Mine

Так странно, я бы сказал, непривычно писать о том, что наконец-то в нашей жизни, в моей жизни, наступило спокойное время. Я часто думал о том, как буду себя чувствовать в тот момент, когда это спокойное время у меня в жизни настанет. Время, когда после всего накопленного ты наконец-то можешь расслабиться. Мне всегда было интересно, каково это? Как это будет? Когда именно это произойдет? В какой именно период моей жизни? Я все гадал и гадал, отсчитывал года, записывал на бумаге в свои блокноты и просто считал. Я ждал, надеялся, наверное, отчаянно, когда это произойдет. Каждый год я ставил галочки и, перечитывая свои дневники в разные этапы своей жизни, убеждался в том, что время это еще не наступило. Время текло стремительно — я пытался за ним успеть и попросту выжить. Временные события не давали мне перерыва последние четырнадцать лет, они просто врывались в мою жизнь, и перед мной начинали появляться новые задачи, которые мне нужно было решать в срочном порядке. Иногда мне казалось, что жизнь проверяла меня на время моей реакции и какой-то невидимый наблюдатель стоял в стороне с секундомером и каждый раз, смотря на меня, нажимал на кнопку — засечь время и записать стимул. Словно меня тестировали на игру в шахматы, рассматривали, изучали под микроскопом, как же я буду себя вести в очередной раз, когда жизнь сделает новый ход в мою сторону. За своим противником я практически не успевал и свои ходы делал намного медленнее, нежели, вероятно, стоило. Я сидел и над многими ходами порой подолгу думал, и чем дольше думал и не реагировал, тем больше накапливалось штрафное время, иными словами, штрафные очки, которые имели последствия. У меня порой не было ни времени подумать, сделать передышку, чтобы просто восстановиться, оправиться от предыдущего хода, когда очередная фигура на шахматной доске под моим пристальным взглядом двигалась в мою сторону. И, сконцентрировавшись на ней, я часто пропускал другую. Другая фигура на шахматной доске порой двигалась быстрее или, наоборот, медленней, нежели я привык, и пока я был занят тем, чтобы скинуть с поля зрения фигуру, которая занимала мое внимание — била мои в самый неподходящий момент. Била она меня — мои фигуры и есть я в разных ситуациях жизни. Мои фигуры — это и есть мои реакции. Я все ждал и ждал это спокойное время. Время, когда ты не будешь оглядываться назад и ожидать подвоха во всем. Время, когда сможешь перестать нервничать и ожидать, что сейчас по закону иронии жизни тебя накроет и раздавит новая волна событий, ранее тихим штилем вселявших в тебя иллюзорное состояние покоя всего лишь на короткий срок. Время, когда ты изо дня в день будешь начеку, будешь вслушиваться в свои реакции и ждать, когда же очередной кошмар или соматическая реакция обязательно тебя накроет во время пробуждения или бодрствования, потому что, исходя из жизненного опыта, привык, что по-другому попросту быть и не может. Время, когда накопленный годами стресс после шокового состояния от резкой смены окружающей среды начинает бить по тебе — случайно или порой намеренно. Время, когда ты сможешь успокоиться, ночью обнять любимого человека, попросту прижать к себе, уткнуться в его тело, поцеловать губами влажную теплую кожу и уснуть дальше. Время, когда ты сможешь выпивать утренний кофе, прикрывая свои глаза, ощущать его немного горьковатый вкус на языке и, закуривая утреннюю сигарету, думать о том, что пора бы уже бросить. Время, когда ты часто не будешь хотеть писать в свой дневник просто потому, что счастлив и живешь моментом здесь и сейчас — счастливые часов не наблюдают, как говорится. Так вот, люди, которые находятся в душевном равновесии и каком-то спокойствии, к которому еще только привыкают, не наблюдают их тоже, потому что отчаянно пытаются насладиться моментом этого покоя здесь и сейчас. И я наконец-то нахожусь среди этих людей. Конечно, проблемы никуда не ушли и не уйдут, это очевидно. Но я понял одну вещь — раньше я воспринимал их с агрессией и ненормальной усталостью, обреченным выдохом или же стоном боли, сожаления и очередной затяжкой. Человек растёт всю свою жизнь, чему-то учится и набирается опыта, видоизменяющего и приближающего его к версии, которой он по идее и должен быть. Всегда важно попросту дождаться того самого момента, в котором ты переступишь ту самую грань подготовки к изменениям, это всегда будет сложно, а если не будет, то, вероятнее всего, изменился ты уже давно, просто не заметил этого в полной мере. Наверное, я изменился, наверное, я просто - вырос. Я всегда говорил — если ты находишь ответ на свой вопрос — стоит ли это того? Так вот да, стоило. Сейчас же я воспринимаю любые трудности намного спокойнее, к любым изменениям в жизни и в окружении я отношусь терпимее, мне впервые в жизни стало интересно — не когда это закончится все. А к чему это приведет в итоге.

