ей это, только вот — они не моя мать, ни я, им никогда всем мне не дать того, что мне надо было, и тогда, в силу последних событий я наконец понял. Сколько бы ты не спасал других, не понимал их и не шел на что угодно ради них — мне никогда не станет легче, и пришло озарение.       — Какое же? — Орочимару не может перестать улыбаться. Он прекрасно понимает о чем говорит его ученик, ведь по сути — пережил тоже самое. Тобирама мотает головой и пытается трясти Мадару за плечи.       — Тебе что, недостаточно? — Буцума резко смотрит куда-то в даль, а после повернувшись обратно щелкает пальцами и перед Тобирамой появляется труп Хаку, которого он так и не спас. — Ну тогда, посмотри что ты сделал. И все это — твоя вина. Наркотики полностью стирают собой все результаты после терапии с Орочимару, его слова, в которые Тобирама поверил и пришел к психической стабильности и чувство отчаянья и безысходности накатывает на него новой волной.       — Посмотри что ты сделал, ты был должен защищать их, не так ли? Ты дал слово — и ты проебался, сынуля, — Буцума записывает в свою книжку еще одно имя и поднося ручку к губам, закусывает колпачок, — был бы как твой брат, никогда бы не выбрал такую специальность, которая приносит тебе одни лишь несчастья.       — Я начал думать — для чего я вообще живу? — Тобирама усмехается горестно, — долго не мог понять сути, чтобы страдать всю жизнь? Ради чего? Чтобы страдать? Я пытался и пытался жить так дальше, а после того случая, когда у меня окончательно все рухнуло на дне рождении, понял — что ничего это того не стоит. Ты у себя один, никто кроме тебя тебе не поможет, никто не поймет тебя так же как ты себя, пока не переживет все то, что пережил ты. Не станет по сути тобой, вот тогда он сможет тебя понять и принять. Он выдыхает.       — Мне интересно узнать — прав ли я, но больше для этого я не собираюсь ничего делать. Моя мама была прекрасной женщиной и я ее понял сполна, но, у меня своя жизнь и проживать ее буду я и как я хочу. А я больше не хочу тратить свое время на погружение в кого-либо, я наконец начал перенимать от других. Все люди вокруг — не я, тогда для чего мне стоит о них беспокоится больше чем о себе? Я понял это в тот момент, когда понял, что жить больше не хочу вообще, и наконец до меня дошло, что это ненормально. Зачем тогда все это было надо? Орочимару кивает.       — Это всего лишь пациенты, рано или поздно все мы умрем. Это всего лишь люди, рано или поздно они уйдут. Они умрут или уйдут — а ты останешься и тебе с этим жить. И поэтому, для меня люди стали обычными людьми, работа — обычной работой, у меня есть своя цель — развиваться и выздороветь, больше ничего не имеет никакого значения, — Сенджу улыбается, — ничего. Я хочу оправиться, хочу быть счастливым человеком и знаете что я понял?       — Что?       — Пожалуйста, ну же, — Тобирама касается лица Мадары своими пальцами и пытается убедить себя в том, что тот скоро очнется и посмотрит на него. Щупает своими пальцами пульс на руке — но не находит его.       — Знаешь, что я тебе еще скажу? — Буцума все продолжает, — смерть матери лежит на тебе тоже, — лицо Тобирамы вытягивается и он переводит свои покрасневшие глаза о слез на отца. Буцума усмехается — в точку попал.       — Если бы ты не родился, она бы никогда бы не умерла от нервов, которые ты приносил ей и не пыталась защищать тебя, бракованного от меня, которого я терпеть всю жизнь не мог. Ты знал, что я настаивал на аборте? Я будто знал, что ей не надо производить на свет такое вот жалкое дерьмо, как ты. Кагуя говорила тебе об этом? Тобирама сглатывает и пытается абстрагироваться от слов, но Буцума щелкает пальцами опять и каждый щелчок приносит невыносимую боль в голове. Будто пальцами щелкают по оголённым нервам, вытягивают их и разрезают звучанием шелчка. Тобирама видит как мама из последних сил борется со своей болезнью, стараясь кашлять громко, пока прижимает спящего сына к себе, чтобы не разбудить его тревожный сон.       — Если бы мне сейчас дали право выбора в ту ночь с Мадарой, когда я его спас, — он прикрывает свои глаза. Он с черными глазами стоит прямо на месте аварии и смотрит на умирающего Мадару.       — Стоило ли это все, Тобирама, чтобы прийти. Такому плачевному финалу и в итоге остаться одному здесь? Ты отсюда никогда не выберешься, я позабочусь! — голос Буцмы переходит в настоящий рев. Он лежит посреди окровавленных тел, выложенных на дороге в ряд и в какой-то момент видит среди них и ту самую женщину с раком, которая умерла на его руках. Начинает тошнить от едкого запаха крови, который смешивается с мазутом и окутывает его целиком. Мир искажается и Тобирама видит, как все тела начинают плавятся и растекаться по асфальту, с их органов медленно выползают черви, сжиравшие ткани до сих пор и их пищание, такое громкое заглушает его слух. Он вскакивает, бежит в другую сторону дороги, но падает от того, что и его ноги начинают разрушаться от какого-то плавления. Подносит к себе ладони и всматриваясь в них, замечает как из кожи на пальцах начинают вылазить личинки и их уродливые лица, которые преображаются в лица всех тех, кого он убил улыбаются ему. Раздается ужасный крик, он трясет рукой, чтобы скинуть с себя это наваждение. Это не реально — это все галлюцинации. И борясь с приступом рвоты — он выблевывает на дорогу все то, что скопилось у него внутри, моргает намокшими глазами и чувствует как что-то в горле попросту застряло. Пытается вытащить это своими пальцами и когда вытаскивает, понимает — из его пищевода выходят настоящие иглы. И под смех Буцумы он выхаркивает их с полностью разорванного рта вперемешку с разорванными внутренностями, который падают вниз. Он сжимает свою голову пальцами, сжимает свои волосы и просто шепчет что-то в бреду. Через какое-то время его полностью измученное тело лежит на асфальте и он не может чувствовать свое тело вообще. Ему нужна помощь — ему надо выбраться отсюда. Он умоляет себя прийти в себя, умоляет о помощи — но он по прежнему лежит совершенно один.       — Я… — слышится всхлип, — Тобирама пытается сдержать от накатившего на него порыва слабости, он пытается сжимать кожу до гематомы сильнее, чтобы она привела в чувства. Но не получается — его накрыло. Впервые в жизни от всего просто накрыло. Рвется третий шов.       — Ты такой жалкий ты знаешь? — слышится едкий голос Буцумы. Мужчина стоит прямо у стены и скрестив руки на груди смотрит на него. — У тебя по жизни будет случаться такое дерьмо, потому что ты только несешь всем вред, Тобирама, ты как зараза — вот тебя и давят как таракана. Ты ничтожество, ничтожеством и сдохнешь. Так смешно становится от того, что, видимо его психика все-таки треснула и все покатилось в полнейшую яму, раз он опять слышит этот голос.       — Больше не могу. — он начинает дрожать и утыкается лбом о мокрый асфальт, запах от которого остается на ладонях. Если сравнивать оттенок его лица с белой стеной в доме Данзо, даже по сравнению с ней он бледнее. Его лицо приобрело серый оттенок, краски почти выцвели и потухли.       — Я… — он сглатывает, начинает задыхаться, не может вдохнуть от сильного сжатия грудной клетки и начинает задыхаться. Рука сжимает порванную майку и слезы начинают катиться по щекам. С закрытыми глазами, сжимает майку сильнее, сжимает кожу под ней сильнее и еще один всхлип дает порыв свежего воздуха. Он с шумом вдыхает воздух и ударяется лбом о стену. — не… И опять и опять и опять. Он бьется лбом об асфальт кожа уже покраснела и начала ссадить — слезы струятся ручьем и лицо наконец становится красным.       — Не могу больше, — он говорит тихо. Нет сил больше кричать, нет сил просить, ни на что не осталось сил.       — Это тебе за то, что ты сделал со мной, — говорит спокойно Изуна, — нравится быть таким же беспомощным, каким был я? Ты заслужил все — что с тобой происходит. — он присаживается рядом с Тобирамой на той самой дороге и смотрит на него. — Скажи, Тобирама, это то, к чему ты хотел в итоге прийти?       — Я бы ничего не сделал. Я бы вызвал скорую и дал жизни и судьбе следовать своим чередом. Потому что каждый несет ответственность за свою жизнь сам и свой выбор. Я бы не поехал за ним, не стал бы его останавливать, никогда бы не навредил ни Изуне, я бы просто. Он смотрит на Мадару и перешагивая его идет в совершенно другую сторону.       — Я бы просто прошел мимо и вскоре… Чувство ужасной горечи накрывает полностью и он начинает дрожать, рыдает взахлеб и через какое-то время начинает тихо смеяться.       — Наверное, больше не могу. Если бы ничего того, что случилось за всю жизнь до — не было, это бы не сломало так сильно, нет — это была бы попросту очередная трудность, которую можно пережить и при желании найти выход. Но, когда в твоей жизни с самого раннего детства происходит сплошное дерьмо. Тобирама ударяется головой о асфальт опять и пытается сжать его рукой, грязь остается на кончиках пальцев. В какой-то момент как бы ты не держался и не верил в свои силы....Воздух опять выбивает из легких напрочь, словно кто-то перекрыл кислород, слезы катятся вниз и он начинает попросту задыхаться. Невралгия. Не можешь вдохнуть ни вдоха ни выхода. Сердце начинает отчаянно биться в груди и перетекает в полноценную аритмию.       — Все это того стоило? — Изуна говорит громко и пихает его в бок. — СТОИЛО? Ответь на мой вопрос. Ты не заслужил прощения, вот тебе и палата. Но, ты ответь мне на мой вопрос — стоило ли это все, чтобы в итоге сдохнуть на полу? Повторил бы ты все действия к Мадаре — если бы тебе сейчас бы дали возможность вернуться назад и дали право: поменять твою жизнь или выбор? Его силуэт уходит и растворяется от места аварии, в которой умер Мадара.       — Я просто ушел и жил бы себе дальше. Потому что — ничего не стоит тебя самого и никогда больше стоить не будет. Силы…Они имеют свойство заканчиваться. Он держится обеими руками за грудную клетку и просто задыхается уже лежа на полу в реальном мире. Дыхание приходит каким-то рывками и он весь дрожит, скрючившись на полу лежит и не может пошевелиться. Боль внутри можно сравнивать с медленно накаляющейся лавой, которая прорвавшись из открытой воронки вулкана начинает сжигать твои легкие изнутри. Давление стучит в висках и Тобирама просто начинает медленно приходить в сознание.       — Ответь на мой вопрос, Тобирама! — он в последний раз слышит вопрос Изуна. — Ты жалеешь? Ты совсем идиот или нет все же? Все это превращается в какой-то водоворот, забирая за собой окровавленные тела и Тобираму вместе с ними в вовронку.       — Ты жалеешь, что тогда не переступил и не ушел в другую сторону? Да или нет? Отвечай! — слышится крик, и сложно определить чей он.       — Нет, — губы отвечают беззвучно и Тобирама больше не может вдохнуть. Двери открываются, слышится ужасный крик и руки крепко его хватают, чужой рот накрывает его, майку раздирают и ему начинают делать искусственное дыхание. Массаж сердца и опять вдыхают в его рот воздух. Изуна медленно поднимается с пола и смотря на Данзо и Тобираму говорит:       — Если стоило — тогда ты идиот, Тобирама. Ты действительно полнейший идиот и ничего тебе не поможет больше, — в голосе звучит обида и Изуна наконец растворяется в воздухе. Швы разошлись все. Тобирама открывает свои глаза.

