Mine

Я думаю, когда ты прочитаешь это, ты поймешь мое состояние, когда я писал именно это, Мадара. Я знаю, что ты рано или поздно прочитаешь все мои записи, только пока не имею понятия, в каком именно ключе это произойдет — в плохом же или, наоборот, когда-нибудь в старости, когда мы с тобой сядем с нашими детьми у нашего дома где-то во дворе и будем медленно пересказывать им нашу с тобой историю. Наверное, лучше нам некоторые моменты все-таки опустить для их же блага и цельной психики. Хотя Орочимару мне советовал всегда быть честным и искренним со своими близкими — с любыми, может, им стоит узнать все детально, как было по-настоящему. Хотя бы ради того, чтобы они не повторили наших ошибок. Знаешь, я, смотря на нашу с тобой самую лучшую и красивую дочь, искренне хочу, чтобы она в своей жизни не столкнулась со всеми этими трудностями и пиздецовыми моментами, с которыми пришлось столкнуться нам с тобой. Некоторые события и людей, связанных с ними, было крайне тяжело выдержать, некоторые ситуации было трудно пережить, но еще труднее было понять, кем ты стал после всех них и являешься на самом деле. Я благодарен тебе за то, что, несмотря на то, кем стал я, ты всегда был рядом со мной и принимал меня любым. Я знаю, что ты видишь во мне мои изменения и спокойно их принимаешь. За это я тебе очень благодарен, ведь я прекрасно понимаю, что если они порой пугают и меня самого, то тебя — тем более. Я хочу сразу ответить на, вероятно, возникшую в твоей голове мысль — вижу ли я твои изменения и принимаю ли их я? Да, я вижу все, я считываю каждое изменение твоего настроения, повадок и поведения, и я не задумывался ни разу о том, что мне что-то не нравится. А даже если и не будет нравиться — это совершенно нормальная практика. Человек в течение жизни меняется и развивается, из чего вытекает один факт — он не может все время оставаться в одном константном состоянии. Он может меняться слишком резко, становиться в какой-то степени незнакомым тебе человеком в определенные моменты, а после возвращаться в состояние, которое у него было пару лет назад, регрессировать, и ты снова будешь узнавать в нем отголоски вашего прошлого. Но это все не важно, ведь, несмотря на наши нестабильные состояния и изменения в них, наша любовь друг к другу и принятие друг друга стабильны, и я счастлив понимать это, ощущать. На данный момент ты сутками напролет трудишься над нашей будущей компанией, которую назвал в нашу с тобой честь, и порой мне тебя очень не хватает, ведь мы стали видеться с тобой только благодаря нашей дочери и обязанностям перед ней, не хватает не в плане физического контакта, а в плане эмоционального из-за усталости, но это дети, все через это проходят. Мне хватает в такие моменты чувствовать твою руку на своем плече, бедре и шее каждый раз, когда нам с тобой удается уснуть рядом в обнимку. Мне больше и не надо — я просто телом ощущаю тебя и принципе могу сказать, что я счастлив. Ты во сне часто так тревожно хмуришься и каждый раз дергаешься, когда я, просыпаясь от крика Кагуи раньше тебя, пытаюсь встать, ловишь меня своей рукой и хватаешь воздух, я сонно улыбаюсь твоему выработанному рефлексу на тактильный контакт со мной и, целуя тебя в лоб, встаю. Я хочу, чтобы ты знал — несмотря ни на что, что бы в дальнейшем ни случилось, я всегда буду любить, помнить и ждать тебя. Я не знаю, почему в последнее время каждый раз ловлю какое-то беспокойное чувство внутри, будто страх и тревогу от ощущения какой-то предстоящей бури впереди. Я стараюсь об этом не думать. Но из-за своей выученной подозрительности и стремления видеть во всем подвох я неосознанно, а может и осознанно, жду какого-то нового испытания в нашей жизни и на самом деле… Очень боюсь, что оно может забрать у меня тебя и нашу счастливую семейную жизнь с дочерью. Мадара, я хочу, чтобы ты знал — если с тобой что-то случится, я верну тебя снова, я обещаю, ты можешь положиться на меня. А если случится со мной — я вернусь к тебе, лишь бы ты меня ждал и держал за руку. Мы обязательно вернемся друг к другу, потому что теперь у нас есть третий член семьи и наш плод любви — наша дочь, и я Никому не позволю у меня эту семью забрать. Я пойду по головам и избавлюсь от каждого, кто попытается посягнуть на нашу семью. И я не знаю, на что способен теперь с момента рождения нашей дочери, это меня и пугает больше всего. Но знаю точно, что тебя и свою дочь я защищу любой ценой. Чего бы мне это ни стоило, даже с того света буду за вами присматривать ха-ха Да, я знаю, что ты, прочитав это, распсихуешься, но последнее время я часто думаю над тем, что умру раньше тебя, сам не знаю откуда возникли такие мысли, оно само возникает, потому что уверен, что умереть тебе я ни в коем случае не дам, а насчет себя… Ну, в общем ты проснулся уже, я слышу, как ты зовешь меня, и пора начинать наш новый день втроем. (Дописано в 20:08) Я надеюсь, что эта паранойя у меня вскоре пройдет, а если нет и я обязательно поделюсь этими мыслями с тобой — мы с Орочимару работаем над моей тревогой, но пока, как видишь, тщетно. Успокаивает меня только моя работа, во время нее я ни о чем не думаю, кроме механических действий, которые выполняю четко и последовательно просто, вероятно, как Орочимару и сказал на прошлом сеансе. Впервые в жизни я настолько счастлив, оттого и боюсь это счастье потерять. Ведь я заучил в течение жизни, что каждый раз, когда я был счастлив, это рано или поздно заканчивалось, и теперь я боюсь, что закончится снова. (Дописано в 02:15) Мадара, знаешь, ты, наверное, не помнишь, но когда ты был в коме… прости, что вспомнил это… просто я опять не могу уснуть посреди ночи и только что успокоил Кагую снова — сон пропал. Так вот, когда ты был в коме, мы с тобой общались через сигналы, которые ты мне подавал через писк аппаратуры — я помню, что ты мне сказал об этом и прекрасно понимал, что делал в том состоянии в попытках до меня достучаться, хотя я тогда думал, что придумал это себе, чтобы просто успокоить себя — что ты меня действительно слышишь. Я пишу тебе об этом из-за странного сна, который мне приснился. Будто я был на твоем месте там, и хочу тебе сказать кое-что. Ты только не психуй. Если я когда-то окажусь на твоем месте, там (зачеркнуто) я буду общаться с тобой точно так же, потому что буду чертовски скучать по тебе. Конечно, если ты будешь рядом со мной и слышать меня. Не знаю, почему я подумал об этом, но я всегда буду хотеть с тобой разговаривать и слушать твой голос любым способом.

***

Апрель Началось все с тихой фразы, а может быть и громкой… Он точно не мог определить в тот момент, по уровню какого звучания она доносилась до него снова и снова, но знал точно — она была реальна. Реальна, как и он сам, и чертовски болезненная, как все его нутро изнутри. Какая, мать его, ирония. Снова они вернулись в самое начало спустя столько лет? Или же… Не вернулись? Ха-ааа.       — Ты поможешь мне? Умоляю. Ответь мне. Тобирама… Да или нет? Ха-ха. Тело Сенджу сжимается от судороги, губы вытягиваются в подобии улыбки, и он прикрывает свои глаза ладонью, но никак не может сдержать то, что медленно начинает вырываться наружу.       — Ха-ха… — его губы дрожат от улыбки, и он с весельем пытается прикрыть губы ладонью. — Ха-ха-ха! — не получается, Тобирама прыскает и видит перед собой изменившееся выражение лица Данзо, оно от непонимания вытянулось, он смотрел на него с недоумением. — Ха-ха-ха-ха!!! — сквозь все усилия сдержать смех. Глаза начинают слезиться, и Тобирама все-таки дает себе волю… Заржать в голос. Не может остановиться, смех так и рвется наружу. Громче и громче, кажется, сейчас он от смеха начнет задыхаться.       — Тоби, — где-то отдаленно слышен волнительный голос Данзо, но свой собственный смех, так сильно отдающий в уши, не дает нормально воспринять вопросительную интонацию или же открыть свои глаза и посмотреть на это лицо перед собой. Наверное, потому что в один момент резко стало не по себе. Не по себе — от этого голоса, и от лица, когда-то такого привычного и родного, даже после всего произошедшего между ними двумя. Пропала тревога, пропал страх, пропала даже огромная печаль и тоска по былому. Пропало в один миг все, от одной лишь сказанной фразы. Срубило под основание топором.        «Пиздец. Да за что мне все это?» — мысль всплывает в голове резко и громко, а после затихает каким-то влиянием изнутри, и Тобирама продолжает смеяться. Данзо изменился в лице колоссально, даже побледнело его лицо от такой неожиданной реакции — Тобирама отходит на пару шагов и искренне смеется, смотря в его лицо таким взглядом. Данзо внимательно всматривается и на секунду ловит себя на том, что совершенно не понимает выражение его лица — он смеется, а глаза… Взгляд резко потух, стал каким-то пронизывающим, холодным, от которого становится резко не по себе. Он никогда еще не видел Тобираму таким: покрасневшим, сжимающим свою грудную клетку от приступа смеха, слезы выступают на глазах. Но это смех не радости, не горечи — он просто какой-то непривычный.       — Я хотел с тобой поговорить об одной вещи, — тихо начинает Тобирама, сидя в кабинете Орочимару за месяц до разговора и после его побега из дома Конан. — Есть одна вещь, которую я должен тебе рассказать, — он перебирает в руке браслет дочери, всматривается в маленькие фигурки животных на нем и переводит взгляд прямо на Орочимару. Тот, как всегда, спокоен в своем лице и беспристрастен в своем поведении во время их бесед, которые будто по магическому щелчку действуют на все его эмоциональные реакции разом. Он становится холодной стеной и полностью отражением Тобирамы, не позволяя каким-либо образом пропускать через эту маску свои эмоции и настоящее отношение к своему почти сыну. Тобирама ценит это и благодарен за столь высокий профессионализм — Орочимару в эти моменты отключался от своей натуры и будто отодвигал свою личность в дальний угол, выпуская наружу совершенно новую, тем самым позволяя говорить любого рода замечания в его адрес.       — Говори, ты же знаешь, — Орочимару сидит к нему лицом и смотрит внимательно, скрестив руки на коленях в замок. — Я всегда хочу тебя слушать и понять как могу. Тобирама шумно втягивает ноздрями воздух и закусывает нижнюю губу, смотря с прищуром в сторону окна:       — Во мне произошли какие-то изменения, которые я пока не знаю как именно идентифицировать, прямо после рождения дочери стали проявляться явно, но начались после прихода Данзо в мой дом, — он наконец расслабляется в кресле и закидывает голову на спинку кресла, смотрит в потолок, — как бы это объяснить…       — Попробуй как есть, — Орочимару говорит тихо, — не придумывая ничего, просто говори, что приходит в голову — разберемся вместе, — он замечает, как Тобирама опять шумно выдыхает и вдыхает воздух.       — Я… — Тобирама запинается и замолкает, после, сжимая край кофты, продолжает с хмурым выражением лица, — всегда знал, — опять молчание и шумный выдох, — что мое поведение последние несколько лет было не совсем естественным, так сказать, — пытается подобрать правильные слова, — я будто, знаешь, почему-то привык себя приносить в жертву и все терпеть, ну знаешь, — он переводит взгляд на Орочимару, — любое дерьмо, что бы ни случалось, я почему-то внушил себе, что всегда должен быть старше всех морально и выше этого, понимать и сглаживать какие-то моменты, может быть, дело было в Мадаре или моем брате — это как заученная беспомощность, которую я преобразил в немного другую степень защиты своей психики — или, может быть, дело было в Изуне, — он закуривает. — Я должен был держать всю семью в каком-то, — он показывает руками фигуру, — сплочении, да, и сглаживать острые углы конфликта, играть по чьим-то правилам — быть деликатным и спокойным, спокойней всех, — опять хмурится, только теперь губы вытягиваются в улыбке. — И у меня это получалось. Получалось и с отцом тогда не свихнуться попросту, получалось и в нашем доме тогда, и на работе получалось. И в какой-то момент эта модель понимания и сдерживания себя она обрела константу. Я будто каждый раз напоминал себе, что еще немного, и станет лучше. Не срывайся, играй по правилам — всегда же срабатывало. То же самое я делал на работе, повторил с Данзо. Даже когда все рушилось и меня начало колбасить, моя вторая часть стала выходить наружу, я ее загасил. Знаешь, почему загасил? Я понял, что того себя искренне боюсь. Каждый раз, когда я впадал в то состояние, оно пугало меня.       — Что именно тебя пугало?       — Безразличие ко всему. Я какой-то совершенный ноль. Нет эмоций в основном, реакций или мыслей. Меня веселит все, и единственное, что я хочу искреннее, — уничтожать все, убивать, разрушать и давить. Вернуть всю скопленную внутри боль обратно вдвойне.       — Но знаешь, что еще во мне стало проявляться отчетливо? — голос Тобирамы из воспоминаний разговора эхом звучит в его голове сейчас. — Я… АХАХАХА       — Ха… — Тобирама выдыхает через улыбку, поднимает медленно свою голову в сторону Шимуры, губы дрогнули в усмешке, он выдыхает, качает головой, после произносит низким, хриплым голосом, — смешно-то как. Вот умора. Ты на самом деле думаешь, что я тупой.       — Я не могу сдержать чистого, научного интереса ко всему теперь. Немного странного, немного такого… которого у меня раньше не было отродясь, — Тобирама нервно улыбается и, смотря на потолок, подносит открытую ладонь к потолку, рассматривает свои пальцы.       — Какого интереса? — Орочимару а приблизился ближе, пытаясь внимательней рассмотреть черты лица говорящего и эмоции в настоящий момент времени.       — Научного ко всему, я не заметил, как все чаще и чаще стал воспринимать все вокруг себя как объект для изучения. И себя в том числе — это удивительно. Чистый интерес. К примеру, если я вижу открытую рану, допустим, открытый перелом в больнице у человека, у меня не вызывает это сочувствие как раньше и желание ему поскорее помочь, у меня возникает желание потрогать кость, прощупать, растянуть кожу пальцами и проникнуть внутрь для более четкого рассмотрения порванных тканей, но и это еще не все, — Сенджу закуривает сигарету, медленно затягивается, выдыхает. — После я хочу вырвать ее и подержать в своих руках для более точного изучения, — дым клубится у его лица. — Так происходит не только с пациентами. Я недавно заметил, что смотрел на мозг лежавшего передо мной человека дольше положенного только потому, что замер и рассматривал сосуды с интересом — я будто стал видеть все немного по-другому, как-то по-новому, — Орочимару спокойно слушает, — то же касается и меня. Мне стало интересно будто наблюдать за собой со стороны… Сначала, — он закуривает сразу же вторую сигарету, — я боялся своих приступов или припадков и, слушая своего мужа, пытался вылечиться от них, вроде немного моя нервная система успокоилась на время. А потом снова взбунтовалась, и я устал себя убеждать, что проблем у меня нет. Устал дергаться от кошмаров, я стал наслаждаться ими ради понимания и изучения, насколько глубоко все это зайдет. Понимаешь? Мне в один момент стало все равно — я-то и боли толком больше не чувствую, я принял ее как должное и начал просто ею наслаждаться.       — Это твой защитный механизм, нормальная реакция на стресс и…       — Да нет же! — Тобирама вскрикнул. — Ты не понимаешь, о чем я сейчас говорю! Мне в прямом смысле этого слова все равно стало — меня стало забавлять все это и веселить. Мне стало интересно, есть ли во мне вообще какая-то грань. Мне кажется, что уже нет — и когда я перешагнул эту черту страха в себе и жалости к себе, я стал относиться не только безразлично к своему состоянию, — Сенджу припоминает что-то, — допустим, я взял скальпель в своем отделении и сделал порез на своем бедре для понимания, насколько сильно надо нажать, чтобы моя артерия наконец открылась.       — Тобирама, — устало выдыхает Орочимару, — у тебя на лицо хроническое истощение нервной системы и депрессия, которую ты маскируешь под самоповреждение и утрату эмпатии ко всему живому. Это твоя защитная реакция и это нормально, — Тобирама хмуро смотрит на него. — Люди, пережившие насилие и травмы психологического характера, часто ходят между этой самой пропастью истощения и алекситимией, про которую ты сейчас пытаешься мне рассказать. Ты слишком много взял на себя, и твоя гиперответственность привела к замкнутому кругу вины и самоунижения из-за неспособности переварить попросту все случившееся. Ты подсознательно хочешь попросту умереть от всего случившегося — не оставить от себя больше ничего, ведь когда от человека ничего не остается, он не может больше испытывать боль — только умиротворение — это называется Танатос. Хранение эмоций и межличностных отношений как первый этап подготовки, изоляция от социума уже второй. Скажи, я не прав? Тобирама дернулся, побледнел, и его губы, выровненные в одну линию, наконец приняли образ натянутой улыбки:       — Хах! Старик… — он резко перестает улыбаться, смотря в глаза Орочимару, и видит в них грусть.       — Я понимаю, и ты должен тоже понять, что ты не один. И тащить на себе все сам не должен. Вот скажи мне, ты полчаса описывал свое безразличие к людям, можешь ли ты сказать тоже самое о Мадаре? Тобирама мрачнеет и медленно качает головой.       — Нет! Он самое дорогое, что у меня есть, как и мой ребенок. После идешь уже ты.       — Ты сам сейчас подтвердил мои слова — будь у тебя полная алекситимия или безразличие, тебе было бы все равно и на нас троих. То, что с тобой происходит, это обыкновенная защита психики и режим сбережения ресурсов. Что и происходит с тобой по отношению к твоей работе и к остальным. И я, и другие специалисты говорили, что процесс восстановления будет долгим. Ты же привык получать все и сразу.       — Это происходит слишком, блядь, долго! — Сенджу краснеет от злости и сжимает кулаки. — Понимаешь, у меня нет столько времени отдыхать и жалеть себя!       — Тебя никто не просит себя жалеть! — переходит на крик в ответ Орочимару. — Тебя просят просто не насиловать свой организм и не требовать невозможного от своей нервной системы! Да еб твою мать, ты был в полном дерьме двадцать лет с копейками и хочешь, чтобы все последствия этого дерьма прошли за полгода? Ты в своем уме, Тобирама?       — Раньше проходили! — сквозь зубы шипит Тобирама и хочет уже встать, чтобы уйти. На что Орочимару резко хватает его за руку и усаживает обратно. — Так в чем сейчас проблема? В чем, мать его, ебанная проблема? Всегда же работало все как часы.       — Раньше ты не вытаскивал человека с того света и не сидел с живым трупом год. Ты ни с кем не общался, ты был на эмоциональных качелях после еще год, обучая его заново жить и ходить, тебя не насиловали в подвале, не пытались убить твоего близкого человека и не пичкали наркотой, из-за чего психика сломалась окончательно! Потом этот самый человек не заебывал тебя из дурдома, ты, блядь, понимаешь это! Не сравнивай то, что было раньше, и то, что случилось за последние пару лет! Ты понимаешь, что вообще несешь? — Орочимару пытается успокоиться с резким выдохом. — Прости, я не должен был кричать, но ты не хочешь понять степень пиздеца и принять его, дать себе просто немного отдыха! С кем ты борешься, Тобирама? С кем? Сенджу запинается, краснеет от сказанных ему слов и резко отворачивается. Он сидит так молча и смотрит в окно с хмурым лицом, теребя пальцами свою кофту.       — Кому и что ты пытаешься доказать, Тобирама? Кому? Ты понимаешь, что ты и так всем уже все доказал — этого достаточно. Успокойся уже наконец, ты не господь Бог! У тебя есть ради кого жить, я не понимаю, за что ты себя так не любишь!       — Хватит! — Тобирама выдавливает из себя это с хрипом. — Пожалуйста.       — Нет, не хватит! Да, было дерьмо в жизни и много, но хватит думать, что ты должен всю жизнь контролировать и других. То, как поступают другие, остается на их совести и совести их терапевтов. Если ты будешь заниматься самобичеванием и не держать с больными на голову ублюдками в твоей жизни личные, — Орочимару опять перешел на крик, — сука, границы! Мне и Мадаре придется хоронить уже тебя, ты понимаешь это? Ты думаешь, мы этого хотим, так, Тобирама? Или твоя дочь будет тебе за это благодарна, за то, что ты себя доводишь до ручки, не давая себе отдохнуть как человек и послать всех нахуй? Да соберись ты, мать твою, уже!       — Я не… Я — да?       — Нет, ты продолжаешь это делать из раза в раз! — Орочимару резко подходит к книжной секции и, вынимая оттуда пособие по психоаналитическим границам, грубо бросает книгу на колени Тобираме. — Прочитай и пойми, к чему это приведет — отличная книга! К могиле, если ты не перестанешь вестись на все это дерьмо и наконец не будешь думать только о себе! Ты для этого Мадару с того света вытаскивал и возвращал к себе? Чтобы, блядь, успокоиться и сдохнуть с чувством выполненного закрытого, блядь, гештальта? Галочку поставить и оставить его одного жить, не зная как? Так же проще да? Лучший и самый легкий вариант себя в могилу свести! Ты как ребенок, ведешь себя как полный эгоист. Ты этого хочешь?       — Нет, — Тобирама виновато опускает взгляд на книгу и, сжимая ее в ладонях, сглатывает. — Я не этого хотел. Я просто… Я устал, понимаешь? Меня словно сломало, и я не знаю, как это исправить. Малыш, тебя сломало чертовски давно. Ты еще не устал все время констатировать данный факт как новое открытие?       — Это исправляется долго и совершенно естественный процесс, — мужчина наконец усаживается рядом с ним и выдыхает всю накопленную злость. — Прости, что накричал.       — Не извиняйся. Я понимаю все, — Тобирама не смотрит на своего учителя и почти отца, отчего-то становится трудно поднять свои глаза и посмотреть сейчас в направленный на него взгляд. Стало… Стыдно?       — Я не знал, как еще достучаться до тебя, — он накрывает ладонь Тобирамы своей, смотря в его глаза. — Пойми, у меня кроме тебя и Мицуки никого ближе нет. Я не оставлю тебя и всегда буду с тобой рядом, пока не сыграю в ящик! И пока смогу быть в трезвом рассудке.       — Я знаю, — неуверенно встречается с внимательным взглядом светло-карего окраса глаз своего собеседника и кивает, — прости меня за это. За все это. Прости, пожалуйста, я знаю, что упертый, знаю, что порой веду себя как ребенок, и мне это уже по возрасту неподобающе, но ничего не могу с собой поделать, как бы ни хотел. Я за всю жизнь привык ни у кого не требовать и не просить никакой помощи, привык решать все свои проблемы сам, да, порой у меня это не получалось сделать в более правильном и адекватном русле, но меня никто и не учил, я делал все сам и учился всему тоже сам. Когда я был открыт и честен, я много раз получал свинью в ответ, получил предательство и разочаровался в людях, тем самым перестав доверять кому-либо вообще. Я снова и снова убеждался в том, что это того не стоит, и в итоге поставил на всем этом крест. На себе крест поставил тоже. Наверное, неосознанно, а может и вполне осмысленно. Я разучился доверять, разучился не быть параноиком и разучился жалеть себя. Разучился в какой-то степени прислушиваться к своим ощущениям и мыслям, они хоть и пробивали меня, из-за чего я, слава богу, окончательно не пустил свою жизнь под откос, но так же ярко, как и появлялись, так же быстро исчезали. Я научился только добивать и копить все внутри себя, медленно разрушая от страха потерять свою привычную жизнь и модель поведения. Потому что из-за сложившихся установок не понимаю — каково это жить наконец-то по-другому. Хоть и очень хочу этому научиться. Больше всего в этой жизни я боюсь потерять его. Мне кажется, будто мы настолько слились и стали одним целым, что если я потеряю Мадару, то потеряю и самого себя. Поэтому я столько лет намеренно отталкивал его, боясь именно этого окончательного слияния, которое, собственно, и произошло. Ведь когда у тебя нет кого-то настолько значимого и любимого, кого ты так сильно боишься потерять, подпустив к себе, — по сути, ты не уязвим. Теперь я уязвим еще и из-за нашей дочери, из-за нашего продолжения и нашего будущего в ней. Тогда выбрал более легкий для себя вариант — чтобы не чувствовать боль, причиненную другими, проще причинять ее самому себе в таком размере, держа все воспоминания, все проколы и свои неудачи все время в голове, чтобы не терять бдительность и оставаться все время в тонусе. Да, это сводит с ума, но что если ты понимаешь, что так или иначе не сойдешь с ума, и продолжаешь себя добивать, лишь бы не… Успокоиться наконец и понять, что наконец все закончилось? Ведь по-другому жить я не умею. Всю жизнь я боролся то с семьей, то с окружением, то с Мадарой, и в итоге, когда все закончилось, я начал бороться уже с самим собой. Борьба стала привычкой. Борьба стала смыслом жизни, и я продолжал ее из года в год, так и жил… Хах. Я сам — свой злейший враг и прекрасно понимаю это с тех самых пор, как мое состояние полностью разделилось надвое. Одна моя часть наконец счастлива и хочет спокойной и размеренной жизни, хочет стабильности и радости, что и получает. Вторая же — искренне не понимает, за что ей все это, и до сих пор не верит в то, что наконец мы это получили. После всего остался огромный осадок. Ведь когда тонус пропадает, ты становишься слабым и уязвимым, прямо как в детстве, когда не можешь защитить себя совсем. Тогда меня спас Мадара и помог мне окончательно не провалиться в яму отчаянья и одиночества. А спустя несколько лет, когда мы уже были намного взрослее — Мадара меня в эту яму своим поведением и втянул. Я стал чертовски бояться вернуться в это состояние снова, а когда я чего-то боюсь, я — попросту делаю свой страх частью себя. Так мне становится спокойней. Так намного безопасней жить. Сделать все то, что ты ненавидишь или боишься, частью самого себя. Частью себя сделать все то, что может тебя рано или поздно уничтожить. Все это повлекло то, что я катастрофически боялся подпустить кого-то настолько близко, надеяться на кого-то, быть слабым и снова остаться одним, как, по сути, вышло и с Данзо. Ведь если бы я подпустил его ближе, чем Мадару, я бы остался с ним, я бы не ушел, слава богу. Есть еще один момент в моей личности… Мне тяжело принимать любую помощь в свою сторону, до сих пор тяжело принять тот факт, что обо мне может кто-то заботиться и делает это от чистого сердца. Мне тяжело принять сам факт, что я это заслужил. Когда я вижу о себе беспокойство или волнение, или, не дай боже, анализ меня из уст других — мне автоматически хочется оттолкнуть от себя этого человека, причинить боль и просто давить на самые его больные точки, лишь бы он отстал от меня и не лез мне в душу. Хотя при этом мне очень хотелось в самые тяжелые моменты своей жизни понимания и любви, которую я заслужил, как мне кажется. Я вырос таким человеком со внушением себе, что это только моя обязанность — оберегать и заботиться, что не достоин получать того же самого в ответ, будто я выше, лучше и должен в обязательном порядке держать эту рамку Оттого я и выбрал такую профессию — спасать жизни других взамен на свою. Только так я мог самоутвердиться и почувствовать, что в моей жизни есть какой-то смысл и я на что-то годен, отворачиваясь от слов отца тогда, что я слабый кусок говна и вырасту никем, что ничего из себя не представляю. Ведь как это увеличивает свою значимость, когда ты понимаешь, что от твоих рук зависит жизнь другого человека — абсолютная власть, как бы сейчас дерьмово это ни звучало, контроль, и я знаю, что все сделаю правильно и своими руками спасу кого-то еще… Кроме… Себя самого. Наверное, было дело в том, что когда-то я отчаялся в попытках спасти своих близких, разочаровался в своих возможностях, и моя рана собственной ущербности была настолько велика, что я просто решил для себя делать все возможное, лишь бы приносить счастье другим людям, делать все возможное, лишь бы дать им новую и счастливую жизнь. И у меня получалось, много лет получалось, а когда по какой-то причине этого не происходило, я долго себя корил и из раза в раз, вставал и понимал — значит, еще недостаточно, значит, нужно стать еще лучше. Значит, надо стать самым лучшим специалистом в своей сфере и положить свою жизнь именно на это. Я наметил свои собственные грани и четко к ним шел и иду, только так, по сути, оставался живым, часто пробиваясь в межличностных отношениях во благо своим знаниям и работе, лишь бы не погружаться в свою голову снова и снова. Моя голова — очень темное место, в котором собрался целый табор из обрывков воспоминаний, образов и лиц, от которых я до сих пор пытаюсь отчаянно бежать. Там целая, блядь, общага собралась, голоса и крики в которой то затихают, то становятся крайне громкими после очередной травмы — я отчаялся пытаться их заглушить. Я в этом убедился давно. Моя душа очень дырявое место, откуда часто льется вода изо всех дыр, хоть я и пытаюсь их заткнуть и залатать, порой получается, порой пробивает снова — так я и жил. По факту последние пару лет на совершенно выработанном автомате. Все реакции и действия были четко выученными и отработанными, что я и сам поверил в их эффективность. Мне так было проще жить.       — Тобирама… Он смаргивает и переводит свой виноватый взгляд в сторону Орочимару, старик касается его лица своими пальцами и, смотря в глаза с нежностью, добавляет:       — Я просто хочу, чтобы ты вбил наконец себе это в голову и осознал. Ты никогда не был один и не будешь, — Тобирама резко меняется в лице, он попал своими словами в самое ядро. — У тебя всегда будем я, твой муж и твоя дочь. Мы твоя семья, — Орочимару улыбается мягко и, заправляя его волосы за ухо с заботой, продолжает, — ты, может, не помнишь уже этого, но я всегда был рядом с тобой столько, сколько мне это позволяли. Ты рос на моих глазах, я видел тебя с пеленок, когда твоя мать приносила тебя собой ко мне домой, и ты уже тогда смотрел на меня с улыбкой. Тянул ко мне свои маленькие ручки и хватался за волосы так порывисто и крепко, — Орочимару хохотнул от воспоминаний, — что я думал, ты их у меня вырвешь. Ты был падок на физический и тактильный контакт. Я обещал твоей матери всегда беречь тебя и помогать тебе, что бы ни случилось, и я никогда не откажусь от своих слов.       — Но… — Сенджу с выдохом пытается отстраниться, но его перебивает спокойный голос.       — Ты одно из самых лучших событий в моей жизни, помни об этом, — мужчина смущенно улыбается, — ты, Мицуки, Джирая и твоя теперь семья — часть меня. Так было, есть и будет, пока я не умру. И даже когда умру, — он выдыхает, сжимая своими пальцами его плечо, — я всегда буду присматривать за тобой. А пока не умер, каждый раз, когда ты будешь не выдерживать и пытаться по привычке себя закопать в самое дно, я буду вытаскивать тебя столько, сколько потребуется. Потому что… Мадара не должен справляться со всем этим один — он не железный, ему нужен помощник. Мы многое прошли вместе, и пойми ты уже наконец, что ты не должен только вытаскивать всех, постоянно игнорируя помощь окружающих. Признать, что ты не справляешься сам и тебе нужна помощь — самый трудный и ответственный шаг для человека. Плечи Сенджу содрогнулись, и он молча уткнулся своим лицом в близкого человека напротив, прямо в грудную клетку лбом, Орочимару медленно проводит по его спине руками и, целуя его макушку, добавляет тихо:       — Вы оба превзойдете меня, а ты превзошел уже давно. Просто не принимаешь этого, потому что, вероятнее всего, боишься, признав это, понять, что остался совершенно один, — старик тихо смеется, — но не берись меня убирать со счетов, я все-таки психотерапевт, и опыта жизни у меня больше, хотя бы от того, что лет-то мне сколько. Я уже древний старик. Но, — прижимает, еще сильнее утыкаясь лбом в плечо отпрыска, — такой на самом деле счастливый. Самый главный дар в жизни человека — несмотря на все трудности и падения, умереть счастливым человеком с улыбкой на лице и понять напоследок, что в этой жизни ты все сделал правильно, насколько мог. Умереть в окружении близких и любимых людей — тогда ты точно все сделал правильно, Тобирама. Но чтобы любить кого-то и отдавать любимым себя, нужно научиться принимать и любить себя, ценить себя и не отталкивать все свои стороны и грани, и только тогда ты поймешь, что… Ценнее связей и любви в этой жизни ничего попросту нет, все остальное временно.       — Я… нет, — Шимура медленно качает головой, пытаясь понять суть заданного настолько прямо вопроса в совершенно неподходящей по смысловому содержимому ситуации. — Я так не думаю, я не считаю тебя тупым, — он поджимает губы, и Тобирама резко успокаивается. Его искренний смех утих, он выдыхает и, наконец собравшись после приступа смеха, подходит ближе, шумно вдыхает с кивком головы, так же шумно выдыхает и спрашивает, положив свою легкую руку на плечо Шимуры:       — Тогда ответь мне на вопрос, — голос спокоен, от смеха и веселья не осталось и следа ни в мимике, ни в голосе, — почему, если ты так не думаешь, — он приближается, Данзо становится некомфортно от такого близкого контакта, исходя из собственных чувств и соображений, — ты намеренно манипулируешь мной, давя на самые больные точки? Если не хочешь научить меня, будь я глупым, но это не так. Зачем ты это делаешь? Скажи честно. Я действительно заслужил такого обращения к себе после всего, что между нами было? Ступор. Данзо заикнулся, пытался что-то сказать, но не смог выдавить из себя ничего, Тобирама, смотря на него с какой-то спокойной грустью, продолжал…       — Манипулируешь моим чувством вины, давя на больную тему гиперответственности и моей мамы, — губы Тобирамы вытягиваются в ровную линию, — зная, что я долго себя закапывал этим? Давишь на мои травмы от потери пациентов на моем столе от моей руки, давишь на ответственность перед состоянием Изуны когда-то, ведь я его не спас, и ты прекрасно знал об этом, бьешь по всему сразу, но это полбеды, — Тобирама становится грустнее. — Ты сейчас намеренно, зная, как я себя ощущал много лет назад и какую вину чувствовал перед тобой, стараясь разорваться надвое между тобой и Мадарой, любя вас безумно обоих и потеряв в этом себя, бьешь меня словами по лицу… бьешь моей больной темой — тобой снова и снова, после всего, что ты сделал сам и мы сделали друг с другом? — он выдыхает, Данзо побледнел весь. — Ты знаешь, как долго я старался создать гребанное лекарство, чтобы не потерять никого снова, сколько мучился и корил себя, я наконец обрел покой и счастье, а ты бьешь меня с размаху под дых снова. Так вот ответь мне, пожалуйста, зачем? Ты настолько меня ненавидишь после всего, что искренне хочешь добить?       — Нет, я… — Данзо пытается всмотреться в эти полные тоски глаза напротив, но медленно понимает критичность всей ситуации — одно неверное слово, и все рухнет окончательно, — я не хочу этого.       — Я очень сильно любил мать, любил брата когда-то, я любил Изуну, люблю Мадару и свою дочь. Люблю Орочимару как отца, — Тобирама смотрит куда-то сквозь него, — я очень любил тебя и, что греха таить, люблю тебя скорее всего до сих пор так же. Но я не могу больше разрывать себя на части и забыв о своем счастье давать любовь всем, кроме себя самого. Я схавал все, переступил через себя многократно, я даже смог взять себя в руки и стоять перед тобой, не дергаться от твоего вида и принял обратно. Я даже это сделал из-за уважения к тебе, твоим чувствам и всему что было. И поэтому я просто хочу попросить тебя об одном, — его рука опустилась медленно вниз, он закурил рефлекторно.       — Хотя бы попробуй уважать мои, если ты меня любишь, оставь меня, пожалуйста, в покое. Я не бог и не спаситель, я бы хотел им быть. Но я не могу спасти всех, когда себя не могу спасти уже давно, — дым медленно с выдохом выходит наружу, — мне искренне жаль тебя, мне жаль многих, и я бы хотел помочь тебе, но я просто готов признаться себе уже наконец, что… Спасти всех и помочь каждому я попросту не в состоянии. Потому что чем дальше пытаюсь, тем ближе подхожу к тому, что помочь мне уже не сможет никто. Я понятно тебе объясняю? — взгляд такой же тоскливый, лицо спокойное, и голос тоже.       — Понятно, — Данзо опускает взгляд вниз и сглатывает. — Я просто…       — Любишь меня. Я знаю, я люблю тебя тоже, — Тобирама слабо улыбается, — но не так, как бы тебе этого хотелось. Я желаю тебе искренне всего хорошего и не держу на тебя никакой злости, я бы очень хотел дать тебе, что нужно — и пробовал — я не могу. Это буду уже не я, Данзо, пойми это, — Сенджу растирает рукой свои волосы на макушке. Данзо молчит. Внутри сильно бьется сердце, и какое-то странное чувство нахлынуло. Хочется…       — Иди сюда, — внезапно говорит тихо Тобирама и протягивает ему свою руку, отчего Данзо с непониманием смотрит на легкую улыбку на его лице, — ну, смелее. Я не кусаюсь же. Шимуре в этот момент искренне захотелось разрыдаться. От всей ситуации и боли, комом вставшей в горле. Это все так…       — Прости, — он смаргивает от нахлынувших эмоций, — Тобирама, пожалуйста, я никогда не хотел, чтобы, — он обхватывает пальцами его и сжимает их в ладонях.       — Я хочу, чтобы ты вернулся — не то, что ты из себя сделал, а то, каким я тебя любил и каким помню. И я постараюсь помочь в этом, с тем человеком я буду рядом работать и поддерживать. Я постараюсь по крайне мере, но пока что, смотря на тебя, я совершенно перестал тебя узнавать. Мне тебя не хватает, и мне искренне жаль видеть нас такими.       — Мне тоже жаль, — Данзо утыкается в его грудь своим лицом и всхлипывает. — Просто все это слишком… Больно и тяжело. Они стоят молча посреди улице. Тобирама смотрит в одну точку и, прижимая без дрожи Данзо ближе, кивает своим мыслям. Данзо сжимает зубы и обнимает его крепче. Не могу я отпустить тебя никак, даже если бы очень захотел. Я просто не могу никак, наверное, только когда умру смогу.       — Ладно, — Тобирама легонько отталкивает мужчину от себя в сторону, — мне пора возвращаться к семье домой.       — Я понимаю, — тихо слышит от Данзо в ответ, — иди. Тебя ждут. Всегда тебя там ждали, и ты всегда возвращался, только не ко мне. Хотя тебя я ждал намного дольше, чем кто-либо. Почему так несправедливо? Тобирама грустно улыбается и развернувшись удаляется в сторону своей машины, оставляя одного Данзо, смотрящего ему вслед. Он простоял так еще минут десять и наконец молча вернулся домой, пребывая в своих мыслях. Пытался устаканить все в своей голове, пытался договориться с собой, прокручивал этот разговор в голове снова и снова, и чем больше думал, тем хуже ему внутри становилось. На связь ни с кем не выходил, уехал за город на пару дней, чтобы собрать мысли в кучу, и пробыв в одиночестве еще пару дней с горечью осознал, что… Договориться не получилось. Убедить себя играть по новым правилам — вполне. Невозможно пережить чувство собственной боли и ненависти к другому человеку порой совершенно никак — особенно если этот другой человек разрушил и продолжал разрушать его жизнь попросту своим существованием на земле.       — Мне надо просто… — он закусывает сигарету и смотря в телефон рассматривает почту, и вскоре просто цифры, — просто успокоиться, и все пройдет, — он отпивает из бутылки пиво, перед глазами встала та самая грустная улыбка Тобирамы и его выражение лица, — надо просто… — с силой сжимает свои отросшие волосы пальцами и завывает от внутреннего разрыва эмоциями. Что надо мне на самом деле?       — Ты так отчаянно хочешь вернуть прошлое? — наконец раздается его же голос рядом с ним. Он, младше на лет пять, сидит рядом и держа камень на берегу озера в руках спокойно бросает его с размаха в воду. Вода кольцами начинает расходиться на том самом месте. Данзо спокойно смотрит на эту картину. — Ты пытаешься вернуть прошлое, прошлого себя или же… — он поворачивается в сторону себя настоящего, — или же прошлого Тобираму? Он сглатывает и отпивает залпом еще пару глотков под пристальным взглядом одной из своих частей. Отмахивается от них раздраженно и направляется в сторону своего любимого места дома — гостиную. Фантомы следуют за ним. Как тень и его дополнение — его настоящая природа, от которой, увы, никуда не деться.       — Не знаешь? — голос сзади звучит бесцветно. — Может, ты знаешь тогда — зачем? — фантом повторяет свой вопрос с иронией. Назойливо громко.       — Я… — Данзо, смотря в одну точку перед собой, сидит, опершись спиной о стену, пока его руки безучастно лежат на полу, будто мертвые. Он забыл выключить свет в коридоре, и теперь он из гостиной режет ему глаза своей яркостью. А еще, похоже, окна на кухне открыты, отчего в доме становится по-настоящему холодно.       — Не знаешь, — он второй рядом с ними сухо констатирует факт, стоит, облокотившись корпусом об ограждение у берега озера на мостике. — А ты знаешь? — все слилось перед глазами, и очертания гостиной давно растворились в возникших перед глазами воспоминаниях — каждый из фантомов обитал в его голове в своей конкретной среде. Всегда, по сути, в одном и том же месте. Первое его отражение пожимает спокойно плечами, его лицо спокойное на этот момент. На первых двоих он даже не смотрит, ему нет до них никакого дела. На данный момент одна из его частей, перенимая его эмоциональное состояние внутреннего конфликта, чувствует себя крайне спокойно — эмоции этой части не затронуты и интересы тоже. Пока что       — Если ты не знаешь и не можешь ответить сам себе на свой вопрос, то как могу на него ответить я? — фантом садится рядом с ним, смотря так же в одну ту самую точку, повторяя позу носителя, и закуривает сигарету, вытащенную из пачки в кармане. Дым постепенно разносится по комнате.       — Чего ты хочешь, Данзо? — мягко спрашивает ребенок, стоящий на своем мостике, ловя руками пылинки, разлетающиеся по пространству перед ним.       — На самом деле… — фантом в возрасте от 18 лет до 21 года обреченно качает головой, заранее зная ответ на свой вопрос.       — Чего ты хочешь, Данзо? — повторяет заданный вопрос фантом возраста двадцати пяти лет, стоя со скальпелем в руках напротив сидящих у стены, рассматривая его в своих руках с особой любовью к предмету.       — На самом деле… — фантом Данзо год назад со смехом пытается выдавить из себя что-то более внятное, но ему настолько смешно, что не может продолжить.       — К чему ты стремишься, Данзо? — спрашивает спокойно фантом Данзо из той самой палаты Мадары, в которой последний лежит, будучи в коме, перед ним так безмятежно, от чего у Данзо зубы сводит — ему так спокойно после всего, а ему все еще нет. Он тянет свои руки к его шее, чтобы сжать ее и придушить Мадару без доли сомнения к чертовой матери и наконец закончить всю эту историю сейчас. А после отдергивает свои руки и с выдохом отворачивается — слишком слаб, чтобы задушить беззащитного человека. А надо было уже тогда, пока Тобирама не видит и ничего не сможет сделать.       — А от чего бежишь? — Данзо смотрит на Мадару в инвалидном кресле, сидящего прямо перед ним в тот день. Мадара рассматривает задающего свои вопросы надменного кретина, поворачивается к нему, наклоняя голову набок, цокает языком.       — Чего ты так боишься? Неужели его?       — Нет… я, — Данзо меняется местами с Мадарой в кресле и пытается оправдаться перед самим же собой, но видит в глазах напротив лишь разочарование.       — Чего хочешь достичь по итогу? — Данзо, обнимающий и целующий Тобираму в период их счастливой совместной жизни, прижимает его спящего к себе ближе и улыбается ему прямо в горячее плечо. Он счастлив и спрашивает Данзо тихо, с придыханием от нахлынувшего чувства любви и благодарности за этот момент. Тобирама обнимает его в ответ и, прижимая к себе, стонет во сне тихо.       — Ты счастлив без него или же с ним? Ответь честно! — Данзо улыбается Тобираме, сидя в их кабинете, и слышит смех в свою сторону от любимого человека, только что они говорили о чем-то своем, было так спокойно и хорошо, после чего будто снова все потухло, и Данзо мог наблюдать, стоя в стороне, за этой картиной в одиночестве. — Счастье, Данзо, оно в тебе самом, в нем, или в вас обоих? Или же его нет? Оно будет? Оно прошло? Или его не было никогда? Перед глазами возникают образы их счастливой иллюзорной семьи, в которой Данзо держит за руку Тобираму с обручальным кольцом, таким же как у него самого, они оба, толкая весом своего тела коляску, смотрят на ребенка, лежащего в ней — мальчика, пока девочка, их дочь, идет рядом с ними, держа Тобираму за руку. Она так похожа на него, Тобирама говорил, что она в мать пошла, а сын же — копия самого Данзо. Они назвали в его честь. Где-то на периферии сознания звуки океана побережья Америки, по которому они идут, солнце сегодня светит ярко, достаточно жарко, бакланы, как обычно, кричат. Им скоро пора возвращаться домой. В их домик у леса, в котором они живут.       — Ответь нам, Данзо, к чему ты хочешь прийти по итогу? Только честно ответь. Ты же знаешь ответ на свой же вопрос! Они с Тобирамой стоят в его воображении на конференции ученых и наконец презентуют то самое лекарство и способ лечения рака, над которым столько лет работали. У них получилось наконец создать лекарство и провести первую успешную операцию по генетической трансформации костной ткани с помощью пересадки ДНК в область опухоли больного. Получилось спустя столько лет наконец-то. Тобирама перестанет испытывать вину и сможет успокоиться по поводу своей неполноценности как врача в области медицины — они оба сделали это. Они смогут помочь множеству людям вдвоем со своей командой. Их дети, когда вырастут, будут так горды своими родителями. Слишком шумно в голове снова, из-за чего при иллюзорных фантомах перед собой начинает медленно подташнивать — Данзо курит сигарету одну за другой. Что-то пишет на бумаге, пытаясь концентрироваться на одной мысли, но их на данный момент огромное множество.       — Данзо, ты же понимаешь, что… — со стоном возбуждения выгибается его силуэт под горячим телом Тобирамы, пока тот совершает нежные толчки в нем, целуя в его подбородок, осторожно прикусывая кожу на том участке, чтобы не воспроизвести лишнее.       — Он не понимает! — громко отвечает голос у стены, фантом кладет свою кисть руки на плечо Данзо и вымученно улыбается. — Ничего страшного, никто до конца ничего в этой жизни не понимает, это же нормально?       — Понимаешь, что от себя не… — Данзо присматривается к мишеням напротив него — к портретам и нажимая на курок стреляет снова и снова, он тренировался месяцами, чтобы наконец попадать в цель и не промазывать. Их у него три, и он наконец попадает в каждое.       — Не убежишь… — фантом стоит напротив своих же родителей, кивает им на поздравления его и Сарутоби по случаю их союза и восстановления Данзо на должность снова. Только вот радости никакой от этих речей — он обожает своих родителей, это правда, он очень любит их, и поэтому ничего им, конечно же, не скажет. Главное, чтобы счастливы были они и не волновались на старости лет — они достаточно сделали для него и так. Дали все, что могли.       — Он точно не понимает, к чему этот разговор! Посмотри на него, кем он стал! — причитает его фантом, сидящий в психиатрической клинике, переставляющий фигурки шахмат на клетках доски. Снова не получается выиграть партию, как бы ни пытался — хоть и играет с самим собой.       — От себя не… от себя, наоборот… — Данзо из раза в раз проводит смычком по скрипке, пытаясь услышать именно то самое звучание, которое нужно ему самому, пытается снова и снова, понимает — недостаточно. Столько лет он с четырехлетнего возраста потратил благодаря родителям на этот ебаный музыкальный инструмент, чтобы по итогу так и не научиться играть настолько хорошо, чтобы самому быть собой довольным. Смычок снова повело в сторону, и скрипка издала неприятный слуху скрежет, рука значительно устала, как и шея — затекла. Надо было ему вообще это на самом деле? Играть? Он берет скрипку снова в руки с раздраженным выдохом и прикрывая глаза начинает новую партию своей игры. Замолкают голоса в голове, и Данзо наконец встает, ложится в свою кровать, смотрит в потолок спальни, рассматривая темноту перед собой, начинает различать очертания ее — глаза привыкают к бесцветным тонам — и, задерживая дыхание, наконец концентрируется на мыслях, которые внезапно остановились на одной, отчего сердце забилось сильнее. Он произносит их достаточно громко со спокойной улыбкой умиротворения, выкуривая очередную сигарету, сидя в темной комнате совершенно один.       — От себя убегать не надо. К себе, наоборот… — Данзо с усмешкой, открывая свои глаза, рассматривает вытянутую перед собой ладонь, которую сжимает в воздухе до боли, — надо бежать.       — Правильный ответ — наши поздравления. У тебя получилось ответить честно. Так что… Начнем уже… наконец?