***

Черный черствый хлеб Тупой ломает нож Рука женщины скользит по ее выпуклому животу, она проводит пальцами по своей длинной тунике и сжимает в другой руке свежий помидор, кладет его на доску для нарезки овощей и кидает быстрый взгляд в сторону плиты. Процесс ужина идет полным ходом, и Мито устало выдыхает. В последнее время силы быстро заканчивались, как только она начинала делать что-то, преувеличившее ее обычный, нынче устоявшийся график деятельности в течение дня. Кладет красный помидор на доску, берет в руки нож, нарезает его ломтиками. Помидор лопается в районе шкурки и растекается по доске, на деревянной поверхности растекаются семена овоща. Мито смотрит на это спокойным взглядом, сжимает нож пальцами сильнее. Резко бросает его в сторону с какой-то непонятно резкой истерикой, упирается руками в столешницу, всхлипывает и выбегает из кухни в сторону ванной. Рвотный позыв, она успевает добежать до туалета ровно в тот момент, когда все содержимое желудка выходит из нее. Первый триместр славится токсикозом. Она, дрожа, опускается на колени прямо на кафель и, утыкаясь лбом в крышку туалета, смаргивает слезы. Ее мутит. Ее стало тошнить при виде обычного помидора, ассоциация в голове прошла свой проход в сознании и остановилась на том, что сок овоща напоминает ей женскую менструацию. Она глубоко дышит, пытается сфокусироваться на бледной стене, переводит взгляд в сторону зеркала и осматривает свое бледное лицо. У нее заметны круги под глазами, они стали еще больше, чем неделю назад. Волосы в пучке растрепались, и плечи стали меньше. Она исхудала и выглядит ужасно. До нее доносятся запахи готовки с кухни, с кисловатым запахом блевотины на дне унитаза смешивается ярко выраженный — тушенной баранины. И Мито с отчаяньем блюет опять. Желудок надрывается, она ощущает от этого порыва ужасную боль в диафрагме и сжимается пополам. Смывает все и сидит у стены ванной, утыкаясь затылком в поверхность. Вытирает ладонью свой рот и пытается снова правильно дышать. В зале слышится плач ее старшей дочери, которая, вероятно, снова упала, когда игралась и бегала по мягкому полу. Плач усиливается, и Мито устало выдыхает.       — Вот дерьмо, — она всхлипывает. — Я сейчас, милая! — кричит дочери. — Мама сейчас придёт! Сейчас, — она встает с кружащейся головой и выходит из ванной, выключив за собой свет. Мясо успело подгореть. Уставлены глаза В размытый горизонт Изуна сонно смаргивает, сидя на веранде дома Обито с Какаши. Отпивает свежеприготовленный чай из маленькой кружки. Он любил пить именно этот: мяту и лимон натираешь на терке, нарезаешь кубиками имбирь, добавляешь мед и заливаешь кипятком. На его коленях лежит книга, веранду на крыльце освещает садовый фонарь из настоящего огня в металлических оковах. Тепло и прохладно одновременно, под вечер прохлада дает дышать равномерно и убаюкивает. Саске с Итачи уснули час назад. Он перелистывает страницу своей книги, и взгляд пробегает по длинным строкам. Хмурится, отпивает еще глоток и перелистывает страницу. Пищит его телефон, оповещая о входящем сообщении.       — Мы скоро будем дома. Как дети? — пишет ему Обито. Они с Какаши задержались на конференции и как обычно беспокоятся о маленьких отпрысках в их доме. — Поели? Вы наигрались?       — Все хорошо, — печатает Изуна в ответ, — дети уже уснули. Я уложил их спать в зале, сам сижу на веранде. Все спокойно, — он отправляет напечатанное и ловит себя на том, что легкая улыбка накрыла его губы. С тех пор как появились дети и они сплотились в одну небольшую семью, их отношения перешли на более крепкий, доверительный уровень. Обито стал намного спокойней, перестал агрессивно реагировать на какие-либо обстоятельства на работе, так как понимал — энергию надо сберегать для детей, они требуют ее постоянно. Требуют внимание и любовь к себе — и ее хочется давать безвозмездно, ничего не требуя взамен, но даже если не требуешь — дети все равно дают тебе свою любовь. Какаши совсем стал папой, часто привозил подарки домой и возил детей в парки развлечений, на аттракционы и просто пытался отвлечь детей от потери их родителей любыми способами и методами. Сиделка