***

Орочимару после того разговора с Конан чувствовал себя, словно, сидя на пороховой бочке. Вот-вот и рванет. Причем — его, накроет и разорвет на части. Он потерял Джирайю в своей жизни, не успел спасти его, потерял любимую ученицу, не уследил, и потерять еще и Тобираму он попросту не может. Он не сможет пережить еще одну потерю в его жизни — это было бы слишком, даже для него. Посему стал крайне нервным и подключил все свои связи, чтобы найти пропавших двух дорогих ему людей. Он обзвонил всех своих старых знакомых и приятелей, к которым обращался много-много лет тому назад, когда узнавал всю необходимую информацию после смерти Джираи. Его голос вызывал у абонентов на другом конце провода волнение, радость и даже испуг, все те, кому он отзвонил, знали — Орочимару никогда ни у кого не просит ничего просто так, значит — ситуация действительно серьезная. По старой дружбе денег у него даже не спрашивали, лишь молча согласились в помощи и обещали перезвонить. А если обещали — значит перезвонят, такие люди не бросают слова на ветер. И он был благодарен им за это. Он максимально старался себя не накручивать и не думать о плохом, максимально погружаясь в работу и в сына, но каждый раз тревожная и гадкая мысль всплывала в голове снова и снова. Тобирама не мог умереть — он жив. Мадара тоже, просто они вне зоны доступа. Тяжело было признать то, что его волнение за Мадару ничем не отличалось как в сторону Тобирамы, из-за которого его спокойный сон перетек в тревожный и составлял каких-то три часа в сутки. Мадару он помнил и знал с самого его детства, и несмотря на короткий промежуток времени их общения сейчас, он считал его кем-то сроду племянника. А Тобираму… Тобираму он воспринимал как родного сына.       — Данзо, — Орочимару сидит посреди ночи и вспоминает радостное лицо Шимуры в один из тех вечеров, которые они проводили вместе с ним и Тобирамой втроем, — что же ты делаешь? Неужели ты не понимаешь, что всеми своими действиями ты не вернешь человека себе, наоборот ты отталкиваешь его от себя все дальше и дальше. Ты не можешь уже остановиться и скоро оттолкнёшь его настолько далеко, из-за чего даже его блеклый силуэт разглядеть не сможешь. Ты роешь сам себе могилу — и не понимаешь этого, в ней ты хоронишь остатки своей мечты, свой смысл жизни и себя заодно. Он понимал мотивы Данзо, понимал причины его действий, он видел, как Данзо смотрит на Сенджу и чувствовал, насколько сильно тот любит, он понимал Данзо очень хорошо, ведь и сам когда-то был на его месте. Но, он любил Джираю сильнее чем себя, от того и отпустил, дал ему возможность жить счастливо с другой женщиной и просто молча был рядом — потому что любил безгранично. Потому что уважал его выбор больше, чем собственный. Он бы любил и Цунаде, сделай она Джираю счастливым, любил бы и их детей, но судьба сыграла с ними злую штуку. Вытерла об всех них свои ноги и пошла себе дальше. И поэтому, сравнивая с собой, принять он Данзо больше не мог, и он сделает все возможное, чтобы Тобираму вытащить откуда либо вместе с Мадарой живым.       — Пожалуйста, — он обращается к ним обоим с мольбой, — сделайте все возможное, лишь бы остаться живыми, мы найдем вас, и все мы посмеемся на вашей свадьбе еще. Для него счастье этих двоих было важнее чем кого-либо. И если он, найдет Тобираму мертвым, он убьет человека, который с ним это сделал. Не думая, без посторонней помощи — своими руками, перед этим окунув его в такие мучения, что убийца будет молить его, лишь бы поскорее отправиться в мир иной. Орочимару обладал способностью не только к физическим пыткам, у него был дар к психологическим с полна. Один раз он уже применял свой талант на Тцунаде, а как говориться — талант не пропьешь. Особенно приобретенный своими собственными усилиями через все отвращение к себе.