***

      — Изуна??? Мягкий, детский голос звучит немного заглушено, отчего Изуна не сразу понимает, снится ему это или же его кто-то зовет на самом деле. Он во сне дергается будто по инерции, чтобы дотянуться до говорящего и обнять, но тело, до сих пор находящееся в состоянии расслабления от медленного пробуждения, толком еще не слушается, из-за чего поднятая кисть руки в сторону голоса медленно опускается опять на покрывало, и он начинает снова погружаться в дремоту. Сон так манит, и хочется оставаться в нем снова.       — Изуна, вставай! — голос повторяется снова где-то неподалеку, и Изуна, все еще лежа с закрытыми глазами, медленно качает в отрицательном жесте головой, накрывает одеялом свою голову и закутывается в него более тщательно — так хорошо. Ему снилось что-то хорошее и такое приятное, отчего на душе с самого утра царил покой и естественная расслабленность тела.       — Саске, он не хочет вставать, — грустно звучит тот же самый голос повторно, и Изуна ощущает, как его прижал вес другого тела к кровати, и наконец с криком звучит.       — Папаааа! — маленький Саске всегда делал ударение на последнюю гласную, растягивал ее подолгу. Повторяет своим мелодичным голоском снова, забираясь под одеяло Изуны, начинает тянуть его ручками на себя. — Папочка, ну, просыпайсяяяя. Папаааа! — в голосе медленно проявляется плаксивость, и Изуна наконец открывает свои глаза, всматриваясь в такие же темные другие напротив себя. И не может сдержать своей мягкой улыбки. Саске снова сидит на нем, смотрит с укором, пока его брат тактично стоит рядом с кроватью, смотря уже в сторону выхода из спальни их родителя. Саске всегда его будил, если Изуна не просыпался первым, и с недавних пор начал называть его наконец… Папой.       — Сынуля, — Изуна зевает и тянет свою ладонь к непослушным волосам ребенка, проводит по ним пальцами и наконец, прыская от смеха, видя недовольное лицо сына, резко подхватывает его на руки и укладывает с собой рядом, обнимает, целуя его в щечки, и с зевотой отвечает. — Встаю, Саске, встаю. Соскучился уже? Ребенок будто резко активировался и с улыбкой до ушей отвечает:       — Папааа, ты спишь сегодня до обеда! Мы с Итачи начали уже волноваться, вдруг ты заболел. Оби уже нас покормил, и Кака ушел на работу!       — Я не заболел, — Изуна подзывает Итачи к себе ладонью, тот со смущением, резко проступившим на щеках, тоже взбирается в кровать, и наконец оба ребенка лежат по обе стороны рядом с ним. Изуна прижимает обоих своими руками к своей груди, отвечает медленно, все еще периодически зевая, — я просто вчера до поздно работал и очень устал, — Учиха старший улыбается Итачи и целует того в макушку.       — А мы думали, ты заболел, Изуна, — Итачи называл Изуну по имени, видимо, так было старшему сыну Фугаку и Микото более легко установить связи между тремя мужчинами, называя каждого как-то по-своему. Ближе всего старший ребенок был к Какаши, считал его заменой отца, к Обито относился больше как к маме, а к Изуне скорее как к дяде, в отличие от Саске. Саске выбрал себе именно Изуну. Считал его заменой обоих родителей сразу, от чего произошло такое разделение — непонятно, но Изуна был только счастлив, что из обоих сыновей покойных Фугаку и Микото именно Саске выбрал его. Они даже похоже были как две капли воды. Удивительная вещь — генетика. Никогда не угадаешь, на кого из большого рода именно твой ребенок будет похож.       — Ну… рассказывайте, чем вас Обито кормил уже, — Изуна прислушивается к звукам с первого этажа дома, откуда слышится голос диктора новостей из телевизора, который заглушает все остальные. Скорее всего Обито сейчас сидит за своим компьютером и работает, параллельно прислушиваясь к внешнему фону новостей.       — Тосты сделал нам с яичком и сыром, — Саске довольно произносит, — помидорку мне положил, много!       — И бекон пожарил! — Итачи поддакивает.       — Сколько можно ему объяснять, что бекон — слишком жирная и тяжелая пища для детей, — Изуна с укором качает головой. — Получит по жопе он.       — Но это вкусно! — Итачи вскрикивает. — Он соленый!       — А еще жирный, отчего у тебя потом на личике будут прыщи! — Изуна смеется и наконец находит в себе силы подняться с кровати, направляется в сторону ванной, чтобы привести себя в порядок, пока дети хвостиком плетутся за ним.       — А что такое прыщи? — Итачи хмурится, пытаясь понять, о чем говорит Изуна, Саске тянет брата на себя и начинает щекотать исподтишка.       — Очень страшный монстр! — со смехом отвечает Изуна из ванной, умываясь, и наконец берет в руки бритву, чтобы удалить появившуюся щетину на лице. Саске не любил, когда эти штуки, как он говорил, кололись каждый раз, как Изуна наклонялся к нему, чтобы поцеловать.       — Монстр? — Итачи удивленно хлопает глазами. — А…       — Изуна, ну что ты детям голову морочишь? — Обито закатывает глаза, стоя в прихожей второго этажа, держа в руках кружку кофе, и осматривает силуэт Изуны со спины. — Ну ты, конечно, и спал как убитый, уже почти полдень! Ты до скольки вчера сидел?       — До шести утра, — Изуна внимательно всматривается в зеркало, проводя лезвием по подбородку. — Изучал активы компаньонов и форматировал модель, мне прислал Китай свои материалы, я заебался пытаться понять, что они хотели мне этим показать, там пока я в иероглифах разобрался, которые те забыли перевести на английский, уже и утро настало, — он с выдохом омывает водой лицо и наконец наносит бальзам после бритья на кожу лица. — Ну все, вроде, выгляжу по-человечески! На лице Обито появляется подобие улыбки, которую он сразу прячет в кружке, снова отпивая кофе, отодвигается в сторону, пропуская детей и Изуну к лестнице, и проводит их взглядом. Итачи всматривается удивленно в Обито и подмечает — в принципе Итачи был очень внимательным ребенком, тут спорить было бессмысленно.       — Почему ты смеешься, Оби? — Итачи озадаченно наклоняет голову, повиснув на перилах лестницы, и надувает свои губки задумчиво.       — Я не смеюсь, — Обито улыбается шире и качает голову, — просто улыбаюсь.       — Тебя что-то порадовало? — Итачи в ответ непроизвольно улыбается в ответ.       — Да, — Обито подмигивает ему и, протягивая мальчику свою руку, ухватывает его ладошку и спускается прямиком на первый этаж. Меня искренне радует видеть Изуну таким, каким он стал, по сравнению с тем, что с ним было и через что мы вместе втроем прошли за столько лет. Он повзрослел, изменился характером, стал таким ответственным и спокойным. Стал простым. Будто ожил с появлением детей в доме и наконец полностью погрузился в работу и быт. Он стал так часто улыбаться искренне и смеяться, стал честным в своих словах и действиях. Стал наконец-то настоящим членом семьи, а не только пытается им казаться. Обито из раза в раз смотря в глаза Изуны или наблюдая за ним, ощущал с ним ту самую связь, как когда-то раньше, которая была утеряна. Изуна будто наконец очнулся после долгого сна и наконец вернулся домой, в котором так сильно по нему все скучали. Он вел себя как старший, более ответственно подходил ко всему, был при надобности серьезным, грубым и требовательным, даже язвительным и прямолинейным, но при этом совершенно справедливо относился к каждому. Так же резко менялся в стенах дома, когда рабочая маска на лице больше не была ему необходима. Он словно наконец смог скинуть со своих плеч груз, который так сильно давил на него все это время, и спокойно выдохнуть. Может, ему стоило уже давно переключиться на что-то другое или кого-то другого, взять ответственность за свои поступки, слова и действия, что он и сделал благодаря детям. Но так или иначе все, что произошло, какая бы плачевная причина ни была у этого, пошло ему на пользу. Изуна стал питаться нормально, спать нормально, перестал страдать бессонницей и больше не заводил темы о суициде, видимо, из-за смерти настоящих родителей детей, не поднимал разговоры о покойных родственниках в их кругу, стал как-то даже более здоровее лицом. Видимо, то самое депрессивное состояние, в котором он пребывал столь огромное количество времени, начало медленно его покидать. Медленно, но верно, и делать всех в их доме счастливей своим уходом из их жизни.       — Ну что, куда поедем сегодня, ребятки? — Изуна отпивает кофе из кружки, только недавно отлил его из сотейника и уже успел выпить наполовину. — Обито, у тебя какие планы на сегодня?       — У меня сегодня выходной, — Обито улыбается в ответ, — ну как выходной, по крайне мере на работу в офис мне сегодня не надо, Какаши сам справится и другие без меня тоже вполне. Свою работу на сегодня, пока ты спал, я уже выполнил.       — Может, поедем сегодня на природу, погуляем? Дети, хотите в зоопарк? — Изуна поджимает ладонью свою щеку, улыбаясь автоматически на подступившие улыбки радости детей. — Погода сегодня замечательная для зоопарка, на слоников посмотрим и вату съедим.       — А пингвинчики там будут? — Саске смотрит с горящим глазами то на Обито, то на Изуну, пока Итачи уже убежал одеваться в детскую.       — Будут. Куда они денутся, — кивает Обито, — а если их не будет, дядя Обито найдет тебе и пингвинчиков, и волчат, и кого хочешь.       — Ну или сами пингвинчиками станем, — Изуна хохотнул и кивнул малышку, — беги одевайся пока что. Обито прыснул, представив картину эту перед глазами — как они с Изуной, два владельца огромнейшей компании, идут по зоопарку в костюмах пингвинов и как за ними едут санитары.       — Нет, Изуна, думаю, про пингвинчиков ты погорячился.       — Волчок мне больше подходит? — Изуна подмигивает ему и заправляет волосы в небрежный пучок на затылке.       — Тебе больше подходит слоник… вылитый прям! Ахахаха, — Обито уже заранее уклоняется от летящей в него стопки с салфетками.       — Обито! Я тебе сейчас такого слона покажу! Засранец! Это ты намекаешь так, что я жру много?! — обиженно Изуна вскакивает и несется по дому за Обито, который со смехом убегает от Изуны и прячется в кабинете за столом.       — От вылитой гиены слышу! — Изуна пытается сделать обиженный голос через смех и бросает в Обито на ходу подушку, взятую с дивана. Слышится шум, подушка соприкоснулась с вазой на столе и та, упав на пол, разбилась.       — Сам убирать будешь! — Обито выбирается из-за стола и, обходя Изуну, пихает его в бок, подмигивая. — А я одеваться, будем ждать в машине, слоник.       — Говнюк, — Изуна стоит с натянутой улыбкой, смотря на все это и обреченно выдыхая, идет в сторону кладовки за метлой и совком. Сейчас все это полетит в урну, после чего их ждет день наедине со своими детьми в парке развлечений.