приходила постоянно, отпускали ее под вечер. В выборе они не ошиблись — женщина отлично справлялась со своими обязанностями, и дети к ней стали привыкать. Женщина в доме была необходима, да и детей она любила. Человек был в своей профессии на своем месте. Прямо с потолка Идет бесшумный дождь Кагами оценивающе осматривает потолок родительского дома и обреченно выдыхает. Ковыряет его отверткой, тот отслаивается — дерево начало гнить и стало от того мягким. Черное огромное пятно стало только увеличиваться в размерах, заметил он его только неделю назад и, наконец, в свой выходной смог навестить родителей, чтобы вместе с отцом принять решение — что делать дальше. Он недавно купил себе квартиру, ну как купил — родители подарили ему с успешным окончанием первой ступени медицины, и теперь он перешел в резидентуру. Родители копили деньги много лет, и теперь у него своя собственная жилплощадь в спальном районе Дании. Протек, пора было его менять. Он спускается вниз по переносной лестнице и смотрит на отца, который все это время стоял рядом, страхуя его.       — Ну что, сына? — спрашивает пожилой мужчина на немецком. Его постаревшее с годами лицо было таким же мягким, когда он видел своего любимого ребёнка, даже морщины разглаживались. Отец был старше матери на десять лет, уже совсем облысел, лишь щетину не трогал на лице. Она ему нравилась, как и его жене. Отец всегда говорил с ним именно на немецком, у них это осталось с детства — такая договоренность. Так Кагами и вырос в билингвальной семье, чем и гордился.       — Надо чинить, пап. Менять потолок, — отвечает ему Кагами на немецком с выдохом и кладет руку на плечо мужчины, — я куплю все материалы, на следующих выходных вызову мастеров и все сделаю, — он улыбается, говоря это. — Будет как новенькое.       — Эх, — мужчина с отчаянием смотрит на древесину, — а был как новенький, недавно же сам лично этот дом строил.       — Пап, — Кагами смеется и берет под руку отца, ведет в сторону выхода с чердака, — ты строил его двадцать лет назад, и именно потому, что ты так хорошо и педантично относился к своей работе, он и продержался столько лет. Ты молодец, и у тебя всегда были золотые руки! — они спускаются по лестнице со второго этажа на первый.       — Ну что, мальчики? — мама Кагами сидит за столом, спрашивает на датском, гладя их двоих овчарок за ушком, собаки ластятся к женщине. — Пора менять?       — Элис, — устало отвечает мужчина, — да, надо будет менять, — отец садится на стул за столом и растирает свое колено. Оно стало ныть в последние недели.       — Все хорошо, мам! — Кагами усаживается на корточки прямо около собак своих родителей — те служили сторожевыми псами — и, сжимая одну за морду, целует в мокрый нос. — Я поменяю все. Не переживай!       — Я и не переживаю, — отвечает Элис и, поднимаясь с кресла, доходит до кухни, достает бутылку вина и три бокала, возвращается назад. — Ну что, по бокальчику и спать? Завтра мы на природу едем, по одному можно — обмоем новый потолок, — она смотрит на то, как темно-красная жидкость наполняет бокалы, и игриво подмигивает мужу. — Ты будешь, любимый?       — Кагами за рулем будет, он же нас на своей новой машине возит, теперь я могу выдохнуть и быть, наконец, не водителем, а пассажиром! — мужчина перенимает бокал в свои пальцы и благодарит жену. Кагами смеется от того, что оба пса в процессе игры просто набросились на него, и он падает на пол, катается с ними в обнимку — собаки облизывают его лицо.       — Тогда, — женщина опускается в свое кресло, держа бокал в руке, — за новый потолок!       — Сейчас! — смеется все так же Кагами, пытаясь оттащить от себя собак и встает. — Так, сидеть! — собаки послушно выполняют команду. — Я с вами еще завтра набегаюсь на природе! — он обхватывает пальцами ножку бокала и смотрит на своих родителей. — За новую крышу! В зале слышится как трое чокаются бокалами. Бегущая строка Уперлась в переплет Орочимару подолгу сидит за своим рабочим компьютером и смотрит в светящийся экран, печатает письмо Тобираме, бросая каждую минуту внимательный взгляд в сторону скопившихся папок на столе. Был вечер. Он уложил Мицуки спать в своей спальне после их приезда с очередного музея на их совместном отдыхе во Франции. Ребенок, разум которого был перенасыщен последние дни новыми впечатлениями, быстро выдыхался, уже под вечер был сонным и рано ложился спать оттого, что знал — завтра настанет новый день и папа его отвезет в новое увлекательное место, нужно будет вставать рано. Растущий