***

Тобирама очнулся на кровати и подолгу не мог пошевелиться, внутри что-то изменилось и отдавала вязкой, тягучей болью в голове. Пытался пошевелить рукой, вроде получилось, но от чего-то несмотря на то, что свои конечности он чувствует он стал сомневаться — его это тело вообще или нет. Он не слышит разговора двух людей, голоса слились в какой-то один фон, лишь по интонациям можно понять, происходит что-то неприятное. Он поднимает свою вторую ладонь медленно к лицу и пытается рассмотреть свои пальцы. Так странно, а откуда он вообще решил, что это тело — его? Что выглядит она на самом деле так, как его мозг производит отражение в зеркале. Кстати, а как он вообще выглядит то? Как зовут его? Где он находится и почему все тело настолько сильно болит и откуда в голове это ощущение стянутости, будто голову зажало в тиски? Он переводит свой взгляд к окну и задается следующим вопросом — как вообще понять, что все, что ты видишь реально? Откуда вообще мы знаем, что вот это наша рука, то, что называется окном — на самом деле окно? Откуда пошли эти названия? Откуда мы знаем, что все что мы видим вообще существует на самом деле? Голова пульсирует какой-то симфонией изнутри и он пытается прийти в чувства. Медленно, в голове начинают в посредственном порядке восстанавливаться все воспоминания, которые опять окутывают его в самую что ни есть неприятную реальность. Вскоре, будто в один момент он приходит в себя, смаргивает это странное наваждение и поднимает свою голову в сторону крика.       — Если он не очнется еще пару суток — это будет на твоей вине, конченный ты ублюдок! — выплевывает Мадара прямо в лицо Шимуре.       — Я тебя сейчас убью Мадара и все это дерьмо закончится. А после закопаю в саду и никто никогда не узнает, что ты сдох по второму разу, ибо похоронен ты уже давно! Он всматривается в двоих людей, один из которых замахивается на другого и хватая руку, сжимает ее до боли. Мадара не издает ни звука и лишь переводит взгляд в сторону Тобирамы и будто оживает в этот самый момент. Очнулся, наконец-то. Тобирама был в отключке сутки. Низ живота стягивает болью, ему попросту надо в туалет. Тобирама пытается встать, но привязанные ноги кровати не дают ему это сделать.       — Сзади. — Мадара говорит Данзо и тот непонимающе поднимает свои брови.       — Чего?       — Отведи меня в уборную, — отвечает за Мадару Сенджу и пытается понять что чувствует еще. Чувства слишком сильно заглушились, не давая возможности даже понять — жив он или нет. Данзо вздрагивает и переводит на него свой внимательный взгляд. Их глаза встречаются друг с другом и Данзо пытается понять, радоваться ему или нет. Тобирама, а точнее, его взгляд, он - поменялся. Он смотрит так спокойно на него, без какого-либо страха или злобы, от чего-то больше ничего не выражает.       — Очнулся наконец? — он спешивает обеспокоенным голосом, пытаясь перейти на ироничную интонацию, но не может, он и Мадара перепугались за Тобираму оба. Он очень боялся, что Тобирама не прийдет в сознание, и этот страх вымещал с агрессией на Мадару как мог.       — Отведи, — Сенджу опять говорит каким-то на странность слишком спокойным голосом, не моргая, — меня в уборную, или ты оглох? Данзо моргает от неожиданности такого тона, отпускает наконец руку Мадары и молча подходит к кровати, отвязывает его ноги и помогает Сенджу встать. Он ждет — что тот ударит его, набросится на него, будет кричать, но Тобирама лишь спокойно принимает его помощь и под ничего не понимающий взгляд Мадары они оба выходят из комнаты. Почему-то от этого тона становится по настоящему страшно где-то в глубине души. Тобирама стоит у раковины и облокачиваясь руками о нее же умывает свое лицо и чистит зубы, пока вода в ванной к набирается. Данзо стоит надзирателем у двери молча и все ожидает какого-то подвоха, но Тобирама лишь молча раздевается под его пристальным взглядом и наконец поворачивается к нему и смотря словно с высока спрашивает:       — Может ты выйдешь?       — Нет. Тобирама хмыкает и наконец заходит в воду и погружается в нее до пояса. Молчит и что-то рассматривает на свои руках, ведет головой и наконец говорит опять, даже не смотря на Данзо.       — Не хочешь присоединиться? Данзо вздрагивает и сжимается. Этот голос такой холодный, пустой, Тобирама никогда с ним так не разговаривал. Никогда в жизни ни с кем. Он ловит себя на мысли, что Тобирама сейчас утопит его в этой самой ванне и по спине идет неприятный холодок.       — Нет, я откажусь. Тобирама тихо посмеивается и наконец полностью поднимая себя на руках, смотрит на него внимательно, изучающе и подмечая что-то для себя, отвечает:       — Жаль, тебе же так нравилось меня мыть, не так ли? Данзо молчит и Тобирама отворачивается и моет себя сам, а после выходит из ванны, вытирается и Данзо поспешно приносит ему чистую одежду, как покорный слуга. Что-то в нем переменилось и от этого настроения Тобирамы действительно становится не по себе. Они идут молча обратно и Данзо попросту не понимает — что происходит, Тобирама смотрит в одну точку. Он ничего не говорит больше, ни ему ни Мадаре, который ошарашенно смотрит на Тобираму и не понимает, почему тот вернулся сюда опять. Он мог сбежать, но он сам, добровольно вернулся и ничего с Данзо не сделал. Это не похоже на Тобираму.       — Тобирама? Ты тут? Сенджу спокойно проходит в комнату, словно он сейчас дома и на секунду поворачивается куда-то за Данзо и кому-то улыбается. Данзо бледнеет.       — Да, я слышу тебя, — отвечает непонятно кому Тобирама и садится на кровать.       — Тобирама? — осторожно спрашивает Мадара, — ты в порядке? С ним что-то не так, он видит это, он чувствует это. Эта странность в нем стала огромной тяжесть ощутима в воздухе. Но Тобирама лишь смеется и кому-то кивает, он не смотрит ни на Данзо, ни на Мадару и лишь подвигается на кровати чуть в сторону и поворачивается к невидимому собеседнику и говорит:       — Конечно, я не против, давай поиграем, ты хочешь послушать как я играю на пианино, как раньше, да? Сердце Мадары уходит в пятки, ничего не понимающий Данзо смотрит на Учиху и они оба словно забыв о вражде друг к другу, молча пытаются понять, стоит ли им говорить что-нибудь или нет.       — Тобирама. — Данзо сглатывает и не может унять дрожь в голосе, — с кем ты разговариваешь? Но Тобирама лишь вытягивает руки вперед и улыбаясь воздуху начинает играть на невидимом пианино. Он играет и Мадаре медленно начинает становиться плохо.       — Я хочу выучить немецкий, — говорит Тобирама кому-то смотря в одну точку совершенно пустым взглядом с улыбкой на губах. — чтобы понимать его лучше. Мадара сглатывает и его губы начинают дрожать. Нет, он не мог свихнуться, не мог, он же сильный, он должен был бороться до конца.       — Брат? — Тобирама удивленно моргает, — да, я получил хорошую оценку. Ты гордишься мной? Я наконец-то стал правильным? Папа будет мной гордиться? Папа больше не будет меня ругать? Этого попросту не могло случиться — он не верит.       — Да, мама, я уже встаю, — Тобирама отвечает кому-то с весельем и наконец поджимает под себя ноги и обнимает их своими руками, — не кричи пап, я же хороший сын. Данзо беспомощно опускает свои руки и сам падает на колени на пол. Он смотрит в этот совершенно пустой взгляд и они с Мадарой не смотря друг на друга понимают ужасную истину — Тобирама сошел с ума. Тобирама смеется, встает, идет в другой угол и берет оттуда подушку и идет в сторону кровати и ложиться на нее. Обнимает ее руками и упирается головой в воздух.       — Погладь меня, мам. Пожалуйста, я уснуть не могу.       — Не верю. — Данзо начинает трясти, — я не верю. Мадара пребывает в таком же шоке и даже забывает где находится и с кем, он просто пытается унять сильное сердцебиение и ужасное чувство прострации, страха и отчаянья смотря на Тобираму, который деградировал в детство и не видит их обоих вообще. Он сейчас лежит с мамой на кровати и обнимает подушку, думая что обнимает мать за живот.       — Ты… — Учиха сглатывает, — пытаясь не разреветься прямо сейчас, — что, сука, сделал? Данзо выпадает из прострации и смотрит на него непонимающе.       — Я…я не знаю. Я.       — ТЫ ЧТО СУКА С НИМ СДЕЛАЛ, УРОД? — Мадара срывается на крик и дергает своими руками, ломая свои пальцы и наконец достигая полностью неподвижного Данзо, наваливается на него и начинает наносить в его лицо удары кулаками. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, ТВАРЬ? ЧТО? Они борются на полу, а Тобирама тем временем спит с мамой на кровати в полной безмятежности. Мадара лежит на полу в итоге, стонет от боли во всем теле и попросту плачет без звука, потому что впервые в жизни понимает, что, кажется, все рухнуло в один момент. Данзо вжавшись на кресле сидит и молча смотрит на заснувшего Тобираму и понимает, что понятия не имеет, что теперь делать дальше. Он встает, выходит за дверь и попросту напивается до потери пульса, сидя спиной облокотившись о дверь и смотрит в одну точку. Это конец. Они оба слишком много поставили на Тобираму, и не просчитали, что Тобирама действительно в один момент больше не сможет выдержать. Они оба считали его стальным человеком, которого невозможно сломать, даже если очень попытаться. Изменить да, старались оба, но довести до сумасшествия. Никто не мог предположить такого варианта. Тем временем слышится оглушающий все, сметающий смех Тобирамы, такой искренний, детский и наивный. От которого становится страшно.