***

Как же хорошо было вернуться наконец-то домой. Пути Мадары и Орочимару разошлись сразу после того, как они въехали в город, Мадара попросту взял такси и поспешил прямиком домой, чтобы побыстрее увидеть своего мужа и дочь тем поздним вечером после того, как самолет приземлился в аэропорту Копенгагена. Единственное, на что он отвлекся там на еще более долгое время, нежели было ему положено — зашел в обычный Duty Free и купил мужу огромный букет цветов, бутылку коньяка им двоим и какие-то конфеты, которые с виду ему пришлись по душе. Коробка показалась очень красиво выполненной, да и содержимое, как и состав конфет, было подобающим. Темный, горький шоколад с начинкой из трюфелей очень подойдет к хорошему коньяку. Тобираме он не говорил о том, что прилетают они на два дня раньше, нежели было запланировано, и что теперь ему придется летать в Мюнхен стабильно раз в месяц на одни из выходных для прохождения лечения в той самой клинике, на которое он под напором и уговорами Орочимару по итогу согласился. По крайней мере, если соблюдать все рекомендации и лечение по графику и плану врачей, они смогут избежать операцию на колене через полгода, которую бы очень хотелось не делать. Восстановление может занять от месяца до двух, и оказаться снова на костылях Мадаре хотелось в самую последнюю очередь. Подойдя к порогу дома, попросив водителя такси высадить его за пару кварталов для того, чтобы пройтись и покурить на улице, словил себя на мысли о том, как когда-то так же шел в тот дом Тобирамы совершенно пьяным в надежде достучаться до него, когда они еще вместе с ним не были и переживали один из самых трудных этапов их отношений. Тогда они были порознь, и Мадара почти поверил в тот факт, что Тобирама на самом деле решил уйти из его жизни и больше никогда в нее не возвращаться, выбрал другого партнера для жизни в лице Данзо. Наверное, он так решил мстить ему из-за своего брата, которого Мадара когда-то выбрал вместо него во вред себе и ему, и заварил такую пиздецовую кашу своей слабостью и навязанным мнением о «счастье других, только не своем», а может, в действиях Тобирамы и не было мыслях о мести. Скорее он просто тогда от всего чертовски устал и решил обновиться до самой основы своих проблем и установок, и, слава богу, какая бы причина в том его выборе ни лежала, все это в прошлом. И возвращаться туда, как и вспоминать о нем, не хотелось совсем. Сейчас Мадара с улыбкой счастья на лице идет в свой дом к своему мужу и своей дочери с букетом цветов. Он ужасно соскучился по ним двоим и уже неделю как видел обоих во снах, даже разговоры перед сном через камеру не особо помогали ему избавиться от сильного чувства тоски. Тобирама стал рассказывать ему обо всем честно, что не могло не радовать, больше не скрывал свои состояния от мужа, свои мысли тоже, рассказал о недавнем инциденте с Данзо и попросил Мадару просто не агрессировать по новой ради его же здоровья. Мадара пообещал ему этого не делать, потому что впервые в жизни наконец дошел до того самого состояния, в котором ты больше не… Не пытаешься все контролировать и менять своими руками за обоих, ты доверяешь второму человеку, отдаешь ему полностью полномочия в любой проблеме подобного рода и лишь ждешь до нужного момента, в котором, если будет надобность твоей помощи, тебя самого о ней попросят. Удивительно, но Мадара перестал считать Данзо проблемой буквально недавно, исходя из своих отношений в семье, исходя из полного доверия друг к другу и принятия всего багажа за их плечами дерьма в лицах других людей и отношений с ним, и еще потому, что… Орочимару ему рассказал все и продолжал рассказывать о каждой сессии Тобирамы ему. Он посчитал нужным рассказывать Мадаре все, исходя из понимания одной простой истины, которую пытался донести до самого Сенджу, — они должны справляться со всем вместе, а не по одиночке. А чтобы помогать друг другу справиться со всем багажом дерьма, нужно каждому быть полноценно ознакомленным с состоянием своего партнера. Мадара также знал, что Орочимару равносильно докладывал о состоянии Мадары и его мужу — честный обмен информацией шел только на пользу. Некоторые вещи, которые отчего-то было тяжело рассказать сразу или прямо, говорил за них обоих старик и тем самым очень помогал им, избавляя от лишнего напряжения в их отношениях или секретов между ними двумя, если они еще остались. Допустим, Мадара был полностью уверен в том, что Орочимару убедил его принять лечение благодаря Тобираме, и в какой-то момент уже считал слова старика напрямую словами мужа и наоборот. Тобирама так же слушал Орочимару и видел в нем и самого старика, и своего мужа, параллельно прекрасно понимая, что Мадара все непременно узнает. И был совершенно не против. Они не хотели ничего скрывать друг от друга и чтобы полностью научиться быть прямолинейными, избавиться от установки «Чем меньше скажу, тем лучше будет второму, не хочу, чтобы он попусту волновался», работали над этим каждый день. Мадара тихо открывает своим ключом вдохную дверь, прислушивается к тишине в доме, хоть и замечает горящий свет на кухне и в кабинете Тобирамы. Снимает с себя одежду, сразу же доходит до кабинета и подмечает — никого, значит, Тобирама не там. Помыл свои руки и, вернувшись прямо к кухне, ставит пакет с подарком в виде алкоголя на стол, а после наконец ощущает, как их собака утыкается в его ноги своим носом. Мадара, с улыбкой опускаясь на колени, гладит пса — он так вырос, помнит, как еще маленьким щенком в тот день вез его в своей машине на день рождения Тобирамы, пряча его после в ванной, чтобы сделать сюрприз. Майн вырос таким спокойным, послушным, никогда не лаял на хозяина, лишь спокойно встречал у порога или же в коридоре. И после того, как погладил приятную шерсть собаки, с удивлением рассматривает два силуэта с легкой улыбкой на губах, такой мягкой. Тобирама заснул полулежа-полусидя в обнимку с их дочерью прямо на полу гостиной у стены, в то время пока его включенный компьютер так и остался стоять напротив него. Кагуя прижималась к его груди личиком, грудная клетка Сенджу медленно поднималась и опускалась. В руке там и остался его телефон, по которому он отвечал мужу на сообщение, вероятно, пока не отключился, укачивая дочь за работой в своем ноутбуке. Мадара, пару минут любуясь этой сценой, тихо подошел прямо к своей семье и осторожно присел на колени, думая, будить их прямо так или сначала попробовать разбудить своего мужа, ведь дочку можно уложить в кровать в надежде, что она продолжит свой сон, и посидеть хотя бы час наедине друг с другом, выпить по стакану коньяка, наслаждаясь обществом друг друга. Мадара еще минут десять просто сидел напротив, нежно касаясь пальцами лица мужа, и с очарованием рассматривал его спокойные черты лица. Тобирама выглядел таким безмятежным, таким спокойным и ничем не встревоженным, ему было просто хорошо, несмотря на столь неудобную позу для сна. Он проводит своими пальцами аккуратно по щеке малышки и улыбается снова, в области глаз выступили мимические морщинки от старости. Он наклоняется к мужу ближе и легко целует его губы своими, а после слегка настойчиво, отчего Тобирама сразу распахивает своих глаза, вжимается резко в стену и рефлекторно прижимает дочку ближе, с опаской смотря на нарушителя сна.       — А… Это ты… Мада, — с выдохом облегчения произносит Сенджу, автоматически расслабляясь и смотря на мужа сонно, — привет, любимый, — улыбка сразу озарила его лицо. Тобирама тянется к мужу на уровне рефлексов, но Мадара осторожно останавливает его ладонью, указывая кивком головы на их дочь между ними.       — А кто же еще? — тихо спрашивает Мадара, перенимая дочку в свои руки, давая Тобираме оклематься после дремы, и Тобирама виновато улыбается.       — Ты приехал раньше на пару дней, я не ждал тебя так рано. Мало ли кто мог прийти внезапно и попасть в дом, я уже ко всему готов, — Мадара слегка хмурится от этого комментария и пытается сразу оттолкнуть ненужные ассоциации в сторону, поднимаясь с пола и говоря напоследок.       — Я положу дочку в кроватку и вернусь на кухню, выпьешь со мной немного? Я очень соскучился по тебе. И пойдем спать. Тобирама кивает, пытаясь растереть заспанные глаза и поднимаясь с пола, сразу же кривится от боли в затекшей шее, сжимая ее ладонью, удаляется в ванную комнату, чтобы омыть свежей водой свое лицо. Сколько часов он проспал? Полтора-два в таком положении? Спину немного защемило, придется снова лежать на иголках для шеи, чтобы снять зажимы, и, если Мадара вернулся домой, это значит, что скоро они опять начнут бегать по утрам по мере возможности. Все-таки бег на самом деле помогал избавиться от лишних мыслей в голове, помогал чувствовать себя морально намного лучше, несмотря на то что ноги и ягодицы сводило настолько каждый раз и дыхалку выбивало напрочь. Особенно тяжело было на следующее утро после бега. Обычно незадействованные мышцы в повседневной жизни ужасно тянуло, и приходилось после разминать уже весь низ тела любыми способами. Тобирама возвращается на кухню, простояв в ванной минут пять и смотря на свое отражение — глаза налились кровью, либо слегка припухли от малого количества сна — внешний вид в целом оставлял желать лучшего. Выглядел он ужасно: растрепанный, помятый, сонный. Мадара уже налил им два стакана коньяка, открыл пачку конфет, достал остатки твердого сыра из холодильника, разложил все по тарелкам и ждал своего мужа, рассматривая свой дом.       — Так-то лучше, — Учиха прижимает к щеке стакан с напитком и рассматривает любимое лицо перед собой из-под опущенных ресниц. — Я так по тебе соскучился, ты не представляешь. Тобирама подходит к нему впритык, смотря в глаза, резко сжимает в своих объятиях и утыкаясь в его плечи своим лицом вдыхает запах этого человека. Прикрыв глаза с облегчением, водит ладонями по напряженной спине Учихи, сжимает его рубашку пальцами до натяжения ткани и выдыхает в облегчении.       — Я тоже ужасно по тебе соскучился, — наконец отстраняется, целует его в губы, прикрывая глаза, запуская руку в короткие волосы мужа, и наваливается на него корпусом своего тела, — поговорим после. Я тебя хочу здесь и сейчас, — он рассматривает его очертания лица и видит игривую усмешку на губах мужа. Мадара хмыкает, отставляет стакан в сторону и, грубо вжав Тобираму в свое тело, поднимает на руки. Ноги Тобирамы обхватывают его бедра, и они поспешно перемещаются на диван. Скидывают одежду в сторону, расцеловывая друг друга, пытаются максимально чаще касаться тела друг друга пальцами, Мадара сжимает подбородок мужа немного грубо, прикусывает его губу и с наслаждением втягивает привкус проступившей крови.       — Я хочу… — Мадара шепотом выдыхает напарнику в ухо, ощущая, как сильно бьется его сердце внутри, и вжимаясь в оголенное тело мужа своим. Через кожу ощущает и слышит, как бьется и его. Так же быстро.       — Я знаю… я тоже хочу… — Тобирама запускает свои пальцы в волосы мужа и, вжимая его лицо в свою шею, с придыханием ощущает, как его тонкую кожу прокусывают и там… Он выдыхает. Мадара всегда любил оставлять на его коже глубокие и темные засосы. На коже альбиноса они появлялись моментально и выглядели даже эстетично. Мадара отстраняется от него, довольно облизывая припухшие губы, и так они лежат и смотрят друг на друга. Не могут оторваться, улыбаясь периодически, касаясь лбами друг друга, лаская тела друг друга пальцами, поцелуями молча — им больше ничего не нужно было говорить, чтобы понимать желания друг друга, в основном они гармонировали, переливались в обоюдное, становясь какой-то новой, совершенно другого рода энергией, только их общей. Любимая поза в сексе со своим любимым человеком у Тобирамы была сбоку, когда Мадара, прижимая его тело со спины к себе, делает в него грубые толчки, каждый раз расцеловывая его кожу мокрыми поцелуями и переходя на медленные толчки, ловя ушами стоны мужа. В попытках сжать пальцами материал под пальцами, где бы они ни лежали. Тобирама после перенимал инициативу и уже сам насаживался на член мужа со спины, контролируя процесс, выгибался со спины лицом к мужу и ловил губами его. Любимая поза в сексе со своим любимым человеком у Мадары была снизу — он любил ощущать, как Тобирама, лежа на животе, обхватывает своими сильными руками его грудную клетку, утыкается лицом в его плечо или шею, целует его и делает плавные толчки, накрывая его всем телом, будто оберегая и защищая. Полностью перенимая всю инициативу на себя. Он обожал, когда Мадара вжимал его грудную клетку в мебель сильнее и сжимая его руки у головы, входил максимально глубоко, отчего из легких выбивало весь воздух. Стонал в голос от чувства уязвимости, каким слабым он ощущает себя в этот момент только для одного единственного человека в его жизни — для любимого мужа. Их любимая поза после секса — оба лежат друг напротив друга на боку, пытаясь отдышаться, рассматривая лица друг друга и заправляя или же убирая взмокшие и непослушные волосы, которые так часто спадали на лицо, чтобы лучше видеть друг друга. Тобирама постоянно трогал волосы мужа, с самого детства имел какую-то тактильную слабость к ним, к длинным, к коротким — любым, он просто хотел ощущать их между своих пальцев, накручивая их или же просто растирая пряди между ними. Постоянно касался пальцами глаз мужа, кончика носа и губ, рассматривая каждую трещину внимательно и пристально. После каждый раз срывался и целовал каждый участок. Мадара не мог удержаться, чтобы не проводить пальцами по груди мужа, он выводил узоры на его коже в области сердца и солнечного сплетения. Любимый его участок — то самое место их тату на коже мужа. Он нажимал на кожу слегка ногтями и после прикладывал полностью ладонь на то самое место, закрывая его своей рукой, прикрывал глаза, вслушивался в сердцебиение и ощущал какие-то волны у себя внутри от этого самого звучания. После перехватывал пальцами шрамирование на руке мужа, рассматривал его, и наконец, не прерывая зрительного контакта, подносил его руку к своим губам и расцеловывал каждый сантиметр, будучи неспособным сдержать улыбку в поцелуях. Любимой процедурой обоих после секса было общее принятие душа, в котором они всегда омывали мочалкой тела друг друга и не разрешали каждому помыть себя самому. Наверное, это засело в их головах после той самой просьбы Мадары помыть его самого у Тобирамы в возрасте, когда второму было 18 лет, в тогда еще их общем доме родителей. После с влажными волосами они перешли на кухню и, выпивая коньяк и наслаждаясь покоем от сна дочери, наконец смогли спокойно побыть друг с другом хотя бы немного перед тем, как лечь спать на пару часов, заранее зная, что Кагуя проснется раньше них и начнет, как обычно, кричать и будить своих родителей.       — Хорошо, что завтра выходной, — Тобирама допивает коньяк из своего стакана и, опершись на локти, растирает кожу ладони мужа. — Я бы был как побитая собака на работе.       — А мне послезавтра опять на учебу, — Мадара угрюмо выдыхает и наливает себе еще. — Орочимару же у нас за няню теперь на постоянной основе, как только тебе на работу нужно.       — Да… Он только рад возиться с ней, мне иногда кажется, что Кагуя скоро начнет узнавать его и называть дедушкой, — Тобирама сонно зевает. — Когда тебе надо будет улетать снова на лечение?       — Через месяц, пока комплекс лекарств дали в курс, и я буду продолжать необходимые дисциплины у Чие после учебы, мы уже согласовали, — Мадара разводит руками и смакует ту самую конфетку. — Компанию мы запускаем в июле, летом придется три раза слетать в Америку до полного открытия филиала, и, пока мы не переедем, Сасори и Дейдара там будут за главных.       — Они улетают? — удивленно Тобирама хлопает глазами. — В смысле на совсем? А как же бар Дея? Мне говнюки ничего не сказали.        — Я тебе даже больше скажу — Хидан с Какузу тоже до зимы улетят туда и будут летать каждый на месяц туда-обратно, сейчас уже каждый подготавливает все нужные документы для переезда… — Мадара старается припомнить все детали. — Сасори тут ничего не держит, он давно забрал все документы и в следующем месяце полностью переезжает, становясь моим ответственным лицом. Дейдаре потребуется пара месяцев, чтобы или продать бизнес, или найти доверенное лицо, которое будет им заправлять, но не думаю, что без Дейдары он будет иметь такой же успех. Тобирама притих, о чем-то явно размышляя.        — Я знаю, о чем ты думаешь, но я уверен, что без тебя больница вполне справится в лице Кагами, твоих интернов и помощников, как и заместителей. Нам нужно лишь дождаться, когда дочке стукнет год, и мы сможем спокойно улететь туда и продолжать жить там, как и хотели. Я думаю, что такому специалисту как ты работы там будет достаточно, — Мадара видит в эмоциях мужа легкую тревогу и страх. — Вчера я узнал, что она будет построена за год, не за четыре, что меня порадовало очень. Пока мы будем вести бизнес удаленно, и я заключил контракт с компаниями, те будут со следующей недели начинать работу над нашими машинами и оборудованиями, — Мадара не может пересилить какую-то внутреннюю гордость за всех них. Все развивается даже больше чем просто хорошо.       — А Конан с Орочимару? — тихо спрашивает Тобирама.       — Орочимару уже дал полностью свое согласие на то, чтобы улететь с нами, и ищет школу для Мицуки. Он летит с нами и будет помогать растить нам наших детей, чего и хотел все это время, — Мадара видит, как Тобирама ошарашено смотрит на него и наконец смущенно смаргивает подступившие слезы к лицу. — Да, этого мы тебе не сказали. Это мы решили в Германии еще, к сентябрю мы улетаем все вместе, — Мадара улыбается в ответ на счастливую улыбку мужа, — он сразу будет покупать два дома, продавая свой, напротив друг друга, чтобы жить рядом с нами. А по поводу Конан, я думаю, что как только наша больница начнет нормально работать и будет востребована, как и услуги транспорта скорой помощи, оборудования, это понятно, я предложу ей работать как первому патологоанатому у нас с Нагато в клинике. Пока их сыну нужно вырасти. Орочимару я ставлю управляющим больницей и своим замом, пока он будет там более длительное время присутствовать чем я… Да и я решил сделать это нашим общим бизнесом взамен на то, что он дал тебе здесь. Учебу я закончу уже там и буду заниматься своим бизнесом по производству машин. Я уже начал рисовать их, и Хидан с Какузу мне своим экспертным мнением помогают. Деньги я смог снять со счетов в Германии, скоро нам нужно будет слетать в Швейцарию и Россию и снять оттуда свою часть активов снова под твоим именем, и еще кое-что…       — Да сколько у тебя их? — с укором уточняет его муж, на что Мадара невинно улыбается.        — Достаточно, — отвечает со смехом, — или ты думал, что я за пятнадцать лет кропотливой работы просрал все деньги на бухло? Хаха… Нет, я бы спился двадцатикратно. Откладывал всегда, никому ничего не говоря, мне некуда было столько тратить. Я инвестировал куда надо и зачем надо, заранее думая о том, как преумножить все в разы. Слава богу, не прогорел, но в финале я хочу сделать кое-что.       — Что? — Тобирама затихает, видя, как переменилось лицо мужа в этот момент. — Я хочу забрать свою законную часть денег из компании твоего брата, в которой моих там семьдесят, — Мадара цинично закидывает ногу на ногу, поправляя волосы. — Однажды твой брат круто въебал в казино деньги, когда мы отдыхали вместе в Лас-Вегасе, и взял у меня огромный долг. Как член семьи тогда я отдал ему просто так без точной огласки даты их возврата — все-таки мы были компаньонами, наш бизнес был общим. Хашираму никто за язык не тянул, он обещал мне вернуть все, после не сделал этого, а наши филиалы разделились. Да-да! — Мадара, видя реакцию на свои слова у мужа, смеется, — твой брат все въебал за ту неделю и поставил под залог компанию. Я вовремя из этого выбрался, но выкупил у него, по сути, все. Так что то, что имеет твой брат сейчас — по праву мое. По бумагам мое. И я уверен, что об этом никто не знает, кроме нас двоих.       — Но ты же… — Тобирама опешил, — для всех умер… как ты?       — Воскресну, — со смехом отвечает Мадара и ловит ужас в глазах Тобирамы. — Не беспокойся, я уже и это продумал. Сначала я попробую по-хорошему вернуть свой вклад, не встречаясь с ним, а если не получится, — Мадара закуривает прямо на кухне, — я устрою настоящее веселье. Надеюсь, до этого пиздеца не дойдет, потому что, если дойдет, я устрою настоящий дефолт. Хаширама потеряет все, чего я так долго ждал. Совершенно все. Он обнулится, и мы поменяемся местами. Что должно было случиться давно. Если раньше я отдавал все взамен на то, чтобы все вокруг меня были счастливы во вред себе, то теперь я забираю все назад во вред всем ради своего счастья и только. Тобирама кивает ему и отпивает еще глоток из второго стакана. —Хаширама умом тронется, если узнает, что все это время ты был жив, а я тебя покрывал, — Тобирама грустно рассматривает свой стакан.       — Ты его жалеешь? — в голосе Учихи прозвучали нотки ревности и раздражения. — Я понимаю, это твой брат, но… …его жалеть надо в самую последнюю очередь. Он сам все разрушил и помог мне в этом достаточно. Делал все, чтобы к этому пришло, сделал все, чтобы так закончилось. Он всегда думал, что умнее меня, что может управлять, но не понимал одну простую истину. Я всегда был на несколько шагов впереди него. Просчитывал, прогнозировал и дергал за ниточки. И признаю это без доли смущения.       — Нет, — Сенджу поднимает решительный взгляд в сторону мужа, — давно не жалею и не хочу видеть. Я буду за тебя до конца. Всегда. Получилось бы все, и тогда наша дочь пойдет в американский садик. Будет уже говорить на английском с рождения. Все это останется позади и больше никогда не будет к нам относиться.       — Моя часть компании останется за Учихами тут — за моим братом, за Обито и Какаши. Это был мой подарок, а я же создам только нашу новую. Мадара встает спокойно со стула, подходит к мужу со спины и, обнимая его руками, наклоняется к уху и шепчет.       — Когда она подрастет, я хочу еще двоих детей — двоих пацанов, и я буду самым счастливым папашей на свете, — легкий поцелуй в щеку, Тобирама кивает ему, они оба молчат еще минуты две, стоя там, и наконец Тобирама говорит ему в ответ.       — Идем спать? Уже почти утро.       — Неплохо было бы, да, — его муж, сжимая его руку, выводит из кухни, выключая за собой свет.

***

Май       — Еще раз спасибо тебе за помощь, — Мито говорит в трубку, сидя на подоконнике, поджав под себя ноги в турецкой позе, и отпивает вино из бокала, пока слышит спокойный голос Изуны на другом конце провода, который только что, судя по звукам, отпил содержимое своего бокала и с выдохом извинился за шум. На другом конце провода был слышен крик детей, Мито с пониманием всегда относилась к такого рода шумам и не обращала на кропотливые извинения Изуны и на крики никакого внимания. Она и сама мать и прекрасно понимает, каково это — управляться с маленькими детьми, которые требуют все время к себе внимания, даже если ты занят и хочешь хоть немного отдохнуть от их общества.       — Саске, иди сюда, кому говорю! Нельзя тебе туда! Какаши, блядь! Ты можешь его угомонить хоть немного?! Прости, Мито, у меня сын пытается сбежать в гараж через заднюю дверь, — в голосе брата Мадары слышно раздражение, и Мито на секунду представила, как Изуна носится, пыхтя ей в трубку, за меленьким мальчиком по дому, оттого не смогла сдержать улыбку.       — Тяжело быть папой? — она спрашивает с явным интересом, бросая спокойный взгляд на спящую на диване их гостиной дочь. С тех пор как Хаширама съехал и стал жить отдельно от них, стало намного спокойней. Он приезжал к дочери раз в неделю и один раз забирал ее к себе в новую жилплощадь, стараясь больше не пересекаться с Мито без надобности. И слава богу, женщина не хотела больше видеть его ни в своей жизни, ни в доме лишний раз.       — Не жалуюсь, просто Саске гиперактивный, — устало выдыхает Изуна и куда-то бежит, — ему все интересно, и слово «нет» он не понимает или не хочет понимать. Итачи намного спокойней, чем он. Но мы справляемся, — слышен какой-то грохот. — Да еб твою мать! Мито, извини, я не могу больше говорить, на меня тут коробка свалилась, пока Саске ловил, если что-то надо, то лучше звони с утра, вечером неподходящее время.       — Поняла тебя, — смеется Мито в трубку, — удачи там вам, держи глаз востро — дети всегда лезут куда не надо и куда только могут.       — Это я уже понял, — нервно хохотнул Изуна, держа трубку между плечом и щекой. — Саске, кому-то пора уже спать, да-да, не смотри на меня так. Нам пора в кровать! Мито успевает услышать громкий плач ребенка и кладет трубку с лукавой улыбкой, отпивая еще глоток из своего бокала. Забавно вообще вышло, как она, когда-то будучи ненавидящей всю семью Учих и считая их огромной проблемой, теперь спокойно разговаривает с Изуной по телефону и дружит с Кагами очень тесно и близко, несмотря на то, что он из их рода. Кагами помогал им по возможности во всем по сей день: играл с ее дочерью в парках, пока они гуляли во время его перерыва на работе, иногда приезжал в гости к ним в дом и привозил новую куклу Сакуре, даже начал девочке что-то объяснять о медицине, пока дочь с интересом слушала уже знакомого дядю, сидя на его коленях в гостиной. Мито наблюдала за ним со стороны и в который раз задумывалась о том, как же жаль, что у нее не может быть такого мужа в лице Кагами и приемного отца для Сакуры. Просто потому, что в один вечер Кагами признался ей в своей ориентации на попытки Мито его поцеловать. Он легонько оттолкнул ее, покачал головой и, извинившись, поджал свои губы.       — Мито, ты красивая и прекрасная женщина, это правда, и дело не в том, что ты меня старше, для меня не играет это никакой роли, — он отпивает глоток виски, они решили выпить, отдав дочь на ночь к отцу, и побыть вместе тем вечером. — Просто меня не привлекают женщины. Я люблю мужчин. Мито нервно дернула уголком губы и в отчаянии отпила из своего стакана, не сдержавшись подметила:       — Вы, Учихи, интересный вид, все красавцы как на подбор и поголовно не по сиськам, это нечестно, вашу мать, — она нервно усмехнулась, словив на себя взгляд сожаления Кагами, и сразу же извинилась. — Прости, просто мой муж был с Мадарой, его брат любил Мадару и был с его братом. Изуна гей тоже. А Мадара был влюблен в Тобираму, и где-то там была я. Хаширама из них всех единственный бисексуалом оказался.       — Я знаю, — сухо отвечает Кагами, резко меняясь в лице. Его настроение как-то резко изменилось, он помрачнел.       — Знаешь? — удивлённо поднимает Мито свои брови, наливая в бокал еще виски, и садится напротив своего лучшего друга. — Откуда? Кагами, мрачно улыбаясь, делает пару глотков, смотря в сторону окна:       — Да не важно, — вертит в руках стакан с виски и бросает взгляд на свой телефон, ему приходит сообщение от Тобирамы, и он резко перенимает в руки телефон и перезванивает. — Да, Тоби. Да-да, нет, не занят, с подругой пью, — Мито внимательно наблюдает за Кагами, который разволновался и, поджав губы, встал, хмуро закурив у окна. — Конечно, я буду, без проблем, я все понимаю, я заменю тебя, да-да. Нет, со студентами все хорошо, они… в общем, с ними не все потеряно, — он засмеялся, смотря перед собой и закуривая сигарету. — Да, я не против. Мы давно никуда не выходили, но с твоей ситуацией и понятно, ты и так заебанный… Если ты хочешь, ты можешь остаться, если твои не будут против. Да, конечно, — он нежно улыбнулся, — до встречи. Я соскучился по тебе, Тоби. Обнял, — нажимает на кнопку отбоя и, прокашлявшись, слышит свист Мито.       — Так-тааак, — женщина хитро смотрит на своего друга, подняв бровь, — ты мне ничего сказать не хочешь, дорогой мой?       — Что? — Кагами грубо гаркнул и отпил снова. — Тобирама звонил, на работе запара.       — Да ты в него, походу, втрескался, ты же красный как помидор стал резко! — Мито заглядывает в его лицо, и Кагами отворачивается от нее. — Так вот по кому ты сохнешь — по брату моего бывшего. Да… Это правда диагноз! — она, понимая свое открытие, хлопает в ладоши и смеется. — И что такого в Тобираме? Вообще не в моем вкусе! Кагами обреченно выдохнул и пододвинул ей свой стакан, чтобы она налила еще.       — И давно?       — Блядь, скажешь кому-то — убью, — угрюмо бубнит Кагами, хмурясь. — Это не важно. Он мой начальник и учитель.       — А что вам мешает? — женщина смотрит на Кагами вопросительно. — Вы были бы хорошей парой. Подходите друг другу. Кагами на это заявление нервно хохотнул, вспоминая Данзо, а потом и Мадару.       — Он занят и женат…       — Тобирама женат?! — Мито поперхнулась напитком. — Да ладно! А Хаширама ничего и не знал об этом, как и я. Он даже нас и не позвал, хотя неудивительно, он даже трубку не поднимал, когда мой бывший муж ему названивал. Теперь понятно почему. Кагами смеряет ее пронзительным взглядом.       — Мы с ним друзья и близкие друг другу люди, мне с такой конкуренцией ничего не светит, и, в отличии от его больного бывшего студента и лучшего друга, который порядком ему поднасрал, я искренне желаю ему только спокойствия и счастья. Он заслужил. В его семью я лезть не хочу и не буду.       — Ты хороший человек и слишком правильный в отличие от меня, — Мито угрюмо усмехается. — И правильно, я в свое время влезла куда не надо, и вот какое дерьмо вышло из этого. Хотя хрен знает, может, так и случилось без меня. Там все слишком запутанно, и я до сих пор многие вещи не понимаю и вряд ли пойму.       — Поверь, даже если и влезу, то ничего не поменяется, и я не хочу этого делать, я слишком сильно уважаю этого человека, уважаю членов его семьи и их границы. Для меня они оба семья, которую я оберегаю, следовательно, мои чувства ничего не значат, мне остается засунуть их себе только в задницу, — со смехом отпивает еще глоток, расслабило. Мито его обнимает, прижимает к себе и, целуя в щеку, наклоняясь затылком к нему, включает телевизор.       — Ну что, и на этой веселой ноте я предлагаю что-нибудь посмотреть на ночь глядя, — медленно перелистывает рекомендации из приложения Нетфликс, пропуская сразу неинтересные для нее темы.       — Давай только что-то не о психологии и не о медиках, — фыркает Учиха, — я сыт этим в повседневной жизни по горло! — обнимает подругу со спины и, наклоняясь к ней щекой, рассматривает лениво рекомендации на экране.       — Как скажешь, — Мито улыбается и нажимает на очередной трейлер фильма.

