Mine

Until The Ribbon Breaks — One way or another Watt White — Eye of the Storm

Хидан приезжает к Конан рано утром вместе с Дейдарой и Сасори, они сообщают уставшей женщине, что им удалось отследить машину Мадары, дорога займет два дня, но все трое взяли отгулы и намереваются ехать туда.       — Ты с нами? — Хидан закуривает сигарету, сидя у окна, и рассматривает местность.       — Да, даже если не дадут отгул и уволят, мне уже плевать, я с вами, — Конан пьет кофе, сидя напротив них троих, и Дейдара, массируя ее плечи, обнимает ее со спины.       — Мы найдем их, — Сасори пытается успокоить уставшую Конан, но та, смаргивая свои слезы, кивает ему и отвечает:       — Я молю бога, чтобы живыми, господи, — она не сдерживается и начинает плакать. Какузу входит в их дом, извиняясь за опоздание. Хидан кивает ему, и мужчина садится рядом.       — Я с вами, меня отпустили, я беру ружье.       — Пойдем на придурка бандой, заломаем точно и в дурку сдадим, пусть лечится, — Хидан говорит спокойно, — ему не помешает, но сначала я все дерьмо из него выбью.        — Милая, — Тсукури садится рядом с ней и вытирает ее слезы, — пожалуйста, не плачь. Ты такая красивая, когда улыбаешься, дорогая.       — А если этот больной уже убил их и закопал где-нибудь? — она всхлипывает, и Сасори молча подносит ей стакан с водкой.       — Выпей залпом, — он говорит сухо и кивает ей. — Мадара сильный мужчина, я думаю, какому-то больному на голову долбоебу изрядно придется попотеть, чтобы прикончить его.       — А у Тобирамы отличный удар, а еще он на всю голову конченный, даже я обосрался. Скажи ей, Казу, — он пихает лучшего друга в бок.       — Подтверждаю, Хидан тогда от твоего лучшего друга пересрал знатно, — Какузу пытается успокоить женщину.       — Выпей еще, — Сасори наливает второй стакан и отпивает глоток. — Я возьму с собой успокоительные, Дей — свою дурь, Орочимару вроде как едет тоже, но лучше ему с сыном дома остаться, по моему мнению.       — Зная Орочимару, — Конан пытается улыбнуться, — он скорее поведет сам, чем останется дома.       — У него есть ответственность, если что-то с ним случится? — голос раздраженный. — Кто останется с ребенком? О чем думает этот старый пердун? Ценю его помощь, но он никуда не поедет.

***

Данзо сглатывает, смотря утром на Тобираму, который перед собой не видит никого из ныне присутствующих в комнате людей. Смотрит, отводит взгляд и лишь садится напротив него у стены, смотрит на спящего Мадару потухшим взглядом, а после уже на Тобираму и сдерживает приступ истерии с желанием разрыдаться в голос. Что ты сделал с собой? С ним? Со всеми вами? От чего захотелось вернуться в тот самый момент, в то самое начало, когда они познакомились. Тогда было так хорошо, хотелось двух вещей. Первое — поступить по-другому из всех вариантов, что он принимал, коря себя сейчас, что может, он делал неправильно. Второго — никогда его не встречать в своей жизни. От чего-то воспоминания накрывают целиком, пока утреннее солнце заполняет двор, оседая лучами, стучась в окна. Данзо утыкается лбом в свои колени и сжимает зубы. И плачет. Снова. Лучше бы он его действительно не знал. One way or another I'm gonna find ya Впервые Данзо встретил Тобираму в своей жизни, когда ему стукнуло восемнадцать. Шимура идёт по длинной дороге мед. вуза и сонно моргает, пытаясь вернуть взгляду внезапно потерявшийся фокус и найти нужный ему кабинет. Усталость отдавала лёгкой дымкой в голове, от чего спать хотелось ещё сильнее, глаза слипались, а Данзо очки все ещё не носил. Его почти чёрные волосы были взъерошены от сна, он так и не причесал их утром, пухловатые губы обкусаны на нервной почве, и весь он выглядел крайне помято. Как это бывает, не сразу учишься разумным вещам, а особенно беречь своё здоровье и заботиться о проблемных местах заранее. В этот день пара начиналась в семь утра, экзамен поставили им третьего января сразу же после нового года и двух выходных, которые им выделились для подготовки к сдаче анатомии. Новый год Шимура в тот учебный год не праздновал, они с Сарутоби лишь выпили по бутылке дешевого пива, купленного в магазине у общежития, и в полном молчании продолжали готовиться дальше. Да, Сарутоби успевал и отгулять праздник, и подготовиться, Данзо же успевал только учиться и смерил лучшего друга злым взглядом, когда этот придурок приваливал домой под утро. Данзо отпивает кофе из своей термокружки, поправляет халат и, поджимая губы, входит в аудиторию. Сарутоби сразу машет ему рукой, и Данзо плетется в его сторону.       — Слушай, — пока в аудиторию не зашёл преподаватель, Сарутоби бегло смотрит в сторону двери, — ты уже выбрал место для практики в больнице?       — Нет, — Данзо отвечает не сразу, переводит на него тусклый взгляд и зевает. — Уже надо было что ли?       — Ну вообще-то да. Хорошо, что не выбрал, я уже нашёл нам место в одной крутой больнице, в которой наш зам кафедры управляющий, — Сарутоби хитро улыбается. — Если повезёт, я наслышан об одном студенте, который уже практикует под надзором Орочимару и вообще считается гордостью своего потока. Данзо его даже не слушает, подпирает рукой щеку и пытается не уснуть.       — Так вот, птичка мне напела, что этот Тобирама берет себе учеников, Данзо, мы обязаны — кровь из носу — к нему попасть. Данзо никак не реагирует, его голова дергается, и он от неожиданности вздрагивает и открывает свои глаза.       — Ты вообще слушаешь меня?       — Нет, — сухо отвечает Шимура и переводит на него свой взгляд. — Давай потом, я спать хочу настолько, что ничего не понимаю из того, что ты мне сейчас говоришь. I'm gonna get ya Тобирама. Имени того, про кого Сарутоби рассказал, Данзо так и не запомнил. Уже после экзамена, вечером, когда они все пошли праздновать сдачу сессии и ее закрытие, Сарутоби наваливается на Данзо сзади и приобнимает заметно посвежевшего и похорошевшего друга. И по совместительству человека, который ему действительно нравится.       — Сладкий мой, — слышится пьяный шёпот на ухо, от чего Данзо заметно напрягается, — пошли потанцуем, отдохнём, выпьем, тебе надо расслабиться. Горячее дыхание отдаётся в ухо, от чего Данзо дёргается и пытается спихнуть руку друга с плеча. Сарутоби всегда имел большие проблемы с представлением личного пространства. И постоянно его нарушал по отношению к нему.       — Мне и в сторонке нормально. Сарутоби заметно хмурится, но лицо сразу же озаряет легкая улыбка, и он настойчиво тянет Данзо на себя. Он уже привык в тому, что Шимура в силу своей скованности, интроверсии и замкнутости вперемешку с раздражительным настроением отказывает ему часто. Практически всегда. И поэтому сейчас Сарутоби, пользуясь моментом и смелостью от выпитого алкоголя, тянет своего красивого друга на себя, и его руки моментально собственнически сжимают его талию.       — Давай еще потанцуем, ну немножко, — Сарутоби утыкается своей пьяной улыбкой в плечо друга и вдыхает запах, исходящий от него.       — Ладно. Сарутоби не может сдержать улыбки. Он наконец близок к нему, и вообще можно воспользоваться моментом и украсть тот самый первый поцелуй его друга девственника, который, на удивление, до сих пор не интересовался практически никем. Ни мужчинами, ни женщинами. Сарутоби до сих пор не мог понять ориентацию своего друга, и на любые вопросы Шимура отвечал крайне отстранённо, скованно и…       — Меня просто подобного рода вещи не интересуют, — говорит пару месяцев назад Шимура, снимая свои очки и пожимая плечами. — Как-то не до этого.       — Тебе уже 17, — Сарутоби смотрит на него с укором, — тебе пора найти кого-то на ночь и переспать, стыдно в таком в возрасте ходить в девственницах, ну.       — Мне нормально, — слышится сухой голос  в ответ.       — Тебе хоть кто-нибудь вообще нравился когда-нибудь? — Сарутоби поднимает свою бровь и закатывает глаза. — Бабы или мужики? Данзо вздыхает устало, отпивает свой кофе и переводит взгляд в окно.       — Нет. Как-то не до этого было.       — Всем всегда до этого, может, ты просто не встретил ещё того, кто тебе понравится, — Сарутоби щурится, — или тебе пора обращать внимание на других людей, а не только на учебники? Не думаешь начать?       — Может быть, — Данзо нехотя отвечает и старается опять уткнуться в книжку.       — Вот я тебе нравлюсь? — внезапно спрашивает Хирузен и следит за реакцией Данзо. А Шимура теряется в тот самый момент и от чего-то краснеет, будто стыдится собственной реакции.       — Ну, ты нормальный. Сарутоби закатывает свои глаза.       — И все?       — А я должен сказать ещё что-то? — Данзо задумчиво и слегка растерянно спрашивает. И Сарутоби уже за долгое время, прожитое с ним, давно понял — Данзо реально не знает, что ещё сказать. У него мозг совершенно не работает в эту сторону. Он не придуривается, он просто такой. Словно остановился в развитии в плане романтических отношений. Только учебники, алкоголь и свой мир. Иногда улыбка в сторону лучшего друга по воскресеньям. Если повезёт.       — Ты бы со мной переспал? — Сарутоби напрямую спрашивает сидящего напротив друга и видит, как тот замирает. Молчит и не знает, что в ответ сказать.       — Забудь, я пошутил. Если Данзо считал его нормальным, то Сарутоби считал сидящего напротив человека слишком красивым. Его заострённые, правильные и симметричные черты лица, темно-карие глаза, прикрытые темными пышными ресницами. Пухлые, слегка розоватые губы, постоянно небрежные темные волосы, которые никогда не лежали на голове ровно, аккуратные пальцы и чертовски сексуальное тело для своих семнадцати лет. Данзо всю жизнь занимался спортом, рано сформировался как юноша и мог этим гордиться. Да, Данзо часто ходил в одном белье в их общей комнате, от чего Сарутоби периодически на него поглядывал, изучал, а после перестал смотреть вообще. Тяжело было. Сарутоби считал Данзо красивым, а ещё чертовски тупым. Ему говори не говори, не доходит. Даже напрямую, даже в лоб. Никакого результата. Сарутоби усмехается своим воспоминаниям, будто нечаянно проникает пальцами под рубашку Данзо и сглатывает от ощущения горячей кожи и понимания, что у него стоит. На своего друга прямо сейчас. Тупого друга, который в упор игнорирует все попытки Сарутоби донести до него свои чувства уже как год. Данзо тем временем смотрит куда-то в сторону, абсолютно привыкший к таким вот странностям со стороны лучшего друга.       — Слышь, придурок, — шепчет Сарутоби в ухо напарнику, — не пора ли тебе уже с кем-нибудь переспать? Тебе через два дня восемнадцать, давай как раз после первого дня практики приступим к поискам тебе пары на ночь? — он говорит с усмешкой, чувствуя, как под пальцами тело Шимуры напрягается. — Или хочешь, я пересплю с тобой?       — Ты пьян, Сару, — Шимура пытается его легонько отпихнуть, слегка небрежно, от чего Сарутоби, наоборот, лишь сильнее прижимается к лучшему другу и в итоге вжимает того в стену. Рука с свистом, рассекая воздух, соприкасается с поверхностью прямо у лица брюнета, и Сарутоби, едко усмехаясь, приближается своим лицом впритык к удивлённому человеку напротив, проводя взглядом по губам и нехотя отводя взгляд в сторону:       — Да, и что?       — Пошли домой, — Данзо поджимает губы и слегка хмурится, — иначе будешь ползти сам, я тебя не понесу на себе.       — Поцелуй меня и пойдём, — усмешка спокойная такая, и взгляд прищуренный.       — Да что с тобой такое?! — наконец спокойное выражение лица Данзо за все эти дни даёт трещину, и его голос становится грубым, громким, и в следующий момент в грудь Сарутоби летит в ответ ладонь. — Ты меня достал! Не стоит говорить, что Данзо в итоге все-таки ушёл домой один. А Сарутоби опять пришёл лишь под утро. Данзо никогда не задумывался почему, но, если бы задумался, понял бы одну вещь — Сарутоби избегал пересекаться с ним ночью в их квартире на пьяную голову. Это могло закончиться плохо. Минимум скандалом, максимум дракой от того, что Хирузен себя сдерживать перестанет. А перестанет он точно. В свой день рождения, в свои 18 лет, в договоренный день встречи по поводу прихода в больницу на практику, Данзо как все пунктуальные, целеустремленные и крайне ответственные люди не стал ложиться спать, чтобы не проспать встречу с этим загадочным Тобирамой, которого он в глаза не видел, но слышал. Отчего-то картинка этого человека сложилась в его голове такая: это сто процентов слегка худощавый, темноволосый ботаник в очках, совершенно примитивной внешности, низкого роста и тихим голосом. Который из себя иногда такой выскочка или, наоборот, крайне незаметная персона. Ну, а какой ещё адекватный человек в возрасте этого Тобирамы станет практиковать и работать в больнице, совмещая все это с учебой и уже брать себе студентов. Или гений или запуганный ботаник. Другого не дано. Обычно и первый, и второй модельной внешностью не отличаются. Вероятно, именно поэтому Данзо скорее всего и не заметил его в универе, тот сливался с общей массой. Не стал ложиться спать, уснул и, конечно же, проспал. В самый ответственный свой день. Разбудил его телефонный звонок с утра под ухом.       — Да? — голос в трубке раздаётся низкий, почти глухой, и Данзо моментально жмурится от ужасной головной боли из-за маленького количества сна, которое принесло ему в придачу ещё и тошноту.       — Где тебя черти носят? — в трубке слышится шипение, негодование и явные нотки злости. — Ты сказал мне, что поспишь полчаса, но что-то мне подсказывает, что ты опаздываешь на пятнадцать минут явно не из-за того, что в пробке на кольцевой стоишь. Я прав? Данзо, сонно моргая, смотрит на свой телефон непонимающим взглядом, и спустя минуту до него доходит. Он проспал.       — Блядь.       — Я тебя убью, Шимура, если из-за тебя, долбоеба, нас Тобирама не возьмёт к себе в ученики, быстро пиздуй в больницу! Адрес я тебе скинул, — Хирузен кричит на него и бросает трубку. Данзо в тот же момент вскакивает с кровати, спотыкается, пытается вытащить из шкафа брюки. Падает, прыгает на одной ноге, пытаясь надеть их, матерится, прыгает на другой, надевая чистую рубашку для презентабельного вида, матерится опять. Делает себе быстрорастворимый кофе, заливает его в термокружку. Закидывает кусок тоста в рот, вызывает такси. В спешке ищет халат, засовывает его в свой рюкзак и наконец, решив надеть свои любимые кеды синеватого цвета, вываливается из квартиры и садится в такси.       — Вы простите его, — Сарутоби виновато косится на дверь, — он сейчас будет, переучился бедный, вы не ругайте его, он очень ответственный, лучший студент на нашем потоке, дайте ему шанс, пожалуйста, — он умоляюще смотрит на своего будущего учителя, который скрестив руки на груди стоит, облокотившись о стол в своём кабинете в одной чёрной майке и такого же цвета спортивных штанах, и раздраженно смотрит на наручные часы. Волосы Тобирамы сегодня взлохмаченные, под глазами виднеются синяки, и под бледной кожей отсвечиваются вены. Сарутоби представлял его совершенно иначе. От слова совсем. Мало того, что он широкий, высокий, подкаченный, привлекательный мужчина с пробирающим тебя насквозь взглядом и явно хреновым настроением по жизни, так он ещё и альбинос. Врач альбинос, Сарутоби такого ещё не встречал. А ещё он видел, как Сенджу приехал в больницу на крутой тачке. Явно не из бедной семьи. А ещё он лучший на потоке и уже работает в больнице, этот Сенджу явно с мозгами и пробивным характером. Даже слегка завидно.       — Простите, я… — Данзо открывает резко дверь, смотрит радостно с улыбкой на все лицо на Сарутоби, держит в руке свою термокружку, спотыкается и падает прямо на пол, — опоздал. Тобирама лишь поднимает свою бровь и слегка раздраженно рассматривает тело на полу. Сарутоби закусывает губы и прикладывает руку к лицу. Данзо, похоже, решил сделать в это утро действительно все, чтобы их обоих сразу послали на три буквы. Данзо щурится от боли в ладонях и подбородке, шикая, выдыхает и наконец пытается сесть, чтобы растереть ушибленное место, поднимает свой виноватый взгляд на того, кого, должно быть, зовут Тобирама и резко замирает. Тобирама наклоняет голову слегка в бок и изучающе проводит по его лицу своим взглядом. One way or another I'm gonna win ya       — Какой красивый, — только и может выдавить из себя Данзо, который отчего-то смутился и забыл, как вообще дышать.       — А вы, как я понимаю, Данзо Шимура? — спокойно спрашивает Сенджу и переводит взгляд на часы. — Опоздавший на целых 56 минут. Данзо хлопает ресницами, кивает сам не понимая на что, ибо ничего в этот момент не слышит. У него отчего-то сердце в груди начало учащенно стучать, и приступ тошноты появился опять, из-за чего он сжимает свои губы и наконец встаёт.       — Как я понимаю, пунктуальность для вас — пустой звук? — Тобирама щурит глаза и раздраженно дёргает плечом. А Данзо лишь переводит взгляд на табличку с именем, стоящую на столе, понимает, что его ожидания и реальное представление образа Сенджу отличаются, и опускает взгляд свой в пол, смущается сильнее и наконец, подмечая одну деталь в Тобираме, сам не понимает зачем комментирует это:       — Красивые кроссовки, — он поднимает свой яркий взгляд на внезапно удивившегося Тобираму, который явно не ожидал такого резкого перехода, — у меня такие же, — он нервно чешет затылок и старается улыбнуться, — только цвет другой. Бывает же такое. Сенджу в этот момент вообще не знает, что ответить. Настолько он офигел от этого странного молодого человека и, на удивление, счастливой улыбки в свой адрес, что его раздражённость и злость куда-то улетучились. И он даже слегка улыбается в ответ.       — Спасибо. Действительно — бывает.       — Вы меня простите, пожалуйста, — Данзо виновато улыбается, — я так боялся опоздать на встречу, что всю ночь не спал и в итоге прилёг на полчасика и проспал. Мне очень стыдно, я… — Данзо отводит взгляд, — может, вы мой кофе хотите? Лицо Тобирамы вытягивается. Этот Данзо действительно странный.       — Господи, что я несу, — мотает Шимура головой, — я… В общем, — он выдаёт, — блин, извините, вы меня смутили, веду себя как долбоеб, — на нервах он говорит сейчас все прямо и прикусывает язык. Он перенервничал, это видно.       — Смутил? Чем? — Сенджу спрашивает с интересом и прижимает пальцы правой руки к виску.       — Ну, — Данзо понимает, что смущается опять, и пытается дышать ровно. Никогда у него не было такого странного состояния, ведёт себя как идиот. — Я представлял вас немного иначе. Ладно, совсем иначе.       — Я такой страшный? — Тобирама усмехается по-доброму и смотрит в глаза Данзо не моргая, голос его звучит иронично.       — Нет, красивый, — честно отвечает Шимура, — ожидал увидеть кого угодно, ботаника, худого, маленького, кого угодно, но точно не тебя, в смысле вас, — Данзо резко поправляет себя. На секунду ему кажется, что мужчина перед ним даже смутился, отвёл взгляд, кивнул и наконец сел за стол. Игнорируя слова Данзо и так ничего на них и не отвечая, решил приступить сразу к делу.       — Ладно, расскажите о себе, — Тобирама откидывается в кресле и, закинув щиколотку на своё колено, изучающе проводит по ним двоим взглядом, после указывает на Сарутоби, — ты, первый. Сарутоби выдыхает с облегчением, вроде не все потеряно. Второй день прошел по-особенному тяжело, как бы они ни пытались привести Тобираму в чувства, не получалось. И когда они оба это поняли — в какой-то момент все потеряло какой-либо смысл вообще. Борьба друг с другом потеряла смысл, ненависть друг к другу потеряла смысл, в доказательстве что-то друг другу тоже больше не было нужды. Противостояние Данзо и Мадары столько лет имело смысл только тогда, когда Тобирама был в здравом рассудке, именно тогда это все имело смысл, когда от четких действий друг к другу, в их ненавистной игре у них был приз в виде человека, которого они оба любили, хотели с ним быть и боролись за него. Их противостояние было чем-то сроду партии в шахматы, с того самого момента, когда оба узнали о наличии друг друга, и как они познакомились вообще было крайне забавной историей.Всю жизнь Мадара делал шах, Данзо делал ход дамой. А Тобирама — Тобирама был король. А сейчас они сидят, пока Данзо в полнейшей прострации обрабатывает рану Мадары в полнейшей тишине, косятся на Тобираму, сидящего в кресле и кому-то улыбающемуся, и понимают, что… Король снял свою корону и вышел из игры.       — Мам, ты погуляешь со мной сегодня? — Сенджу говорит с пустотой прямо перед собой, взгляд его стеклянный, он опускает свои ноги на пол. Руки у Данзо начинают дрожать, Мадара смотрит в стену и не может посмотреть своему мужу в глаза. Чувство ужасной потери вперемешку с горечью не отпускает его, и он даже никак не реагирует на Шимуру. Ему стало просто все равно. На все. Насрать. Мадара Учиха впервые за всю свою жизнь действительно не знает, что делать.       — Какие красивые птички за окном, мам, — Тобирама указывает на дверь и смеется.       — Это ты виноват, — Мадара наконец выдавливает из себя тихие слова и сжимает свои пальцы рук. — ты во всем виноват. Ты свел его с ума своим ебучим эгоизмом, это не любовь, Данзо, ты уничтожил человека, которого любил своими собственными, — голос Учихи дрожит при виде Сенджу, — сука, руками. Данзо замирает и не может ответить ему ничего в ответ. Он хочет зажать свои уши руками и не слышать этот упрек, не потому что считает эти слова абсурдом, а наоборот, потому что понимает — Мадара действительно прав. Он говорит абсолютную правду. Перевязка окончена, и Данзо, долго думая, подходит к Тобираме и ведет его в ванну. Там он моется, и Данзо смотрит на Сенджу, который все еще беседует со своей матерью, которой тут нет и в помине. I'm gonna get ya get ya Как они дошли до этого? Когда именно, в какой момент все пошло ко дну? Все же начиналось так хорошо… Можно списывать на чудо, а можно на элементарную случайность или удачное, а может и не очень, стечение обстоятельств, но через два дня Тобирама им позвонил, и с криком радости Сарутоби по их комнате в общежитии разнеслась радостная новость — Сенджу добавил их в список своих учеников, которых в итоге стало четверо. Данзо, Сарутоби, Торифу и девушка по имени Кохару. Начинали они с первой недели их каникул после сдачи сессии. Конечно же, Сарутоби предложил отпраздновать улыбнувшуюся им удачу и сходить в любой бар в студенческом городке, где можно выпить пива, посидеть спокойно и просто порадоваться за самих себя. Данзо отпивает глоток темного пива и переводит свой взгляд в сторону огромного экрана телевизора, на котором показывают какой-то очередной футбольный матч, с забитым голом болельщики, сидящие неподалеку от них, ликуют, слышится их радостный клич.       — Слушай, — Сарутоби переводит взгляд в сторону своего друга и делает пару глотков светлого пива, облизывая свои губы и слегла прищуриваясь, — все спросить у тебя хотел, но никак возможности не представлялось, — Данзо переводит свой внимательный взгляд на него и отпивает еще. На столе стоят закуски в виде обычных чипсов, сухарей в масле и колец, запах от которых будто оседает на коже.       — Чего ты так отреагировал тогда, ну, — Сарутоби старается говорить спокойно, хотя по нему видно, что он слегка нервничает, — на Тобираму. Данзо от этого имени вздрагивает, опускает свой взгляд прямо на свой стакан, который он обхватывает пальцами и проводит кончиками по поверхности стекла. Его хорошее настроение резко испарилось, от чего-то даже испортилось.       — Как? — голос кажется каким-то бесцветным, и он морщится. Будто ему сейчас крайне неприятно говорить на эту тему.       — Странно. Шимура поджимает свои губы и думает, как правильно сформулировать свой ответ, но, смотря в глаза Сарутоби, резко передумывает ответить ему честно в тот самый момент и опять, отводя взгляд в сторону, как-то нервно делает пару глотков.       — Да переволновался просто, — он пытается весело улыбнуться, но получается криво. — Бывает такое, перенервничал. Я же не поспал тогда нормально.       — Вот как, — с какой-то странной интонацией отвечает его друг и улыбается ему в ответ, — ну понятно. Данзо выдыхает облегченно. Вероятно, от того, что он и сам до конца не понял своей реакции тогда, у него никогда такого в жизни не было, и логического объяснения такой странной реакции он до сих пор еще не нашел в глубине души.       — Ты действительно считаешь его красивым? — тихо спрашивает Хирузен, — Просто ты тогда отчетливо сказал это в слух. Данзо смаргивает и молчит.       — Лично я ничего красивого в нем не вижу, просто меня удивили твои слова тогда.       — Да, он симпатичный мужчина, — Шимура говорит тихо и улыбается ему, — на свете много красивых людей.       — От тебя я это слышал впервые, — с какой-то странной обидой в голосе отвечает ему друг. Данзо пожимает своими плечами, и вскоре они меняют тему разговора. Ни к чему было выпытывать из Шимуры что-то еще в тот вечер. Звон бокалов, ударяющихся о столешницу, переносят Данзо на пару дней вперед. Он же никогда не был таким. Никогда, что он сделал с собой? Данзо переводит взгляд на послушно обедающего Тобираму и сжимает свои волосы руками. Что он сделал с ним? One way or another I'm gonna see ya Второй раз Данзо увидел Тобираму уже в халате в первый день своей практики. Сенджу выглядел значительно лучше, чем в день знакомства, но на его лице читалась все та же усталость.       — Здравствуйте, — Шимура говорит ему тихо, подходя со спины, и нервно растирает свои ладони, которые отчего-то взмокли.       — Привет, — Тобирама оборачивается к нему и старается улыбнуться, хотя улыбка выходит какой-то вымученной и явно натянутой. Данзо хмурится от этой реакции на себя, но решает ничего не спрашивать по этому поводу. Они друг другу совершенно чужие люди, с чего бы ему вообще открывать ему душу и делиться причинами своего плохого настроения.       — Готов к первому дню практики? — они уже идут оба до автомата с кофе, Сенджу предложил выпить кофе, и нажатая кнопка провоцирует шум аппарата, который выплевывает из своего отверстия стаканчик наружу, и наконец кипяток заполняет пустой стаканчик.       — Да, — спокойно отвечает Шимура и косится в сторону главного входа, смотрит на часы и иронично отвечает, — а вот Сарутоби, похоже, не очень, раз опаздывает в первый же день.       — Я смотрю вы с ним местами меняетесь, — не может сдержать Тобирама своей доброй усмешки, — бегаете от меня как от огня, не поговорив с вами в тот день, подумал бы, что вы явно меня испугались. Не всегда увидишь альбиноса в больнице, я бы и сам инфаркт схватил, побрызгал бы святой водой и с крестом бы приходил каждый раз на практику, авось прокатит, — он отвечает со смехом, видя вытянувшееся лицо Данзо. Шимура моментально улыбается ему в ответ и понимает, что все-таки у их учителя отличная самоирония и чувство юмора, хотя на первый взгляд кажется, что перед тобой стоит человек с крайне завышенным самомнением и суровым нравом.       — Вы слишком категоричны к себе, — Шимура нажимает на кнопку, пока Тобирама достает стаканчик кофе и протягивает ему. Данзо с не понимаем косится на протянутую руку и переводит взгляд на автомат.       — Держи, это я тебе сделал, ты же мой ученик отныне как никак, я должен заботиться о тебе, вдруг уснешь еще в течении дня, — Тобирама усмехается ошарашенному выражению лица Шимуры, который краснеет и берет стаканчик в свои руки.       — Спасибо, сейчас и ваш приготовится, — он слышит, как автомат пищит, оповещая о готовности напитка.       — Ты всегда так смущаешься или это на тебя мой внешний вид так влияет? — Тобирама усмехается, и Данзо отводит взгляд. — Брось, я же не кусаюсь. Или тебе никто до этого кофе не покупал?       — Покупали. Я просто… Забудьте, — он отмахивается и наконец протягивает кофе в ответ, — спасибо. Тобирама подмигивает ему, они синхронно отпивают кофе, смотря друг другу в глаза, и отчего-то улыбаются, по-глупому немного. Странное состояние. Наконец их обоих отвлекает виноватый крик:       — Простите, я в пробке стоял, опоздал! — запыхавшийся Хирузен наконец добегает до них, держа сумку на плече, и пытается отдышаться.       — Выговор, — сухим голосом отвечает Тобирама с непроницаемым выражением лица, от чего и Данзо, и его друг замирают. — Иди домой, ты опоздал и теперь будешь проходить практику в другом месте, — говорит он на полном серьезе, отходит в другую сторону и смотрит на них обоих пристально.       — Но я, — в полной растерянности бубнит Сарутоби, — опоздал всего лишь на десять минут, Данзо вообще на час опоздал! Скажи ему, Данзо. Шимура теряется, не знает, что и ответить на это, переводит свой взгляд на стоящего напротив альбиноса.       — А голову ты дома не забыл? — Тобирама отвечает грубо. Шимура и сам пугается такого тона, и наконец они оба молчат в растерянности, и слышится искренний смех Тобирамы.       — Ваши лица, — он не может сдержать смеха, — да я же пошутил, господи, что вы такие серьёзные? Я же не шестидесятилетний дядя, успокойтесь, Сарутоби, надевай халат и пошли. Хирузен нервно выдыхает, и Данзо второй раз не может сдержать своей улыбки. Это будет интересно. Уже интересно. Их коллеги ждали их уже у входа в отделение, и Тобирама, обгоняя Данзо, наконец встает прямо перед ними, улыбается им немного нервно:       — Ну что, сегодня наш с вами первый день, я хочу пожелать вам всем удачи и надеюсь, вам понравится наша больница. Для начала я бы хотел сделать вам обзорную экскурсию, если будет что-то непонятно, смело задавайте вопросы. Вы мои первый ученики, я и сам, признаться честно, волнуюсь, общими стараниями проживем этот день, — он одобряюще хлопает двоих стоящих впереди учеников и разворачивается в сторону главного входа в больницу. — Ну начнем, пожалуй, с самого начала. Итак, сейчас мы в главном корпусе.       — Вы отважно держались сегодня, — Сенджу наконец смотрит на своих четверых учеников, стоит, облокотившись о стену больницы, скрестив руки на груди. Четверо учеников сидят без каких-либо сил прямо на скамейке, Сарутоби почти засыпает и упирается своим виском о плечо Данзо, Шимура рассматривает тело Тобирамы, Кохару растирает свои икры рукой, а Торифу и вовсе смотрит в одну точку перед собой. У всех четверых болит все тело настолько, что попросту больно ходить.       — И очень сильно замотались, — Сарутоби смеется устало и кивает своему учителю.       — Предлагаю вам сходить в бар и отметить этот день, как вы на это смотрите? — Тобирама улыбается им ласково хоть и строго. И все соглашаются со своим учителем. Выпить в баре было хорошей идей, туда они и направляются. В тот день он все и познакомились поближе, Тобирама рассказывал им про себя, про свою профессию и поделился забавными историями из своей жизни, а после предложил каждому ученику сделать то же самое. Вечереет, и Данзо пьет молча на кухне, оставив Тобираму спать на кровати и даже постелив Мадаре на полу. Что теперь делать со всем этим он не знал. Все его мысли совершенно обнулились, в голове образовался один, огромный, всепоглощающий белый шум, и единственное, что ему хочется, так это… I'm gonna meet ya       — Данзо, — Тобирама уже хмельной, отпивает свой виски и переводит на своего ученика взгляд, — ты чего не пьешь-то весь вечер нормально? Ребята уже разошлись, Сарутоби, в очередной раз повздорив с Шимурой куда-то ушел, и они остались вдвоем. Их отношения с лучшим другом стали портиться будто по часам.       — Да я как-то нейтрально отношусь к алкоголю, — виновато отводит взгляд Данзо в сторону своего стакана и стучит по его краям пальцами, — не пил никогда раньше особо и как-то совершенно не знаю, что будет, если мне в голову даст. Сколько раз смотрел на Сарутоби и на то, что он делал пьяным — не особо мне нравится это. Тобирама хохочет и кладет свою ладонь на его плечо, от чего Данзо вздрагивает.       — Пей, ничего плохого не случится, я позабочусь о тебе если что, ты же мой ученик как никак, и в мои обязанности входит следить за тобой и оберегать в любой ситуации. Не бойся и просто позволь себе расслабиться. Данзо недоверчиво косится на бокал… тогда Данзо сейчас пьет из горла, пытаясь заглушить свою боль, и всхлипывает. Тобирама действительно ему не соврал в тот день, пить оказалось совершенно не страшно. Даже приятно расслабило, и его скованность ушла на второй план. Они отсидели в баре пару часов.       — Вы такой классный, — на пьяную голову выдает юный Шимура, — в смысле с вами приятно сидеть вот тут так, нет какого-то напряжения или чего-то еще. Тобирама улыбается ему:       — Я рад, что тебе со мной спокойно и комфортно, прости, — в этот самый момент его телефон звонит, и он отвлекается на экран. Входящий звонок.       — Я не слышу тебя, — Данзо сразу замечает резкий перепад в настроении своего учителя, как только ему позвонили. — Ну господи, ты как ребенок, Мадара, позвони моему брату в таком случае. Он поможет. С кем он говорит? У него брат есть.       — Ну тогда жди, когда Хаширама приедет, что я еще могу сказать, — Тобирама закатывает свои глаза, вызывая улыбку на лице Данзо, — как дети малые. Я занят сейчас, всё, давай. Он нажимает на кнопку отбоя и смотрит на Данзо, делая еще глоток:       — Извини, моя семья требует очень много внимания к себе.       — Понимаю, — Данзо кивает и отпивает тоже. — У вас брат есть? — он смотрит прямо ему в глаза, — Просто слышал вы сказали.       — Да, старший, — Тобирама ухмыляется, — он тот еще придурок. Данзо сложно понять его, потому что брата у него никогда не было. В итоге они сидят так еще час, и Тобирама, как и обещал, довозит хмельного Данзо до дома. Данзо напивается сильнее и буравит стену своим взглядом. Наверное, ему еще тогда стоило понять, что его чувства к этому человеку медленно превращались в больные изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Но ему никто так и не объяснил, что значит любить. One day, maybe next week Сначала он был уверен, что это дружба, не более, он просто хотел верить в это. Хотел верить, что это всего лишь уважение к человеку, который тебя взял под свое крыло и учит. На которого ты смотришь и думаешь: «Я хочу быть как он», с которого ты неосознанно берешь пример, а после уже и осознанно. Ты медленно начинаешь копировать его повадки, перенимать его привычки, его манеру речи, стиль одежды в какой-то степени, увлечения… Ты думаешь, что осознанно или неосознанно подражаешь тому, кто служит для тебя примером. Но потом, уже намного позднее, ты понял одну истину… Он не подражал ему осознанно, осознанно он будто впитывал Тобираму в себя, становясь его отражением, из-за страха потерять. Вселял в себя смутную надежду, что тем самым сохранит его рядом с собой и в себе. Медленно катишься вниз и сам того не замечаешь, как твой характер уже за год поменялся настолько сильно, что замечают это другие, но только не ты сам. И это только начало. Но ты продолжаешь, потому что ты чувствуешь себя комфортно и хорошо, не так ли было в первый год? Ты изменился на процентов так пять, и в этот момент для тебя словно открылся новый мир. А как мы знаем, когда мы открываем что-то новое для себя, в себе и в окружении, что делает нас «лучше», делает нас более приятным самим себе, — мы очень сильно боимся это потерять. Иногда до абсурда. На второй год их общения Данзо, закончив свою смену, решает зайти тем декабрем в кабинет своего учителя и, уже подойдя к дверям, видит, что дверь слегка приоткрыта, а из кабинета доносятся споры на повышенных тонах. Данзо просто хотел предложить Тобираме погулять после смены и понять, почему этот человек снится ему каждый день. Это случилось от того, что они работают бок о бок, или тут имеет место быть чему-то большему?       — Я тебе еще раз повторяю, — Данзо стоит прямо у двери и слышит раздраженный голос Тобирамы, — я работаю завтра, и я не могу быть на дне рождения твоего брата.       — Это традиция, Тобирама! — слышится раздраженный крик в ответ. — Возьми отгул, Мадара хочет, чтобы ты был, так всегда было — мы любые наши дни рождения празднуем вместе.       — Изуна! — Тобирама шипит на него и ударяет ладонью о стол. — Выбирая между попойкой с твоим братом, который то и делает, что уходит в говно каждый раз, и свою работу, клятву которой я дал — мой выбор очевиден! Ты что, не понимаешь? Пока я там буду пить с вами, мой пациент может умереть в любой момент, и я буду нести за него ответственность!       — Да что с тобой такое?! — слышит крик в ответ. Данзо сам не заметил, как уже вошел внутрь, и перед ним предстала такая вот картина: раздраженный Тобирама, чье лицо перекошено от злости, смотрит в глаза человека, который стоит к Данзо спиной. Его длинные волосы собраны в низкий хвост, и одет он в какое-то трико.       — Данзо? — Тобирама моментально переводит взгляд на своего ученика, и говорящий разворачивается тоже. Карий раздраженный взгляд встречается с виноватым Данзо, и он сразу чувствует агрессию, которая исходит от этого человека на него.       — Простите, я, наверное, не вовремя, — мямлит Данзо и пятится к двери.       — Нет, Данзо, все нормально, что ты хотел? — Тобирама пытается натянуто улыбнуться Шимуре, и Данзо сразу чувствует в этой улыбке фальшь.       — А ты кто еще такой? — взгляд того, кого назвали Изуной, сужается. — Не видишь, что мы тут разговариваем, мальчик? А встревать в разговор невежливо.       — Изуна, смени тон, — в голосе Тобирамы скользит холод, и он кивает Данзо, — это мой ученик, а тебе тут, Изуна, не место. Изуна смотрит на Данзо пристально, опять разворачивается к Тобираме и едко отвечает:       — Это твоя работа? — указывает пальцем на Данзо, и Шимура от такого заявления теряется.       — Да, и что? — Тобирама непробиваем. — В отличии от тебя в твоем ресторане, у меня есть ответственность и перед своими учениками, а не только за жратву и алкоголика брата.       — Закрой свой рот, Тобирама, — Изуна наклоняется, и его настроение резко меняется. — Он и твоя ответственность, и Хаширамы — мы семья, а другие тебе никто. И меня очень начинает волновать тот факт, что эти никто становятся тебе дороже собственной семьи. Тобирама молчит, и они смотрят друг другу в глаза.       — Я все сказал, нет значит нет. Я правда не могу, Изу, ну что ты начинаешь, — он кладет свою ладонь на ладонь Изуны, но тот лишь с агрессией вытаскивает ее из-под руки Сенджу и выходит из кабинета, нарочно задев плечом плечо Данзо. Данзо от такого теряется еще сильнее и оглядывается назад.       — Прости его, — Тобирама устало выдыхает, — Изуна из-за брата сам не свой в последнее время.        — Все нормально, я просто… — Данзо опускает взгляд в пол. Вот и все, Данзо, у Тобирамы есть близкие люди, намного ближе, чем ты — отвали от него, пока не наломал дров и не завел себе врагов. Так будет лучше. Так же будет правильней?       — Что ты хотел? — Тобирама спрашивает спокойно и наконец встает, снимает свой халат и берет в руки спортивную сумку.       — Да я просто, — он не может выдавить из себя ничего, — я просто так зашел сказать, что я уже закончил.       — Молодец, — Тобирама отвечает коротко и подходит к нему, — еще что-то? Данзо замирает и качает головой. Нет, ничего.       — Отлично, — улыбается Тобирама и смотрит на свои наручные часы, — не хочешь пройтись по морозу, подышать свежим воздухом? Я очень устал — прогулка перед сном не помешала бы. На губах Шимуры расцветает улыбка, и он лишь кивает ему. Они гуляли полтора часа, и именно в тот день Данзо и узнал, кто пришел к Тобираме.       — Это был мой молодой человек, — внезапно говорит ему Тобирама, идя слегка впереди, и Данзо замирает. — Он очень ревнивый, поэтому не обращай внимания. Данзо встает как вкопанный и не может пошевелиться. Ступить больше не может — они всем коллективом гадали, какой ориентации их учитель, есть ли у него девушка, но вот так открыто получить ответ в лоб он явно не ожидал, даже не спрашивая.       — Вы, — Данзо говорит тихо, — гей? — голос потух. Тобирама разворачивается и смеряет его взглядом. А после спустя минуту отвечает:       — Да, ты гомофоб? Данзо краснеет еще больше.       — Нет, я нет, я просто не ожидал, что вы скажете, мы все думали, что у вас девушка есть. Тобирама смягчается во взгляде и смеется:       — Ну относительно Изуна иногда смахивает на девушку, но он настоящий мужик, — Тобирама улыбается солнечно, — в моей жизни всего лишь две женщины были, которых я люблю, это моя мать и моя подруга Конан. Они идут дальше.       — Вы никогда не говорили о матери, — внезапно говорит Данзо, пока прохлада вокруг них вперемешку с ветром задувает в их лица. Мимо проезжают машины, и снег хрустит под ногами. Тобирама идет опять чуть впереди его в молчании, пока его сумка на плече покачивается, и Данзо уже и не надеется услышать ответ.       — Она умерла, когда мне было пять, — тихо отвечает ему Тобирама. Отвечает и больше ничего не добавляет. Так они и идут в полнейшем молчании до дома Данзо. Начинаешь ревновать предмет своего обожания до абсурда. К каждому столбу, человеку, пациенту, потому что не понимаешь, что человек принадлежит не тебе. Не хочешь принимать и понимать. Абсурд сначала не казался абсурдом. Пока Данзо не начал перенимать от Тобирамы все больше и больше, становясь Тобирамой все больше и больше. Данзо отчего-то думал, что чем больше будет походить на Тобираму, тем больше будет вероятность того, что он ему понравится. Оглядываясь назад, в тот самый первый год знакомства, манера речи, внешний вид, интонация голоса, жесты, привычки — он почти отзеркалил все. И он потерял себя в болоте другого человека, в которое себя же загнал, сам того не замечая. Ему отчего-то плохо, но он уже и не понимает почему именно, изо дня в день на части разрывает. Такое бывает, когда ты играешь роль и пытаешься жить жизнью другого человека, но не своей. I'm gonna meet ya, I'm gonna meet ya Данзо открывает вторую бутылку, и взгляд его скользит по двери комнаты, где спит его добыча. Добыча. Что с нами стало? Что стало со мной? Ты думаешь, что это любовь к человеку, самая сильная и значимая, но не понимаешь, что если копнуть глубже, то это ничто иное как собственничество и обычный эгоизм. Не понимаешь, что любишь ты настолько сильно не его, как хочешь в это верить, а себя и свои ощущения рядом с ним. Больно для осознания? Ну спустя столько лет понимать это? Ну, то самое, что еще тогда, почти десять лет назад ты обманул сам себя, человека и окружение из-за неопытности, и самое страшное — ты еще в это и поверил. Данзо пытался отогнать свои навязчивые мысли каждый раз, когда он его видел. Он сам и не понял, когда именно стерлась та грань, когда он перешел от границ ученик/учитель/друг к любимый человек/предмет обожания/подражания. И когда человек чего-то не понимает, он агрессирует. Много. Часто. Громко. — Данзо, тебе уже девятнадцать, ты еще ни с кем не целовался, ты понимаешь, насколько это странно, черт тебя возьми?       — Я не хочу.       — Данзо, тебе уже двадцать, ты мало того, что ни с кем не трахался еще, ты даже не целовался ни с кем, что с тобой такое?       — Человек, которого я хочу поцеловать, никогда не поцелует меня сам, а никого другого целовать я не хочу, — сухо отвечает Шимура, спокойно встает со скамейки в больнице и оставляет хмурого друга одного. Сегодня его ночная смена.       — Я хочу поцеловать тебя, — Сарутоби сжимает его подбородок крепкими пальцами и вжимает в стену больницы в проходе, — сколько можно меня динамить и мучить? Да что с тобой такое, ты нравишься мне, ты же знаешь! — он пытается поцеловать его своими губами, но получает лишь удар в солнечное сплетение со всей силы, Данзо разворачивается и видит молча стоящего вдалеке Тобираму. Он поджимает губы, которые отчего-то начали подрагивать, и уходит от них обоих в другую сторону.       — Да что с тобой такое! — Хирузен кричит ему вслед и растирает ладонью место удара, кривится и сжимает кулак.       — У вас все нормально? — тихо спрашивает подошедший к ним Тобирама и смотрит с тревогой в спину Данзо.       — Отлично, — грубо кидает Сарутоби и уходит в другом направлении. Данзо не разговаривал с ними обоими три недели. Сарутоби был ему как брат, как бы он ни пытался переключиться на него — выходило хреново. Ты же не можешь целоваться с родным братом или, не дай боже, сексом заниматься? А Тобирама вызывал и страх, и интерес, и сжатие в желудке, и трепет, и агрессию. Данзо отмахивался от всех этих мыслей и думал, что скоро во всем разберется. Разберется, конечно, пока его личность меняется с каждым днем все сильнее, и он не замечает этого. Он, безусловно, разберется. Так Данзо думал тогда, думал и злился еще сильнее. Начал много пить, напиваться и сжимать руками подушку от омерзения, когда утром, просыпаясь, стал видеть рядом с собой лицо не Тобирамы. Тобирама всегда имел слабость к матери, и неудивительно что даже сейчас, в момент сумасшествия он видит ее, то, что не дает ему свихнуться окончательно и впасть в полнейшую тьму. Данзо с того самого момента захотелось заменить его утрату, хоть и после того разговора тема его матери больше никогда, ни при каких обстоятельствах не поднималась очень много лет. Он хотел ему подарить эту безусловную любовь, которую ему не дали, любить его искренне. Никогда его не предать и не бросить. А в итоге что? I will drive past your house       — Ты мне нравишься. Впервые эти слова вылетают у Данзо на пьяную голову, когда они напиваются вместе, и он после с похмелья долго винит себя за свой длинный язык. Тобирама не обращает на это должного внимания, а может, просто делает вид, что не обращает. В итоге он сделал в точности наоборот. Именно благодаря своей любви он обнулил все свои слова ему, о том, что спокойно уйдет в случае просьбы, он не подарил ему любовь и не сделал Тобираму счастливым.       — Да просто нравишься ты мне, — слегка небрежно бросает это в шутку через полтора года в середине диалога. Тобирама лишь качает головой и резко замолкает, смотрит на него пару секунд и уходит в другую сторону. Он подарил ему свою любовь, да, но он ею его уничтожил. And if the lights are all down       — Нравишься ты мне, — слова заучит иронично, со всей отдачей желчи, когда он наблюдает за Тобирамой, и тот хмурится от очередного порыва бессонницы.       — Ты мне, конечно, нравишься, но, Тобирама… — он закатывает свои глаза и мотает головой. — как так можно вообще делать?       — Я тебя обожаю, — Данзо смеётся, вытирает слёзы своим пальцем, не может удержаться от приступа смеха при виде Тобирамы на рабочем месте Данзо напивается, бутылка с звоном летит в ведро, его шатает, и он просто идет в сторону двери, открывает ее и смотрит расфокусированным взглядом на спящего Тобираму и Мадару, который лежит на полу. I'll see who's around       — Да люблю я тебя просто сильно, — слова бросаются будто невзначай, когда они заполняют вечерний отчет, и Тобирама смотрит на него внимательно и с какой-то тревогой.       — Люблю тебя, — слова врываются в порыве благодарности, когда Тобирама подходит к нему и говорит ему уехать домой после жесткого похмелья.       — Люблю, — он впервые в жизни добавляет в сообщение это слово, которое смешивается с другим текстом. У них давно вошло в привычку переписываться днями напролёт, особенно под вечер.       — Целую, — он говорит это в шутку, и Тобирама закатывает глаза Он подходит к телу Мадары на полу и просто смотрит на него, а после на Тобираму.       — Ты меня раздражаешь, Данзо! — вскрикивает Тобирама, грубо хватая Данзо за локоть, выталкивая из клуба своего непутевого ученика, который стал напиваться слишком часто. — Я показал тебе выпивку не для этого! Соберись! — кричит Тобирама и вжимает его в ледяную стену где-то в подворотне. — Ты слышишь меня, Шимура?       — А я тебя люблю, — Данзо отвечает по слогам впервые в жизни спокойно, звучит без иронии, без смеха, с каким-то сильным давлением в голове. Не прерывая взгляда. Тобирама дёргается, и Данзо чувствует, как рука Сенджу отпускает ворот его рубашки. Они оба промокли. А Данзо даже не смотрит на Тобираму — не может. Ком в горле встал. One way or another I'm gonna find ya Сложно описать поочередно эмоции, отражающиеся в его глазах в тот самый момент, отражающего от лунного света. Пальцы рук немеют, и хочется курить.       — Ты самый дорогой для меня человек, понимаешь? — Данзо переводит свой уставший взгляд на сидящего напротив Сенджу и прикрывает свои глаза от очередного приступа дрожи. I'm gonna get ya       — Я люблю тебя, ты слышишь меня? Хватит меня игнорировать, — он хватает его за руку и переводит на напряженного Тобираму свой взгляд, они оба молчат, стоя в халатах, между ними проходят врачи, и Тобирама поджимает губы.       — Останься со мной, пожалуйста, хотя бы на немного, — Данзо просто говорит это тихо на свой день рождения, когда Тобирама в очередной раз уходит с их общей компании — ему надо домой, к Изуне, к брату, к семье.       — Я люблю тебя, неужели ты не понимаешь?! — криком разносится по их кабинету во время очередной потасовки. — Ты себя совершенно не бережёшь идиот, — Данзо выхватывает бутылку из рук Тобирамы, который стал все чаще напиваться.       — Верни мою бутылку, — звучит сухой голос. — Сейчас же.       — Нет! — Данзо выкидывает ее в урну, пока Тобирама сжимает в руках ненавистный ему телефон и хочет кинуть его в стену. Опять этот Мадара звонил.       — Тогда пошел вон, — отвечают ему холодно. Взгляд возвращается к Мадаре — как же он ненавидит его. Всей душой ненавидит. Данзо чувствует ужасно сжатие горла невидимой рукой, опускается на пол неподалеку в темноте и ударяется нарочно затылком о стену. Почему так хочется просто исчезнуть? Хочется провалиться сквозь землю. Почему так хочется орать, рыдать? И бьется затылком о стену еще раз, и еще раз, и еще. Его первая операция проходит тяжело, и он, снимая перчатки, видит в глазах товарищей восторг, но, осматривая всех стоящих, не видит среди них Тобирамы. Он обещал прийти.       — Простите, я очень извиняюсь, я опоздал, срочные дела дома, — Тобирама прибегает весь запыхавшийся и видит лишь укоризненный взгляд своих учеников его сторону. — Где Данзо?       — Он не дождался вас и ушел, вы же не умеете выполнять свои обещания. Он ждал вас, — грубо задевает его Сарутоби плечом и смеряет раздраженным взглядом, — и что он в вас такого нашел? — он смеряет удивленное лицо Тобирамы презренным взглядом и уходит вдоль коридора.       — Что я могу сделать для тебя? — слышится обеспокоенный голос, и Данзо в свои двадцать два точно знает, что Тобирама смотрит на него с беспокойством. — Чем я могу отблагодарить тебя? — Шимура чувствует, как рука Сенджу сжимает его подрагивающую, его учитель садится рядом с ним и так же облокачивается затылком о бледную стену больницы, где он Данзо и нашел. Он все еще сидит в окровавленных перчатках и даже не думает их снимать. Он открывает свои глаза, пытаясь унять удушье и сбившееся от него дыхание от сильного сердцебиения. Слезы катятся по его щекам, и он не может перестать задыхаться. Его трясет до сих пор.       — Данзо… Прости я…       — Ничего ты не можешь сделать для меня, — голос звучит глухо, и он подносит бутылку к своему рту и пьет залпом, — уходи.       — Данзо, послушай меня, пожалуйста, я правда не мог, — слова отдаются неприятным звучанием по ушным перепонкам, и Данзо кривится еще раз. Отчего-то стало так обидно, впервые за эти пять лет чертовски обидно. До задыхания обидно. Слезы стекают по его щекам, он шмыгает носом и встает, упираясь руками о стену, почти падает и доползает до кровати, на которой спит Тобирама. Данзо снимает через голову верх, снимает с себя одежду, просто лежит и смотрит на Тобираму. И впервые чем дольше он смотрит на его лицо — тем больше он его не видит. Тобирама аккуратно пальцами переводит его подбородок к себе, и Данзо сглатывает. Он смотрит из-под дрожащих ресниц прямо в глаза Сенджу.       — Тебе плохо, чем я могу помочь? One way or another I'm gonna win ya       — Поцелуешь меня? — прямо спрашивает Данзо, не отводя взгляд. Данзо проводит своими пальцами по холодной щеке Тобирамы и пытается улыбнуться сквозь немые слезы. Подвигается ближе. Гладит его по щеке вверх-вниз, гладит его волосы, и его губы дрожат. Тобирама замирает и больше не может ответить на это ничего.       — Ты как обычно шутишь, — он качает головой и спрашивает с более серьёзной интонацией, — что я могу сделать? Данзо сжимает бутылку сильнее, сжимает свои зубы и с сильным выдохом отпускает ее, резко поворачивается к нему и опускается на свои ладони прямо на пол, наклоняясь к Тобираме впритык. Смотрит прямо в его глаза не моргая и тихим голосом говорит:       — Ты спросил, что ты можешь сделать ради меня и как отблагодарить, — он рассматривает его глаза и губы, морщинки на лице и каждую эмоцию, которую он успел изучить, — я тебе ответил как. Я не шучу, я устал ходить вокруг да около, — он сглатывает, непрошенная ироничная улыбка появляется на губах, — поцелуй меня, — он хватает его за кисть руки. — Пожалуйста, я хочу, чтобы ты меня поцеловал сам. И я не шучу. Поцелуй меня сейчас, я хочу свой первый поцелуй с тобой уже три ебанных года.       — Данзо, я, — Тобирама моментально теряется, и Шимура чувствует, как его рука напрягается под его.       — Конечно, ты, блядь, опять не можешь, у тебя постоянно есть на то причины, — он усмехается и наклоняет голову слегла в бок, — то Изуна, то еще что-то, я понимаю, — последнее слово отдает какой-то обидой, заметной в голосе, тяжелой, — но я знаю, что вы расстались месяц назад, и сейчас тебе не должно быть стыдно за какой-то поцелуй, или причина не в этом? Тобирама открывает свой рот и закрывает, так ничего и не сказав. Огни города проникают через окно и отражают блики в волосах Данзо и в его. I'm gonna get ya, get ya       — Я слишком много лет ждал, и я устал ждать, — голос звучит устало, — я понятия не имею, как ты ко мне относишься, но нужно быть идиотом, чтобы не заметить твою симпатию ко мне, которую ты гасишь каждый раз, когда ты позволяешь себе что-то большее, нежели купить мне кофе, напиваться со мной или спать со мной после ночных рядом, — Данзо усмехается и качает головой. — А я устал ждать, Тобирама, ты меня извини, но если ты не можешь меня поцеловать сам, поцелую тебя я. И мне плевать, что я тебя младше. Он резко приближается, и Тобирама утыкается затылком о стену сзади, пока Данзо накрывает его рот своим. Неумело, со стоном вжимаясь в него своим телом и резко сжимая рукой горло своего учителя, чтобы тот открыл рот и он смог проникнуть языком внутрь. Надавливание пальцев, и Тобирама действительно открывает свой рот, чтобы вдохнуть от приступа удушья, которое Данзо передает ему, только уже вспомогательными силами, и Шимура прикрывает свои глаза. Цепляется отчаянно за края халата своими пальцами и тянет Тобираму на себя. Руки Данзо скользят по телу Сенджу, и он наваливается на него своим телом, попросту боясь, что если не сделает этого, Тобирама или оттолкнет его от себя, или ударит, или попросту уйдет. Но Сенджу словно впал в какой-то ступор и не может даже рукой пошевелить, он на уровне рефлексов прикрывает свои глаза сам, даже тянет руку к руке Данзо, прижимая к себе, и Данзо не может не улыбнуться через поцелуй. Его первый поцелуй вышел с тем, с кем он хотел. Этого стоило дождаться. One way or another I'm gonna see ya Данзо утыкается своим лбом в плечо Тобирамы и, просто прижимая его ближе, пытается унять дрожь по всему телу и чувство настоящего нарастающего удушья. А еще Тобирама сжимает его плечи своими руками и, поддавшись импульсу накрывает своими губами его губы, и Данзо отчетливо это чувствует, как его учитель перенимает инициативу сам, словно на пару минут его жёсткая воля дала сбой и самоконтроль тоже. Ему не все равно. Было бы все равно — он бы не ответил ему, было бы плевать — он бы не углубил поцелуй. Ему не все равно — отчетливые буквы выжигаются в сознании Данзо красным цветом, и постепенно по телу разливается такая детская радость. Тобирама накрывает своей ладонью затылок Данзо и тянет ближе к себе, прикрывает свои глаза, и слышится стон в рот своему ученику. Да, ему далеко не все равно. Данзо впервые в жизни чувствует к кому-то настолько сильное возбуждение, от чего хочется отдаться прямо здесь и сейчас, и как бы это ни было странно, своими бедрами он чувствует возбуждение Сенджу. Но как только Данзо отстраняется от него, чтобы вдохнуть и примкнуть к губам опять, его грудь соприкасается с вытянутой рукой Сенджу.       — Прости, — Тобирама, будто возвращая себе привычную маску сдержанности, пытается отдышаться и отталкивает от себя Шимуру еще дальше, — я не могу.       — Прости. Я не должен был этого делать. Нам лучше забыть этот момент ради наших с тобой профессиональных отношений и… Дальше Данзо не слушает. I'm gonna meet ya, meet ya Эти слова звучат эхом в голове Данзо на следующий день, когда Тобирама решил полностью проигнорировать свою реакцию на впавшего в прострацию Данзо и сделать вид, будто ничего не случилось. Данзо сжимает свои кулаки и пытается сдержать медленно зарождающую, странную злость внутри и, лишь выдыхая, в полнейшем молчании выходит из кабинета, хлопнув за собой дверью. В тот день он впервые переспал с симпатичным альбиносом в клубе, в который его отвел Сарутоби и заставил напиться. Думаю, не надо быть идиотом, чтобы понять, кого именно Данзо видел на месте этого стонущего, кричащего мальчика, который пытался ухватиться о стену своими ладонями, когда Данзо грубо сжимал его бедра и резко входил. В свой первый секс он отчетливо выдохнул имя Тобирамы одними губами и видел в процессе только его. Первые и последующие каждый раз ровно до того момента пока… Вжимает в стену непонятно кого, он даже имен не запоминает, фиксируя руки над головой, и видит лишь светлые волосы, светлые глаза и говорит:       — Я буду называть тебя Тобирамой, хорошо? Ему ничего не успевают ответить, когда он затыкает своим ртом губы напротив и прикрывает глаза. Воспроизводя в голове тот самый поцелуй, от которого внизу живота растекается тепло, и он стонет в рот, а после грубо толкает парня на кровать и накрывает его сверху своим телом.       — Тобирама, — он выдыхает это проклятое имя даже во время минета, который ему делает красивый юноша из бара в его машине. Телефон начинает вибрировать в его руке, и он краем глаза видит пришедшие от Сенджу сообщения. Сообщения. Выдох застревает в глотке от какого-то чувства, то ли злости, то ли злости вперемешку с возбуждением, и он отстраняется. Извиняется и отвечает на все. А после откидывает голову назад и прикрывает свои глаза от желания разрыдаться в голос. Потому что придется долго гадать — он выдохнул это ебанное имя, потому что хочет сейчас, чтобы Тобирама все это делал с ним, или потому что сообщение он все-таки увидел. Думать об этом хочется меньше всего. В какой-то момент алкоголь начал составлять основной его рацион. Никотин, алкоголь и желание просто не испытывать ничего, что ты испытываешь и за что ненавидишь себя еще сильнее. Медленно ты понимаешь, что прощать себя уже и не получается. Понимать себя тоже. Люди меняются, люди приходят в жизнь и уходят, но внутри не меняется ничего, внутри становится только хуже. Особенно после того, как у вас уже отношения недодрузья, недолюбовники, недонепонятнокто. Данзо сглатывает и пытается остановить эту огромную лавину боли и мыслей. Не получается. Какого было удивление Данзо, когда после его крайне сильных изменений в характере Тобираме это очень не понравится. Но, это было еще полбеды, какого же было его удивление, когда реакция Тобирамы стала напоминать ему в его 22 года элементарную ревность. Особенно к Сарутоби. Особенно когда он заставал их вдвоём прямо в коридоре, и Данзо отныне лишь накалял атмосферу вокруг до предела и усмехался каждый раз, когда он видел Тобираму неподалеку, который останавливался и уходил в другую сторону. Да, он использовал Сарутоби, он никогда не хотел казаться святым. Но поведение Тобирамы доходило до абсурда. Он перестал понимать Сенджу к своим двадцати трем годам от слова совсем.       — Это больница, а не бордель, — говорит Тобирама с особой желчью, делая выговор стоящему напротив Данзо, — занимайся своей порнографией в другом месте.       — Тебе Изуна не дает? — Шимура поднимает свою бровь в ироничном жесте и сам не понимает, от чего начинает беситься. Точнее нет, понимает — от того и бесится сильнее. Их отношения давно испортились и перешли в очень странную колею. Они будто друг друга ненавидели слишком сильно порой.       — Закрой, — слышится тихий голос, — свой рот, — взгляд Тобирамы сужается.       — Только если ты мне сам его закроешь, — Данзо выговаривает эту фразу с желчью, опуская руки на стол и наклоняясь к Тобираме впритык, — помнится, у тебя хорошо получалось это. Стонать мне в рот. Сенджу отчего-то меняется в лице, и Данзо чует, ощущает телом, что перегнул палку.       — Пошел вон.       — Тобирама, я, — Данзо резко пытается наладить накалившуюся атмосферу до предела, но понимает, он действительно перегнул палку. Иногда его несет. Его несет каждый раз, когда он видит Тобираму с кем-либо в больнице кроме него. Несет его страшно.       — Я сказал — проваливай, — сухой голос бьет сильнее, чем ладонь, и у Данзо начинает трястись губа. Он поджимает губы и хлопает дверью. Он же не знал, что Тобирама уже полгода с Изуной расстался. Он не мог этого знать. Как и не знал, что Тобирама живет с поехавшим на почве горя Мадарой и всячески сбегает из квартиры на работу — ибо сходит с ума. Тобирама не знал, что Мадара поехал головой не на почве горя, а именно от чувства полнейшей пустоты, пропасти, подкосившейся реальности и чувств к Тобираме Сенджу, которого сам оттолкнул и обманул. Мадара напивался в тот год до потери пульса не из-за измен Хаширамы, а из-за рухнувшей структуры реальности. Напивался отчаянно, чтобы не переступить черту. Напивался до потери пульса, чтобы просто засыпать и ничего не делать, потому что если бы не доходил до нужной кондиции, его бы накрыло с головой, и он выдал бы себя с потрохами. Но как бы ни старался, срывался на Тобираму все равно. Хорошо у них все было через день, а еще через день просто ужасно. Тобирама просто пытался не сорваться и брал перерыв от него. Тем самым злил Мадару еще больше. Мадара знал, что он все еще любит его, но также он начал чувствовать, что Тобираме стал нравиться на начальном этапе кто-то другой. И это не его брат, ситуацию с братом, он схавал и проглотил. Изменив и предав самого себя. Но схавать еще кого-то он не собирался. One day, maybe next week Данзо не знал, что Тобирама стал напиваться на работе до беспамятства и сидеть в полнейшем одиночестве в кабинете до утра. Тобирама не знал, что при сексе Данзо выкрикивает только его имя и видит его каждый раз, когда кончает и хочет видеть. Он не знает, что Данзо напивается до беспамятства каждый свободный вечер и бьется затылком о стену своей квартиры — от ужасного чувства безысходности. Данзо сам не знает, зачем напился в тот день, когда Тобирама его прогнал. Нажрался в баре один, не знал, зачем он сидел и сверлил взглядом свой телефон с номером Сенджу и долго строил диалоги сам с собой, так же он не знал, зачем ему приспичило дойти до кабинета учителя на ночь глядя. Тобирама давно должен был бы дома — Данзо знал это, смотрел график, но лечь на его диван и уткнуться в подушку, которая пахла Сенджу хотелось больше, чем ехать к Сарутоби или домой. Он напился так сильно, что по сей день не помнит, как он вообще дошел до больницы и не понимает, как его пустили туда. Может, дело было в том, что ни для кого не было секретом, что Шимура там почти живет и видеть его уставшим было нормой. А пьяный Шимура и уставший Шимура, по сути, одно и тоже. I'm gonna meet ya, I'm gonna meet ya Дверь скрипнула, и Тобирама поднимает свой пьяный взгляд в сторону зашедшего Данзо, который тихо прикрывает за собой дверь в свои двадцать четыре и видит Тобираму, который сидит за своим столом, рядом стоит пустая бутылка, и смотрит на него. Пристально. Шимура не ожидал увидеть Тобираму в три ночи в больнице, в своем кабинете, пьяным и таким спокойным. А еще он не ожидал, что он словит его с поличным. And if the lights are all out       — Чего тебе? — спокойно спрашивает Тобирама и сверлит взглядом удивленного Данзо. Отчего-то становится смешно, и Данзо не может сдержать своего смеха. Блядь, смешно ужасно. Данзо не растерялся, за шесть лет их странных отношений он в принципе мало от чего терялся — ко всему был готов. Он просто подходит к нему и без каких-либо предупреждений, садится прямо на ноги Тобирамы, словно каждый день они так начинают свой рабочий день, и смотрит в его глаза.       — Пришел на тебя посмотреть. Соскучился. Проблемы? Тобирама усмехается от этих слов и качает головой. Данзо знает — он не спихнет его, не ударит, не скинет, особенно на пьяную голову — он не может. Наоборот, Данзо только на руку такое его состояние — когда Тобирама пьян, его маски спадают и летят в омут.       — Сарутоби отпустил? — с усмешкой спрашивает Тобирама и заметно напрягается от того, что Данзо резко приближается к нему, закусывает тонкую кожу на шее учителя и нехотя отстраняется.       — А тебя твоя подстилка Изуна? — Данзо несет, он и сам знает. — Или может его брат, — он проводит своей ладонью по рубашке Сенджу и сжимает ее ткань, хочется вырвать с пуговицами, — который тебе каждый раз мозг ебет? Популярный ты наш. I will follow your bus downtown I'll see who's around who's around Тобирама дергается, и Данзо, пользуясь моментом, прикусывает кожу на его шее и прикрывает глаза. Запах бьет в ноздри. Еще немного, и он набросится на него и просто трахнет. Нужна только инициатива, и он точно знает, что сдержанность Тобирамы по обрыву покатится стремительно. Против него он не может выстоять — он сам его научил всему, и теперь Данзо использует эти же навыки против учителя.       — Мы не встречаемся, — шумно выдыхает Тобирама, и опять эта блядская рука упирается в грудь Данзо, и Шимура переводит свой взгляд на нее.       — Насрать. Веришь? — голос переходит на шепот, и Данзо дергает своими бедрами на бедрах Тобирамы, от чего на щеках того появляется румянец. Они слишком пьяные оба. Кто кого, как говорится?       — Верю, — усмехается Тобирама, — слезь с меня.       — Если нет, то что? — Данзо ставит свои ладони около лица Тобирамы и смотрит прямо ему в глаза. — Ударишь меня? — Он заранее знает ответ, но не может не спросить.       — Не задавай тупых вопросов, — в голосе слышится усмешка, — иначе я поставлю под вопрос свой выбор тебя в качестве своей первой руки, Шимура, — да, язык Сенджу действительно заплетается. Он выпил много. Очень много. Ужасно много. А когда Тобирама в говно, угадайте, о ком он думает? Имя начинается на букву М. Но каждый раз он отмахивается от этого имени с новыми силами.       — Ты хочешь меня? — Данзо спрашивает прямо и срывает с Тобирамы замок из петель, проводя рукой по его теплому телу и облизывает губы. — Ответь на мой вопрос.       — Нет, — Тобирама дергается, отводит взгляд, хочет скинуть с себя Данзо и встать. Не хочет. Тобирама Сенджу давно перестал делать то, что хочет и быть с тем, с кем хочет. Угадайте, почему. И Данзо знает, что он врет. Хочет — он знает, он давно это понял. Счастливым быть хочет. Но из-за Изуны и его странного брата не может. Ебанутая семейка. Она создает собой стену между ним и Тобирамой уже столько лет. Мешает.       — Врешь, — Данзо со вздохом закусывает его губу и тянет на себя, проводя своими ладонями по телу и, наконец, целуя в губы, нежно прикусывая, видит, как уставший от жизни Тобирама тянется за нежностью к нему, и не может сдержать своей усмешки. — Ты все время, Тобирама, врешь. Всем, но в первую очередь себе. И в этом Данзо совершенно прав. Я нравлюсь тебе слишком сильно. И ты давно меня ревнуешь. Мы оба понимаем это. А я понимаю то, что мне надо чуть больше давления на тебя и ты скажешь мне да. Я никогда не заставлю тебя делать то, чего ты не хочешь, но ты хочешь меня давно, это факт. Ты давно любишь меня своей любовью, и это факт. Я нравлюсь тебе больше, чем твой Изуна, и это тоже факт. С ним ты из-за привычки, чести, обещания, приличия — чего угодно. Но ты не смотришь на него как на меня, словно ты взял меня во всех позах сразу, это тоже, факт. Тебе скучно с ним — факт, вы, бьюсь об заклад, никогда не спали, как мы, в обнимку, не говорили до утра как мы, не пережили все, что пережили мы. Не плакали как мы, не смеялись как мы, не спали семь ночей подряд и не гуляли до утра по морю в обнимку. Я могу перечислять вечно. Я давно перешагнул твоего Изуну хотя бы потому, что, находясь в отношениях с ним, ты поцеловал меня в ответ в тот день. Прожил все это со мной и всегда был рядом. Изуна, малыш, у тебя нет шансов. И мне глубоко плевать, что я младше тебя — он мой. Данзо обхватывает своими пальцами пальцы Тобирамы и кладет его ладони на свое тело, рубашку он давно снял. Да, за шесть лет он значительно возмужал. Прикрывает свои глаза от прикосновений и с остервенением накрывает податливые губы напротив своими. Как он соскучился за год-то, пиздец. Телефон на столе звенит, и Данзо краем глаза видит имя брата Изуны. Скидывает рукой телефон на пол. Where I can see it all Find out who ya call Мадара, или как там тебя, будь добр, нахуй иди. А после он проводит языком по шее Тобирамы, и в этот момент сдержанность Тобирамы дает огромную трещину. Он хватает Данзо, приподнимает за ноги и, вжимая в стену около стола, накрывает своими губами его и сжимает его кожу на плечах. Данзо охает и отвечает на поцелуй. Как хорошо. Он пытается отдалиться от Тобирамы, но тот с какой-то агрессией и жадностью припечатывает его обратно к стене и кусает его шею своими. А после отстраняется и смотрит на Данзо расширенными зрачками. Все. Данзо хватает его за руку, и они оба сваливаются на тот самый диван и покрывают поцелуями друг друга. Закусывая кожу на шее, ключицах, сосках, пока одежда слетает на пол, и они остаются в одном нижнем белье, и Данзо стонет в его рот. Не нужно быть идиотом, чтобы понять, как сильно он хочет его сейчас и вообще. Давно и это глупо оспаривать. У Тобирамы, кажется, слетели все рычаги и остался последний. Он зацеловывает тело Шимуры, и Данзо выгибается от волны мурашек. Пиздец. Укус приходит в шею, и грубые пальцы резко разворачивают лицо Шимуры, и Данзо чувствует, как его губы почти стираются другими. Пиздец. А еще он чувствует свое возбуждение и его рядом друг с другом, и от трения стон слышится от обоих. Пиздец. Если Тобирама на утро скажет, что Данзо показалось и им лучше все забыть, он закопает его. Он не шутит. Данзо перенимает инициативу и, вжимая податливые руки в мягкость дивана, он производит фрикции своим телом, от чего Тобирама ловит воздух и на пьяную голову стонет от чрезмерной чувствительности. Очень хочется укусить за плечо, и Данзо, впрочем, не сдерживается. Кусает, оставляя засос. Заранее передаёт привет Учихам. Телефон звонит стремительно. Нижнее белье летит в сторону, и в глазах обоих все плывет, Данзо хочет опуститься ниже и накрыть своими губами член Тобирамы, как назойливый звонок слишком сильно ударяет по перепонкам в десятый раз.       — Извини, — Тобирама легонько отстраняет его и встает. Доходит до телефона, отвечает на звонок и говорит:       — Да, Мадара? Думаю, вы бы и сами ненавидели Мадару с того самого момента.       — Не надо на меня орать, я тебе не муж и дома быть не обязан, — Сенджу отвечает раздраженно, — у меня может быть своя личная жизнь помимо твоего брата. На фразе «личная жизнь» Данзо чувствует такую радость, что даже обида от того, что секса у них не случилось и не случится куда-то улетучилась.       — Ты что? Господи, — Тобирама щурится, — да, хорошо, я сейчас приеду, нет, я не брошу тебя. Хорошо, — он садится и проводит рукой по взмокшим волосам. — Не имеет значения, что я делал, тебя это не касается, — он кривится. — Сейчас приеду, говори адрес.       — Прости, — Тобирама пьяно переводит взгляд на Данзо, — я несу ответственность за этого долбоеба, он живет у меня, я должен уехать, Мадара в аварию попал. Тобирама устало выдыхает, и Данзо кивает ему.       — Можно я с тобой? Сенджу переводит удивлённый взгляд на Шимуру, который стал одеваться.       — Да. Они доезжают до места аварии молча, и Данзо впервые лично знакомится с тем самый Мадарой, который, впрочем, ему не понравился сразу. Спустя два часа они приезжают с братом Изуны домой, и Данзо не может сдержать усмешки от презрительного взгляда в свою сторону, когда Тобирама говорит пьяному Мадаре, что Данзо останется тут.       — Нашел замену моему брату? — слова пропитаны желчью. — Быстро ты. Данзо, в отличии от Тобирамы, замечает одну, маленькую деталь, на уровне чуйки — Мадара бесится не из-за брата.       — Спокойной ночи, Мадара, — по голосу Тобирамы можно понять, что разговор окончен. И до того, как они оба выйдут из комнаты и заснут в спальне Тобирамы в обнимку, в которой Данзо спал почти три года, Шимура бросит на Мадару свой взгляд и в тот же момент все поймет. У них одна цель, и они далеко ради нее зайдут. Они соперники и друзьями не станут никогда. И именно поэтому этот мудак помешал их первому разу специально, почуяв, что Тобирамы слишком долго нет. Уже тогда Данзо знал — от Мадары он еще пожрет говна. Проблема была не в Изуне, нет. Изуна не представлял никакой угрозы. Проблема была в нем. Секс для Данзо стал именно той самой нитью самого ближайшего соприкосновения с Тобирамой. Его мозг зафиксировал именно это — тогда, пару лет назад именно из-за того, что он почти случился, но не до конца, он стал максимально ближе к нему, после благодаря именно сексу Тобирама сказал ему да. Данзо не то чтобы был зациклен на сексе с Тобирамой, нет, было время, когда он его больше всего в жизни боялся, боялся потерять Тобираму после него, да и секс с другими не приносил ему почти никакого удовольствия. Он был зациклен на самой идее, осознании того, что секс, получается, был способом быть к нему ближе. Такой вывод сделал его мозг. Максимально ближе. Ближе к тому, кого любишь. Данзо убедил себя в том, что если Тобирама не способен его полюбить так же, как он, как бы ему хотелось — он полюбит секс с ним, больше чем с кем-либо, а значит, и его. И секс у них действительно был лучшим в жизни обоих. Только секс и любовь могут быть как одним и тем же, как проявлением друг друга, так и совершенно разными вещами.В какой-то момент это все переросло в зависимость, а после уже в созависимость, и Тобирама хоть и пытался ставить границы до последнего, но не вышло. Тобирама не железный, Данзо тоже. Данзо проваливается наконец в сон. I will drive past your house And if the lights are all down I'll see who's around И конечно же вскоре Изуна возвращается с истерикой, а Тобирама в силу долга не может сказать «нет». Ненависть к семейству Учиха у Данзо формировалась долго и обоснованно. Они мешали все время. Мадара сделал ход конем, именно тогда он взял с Тобирамы еще одно обещание. Точнее напомнил.       — Ты мне обещал позаботиться об Изуне и всегда быть рядом. И с того момента Тобирама полностью закрылся от Данзо, и они вернулись к началу. Ученик — учитель только на работе и ничего более. Мадара всегда знал рычаги Тобирамы и искусно нажимал на них, потому что больше всего в жизни он боялся одной вещи. Смысл этой вещи заключался в том, что Мадара боялся не за брата — он лукавил. Он сам был в состоянии позаботиться о родном брате, как всегда это и делал. Все было просто. Он боялся, что Тобирама просто уйдет к кому-то другому. Уйдет от них и больше не вернется, к нему не вернется.

***

Обито просыпается утром от какой-то странной внезапной тревоги, и сразу же рука помещается на кровать рядом и соприкасается с теплой спиной его мужа. Какаши лежит, отвернувшись от него, и тихо сопит. Сердце в груди колотится от страшного сна, который ему приснился этой ночью, и требуется пара секунд, чтобы убедить себя в том, что все хорошо и Какаши рядом. Он просто трогает его плечи и переводит дыхание, пытается успокоиться — всего лишь плохой сон. Не более. Ему приснилось, что Какаши разбился с Фугаку и Микото в их новой машине на какой-то трассе, на которой стоял Обито вдали и видел несущуюся в свою сторону машину. Он будто застыл в тот момент, не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места, что-то кричал и после, понимая, что машина не останавливается, медленно поворачивает голову в бок и видит перед собой Мадару. Его лицо в изумлении вытягивается. Мадара? Мадара что-то кричит в трубку, машет руками, и Обито будто делает это с ним по инерции, будто они один и тот же человек.       — ТОБИРАМА СТОЙ! Тобирама? Обито теряется, переводит взгляд в сторону машины, в которой он видит и Какаши, и Тобираму рядом с ним, бред какой-то.       — ОСТАНОВИ ЕБАННУЮ МАШИНУ, ДАВАЙ ПОГОВОРИМ! Обито становится страшно от понимания того, что у машины отказали тормоза — он почему-то в этом уверен. Смаргивает и видит уже не Фугаку рядом, а Изуну, который улыбается прямо им всем в лицо.       — ТОБИРАМА!       — КАКАШИ! Слышится ужасный скрежет и визг. И дальше Обито с шумным выдохом и колотящимся сердцем просыпается. Ужасный сон. Какаши спит рядом и скорее всего видит более приятные сны, нежели он. Становится не по себе, что за столько лет ему впервые приснился Мадара, да еще и в таком ужасном сне. Обито в итоге встает, курит у открытого кухонного окна, возвращается обратно и просто засыпает, целуя Какаши в плечо. Просто плохой сон. Какаши будто чувствует прикосновение мужа к себе и кладет свою ладонь на ладонь мужа и сжимает ее своими пальцами во сне крепче. За окном медленно опускаются снежинки.

***

Данзо пропал на целых два дня, не забыв привязать Мадару к батарее как собаку, с каким-то странно-печальным выражением лица ушел. И Тобираму тоже, веревкой всего лишь. Оставил Мадаре зачем-то нож. Сказав напоследок лишь одну фразу:       — Скоро для всех нас все закончится. Даю шанс тебе первым сделать, что должен. Мадара понятия не имел, что Данзо имел в виду, но от этого печального взгляда стало отчего-то действительно страшно. С таким сожалением и виной смотрят на человека, на которого ты направляешь дуло ружья, вышибаешь ему мозги, а после и себе. День Тобирама просто спит, сутки не просыпаясь, и Мадара не находит себе никакого места. В воздухе витает зловоние мочи, пота и крови. Мадара периодически от потери крови в ране отключается, кажется, воспаление все-таки у него пошло, тем самым вызвав жар. Тобирама приходил в себя, а после опять отключался в молчании. Очнулся опять. И медленно начинает отключаться снова. Мадара все дни думал, что делать, а после пришел по спирали опять в начало. К тому, c чего они и начали когда-то. Они справятся со всем — это закон. Ничего не имеет значения. Насрать. Все будет у них хорошо. Он любит его — они будут счастливы. Любым путем. Страдания не могут быть вечно, а если и могут — одно на двоих. One way or another I'm gonna find ya       — Тобирама! Ты как? — Мадара забыв, что и сам привязан к батарее, дёргается, как только слышит, как захлопнулась входная дверь этого чёртового дома спустя день. — Тобирама! — он пытается позвать опустившего голову мужа. — Тоби, — он тихо зовет и начинает со всей силы трясти эту проклятую руку, напрочь стирая кожу на запястье, — ТОБИРАМА! Очнись, — он тянется ногой до него, пытается тянуться еще сильнее, но все это дается крайне тяжело. — Дерьмо! Тобирама лежит, скрючившись калачиком на полу, полностью голый и весь дрожит. Его лихорадит, его наизнанку выворачивает и трудно дышать, ужасно трудно сглотнуть — он сорвал себе все связки от крика, горло саднит изнутри просто ужасно. Мадара дотягивается до него своей голой ступней и осторожно пихает его в бок. Где-то на фоне Буцума с Изуной смеются в унисон:       — Вставай, жалкий ты кусок дерьма, — Буцума пихает его грубо в бок, от чего Тобирама стонет и сжимается еще сильнее. Руки дрожат, кровавые отметины, соприкасаясь с полом, ошпаривают израненную кожу еще глубже. I'm gonna get ya One way or another I'm gonna win ya       — Тобирама! Очнись! — Мадара с мольбой в голосе зовет его и начинает всхлипывать сам. — Ну пожалуйста, посмотри на меня! — он срывается на крик. — Я здесь! Я тут! Я ТЕБЯ НЕ БРОШУ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!  Если так надо, я сейчас вспорю себе вены, но ты останешься живой, я обещаю тебе, — Мадара в полном безумии сжимает нож в руке. — Если надо я покалечу себя, вскрою, но я верну тебя. Любой ценой. Как ты своей, когда я встал. I'm gonna get ya get ya One way or another I'm gonna see ya Тобирама вздрагивает и пытается сдержать ужасный ком в горле, который не дает ему возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он не может выдавить из себя больше ни слова, больше всего он боится посмотреть Мадаре в глаза после всего, что случилось и увидеть там к себе полнейшее отвращение. Его изнасиловали прямо на его глазах.       — Тобирама, мой братик тебя зовет, неужели ты впервые в жизни не повернешься к нему? Ты что ли все, Тобирама? — Изуна спрашивает с иронией и садится рядом с Тобирамой на пол, с интересом рассматривая сжавшийся на полу силуэт.       — Ты все Тобирама или еще нет?       — Я сделаю это. Мне терять нечего уже. Если тебя я все-таки потерял. I'm gonna meet ya One day, maybe next week Мадара нажимает своими трясущимися руками острием на кожу и протыкает ее. Шипит, но не убирает нож.       — Вернись ко мне, пожалуйста, я не могу без тебя жить. I'm gonna meet ya, I'm gonna meet ya I will drive past your house Очень шумно. Слишком много голосов. Нет возможности концентрироваться ни на одном, ни на своем. Медленно начинает возвращаться сознание к причалу. Тобирама открывает свои глаза, пытаясь из-под заплывших век фокусироваться хоть на чем-то. Тело отдает ужасной болью, тело стало одной сплошной болью в принципе. Он со зверскими усилиями поворачивается к Мадаре и пытается увидеть его. Мадару берет дрожь. На его лице не осталось попросту живого места, разрезанная щека кровоточит и Тобирама наконец открывает свои рот:       — У… — тяжело говорить из-за резкой боли в горле, словно его в глотку выебали ножом, он сплевывает смешавшуюся с кровью слюну на пол и сглатывает, — уходи, пожалуйста, Ма… — опять резкая боль, и он начинает кашлять, — дара.       — Что? — Мадара хлопает глазами и опять пытается высвободиться из цепей. Опускает нож. — Что ты такое говоришь? У тебя жар? Тобирама, сдерживая порыв разрыдаться, лишь мотает головой и пытается приподняться на руках. Руки подкашиваются, и он падает на пол опять. С треском. And if the lights are all down I'll see who's around       — Тобирама! — кричит Мадара и начинает дрожать опять.       — П… пожалуйста, — Тобирама наконец переводит на него свой мутный взгляд и доползает до стены, цепь на ноге звенит, соприкасаясь с холодным полом, — уходи.       — Да что ты за бред несешь? Я никуда не уйду отсюда без тебя! — Мадара моментально закипает и начинает орать. — Слышишь меня? Я тебя никогда не брошу! Никогда! Мы выберемся из этого дерьма вместе, и… Тобирама доползает до него, тянется своей рукой до ноги Мадары и наконец соприкасается с ней. Хватает за кожу аккуратно и утыкается в его ляжку своим лбом. Тело начинает дрожать, и он наконец всхлипывает.       — Все, Тобирама?       — Пожалуйста, — он говорит с хрипотцой, — убирайся отсюда, — он всхлипывает и корит себя за это, — я умоляю тебя, пожалуйста, беги.       — Я никуда без тебя не пойду, — Мадара мотает головой и сам дрожит. — Это не обсуждается. Ты любишь меня, я тебя, и что бы ни случилось — похуй мне, слышишь? Мне насрать, Тобирама, моя любовь к тебе никуда не денется, и мы будем счастливы и…       — Нет, — Тобирама вздрагивает, и волна дрожи перетекает в настоящий плачь, в такой громкий, от которого начинает звенеть в ушах. Он не может дышать. Зажимает глаза, упирается лбом в кожу Мадары и рыдает взахлеб.       — Я просто больше не могу, — он выдыхает эти слова с плачем, и его начинает трясти. — Я… не могу, — голос становится высоким, — больше. Я устал, Мадара, понимаешь? Я чертовски устал.       — Тоби, — Мадара и сам уже не замечает как плачет, — все хорошо, слышишь? Все правда хорошо, я с тобой, я рядом. Я… я One way or another I'm gonna find ya I'm gonna get ya One way or another I'm gonna win ya I'm gonna get ya, get ya       — Ты должен отсюда сбежать и жить дальше, это не кончится никогда, хоть кто-то из нас заслужил счастья, — голос почти беззвучный, — я умоляю тебя — беги, — Мадара молчит и сжимает свои губы, дотягивается рукой до него и гладит по волосам, пока пальцы пачкают кровью и так грязные волосы Сенджу.       — Нет. Тобирама замирает и наконец поднимается на руках, смотрит на него и не может дотянуться. Не дотягивается.        — Пожалуйста. Я умоляю тебя, Мадара, — он ничего уже не видит через пелену слез.       — Нет, — Мадара качает головой медленно и смотрит прямо ему в глаза. — Я не буду жить без тебя, я никуда отсюда не уйду без тебя.       — Мадара, пожалуйста, — Тобирама завывает и закрывает глаза от очередного порыва истерики. Хочется орать.       — Ты умрешь тут, ты понимаешь? — он сглатывает и не может открыть свои глаза.       — Тобирама, — тихо зовет его Мадара и жалеет, что не дотягивается двумя руками. Тобирама молчит. — Посмотри на меня, — он просит спокойным голосом, — пожалуйста. Тобирама шмыгает носом и открывает свои глаза. Мадара наклоняется сильнее к нему, от чего выворачивает руку, и та начинает хрустеть, шипит от боли — сустав выломал. Руку наконец вынул. One way or another I'm gonna see ya I'm gonna meet ya, meet ya One day, maybe next week       — Я никуда не уйду, — он говорит по слогам, — я сдохну тут или с тобой, или без, но я лучше сдохну тут, чем брошу тебя, ты понял меня, дебила кусок? Я же сказал, я тебя с того света достану тоже, вот прямо там — никуда ты от меня не денешься. Я на полном серьезе говорю. — Тобирама заливается смехом вперемешку со слезами. Не смешно, но так хочется смеяться в голос, он устало откидывается затылком о стену и просто смотрит на Мадару. — Ты понял меня? — с улыбкой говорит Мадара, смотря прямо на него.       — Да.       — Ну вот и хорошо, — тихо отвечает Мадара и смотрит на дверь, — мы выберемся отсюда, я тебе обещаю. Скоро. Тобирама старается в это поверить, но не может в голове предположить ни одну теорию — как, в таком состоянии они оба не пройдут и пару метров — рухнут.       — У нас свадьба скоро, ты что, забыл? — с горечью внезапно говорит Мадара, разбавляя тишину. — Через десять дней твой день рождения и наша свадьба, идиот, ты чего это подыхать собрался? — Мадара говорит с укором. — Вот женишься на мне, тогда подыхай, а пока — хуй там был, никто блядь не помешает моему бракосочетанию с тобой, я просто убью этого мудака, и дело с концом.       — Мадара! — Тобирама шумно выдыхает.       — Я не шучу, ты наденешь на меня свою ебанную фату, как и хотел, мне похуй, — он качает головой.       — Мадара… — зовет Тобирама тихо. I'm gonna meet ya, I'm gonna meet ya, And if the lights are all out I will follow your bus downtown       — Мне, — он запинается, — похуй, что меня изнасиловали, ты меня принял такого, как есть. Мне похуй на аварии, на переломанные кости и руки, я все равно встану, я знаю это. Даже если этот урод мне переломает все — я встану, я не могу не встать. Мне похуй на Хашираму, на все то дерьмо, на твоего папашу — похуй, да мне даже на собственного брата стало все ровно, я уже ничего не чувствую — я сделал выбор когда-то и выбрал тебя. На родителей стало все равно — они умерли. Мое отношение к тебе после того, как это уебище изнасиловало тебя — мне похуй, Тобирама, и на это, я знал, что ты ни за что не поверишь, что сделал это я. Мне похуй на то, что он делал с тобой, похуй на то, что сделал и сделает со мной, мне похуй, Тобирама. Ты мой. Мы со всем дерьмом справимся. Мы всю жизнь так, мать его, делали — вдвоём.       — Мадара?       — Что? — он поворачивается с Тобираме, который смотрит на дверь и не моргает. — Я люблю тебя, ты знаешь? I'll see who's around who's around На лице Мадары появляется искренняя улыбка вперемешку с усталостью. — Знаю. Я тебя люблю сильнее. Я тебя безумно люблю, я люблю тебя очень. Идиота ты кусок. И не смей падать духом — нам еще детей заводить, твою ж ты мать, — Мадара усмехается и смотрит в потолок.       — Я хочу назвать дочку в честь мамы, — тихо говорит ему Тобирама и счастливо улыбается. — Кагуя.       — Хорошо, — кивает Мадара, — малого назовем Изуной, а будет двое, тогда еще и в честь отца, прям воссоединение семьи, если близнецы родятся. Вот умора будет. Тобирама криво усмехается.       — Действительно.       — Ты вот знаешь, как подгузники детям менять? — он спрашивает со смехом Сенджу.       — Нет, — тихо отвечает Сенджу.       — Вот и я не знаю, — смеется Мадара, — присыпки всякие и питание детское, вот мы с тобой ахуеем, я уже вижу эту картину, как я еду в пять утра искать дочери присыпку, ибо она дома закончилась, и как мы с тобой решаем, кто первый из нас встанет на крик, чтобы покормить его. Stand over by the wall Where I can see it all Find out who ya call I'll walk down the mall       — Вот это, дорогой, будут проблемы, а пока все это дерьмо, так, временные трудности. Будешь ты после ночной стоять над кроваткой и развлекать Кагую, а я, ахуевший от жизни, готовить ей смесь, так что ты готовься.       — Ты правда хочешь этого? — Тобирама поворачивается к нему.       — А ты думаешь, я шучу? — Мадара смотрит на него с укором. — Мы выйдем отсюда, пойдём в клинику и найдем нам суррогатную мать, у меня будет от тебя ребенок, а у тебя от меня, и это не обсуждается. Один или трое. Я вообще троих хочу, но чтобы дочка была старше, а малые младше. А ты?       — Можно и трое, — кивает ему Тобирама и щурится от очередного приступа невралгии.       — Поэтому чтобы я больше не слышал от тебя подобного рода вещей. Ты понял меня?       — Понял, — тихо выдыхает Тобирама и опять скатывается спиной о стену вниз на пол — становится плохо.       — Поспи, — он слышит напоследок тихие слова Мадары и проваливается в сновидения. — Я рядом, чтобы ни случилось, я всегда буду с тобой рядом. Я обещаю тебе и буду обещать каждый раз, напоминать тебе, если ты забыл. Я клянусь. I will drive past your house And if the lights are all down I'll see who's around

***

Дорога занимает вторые сутки, и Конан открывает свои сонные глаза глубокой ночью, пока машина движется своим темпом. Точнее машин в итоге ехало три. Она так и уснула, облокотившись лбом и щекой на стекло, оставляя тем самым на стекле и на своей коже отпечаток. Смаргивает и отодвигается чуть в сторону, на ее лице и одежде отражаются огни, исходящие от фонарей, которые стоят вдоль трассы. Зевает и отпивает сразу же воды, которая благополучно стоит в специальном отверстии.       — Проснулась? — голос мужа отдает по ушам нежной, успокаивающей волной, и Конан кивает ему. Проснулась.       — Выспалась?       — Не совсем, — Конан переводит взгляд на их пассажиров сзади ее любимого Порше, которые сидят и спят бок о бок. Все-таки Орочимару никого не послушал и как врач посчитал нужным ехать. Ни на какие уговоры не реагировал, и…       — Он мне как родной сын! — слышится громкий бас, и кулак соприкасается от удара со столом, Орочимару смотрит на них в бешенстве, давно его никто таким не видел, его привычная для всех маска спокойствия, доброжелательности и отзывчивости треснула, сразу вся. — Это даже не обсуждается, вы поняли меня, сопляки? Или вы тут все поголовно забыли, что я старше вас, деток, как минимум, вдвое?       — Учитель, вам дома лучше будет! — Нагато пытается успокоить человека напротив. — С Тобирамой точно ничего не случилось… Наверное.       — Данзо же не совсем ебанутый, чтобы людей убивать, — Дейдара разводит руками, — тебе бы валидола выпить и…       — Заткнитесь оба, — Орочимару улыбается и сжимает руку в кулак, — еще одно слово, и я выставлю вас всех за дверь и поеду один, направление мне уже Хидан сказал.       — Послушай, Орочимару, у тебя сын и, — Конан смотрит на него и с пониманием, и с раздражением одновременно, — тебе надо… быть с ним дома, если что случится.       — Мой сын находится на другом конце страны, и непонятно, живой или нет, поэтому, при всем уважением к тебе, — Орочимару говорит тихо с прищуром, — будут свои дети — будешь мне указывать, а пока, Конан, я попрошу тебя закрыть свой рот. Женщина поджимает губы и от обиды, и от понимания, что он действительно прав. Выходит. Мацуки оставили с ее матерью на пару дней. Она проводит взглядом по второму человеку в машине и до сих пор не понимает, как они в итоге согласились взять и его. Сарутоби. Он поехал тоже просто для того, чтобы Данзо был не один.       — Я поеду с вами, я должен образумить его. Он мой лучший друг! Я помогу.       — Ты мешать будешь, — грубо бросает ему Хидан и смеряет его взглядом, складывая в сумку все необходимое и стек. Так, на всякий случай. Стоят они в гараже Дейдары.       — Я все равно поеду! — кричит на него мужчина. — Я не брошу его, я не дам сотворить ему еще больше дерьма, он никогда не был таким, да я его знаю вот такого, — он показывает рукой перед собой намного ниже, — он просто запутался!       — Он похитил двоих людей и держит взаперти, Сару, — Дейдара выдыхает сигаретный дым. — Без обид, я не знаю, каким он был когда-то, но он ебнулся явно. Тобирама по сравнению с ним просто отдыхает. Сарутоби смеряет его взглядом, не понимая, о чем он, Конан отмахивается и пытается успокоить его.       — Сарутоби, мне кажется, это уже не тот человек, которого ты знал когда-то, понимаешь? Мы не знаем, убил он их или нет, он обещал координаты выслать, мы и так послушали тебя и только ради того, чтобы его не посадили, мы взяли с собой специальных людей.       — Конан, если бы твой муж, которого ты любишь, и я знаю, насколько сильно, поехал бы головой и ты бы была бы на моем месте сейчас, ты бы поехала? Скажи мне, да или нет? — он смотрит на нее с мольбой. Конан отводит взгляд и закусывает губу. Ответ очевиден.       — Вот и я поеду. Он послушает меня — я знаю. Он не чудовище никакое, он самый добрый и милый человек из всех, кого я знал, просто Тобирама на него слишком плохо влиял. Тобирама слишком плохо влиял на всех. Конан выдыхает, понимает, что спорить бессмысленно, и, как бы этого не хотелось, в конечном счете в трех машинах едут в тот самый дом: Конан, Нагато, Орочимару, Сарутоби, Дейдара, Сасори, Хидан, Какузу.

***

Данзо возвращается с пистолетом на утром, и Мадара ждет его. Выломал пальцы обоих рук и принял для себя решение — пора заканчивать с этим дерьмом. Свадьба скоро, скоро их чертова свадьба, а они сидят хрен пойми где, хрен пойми зачем с больным на голову ублюдком, возомнившим себя богом. И все это, конечно, весело, здорово и волнующе, но ублюдок заигрался. Мадара не выдает себя никак, сидит в такой же позе и внимательно смотрит на то, как Данзо говорит какую-то полнейшую чушь по поводу того, что сейчас они будут играть в русскую рулетку.       — Я долго думал, что именно сделать с тобой, Мадара, — он устало выдыхает и щурится. Опа, у Данзо, кажется, голова болеть все-таки начала от выпитого в одно рыло алкоголя в таких колличествах, — и понял, что думать я попросту устал. Так, сначала надо дождаться, когда он отвяжет Тобираму, отведет на безопасное расстояние от батареи, в случае чего хотя бы Сенджу должен выбраться из этого ебучего дома. Хотя бы он. Мадара опять слукавил, когда сказал, что они выберутся оба, хотя бы потому, что он действительно не имел никакого на то гаранта. Безусловно он хочет этого, как любой нормальный человек — живым выбраться хочет, но как оно на практике будет не знает никто. Он возьмет Данзо на себя, а Тобирама, он должен уйти любым способом отсюда. Хотя бы он, единственное, что у Мадары осталось ценное в жизни, и именно за это то самое ценное он ему собственноручно глотку перегрызет. Живым он отсюда Данзо не выпустит — этого делать попросту нельзя, он не успокоится, он вернется, разрушит жизнь им всем, если им повезет отсюда выбраться каким-то образом целыми и невредимыми. Ладно, тут он утрирует — невредимыми они уже не выберутся, а вот целыми и не по частям хотелось бы. Данзо внезапно отходит от Тобирамы под пристальным взглядом Мадары, и Учиха чуть ли с досадой не выдыхает в этот момент.       — Сначала ты, — Данзо не смотрит в глаза Мадаре впервые, избегает взгляда, будто совершенно не хочет делать то, что собирается. Подходит к Мадаре и грубо тянет его подбородок на себя. Мадара послушно поднимает свой взгляд, и Данзо нехотя поднимает свой. Смотрят друг на друга пристально, что в первый раз, что каждый раз после, что сейчас, и Мадара не понимает этот взгляд. Там вина? Данзо молчит и сжимает свои губы с какой-то печалью.       — Ты меня прости, пожалуйста, Мадара, но ты же понимаешь, пока кто-то из нас двоих живой, существовать мы совместно не можем. Ты прости, но я должен это сделать. Мне уже правда все равно, как и тебе, так и мне терять уже нечего. Приза нет. Зрачки Мадары расширяются — так вот в чем дело, он не знает. Мадара медленно отводит взгляд в сторону Тобирамы, и его уголки губ дергаются вверх. Тобирама. Он ему не сказал — он придуривается сейчас? Специально под больного косит? Мадаре же не могло показаться, что Тобирама в себя пришел. Нет, это было точно. Так вот из-за чего Данзо сам не свой — он думает, что он уничтожил Тобираму своими же руками, оттуда такая печаль — ему действительно кажется, что терять нечего. Это сыграет на руку. И выдыхая со всей силы, заносит руку и кулаком бьет Мадару прямо в скулу. Мадара кашляет, и голова его висит внизу, пока из губы вязкая однородная струя крови пачкает пол. Вот сейчас был хороший удар.       — Уведи его отсюда, — Мадара говорит тихо, — не ломай ему психику еще больше и делай со мной что хочешь. Или ты хочешь, чтобы он и вовсе не встал? — он поворачивает свою голову назад и смотрит на Данзо с огнем в глазах. Сдерживает свою усмешку. Уведи его отсюда урод. Давай же ну же. И Данзо хватает его за тряпку на груди, что была когда-то майкой, рваную и пропитанную всяческим дерьмом.       — Заткнись. Просто заткнись хотя бы раз в своей никчемной жизни, Мадара.       — Данзо, одумайся, — говорит Учиха тихо, — еще не поздно тебе выбраться из всего дерьма, что ты тут устроил, и бежать. Мы справимся с ним, и я даже не засажу тебя в дурку, обещаю. Приходит еще один удар с такой же печалью. Сильный очень. Мадара отхаркивается, и Данзо вжимает его затылок с ударом в стену:       — Ты уже ни с кем не справишься, Мадара, а он теперь моя проблема — не твоя. Мадаре требуется полнейшее самообладание, чтобы не накинуться на него сейчас, хоть руки и ноют и он не чувствует пальцев. Бок горит огнем.       — Твоя проблема — это твоя ебнутая психика, без обид, — Мадара пытается сглотнуть и улыбнуться окровавленными зубами в печальное лицо Данзо. — Уведи его отсюда.       — Знаешь, Мадара, — Данзо сжимает его рану своими пальцами, и Мадара выгибается, чтобы не орать, — лучше бы ты правда сдох в этой ебучей машине. Тобирама дергается и закусывает губы до крови, чтобы не заорать сейчас.       — Нахуй иди, — плевок крови приходит прямо в лицо Шимуре, и он встает, вытирает кровь в перемешку со слюной с лица и, выдыхая, с ноги бьет Мадару прямо под дых.       — Не надо! — вырывается со стороны Тобирамы, и Данзо медленно поворачивается к нему. Смотрит на него с печалью и, сглатывая, грубо поднимает с пола, отстегивает его наручники отовсюду и тянет за собой, приобнимая его за плечи.       — Все будет хорошо, мы тебя вылечим, любимый, — Данзо пытается гладить его по спине ладонями и опять вкалывает ему что-то, Тобирама автоматом бледнеет, начинается головокружение, аккуратно доводит до выхода из комнаты, — ты сейчас посиди там с мамой, на стульчике хорошо? А я скоро вернусь. А после толкает Тобираму вперед за дверь, доводит до столешницы и приковывает его руки к столу и не успевает больше ничего сделать, как Мадара оглушает Данзо первым, что попалось под руку, отталкивает его назад, поворачивается к Тобираме, кидает ему выхваченные из кармана ключи и орет:       — БЕГИ! Данзо наваливается на него сзади, и они катятся кубарем по полу, разбивая лицо, и как только Мадара встает, он со всей силы с ноги вбивает его в проем двери и, войдя внутрь, захлопывает ее за собой. За дверью слышится крик.       — Ты лживая шлюха, — Данзо, сжимая рану на голове, смотрит на Мадару с яростью, — я тебя похороню здесь, — пытается схватить ружье и понимает, что оно лежит в другом конце комнаты, выпало, когда падал. Они оба резко бросают взгляд на него и срываются с места.       — ПОПРОБУЙ! Данзо набрасывает на Мадару и ухватывается за его ладонь, тот падет, не успевает добежать, выворачивает ее, и Мадара со всей силы бьет ступней прямо в грудную клетку в ответ. Бок ноет ужасно. Он вскрыл рану.       — Помолись Богу, МАДАРА! — Данзо набрасывается на него еще раз и вбивает его голову в пол с глухим ударом. — Тебе не помешает! — еще один удар, и Мадару начинает тошнить. Все медленно плывет. Прямо как в том сне. Вот почему он снился.       — Как сказал Тобирама, — орет ему в ответ Мадара и сжимает наручники в руки, — тут только один бог в которого он верит, и это я, отебись! — бьет в скулу и лбом прямо в лоб напротив. Переворачивается и ползет в сторону ружья на полу. Данзо орет в ответ и с остервенением ломает его руку своей ступней, нагибаясь и хватая Мадару за волосы, вбивает в пол. Слышится хруст. Они убьют друг друга не оружием, а своими собственными руками. А после еще раз и еще раз. Мадара захлебывается в крови на полу и понимает, что тела не чувствует уже совсем.       — Вставай! Мешок с дерьмом! Тобирама собрал тебя — или ты уже сдулся? Мадара лежит на полу — рана в боку открылась, он понимает это по вытекающей крови из рта. Перед глазами начинает все кружиться, вертеться и куда-то засасывать.       — Вставай, я сказал, тварь! — Данзо опять пинает его в бок с ноги, и Мадара снимает зубами кожу с губ от сильного сжатия зубами. — Я еще не закончил. Я только начал, Учиха. Я переубиваю каждую тварь, несущую твою ебанную фамилию. Вы все одинаковые! Вы все сдохнуть должны. Так же неинтересно, я сказал, — и опять удар, — вставай! Не ты ли мне столько раз говорил, что ты меня убьешь? Где твой пыл, Учиха? — он садится на корточки и выплёвывает слова со смехом. — Где сука твое рвение? Или оно, как обычно, у тебя в заднем проходе? Не одумался. Не одумается. Пелена ненависти застелила глаза напрочь. Они же могли быть друзьями, стать ими, они могли попытаться хотя бы — но не сделали этого. У них даже получалось сохранять нейтралитет, но не долго песенка пелась. Не вышло. Не получилось. Все могло бы быть иначе, не будь Тобирама Сенджу заебом и смыслом у каждого из них. Все могло бы быть по-другому, не будь они оба эгоистами до мозга костей, целеустремлёнными лидерами, которые пойдут ради своей цели до конца. По головам. Все было бы по-другому, не люби они его. Все могло бы быть по-другому, уступи бы Данзо в самом начале. Все могло бы быть по-другому, если бы Мадара не довел своим поведением Тобираму до этого. Все могло бы быть по-другому, если бы Тобирама не втянул во все это Данзо и не ответил ему тогда на поцелуй. Все могло бы быть по-другому, если бы Тобирама не отказался от своей натуры и не стал бы мягким настолько, что привык прощать дерьмо людям и принимать его, обвиняя во всем себя и беря за все ответственность. Все могло бы быть по-другому, не стань Данзо таким, не переделай свой характер напрочь ради него, чтобы быть смелее и добиться внимания учителя, от желания быть на него похожим. Все могло бы быть по-другому, если бы Мадара не воспитал в какой-то мере Тобираму как себя, не вложил бы в него много от себя и не чувствовал каждый раз агрессию, когда его продолжение от него уходит. Все могло бы быть по-другому, будь они просто собой. А теперь уже поздно — ибо те, кем они выросли и кем были когда-то, совершенно разные люди. Все могло бы быть по-другому, не будь они такими втроем одинаковыми и в то же время такими разными. Все могло бы быть совершенно по-другому — но не стало. Раз шов Два шов Три шов       — Вставай, сына, это всего лишь царапина — заживет! — слышится голос Таджимы, который протягивает ему свою руку, когда Мадара впервые упал с велосипеда и разбил себе колено.       — Вставай! — слышится ласковый голос матери. — Пора просыпаться, сыночек.       — Вставай! — Буцума выплевывает эти слова с неприязнью, когда Мадара, закрыв собой Тобираму, падает от удара на колени.       — Вставай, брат! — Изуна трясет его за плечо, и Мадара сонно переводит на него свой пьяный взгляд. Напился опять до отключки.       — Вставай! — Хаширама выплевывает эти слова с ненависть и желчью, когда он наконец заканчивает свое насилие и вытирается потной майкой. — Хватит там лежать, тебе же понравилось.       — Вставай! — Обито кричит на него, когда Мадара лежит посреди дороги и смотрит на огромное, чёрное небо, которое засасывает его, пока машины на соседнем шоссе проезжают мимо. — Мадара, пожалуйста, тебя переедет машина, — Обито тянет его за руку. — ДА ПОДНИМИСЬ ТЫ, БЛЯДЬ!       — Вставай! — Тобирама смотрит на него свысока, скрестив руки на груди, и Мадара с глупой, пьяной улыбкой смотрит на него в том парке.       — Вставай! — он в слезах трясет его бездыханное тело в тот вечер, когда Мадара упал с лестницы. — Ну пожалуйста, Мадара, — слышатся истерические нотки.       — Встань, я умоляю тебя, я прошу тебя, — Тобирама рыдает взахлеб на том шоссе. — Пожалуйста, не умирай, не бросай меня!       — Встань, — Тобирама в полнейшей дымке залазит на его тело на той самой койке и покрывает его кожу поцелуями. — Пожалуйста, Мадара, очнись, ты нужен мне! Вернись ко мне!       — Вставай! — он захлебывается опять, сжимая его руку в больнице, когда сердце Мадары остановилось. — Я же с тобой лягу, МАДАРА! ВСТАНЬ! ОЧНИСЬ! Я здесь! Я рядом! Я с тобой! Пожалуйста. Я люблю тебя, я не смогу без тебя жить. I am the eye of the storm! Inside! Мадара, лежа на полу лбом вниз, дергается от громкого крика, кричит Тобирама. Пальцы медленно начинают чувствоваться, а после он сжимает их резко в кулак. Поднимается на ладони, руки дрожат, все тело дрожит, и Данзо улыбается, даже отходит на шаг, смеется над ним. Кровь из губ будто кусками падает на пол, кровь всюду уже просто смешалась, и непонятно, откуда идет. Лицо заплывшее, глаза налитые кровью. Надо встать. Поднимается на первую ногу, наступая твердо, и смотрит в пол, поднимается на в вторую вывихнутую через адскую боль, сжимает зубы как может, ничего практически не видит перед собой, словно все пространство залито кровью напрочь. В груди отчего-то нарастает веселье. Странное веселье. А после медленно поднимает свою голову в сторону Данзо, пока его волосы закрывают его лицо почти полностью. I am silent and strong, Just waiting for the right (right) moment to strike, Coiled like a cobra.       — Ну надо же, ты встал, яйца у тебя все-таки действительно работают и… Мадара делает глубокий вдох, Мадара делает глубокий выдох, и все швы рвутся внутри. В его голове. Он не успевает договорить, как Мадара со всей силы вбивает его ногой в стену и в следующий момент сразу же с ноги бьет прямо в челюсть. Хруст. Чужой. Своей боли ты больше не чувствуешь. —       Потанцуем, урод? Четвертый шов разошелся внутри. Он идет с абсолютно пустым взглядом, и Данзо отхаркивает кровь, пытается встать, и Мадара бьет с локтя в солнечное сплетение, Данзо ухватывается за его локоть, выворачивая, и Мадара начинает громко смеяться. Смех стирает удар в челюсть от Данзо, и они опять кубарем катаются по полу. Их лиц уже почти не видно — они заплыли. Адреналин подскочил. Мадара вбивает его голову в пол и продолжает, продолжает, продолжает. Уничтожить. Wind (wind) howling in my face, Tearing up the asphalt. I'm getting up in the place. Пятый шов. Нет боли нигде — он сам и есть боль. Данзо бьет по его ребрам с колена и тянет до столешницы, хватает вазу и пытается замахнуться на Мадару, тот выбивает ее из рук и бьет с внешней стороны локтя в его внутреннюю. Крик. Кровь их смешалась. Данзо отпихивает Мадару и бежит за ружьем, на что Мадара следит за ним и отсчитывает до трех. Хватая с пола нож с ужасным оскалом на все лицо набрасывается на него и дверь попросту разбивается на деревяшки под весом их тела.       — ДАНЗО! МАДАРА! ХВАТИТ! — орет привязанный Тобирама, который зубами раскроил наручник и пытается снять другой выламывая кость. Рвало его трижды. Шестой шов. Безумие открыло свои глаза. И вся агрессия, которую сдержали, вылилась наружу. Они похожи на двух танцоров, который танцуют танец смерти.       — Я убью тебя, — Мадара сжимает своими пальцами его глаза, пока Данзо блокирует его кисти своими. — Я СКАЗАЛ, ЧТО Я ТЕБЯ УБЬЮ? ТАК ВОТ! — опять с локтя бьет по почкам. Теперь Мадара бьет во все жизненно важные органы. Были грани — нет граней. — Я ЗАБЬЮ ТЕБЯ ДО СМЕРТИ! Данзо с локтя выбивает ему пару зубов, пытаясь отползти от него на расстояние, чтобы взять что-то потяжелее, но Мадара с ненормальным рвением вперемешку со смехом набрасывается на него сзади и выворачивает его лодыжку. 1:1. Pinnacle carve the apex. Nothing's gonna tear my soul apart!       — Сначала я выдавлю твои глаза, — его губы дрожат от желания хохотать в голос, — чтобы они больше не смотрели на чужое, — Данзо с локтя бьет его в нос. Опять потасовка.       — Потом я раздроблю твои пальцы, вот эти, — он выламывает кисть руки и слышится хруст, — ты не сможешь больше трогать мое. Этот взгляд — перед ним сейчас не Мадара, это уже не Мадара. Мадара вне зоны доступа.       — А потом я тебя кастрирую за то, ты с ним сделал, и засуну твой обрубок тебе в жопу, как ты там сказал, тебе надо, чтобы там все время что-то было, — слышится зверский смех, когда Мадара вжимает ножом кисть руки Данзо в пол. Припечатывает, и слышится крик. Данзо опять с ноги бьет его, и Мадара охает и кашляет. Данзо вынимает нож из руки и сразу зажимает второй, из открытой раны начинается поток. Тихий смех, Мадара сидит, выставив перед собой ноги, согнутые в коленях, поднимает свою голову, прижимает кулак к щеке и смотрит на Данзо с усмешкой, пока его волосы заслонили половину лица. — Хорошо бьешь, хвалю. Только вот мне тебя бить в полную силу с отдачей или без? — улыбка никак не уходит с лица. Данзо цыкает, хватает полотенце и перевязывает свою руку, зажимая.       — И разрубать тебя на части симметрично или у тебя предпочтений нет по этому поводу?       — Ты ебнутый, — Данзо усмехается.       — Я знаю, — Мадара кивает ему. — Ты тоже не далеко ушел. Так даже интересней. ВСТАВАЙ!!! Тобирама не может пошевелиться, он просто застыл. Он никогда в жизни не видел Мадару таким, не видел Данзо таким, его колотит. Он застыл, он попросту не знает, что вообще делать. Чернота просто сгущается, и кровью умываются все они. Он впервые в жизни понял — он боится своего мужа. Почему Мадара никогда не показывал этого никому? Зачем терпел и почему ничего не сделал никому никогда вот таким способом? Он мог убить Хашираму своими собственными руками, если бы захотел, но, даже несмотря на изнасилование и предательство, не сделал этого. А сейчас от Мадары, кажется, ничего не осталось. И самое страшное — ему действительно весело. У него глубокие раны, заражение, переломана половина костей и вывихнуто — а он сидит и улыбается, сдерживая приступ неконтролируемого смеха. Мадара отзеркалил Тобираму и напомнил ему себя где-то глубоко внутри. Тобирама пытается сделать хотя бы один шаг, чтобы разнять их, но ему бросают грубо:       — Стоять. Мадара смотрит на него пристально. Тобирама теряется.       — Ты будешь стоять там, мамочка и папочка сами разберутся, да, ублюдок? Не мешай, ты и так еле стоишь, — он встает и делает свой первый шаг к Данзо. — Ты там живой еще? Данзо встает тоже, пересиливая огромную боль, сжимая зубы, и смотрит на хищника напротив. Впервые тут их два — и ни одной жертвы. Данзо берет кухонный нож. Мадара сжимает свой, и они набрасываются друг на друга, атакуя и блокируя удары — кто кого проткнет первый.  Стол ломается, стулья разбиваются о стену. Дом разносится в ебеня. Мадара успевает схватить ружье, пытается его забрать себе, Данзо выбивает его из рук. Огромное окно разбивается под их весом, и стекло рассыпается на землю. Они выломали входную дверь, двери в доме, и в итоге они пытаются отдышаться уже на улице. Пока заканчивать. Мадара задевает его плечо, Данзо ножом проводит в воздухе по его груди, откидывает друг от друга. Шимура решает для себя закончить быстро и резко несется в сторону дома за ружьем, Мадара за ним. Шимура хватает его и вместо того, чтобы целиться в себя, направляет ружье в сторону Тобирамы.       — Вот и все, Мадара. Учиха встает как вкопанный, и ярость начинает закипать снова. Он сжимает нож рукой.       — Положи нож на пол и вставай к стенке, я вышибу мозги или ему, или тебе. Мадара смотрит на него пристально, делает шаг вперед, смотрит на Тобираму. Тобирама на него.       — СТОЯТЬ Я СКАЗАЛ!       — Давай! — внезапно говорит Мадара, делая еще один шаг, держа нож. — Вышибай мозги. Данзо замирает. Что сейчас этот урод сказал?       — Стреляй в него, давай, — Мадара говорит на полном серьезе, — ну же, Тобирама тебе все равно ничего не сделает, давай избавимся от него, и тогда нам не надо будет больше все это продолжать. Или хочешь, я его сейчас зарежу? После всего того, как он испортил мне жизнь и тебе, он заслужил, да, Тобирама? — Мадара поворачивается к нему и смеряет его холодным взглядом. — Хотя бы потому, что он дважды выбрал не меня. Тобирама не может выдавить из себя и слова. Он не понимает, он не верит, что Мадара мог так просто предать его. Этого быть не может. Данзо смаргивает и отступает на шаг. Резко поворачивает ружье на Мадару, но Мадара не останавливается.       — Что за хуйню ты говоришь, Учиха?       — Я правду говорю, не будет Тобирамы — не будет проблем, — Мадара пожимает плечами и подходит в упор к Данзо, — выбор за тобой, или стреляй в меня, или в него. Только он тебя никогда не выберет после всего, и ты это понимаешь, как ты такое горе переживёшь, я не знаю, — Мадара качает головой. — А если он умрет здесь и сейчас, то утрата пройдет со временем. Тобирама не хочет верить во все услышанное. Это нереально просто.       — Или дай ружье, я убью его сам? — Мадара улыбается Данзо и протягивает руку. — Я понял наконец — не в нас проблема, а в нем. Кому он такой больной и поехавший нужен, да, Данзо? Мадара слышит во дворе звуки остановившихся машин и глушение мотора и не может сдержать улыбки.       — Ты блефуешь, — Данзо смотрит на него недоверчиво, а потом усмехается, — я не такой дебил, Мадара, — поворачивается к нему и снимает курок, — чтобы поверить, что ты бы убил человека, ради которого готов убить и меня, и себя, я не дебил, — он целится прямо в голову.       — Я знаю, — Мадара счастливо улыбается. — Я просто тянул время.       — Что? — Данзо дергается.       — Сейчас все закончится, — Мадара улыбается Тобираме в последний раз, и Тобирама кричит его имя.       — ЗАКОНЧИТСЯ! — Данзо нажимает на курок, и ничего не происходит. Холостой. — Ч… что? Когда он пытался забрать ружье, он успел лишь выкинуть пули оттуда себе в карман и откинуть ружье в сторону, тем самым подстраховав себя и Тобираму, по крайней мере Тобираму точно. Мадара выбивает из рук ружье с криком, набрасывается на него, сжимая его горло рукой, и замахивается на него ножом, глаза его горят, и в этот момент единственное, что он хочет, — это провести огромную, смачную полосу, вскрыть его нахуй и видеть, как он, лежа под ним, захлебывается в собственной крови. Данзо выбивает воздух с ноги. Мадара отступает на шаг и вытирает ладонью очередной поток крови с губ, сплёвывает, сжимает в руке свой кулон из металла, который сорвал с шеи, зажимает его в кулаке. Тот самый, который он дарил Тобираме когда-то и который тот ему вернул. Вывихнутой рукой.       — Ты думал, что ты меня сможешь добить? Ты, блядь? — Ещё удар. Ненавижу. Поднимает резко голову, переводит удар Данзо в сторону и бьет раз прямиком в лицо с правой, перенимает второй рукой и бьет ей же, наносит удары без передышки, на переводя дыхание, не отвлекаясь на боль, ненормальную боль в руках. Главное не останавливаться, сил и так осталось минимум.       — Меня добить может только один человек и это явно не ты, тварь. — Удар, ещё один, и ещё раз, и ещё раз, Данзо не успевает ставить блоки, он уже ничего не видит. — Сука, я их тебя все дерьмо выбью, — орет Мадара и, нагибаясь, ставит ему блок на ноги своей, и Данзо валится на пол.       — Сдохни, блядь! — Данзо бьет, зажав зажигалку в своих пальцах, прямо по дыхательным путям. — СДОХНИ, МАДАРА, ПРОСТО СДОХНИ! — опять вцепляется в его горло и хочет сдавить его со всей яростью. Мадара смотрит на него бешено, его дыхание давно сбитое, и он делает ещё один удар. Давится и задыхается. Он не отпустит свои руки, он будет держать эту глотку до последнего, чтобы все дерьмо, которое из него вышло, вошло обратно в него же самого. Звуки смешались. Тобирама хватает его сзади, заламывает его руки, и единственное, что Мадара слышит, так это вопль мужа:       — НЕ НАДО, ТЫ НЕ УБИЙЦА! — Тобирама трясется сам от того, что ничего не видит перед собой, будто ослеп, он просто вжимается в Мадару и пытается оттащить его от Данзо. Захлебывается в слезах и умоляет отпустить нож. — Прошу тебя, ты же не такой человек. Данзо смотрит на него, сам уже ничего не понимая из-за опухших век и заплывшего лица, и Мадара кривится от отвращения и все еще держит его за грудину. Глаза в глаза, а после грубо отбрасывает свою руку, отпускает ворот кофты Данзо и, смотря последний раз ему в глаза с яростью, припечатывает нож прямо у края его лица.       — Скажи спасибо ему, — Данзо вздрагивает, — в следующий раз — если он наступит — моя рука не дрогнет, — он говорит по слогам четко, прямо ему на ухо, — я тебя убью. Ни один мускул у меня не дрогнет, и Тобирама тебе, уебищу, больше не поможет. Только появись в поле моего зрения, и ты покойник. Ты понял меня? Я встану, я приду за тобой, и никуда ты от меня больше не денешься. Данзо смотрит прямо ему в глаза и молчит. В дом или в то, что от дома осталось, вламываются люди из машины, которую Мадара еще заметил неподалеку — свет фар машин, которые ехали вдали прямо в их сторону. Первые с криком Конан, Хидан, Какую и Орочимару. Нагато и Дейдара оттаскивают Мадару и Данзо друг от друга. Данзо орет, чтобы его отпустили. Сарутоби просто смотрит на Данзо и на все то, что осталось с дома, и ему становится плохо. Орочимару и Сасори моментально оказывают первую помощь Тобираме, которого Орочимару отводит в сторону на трясущихся ногах и опускает на диван, успокаивая и говоря, что все будет хорошо.       — ОТПУСТИ МЕНЯ! — Данзо вырывается из захвата Дейдары. — МЫ НЕ ЗАКОНЧИЛИ!       — Закончили, — сухо говорит Хидан, вынимая свой стек, — будешь рыпаться, я тебе все колени выбью в обратную сторону.       — Я СКАЗАЛ ОТПУСТИТЬ МЕНЯ! САРУТОБИ, ЧТО ТЫ СТОИШЬ! ПОМОГИ МНЕ! Сарутоби сглатывает, и Конан кладет руку на его плечо, сжимая его:       — Мне правда жаль, — женщина говорит тихо и уходит оттуда, чтобы быстрее дойти до Мадары и помочь ему. Она просто подбегает к Мадаре, которому помогает Сасори и накладывает повязку, вкалывает обезболивающее, и думает, звонить в скорую или нет. Смотрит на тусклый взгляд Тобирамы и в надежде на Мадару, и тот качает головой.       — Много чего случилось, ему помощь нужна, я не… — Мадара отводит взгляд.       — Все будет хорошо, — повторяет будто мантру Орочимару, гладит волосы Тобирамы и сжимает губы, чтобы не разрыдаться и от счастья, и от вида своего почти сына в таком состоянии.       — Его или в полицию… или…       — Пожалуйста, — Сарутоби смотрит на Хидана, — не надо, его посадят. Он потеряет все, он же отличный врач.       — В дурку поедет, — фыркает Дейдара и наконец отталкивает Данзо от себя грубо к стене. На что тот что-то хватает и как только поднимает голову, встречается с усмешкой на лице блондина, который направил дуло ему в лоб. — Данзо, опусти нож, по-хорошему говорю, будь хорошим мальчиком и поедем лечиться. Я не Тобирама и не Мадара, я мозги тебе вышибу сразу под видом самообороны, мне на тебя таки насрать. Смекаешь, хм? Сарутоби становится жаль. Жаль, что он не заметил этого, жаль, что позволил этому всему случиться, не уследил, жаль видеть, что с Данзо стало. Он просто подходит к Данзо и пытается его обнять, всего избитого, пока Хидан уже начинает оказывать Данзо первую помощь. Но Данзо лишь грубо отпихивает его и, утыкаясь затылком в стену, сидит на полу и смотрит в одну сторону. Тем временем скорая приехала. Полиция тоже. Смотрит лишь на Тобираму, который пытается натянуто улыбнуться Орочимару и его за руку держит Мадара. Данзо сглатывает и сдерживает в горле ком. Отвратительный ком, и его губы начинают дрожать. В дом входят чужие люди, и перед тем, как его заковывают в наручники и направляют к машине, он видит, как Тобирама наконец смотрит прямо ему в глаза. Не отрываясь, пока Данзо смотрит на него, и его ведут в сторону выхода. Что со мной стало? Что стало с тобой? Что стало с нами? Не уходи от меня, я умоляю тебя.       — Пройдемте, вас отвезут на экспертизу, — говорит ему чужой голос, и Сарутоби едет с ним. Тобираму и Мадару повезут на сдачу показаний, когда они поправятся, как и всех остальных, и под огромные уговоры Сарутоби было решено не заводить дело по крайней мере со стороны других лиц. Тобирама еще в доме дал отказ, несмотря на уговоры Мадары, и сказал то, что и говорил Данзо:       — Ему нужна помощь, не тюрьма. Я его довел. Он психически нездоров, — говорит Тобирама, не отрывая взгляда от Данзо, который смотрит прямо на него. Становится так сильно…       — Брехня, — выплевывает эти слова Мадара, пока ему растирают раны на лице спиртом. — Все у этого мудака с головой в порядке, поверь мне на слово, Тобирама. Он просто хитровыебанный, поехавший на тебе сукин сын, который думает, что ему дозволено все, но психически он здоров, — он выдыхает шумно, и Сасори помогает встать ему с пола.       — Я так не думаю, — Тобирама с сожалением смотрит на Данзо и опускает взгляд в пол.       — Тобирама, из нас троих психически нездоров сейчас ты и нужна помощь тебе, пойдем, — Мадара аккуратно берет мужа за руку, и им обоим помогают идти Конан, Сасори и Орочимару. Мадара идет на костылях до скорой. Они доходят с горем пополам. Мадару помещают в скорую, ребята садятся по машинам, и Тобирама поворачивается в сторону Данзо, который стоит и все никак не хочет садиться в машину. Они стоят и молча смотрят друг на друга. А после Тобирама поворачивается, и Конан помогает ему залезть в скорую, и он не видит, как Данзо делает пару резких шагов к нему, поднимает руку, будто хочет ухватиться за него, но его грубо толкают в машину. Пальцы и лоб соприкасаются со стеклом, и он пытается увидеть Тобираму еще раз. Машина скорой и полиции стоят друг напротив друга. Тобирама улыбается Конан и Мадаре из окна, Орочимару накрывает его ноги пледом и целует его руку своими губами. Двери скорой закрываются, и машина начинает движение, напоследок Сенджу бросает свой вымученный взгляд назад и…  Я никогда не обвиню тебя ни в чем, ты знаешь, я всегда считаю виноватыми обоих, и мне всегда было проще винить себя, чем тебя. А ты знаешь, у меня большие проблемы с чувством вины. Такова была моя концепция жизни, ведь я же старше, ты же мой ученик, я взял за тебя ответственность в тот самый момент, когда на твой комментарий по поводу одинаковой обуви улыбнулся себе. В тот самый момент я заключил с тобой негласный договор. Но, ты знаешь, впервые в жизни я устал себя винить. Иногда стоит признать простую истину — ты не железный и не виноват. Ты устаешь винить себя, помогать другим, быть в этом порочном круге — спасатель/жертва/ преследователь. Ты хочешь просто быть с любимым человеком, с единственным, который не будет играть с тобой в шахматы — кто кого по жизни, хочешь жить нормальной жизнью и понимаешь — чтобы к этому прийти, в первую очередь помогать надо только себе. Ты знаешь я понял — я не умею играть в шахматы, игрок из меня дерьмовый и они мне как ком в горле встали. Надо вылечить себя и свою голову, чтобы никому больше не вредить, не проходить этот порочный круг из раза в раз, затягивая туда и себя, и всех вокруг. Любимый человек, с которым ты счастлив, будет служить тебе маятником. И вы справитесь вместе. Я уйду от тебя не потому, что я когда-то хотел этого, признаюсь тебе честно, я долго не хотел. Я очень сильно тебя любил. Особенно когда вижу, тяжело становится. По своему. Знаешь, как на том моем внутреннем кладбище, про которое я часто тебе рассказывал. Внутри меня похоронены имена людей, которых я когда-то очень любил, к примеру, мать, брат и даже отец, Изуна. Там и не много, и не мало людей. Теперь там и ты, Данзо. Я уйду от тебя, потому что так надо. Я не хотел, не мог, я долго от этого бегал, отнекивался и оттягивал момент на потом — а теперь.теперь я хочу. Знаешь, после всего, что ты сделал, после всего, что ты сказал мне в искренности или неискренности — я тебе больше не верю. Смотря на тебя, слушая тебя, все, что ты мне сказал, как бы ты ни плакал, ни сожалел, ни отталкивал меня или притягивал и как бы я ни реагировал на это. Я понял одно — я тебе больше не верю. Ни одному твоему слову, ни слезам, ни смеху— ничему не верю. Я тебя больше совершенно не чувствую, не понимаю, не пойму и не хочу понимать. Честно. Я не люблю тебя как раньше, хотя что тут лукавить. Я действительно тебя больше вообще не люблю. В глубине души все еще болезненно разве что и это убивает меня. Глубоко-глубоко внутри. Но я и с этим справлюсь, ты знаешь - мне не привыкать вырезать из себя кусок. Ты предал меня, ты слишком перегнул палку и я просто не в состоянии больше тебя простить. Извини. Как бы не объяснял мне зачем и почему — ты предал меня, ты уничтожил меня, раздавил. Ты оставил меня одного внутри меня со всем дерьмом, когда мог протянуть руку помощи, но, вместо этого ты мне притянул петлю. Но ты знаешь, я назову твоим именем своего ребёнка, назвал бы именем и Мадары, если бы с ним что-то случилось бы. Я просто так хочу. В память и дань ужаленная несмотря на то, что ты сделал с нами, несмотря на что ты сделал со мной и с собой. Во мне что-то оборвалось в тот самый момент, когда я увидел, как ты врешь сам себе по жизни, врешь даже сейчас, врешь когда смеешься, врешь когда плачешь, врешь когда улыбаешься, врешь когда молчишь, даже сейчас нет искренности, ты постоянно врешь всем вокруг, врешь себе и мне и даже этого не понимаешь. Тем самым ты и вредишь себе, мне и всем вокруг. Я смотрю на тебя и я действительно не узнаю тебя и не понимаю, что же с тобой стало. Мне очень жаль, что ты себя потерял. И я не уследил, сколько бы мы бы не протягивали друг другу руку помощи, твоя ненависть или же обида, а может еще что-то, не важно — будет сильнее ко мне, чем что-либо. Ты очень меня любил когда-то и я знаю это, я тебя тоже. Но после ты стал любить себя и только себя в этом и фокус. И когда я это понял — все оборвалось в тот самый момент, когда ты уничтожил меня своими руками, а я не смог встать днями. И я, правда, даже после всего, что ты сделал и я сделал, смотря на тебя сейчас, хотел помочь, я думал, что надо вернуться, надо простить и принять, но потом понял… Мы стали друг другу чужими людьми. Знаешь, в один момент я понял это. Ты был для меня дорогим человеком, одним из, как Мадара, как мама, но я просто больше не могу. Я закрывал глаза на все твои выходки в моей жизни, прощал все, пытался понять, и да, я был часто груб с тобой. Часто язвил, отталкивал тебя и не хотел подпускать близко, слишком близко. И, возможно, я делал неправильно. Хотя, мы это уже никогда не узнаем. Я никогда не скажу, что я святой, что я не делал плохо тебе и что я не виноват. Я поступал мерзко, мы поступали наравне. Но в какой-то момент я изменился, и мне все это стало больше не надо. Мне стало тяжело просто от твоего присутствия, просто плохо, понимаешь? Я больше не могу и не хочу на тебя смотреть. Мое отношение к тебе, какое было раньше после всего — любое, привычное, будет неискренним. А я никогда тебе не врал, я всегда был искренним с тобой за все десять лет, понимаешь? Я не умею врать тебе и не хочу. Я никогда не хотел всего этого, я подпустил тебя близко, как нужно было тебе и как хотел этого ты — только из-за сильного уважения к тебе и любви как человеку, а так же желания сделать тебя счастливым. Иногда ты ставишь желания другого человека превыше твоих и ты готов пойти на все, лишь бы он был счастлив. Но, я не могу больше и не сделаю ничего больше, потому что. Потому что кроме тоски, которая пройдет по годам, я не чувствую к тебе больше ничего. Вообще. И она пройдет. У тебя есть Сарутоби, который тебя действительно любил и любит, и я знаю, что я могу передать тебя в надежные руки и сдать свой пост. Я знаю это, и меня это очень радует. Ты будешь под присмотром. Меня больше не интересует, что ты будешь делать, как твои дела и как ты себя чувствуешь, меня больше не интересует ничего после того, как мои границы рухнули, жизнь меня разжевала, а ты добил меня ногой. Я сказал тебе когда-то: «Ты то самое светлое, от чего я боюсь отказаться, потому что именно ты показатель моей человечности и нового меня, хорошего меня, обновлённого меня». Ну тогда, в тот самый день нашего разговора на кухне, когда я полностью себя поменял и решил жить по новой. Ты знаешь — нет. Наоборот. Ты показатель больного меня, того самого, от которого я так хочу избавиться и чего я так сильно стыжусь. С Мадарой мы справились и справимся, я знаю это, я не могу не улыбаться этому, а с тобой — нет. Может, когда-нибудь мы с тобой встретимся через много-много лет случайно, а может, и нет, ну мало ли, и сможем улыбнуться друг другу опять, просто так, пройдя мимо, но не сейчас. Точно не сейчас. Наверное, проблема была в том, что ни ты, ни я не могли взять ответственность друг за друга и сказать «стоп». Я облегчаю тебе задачу, и я эту ответственность беру на себя. Я отдал тебе слишком много, и я знаю, что без меня ты обязательно справишься и все у тебя получится. Без меня. Я виноват во многом, но я никогда не переступал границы, а ты их переступил. Хотя, может я и переуступил их давно, не знаю и я устал анализировать все и думать. Впрочем — это уже не к чему, всегда виноват оба и буду оба. Говорят, у Тобирамы железное терпение, говорят, оно никогда не закончится, но у любого терпения есть срок годности. То, что ты называешь любовью ко мне, это не любовь, это зависимость и привычка, а это: совершенно разные вещи. Но я просто больше не могу. Я устал и понял, что я также уничтожаю тебя своим присутствием. А ты меня. Жизнь слишком коротка для этого. Я долго думал: помочь тебе/спасти тебя/протянуть руку тебе и справиться со всем, как мы справлялись раньше или же уйти. А потом знаешь, что я понял?       — Тобирама, порой помочь человеку и уйти — это одно и то же действие. И не только человеку, а самому себе тоже. И в тот момент меня будто холодной водой облили.       — Ты сделал со мной так же? — Тобирама смотрит на Мадару и усмехается. — Ты меня спросил, надо ли было мне это?       — Порой спрашивать не надо. Человек тебе потом спасибо скажет. И я наконец-то понял что именно он имел в виду. Наша с ним история — не пример для подражания, но все же. Ты прости меня, Данзо. Но я скажу это сам. Спасибо тебе за все, мне, правда, очень жаль. Мне жаль, что мы докатились до такого, довели до такого друг друга. Но я хочу, чтобы ты знал, чтобы Мадара ни говорил, я не обвиняю тебя, не сержусь на тебя, я слишком вырос для этого. Ты для меня всегда останешься частью моей жизни, дорогим человеком, которого я по своему любил, с которым вырос и которому многое отдал, c тобой мы прошли через многое, мы научили многому друг друга, мы множество раз друг друга спасали, губили, а после опять спасали, прощали, обижали, добивали, воскрешали, ненавидели, любили, дружили, доверяли, обманывали, берегли. Мы много чего делали. Мы многому друг друга научили. Из раза в раз придумывали что то да новое, лишь бы рядом быть. Оправдывали друг друга как могли. Но всему приходит логичный конец. И он пришел. Может быть, ты поймешь меня, а может, и нет. Но, спасти тебя и помочь тебе — для меня значит уйти. Как там в песне нашей пелось? Мой Бог указал мне дорогу, но ты завязала глаза. Мой Бог подарил мне свободу. Но ты и её забрала. Во мне живет gospel. Во мне живет блюз. Простреливай насквозь ты душу мою. Во мне живет gospel. Во мне живет блюз — я не боюсь. Убей меня нежно так нежно так нежно. Убей меня грубо ты грубо Всю жизнь искал Бога  в кромешной во тьме. Но чем ближе к Богу — тем дальше к тебе. Обещаю. Что больше не буду с тобою, родная и дня. Убиваешь то нежно, то грубо То нежно, то грубо меня. Спасибо тебе за все еще раз и прощай. Данзо тянет к нему свою руку и понимает, что ровным счетом как и много-много лет назад, когда он тянул ее к Тобираме, который так же сидел и с печалью смотрел на него, а Мадара собой окутывал его везде, как и сейчас, когда Мадара сидит рядом и держит его за руку… А Тобирама смотря на Данзо улыбается ему в последний раз, и больше не смотрит на него и не поворачивается в его сторону. Вообще. Тяни не тяни руку — все равно не дотянешься. До друг друга больше не дотянешься совсем.