***

Разводный процесс для Хаширамы прошел так же болезненно, как и весь последующий период, наставший в его жизни после него. Он снова запил, хоть и не переусердствовал, прекрасно помнил, чем все это закончилось в прошлый раз. И когда начал понимать, что медленно погружается в глубокую яму всего морального состояния, набирал номер Цунаде и записывался на прием. Лучше не становилось, но хотя бы можно было поговорить с кем-то, кто его не осудит и не будет давать нахуй ему не нужные советы. Цунаде слушала его спокойно, как всегда, смотря с непроницаемым лицом и что-то записывая в своих листах, пока Хаширама начинал говорить о том… Как сложно ему каждый раз звонить своей бывшей жене и понимать, что она бывшая, слушать голос Мито и осознавать, что больше она не поддержит его, не поймет и не захочет понять. Мито вела себя с ним бесцеремонно, холодно и крайне безразлично. Говорила всегда по факту — голос был максимально натянуто любезный. Ничего не рассказывала о себе или о своей жизни, хотя он сам множество раз пытался их разговор вывести именно на эту тему. Единственное, в чем они сходились во взглядах, — это их общая дочь. Ему было тяжело осознавать, что теперь он приезжает домой, а там никого кроме Рин, которая могла приехать к нему и с которой он завел отношения на короткий период, после чего решил все-таки притормозить и попросту с ней спать. Дочка была в голове у Хаширамы на регулярной основе. Искренне улыбался, когда слышал ее голос в трубке и с нетерпением ожидал тот самый день встречи из раза в раз, когда мог выкроить свой выходной. Появилась настоящая печаль глубоко внутри, которую он и пытался глушить, выпивая вечером перед сном и пытаясь уснуть. С Минато не хотелось общаться помимо работы совсем, особенно слушать о том, как в его жизни все хорошо, когда в своей все настолько скудно. С Шион и остальными поддерживал контакты тоже исключительно в офисе, в котором поползли слухи о том, что этой самой Шион, похоже, понравилась его жена. Какая ирония, Шион оказалась лесбиянкой, причем скрытой, которая, конечно же, как женщина встала на сторону другой женщины и даже каким-то образом стала общаться с его женой. Пиздец, одним словом, ничего не скажешь. Он уже со горечью усмешки представлял тот день, как в один день он приедет к бывшей жене домой и ему откроет дверь не Мито, а Шион. Это будет удар ниже пояса, если женщина после брака с ним станет лесбиянкой и выберет женщину. На кушетке у Цунаде он спустя месяц впервые заговорил о Мадаре — опять. Отчего-то пришла в голову мысль — он в одном и том же состоянии находится, что в тот раз, что в этот. Цунаде молча слушала, Хаширама говорил и говорил, пытаясь разобраться уже сам в своих ощущениях, что же так сильно давит изнутри. Еще через две недели после выходных с дочерью он снова вернулся к теме о своем брате. И на этот раз пришел в бешенство от осознания того, что, когда ему его младший брат нужен больше всего, тот в очередной раз не соизволил ему ответить. Тобираме было максимально все равно, это добивало еще сильнее. Потому что он впервые осознал, что на него плевать стало совершенно всем. Ты никому не нужен, если сам закрываешься от всех и пребываешь в своем горе и плачевном состоянии. Потребность в брате — просто увидеть его — росла с каждым днем все больше и больше.       — Я думаю, тебе надо в таком случае попросту приехать к нему на работу, раз ты уже месяц из раза в раз возвращаешься в своем разговоре к его имени, — голос доктора звучит спокойно. — Пока ты не решишь что-то для себя, увидев его, тебя не отпустит, твоя потребность будет только расти.       — Он не захочет меня видеть, я знаю. Это даже идиот понял бы, — Хаширама растирает свои глазницы большими пальцами, смазывая подступившую боль в глазном яблоке.       — Но ты все равно его увидишь. Это уже хоть что-то, — Цунаде пытается улыбнуться. — Пойми, Хаширама, пока ты не сделаешь сам первый шаг, какие бы последствия у этого действия ни были, ничего не изменится. В любом случае после твоих действий начнут происходить процессы, после которых твое внутреннее состояние сдвинется хотя бы в какую-то точку с пока что хронического состояния стагнации. Хаширама, смотря в потолок, затихает, прислушивается к своим внутренним ощущениям, пытаясь найти там отголосок на сказанные в его сторону слова, выдыхает и пытается найти руками сигарету, но вспоминает, что в кабинете у Цунаде курить запрещено. Наконец, встает, кивает ей и идет в сторону двери.       — Ты права, я попробую.       — Ты помнишь об алкоголе, Хаширама? Если что, придется начинать все заново, а я думаю, меньше всего сейчас ты хочешь снова лечь в больницу и пройти через все по второму кругу.       — Сам лягу, если посчитаю это необходимым, — натянуто улыбается мужчина, заправляет рубашку в брюки и поднимает ладонь на прощание, — ну, я пойду. Цунаде кивает ему медленно и записывает следующую дату приема и время. Наверное, у каждого человека такое бывает, когда решение приходит в голову внезапно и резко. Решение, к которому ты долго шел, не мог решиться сделать те или иные действия. Обычно или человек сам просыпается, или же, находясь в том или ином состоянии, резко ощущает в себе уверенность в правильности своего решения, или на него оказывают влияние другие люди, как и их слова. Так случилось и с Хаширамой — слова, сказанные Цунаде, нашли наконец в нем отголосок, отчего он попросту сел в свою машину и направился в сторону той самой больницы, в которой и работал его брат. Понятия не имел — работает тот или нет сегодня, но стоило попробовать хотя бы узнать день, в который он точно сможет встретить его там. В больнице, как обычно, было огромное количество народа, постоянное движение, постоянные скорые у входа. Хаширама, стоя минут десять у входа, смотрел на надпись больницы и отчего-то не решался зайти внутрь, закурил, выкурил две сигареты сразу и ощутил подскочившее давление от страха… …страха — наконец брата увидеть? Зашел внутрь. Девушка на ресепшене смогла ответить ему только спустя пять минут разговора по телефону и, улыбнувшись, спросила, что ему нужно, записан он на прием или хочет записаться.       — Я хотел бы узнать, работает ли сегодня Тобирама Сенджу, — тихо произносит Хаширама. Девушка кивает, проверяет в компьютере и отрицательно качает головой.       — К сожалению, нет, работает завтра три дня подряд с 9 утра. У вас прием или сдача анализов? Операция запланирована? — она сразу же протягивает ему бланки. Хаширама задумывается и пытается перебороть в себе эту дихотомию — слышать о предположении, что он пациент своего родного брата, было странно.       — Нет, но я бы хотел записаться на консультацию, да, — Хаширама улыбается, — Очень нужно.       — К сожалению, я могу вам предложить ближайшую дату только через три месяца, — девушка улыбается ему в ответ. — Это будет сентябрь, вас на какое время записать лучше и день? Я могу вам предложить других врачей, Тобирама как наш глав врач всегда очень занят — все операции расписаны наперед и после у него планируется отпуск. У нас есть еще такие специалисты как… Хаширама завис, задумался, нет, ждать три месяца будет слишком долго для него.       — Нет, спасибо, я дождусь, — Хаширама улыбается шире, — давайте я уточню свой рабочий график и перезвоню вам для записи.       — Конечно, — девушка кивает ему и протягивает визитку, — звоните сюда, пожалуйста. Хаширама рассматривает ее и замирает от имен на визитке и контактов. Опешил — его брат с каких пор стал управлять всей больницей?       — Он… Это его больница теперь? Он заведующий? — только и может выдавить из себя Сенджу, пытаясь понять, ошибка тут или нет. — Быть не может… Девушка смеряет его озадаченным взглядом.       — Да, владелец. Вы знакомы с ним лично?       — Я… не важно, — Хаширама отмахивается и усмехается. — Простите, я просто не ожидал и теперь понимаю, почему к моему… — осекся, хотел сказать «моему брату», поправляет себя, — к Тобираме Сенджу не попасть. Спасибо за номер! До свидания, — осматривает табличку с врачами и номерами кабинетов у выхода, запоминает для себя нужный кабинет. Выходит, понимая, что искать сейчас брата в больнице, даже если он тут занимается своими делами управления или с интернами, — крайне глупая идея, вернется завтра перед рабочими часами и, наконец, дождётся его у самого кабинета. А пока прогуляется по городу, дойдет до филиала Учих, может, посчастливится встретить Изуну где-то и плюнуть ему в рожу. После передумал, гулял в своих мыслях до вечера, зашел в свой офис, выпил кофе, сидя в зале между макетами машин, рассматривая их с Мадарой первую модель, смотрел на аквариум с рыбками, покормил лично их сам, ни с кем не разговаривал, наблюдая за тем, как его сотрудники бегают туда сюда или работают за своими столами, за чем можно было наблюдать сквозь прозрачные стекла кабинетов. После, дойдя до своего кабинета, просидел там еще два часа, разбирая бумаги на столе. Решил на работе и остаться, уснув в своем кабинете на диване. Давно обустроил офис так, что тут, по сути, можно было жить неделю, а то и две в случае экстренных задержек на работе или слишком ранних совещаний, ради которых можно было ночевать на месте. Проснулся на удивление лучше, чем вчера, снова выпил свой кофе после душа, смотрел на рыбок с шести утра, наблюдая, как их хвосты переливаются в свете лампочек, и, дождавшись восьми утра, вышел по направлению к больнице. Шел медленно, пытался сосредоточиться на мыслях и прислушаться к самому себе. Сидел и ждал у кабинета полчаса, рассматривая стену перед собой, дверь была до сих пор закрыта, что обозначало тот факт, что его брат еще не приходил, обычно врачи должны быть на работе за час или полчаса — Тобирамы не было до сих пор. От ожидания понял, что от волнения начал взмокать. Снова захотелось курить, но выходить наружу и возвращаться снова, проворонив приход брата, не хотелось никак. Задумался о том, что говорить, с чего начать, как реагировать на него… Как же давно они не виделись, сколько уже лет? Не помнит. Тобирама обладал крайней скрытностью — о его действиях или о его жизни нельзя было узнать нигде, выследить тоже. Последняя публикация в соц. сетях была с Данзо, Хаширама его знал хорошо, фотография с какого-то отпуска, и дальше тишина. Он прокручивал их варианты разговора снова и снова в голове, теребя рукав своей помятой рубашки, и не заметил, как в какой-то момент… Тот, кого он так сильно хотел увидеть, стоит прямо сбоку от него, почувствовал. Повернул голову резко в сторону брата и замер. Все мысли в голове будто улетучились в этот самый момент, он так и не мог выдавить из себя ни слова — они стояли и просто молча смотрели друг на друга. Его брат уже накинул на себя халат и смотрел на Хашираму с абсолютным спокойствием, на его лице не было радости, раздражения или же грусти. Просто ровное выражение лица, и после он наконец поднял вопросительно бровь.       — Привет, брат, — подал голос Хаширама, смотря на него с огромной тоской. — Давно не виделись, — рассматривал своего младшего брата, он так сильно изменился, возмужал, выглядит, как обычно, слишком уставшим, но уже не вымотанным. Не отводил больше взгляда в сторону, не прятал руки, Тобирама стоял ровно и изучающе наблюдал за своим старшим братом. С того момента, когда Хаширама видел его в последний раз и уже тогда перестал узнавать в сидящем напротив человеке своего брата, теперь, смотря на него все дольше, осознал, что между ними выросла какая-то слишком огромная пропасть. Тобирама сжимал свои губы в ровную линию, наконец, он осмотрел его полностью и выдавил из себя.       — Здравствуй, Хаширама. Это кольнуло сильнее, чем просто взгляд. Не брат, не Хаши, не мудак или что-то еще. Просто Хаширама. И все.       — Ты не отвечал на мои звонки и сообщения. Я волновался, не случилось ли что, — начал Хаширама, поднимаясь на ноги, и сделал к брату первый шаг.       — Если не отвечал, значит, не хотел. Все просто, — Тобирама спокойно констатирует факт, подходя к двери.       — Я хотел поговорить с тобой, или ты снова будешь меня игнорировать? — со спины спрашивает его Хаширама, сверля взглядом спину брата, и тянется к нему своей рукой. Тобирама, открывая свою дверь, толкая ее внутрь, поворачивается к нему и, смотря на него с какой-то странной грустью, отвечает.        — Нет, проходи. Раз ты пришел уже сюда, значит, ты действительно хочешь поговорить со мной, — проходит в свой кабинет, открывает жалюзи и садится напротив своего брата, Хаширама сел в кресло рядом.        — Ты стал главой больницы, — подмечает Хаширама, рассматривая своего брата снова и снова. — Поздравляю. Не ожидал.        — Такое случается в жизни — что-то теряешь, что-то получаешь, если стараешься. Это моя работа, — Тобирама улыбается в ответ. — Так о чем ты хотел поговорить со мной? Хаширама наконец улыбнулся — он ждал этого вопроса.        — Я пережил развод, Мито от меня ушла по итогу, и я остался один. И я… Мне тебя не хватает, семьи не хватает.        — Надо же, — со смехом комментирует Тобирама, — не выдержала все-таки, — задумчиво чешет подбородок. — Дай угадаю, ты и ей все-таки изменил? — по выражению лицу Хаширамы понял, что прав, и снова выдавил из себя усмешку. — Боже, да тебя правда могила исправит, да. С кем на этот раз? Нашел вариант лучше или проще?        — Не важно, я понимаю, что идиот и так, — он качает головой и снова ловит на себе взгляд брата. Тобирама качает головой на это утверждение.        — Нет, ты просто такой человек, — Тобирама улыбнулся грустно. — От себя на самом деле не убежишь, как бы ты ни пытался, я это понял сполна. Просто ты такой есть — это не значит, что ты идиот, просто в этом твоя индивидуальность. Все мы имеем что-то в себе, что нам нравится или не нравится, вопрос, принимаем мы это или нет. И если ты хотел это услышать, то мне правда жаль, что так у тебя все сложилось, — Сенджу рассматривает лицо брата с тоской и поджимает губы. Хаширама впервые хлопнул глазами, вслушиваясь в слова брата, и нахмурился от них же. Тобирама говорил это так спокойно и легко, будто принял давно этот факт и…       — Ты не злишься на меня больше?       — Нет. Я просто принял тот факт, что мы с тобой разные, — Тобирама пожимает плечами, — что совершенно нормально.        — Тогда почему ты не отвечаешь мне никогда? — Хаширама наконец повышает свой голос, сжимая кулаки и смотря с явной обидой. — Что не так? Если ты не обижен на меня, то в чем дело? Я твоя семья!        — Нет, Хаширама, наличие кровных связей не показатель семьи. У меня есть своя собственная. А не отвечаю тебе и не общаюсь, потому что просто не хочу. Для того, чтобы не общаться с человеком, не обязательно быть злым на него или обиженным, просто достаточно не хотеть. Все просто, — Тобирама грустно улыбается брату, смотря, как тот замолк, и добавляет. — Дело не в тебе, дело во мне, мне просто это общение не нужно. Если ты хотел знать, простил ли я тебя, то да, простил. Но никакого общения от тебя мне не нужно и заботы о моей жизни тоже. Я позабочусь о себе сам, а если не справлюсь — обо мне позаботятся моя семья и близкие. Большего мне не нужно. Стало так… больно? Будто весь воздух выбило из грудной клетки, и разом скрутило весь желудок до такой степени, что ком подходит к горлу, ты пытаешься сглотнуть его, но не получается, начинает саднить глаза, и ты в этот момент понимаешь… …что начинаешь задыхаться от слез, которые просятся наружу и которые ты сдерживаешь в себе от осознания, что пришел конец того, чего ты так сильно желал. Тебя никто не спросил о согласии — он настал без твоего ведома, и больше ничего ты сделать не можешь. Беспомощность и обида от того, что тебя оставили одного.        — Своя семья? — Хаширама снова тянет к Тобираме руку, от которой тот слегка отодвигается в сторону, Хаширама сжимает ее в кулак и кладет на свое колено.        — Да, — Тобирама отвечает спустя пару секунду, — недавно дочь родилась, много хлопот, работы и домашних дел. С ребенком очень тяжело, но это нормально. Что?       — Д… дочь? — Хаширама встрепенулся и расплылся в улыбке. — Я стал дядей? Давно родилась? Как назвали? Я поздравляю тебя! Это же так здорово!       — Кагуя, мы с мужем решили назвать ее в честь моей мамы. Она очень похожа на нее, — Тобирама отвечает с нежностью. — Прекрасная малышка. С мужем?       — Ты… замужем? Женат? За мужчиной? — Хаширама не может собрать мысли в кучу. — Я не знал, что у тебя была свадьба… Когда?        — Конечно, не знал, я же не говорил об этом тебе, — Тобирама облокачивается щекой на ладонь. — А что тебя так смущает в слове муж? Ты же прекрасно знаешь, что меня не интересуют женщины и никогда не интересовали. Я же не бисексуален, как ты. Действительно.        — А давно ты… Как ты… Вау, — Хаширама расплывается в улыбке. — Как вы познакомились? Давно? Тобирама смеряет его взглядом и, с улыбкой на лице приближаясь к брату, отвечает совершенно спокойно.       — Очень давно, — рассматривает замешательство на лице брата.        — Я знаю его? Это Данзо? Ну я предполагал, что этим и закончится, — Хаширама усмехается, откидывается в кресле и скрещивает руки на своей груди. — Хоть ты и любил столько лет Мадару, Данзо наконец добился чего и хотел и…        — Я женат не на Данзо, — с весельем отвечает Тобирама.        — А на ком? — Хаширама присвистывает. — Ты, смотрю, время даром не терял, что…       — На Мадаре. Как и хотел. Помнишь, я говорил об этом в детстве? Что надену фату — надел. Я не обманул тебя. Повисла пауза. Хаширама резко изменился в лице, всматриваясь в улыбку брата перед собой, помрачнел и отодвинулся назад.        — Это не смешно, Тобирама.        — Это и не штука, чтобы было смешно, — Тобирама смотрит прямо в его глаза с усмешкой на лице. Хаширама, выдыхая, качает головой и добавляет наконец.       — Хорошо, не хочешь — не говори. Я понимаю, что это твоя личная жизнь и ты хочешь сохранить ее в тайне. Тобирама удивленно поднимает свои брови и смеется громче.        — Я же сказал тебе прямо уже. Мой муж Мадара Учиха Сенджу. Мы женаты уже больше года. Вот мое кольцо, — он наконец протягивает руку безымянным пальцем в сторону брата, отчего Хаширама качает головой. — Хочешь, фото со свадьбы покажу? Правда мы там оба выглядим не очень… — с грустной улыбкой вспоминает Тобирама тот самый день, в каком виде они оба были тогда и в каком состоянии. Он потянулся за телефоном, отчего у Хаширамы сердце в пятки ушло. Тобирама выглядит решительно. И как только он взял в руки телефон и начал что-то намеренно искать. Хашираме стало отчего-то действительно… действительно…        — Тобирама, хватит! — Хаширама насупился, лишь поймал на себе спокойный, скользящий взгляд и от следующих слов замер.       — На самом деле я хотел тебе сказать это. Понимал, что не поверишь словам, поэтому покажу фото лично. А вот и оно! — Тобирама продолжает совершенно спокойным голосом и поднимает на брата свой взгляд, спрашивает уверенно и решительно. — Показать? Я думаю, так будет проще тебе понять наконец, что я не шучу. Хаширама, смотря на брата, не понимал — это на самом деле юмор такой или же… Нет, это какой-то бред. Ну бред же. Мадара умер, и сейчас его брат зачем-то намеренно пытается надавить на больное? Пытается задеть старые раны? Пытается припомнить все прошлое сразу, или что он сейчас пытается сделать. Он же не может сейчас на самом деле… Почему он смотрит на него таким взглядом, от которого внутри все разом похолодело. Ему стало действительно страшно. Он бледнеет, сгибается в своей позе и, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, резко дергается в сторону от понимания, что брат тянет в его сторону телефон, что-то показывая.       — Смотри. Ты же не поверишь по-другому, да?       — Это не он… — Мадара смотрел на Хашираму прямо с фотографии рядом с его братом, и Хашираму начало мутить. Он резко дергается назад, вскрикивает от ужаса и бледнеет.       — Ты… — Тобирама, ошарашено всматриваясь в брата, потерял дар речи, наблюдая за тем, как его брат идет в отказ от увиденного, — сейчас издеваешься над мной? Я тебе впервые решил честно во всем признаться, и ты мне не веришь? Вот умора.       — ЭТО НЕ ОН! — Хаширама резко встает, ладонями бьет по столу брата, пытается дышать ровно. — Что ты за спектакль тут устроил?        — Хаширама, сейчас спектакль устраиваешь здесь ты, — Тобирама морщится. — А я пытаюсь быть честным с тобой и открыть все свои карты перед тобой. Потому что, признаться честно, мне уже совершенно стало похуй на свой страх, и скрывать свои отношения и брак я не имею никакого желания. Посмотри! Вот наша свадьба, вот наши свидетели на ней — друзья. Нет. Нет. Нет.        — Это… — Хаширама затуманенным взглядом рассматривает фотографию, и ему становится в этом момент действительно не по себе. Мадара. Чертов Мадара смотрит прямиком с того света прямо на него — счастлив, стоя рядом с его братом. Этот сукин сын. Этот сука… Хаширама со всей силы бьет по телефону в руках брата, из-за чего тот отлетает в сторону и, слава богу, не разбивается.        — Ну вот, я ответил на твой вопрос, как я и что я. Почему с тобой не общаюсь и не отвечаю… — Тобирама смотрит прямо на брата. — Странно было бы, если бы общался с человеком, который изнасиловал на моих глазах человека, которого я с детства любил. И на котором женат. Мадара бы не оценил такого поступка. Или ты не согласен? Хаширама продолжает молчать, не может шелохнуться — внутри что-то упало. Разбилось, растворилось.        — Я чуть не вскрылся пару раз и свихнулся из-за чувства вины, когда Изуну изнасиловал, — Тобирама добавляет мрачно, — но оставил его, и он следующий, кто все узнает, так что… И я готов теперь ко всему. Потому что я наконец-то счастлив, — он улыбается грустно и впервые пытается дотянуться до Хаширамы. Я готов вообще ко всему, я несу ответственность за свои поступки, и мне больше не страшно. Хаширама молча разворачивается, подходит к двери, оборачивается, смотрит на брата и наконец слышит впервые в жизни. Замирая от услышанного.       — Я тебя правда очень сильно любил… — Тобирама выдыхает устало, — очень сильно любил и хотел, чтобы все вышло по-другому. Дорожил тобой, искренне хотел, чтобы ты был счастлив, несмотря ни на что. Я старался. Долго. Много. Но совру, если скажу, что люблю больше. Прости меня. Мне правда жаль, брат, — Тобирама сказал это тихо, и Хаширама впервые почувствовал, что именно сейчас это и было прощанием и концом.        — А я люблю тебя до сих пор, несмотря на то, что поступал с тобой как гандон, и даже если все это правда, то искренне счастлив за тебя, — запинается, — и за него тоже. Прости меня, если сможешь и…— добавляет Хаширама едва слышно, не смотря на него — не может. — Прощай.        — Прощай, — отвечает Тобирама вслед закрывающейся двери, ощущая какое-то облегчение от сказанных слов, которые столько лет в себе таил. Грустно усмехается и наконец, открывая папки с делами пациентов, переключается на них, надевая очки на переносицу. Свобода. Честность. Признание. Цунаде была права — это нужно было сделать, перебороть себя и сделать. Последствия, как она и говорила, могут быть разными. Но он сделал что мог и теперь, идя по улице парка, понял, что внутри просто что-то рухнуло. Рухнуло вниз и раздавило напрочь его самого. Дошел до скамейки, опустился на трясущихся ногах и, сжимая руками свое лицо, наконец понял, что впервые попросту… …плачет. Наступило настоящее горе от утраты последнего, за что он так сильно цеплялся из прошлого, и это выбило его почву из ног напрочь. Сидел полчаса, не сдерживая больше слез, сжимая свою рубашку в кулаке, пытался дышать ровно, слезы все лились без остановки. В какой-то момент стал сам со своей реакции смеяться. Закурил сквозь забитую переносицу, пытался собраться, встать. Не получилось. После наконец поднялся и вернулся в свой пустой дом. В этот вечер напился в одиночестве, пересматривая фотоальбом, и улыбался сквозь слезы, прижимая снимки к своей груди, куря одну сигарету за другой, осознал… …что его по-настоящему трясет, хоть ни одно окно в доме не было открыто.

***

Июнь В тот день впервые за столько лет Изуна, смотря на то, как медленно засыпает его сын на его руках, погружаясь в эту сладкую дрему, не мог оторвать от него зачарованного взгляда. Он аккуратно касался волос Саске своими пальцами, так невесомо, боясь ненароком разбудить его своими поглаживаниями, через которые хотел передать ему всю свою любовь и нежность. Саске всегда полностью погружался в абсолютно недосягаемую дрему слишком резко, отчего Изуна ненароком улыбался еще больше, и после его пальцы перемещались на лицо мальчика, он касался снова и снова его щек, выводя длинные линии на его лице кончиками пальцев, начиная от лба, доходя до подбородка. После, прикасаясь к его аккуратному носику мизинцем, видел, как Саске немного хмурился во сне, видимо, ему было немного щекотно. Наконец, прижимаясь к ребенку ближе своим телом со всей отдачей и теплотой, которую мог проявить к нему, обнимал его, передавая ребёнку тепло своего тела, и под конец, так и лежа с ним, час рассматривая его спящего, прижатого к себе комочком, целовал его в губы и лобик, смаргивая слезы счастья на глазах. Саске всегда во сне непроизвольно прижимался к Изуне еще ближе, обнимал ручкой сам, будто боясь во сне, что взрослый куда-то от него уйдет. Саске искал заботу и защиту в Изуне даже во сне, отчего у Изуны внутри попросту все будто переворачивалось, он ощущал настоящее тепло, которое наполняло его от пяток до макушки — оно жило в нем, переливалось теплыми волнами и в какой-то момент циркуляции по внутренним каналам перерастало в настоящий жар. Саске пах так приятно, Изуна после Мадары никогда еще не становился в какой-то степени зависимым от запаха другого человека. Этот запах заставлял его прижиматься к ребенку еще ближе, желая впитывать его в себя. Он хотел втягивать его своими ноздрями, смешивать запах ребенка со своим и понимать, насколько это приятно осязать. Когда именно «домом и безопасностью» пах для него Мадара. Изуна с детства любил прижиматься к старшему брату, ощущать от него исходящий запах безопасности и чувствовать то самое тепло, гарант их связи из раза в раз. Мадара пах для него всегда как-то по-особенному, словно костер вперемешку с тепличным молоком, которым поила его мама на ночь перед тем, как уложить спать. Мадара имел способность согревать его изнутри одним лишь запахом и способствовать тому, что Изуна, прижимаясь к нему так близко и обнимая его. Знал всегда, что он его защитит и будет оберегать. Все страхи и переживания уходили на задний план, тревога улетучивалась даже тогда, когда, будучи уже взрослым, он повторял этот контакт со страшим братом из раза в раз и в повседневной жизни просто в мимолетных прикосновениях, и в более интимных при крепких объятиях перед сном, и просто сидя дома у камина. С Мадарой всегда было уютно, и при любых обстоятельствах рядом с ним он ощущал себя будто дома — в самом детстве, когда еще мама и папа были живы, они были полноценной семьей без посторонних вмешательств других личностей в их счастливую семейную жизнь. Мадара пах безусловной любовью для него, и это был самый приятный и любимых запах на свете. Мадара пах всегда теплотой камина с нотками древесины и бумаги, пах с примесью зелени с утра после росы, когда туман осел и в воздухе витал запах озона, и все это разбавляли нотки свежесваренного утром напитка из шоколада с молоком. Он пах глубиной и густотой своих эмоций, запах имел легкую бархатистость и мягкость в своем смешении элементов. С годами в его личный запах добавилась примесь постоянного никотина на коже благодаря его любимым сигаретам с ментолом, ментол придавал еще большую свежесть и усиление старых отдушек. И все эти композиции завершал терпкий запах алкоголя — коньяка, который Мадара часто любил выпивать вечером, пребывая в совершенном одиночестве наедине с самим собой. Изуна любил запах пота Мадары — он был каким-то особенным, который только могли вырабатывать его железы и кожный покров. Что в детстве Изуна часто забирался под одеяло и внюхивался в его подмышечные впадины, утыкаясь носом, щекота брата тем самым, соприкасаясь с кожей носиком, что в более зрелом возрасте, когда просто вдыхал запах брата. И молочную нотку перенял от него и… Саске? Саске для него пах так же — безусловной любовью и абсолютном гарантом верности и бескорыстной отдачей. По-детски невинно и приятно. Саске пах чем-то на грани отдушки свежего хлопка с примесью детского мыла с молочными нотками вперемешку с горьковатостью перца. Запах был смутно знаком и ценен в своей схожести. Их запахи смешались и стали для него чем-то вроде полноценной подпитки его самого изнутри. Но сам Изуна никогда не ощущал именно своего запаха, человек в принципе его не чувствует сам лично, только его близкие люди или же окружение. Только с появлением Саске в его жизни он понял, что их с малышом запахи смешались, и теперь он сам для него стал кем-то, кем когда-то Мадара был для него. И Изуне большего было и не нужно. Только буквально недавно он осознал, что он отпустил своего старшего брата, и тем самым стал сформированной и полноценной личностью, которая смогла заменить ему Мадару в лице Саске. Это спровоцировало в душе появление грусти и какого-то спокойного и покорного принятия того факта, что он сам. …наконец-то вырос и стал полноценным. Он стал просто жить дальше и наконец обрел себя полностью. Он остался совершенно один? Нет, он остался с Саске. Теперь их стало двое. Он и его продолжение, к чему человек на физиологическом и генетическом уровне все время подсознательно стремится — создать свое продолжение в ком-то, кого он будет впервые жизни любить больше, чем. себя самого. И ставить желания, потребности и безопасность этого объекта превыше своих собственных. Изуна встает спокойно с кровати, выбираясь из его рук, аккуратно кладет их на простынь, улыбается счастливо, накрывает Саске одеялом до грудины, целует мальчика снова в лобик осторожно, чтобы не разбудить, выходит из своей спальни и, спускаясь в гостиную этим поздним вечером, пока в доме они совершенно одни, берет решительно в руки свой сотовый, набирает нужный ему номер и слышит долгие гудки. Трубку подняли.       — Ибики, простите за поздний звонок, — голос звучит спокойно и решительно, он выходит на веранду своего дома, закуривая. — Я бы хотел с вами поговорить, если вы не заняты сейчас.       — Да, конечно, слушаю, — Ибики, судя по звукам на той стороне провода, едет за рулем, в салоне его машины играет музыка, и он автоматически убавляет звук до минимума. — Что-то случилось у вас?       — Да. Я хотел поблагодарить вас за сотрудничество со мной в течение стольких лет, за то, что пытались мне помочь и сделали все возможное для меня в поиске моего брата, — он пытается подобрать слова тщательно, — но я хочу вам сказать, что ваши услуги больше не нужны. Я больше не хочу никого искать и пытаться достучаться до истины. Мы закончили, и все нужные финансовые издержки я перекину вам на счет. Вышлите мне чек.       — Но… — Ибики аж замер в салоне и сморгнул пару раз, не понимая такого заявления. Столько работы было проделано, он как раз нашел недавно зацепки и точные доказательства того факта, что Мадара Учиха все это время был жив, исходя из снятия его финансовых активов на территории Америки в несколько операций. — Я нашел полностью…       — Ибики, — прерывает его Изуна с нажимом, — хватит. Что бы вы ни нашли, я больше не хочу ничего искать и знать, я обрел свое счастье в своем сыне, и даже если мой брат жив, то я искренне желаю ему жить счастливо и подальше от меня самого. Я отпустил его — пора этой истории отпустить и меня. Мне больше это не нужно, хватит. Повисло молчание. Долгое. Изуна курил, смотря с грустью на сад их дома, в темноте которого колыхались кусты от легкого ветерка. Данное решение было принять тяжело, отказаться от всех действий, которыми ты жил годами, был помешан. Так и не дошел до сути, но при этом нашел слишком много, чтобы впервые задуматься над тем, а хочешь ли ты до конца на самом деле? Изуна понял, что больше не хочет. Изуна хотел просто спокойно жить в своей семье, которую обрел вновь, и был благодарен судьбе за такой выпавший ему шанс.       — Хорошо, я понял вас.       — Спасибо за понимание, еще раз спасибо. Вышлите мне счет, я переведу нужную сумму, — Изуна поворачивается в сторону своего дома и спокойно тушит окурок о порог.       — Не нужно, я не выполнил свою работу, это ни к чему, — Ибики выдыхает. — Берегите себя и, если что, обращайтесь. Я всегда буду рад вам помочь в случае надобности.       — Спасибо, — на губах Изуны появляется легкая улыбка, — за все спасибо. До свидания, — он кивает и, нажимая на отбой, спокойно направляется к двери, как телефон его пищит снова. Изуна останавливается и замечает на телефоне оповещение от Данзо. Надо же, пришедшее сообщение — Шимура явно в последнее время зачастил ему написывать, постоянно пытаясь его спровоцировать или надавить, по его мнению, на какие-то уязвимые места Изуны, которых уже и не осталось. Сообщение он не читает, спокойно кладет телефон в карман, возвращается на кухню, чтобы налить себе бокал вина и спокойно приняться за ночную работу своей компании, пока Обито с Какаши наверняка сегодня снова останутся в офисе до утра. Они запланировали отпуск на все лето все вместе с детьми, поедут на Мальдивы и Бали, чтобы показать малышам новую и незнакомую для них культуру. Впервые не по отдельности, а всей полноценной семьей. До этого момента все принялись много работать, выполняя график наперед, и перерабатывать, чтобы после полноценно отдохнуть без забот и мыслей о работе, чтобы их попросту больше никто не дергал и не трогал.

***

Данзо, закончив очередную операцию в частной клинике, собирался встретиться с Сарутоби после еженедельного посещения врачей в клинике, на которое при условии выписки дал свое согласие. Хирузен предложил им сегодня сходить вместе в кино на какой-то фильм Марвел, после провести ночь у Данзо дома вместе и целых два выходных тоже, которые наконец-то у них совпали. Контрольный визит в клинике прошел, как обычно, спокойно, не составляло труда отвечать на все заданные вопросы как нужно, делать вид, что все совершенно нормально. Как работает эта система, он понял давно, из раза в раз убеждаясь в том, что Изуна поступил точно так же, лишь бы выбраться отсюда поскорее. Кстати об Изуне — младший сученок Учих в отказ шел на все сообщения от Данзо и игнорировал его, на связь с ним выйти не получилось никак, хоть Изуна был одной из основных фигур, которая ему нужна больше всего, чтобы дойти до конца в задуманном. Изуна был тем самым финальным штрихом, и чем дольше он упирался, тем больше у Данзо в голове разжигался азарт довести дело до конца. Будто ты охотишься на дичь, которая максимально водит тебя за нос и каждый раз сбегает, возбуждая все больше. После долгих разговор с самим собой и наконец-то принятого решения, на что повлиял тот факт, что все его мысли, эмоции внутри и желания пришли к сознанию — он ощутил себя спокойно и уверенно. Подготавливаясь ко всему заранее, в один из вечеров пригласил отца на неделю съездить на рыбалку и охоту — его старик давно на старости лет занимался охотой, дома у него была прекрасная коллекция в виде шкур животных, которые служили украшением для стен и кресел. Когда-то, когда дедушка Данзо был еще жив, он брал с собой отца на охоту и маленького Данзо, показывая, как надо стрелять и выслеживать жертву правильно. Как жаль, что это было настолько давно, что ценные слова своего деда он и не вспомнит. Данзо часто спрашивал отца о том, каким был его дедушка. Отец пытался или избежать этой темы, или отвечал вскользь. Не было секретом — его дедушка был заключённым после рождения собственного сына, десять лет отсидел и после вышел, но почему именно — никогда об этом ему не рассказывалось. Только на той самой рыбалке, когда они с отцом порядком выпили за городом, отец впервые признался ему о том, что его дед убил человека на охоте. Подстрелил спокойно и хладнокровно человека, которого недолюбливал. Хотя никогда не проявлял никаких особых признаков агрессии. После этого момента что-то в нем изменилось по словам его матери, и он стал после выхода из тюрьмы другим. Его жена его не узнала. Отцом он был требовательным, порой жестким, но любил своего сына — это отец Данзо помнил хорошо. Учил всему что знал сам. А когда деду Данзо было сорок лет, он убил двоих — на этот раз в драке — забил до смерти, на него напали двое в потемках. И он их попросту убил сам. Списали на оборону, но…       — Твой дед был очень странным, понимаешь, — отец Данзо говорит в тот вечер, смотря на горящий камин, — ему вроде голову повредили на охоте или что-то такое, после чего он был сам не свой свою жизнь. Мама очень боялась, что мне это передастся от отца. Человеком он был тяжелым, отцом хорошим. Семью никогда не трогал, но…       — Что значит странным? — с интересом переспрашивает Данзо, переводя тем вечером взгляд на папу.       — Угрюмым и закрытым в себе человеком, часто проводил время на охоте один, жаловался на постоянную боль в голове, звон в ушах и онемение затылка, как мама говорила. Иногда в него будто черт вселялся. Если видел, что на твою бабушку мужчины обращают внимания, забивал в мясо — часто в полиции бывал, был агрессивным и после словно ничего не помнил. Он ревновал твою бабушку ко всем.       — Так это же нормально, — тихо комментирует Данзо. — Я тоже ревнивый собственник. Отец переводит на него свой хмурый взгляд.       — Это меня и пугает больше всего. Ты похож на него, и после того случая я стал беспокоиться по поводу твоего психического состояния. У тебя нет мигреней? — отпивает алкоголь снова.        — Нет. Снова ты об этом, — кривится Данзо, — папа, ну я же тебе уже все объяснил, что там было и кто… это было неспециально, и я пытался. Отец его перебивает резко и добавляет достаточно громко.       — Знаешь, почему твой дед убил того человека на охоте? Почему никто из близких не поверил в то, что это была случайность? — отец с выдохом качает головой, наливает себе еще коньяка.       — Почему? Пауза. В глазах отца отражается огонь из камина, и наконец он продолжает едва слышно.       — Потому что это человек был первой любовью твоей бабушки и пытался увести ее, когда вернулся из армии. Они встречались до твоего деда. Твой дед застрелил его намеренно. Это не было случайностью — он мне рассказал об этом после. Он был уверен, что сделал все правильно, по его мнению другого выхода не было. И я очень боюсь, что ты когда-нибудь сделаешь то же самое, сын. Потому что ты даже внешне мне порой его слишком сильно напоминаешь — смотрю на тебя часто и вижу в твоих глазах то же самое, что видел в глазах родного папы и никогда не понимал, что именно меня в них так сильно, — отпивает залпом, кривясь, — пугало.       — Я не мой дед и никогда никого не пристрелю, — он смеется. — Что за глупости, пап, я же врач, моя обязанность — спасать людей, а не убивать их. Перестань!       — Да, ты прав, я просто очень беспокоюсь за тебя, сынок. Ты у меня один, — он подходит, наклоняется к сыну и обнимает его крепко. — Прости своего старика, я пьян немного. Данзо обнимает его в ответ, пытается выдавить из себя улыбку и отмахивается от сказанных слов, помогает своему старику лечь в кровать — завтра их ждет новый день рыбалки с утра пораньше. Откровений на сегодня достаточно. Внезапно его воспоминания о недавних выходных прерывает звонок от Зецу, чему Данзо не может иронично не улыбнуться, поднимая трубку.       — Привет. Рад слышать, — Данзо идет в сторону своей машины. — Поздно звонишь, хотя у вас там утро. Какие новости?       — Все готово на начало сентября, — Зецу отвечает спокойно, — сейчас передам трубку Тоби, он что-то хочет сказать тебе, я пока отлучусь и отпишусь после.       — Давай, — Данзо ставит на громкую связь и направляется прямиком в сторону кинотеатра, в трубке слышится приветствие, на которое Данзо улыбается шире. — Привет, Тоби. Как дела?        — Вылет в Америку 5 сентября, — лаконично отвечает Тоби, — три билета в один конец. Багаж на троих, собака в отделе для животных. Все правильно?        — Да, — кивает Данзо, улыбаясь еще шире. — Остальное?        — Я скину тебе варианты жилья на первое время, оно будет оплачено, учитывая, в каком состоянии будет твой пассажир… Думаю, первые полгода он полечится у меня в клинике, чтобы наверняка никуда не делся. После ты должен будешь обзавестись жильем. И тогда начнете работать.       — Не проблема. Про разводный процесс узнал?        — Зецу организует, если это потребуется. Есть у него знакомые, — слышится смех на другом конце. — Если ты не натворишь глупостей. Но это дорого.        — Понял, — Данзо кивает. — Тебе, по сути, это тоже может понадобиться, если ты глупостей не натворишь.       — Мои глупости будут позже твоих, — Тоби в трубку смеется холодно, — и я их закончу своими методами вовремя. Разводить никого не придется.        — Рад, что мы друг друга поняли, — Данзо всматривается в парковку. — Что-то от меня еще надо?        — Данные твоей дочки для паспорта. Этого не хватает.        — Хорошо, я вышлю, как только они у меня будут на руках — тут надо будет попыхтеть немного. Моя просьба о подарке мне будет выполнена?       — Да, тебе передадут как будет готово. Относись к нему с любовью и нежностью как к… любимой женщине — своей матери. До связи, — кладет трубку. Данзо, счастливо улыбаясь, просидел в машине еще пару минут, сверяясь со временем — скоро должен подойти уже Хирузен, и ему нужно будет переключиться на то самое состояние, в котором он пребывал постоянно рядом с этим человеком. Он не может сказать, что он неискренний с ним, нет, просто теперь для каждого человека в его жизни он намеренно подбирает свое собственное настроение и состояние. Так жилось проще, не нужно было закусывать губы от сожаления о том, что в каком-то месте ты прокололся и сказал лишнего или же показал лишнее. Он искренне каждый раз был рад видеть Сарутоби, находиться рядом с ним и проживать вместе этот период жизни. Смотрел на него и вспоминал, какими они же были с самого начала разными — и какими стали. Он всегда заботился о Данзо, искренне хотел сделать его счастливым и любил, не переставая все эти годы — это стоило огромных страданий и усилий, чтобы Данзо… …напоследок решил хотя бы отдать часть ему взамен и сделать счастливым его, пока все это не кончится. Сарутоби заслужил — он ему чем-то напоминал самого себя тогда, лет в двадцать, и чем больше он смотрел на своего друга и нынче любовника, тем больше в этом убеждался. Сарутоби хоть и давно перерос тот возраст, в котором они проводили время бок о бок, но не изменился в душе, не изменилось его отношение к Данзо. Он смотрел на него все так же и был единственным человеком в его жизни. …который ни разу от него не отвернулся. Он отходил в сторону, уходил из его жизни и всегда возвращался, но отворачиваться — никогда. Смотря этот фильм с супергероями, Данзо вспоминал былые времена, как часто они подростками смотрели фильмы днями напролет или в свои выходные, даже когда начали работать в больнице — просмотр фильмов у них стабильно состоялся раз в неделю. Всегда закупались пивом, вкусными закусками и погружались в свой собственный киномарафон. Наверное, ему будет не хватать его после. Наверное, он даже будет в какой-то степени скучать, когда исчезнет из жизни всех и больше не будет иметь свое имя. Лучше Сарутоби будет думать, что он для него умер — наверное, так будет лучше для всех. Потому что в глубине души Данзо знает, насколько это больно — потерять человека, которого ты всю жизнь любил и который от тебя отказался. Он множество раз задумывался над тем, находясь в больнице — лучше бы Тобирама умер. Так легче отпустить, когда понимаешь… …что некого больше держать. А пока объект существует… который переворачивает в тебе все внутри, ради которого ты готов на безумные поступки во вред даже себе — ты не сможешь отпустить его никогда. Будешь думать о нем, вспоминать, порой будет перекрывать, будет становиться невыносимо от своего внутреннего одиночества, при котором даже любящие тебя люди не смогут никак ее заполнить… …даже если будут очень пытаться. Данзо во время фильма кладет свою голову на плечо Сарутоби и ощущает, как спустя минуту его целуют в макушку, пальцы рук переплетаются с его собственными и сжимают крепко в своем захвате. Он улыбается и, прикрывая глаза, повторяет себе одну простую истину — Без Сарутоби в его жизни ему было бы намного сложнее. Спасибо ему за все. Он по-своему его любит. Ему он никогда не причинит вреда, наоборот, поможет. Поможет перешагнуть и жить дальше самому, потому что вдвоем они не смогут никак. Он понимает, что рано или поздно он уничтожит его ненароком, а уничтожить этого человека ему хотелось меньше всего. Он дорог ему, близок как брат, в нем остались его воспоминания, остались события. Сарутоби в какой-то степени впитал в самого себя его часть и бережно ее хранил по сей день. И это было ценнее всего. Фильм действительно был интересным, пару раз оба смеялись до слез — искренне. Пора было вернуться домой, принять душ и… …когда тело прижимается к кровати полностью оголенным, изначально на коже выступают волны мурашек от слегка прохладного по сравнению с температурой собственного тела материала. Это приятно. Когда ты выгибаешься в темноте от напряжения в теле и возбуждения, пытаясь стонать тише, ощущаешь каждой клеткой возбуждение, которое усиливается с каждым глубоким заглатыванием собственного члена в чужом рту. Губы скользят по нежной коже, создавая тот самый вакуум, с помощью которого ощущения на головке члена усиливаются в разы, если в конце языком провести несколько раз по кругу само основание. Это очень приятно. После чего приятно судорожно сжимать кожу и волосы партнера от поцелуев на коже, скользких следов от языка и укусов на особо нежных местах. В этот момент перед глазами начинает рябить, и ты рефлекторно пытаешься отодвинуться от приятных ласк слегка в сторону, так как становится немного щекотно. Чертовски приятно, когда с тобой все это делает твой любимый человек, которого ты пытаешься поймать из раза в раз своими пальцами, чтобы притянусь к себе ближе, вжать в себе и наконец начать отдавать ласки хотя бы с помощью языка. Но каждый раз ты покорно опускаешь от давления ладони вниз на спину, слыша глубокое…       — Я еще не закончил, Сарутоби, — произносят сквозь смех, наслаждаясь беспомощностью от попыток сопротивляться. Крайне приятно ощущать над телом под тобой абсолютную власть и контроль, понимая, что ты можешь сделать в следующий момент что хочешь с партнёром и услышать или ощутить ответную на ту реакцию, которая обычно поступает сразу. Возбуждает, когда ты сжимаешь шею партнера, тот лежит перед тобой, раздвинув ноги, пока ты стоишь на коленях и грубыми толчками входишь в него, наблюдая глазами, привыкшим к скудному освещению, как он сжимает губы, как слезятся его глаза и как он все еще пытается держать свои ладони на ноге, чтобы от напряжения не свести колени. Данзо обожает это зрелище — именно смотреть на партнера во время секса и впитывать в себя его реакции на собственные действия и тело. Он каждый раз вжимает тело Хирузена сильнее в простыни, входя в него намеренно медленно и глубоко, после чего совершая очередной рывок до вскрика. Сарутоби ловит ртом воздух и выдыхает его имя со стоном. Прикрыв свои глаза в этом момент, Данзо слышит другого человека, от чего толчки переходят на звериные, поза изменяется, и стоит только поймать ту самую волну прилива в своей памяти, как чертовски приятно. …нет. безумно приятно.. трахать раком с шлепками по ягодицам Тобираму в лице Сарутоби, срываясь с рыком на грубые укусы в спину, шею, сжимая бедра до синяков. Слышать, как он кричит, пока фокус внимания оставался на Сарутоби, их секс можно было назвать даже нежным и ласковым. Когда в голове вставал образ любви — секс превращался в нечто звериное и настоящее, исходящее из глубины натуры Шимуры до конца. Приятно так… Кончать в самой глубине и, прижимаясь к горячему телу, валить его своим весом на кровать, пытаясь отдышаться. А после вставать и идти медленно ванну с чувством какой-то внутренней эйфории. А после наконец засыпать, ощущая, что обнимают тебя со спины. Душевно сидеть, смотря друг на друга, поедая завтрак и выпивая кофе с утра, планируя, что вы будете делать сегодня и, может быть, вам стоит остаться в кровати и провести день в ней. Гулять в парке, наблюдая за прохожими и птицами, слушать их пение и, прикрыв глаза, наслаждаться ярким солнцем в тот день. После чего за приготовлением ужина обсуждать работу или общих знакомых — интересно и познавательно. Порой даже неловко замечать, что вы одновременно притихли и растрогались от какого-то крайне напряженно-тяжелого момента в фильме, который вы решили посмотреть. Иногда раздражающе слушать в очередной раз вопросы Сарутоби о том, как себя чувствует Данзо сейчас и все ли в порядке. Он заботится о нем и волнуется — Данзо понимает это с принятием, отвечая, что…       — Все нормально. Волноваться не стоит, — сжимая его ладонь своей, наклоняясь и с нежностью целуя его в губы, не закрывая свои глаза, наблюдать, как второй их закрывает от наслаждения. Это приятно даже весьма.

***

Не всем приятно просыпаться посреди ночи от крика собственного ребенка, который лежит между вами двумя, пока вы оба уснули и слегка во сне, вероятно, задели ее рукой, от чего она просыпается, и вы оба с выдохом обреченности понимаете…       — Сейчас будем укладывать по новой, — Мадара берет дочку на руки, начинает укачивать, пока Тобирама сонно смотрит на них двоих и идет заваривать себе и мужу кофе, понимая, что сейчас им оно требуется больше всего. Обычно для того, чтобы уложить дочку, требовалось около полутора часов. Маленькая Кагуя капризничала, то начинала дремать, то снова начинала плакать, и так по кругу. Учиха обреченно смотрит на кричащую дочку, пытается заигрывать с ней, издавая разные звуки, качая на руках, и создает пальцами в воздухе фигурки, лишь бы отвлечь ребенка от плача. Вроде получается на пару минут, и все начинается по кругу.       — Я все равно тебя очень люблю, даже если ты решила мне устроить нервный срыв, — со смехом Мадара выдыхает и смотрит в сторону лестницы их дома через открытую дверь. Оттуда слышен благой мат, похоже, Тобирама, пока поднимался с кружками кофе по лестнице, споткнулся, и что-то пролилось.       — Заебали эти ебанный ступеньки! Сука! В рот ебал! — слышится шипение, и по звукам — муж снова возвращается на первый этаж. Вероятно, кофе все-таки разлился. Мадару подрывает на смех, и он с сочувствием выдыхает, смотря на дочь, которая даже сама притихла от брани родного отца.       — Слава богу, ты еще не понимаешь, что твой папаня говорит очень плохие слова, — Мадара качает головой. — Не надо так выражаться. Кто-кто в нашей семьей должен быть интеллигентным — у нас с Тобирамой это вышло хреново. Спустя десять минут Тобирама повторяет попытку с подносом в руках и смесью для дочери в бутылочке, на этот раз донес все в целости и сохранности. Кофе — это лучшее, что они сейчас могли себе позволить в попытках уложить дочку, распевали ей песенки, качали на руках и ходили с ней по комнате туда обратно, держа ее на руках — Мадара качал, а Тобирама в качестве моральной поддержки рядом с чашкой в руках. Легли опять под утро.       — Пиздец… Мне вставать через два часа, — с выдохом обреченности Сенджу утыкается лицом в подушку. — Можно и не ложиться.       — Мне через три, — Мадара с нервным смехом понимающе кладет руку на плечо мужа и продумывает, сколько ему придётся выпить энергетиков, чтобы просто не умереть от бессилия на учебе.       — Ахуенно живем, — Тобирама с выдохом наконец поднимается на кровати и закуривает прямо в комнате свой Айкос — хотя бы эту штуку можно было курить в помещении, и вони от нее было минимально. Окно открыто.       — Зато с нашей лялечкой, — Мадара улыбается мужу вымученно и, видя, как тот улыбается в ответ, кивает ему. — Мне кажется, папаши из нас хорошие, по крайне мере мы пытаемся. Вот ты думал в детстве, что через много-много лет мы будем с тобой ахуевать от жизни с уже нашим ребенком, лежа вымученные в кровати как семья?       — Думал после чуток, очень хотел этого, но ты был таким мудаком, что я уже ни на что не надеялся… — Сенджу язвит в ответ.        — Ты был не лучше, — Мадара показывает средний палец мужу, — та еще сучка с короной.       — Я тебя сейчас выебу, — Тобирама смеется. — Это у меня корона? У меня? Ты себя помнишь вообще? Да у тебя выражение лица по жизни было такое, будто вокруг все говно.       — Ой, ну не начинай — это мое нормальное выражение лица. Кто ж виноват, что я такое совершенство и секс по жизни?       — Ага, особенно сейчас с сонным ебалом и мешками под глазами, растрепанными волосами и страдающим видом, — прикуривая сигарету, Тобирама смеется. — Аполлон.       — Я тебя тоже очень люблю. Ты хотел это сказать? — Учиха пихает мужа в бок, и тот наигранно охает, делает обиженный вид, но улыбка выдает его.       — Угадал. Любым люблю, даже в самом худшем виде. Мадара уснул вскоре, Тобирама так и не смог, предпочел просто сидеть у кровати дочери — сторожить и дожидаться Орочимару, который должен был прийти к ним в 7:30 утра и сменить их смену нянек своей. Перед летом у Мадары начались экзамены, подготовка к сессии, параллельно он все время был на телефоне и решал свои рабочие вопросы — накопилось всего столько, от чего попросил Орочимару с Мицуки на пару месяц переехать к ним в дом, так как попросту ни он, ни его муж никак не могли разорваться на все сразу. Запуск работы компании начался внезапно — приходилось теперь помимо того, что летать в Германию, посещать врачей, так еще летать пару раз в две недели встречаться со всеми представителями и инвесторами для своей компании. У Тобирамы шли операции поочередно, отчего он уже не успевал разрываться между учениками и работой. Часто просил Кагами заменять его, порой оставался ночами на работе, чтобы разгрести завал из бумаг по управлению больницы — засыпал там же и под утро мог вернуться домой — побыть с семьей день и вечером снова возвращаться в ночную смену на работу. В перерывах между основной работой пытался хоть как-то уделять время своему проекту, получал письма от Данзо, в которых он отсылал свою часть работы. Две недели ушло на анализ данных, пытался разобраться с программами статистики. Устал. Созванивались через конференцию с Шимурой для того, чтобы уже оба разобраться в том, что именно собрали из контрольного теста.       — Да что эта буква значит? — выдыхает обречённо Тобирама, рассматривая открытый учебник по статистике. — Все-таки надо было внимательней слушать лекции в университете по методологии и описательному анализу! — выдыхает, растирает свои покрасневшие глаза, отпивает кофе, сидя за рабочим столом в кабинете, и смотрит на время.       — Понятия не имею, — Данзо завывает в микрофон, — я пару часов пытался понять, где ошибка — не нашел, — свет в его доме приглушенно горит, в его очках отражается экран перед ним самим и лицо Сенджу в его экране. Три часа ночи — снова. Они общаются уже два часа, и так ровно две недели изо дня в день. Только по делу.       — Мне кажется, тут точно где-то ошибка, не может показать, что лекарство, наоборот, приводит к усугублению симптомов. Это нелогично. До этого результаты были совершенно другие у контрольной группы, — Данзо от слов Тобирамы пожимает плечами и делает глоток горячего чая. — Надо переделать что ли. Хотя я уже ничего не понимаю совсем, — Тобирама устало зевает, смаргивает и снова проводит взглядом по таблицам на экране.       — Хах, ну я пытался вчера до пяти утра найти эту переменную, — слышится смех по ту сторону камеры, — но понял, что я все-таки тупой хаха. Резать людей у меня получается лучше, чем цифры считать и понимать их… — Шимура смеется звонко, смотря прямо в глаза Тобирамы, и внезапно замирает, замечая… …как Тобирама впервые смотрит прямо в его глаза и улыбается — о чем-то задумался во время их разговора и продолжал рассматривать лицо бывшего ученика с улыбкой. Улыбка сползла с губ Шимуры, дыхание сбилось, и он в молчании смотрел в лицо Тобирамы. Рассматривал его глаза, губы и внезапно ощутил какую-то странную боль в грудной клетке — будто пробило.       — Я… не это хотел сказать. Я… — Шимура прочищает горло, — в смысле я… — опускает глаза в пол и хмурится.       — Я скучал по этому, — Тобирама говорит тихо с легкой грустью в глазах. — Правда. Раньше мы столько времени сидели так часами с тобой тут и постоянно что-то искали. Мне не хватало этого — правда. Данзо замирает, медленно поднимает свой взгляд на экран и молчит. Внутри все скрутило. Резко подступил ком к горлу, он сглатывает и медленно поднимает руку к экрану, касается его пальцами. Проводит ими по силуэту Тобирамы и произносит еще тише, нежели первый.       — Я тоже, — он смахивает подступившую к глазам от счастья влагу, — честно… очень сильно скучал. Я… — у него сел голос, дёргается к экрану непроизвольно, так хочется сейчас быть ближе и сидеть там рядом как раньше… Хочется смеяться вместе, обнимать друг друга, хочется положить свою голову на твое плечо и, закрыв глаза, улыбаться от ощущения счастья — когда ты рядом со мной. Но этого никогда не будет больше? Тобирама рефлекторно отстраняется от экрана и движения по ту сторону к нему, Данзо хмурится и виновато опускает свою руку — он не дотянется никак.       — Прости… мне надо идти, — Сенджу резко мрачнеет, отводит взгляд, — продолжим завтра.       — Да, конечно, — Данзо кивает, — а мне спать. Доброй ночи, Тобирама.       — Доброй ночи, Данзо. Повисла пауза снова. Они смотрят друг на друга виновато от непонятно чего уже.       — Я люблю тебя. Всегда буду любить, — тихо произносит Шимура с грустью и видит, как Тобирама, изменившись в лице, отключается от разговора, оставляя его одного. Снова не ответил ничего. Он не уснул ночью. Курил, сидя на своей веранде дома, и, смаргивая, рассматривал темноту на дороге его спального района. Ночью тут всегда так тихо, на улице ни души — спокойно. Воздух заметно прогрелся, находиться на улице было приятно даже ночью. Тепло.

***

Июнь Мито и предположить не могла, что знакомство с той девушкой в офисе бывшего мужа послужит началом какой-то новой главы в ее жизни. Шион в скором времени случайно, а может и не случайно нашла ее номер, позвонила и попросту попросила с ней встретиться. Изначально женщина думала, что сотрудница компании мужа что-то захочет рассказать ей про непутевого Хашираму или посыпать соли на и так не до конца зажившую рану очередными рассказами — что еще делал Хаширама за ее спиной. Но именно сидя в тот день в кафе напротив девушки, внезапно поняла для себя — она ошибалась. Шион не нужно было ничего говорить даже, она просто по-человечески хотела поддержать женщину, выслушать и неожиданно для самой Мито помимо комплиментов в ее сторону и описания своего тогда поведения, объяснив это как реакцию смущения, предложила ей… …свою дружбу и общение. Несмотря на спокойное лицо девушки в тот момент и легкую улыбку на губах, желание прикоснуться ее руке, Мито, будучи недоверчивым человеком с крайне негативным опытом общения с женщинами, не поверила ей на слово и даже спустя время искала во всем этом поведении выгоду для Шион и какой-то подвох. На дружбу она согласилась изначально, попросту исходя из потребности нового человека в своей жизни и интереса к странной личности напротив нее. Шион тогда так обрадовалась согласию и даже обняла Мито в ответ, прижав ее к себе. Тогда Мито сжалась всем телом, непривыкшая к такому телесному контакту с женщиной. Да и к чужому для нее человеку тем более. Шион звонила каждый день вечерами и, сначала спрашивая, как прошел день Мито, рассказывала про свой, пускала какие-то свои едкие комментарии насчет Хаширамы из-за чего Мито в какой-то момент поймала себя на том, что искренне смеется от этих рассказов.       — Я рада, что повеселила тебя, — ее голос в трубке звучит ласково. — Я хочу, чтобы ты улыбалась чаще.       — А ты часто улыбаешься? — Мито, сидя на диване подогнув под себя ногу, замечает, что с улыбкой спрашивает свою новую подругу. Ее слушать почему-то было очень приятно. Голос Шион успокаивал, и из раза в раз во время разговора создавалось впечатление, будто ты окутан какой-то заботой и настоящим теплом.       — Знаешь, — слышно, как Шион выдыхает, — я считаю, что наша жизнь и так достаточно мрачная и трудная, но каждый день всегда можно найти причину, чтобы улыбнуться. Достаточно просто оглянуться и посмотреть вокруг. Я часто именно так и делаю — всегда нахожу повод для улыбки.        — А я стала достаточно хмурой и уставшей в последнее время, — фыркает Мито, отпивая вина, окутывая пальцами ножку бокала. — Улыбаюсь только лучшему другу и дочери — они мое счастье.        — Так это же замечательно! — Шион радостно вскрикивает. — Я рада, что у твоей дочки всегда будет рядом такая мама, которая, несмотря на свое состояние, продолжает улыбаться ей. Мито улыбается в трубку, Шион что-то дальше рассказывает, проходит еще час. Они постепенно перестали замечать, как проходит время за их разговорами, и могли говорить часами, постоянно находя какие-то новые и новые темы для разговора. Делились фактами из своей жизни, постепенно узнавали друг друга. Каждый день теперь желали друг другу доброго утра, хорошего дня, спокойной ночи, и Шион приезжала к ним теперь домой, выводила Мито с дочкой гулять вместе, привозила девочке подарки. Она ничего не требовала взамен — просто хотела рядом быть. Они с Мито вечерами теперь могли, уложив дочку спать, сидеть вместе и пить вино, обсуждая какие-то темы, после стали вместе готовить на кухне со смехом, наблюдая за тем, как, к примеру, когда пытались испечь торт — Мито измазалась в муке, полезла к Шион и измазала ее тоже. Смех стоял на весь дом — волосы отмывать от теста было той еще задачей. Иногда случалось так, что Шион впадала в какую-то усталость или апатию из-за работы и состояния истощения, не звонила пару дней и не выходила на связь. В такие моменты, сначала пытаясь перебороть ощущение пустоты, Мито боролась сама с собой, а после начала звонить первая сама, вскоре брать дочку и приезжать уже лично к Шион домой. В один день, когда Сакура была с Хаширамой, Шион снова пропала. Мито сорвалась и приехала к Шион домой без звонка и приглашения.       — Если плохо — тебе не обязательно быть одной. У тебя есть я, — именно это Шион, открыв свою дверь, услышала с укором и, поймав на себе укоризненный взгляд Мито, отводя взгляд, впустила в дом.       — Я просто… не хочу тебя грузить своими проблемами и… — она пытается оправдаться, но внезапно понимает — Мито, сжимая ее плечо, грубо поворачивает к себе и, смотря прямо в глаза, решительно произносит.       — Это нормально — делиться всем друг с другом. Ты поняла меня? Шион замерла, рассматривая лицо женщины перед собой, и медленно кивнула.       — Да. Поняла. Прости. Я часто закрываюсь в себе, если понимаю, что ничего не могу дать другому человеку. Да и у меня температура уже третий день, чувствую себя как говно. Тебе не стоило приезжать, мало ли я заразная, — она чихает и качает головой.       — Дружба и связи — это взаимный обмен, не односторонний. Мой муж этого не понимал, надеюсь, поймешь ты, — Мито прижимает ее к себе, обнимает, и Шион смущается сильнее. — И я хочу заботиться о тебе тоже, не отталкивай меня, пожалуйста. Это нормально в общении двоих людей. Девушка не была готова стоять такой растрепанной, сонной, немытой, с температурой и головной болью перед Мито, а та, закончив лекцию о ее поведении, наконец прошла в дом, приготовила ей чай, съездила за лекарствами и, вернувшись, начала готовить ей бульон, пока Шион молча смотрела на нее, сидя на диване. Рассматривала ее движения и наконец уснула на диване от жара, так и не дождавшись бульона. Не проснулась от касаний к своему лбу и волосам — Мито укрыла ее пледом, гладила ее волосы и лоб, спокойно наблюдая за тем, как Шион спит. После разбудила через пару часов, накормила, и они снова ушли спать. Шион трясло во сне от озноба, Мито обнимала ее, прижимал к себе и, посреди ночи просыпаясь, приносила девушке таблетки, чтобы сбить жар. Она провела у нее дома ровно три дня. Видно было, как сильно Шион отвыкла от заботы и ласки. Ее хотелось этим окутать и не отпускать. За эти три дня они сблизились еще больше.

***

Хаширама после встречи с братом провел месяц у Цунаде несколько дней в неделю изо дня в день. Было тяжело после того самого разговора прийти в себя, а еще позднее осознать его, принять некоторые вещи во внимание и впервые предложить мысль в голове о том. Что его брат не врал ему. Все выглядело настолько естественно, из-за чего первая реакция Хаширамы, как у любого нормального человека — полный отказ. Он не мог поверить в то, что видел, не мог даже допустить мысль в голову — ему внаглую не врали. После началась настоящая злость, даже уже непонятно от чего именно. Злость переросла в чистую ненависть, апатию, раздражительность из-за любой мелочи, и наконец он, сам того не ожидая, произносит эту фразу, сидя напротив Цунаде в ее кабинете.       — Мадара, получается, жив? — слова даются ему тяжело, он до сих пор боится поверить в это полностью и осознать тот факт, что его попросту. Обманули, предали, променяли и подставили нихреново так. Цунаде и сама не верит в суть произнесенного вывода, ведь если это действительно правда, то, получается, она своими руками и недоверием довела.       — Я не знаю, меня там не было, — она закуривает сигарету нервно и, отходя к окну, открывает его, чтобы не задымить помещение. Эта новость ее выбила из колеи напрочь — в тот день, когда Хаширама пришел к ней и на полном серьезе заявил, что все это время человек, которого считали мертвым и из-за которого столько людей страдали, даже больше чем живой. Это крайне пиздецовая ситуация, как ни крути. И станет гораздо пиздецовей, если мертвый Мадара вдруг решит официально заявить об этом всем и вернуться обратно. Получается, Изуна, как никто иной, был полностью прав. Его считали больным на голову и раненным человеком, скатившийся в полный отказ от реальности, считали его «психопатическим пациентом», кормили таблетками и пытались изменить его восприятие жизни — и, получается, они все это время проебывались. Допустить такой вариант — собственноручно поставить крест на своем профессионализме и похоронить свою карьеру живьем. Она не могла ошибаться — ее не могли так качественно обмануть.       — Я не могу поверить в это, — Хаширама сглатывает и сам понимает, что нервно улыбается, — если он жив, то какого хрена он ничего не сказал ни мне, ни брату? Это не похоже на него. Я не понимаю, — хмурится, закусывает свой палец, — только если он намеренно себя похоронил и попросту оставил всех нас вот таким вот образом. И из этого следует, что он все это планировал и намеренно сделал. И получается в этом всем дерьме ему помогал его собственный брат, который лично тогда известил о том, что не смог спасти его, и получается… Он его покрывал что ли? Скрывал? Держал где-то? Может, у Мадары память отшибло? А может, и нет… Изуна во всем этом участвовал? Они так отомстить решили? Изуна играл все это время с ним? И Обито, получается, тоже? Что они, мать его, делали? Зачем? Почему? Это же полный… пиздец… Он заранее заморозил все свои активы, и если все всплывет, то Хаширама финансово будет в полном дерьме — зная Мадару. Предположим, он все помнит и вскоре придет, заберет все. Он заранее это распланировал? Выжидал? Или он не помнит ничего, и оттого волноваться нет причины?       — Как хорошо ты знаешь Мадару? — Цунаде спрашивает прямо, садясь напротив него. Хаширама задумывается над этим вопросом с легкой тревожностью внутри.        — Мне казалось, я знаю его отлично — как своего брата, но начал убеждаться после его, так сказать, смерти, что, похоже, я не знал его совсем, я знал только ту его часть, которую он мне показывал. Мадара всегда мог мастерски скрывать свои эмоции после того, как ему исполнилось двадцать лет, после моего изнасилования его на глазах Тобирамы он стал другим. Он перестал, кажется, доверять кому-то вообще и делиться — он даже к психологу никогда не ходил, предпочитал просто пить и уходить с головой в работу. Сначала я думал, что это сломало его и, наконец-то, у нас будет все хорошо, но я чаще и чаще замечал что-то в нем самом, что проскальзывало нечасто в его словах, действиях и взгляде. И в такие моменты я понимал, что не узнаю его совсем. Я не понимаю, насколько хорошо я его знаю… и не могу ответить, насколько могу предугадать его действия и вообще ход мыслей. Мадара всегда был замкнутым, сложным и разносторонним человеком. Со мной он был в основном всегда в одном состоянии, лучше всего его знали Изуна и Тобирама. У меня не было особо ни желания, ни времени копаться в его натуре и проблемах, да и вытащить из Мадары что-то конкретное всегда было особо тяжелой задачей.       — А насколько хорошо ты знаешь своего брата? — Цунаде не особо нравится ответ, и она начинает тревожиться не меньше сидящего напротив человека. Тобирама для нее всегда был загадкой, учитывая, что его учитель напрямую Орочимару — что там только может внутри сидеть. Орочимару, скорее всего, его научил всему, чему знал и в итоге создал адскую смесь себя и самого Тобирамы в одном человеке. У Цунаде не было возможности даже поговорить с Сенджу ни разу, но вот с его отцом достаточно. И учитывая, какая у него наследственность, человеком он может быть действительно страшным. Обычно вся генетическая предрасположенность передается больше всего младшему ребенку.        — Это сложный вопрос — Тобирама сам по себе сложный человек, — Хаширама качает головой. — В детстве он был одним, в подростковом возрасте другим, в более зрелом — опять другим, и сейчас я не узнаю его вообще, — Сенджу накручивает свои волосы на палец и, рассматривая их, продолжает. — Если Мадара был всю жизнь замкнутым в себе, которого и так сложно было понять, то представь себе — мой брат еще более замкнутый, сложный и тяжелый. Он очень умный, это всегда было догмой, его ум мне тяжело было принять и понять, поведение — предугадать и распознать. Он совершенно менялся постоянно, и я не знаю, когда он вообще был искренним со мной и с другими… …и это проблема.       — Тобирама всегда был на какой-то своей волне и порой вытворял такие вещи, которые было сложно приписать к какой-либо категории. Мы всегда были слишком разными, с детства еще, тогда он был крайне ранимым, эмоциональным и упертым, что моего отца ужасно злило и бесило. А потом он в один день изменился, и я перестал его узнавать вообще. Лучше всего его знал Мадара. Да они и ходили постоянно вместе друг за другом, даже когда выросли. Но вскоре у них начался разлад в общении после его отъезда. И тогда Тобирама отгородился от всех. Мы все вообще перестали его понимать. Ближе всего к нему был Изуна, с которым они провстречались столько лет, — Хаширама хохотнул, — но я отчего-то уверен, что Изуна и сам не сможет дать точный ответ на этот вопрос. Мой брат никогда ни с кем ничем не делился — он держал все в себе и даже не пытался это исправить. Ему в принципе было комфортно в своем мире, который иногда ему приходилось разделять с нами.       — То есть, если я тебя поняла правильно, ты понятия не имеешь, что мог сделать твой брат тогда?        — Он отдалился от меня после того самого момента с аварией, и я понятия не имею, что с ним стало, — волосы выскользнули из пальцев. — Последние годы единственным самым близким человеком для Тобирамы был Данзо Шимура. Его лучший друг, ученик, человек, с которым он проводил больше времени, чем со всеми нами. Тот его любил — Тобирама рассказывал. Думаю, он знает его лучше всех нас, — Хаширама выдыхает и поджимает губы. — Мне отчего-то страшно, Цунаде, и я не могу понять отчего именно. От осознания, что все это правда, или от последствий, которые за этой правдой могут последовать. От слов о Данзо Шимура Цунаде стало еще больше не по себе. Замечательная пара получается, и если Данзо ученик Тобирамы и самый близкий человек, то картина складывается не очень. Удивительное совпадение, как поголовно все, кто так или иначе был связан больше всего с самим Тобирамой, оказались в психиатрической клинике, кроме самого Тобирамы и… Мадары.       — Давай договоримся об одном, — Цунаде подходит впритык к своему пациенту и, присаживаясь рядом с ним, смотрит пристально в глаза, — о Мадаре и всей этой ситуации нам с тобой говорить не надо. И чем дольше это будет в тайне — если же это правда — тем лучше для тебя, для твоей семьи и для… …меня в том числе. Хаширама медленно кивает и соглашается с ней. Лучше намного, если Обито об этом не узнает и не поймет. Узнав свои права, они смогут спокойно разорить его до последней копейки. Он будет искренне надеяться, что Мадара его не помнит, ничего не помнит и не придет забирать долги. Иначе ему придется Мадару своими руками попросту убить. И, получается, своего родного брата по факту тоже. Потому что иначе он потеряет все. К этому он не был готов. Может быть, он и насильник, имеет проблемы с алкоголем и веществами, но он не убийца. Никогда им не был и не станет.        — Но все-таки я недооценил своего брата, — напоследок Хаширама поворачивается к женщине с горечью добавляет, — я предполагал, что он меня никогда не простит из-за Мадары, но чтобы отомстить мне таким способом — этого я не мог себе даже представить. Он добился своего, молодец какой, только ценой самого себя и ценой стольких людей, — замолкает. — Знаешь, я всю жизнь думал, что это я говно и мой брат во многом лучше и правильнее меня, пример для подражания… — в голосе звучит ирония, — а теперь начинаю задумываться над тем… — из уст вырывается непроизвольный смех, — что мой брат хуже меня в разы. А я даже и не заметил. Вот же ж, мать его, ирония. Мы точно кровные братья, я в этом убедился. Сидя уже в своем доме, думал о том, какой поднимется скандал в случае, если Мадара вернется. Его могут и обвинить в покушении на партнера — прямо как его отца на Фугаку, ведь та авария была в их общей выпущенной машине после конфликта на презентации, о котором писали тогда все таблоиды. Хаширама отпивает коньяк и, сжимая свои волосы пальцами, пытается отвлечься от мыслей. Захотелось поговорить с Мадарой лично — вопросов было множество — понять, к чему готовиться. Хотелось ударить первым. Он берет в руки свой телефон и находит номер Изуны, подолгу смотрит на экран и, вспоминая их договор с Цунаде и непонимание того, знают ли сам брат Мадары и Обито обо всем, и, если они поймут о том, что и Хаширама теперь знает все — ударят неожиданно. И все это… Откладывает телефон в сторону и понимает — ему даже обсудить это не с кем. Мысль абсурдная приходит в голову снова. А если и Минато знал? Он же был заодно с Обито и Какаши когда-то. Если он знал уже все тогда и намеренно себя так вел, чтобы забрать себе долю, доведя Хашираму до более плачевного состояния еще сильнее? Верить, по сути, нельзя никому. Неужели и Мито знала? Да нет, это точно какой-то бред, его жена любила его и была с ним все время рядом и за него. А теперь он потерял даже ее. Сидит на своей кухне в доме совершенно один и не понимает теперь, что и думать насчет всего этого. Не может же быть человек на фото брата со свадьбы по чистой случайности настолько чертовски похож на Мадару всем: глазами, лицом, улыбкой. Он ни разу не встречал такой схожести за всю жизнь.       — Бред какой-то, — отпивает залпом Хаширама свой коньяк и с выдохом плетется в спальню. Устал, все эти мысли порядком истощили нервную систему и зацикливали его на них. Оставалось отработать свои положенные дни и попросту снова увидеть дочь. Сакура была самым лучшим в его жизни человеком, любимым и честным, всего лишь ребенок, от которого не стоило ожидать очередного предательства, подставы или еще какого-то дерьма. От нее просто ощущалась любовь, которую хотелось давать в ответ и наслаждаться каждым проведенным моментом вместе с дочерью.

***

Июль Обито, стоя с детьми в аэропорту, с прищуром изучал их билеты, сверялся с данными, чтобы быть точно уверенным, что при оформлении билетов не были допущены ошибки. Изуна как раз сдавал весь багаж, Какаши отошел купить детям лимонад. В итоге они решили на месяц попросту улететь на Мальдивы. Сняли там свой дом. И каждый день их ждут солнце, приятный климат, чистый песок, Индийский океан и фрукты с разными блюдами, которые будут им подаваться по расписанию. Наконец-то у них случился их первый совместный, семейный отпуск, которого им так сильно не хватало. Месяц их ждут новые впечатления, эмоции. Предпочли лететь бизнес-классом в обычном самолете, чтобы не тратиться еще больше на аренду своего из-за огромного количества расходов в закупке необходимых деталей для реализации последних моделей, которые теперь представлял на рынке Изуна, войдя в состав компании со своей линейкой. Презентация должна была состояться осенью — теперь же после долгой работы они могли не думать ни о деталях, ни о моделях, ни о чем-либо вообще. Все обязанности были переданы дальше сотрудникам компании. А еще наконец-то отличная возможность занятия сексом на берегу океана в тишине и покое в собственной местности. Обито, наблюдая за Изуной, не мог понять, как он столько лет живет без секса, не заводит отношения, не стремится к новым половым партнерам и в принципе как он снимает свое напряжение, для него это оставалось загадкой. На его памяти после изнасилования прошло три года, ровно столько времени Изуна напрочь отказывался от половой жизни. И если изначально причина была понятна, то теперь же — непонятна совсем. Конечно, рука друг твой, но неужели не хотелось элементарной ласки, ощущений от рук другого человека и в принципе отношений? Они как-то пробовали с Какаши завести эту тему для разговора с Изуной. Тот лишь пожал плечами и ответил.       — Я просто не хочу. Мне не до этого… да и я не встретил еще ни одного человека в своей жизни, с которым мне бы хотелось потрахаться. Я уже привык.        — Может, тебе помочь с этим? Мы можем тебе найти кого-то, — Какаши пытается уверить Изуну, что уже пора бы начинать как-то эту проблему решать.        — К примеру, есть отличные проституты… они сделают все, что хочешь за деньги… да и с твоей внешностью, — Обито улыбается Учихе, — без денег тоже.       — Давайте без этого, пожалуйста, — Изуна качает головой отрицательно, отвлекаясь от своего монитора. — Мне правда нормально.        — Изуна, но ты в таком возрасте, когда надо вести активную половую жизнь! Это для здоровья полезно! — Какаши выдыхает и смотрит на своего мужа. — Ты скажи, что хочешь и кого, мы с Обито тебе поможем — мы правда беспокоимся за тебя. Изуна смеряет их обоих раздраженным взглядом и наконец отвечает на полном серьезе:        — Абсолютно все? Кого угодно? — в голосе звучит заинтересованность предложением друзей.       — Да, — в один голос отвечают мужья, — что хочешь. Повисла пауза. Изуна будто задумался над чем-то и спустя пару минут выдает:       — Ну, хорошо. Я думаю, если вы убедите Сенджу быть со мной, то я скажу спасибо.        — Но Хаширама… он же… — с отвращением кривится Обито, — ну, он же с твоим братом это…       — Я говорю не о Хашираме, я говорю о Тобираме, — спокойно отвечает Изуна, — если он вернётся ко мне, будет трахаться со мной и станет папой Саске, то я буду только рад. Тишина.        — Он же тебя изнасиловал и… предал, — Обито бледнеет. — Ты сейчас…        — Поверь, он уже получил за это в ответ больше, чем надо, — улыбается Изуна цинично. — Мы разговаривали, он извинялся… но мне он отказал. Занят он. Я думаю, Тобирама был бы отличным отцом Саске и мужем мне — все-таки у нас никогда с ним не было проблем в сексе. Столько лет прошло, я действительно его любил. И мы должны были пожениться еще давно. Что ж, если хотите помочь — вперед.        — Изуна, — Какаши пытается осторожно подобрать слова, — я, конечно, не отрицаю, что у Тобирамы может быть отличный член… тебе виднее. Но тебе не кажется, что это немного…        — Это пиздец, Изуна! — рубит с плеча Обито вместо своего мужа. — Если это шутка сейчас, то скажи, ибо я не знаю, смеяться надо или сейчас орать… Да вокруг столько людей красивых, а ты всерьез готов лечь под человека, который с тобой так поступил? Не смешно нихуя.        — А, это шутка, — Какаши неверно усмехается, — да, Изуна? Изуна резко смеется.        — Ну конечно, шутка! — отмахивается. — Вы, что, всерьез поверили?        — Да, — Обито выдыхает с облегчением. — Хорошо, твою позицию мы поняли, значит, тебе еще время нужно. Мы приняли с Какаши и отвалили. Пойдем мы спать, да, муж? — смотрит на Какаши пристально, показывая в сторону спальни.       — Да, прости, что лезем туда, куда не надо, — Какаши виновато хохочет. — В общем, если что… ты говори нам — ну, если нужна будет помощь там, найти или что-то еще…       — Обязательно, — Изуна натянуто улыбается и, отпивая воды, снова утыкается в монитор. — Спокойной вам ночи!       — Спокойной ночи, Изуна! Как оба члена семьи наконец закрывают дверь в своей спальне, улыбка спадает с лица Изуны и он, сжимая губы, выдыхает. Не стоило поднимать эту тему, он знает, что его не поймут, и поэтому никогда не поднимал этот разговор. Теперь убедился окончательно, что и не стоило. После того разговора прошло уже более месяца, и сейчас Обито рассматривал спящее лицо Изуны в самолете, тот сидел сбоку от них с Какаши вместе с детьми — Саске тоже уже уснул. Поначалу мальчик бесился, плакал от легкой турбулентности в самолете и вскоре после всех попыток успокоить его со стороны Изуны наконец задремал. Итачи же на удивление перенес свой первый полет крайне спокойно. Правда в процессе перелета все-таки поменялся местами с Обито и отныне сидел с Какаши рядом — тут уснул тоже, рисовал что-то на своем планшете и все поглядывал на родителя в ожидании того, что тот наконец-то проснется. Обито погрузился в чтение новостей на своем ноутбуке и попросту наслаждался плавными движениями всего транспортного средства с особым удовольствием. Больше всего ему нравилось путешествовать именно в небе, чувство невесомости и плавности крайне успокаивало. Рассматривать вид за окном и частично открывающиеся горы во время полета приносило особое удовольствие.

***

Теперь Конан каждое утро приезжала на порог дома Мадары и Тобирамы вместе со своим ребенком и коляской в машине, они договорились выходить на прогулку вместе по мере возможности — или с кем-то из этих двух или с Орочимару, который отныне стал полноценным их сожителем. Часто просто выходила гулять именно с «дедушкой», тем самым давала возможность Мадаре просто спокойно поспать еще час с утра или им двоим с Тобирамой выйти на утреннюю пробежку, на которую Мадара все-таки своего мужа окончательно уломал. Впрочем, Тобирама теперь и сам, несмотря на сбившееся дыхание из раза в раз и отдышку, понимал, что бег помогает попросту отвлекаться от всего и погружаться в свои мысли во время бега и наслаждаться присутствием своего мужа. Да и тело, конечно, болело каждый раз знатно — засыпать получалось после работы намного быстрее и качественней спать. На тренировки в зале не оставалось времени, он их забросил после того самого момента, когда Мадара вернулся к нему, и физические нагрузки надо было хоть как-то восполнять. На одном сексе далеко не уедешь, особенно когда тебе уже за тридцать.       — И все-таки я не понимаю, как ты, прокуренный и пропитый больше меня в разы, можешь бежать быстрее меня и не задыхаться, — Тобирама пытается судорожно дышать и видит, как муж его обгоняет по дорожке, улыбаясь ему, когда оборачивается назад и следит за тем, чтобы Тобирама не уставал быстро — они сбавили темп бега до минимума.       — Это магия! — смеется Мадара.       — Нет, ну правда. У тебя ноги отказывали, а ты бегаешь быстрее меня и вполне себе выглядишь более здоровым, — бурчит под нос Тобирама и рефлекторно хватается за свой бок от резкой боли — опять печень прихватила. Опять.       — Да я и сам не знаю в чем дело, может, ты как-то дышишь неправильно? — задумчиво произносит Мадара. — Да и не забывай, что я бегать не переставал, а ты все-таки пока явно не спортсмен…       — Я занимался в зале больше тебя! — звучит с уст Сенджу негодование. — Несправедливо это! Я младше тебя, а подыхаю в разы быстрее.       — Ну, как переедем в Америку, у тебя не будет больше выбора — там бег по утрам как культура… Хочешь не хочешь — в итоге бегать будешь. Тобирама выдыхает с унылым выражением лица и снова пытается нагнать мужа, в итоге останавливается окончательно — голова стала кружиться, воздух выбило, печень отказалась больше испытывать такую нагрузку. Бег с утра они пытались поддерживать каждый день или поочередно с шести утра, или вдвоем. После, прощаясь с дочерью и в очередной раз повторяя одни и те же наставления Орочимару, каждый уезжал спокойно по своим делам: Тобирама на работу или в лабораторию для подсчета данных, Мадара к своим компаньонам по поводу решения вопросов своей компании. Мадаре все-таки больше повезло по степени нагрузки этим летом в отличии от мужа — учеба закончилась, возвращался домой намного раньше, проводил время с дочерью, готовил ужин им всем, погружаясь в готовку с головой, и ждал мужа, разговаривая с Орочимару по поводу состояния Тобирамы, своих дел и наконец… …своего собственного состояния. Он соблюдал лечение, стабильно выполнял требования врачей по прилете в Германию на лечение и получение новых медикаментов, от которых порядком тошнило уже — часто сушило во рту, волосы стали сильно выпадать, от чего он старательно пытался избавиться в ванной сам. На данный момент запуск шел даже лучше, чем хорошо — постоянно созванивался с Сасори и Дейдарой, которые теперь заменяли его в офисе Америки — офис они теперь сняли. В Америку с концами улетели на прошлой неделе Хидан с Какузу. Оставалось теперь арендовать офис намного больше и набрать окончательное число работников для первого времени. Все это занимало в день от трех до шести часов. Тяжело было находиться не на месте и управлять всем, по сути, с другого континента. Но пока никакой альтернативы не было. Больница строилась, Какузу отныне часто присутствовал на самом проекте и показывал по камере Мадаре, как постройка проходит в настоящем времени. Боли в ноге Мадару тревожили внезапно, непрогнозируемая боль то появлялась, то исчезала, то пронизывала обе ноги полностью сразу, и так по кругу. Хуже всего он себя чувствовал с утра. Как только просыпался, спустя пару секунд до того момента, как мозг начинает осознавать, что он больше не спит, странная боль будто с задержкой начинала накрывать весь организм с области ягодиц до самых пяток. Мадара выдыхал, вставал и единственное, что делал сразу, чтобы максимально блокировать странную боль, которая будто уже существовала в его голове, — выбивал ее еще большей нагрузкой на тело, а именно бегом. Помогало, этого было достаточно. От медикаментов тошнило все больше и больше, иногда он не мог есть из-за сильной тошноты, не хотелось вставать с кровати или говорить с кем-то. Наступала периодически настоящая апатия от всего, достигала странного момента в сознании, когда тебе просто не хочется больше просыпаться вообще, лишь бы не ощущать боль снова и снова. Существовать не хотелось вовсе в этом мире в тот момент, когда начинался приступ боли на дни вперед. После чего жить не хотелось тоже, на таких моментах он ловил себя в своих мыслях, выкуривая сигарету снова и снова, запивая привкус никотина кофе. Постоянно хотелось лечь спать снова, лишь бы избавиться от ощущения боли, отключиться от внешнего мира и забыться во сне. Этого позволить он не мог себе, когда хотел. Слишком много обязанностей окружали его изо дня в день. Но и из-за этого он стал засыпать раньше, нежели муж. Мадара словно играл со сном в догонялки — лишь бы побыстрее уснуть не потому, что спать хочется действительно сильно, а потому, что не хотелось думать, чувствовать, ощущать странную боль то в голове… то в теле. Он перестал их различать — они смешались. Бывали дни замечательного состояния — боли не было, в такие дни он по-настоящему мог жить, мог радоваться и существовать так, как должен. Но таких дней становилось под конец лета все меньше и меньше. Врачи предположили, что дело в эмоциональной нагрузке, в чрезмерной ответственности и обязанностях, к которым Мадара снова вернулся, и пока что организм ему таким образом пытался сигнализировать о том, что он не готов к ним. Не справляется. Впрочем, Мадаре было насрать на это, времени действительно оставалось мало, он и так слишком много лет отдыхал, жил на плечах Тобирамы, бездействовал, и отныне пора было уже наконец возвращаться в настоящий мир и брать за все происходящее с тобой и вокруг тебя ответственность. Мадара улетел на очередной курс лечения. Тобирама сейчас чувствовал себя морально гораздо лучше, чем полгода назад. Изменение отношения ко всему и фокусировка только на себе, своей семье и работе помогали всегда из года в год, когда он не срывался и не выходил из этой системы, тратя свои энергетические ресурсы на ненужные эмоции, которые в основном были связаны с людьми, не стоящими в приоритете. Встреча с Хаширамой и признание ему во всем сбросили какой-то внутренний груз с плеч, он так и не понял, поверил ему Хаширама на самом деле или нет, но это уже и не имело никакого значения. Он сказал все честно и прямо — больше не ощущались вина, недосказанность и обида на брата или себя. Появилась приятная легкость и ощущение, что ты все сделал правильно. По крайней мере он действительно подготовил своего брата к неожиданным последствиям, он его предупредил о том, что Мадара жив. Свой долг он выполнил, какой-то такой долг, какой он сам в своей голове себе обозначил. Оставалось сказать все прямо Изуне, устроить наконец ему и Мадаре встречу. Страха больше не было, и Тобирама сам даже не заметил, куда именно он делся. Стало совершенно все равно. Он всегда знал, что рано или поздно этот момент наступит — изначально это был его самый большой страх. Теперь же после слов Мадары, что это был его собственный выбор и ничего у них не поменяется, этот страх ушел. Они были готовы к любым последствиям и любой реакции. Насколько бы пиздецовой она ни была. Об этом они с Мадарой разговаривали в очередной раз перед его отъездом в Германию. Данзо надо было опередить любой ценой, так сказал Мадара, не доверяя Шимуре вообще, он до сих пор ожидал удара в любой момент, и это самое ожидание удара истощало его нервную систему еще больше. Истощение сказывалось на теле — тело реагировало болью. А Мадара хотел отказаться от медикаментозного лечения, так как понимал, что толку от него никакого, лишь вред. Страдает вся система организма. Волос на голове уменьшилось вдвое, сил тоже. Тобирама, сидя на своей работе тем вечером и только что отпустив своих интернов домой, пожелав им спокойной и продуктивной недели отдыха, наконец разобрав свои бумаги, берет в руки телефон и набирает Изуну. Слышатся странные гудки, понимает, что Изуна за границей, судя по оператору, и терпеливо ждет, пока трубку поднимут. Трубку Изуна так и не взял. Он спокойно пишет ему сообщение о том, что им нужно серьезно поговорить, и ждет его звонка. По идее если все начинать уже с самого чистого листа, то нужно перед этим разрушить совершенно все в прошлом и закрыть долги — будь то моральные или физические, финансовые или духовные. Не хотелось дожить до того самого момента, когда вы наконец будете жить в Америке в покое, который заслужили оба и все, кто вас окружает, и понимать, что не начали с чистого листа свою жизнь, а сбежали от старой. Отпуск Тобирама решил себе взять на конец августа до конца сентября, чтобы побыть с семьей наконец по-человечески. Как раз в общем чате было написано о том, что мужу Тобирамы придется лететь в Америку на неделю до 7 сентября, и именно эту неделю хотелось побыть полноценно отцом с дочерью, дождаться Мадару и быть дома. Отключить свой телефон и просто спокойно жить. А до момента заслуженного отпуска предстояло несколько операций и очередная международная презентация о создании своего проекта и получения патента, на которую Тобирама в этот раз поедет с Кагами — после недавних обсуждений он взял его под свое крыло в команду, и теперь Кагами является частью исследования. Проходить это событие будет в начале августа. Кстати о Кагами, он, понимая, что Тобирама попросту не в состоянии видеться нигде кроме работы, теперь начал приезжать к ним домой и сидеть с ними тремя после того, как они уложат дочь спать, или же после того, как Орочимару прочитает нотации Тобираме о необходимости своего личного времени и отдыха — они все-таки выходили куда-то на прогулку или же в винную студию, чтобы обсудить работу или свои личные темы без посторонних ушей. Кагами с радостью на лице рассматривал в тот вечер улыбку Тобирамы, несмотря на измотанность второго, и слушал его рассказ о семье и операциях. Соскучился по нему ужасно — на работе они пересекались только из-за интернов, и у Тобирамы не было попросту времени отвлечься на час и лишний раз выйти покурить со своим отныне близким другом просто так. Постоянно его кто-то дергал, кто-то что-то спрашивал, постоянно нужно было заполнять какие-то бумаги, отчего Тобирама выходил из корпуса больницы в десять вечера, если не дежурил, и, попросту выключая телефон, направлялся домой. Больше студенты не звонили, даже если бы очень хотелось.       — Как твои дела? — Тобирама виновато улыбается. — Прости, что толком даже не спрашиваю, но…       — Я все понимаю! — Кагами отмахивается. — С ребенком, семьей и такой нагрузкой я бы вообще от всех загасился, и от меня скорее всего все отвернулись бы, посчитав напыщенным ублюдком, зацикленным только на себе, — он делает глоток ликера из стакана и видит, как Тобирама краснеет от сказанных слов.       — Ну, не напыщенным ублюдком! — Тобирама смеется: — Таким я себя не считаю. Да и я бы все равно с тобой общался в любом случае, потому что понимаю, как все это тяжело и изматывающее!       — Я, наверное, не говорил тебе еще, но я подружился и сблизился с бывшей женой твоего брата после того, как она была моей пациенткой, и ты знаешь… Мито на самом деле замечательная женщина, несмотря на ваши с ней отношения. Тобирама на этом моменте поперхнулся и закашлял.       — Да, — виновато Кагами протягивает с улыбкой на лице, — я понимаю твою реакцию, но… Она правда отличный друг и изменилась как человек.       — Мне в принципе все равно, — Тобирама наконец откашливается и смаргивает подступившие к глазам слезы, — меня не касаются твои дружеские связи… — закуривает сигарету спокойно. — Просто это было сейчас неожиданно. Мито… надо же. Неожиданно. И как она? Мой брат сказал, что они развелись недавно. Кагами заинтересованно слушает и хмыкает.       — Ну да, твой брат накосячил окончательно, и Мито попросту бросила его и ушла. Она потеряла ребенка у меня в палате, на ноги поставил. Ужасно жалко стало ее, человек был в таком состоянии, что из окна выйти хотел, ты бы видел ее… — Учиха заметно мрачнеет от сказанных слов, и Тобирама понимающее кивает. — А сейчас все отлично, расцвела, наконец, стала о себе думать, обзавелась новыми знакомствами — у нее подруга появилась, работница твоего брата, проводят время постоянно.       — Надеюсь, это не очередная любовница Хаширамы. Вот умора будет, — прыснул Сенджу. — Я бы убил.        — Нет, — Кагами загадочно улыбается. — Шион не по мужчинам. Ей на самом деле сама Мито нравится — это я понял сразу, как увидел ее у Мито дома. Нам даже друг другу ничего рассказывать не надо было — ясно как день.        — Я не знал, что Мито бисексуалка, — Тобирама удивленно протягивает. — Если она начнет жить с женщиной, я боюсь, что это будет реально пиздец для Хаширамы. Я тогда даже в карму поверю. Честно!        — Я думаю, латентная… — Кагами, размышляя, отпивает снова. — Все женщины бисексуальны по природе, но некоторые этого не понимают и не хотят принимать.        — Ну, хрен знает, — качает головой Сенджу, — наша Конан точно не латентная и не открытая, она, может, и не типичная по натуре, но чтобы она хоть когда-то рассматривала женщину не как конкурента — я не припомню такого.        — Впрочем, это долгая тема для дискуссий, — смеется Кагами. — Как Данзо? — резко меняет тему, отчего Тобирама от неожиданности мрачнеет.        — Нормально. Работает, живет, помогает с исследованием по своей части. По закону это его доля, и от нее я не могу никак отказаться — мы изначально запатентовали ее вместе.        — Я не понимаю, как ты вообще общаться можешь с ним после всего дерьма, которое он сделал для тебя и твоей семьи, — Кагами пытается не критиковать Тобираму, но получается не особо. — Я сразу скажу — я его видеть не хочу и тем более хоть как-то с ним в работе пересекаться.       — Тебе и не надо, — Тобирама выдыхает. — Мадара все знает, мы хотим выкупить по итогу его долю проекта. Ему понадобятся деньги.        — Смешная штука. Как будто тебе это дадут сделать. Тобирама мрачно отпивает дальше свой коктейль и пожимает плечами.       — Увидим. Вроде лечение ему помогло, и ощущает он себя гораздо лучше, несмотря на свое состояние здоровья… Хоть Тобирама и рассказал Кагами о диагнозе Шимуры, Кагами до сих пор относился крайне скептически к его наличию, не мог поверить ни в одно слово от этого ебанутого на всю голову человека и тем более принять тот факт, что причина поведения Данзо крылась в его, так называемом, раке головного мозга. Верилось с трудом.

***

Взгляд устремляется на экран телефона, и человек второй рукой подносит зажатую между пальцев сигарету к губам. В стеклах очков отображается голубоватый экран, параллельно музыка звучит в наушниках, накинутых на голову и большими подушками закрывающих уши целиком. «Сообщение отправлено — сообщение не прочитано» Вот как. Занимательно, как Изуна продолжает игнорировать все сообщения от него по сей день. Данзо с легкой улыбкой на губах выходит на крыльцо своего дома и пытается дозвониться до самого Изуны лично — телефон и вовсе выключен. Не могло же с ним что-то случиться раньше времени? Нет. Может, в отпуск уехал или взял выходные? Что ж, Данзо с любопытством пытается найти в соц. сетях другой способ связи с главными лицами компании на их сайте и вроде находит. Рабочий номер телефона Изуны, который явно отличается от их настоящего номера. Попробует туда. Сегодня у него замечательное настроение, он только что вернулся от своей семьи, с которой пробыл целых четыре дня, помогая отцу с ремонтом в доме. Мать их радовала все дни подряд вкусной выпечкой из-под собственной руки, они с отцом ходили на охоту снова — это стало их личным любимым времяпровождение за последние месяцы. У его отца была лицензия на убийство животных в лесу, и по итогу мать приготовила из дичи домашнюю колбасу и жаркое на третий день. С семьей было хорошо, было легко. Разговоры не напрягали, он только сейчас понял, настолько же он сильно отдалился от родителей во время учебы, скучал по ним, насколько на это был способен, и пытался всячески провести как можно больше времени с ними. Он заменил Тобирамой и родителей, и всех друзей сразу. Что было достаточно глупым поступком. Он и представить себе тогда не мог, что в итоге этот человек уйдет и не получится то, к чему он так долго и усердно шел. После того, как выпустили из больницы и родители ему дали все для спокойной жизни с чистого листа, он был искренне благодарен им за заботу и поддержку. Впервые ощутил, насколько сильно они его любят, поддерживают, и понял. …что бы ни случилось теперь — мама и папа всегда будут на его стороне. Это они оба отлично показали с того самого момента, когда Данзо увезли в клинику. Отец покрывал его до последнего, когда сына пришла искать полиция и все остальные дружки Мадары. С отцом они стали много разговаривать по душам, наверное, впервые за последние лет десять с кем-то, кроме Тобирамы, он мог поговорить искренне — с отцом и мамой. Конечно, все рассказать не мог, но от отца принимал поддержку, а от матери — годные советы. Если доносить свою просьбу слегка завуалированно, можно получить хороший ответ или совет. Папа хвалил его за его навыки в стрельбе — Данзо совершенствовал выстрел, промахивался раз в пять выстрелов, из-за чего продолжал практиковаться со своим учителем дальше. Занимался спортом уже как месяц с тренером в зале и попросил довести его тело до лучшей формы, насколько это возможно, до сентября. С предлогом того, что хотел бы совершить рывок выше своей головы ради собственного благосостояния. Совмещал спорт с работой. Удавалось вполне хорошо. С Сарутоби виделся исходя из собственного желания и загруженности обоих. Часто хотелось побыть одному и в очередной раз расставить свои мысли в голове по полкам. Ну и конечно, он помогал Тобираме и выполнял свою часть работы в исследовании. Обычно это занимало около пятнадцати часов в неделю и каждый раз при личной конференции. Тему своего состояния здоровья избегал и уверял, что держится, по сути, так и было. Он же держится? Держится. Таблетки пьет? Ну, не пьет, но кому об этом знать-то надо, поэтому, конечно, на вопрос Тобирамы о лечении отвечал положительно. Забота была приятна. Новость о включении Кагами в команду их исследования не сказать, что взбесила его, но и не обрадовала. Сдержал лицо и кивнул. В принципе о Кагами он тоже думал, предполагал, что этот человек так или иначе еще появится в его картине мира, и насчет него придется тоже подумать. А пока пусть выполняет свою часть анализа — нагрузки на него самого и на Тобираму будет меньше.        — Если, конечно, он не накосячит с данными… — иронично подмечает Данзо, попивая чай. — Он еще зеленый в статистике, да и в теме целом — это явно не его профиль.        — Я обучу его и помогу, — Тобирама сидит как обычно за своим столом только уже дома и просматривает графики в программе. — Он мне уже прислал свою часть, могу показать. Ошибок не нашел там.        — Ну, если ты не нашел, то не вижу смысла мне что-то присылать. У меня и своих табличек хватает, — Данзо отвечает спокойно, параллельно высчитывая что-то в программе. — Вы едете вместе на конференцию? — внезапно задает прямой вопрос. Судя по лицу Тобирамы в том момент, знает ответ заранее.       — Да. Надеюсь, ты понимаешь.        — Ну конечно, — едко отвечает Шимура, — я же за плохое свое поведение забанен еще на пару лет в публикациях, пока мне официально не вернут лицензию. Работать могу, а вот бесить своим видом научный мир пока опасно, — ему самому становится смешно от абсурдности правил этического мира.       — Тут не виноват никто кроме тебя. Ты должен был головой думать и понимать, чем твои выходки тебе обернутся в ассоциации врачей, — в тон отвечает Сенджу, на что в тот же момент Данзо раздражается, сжимая ручку кружки крепче, но лицо не меняется никак.       — Если бы кто-то меньше пиздел — ассоциация не узнала бы, — Данзо хмыкает.        — Ты сейчас пытаешься опять винить в этом моего мужа? — Тобирама поднимает вопросительно бровь, отвлекаясь от графиков, и смотрит в глаза Данзо не моргая.       — Нет, конечно, не только Мадару… там много кто постарался, чтобы так случилось, а особенно твой крестный папа, — Данзо облизывая губы продолжает, — или ты хочешь поспорить со мной? Неужели он не приложил руку к этому, что даже после справки о моей стабильности меня забанили? Тобирама об этом не знал и мало интересовался, но Орочимару поддерживал в любом вопросе и принимал любое решение.        — Ладно, проехали, у меня тем более нет времени сейчас посещать конференции, так что и к лучшему. Мне научных публикаций хватает для поддержки профиля, — Данзо расслабляется в позе и смотрит на часы. — Я пойду спать уже, вставать рано. Доброй ночи.       — Доброй. Я посижу еще, — кивает Тобирама, зевая.        — Мужу привет. Пусть поправляется. А то все никак окончательно не выздоровеет, — с усмешкой добавляет Данзо в микрофон, прежде чем отключиться. Тобирама поджимает свои губы, пытается отвлечься от странной просьбы от Шимуры и продолжает подсчет данных.

Dangerous minds Are coming out of the dark You better watch out

Шимура спокойно доходит до спальни и ложится в кровать. Проверяет сообщения в телефоне, Сарутоби что-то писал. Изуна до сих пор на связь не выходит. А вот Зецу и Тоби всегда были на связи, что неимоверно радовало. Иногда Данзо задумывался над тем, спят ли эти оба вообще, ведь в какое время суток им ни напишешь — отвечали в течение получаса. Таких людей он по-особенному любил. Пока все шло хорошо. Сумму денег он недавно отправил на первый взнос своей недвижимости, наконец смог достать их со своих до этого заблокированных счетов и добавил из зарплаты за пару месяцев работы с Сарутоби. И теперь ему оставалось сделать выбор об окончательном варианте жилья. Откладывает в сторону телефон и вспоминая очередной рассказ Тобирамы о своей жизни и состоянии Мадары, улыбается широко, смотря в потолок. Поднимает свою ладонь вверх и водит пальцами по воздуху. Интересно, если бы Тобирама узнал о маленьком секрете Данзо, что бы он сделал? Почему-то Тобирама не задумывался, почему у Мадары пошла резкая прогрессия болезни снова, и откуда, по сути, она взялась вообще. Данзо потягивает шею. Он даже и не задумывался над тем, что когда Мадара был в коме, то оставался под присмотром Данзо. Конечно же, Данзо не был идиотом и времени зря не терял. Если медленно убивать организм металлами изнутри, вводя инъекции в кровь, это появится не сразу, если вводить специальные стимуляторы — тоже. Организм привыкает изначально и борется с инородными телами. А вот если вводить все правильно и получить результат сразу — это вдохновляет. Сначала идет ремиссия после долгого лечения, с чем Мадара справился на отлично. Но именно поэтому Данзо и вводил Мадаре в том месте заново все, чтобы спровоцировать снова и снова результат, изо дня в день, к которому он шел изначально. Конечно же, все переломы и травмы ускорили процесс. Он давно понимал, что от Мадары избавиться будет крайне тяжело. Это правда. Но он и обещал, что убьет Мадару. Это тоже правда. И если убить своими руками было бы слишком рискованно в любом случае — хотя был период в его жизни, когда бы он это сделал. Данзо улыбается с закрытыми глазами. То вот сказка о раке Данзо была не такая уж и придуманная. О прогрессирующем… потому что Тобирама и Мадара точно не подумают о том, что Данзо еще тогда задумался, чтобы…       — Я терпеть не могу его.       — Он раздражает меня.       — Все время мешал.       — Он забрал тебя у меня.       — Я убью его.       — Уничтожу его!       — Заберу все до конца.       — Я ненавижу его!       — Ты сдохнешь, Мадара. Добить Мадару не своими руками лично, а с помощью своих же рук изнутри. Он же предупреждал Мадару еще тогда, по сути, у Мадары был шанс, был? Был. Если бы он не влез, то все бы это выветрилось через пару лет без дополнительной дозировки в пару недель. Но Мадара влез. Он предупредил его тогда — его не послушали, даже не захотели слушать. Он убивал его медленно, но верно. А рак костей для этого самый лучший способ. Изначально через кровеносную систему. Накапливать внутри него все больше и больше тяжелых металлов. И даже если от Мадары так и не получится избавиться самому — Мадара по итогу сдохнет и так. Конечно, хотелось бы за этим наблюдать лично, но его уже тут не будет, как-нибудь переживет без такого очаровательного зрелища. И все-таки ему искренне смешно от того, как, судя по спокойствию Тобирамы, врачи Мадары до сих пор не понимают, что с бедным Учихой происходит, и скорее всего лечат его совершенно не от того, от чего нужно.       — Интересно, у него первая стадия или уже вторая? — Шимура рассуждает вслух. — Волосы скорее всего лезть начали, скоро начнет кожа слезать потихоньку, и по сердцу бить, — он зевает. Она не проявится на анализах и обследованиях до третьей — тем веселее будет. Когда Мадара в один день вообще больше не встанет.

Watch out Cruel intentions Are tearing the sky apart

Август Весь август пролетел как-то слишком быстро… Кагами загибался в больнице и с интернами, которые пришли на работу и летом и теперь не отходили от него ни на шаг. Но радовало одно — годы учебы сложились на них более продуктивней в работе. Студенты совершали гораздо меньше ошибок в своей практике. Поломок больше не было — все понимали сумму страхования оборудования. Конференция прошла удачно, после этого он и Тобирама наконец смогли выдохнуть и продолжить работу над данными и экспериментальным лекарством над контрольными группами по всей Европе. Приходилось поочередно уезжать в мини командировки и лично доставлять ампулы в больницы. Тобирама съездил дважды в три страны, Кагами в четыре. Патент теперь позволял разогнаться в исследовании.

***

Хаширама вернулся к своей работе, предпочитая просто абстрагироваться от всех мыслей в голове, и наконец переборол странную паранойю, смог снова наладить общение с Минато и запустил новый проект по созданию коллекции машин. Уйти в работу с головой было лучшим решением для его психического и физического состояния здоровья. Сакуру он забирал теперь на каждые выходные к себе домой и возил с собой по паркам, сводил в цирк и съездил на одни выходные в Барселону. Хотелось искупаться в море с дочерью под приятным солнцем.

***

Орочимару совсем стал настоящим дедушкой и с этим помогал ему сам Мицуки. Теперь они выгуливали в коляске Кагую, пока Мицуки веселил девочку игрушками, привлекая ими внимание ребенка. Дома Орочимару занимался готовкой, параллельно обучая сына после школы своим любимым рецептам. Он впервые в жизни хоть и был занят домашними делами, помогая Тобираме и Мадаре, но отдыхал. Спокойно наслаждался пенсией с чистой душой.

***

Конан, находясь в декретном отпуске, часто была гостем с Нагато в доме Учих-Сенджу и теперь каждый раз пыталась подружить своего сына с Кагуей. Хидан недавно вернулся на неделю и, конечно же, заделался нянькой номер один в их доме, отодвигая Орочимару на второй план и пытаясь привлечь внимание Кагуи на себя, обещая, что:       — Вот вырастешь, пупсик. Дядя Хидан научит тебя всему: и в рожу бить, и танцевать на столе, и учиться как черт. И расскажет о том, как еба…       — Хидан! — вскрикивает Мадара, отпихивая мужчину от дочери, и шипит на него. — Выбирай выражения при ребенке!       — Да ладно тебе… — смеется мужчина, — она все равно еще не понимает ничего и даже не вспомнит. Но я научу ее всему, что знаю! Это наша первая девчонка в нашей большой семье папань! Будем с ней ходить по пляжу Калифорнии и мужиков кадрить.        — Я тебе покадрю! У тебя Какузу есть! Любому мужику яйца оторву, кто на нашу девочку посмотрит раньше времени! — бранится Учиха.        — А если она лесбиянкой будет? — задумчиво бормочет Хидан, отпивая холодную колу из стакана. — Вагину или сиськи оторвешь?        — Хидан… как-то слишком рано мы заговорили об ориентации нашего ребенка, — выдыхает только что вернувшийся из магазина Тобирама, наблюдая за этой картиной со стороны.        — Я сразу сказал — я буду дядей Кагуи номер один. Боксу обучу. А Дей и Сасори заделались дядями вашим вторым будущим детям. Мы уже разделили обязанности на годы вперед. Боюсь представить, чему эти оба их научат, так что девка моя. Я буду классным дядей, а Казу будет второй тетей после нашей Конан, — довольно произносит Хидан, растирая свое загорелое лицо, и наконец удаляется с гордо поднятой головой в кабинет Мадары, чтобы сделать очередной звонок Какузу.        — Ну слава богу, у нас хоть и дедушка, и бабушка одна, — отпивает вина Орочимару с улыбкой на лице. — Тут без вариантов точно. Тобирама качает головой на весь этот цирк и уходит гулять с собакой в лес. Слишком много в доме народу.

***

Мито и сама не заметила, как за столь короткое время Шион стала настоящим членом семьи и чуть ли не крестной тетей для Сакуры. Теперь вечерами они все время гуляли втроем на игровой площадке, ужинали вместе, и Сакура теперь называла девушку тетей. Мито начала всерьез задумываться над тем, чтобы наконец выходить из декретного отпуска, открывать на часть выделенных Хаширамой денег какую-то свою маленькую компанию и попросту заниматься работой. И когда начала придумывать, что именно делать и в чем она хорошо разбирается, проработав столько лет в компании бывшего мужа, задумалась над тем, чтобы создать что-то вроде своего агентства по продвижению других компаний по подобию СММ специалистов и пригласить в долю Шион, которая как инженер разбиралась в этом намного лучше нее. Она может изобретать что-то новое для них, может, и тематика компании будет другая — обеспечение программное, допустим. Но так они смогут и работать вместе, и видеться чаще. Вообще хотелось бы предложить ей переехать, и Мито долго пыталась осознать в себе, что это за странное желание по отношению к женщине. Жить вместе с Шион… Как кто и зачем? В принципе денег хватало на свое дело. Шион, конечно, первое время отнекивалась и давала заднюю, боясь брать на себя такую ответственность. Потом они повздорили в очередной раз, на этот раз уже мирил их Кагами. Шион, обдумав все, пришла в один вечер к Мито домой пьяная и просто, ничего не объяснив, ухватила Мито за руку, потянула резко на себя и поцеловала девушку с порога. После чего, решительно выдохнув, ожидая сейчас любой реакции на ее действие, выдала.       — Давай попробуем. Я согласна. Я хочу помочь тебе и быть рядом. Ты можешь меня нахуй послать сейчас — пойму, но я устала, если честно, ходить вокруг да около, — боится поднять свой взгляд на женщину напротив. — Особенно тяжело быть рядом, когда ты переодеваешься около меня, и тут, конечно, я ну… В общем, — Шион поднимает взгляд на притихшую Мито, — я в тебя влюбилась, еще как увидела в офисе в тот день… И я сделаю для тебя все, что могу. Если ты хочешь — давай. Но скажи мне, пожалуйста, прямо сейчас. Могу ли я на что-то надеяться, или мы будем друзьями? Я знаю, ты не была никогда с девушкой и… Мито спокойно подходит к девушке и сама целует ее нежно в губы, подтягивая к себе и пытаясь понять, что точно ощущает в этот момент.        — Попробуем сначала, — Мито отпускает обомлевшую девушку и продолжает, — да, ты права, я никогда не была с девушкой и вообще долго думала, что явная гомофобка, а потом появились Кагами и ты. Изменилась и я, — Мито неловко смеется. — В общем, Шион… — прокашливается, — я хотела тебе предложить — давай жить вместе в этом доме?       — Ты сейчас серьезно? — девушка спрашивает, не понимая, шутка это или нет.       — Да. Давай съедемся… Не обещаю, что я профи в сексе с девушкой, — нервно смеется Мито, — да я в жизни не занималась этим с женщиной, но я надеюсь, что ты мне покажешь и научишь. Ну или иначе я буду бревном, — опять подрывает на смех.        — Господи, ну и дура ты. Бревно… Надо было же додуматься… — Шион смеется и кивает. — Давай попробуем.        — Да, я знаю, что дура, — Мито нервно теребит свою блузку и наконец тянет девушку на себя, закрывает дверь дома на ключ.

***

Отпуск проходил который месяц лучше, чем даже можно было предположить. После того, как семья Учиха покинули Мальдивы, отдыхом наслаждались на Бали. Какаши притащил в один день Обито заниматься в группе утренней йогой, на что Обито долго шел в отказ и закатывал глаза, аргументируя все это как: — Бред, пустая трата времени. После в лексикон пришли такие фразы как: «Какаши, иди ты в жопу, я как дерево, но точно не йог», «да иди ты в жопу, чтобы я вставал в пять утра и куда-то шел!», «в рот я ебал эту встречу солнца!», «иди сам!» продолжилось этим… «Милый, ну правда, ну что ты придумал, давай поспим». «Любовь моя, да сдалась тебе эта сраная йога». «Да ты просто перетрудился или на солнышке перегрелся, малыш». «Да ты со мной не хочешь полежать даже нормально, ну и куда ты опять пошел?». «ДА, Я БРЕВНО, И ЧТО ДАЛЬШЕ?». «Блядь, ладно, пошли, но это первый и единственный раз — все равно же не отстанешь.» По итогу закончилось попытками сопротивления Обито вот так… «Я жопы не чувствую после твоих поз собак», «и нет, я не зануда, не смотри на меня так», «может, спине и стало лучше, но причем тут йога?», «ладно, допустим, сходим еще раз, но только на индивидуальные с йогом, а не с этими людьми вокруг», «ну, может, нравится… Ой заткнись.» Так Обито Учиха стал заниматься со своим мужем каждое утро йогой, пройдя все этапы принятия и психов в экстренном режиме. «Какаши 1 — Обито 0». Какаши теперь после своего нового занятия йоги по утрам готовил свежевыжатые соки по утрам всем членам семьи, так как возвращались они оба в семь утра на виллу — он в расцвете сил, Обито выжатый как лимон, матерясь про себя и судорожно закуривая сигарету под смех Изуны с висячего кресла с книгой в руках — пока дети еще спали.       — Только попробуй что-то сказать, Изуна! — грозно шипит старший в семье и слышит, как ржет тот, к кому он обращается.       — Поза ребенка, Обито, полегчает, ахахаха!       — Поза хуенка! — Изуна не может остановиться ржать от помятого вида Обито — тот весь взмок, красный и еле дышит.       — Фу курить, Обито, твое тело — твой храм! — Изуна ржет сильнее и с благодарностью перенимает сок из рук Какаши, который с улыбкой и умилением на лице идет к своему недовольному и злобному мужу в одних плавках.        — Говорит мне человек, который пачку в день курит! — Обито медленно успокаивается от объятий мужа и сока, принесенного ему.        — Поэтому я и пас в ваших утренних занятиях, мне больше нравится купаться и ничего не делать, детям тоже. Если посвящённые в семье должны быть, то только вы вдвоем, — Изуна довольно отворачивается к солнцу и прикрывает глаза рукой. Погода стояла тут всегда замечательная, иногда случались пролётные дожди пару дней, из-за чего в самый раз было направляться в термальные источники и просто наслаждаться контрастом температур — расслабляло еще сильнее. По договоренности они должны были включить телефоны по прилете сюда, отказываясь отвечать кому-либо. Если Обито и Какаши давно уже включили свои для контроля дел в компании, Изуна же включил свой телефон только сегодня и сразу же получил список пропущенных вызов и сообщений. И каково его было удивление, когда он получает множество сообщений от Данзо, которые даже не читает, и наконец видит от Тобирамы, чему удивляется еще сильнее. Тобирама просил перезвонить ему и серьезно поговорить. Что ж, может, он наконец одумался и обдумал его предложение? No don't look now Don't look now Выждав самое подходящее время для Дании, он спокойно набирает номер и наконец трубку поднимают.       — Привет, Тобирама, ты поговорить со мной хотел.        — Да, мы можем с тобой встретиться? — в голосе Тобирамы слышится волнение.        — Боюсь, сейчас нет, я не в Европе, на отдыхе. Что-то случилось? — Изуна заинтересованно прикладывает трубку к уху. — Говори, я слушаю.        — Изуна… Этот разговор не для телефона, нам правда нужно увидеться желательно у меня дома и поговорить обо всем, — Тобирама выдыхает.        — О, неужели ты подумал о моем предложении стать семьей? — иронично спрашивает Изуна, находясь в отличном настроении в тот день. — Я только через две недели вернусь, говори так, если это срочно.       — Я дождусь твоего прилета, — Тобирама выдыхает с каким-то огорчением. — Нам надо тебе…       — Тобирама, говори сейчас, — Изуна заметно почерствел в голосе. — Иначе я изведу себя и нихрена не отдохну, думая об этом. Ты будешь со мной — это ты хотел сказать? Нет, ну я так и думал, что…       — Изуна, — Тобирама резко перебивает его и продолжает после паузы спокойным и решительным голосом. — Твой брат жив. Мадара жив и все это время был со мной, мы женаты. Я не могу с тобой быть никак. Ты просил, и я сказал. Four… Пауза. Долгая. Улыбка медленно спадает с губ Учихи, и выражение лица меняется в противоположное.       — Изуна? Нам с Мадарой нужно с тобой увидеться. Вам нужно увидеться и все обсудить, потому что мы… Three.       — Ты… — слышится голос на грани шипения, — думаешь, что это смешно, ТОБИРАМА? — он повышает свой голос. — ТЫ, БЛЯДЬ, ДУМАЕШЬ, ЧТО ЭТО АХУЕТЬ КАК СМЕШНО — ЗВОНИТЬ МНЕ И ГОВОРИТЬ О МОЕМ БРАТЕ, КОТОРЫЙ УМЕР, СПУСТЯ СТОЛЬКО ЛЕТ? — лицо искажается в гримасе злости. Обито с Какаши оборачиваются на сидящего вдалеке и кричащего Изуну, не понимая, что случилось, пока они были заняты готовкой и детьми.        — Изуна, я понимаю, как это звучит. Поэтому я и хотел с тобой увидеться лично, все объяснить и потом привезти тебя к Мадаре, к нам в дом и…        — Тобирама! Ты мог придумать какую угодно отмазку на мое предложение, непонятно зачем, учитывая, что и так мне отказал, но, сука, моего брата приплетать — блядь, это уже перебор! — Изуна начинает задыхаться от крика. — Мне хватает твоего ебанутого бывшего, который нес подобную хуйню. С Данзо понятно все — он просто с головой не дружит. Но с тобой-то что не так? Two.        — Блядь! — срывается Тобирама. — Да я не шучу, вашу мать! Я пытаюсь все объяснить и тебе, и своему брату пытался — это правда. Твой брат не умер, он был в коме, и память отшибло у него на время. Я выхаживал его и не мог никому сказать, а после Мадара и не хотел. Ты думаешь, вы деньги получили как? Изуна? Просто… — Тобирама пытается успокоиться. — Изуна, пожалуйста, давай увидимся, и мы тебе все объясним — ты заслуживаешь знать, и, возможно, ты сможешь понять. И тогда вы снова будете общаться, и все будет хорошо… Твой брат тебя очень любит, Изуна, и всю жизнь любил, но он выбрал наконец-то себя, и ты сам знал, что в детстве… он и я были…        — Тобирама, — сухим голосом отвечает Изуна, — это уже слишком. Ты сам себя превзошёл. Иди нахуй и не смей мне больше звонить. Я тебя понял — ты женат, я не лезу к тебе, но и ты, будь добр, отъебись от меня и от МАДАРЫ!        — У нас родилась дочь.        — Да мне поебать, кто у тебя родился! — в сердцах выкрикивает Изуна. — Сука! Я же хотел по-хорошему отношения с тобой вернуть и быть нормальной семьей!        — Изуна, ты не слышишь меня, — завывает Тобирама, — блядь.        — Нет, Тобирама, это ты меня не слышишь! Что ж, передай тогда Мадаре, что если он жив, то я приду и убью вас, сука, обоих! Все, нахуй! One… Изуна бросает трубку и в ярости просматривает входящие сообщения. Добило его сообщение Данзо, в котором было написано: «Мадара жив. Ты не брал трубку, поэтому напишу так. Они с Тобирамой женаты, и именно из-за них и я, и ты оказались в дурдоме. И мы с тобой этого не заслужили, Изуна. Я понимаю, что ты сейчас опять распсихуешься, но вот тебе одна фотография, я прикреплю ее сюда. Это фото сделано было год назад в моем доме. Я понимаю, что ты можешь чувствовать… Ведь с нами так поступили они, каждый из нас получил по итогу не то, что хотел. Я знаю, что, несмотря на всю ситуацию, ты будешь любить своего брата, но также понимаю, что твоей любви к брату будет мешать Тобирама. Поэтому я предлагаю тебе выгодное приложение. Мне кажется, каждый должен быть в этой жизни счастлив с определенным человеком. Поэтому давай же по-хорошему вернем каждую половину себе и поможем в этом друг другу. Ты вернешь себе своего брата, которому запудрил мозги Тобирама и из-за его потери памяти заставил тебя и не вспоминать. Ты сможешь помочь брату, вернуть его в семью на его законное место. А я заберу твою проблему себе, и больше вы нас не увидите. По закону твоего брата не существует в природе, да и имя у него другое. А по второму закону Тобирама может знатно попасть в полный просак из-за того, что по сути твоего брата от смерти спас. Если бы Тобирама тогда не вылечил его и не выходил, твой брат бы умер, это правда — он вернул его с того света и собрал по частям заново. Все документы у меня есть. Память только не вернулась. Будем же ему благодарны за жизнь такого прекрасного человека как твой брат и наконец вернем все на свои места. Я готов с тобой сотрудничать и искренне хочу, чтобы каждый нашел в этой жизни свое законное счастье, свою семью. Я думаю, возвращение Мадары в вашу компанию будет огромным счастьем для всех вас. Но для этого мне нужна твоя помощь и согласованность со мной. Потому что только со мной все получится, так как сейчас я знаю их лучше кого-либо. Где они живут, что делают, номера и адреса. Подумай над моим предложением. Я буду ждать твоего звонка в любое время.» Изуна не решался открыть фото день. Прокручивал снова и снова это сообщение и разговор с Тобирамой в своей голове и наконец, напившись до нужной кондиции, находясь теперь в стабильно плохом настроении, не объясняя причину ни Обито, ни Какаши, открыл файл с фотографиями и замер. На первом фото лежит какое-то тело в куполе в больнице — понять это крайне сложно. Изуна отпивает еще. Он замирает, как только открывает второе фото

Four three two one There's no where left to run

Похожий на его брата как две капли воды человек сидит у какой-то стены явно не в лучшем виде и смотрит пристально в камеру. У него подбита губа, синяки под глазами и…       — Что это… — Изуна понимает, что начинает задыхаться и куда-то проваливаться, — блядь, такое? Это. Нет. Не верю. Это не может быть мой брат. Изуна смаргивает, качает головой, сглатывает, понимает, что слезы начинают выступать на глазах, и он с комом в горле снова разглядывает фото и беззвучно произносит.       — Брат?

Four three two one There's no where left to run It's a world gone wild World gone wild

***

Мадара с радостью смотрел на то, как умиротворенно спит их дочка в дневное время, и молился всем богам, лишь бы она не проснулась раньше времени. Сон для них обоих теперь значил спокойное времяпровождение друг с другом где-то помимо их дома. Орочимару оставался с Хиданом за няньку, и они оба смогли в выходной день спокойно уехать на два дня, наконец вдоволь попариться, плавать в бассейне и сидя на веранде ресторана у камина смотреть друг на друга в абсолютной тишине. Было так спокойно и хорошо просто наслаждаться обществом друг друга спустя такой бросок во времени, окутанный домашними хлопотами. Рядом с отелем располагалось огромное поле, откуда владельцы собирали разные травы, засушивали и подавали в чай своим гостям. Тобирама смеется звонко от того, что его муж пытается сплести ему венок из васильков, и подносит колосок, целуя его в скулу, насаживает растения в его волосы за ухо и фотографирует себе на память. Их вечером обмазали в глине, и теперь они могли после массажа лежать рядом друг с другом в кровати, и нет, не заниматься сексом, а просто лежать в обнимку и рассматривать темное небо над полем из панорамного окна. Вокруг них царила какая-то неощутимая в воздухе безмятежность — вы просто молча лежите и слышите дыхание друг друга, вам хорошо лежать и молчать. Перебирать пальцами волосы друг друга. Для Тобирамы волосы Мадары всегда будут самыми красивыми, сколько бы ни пришлось еще его организму выдержать испытаний во время лечения. Недавно у Мадары начала странно лопаться и кровоточить кожа на спине, отчего теперь каждую микротрещину Тобирама целовал своими губами и успокаивал Мадару тем, что как бы он ни выглядел это не имеет никакого значения. Глина как раз подсушила новые нарывы. От этого лечения слишком много побочек, и именно поэтому Мадара перед Америкой слетал в Германию и отказался там от лечения — ему как раз недавно позвонили оттуда и попросили отчего-то срочно приехать на неделю обследований. Это обследование станет последним — от лечения становилось слишком дерьмово. Справятся без него. Отпив травяного чая, оба уснули как убитые в обнимку, без одеяла совершенно нагие.

***

Сасори с Дейдарой помимо обязательств на работе в компании Мадары наконец смогли спокойно провести свой медовый месяц, разъезжая по штатам и рассматривая местные достопримечательности. В итоге начали медленно присматривать себе тут дом и планировать собственный бюджет на ближайшее будущее. Конечно, квартира, которую им посчастливилось купить за хорошую цену тут после продажи своих в Дании, была хороша на ближайшие годы, но, так или иначе, хотелось иметь свой дом с садом и верандой. Вообще все они недавно решили на созвоне со всеми остальными из их собственной большой «семьи», что самым оптимальным вариантом было бы иметь дома прямо в одном районе на окраине города, чтобы не тратиться лишний раз на бензин и попросту находиться рядом для помощи с теми же самыми детьми. А Сасори и Дейдара хотели завести ребенка и теперь активно искали здешние суррогатные клиники.

***

It's a world gone wild World gone wild

Тоби, сидя в своем офисе, с интересом смотрит запись международной конференции, в которой участвовали Тобирама и Кагами. Представляет заранее реакцию Данзо на то, что тот не смог на территории Европы туда поехать, и пишет ему сообщение о том, что такой проблемы в Америке для него не будет, как только все получится и буквально через месяц он приземлится уже здесь. И начнется новая жизнь для них всех. Они с Зецу как раз нашли ему квартиру в своем комплексе на первое время и попросту ее купили. Так будет точно надежней, учитывая все обстоятельства приезда Данзо и его багаж. Зецу как раз только что купил себе билеты в Копенгаген на те самые даты, в которые все и начнется, — будет рядом для страховки — и снял дом как раз в нужной ему местности. Впрочем, его брат и сам с радостью прилетел бы посмотреть на триумф Данзо собственными глазами, но, к сожалению, из-за работы выкроить время не получалось никак. Имея свою семейную компанию, всегда надежней оставаться кому-то из главных на месте в случае чего. Ему надо будет встретить их в аэропорту 8 сентября. А Зецу… что ж, он разберется и сам, что дальше ему с Мадарой делать. По сути, выгодный генетический материал был на руках в лице Учихи, но только вот Данзо и Тоби решили не разглашать одну маленькую деталь о том, что Мадара медленно подыхает и от материала скоро ничего не останется. Ему нужно было проконтролировать все действия Мадары и оказаться рядом в нужное время и нужном месте. Да и зная Мадару — тот вряд ли успокоится вообще после всего, что его ждет, если выживет, конечно.

Feeling the tension Pushing at the seams There's no way to stop this

Одним человеком меньше — одним больше, какая, впрочем, разница? Компания с названием ТобиМада, о которой поползли слухи на рынке, имела два основателя, не считая всех старых друзей Зецу. Что означало, что в случае смерти Мадары, вся его доля упадет прямиком Тобираме и дочери, пока той не исполнится по закону 18 лет. И, конечно же, эта доля им нужна — Тоби тем более.

***

Тоби выполнил свое обещание в срок, и теперь Данзо, только что попрощавшись с незнакомым ему человеком, который принес ему мешок с договоренным грузом, наконец открыл его и в перчатках очарованно рассматривал настоящий пистолет и прилагающиеся к нему пули.

You can't stop this The pressure is building It's getting hard to breathe

Этого будет больше чем достаточно — ни на кого не записанное и оставленное в доме Тобирамы, когда он со всем закончит. Он завороженно рассматривает пули в мешочке и, поворачиваясь к портрету Изуны, улыбается ему, подмигивает, встречается взглядом с фотографией Мадары, направляет на них обоих поочередно оружие, и улыбка наслаждения расплывается по губам.       — Как говорится, — он садится в свое кресло у столика с шахматной доской и делает движение пешкой, прочитывает входящее сообщение от Изуны, — ружье стреляет дважды*, а мое выстрелит больше двух в нужное время и нужном месте.

No end to the madness The madness

Так вот, Изуна — эта самая пешка на его доске, которая скоро — медленно толкает ее пальцем, и та падает вниз на игровое поле — упадет. Он чрезмерно благодарен за такой подарок от Тоби и Зецу. Лучшего они не могли для него и сделать взамен на сотрудничество. Билеты на троих в Америку лежат на столе с другими именами и документами, и он, подперев ладонью щеку, довольно прикрывает глаза.       — Билеты в один конец и два гроба, пожалуйста. Я плачу, — смех разносится по всему дому. Ну что, теперь твой ход, Изуна. Играй до конца. Как ты там говорил со своим братом? Вы меня переиграете? Я жду. Надеюсь, ты в конце будешь на меня смотреть так же, как тогда в больнице, иначе мне правда станет скучно.

No end to the madness The madness Four three two one There's no where left to run

***

Изуна так и не объяснил ни Обито, ни Какаши, что случилось в тот вечер, но после того самого дня он стал сам не свой. Для него отпуск просто закончился в один день — не было больше ни расслабленного лица, ни улыбки на лице, он все время держался в стороне, стал выпивать и молчал в основном. Даже отдалился от детей. На все вопросы отвечал сухо: «все нормально», «ничего не случилось» и «потом». Изуна практически перестал спать, не мог сомкнуть глаз, состояние было странным, будто у тебя все это время внутри была только недавно начавшая заживать старая рана, покрывшаяся коркой, и теперь в нее кто-то влез своими грязными пальцами, занес туда инфекцию, из-за чего образовался настоящий нарыв, и рана попросту начала подгнивать изнутри. Так вот Изуна стал ощущать себя именно как эта рана. Внутри что-то взорвалось, бушевало, и чувства огромной ненависти, злобы и тоски накрыли его сознание целиком. Он старался успокоиться — не получалось никак, свое состояние на детей переносить не хотелось совсем. Дети чувствуют все, особенно Саске его. Мальчик стал часто плакать и настойчиво требовать внимания от своего папы, Изуне на душе стало еще более дерьмово от того, что из-за его срыва страдает не только он, так еще ни в чем не повинный ребенок. Себя перебороть не смог никак — его трясло изнутри после этих снимков, и он ждал того самого момента, как он вернётся из отпуска назад на родину, позвонит Данзо и спросит обо всем. Система внутри стала рушиться. Крошиться. Разрушаться.

It's a world gone wild World gone wild It's a world gone wild World gone wild

Если он узнает, что этот мудак сделал это с его братом, он просто его убьет. Самое странное, что Изуна только что понял — он действительно убьет. Он может убить человека. Своими руками. Ему надо выплеснуть куда-то все накопившиеся годами внутри, именно то состояние, с которым он столько лет боролся и в итоге победил в этой борьбе. Так он думал — и вернулся в самое начало. Стал снова проигрывать. И ничего больше не мог с этим поделать. Паспортный контроль проходили долго, перелет выдался тяжелым, и по итогу по какой-то причине именно Изуну с Какаши задержали на контроле дольше, чем Обито и детей — те уже сели в машину с водителем их компании и ожидали их с Какаши внутри. Следом наконец отпустили и Какаши, оставался Изуна. Отчего-то сейчас гребанные таможенники решили докопаться именно до него. По итогу злой он наконец идет к выходу из аэропорта, нужно спуститься на парковку и найти их машину. Двери открываются, колесики чемодана стучат по стеклянному полу аэропорта и почему-то именно сейчас застревают. Изуна шипит от неожиданного удара человека прямо в него — тот заходил в те же двери. Произошло столкновение. Он поднимает свою голову и понимает, что попросту выбрал не ту дверь. Они открываются с одной стороны.       — Блядь! Смотрите, куда идете! — слышится шипение, человек опускает голову вниз от резкого удара.       — Простите, я случайно, — Изуна бормочет себе под нос, головой они ударились друг об друга знатно — в глазах зарябило.       — Извините за мат, вырвалось, — странно знакомый голос звучит тихо. — Ничего страшного, я тоже витал в облаках… — человек в темных солнечных очках медленно обходит его и осматривает быстрым взглядом. Идет дальше, видно, что человек спешит на рейс, опаздывает. Изуна дергается и резко поднимая свою голову, разворачивается, перешагивая порог. И медленно приходит осознание, кому именно этот голос принадлежит.        — М… Мадара?! — он вскрикивает, но выходит тихо, голос поник, и человек успевает только озадаченно развернуться в его сторону и снять свои очки с глаз. Смотрит на него озадаченным взглядом, и Изуна чуть ли не падает от ужаса понимания, что на него сейчас смотрит совершенно пустым взглядом… — Брат?! Сердцебиение усиливается в разы, у него сейчас давление подскочило, стало резко плохо, во рту пересохло. Дверь резко закрывается прямо перед его носом, и Изуна успевает только прокричать в закрытые двери: — СТОЙ! Какаши сзади резко хватает его за руку и видя насколько бледный сейчас Изуна и кричит что-то непонятно кому, лаконично спрашивает:       — Ты идешь? Мы тебя потеряли. Изуна? Ты слышишь меня? Изуна дрожит весь. Он ошарашенно таращится на закрытую дверь и не может вымолвить из себя больше ни слова.       — Изуна? Да что с тобой такое? Дети ждут в машине, мы едем? — он оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что вызвало у Изуны такой ступор. Никого не видит.       — Д… да… — медленно кивает Изуна в пустоту и, медленно разворачиваясь к Какаши, идет в сторону машины. Ему главное сейчас идти ровно, потому что его ноги подкашиваются, кажется, он сейчас просто рухнет на пол. С этого дня Изуна стал еще мрачнее и после работы стал не сразу приезжать домой. Обито с Какаши задумались над тем, что у Изуны наконец начались подвиги в личной жизни, но… Теперь его личная жизнь начиналась и заканчивалась в доме… Шимуры.

It's a world gone wild It's a world gone wild It's taking us down down down down

***

Данзо, открывая свои входные двери дома, с триумфом смотрит в глаза Изуны, который наконец-то сам лично явился к нему. Он знал, что рано или поздно это случится, и как раз угадал с точными датами. Как же просто было угадать реакцию Изуны, как же просто оказалось его заловить в свой капкан. И захлопнуть его насмерть. Конечно, объяснить все Изуне за раз было достаточно тяжело, но когда человек находится в состоянии аффекта и прострации — проще простого. Он просто наконец начал соглашаться со всем, что Данзо предложил ему. А предложил Данзо следующее… В конкретный день Изуна приходит в дом Тобирамы и Мадары поговорить с ними обо всем, и, конечно же, Данзо будет ждать его снаружи неподалеку, чтобы мирно разрешить любой конфликт. Конечно же, Мадара ничего не помнит и будет для него шоком узнать правду о Тобираме, и, конечно, Тобирама должен получить по заслугам и остаться без Мадары, а Изуна, наконец, вырвать брата из лап тирана и вернуть домой. Конечно же, они вызовут полицию в случае, если Тобирама будет против, и тогда кто знает. Данзо показывает переписки с Тобирамой о том, что Мадара вернется в конкретные числа домой, и они придут именно в тот день ночью, чтобы наверняка. А если надо, то взломают дверь. Там же жертва Мадара, которого обманули и которого пора вернуть и открыть ему на все глаза. И, конечно, Данзо позаботится о том, что дверь не придется взламывать — он ее откроет, как сделал это раньше. Он же уже там был… …Изуна такой податливый и наивный сейчас, беззащитный, что это даже возбуждает. И согласился на все.       — Не стоит вламываться с оружием, Изуна, даже если ты его найдешь, ты можешь напугать брата, подумают, взломщик.       — Я видел его, — в прострации произносит Изуна, — в аэропорту. Клянусь, я видел своего Мадару. Он меня не узнал. Господи, — Изуна сжимает волосы на голове от горечи. — Что с ним Тобирама сделал?       — Тобирама ужасный человек, и я обещаю тебе, что он получит свое сполна. Нам главное, чтобы ты вытащил Мадару оттуда, вернул в вашу семью, а с остальным разберусь я, все-таки это взаимная выгода, — Данзо кладет свою ладонь на плечо Изуны и улыбается с пониманием во взгляде. — Я, как и ты, всегда хотел быть только с одним человеком. Никто и ничто мне не помешает больше, потому что будет некому.        — Я не понимаю, как он мог такое сделать, — Изуна качает головой в слезах, отпивает виски. — Это не тот Тобирама, которого я знал, он настоящее чудовище. Нет, малыш, чудовище тут только одно в этой истории, и это я.

You taking me down down down I taking u down down down down It's taking us down

       — Тобирама давно был не в себе, — Данзо выдыхает обреченно. — Ему давно нужна была помощь, и наконец он ее получит, — Изуна вопросительно смотрит на него, и Данзо будто нехотя это говорит. — Мне придется в Америке положить его в психиатрическую клинику, чтобы быть точно уверенным, что его подлечат и больше он никому не навредит. Он всегда любил меня, заботился и спасал меня каждый раз — теперь моя очередь. Помочь ему. Вылечить его — моя главная цель. Я же врач, — Данзо выдыхает, и Изуна понимающе ему кивает. Если Тобирама сделал такие ужасы с его братом: держал в плену и после выставил виноватым Данзо — это может продолжиться. Все они стали жертвами психически больного человека, кто бы мог подумать, что Тобирама свихнется.        — Он говорил мне о ребенке, — Изуна кривится и выдыхает.        — Вы можете забрать ребенка от него, так как Тобирама опасен и для нее, или же оставить ее мне, я позабочусь о его дочери. У вас и так в семье достаточно детей — это такая ответственность, да и кто знает, чья она дочь вообще… Изуна сжимает волосы снова и качает головой — пил он уже вторую неделю и чем дольше существовал в этом состоянии, тем хуже становилось ему.

***

Тобирама наконец смог наслаждаться своим заслуженным отпуском. Отпустил наконец Орочимару из дома в ночь и смог наслаждаться присутствием своей дочери только наедине, гулял с Конан по утрам с коляской. Орочимару помогал ему исключительно днем по необходимости и после решил уехать с сыном в отпуск на две недели с обещанием того, что как только вернутся — все вернется на круги своя. Присылал фотографии из Рима, Мицуки по-особенному понравился Ватикан — ребенок с восторгом рассматривал там все. Созванивался с Мадарой, который уже находился вторую неделю в Америке, и слушал с радостью о том, что никаких проблем за время его отсутствия не возникло, все шло так хорошо. Так спокойно и плавно. У Кагуи начинали резаться зубки — Тобирама с гордостью и отвагой принял этот этап и всячески мазал своей дочери зубки мазью, целуя ее то в животик, то в лобик, и ходил как настоящий папаня по дому, укачивая ее на руках, а после игрался с ней игрушками, сидя на полу. Она ползала уже по всему дому за ним, что вызвало умиление еще больше. Как хвостик. Одно не выходило из головы — предстоящая встреча с Изуной и Мадарой — как только муж вернется из командировки, они обязаны позвать его в дом и все обсудить, и встревоженный взгляд Мадары, когда он позвонил ему из клиники и сказал, что им надо серьезно поговорить дома. Что-то он узнал там и после этого стал более нервным. Одно он сказал тогда:       — Мы со всем справимся, обещаю. Нашли одну проблему во мне, слава богу, сейчас и это решаемо. Он ждал, когда его любимый вернется и наконец он узнает в чем дело. Мадара всегда предпочитал какие-то серьезные вещи обсуждать исключительно очно. Проект шел хорошо, Кагами работал по графику, Данзо тоже. В один раз даже предложил приехать к нему. Эту идею Тобирама сразу забраковал, объясняя тем, что в его доме не хотелось больше никого видеть. Каждый день засыпал с дочкой то на диване, то в спальне, но по итогу перетащил ее кроватку в свой кабинет и, слушая как она сопит, сторожа ее, работал за столом. Там и засыпал на раскладушке. Возвращаться в спальню без мужа не хотелось, становилось как-то одиноко и непривычно там лежать одному. Отдых от работы шел отлично, он стал ощущать себя менее уставшим, и его настроение в большинстве случаев было приподнятым из-за дочки, присутствие которой доставляло настоящее счастье, и каждодневных звонков от мужа. Часто гуляли в парке, пес всегда бежал впереди. Совмещал прогулку с ребенком и Майном три раза в день. Наблюдал дома на диване за тем, как Кагуя наконец начала играться с псом, и тот только был рад вниманию ребенка, в отличии от Мадары (кошки), которая постоянно сидела где-то в углу и смотрела на них со стороны. Майн часто терся о личико девочки и, падая на спину, попросту катался из стороны в сторону. А после в один день отчего-то захворал, и теперь Тобирама пытался любыми способами вылечить еще и собаку, катаясь к ветеринару с дочкой на машине. Изо дня в день собаке становилось все хуже и хуже — капельницы проходили каждый день. Почему-то пошло какое-то заражение.       — Вашу собаку отравили, Тобирама, — вынес вердикт ветеринар.       — Отравили? Что за бред? Кто мог отравить мою собаку? — Сенджу переходит на крик, сжимая пса в объятиях и не в силах отпустить его. — Да что за… Вы, что, ничего не можете сделать с моей собакой? Он же совсем еще молодой! Сделать пытались — не получилось. В один день у собаки попросту остановилось сердце. Майн умер 31 августа. Мужчина плакал дня три и никак не мог успокоиться — потерять пса было для их семьи большой трагедией. Это был подарок его мужа, любимый подарок, верный друг, который помогал ему в самый тяжелый период жизни. И сейчас его больше нет.

Feeling the tension Pushing at the seams There's no way to stop this

Пару дней даже пил с горя — Мадара пытался поддержать как мог, в итоге рыдали уже вместе. Замечательная была собака. Плакала даже Конан. Данзо тоже пытался поддержать. Приехал без спроса и просто сидел рядом с Тобирамой на крыльце, принес бутылку виски, увидел Кагую собственными глазами. Познакомился и, когда Тобирама с угрюмым лицом зашел в дом с ребенком на кухню, поднялся следом, спокойно снял с крючка у двери ключи от дома — один экземпляр себе в карман — поспешно вернулся назад.

You can't stop this The pressure is building It's getting hard to breathe

Да, жалко было собаку, но отравить ее пришлось, иначе бы пес навел слишком много шума по приходе Изуны сюда. Тобирама выглядел раздавленным этим событием, за что Данзо даже стало немного неловко за свой поступок перед ним. Ну ничего страшного, купит он ему еще одну собаку — теперь от себя. Был пес, член семьи, верный сторож и друг, а теперь его нет. Мадара должен был скоро вернуться домой. Через неделю вернется, и все будет лучше, чем сейчас. Тобирама полностью переместился на первый этаж в свой кабинет и теперь стелил только там. Изо дня в день.

***

В тот поздний вечер, когда стрелки часов наконец переваливают за полночь и в кабинете Тобирамы гаснет свет, Изуна стоит прямо напротив его дома и молча поднимает трубку, держа в руках ключи от дома.       — Я здесь, — стоит исхудавший и бледный, смотря со всей дрожью в теле на темные окна. — Мне идти? Данзо отвечает спокойно:       — Да, я буду через десять минут, ты не сломай ничего в порыве эмоций, а то мало ли. И пошли мне сигнал, как мне надо войти будет, дверь не закрывай. Главное, чтобы я вошел. Если нужна полиция, то второй сигнал. Я скоро буду. Изуна заторможенно опускает телефон, страшно ужасно сейчас оказаться внутри, увидеть брата и Тобираму, и наконец-то… С выдохом открывает дверь.

No end to the madness The madness

Данзо стоит все это время в стороне и с усмешкой смотрит в сторону дома. Его руки обтянуты кожаными перчатками. На плечах рюкзак со всем необходимым, в одной руке спокойно покоится ружье — он рассматривает его, куря свою триумфальную сигарету, и как только видит, что Изуна зашел во внутрь, прячет ружье за пазухой, выходит из тени деревьев, переходит улицу и направляется на крыльцо дома Тобирамы.

Four…

Изуна переступает порог дома, закрывая тихо за собой дверь. Первое, что видит, освещая фонарём стены — множество фотографий, развешанных вдоль стены. В доме царит тишина. Вероятно, все спят. Он медленно подходит к… Порогу дома Тобирамы и вальяжно усаживается в плетеное кресло. Закидывает ногу на ногу и облизывает свои губы в предвкушении. Он обещал Изуне посидеть тут и подождать — он немного подождет. Его взгляд скользит…

Three…

…по снимкам его родного брата и Тобирамы: вот свадьба, вот какие-то незнакомые ему люди везде с ними, вот они улыбаются в камеру, и от этого у Изуны начинает сердце биться. …чаще. Данзо прикладывает руку к своей груди и прислушивается к ощущениям. Вот она долгожданная победа. Она будоражит, он даже весь… …взмок. Изуна стоит будто статуя, рассматриваясь в ужасе, непонимании лица на снимках, и понимает, что его начинает тошнить. Это невозможно — Данзо оказался прав во всем. Даже есть снимки его брата с инвалидного кресла. Снимки с дочерью. Статуэтки в доме стоят неподвижно и будто внимательно следят за каждым действием Изуны. Он аккуратно берет один снимок всей их семьи со стены — на нем изображён он сам, Хаширама, Мадара и сам Тобирама — все счастливо улыбаются… слезы начинают литься непроизвольно из глаз.       — Что ты с ним сделал? — Учиха зажимает рот рукой и пытается не взвыть в этот момент. Сжимает рамку с фото в руке и стремительно… …оборачивается в сторону двери. Данзо докурил, прислушался — пока тихо. Видимо, у Изуны скорее всего шок от снимков в коридоре, и в принципе это вполне естественная реакция. Ничего, он еще подождет. Данзо постукивает своими пальцами беззвучно по столику на веранде и сверяется со временем на наручных часах. Час ночи. Отлично. После делает…

Two…

…шаг и направляется в сторону едва заметно горящего ночника из слегка приоткрытой самой дальней двери дома Тобирамы. Изуна выбьет из него всю дурь и заставит Мадару… он заставит его…

One

      …— вернуться… ко мне, — Шимура ласково рассматривает снимок из той самой поездки в Испанию в своем телефоне — любыми способами, идя по головам… он заставит его…

There's no where left to run

      — …вернуться домой, — Изуна, сжав свои губы в ровную линию, тихо доходит до приоткрытой двери.

WORLD GONE WILD!!!