организм требовал огромного запаса энергии, чтобы хватало на все. Орочимару был только рад такому равномерному графику сна ребенка, потому что хотя бы после десяти вечера мог побыть наедине с собой, заняться своими делами до часу ночи. Выпить вина в уединении, почитать новые научные статьи своих учеников и понять, как гордится ими. Та конференция дала огромный толчок для многих абитуриентов в исследовательской отрасли, их заметили другие профессора и многих взяли под свое крыло в международные исследовательские центры. Орочимару проводит взглядом по письму своему второму сыну и, наконец, отправляет все содержимое нужному адресату. Сидит, улыбается и встает наконец-то из-за стола. Он сделал ему подарок, который давно хотел сделать. Выдохнул облегченно и убрал все папки с документами со стола, положил их в шухлядку и закрыл ту на маленький ключ. Налил себе бокал вина и решил просто прилечь на диван. Думал о завтрашнем дне и опять остановился на одной мысли. Она уже давно не давала ему покоя, и он берет в руки свой телефон и пишет сообщение Тобираме:       — Я все жду, когда ты доработаешь над своим открытием, и очень надеюсь, что доживу до того момента, когда ты запатентуешь свой проект и выступишь с ним на международной конференции. Я буду сидеть в первых рядах и слушать внимательно. Если тебе нужна от меня помощь или контакты, финансовое обеспечение, то всегда пиши мне — сделаю все, что смогу. Как вернетесь домой, прочитай мое письмо на почте. Я решил сделать вам еще один подарок на свадьбу. Не благодари — я давно этого хотел. Целую и доброй ночи, — он улыбается и отпивает еще глоток вина. Устало прикрывает свои глаза и снимает с переносицы очки в золотистой оправе. Любовью чужой Горят города Сарутоби смотрит в его глаза снова и снова каждый раз, когда приходит к нему в больницу для того, чтобы проведать. Одет всегда в темное, что совершенно не похоже на него, будто приходит не в больницу, а на похороны. Он всегда приносит одни и те же цветы — желтого окраса нарциссы. Цветы узко затянуты в синюю ленту снизу, и он протягивает их Данзо.       — Это тебе. Данзо медленно перенимает в руки цветы и смотрит на них пустым взглядом. В отличие от своего друга и бывшего любовника, он, наоборот, всегда приходит на встречу в обычных, типичных для всех пациентов больницы белых одеяниях. Его волосы завязаны в низкий, короткий, небрежный хвостик обычной резинкой. Он дотрагивается пальцами до нутра цветка оранжеватого окраса и сжимает лепестки между подушечками пальцев. После поднимает свой взгляд на Сарутоби и отвечает:       — Спасибо.       — Тебе нравится? — Хирузен из раза в раз отводит взгляд, будто чувствует какую-то вину, непонятно от чего она появляется приливами и отливами, заставляя внутри все сжиматься от натиска эмоций. Он достает сигарету из пачки автоматом и закуривает, стоя на улице.       — Да, — все так же отвечает Данзо нейтральным голосом и смотрит куда-то в сторону, — спасибо, мне очень нравится, — он наклоняет голову вперед и будто кланяется другу за подарок.       — Данзо, — на глазах Сарутоби выступают слезы от разбитого вида друга, и он шмыгает носом, — пожалуйста, не надо. Это просто цветы. Вот, — он судорожно ищет взглядом на асфальте пакет, который принес с собой, — я принес тебе все, что ты любишь, и чтобы тебя порадовать, я… — он вручает в руки заторможенному другу пакет. — Я решил сделать тебе подарок еще…       — Не стоило, — Данзо пошатывается из стороны в сторону, и Сарутоби с ужасом понимает — он под таблетками, оттого и ведет себя так заторможено. — Пошли, — его язык слегка заплетается, — в гостиную для посетителей, там теплее. Сарутоби резко перестает искать свой подарок и интенсивно кивает, быстро подхватывает Шимуру под локоть, и они идут в сторону больницы.       — Почему ты не сказал, что тебе тут холодно? — он сжимает его руку и пытается с помощью трения своей ладонью согреть его. Данзо медленно поворачивает к нему свою голову и пытается выдавить из себя подобие улыбки. Выходит криво.       — Мне холодно все время, я привык. Просто, — он ступает медленно, спотыкаясь часто и сжимая руку Сарутоби в ответ, — просто сегодня ветер на улице сильный, я промерз уже, — он сглатывает сухость во рту и облизывает сухие губы. — Прости.       — Перестань извиняться передо мной, — Сарутоби смотрит в сторону больницы ненавистным взглядом и шепчет. — Чем тебя эти мудаки накачали?       — В… всем, — из уст Данзо выходит легкий смешок, — не помню, что именно, но кажется, там был феназепам, клозапин и еще что-то. Я рук не чувствую. Ха-ха. Прикольное состояние, будто облачко. Я плыву, — он разводит руками, и Сарутоби прижимает его крепче к себе, чтобы тот не споткнулся и они не упали на землю. Сарутоби сглатывает и смаргивает опять подступившие к глазам слезы. Сука, что они с тобой сделали? Ты не заслужил этого. Не так сильно. В гостиной для посетителей много народу сегодня, семьи пришли к своим половинам и сидят каждый в своем углу. Медсестры ходят между гостями и кидают внимательные взгляды на пациентов, часто приносят чай или воду для гостей. Они садятся на кожаный диван у камина, и Данзо наконец расслабляется и спускается спиной по спинке дивана слегка вниз, скрещивает руки в замок, утыкается подбородком в свои ключицы, пряча шею. Его волосы опять распушились и упали на лоб.       — Вам что-то принести? Или помочь чем-то? — спрашивает у Сарутоби медсестра в голубом халате по имени Ино. Улыбается дружелюбно. Сарутоби смотрит прямо в ее глаза угрожающе и медленно качает головой. Вы все и так уже помогли, блядь, сполна.       — А тебе, Данзо? — ее тон немного меняется, и она смотрит на мужчину снисходительно.       — А мне колу, — Данзо улыбается в ответ и кивает, — с лимоном, если есть.       — Данзо, ну ты же знаешь, колу нельзя. Чрезмерное количество сахара может вызвать твою буйность, — она гладит его по голове ладонью. — Может, тебе травяного чая? М?       — Ну хорошо, — выдыхает Данзо устало, — чай так чай.       — Молодец! — Ино улыбается ему и убирает свою руку с его лба. — Скоро пить таблеточки, ты помнишь? — она переводит взгляд в сторону других медсестер и кивает им.       — Почему вы ведете себя с ним не как со взрослым человеком, — лицо Сарутоби искажается от злости, — а как с ребенком маленьким? Вы в своем уме вообще тут? — он сжимает свои кулаки и чувствует странное сжатие второй, но не реагирует на это.       — Откуда у вас такие ассоциации? — Ино смотрит на него пристально, поджимая губы. — Мы заботимся о душевном равновесии наших пациентов и их стабильности, вот и все.       — Заботитесь? — Сарутоби вскрикивает, другая девушка приносит на подносе чайничек с двумя пиалами и чаем. — Да вы разговариваете и ведете себя с ним как с собакой!!! — Сарутоби чувствует сжатие своей ладони еще раз, на этот раз крепкой, и щипание его кожи, ладонь зажата между его телом и Данзо. Ино лишь кидает снисходительный взгляд на Сарутоби и пропускает девушку, та ставит принесенное на столик и удаляется.       — Может, вам тоже успокоительного дать? У нас отличные сборники есть. — она усмехается.       — Я обойдусь, — Сарутоби переходит на язвительный тон. — Не тебе меня лечить, детка, я врач. Ел что покрепче твоих травок. Хочешь попробовать? Ино смотрит на него пристально и усмехается.       — Все хирурги такие надменные придурки или это у вас чисто семейное? С такими друзьями неудивительно, Данзо, что ты сюда попал, — она спокойно достает таблетки из пакетика в кармане и протягивает их Данзо, теперь полностью игнорируя Сарутоби. — Открой ротик, — она подносит свои пальцы к губам Данзо. И тот послушно открывает рот, — и запей их чаем, — она указывает на пиалу пальцем. Сарутоби с ужасом наблюдает все это. Данзо послушно выполняет все действия и показывает Ино свой язык. Данзо все держит в руках пиалу.       — Молодец, — Ино удовлетворенно кивает, — хорошего вам вечера, — удаляется. Данзо следит за ее удаляющейся спиной спокойным взглядом.       — Данзо, — Сарутоби резко дергает его на себя и смотрит в его глаза отчаянно, — зачем ты слушаешь их? Они травят тебя, столько таблеток это, — он шепчет, — это перебор. Я не понимаю, ты настолько от всего устал, что хочешь уйти в себя окончательно или?.. — его потряхивает, и он сам уже на взводе. Данзо смотрит на него ясным взглядом, прикрывает свои глаза, улыбается и, приближаясь к его уху, шепчет:       — Все нормально. Не надо с ними конфликтовать, хуже будет.       — Но, Данзо! — он хватает его за руку, и Данзо смотрит на него снисходительно. После отодвигается от него, Сарутоби смотрит на него с замешательством и видит, как Данзо спокойным движением руки заправляет волосы за ухо и в этот самый момент выплёвывает таблетки в кружку. Спрятал под щекой. Медленно кивает ему. Сарутоби понимает все сразу. Немного становится легче. Данзо еще не потерял рассудок окончательно в этом дурдоме.       — Ты…       — Когда получается, — он усмехается, доливая кипятка в кружку — таблетки от температуры растворяются, и он смотрит на это спокойно, размешивая содержимое смеси чая и химии ложкой. — Часто блюю, чтобы всосаться не успели, — он резко хватает руку друга, — Сарутоби, я надеюсь, что у тебя хватит ума и ты никому не скажешь. Ты же беспокоишься за меня, как я вижу.       — Господи, я подумал… — Сарутоби сжимает его руку. — Я думал, что окончательно тебя потерял. Ты мой сукин сын, иди сюда, блядь, как я скучаю по тебе, я думал, что потерял тебя уже. Я поверил! Данзо сжимает его в объятиях и шепчет на ухо:       — Ты сохранишь мой секрет? Это поможет мне выйти отсюда быстрее и начать жить заново нормально. По-другому никак — ты и сам знаешь, как эта химия влияет на мозги, на тело и на тремор рук, они дрожат так, что порой я лежу часами и сжимаю их коленями, не могу унять дрожь, а руки и мозги — это единственное, что у меня осталось.       — Конечно. И мы наконец-то будем вместе, — Сарутоби прижимает его к себе и проводит рукой по спине, дрожит от волнения сам. — И все будет хорошо, начнем с начала вдали от всех. Ты оправишься, забудешь весь этот пиздец и выдохнешь спокойно.       — Именно так, — Данзо прикрывает свои глаза и утыкается в плечо друга. — Я начну с начала. С самого начала и больше ошибок не допущу — я ведь учусь на ошибках, профессия дала явную установку не допускать прошлых косяков. Ведь любая ошибка может стоить тебе или жизни человека, или твоей. А выбирая из двух зол, всегда надо выбирать только себя.И теперь я это понял ясно. Извилистый путь Затянулся петлей Хаширама рассматривает папки с вакансиями в их филиал новых работников, сидя прямо за круглом столом переговоров. Претендентов была просто уйма, каждый уважающий себя экономист, инженер, дизайнер, механик и бухгалтер хотел попасть в самый главный офис компании Коноха Ин. Зарплатой никогда в его корпорации никого не обделяли, но из-за упавших активов из-за конфликта с Обито нынче пришлось поубавить заработную плату для всех, некоторые попросту перешли работать к Обито в компанию — что было более, чем ожидаемо. Тем не менее новеньких была целая орава, и он уже сидел третий час и лично перебирал лучших претендентов, которых ему вручил Минато после первого этапа отбора. Все как один зачем-то демонстративно отмечали название лучших мировых вузов, обучение в которых они закончили, опыт работы у всех различался, расписывали вдоль и поперек свои сделанные проекты и заслуги.       — Все не то, — выдыхает устало Хаширама, бросая списки всех золотых медалистов в урну. Встает, достает с полки коньяк и наливает себе в бокал до середины. Цунаде разрешила ему пить в меру, если что, можно было звонить ей на сотовый всегда, так сказать, пить под ее контролем. Офис давно опустел, двери закрылись, и рабочий день, по сути, закончился пару часов назад. Хаширама решил остаться и, наконец, сформировать свое собственное преставление о желающих тут работать и отобрать лично. Не хватало искры, чего-то нового, уникального, то, что создало бы ажиотаж и подняло упавшие активы вверх — каким-то непревзойденным умом — а в наличии была одна серая масса. Все как один. Он устало растирает глаза, отводит в сторону затянутый галстук, отвечает на последнее письмо на электронной почте и отпивает глоток конька. От непривычки и долгого воздержания хмурится, горло начало гореть изнутри, и во рту появилась горечь. Достает портсигар, закуривает и смотрит в огромное окно своего офиса. Напротив в ночи все так же стоит здание Учих, скорее всего где-то там сидит Обито и думает об очередном проекте, а может, сидит Изуна — он не знает. Но знает точно, что те готовят новый проект, и модель была представлена сегодня днем на конференции — информаторы уже везде растрепали. И это было красиво — где они нашли такого дизайнера, он не имел ни малейшего понятия. Подходит к окну, смотрит на ночной город со своего двадцать восьмого этажа и усмехается про себя.       — Все-таки ты был гением, сукин ты сын, — он затягивается сигаретой и выдыхает, — Мадара, — сглатывает, — такого второго я не найду никогда. У тебя был дар от Бога, и мы оба это знали, — создавать прекрасное, не прилагая к этому никаких усилий, — он поднимает голову в сторону неба и опять затягивается. — Блядь, не знаю, слышишь ли ты там меня, но я… — он запинается, — очень, — опять заминка, отпивает пару глотков залпом, — скучаю по тебе, Мадара Учиха, — и допивает до дна. Твою ж мать. Он так стоит еще минут пять в одиночестве, достает свой телефон, Мито писала несколько раз — домой не хочется. Он устал от детского плача и жалоб жены. Устал что-то слушать, обычно это что-то одно и то же, он уже и не вникает. Ему хочется просто… Замирает. Мысль, которая посетила его голову, застала врасплох. Может, была тому причина: алкогольное опьянение, что ударило в голову тяжелой волной. Наливает еще конька, выпивает залпом. Обходит стол, возвращается назад, усаживается в кресло. Отводит телефон пальцем в сторону, смотрит на экран. Думает. Хмурится, кривится, отворачивается. Смотрит на бутылку, сжимает губу зубами. Это невыносимо. Берет в руки телефон, подолгу смотрит на экран и набирает единственный номер, который до сих пор знает наизусть как свой собственный. Цифры номера телефона высвечиваются на экране черным цветом — смотрит на них. Смотрит минуту, две, курит снова, дрожащими пальцами нажимает на кнопку вызова. Идут гудки, и опять никто не поднимает. Как обычно. Он поджимает губы крепче и понимает, что всхлипывает. Звонит снова — опять гудки. Опять пропущенный. Наливает второй стакан, смотрит в окно, мысли сплелись в один поток, и он с выходом всхлипывает громче.       — Брат, ну пожалуйста, ответь мне. Ты нужен мне, пожалуйста, ты единственный человек в моей жизни, которого я любил вообще. Я был неправ, вел себя по-уродски. Но я прошу тебя, ты нужен мне. Ты мой…       — Мой брат… — Хаширама волнуется, оставляя голосовое сообщение, — мой единственный брат. Тобирама Сенджу, — он замолкает, — я прошу тебя, пожалуйста, просто давай поговорим, я признаю все, что ты говорил, я… — он сжимает кулаки и выдыхает, — вел себя как мудак, я не понимал никогда, насколько ты важный для меня человек и насколько сильно дорог мне… Я никогда не говорил тебе этого, потому что… просто не умею выражать свои чувства ясно… Но я хочу, чтобы ты знал — ты самый любимый человек в моей сраной жизни, ты любимее мне моего ребенка и моей жены, я никогда не любил Мадару больше, чем тебя. Я… — он запинается. — Я ревновал тебя к нему, его к тебе, но после понял, что единственный человек, которого на самом деле боялся потерять, все это время был ты. Ты ушел, и все изменилось. Ты ушел, и я потерял кусок… — опять пауза, звук стакана на фоне, он закуривает очередную сигарету и продолжает. — Я не был хорошим братом, я знаю. Я не защитил тебя — это ты мне простить не сможешь. Но я просто боялся отца. Господи, никогда не думал, что скажу это вслух. Я боялся его настолько, что предал тебя, и я виню себя за это каждый ебанный день. Я боялся потерять репутацию, выбрал Мадару и предал тебя снова. Я забрал его у тебя, лишь бы ты любил только меня, но не понимал, что этим тебя и потеряю, — он замолкает. — Я не знаю, зачем я это сделал, я знал, как тебе больно будет — ты любил его всегда, и он любил тебя — вы выбрали оба не меня, и я был в бешенстве. Я не понимал почему. Как может мой брат любить кого-то сильнее, и я проебался, — слышится громкий всхлип. — Я предал тебя тогда, я смотрел изо дня в день на то, как ты мучаешься и изменяешь себе, но почему-то думал, что это правильно. Я все ждал, ждал, может, ты успокоишься и поймешь, что Мадара не вариант для тебя — он погубит тебя. Ты не знаешь о нем многого. Я оберегал тебя от него. Я старался. Да, я изнасиловал его тогда, я признаю. Но, Тобирама, я защищал тебя, если бы я этого не сделал… Он бы сделал это с тобой, его помешательство на тебе раздражало, злило меня, выводило из себя, и я решил сломать его первым и подчинить. И это помогло. Я никогда не скажу, что сделал правильно… Я просто прошу у тебя прощения и прошу тебя ответить мне хотя бы раз на мой звонок и письмо. Ты слушаешь каждый раз, я знаю. Не молчи… Хотя бы один ебанный раз дай знак. И мы просто поговорим обо всем, и я расскажу тебе того, чего ты не знаешь и не мог знать. Он ненормальный, он сумасшедший, он болен и… уже давно. Просто позвони мне, и мы поговорим. Я люблю тебя. Пожалуйста, вернись. Хаширама заканчивает и молча встает с кресла. Отсылает сообщение, и оно сразу же обозначается прочитанным. Хаширама привык — так происходит каждый раз, но ответа никогда нет. Он садится в машину. Мадара дослушивает сообщение в ночь до отлета, выйдя на улицу, пока Тобирама спит в мотеле у аэропорта. Слушает внимательно, держа в руках телефон мужа, и, наконец дослушав, смотрит на экран. Спокойно нажимает на кнопку «удалить» и открывает чат.       — Я знаю. Давно все и всегда знал, — читает удивленно Хаширама впервые пришедшее в ответ сообщение, приходит второе. — Тобирама рассказал мне все о тебе. Знаю о Мадаре, знаю о твоем отце. Оставь в покое брата, ты не нужен ему. Если ты любишь, имей совесть и оставь в покое. Он счастлив со мной. Иначе мне придется действовать. Я приду за тобой, отниму все, что тебе дорого и к чему ты шел, Хаширама, и я знаю, как это сделать. Это не угроза — это предупреждение. Поверь мне на слово, я знаю тебя лучше, чем ты себя. А я всегда держу свое слово. Поверь мне на слово. Я уже начал, — мужчина вздрагивает и смаргивает — сообщение сразу же обозначается удаленным. Он бледнеет. Смаргивает и видит пустоту. Звонит еще раз, но… «Абонент. Временно. Недоступен Оставьте. Свое. Сообщение После… Сигнала.» Шумная толпа Заполнила перрон       — Милая, скоро вытаскивать из духовки? — Нагато всматривается в образ курицы в духовке, пока его жена накрывает на стол в ожидании гостей, она сегодня прекрасна. Ее волосы отрасли во время беременности — она перестала их обстригать — и сейчас были заколоты в низкий хвост. Одета в платье-рубашку до щиколоток серого окраса — женщине, оказывается, очень был к лицу этот цвет. Она, отламывая хлеб кусками, кладет его в тарелку на столе. — Она уже корочкой покрылась! — Нагато всматривается в курицу и выдыхает. Готовка никогда не была его главным поводом для гордости. У столешницы Какузу с особой педантичностью ровно нарезает помидоры, Хидан орет на Кагами, что тот торт украсил через жопу — не хватает ягод. Кагами смеется и бросает клубнику ему прямо в лицо.       — Казу, этот гадёныш кидается! — обреченно выдыхает мужчина и бросает в него черникой садовой. — Получай! На еще одну! — он со смехом уклоняется в сторону. Какузу поранил палец ножом, но дорезал помидоры.       — Как дети малые! — закатывает глаза мимо проходящая в сторону мужа Конан. — Так! Если вы испортите торт, я вас обоих выставлю за ебанную дверь!       — Милая, курица!       — Да-да, я сейчас! — женщина на ходу бросает пакет от хлеба в урну и подбегает к мужу. — Нагато! Вытаскивай ее! И мальчик за стеклом Все машет мне рукой       — Мы скоро уже приедем! — Сасори закуривает в машине и отпивает из стаканчика кофе, который успел купить себе еще в аэропорту.       — Скоро, — Дейдара кивает, — скоро будете уже дома! — он поворачивается на светофоре и улыбается двум прибывшим с отпуска. — Но сначала мы заедем к Конан, она приготовила вам праздничный ужин по случаю возвращения. А Хидан привез вашу живность, они с Какузу взяли на себя роли нянек ваших малышей, пока вы были в отъезде. Сасори набирает Конан и сообщает ей, что будут они на месте, примерно, через двадцать минут. В доме уже все собрались. Приятно было осознавать, что, как бы далеко Мадара и Тобирама ни уезжали от всех, их всегда будут ждать с нетерпением дома. В Дании. Каждая судьба Завязана со мной Цунаде сидит на своем диване, скрестив ноги в турецкой позе. Делает глубокий вдох, поднимая руки над головой, и после медленно выдыхает. Выгибает свою спину назад по-кошачьи, держась своими аккуратными пальцами с винного цвета маникюром за колени для опоры. После вытягивает спину обратно в обратную сторону. Подносит кисть руки к голове и, надавливая второй ладонью на колено, разминает шею с помощью силы сопротивления тела — растягивает затвердевшие мышцы. Повторяет то же самое и с другой стороной тела. Опять вдох и опять выдох. Прикрывает слегка глаза, отсчитывает тридцать секунд и нагибается вперед, ладони скользят по поверхности дивана, и она пытается своим животом дотронуться до основания мебели. Выдыхает сильнее и нагибается ниже. Папки с пациентами аккуратно расставлены в секции, закрытой на ключ. Сегодня она к ним не притронулась ни разу. И в памяти живой Давно снесенный дом Ибики приехал по координатам места, которые скинул ему Изуна по почте. Припарковал машину у дороги и дошел пешком. То было полупустое поле, на котором когда-то стоял обжитый дом семьи Учих, теперь же он мог лицезреть лишь разрушенную, сгнившую от времени и погоды рухлядь. Дом давно обвалился, его пора было уже сносить, но, вероятно, у Изуны попросту не поднималась рука никак этого сделать уже столько лет. Он фотографирует его, обходит и осторожно входит внутрь. Пол скрипит, везде скопившиеся лужи на полу провоцируют скольжение грубых ботинок. Он осматривает остатки дома. Делает пару фото и возвращается в машину. Едет по навигации прямо в сторону кладбища. Останавливает машину и там. Посещает лично могилы родителей Изуны, псевдомогилу Мадары и видит совершенно иную каменную плиту с другим именем.       — Вот как, — он садится на скамью напротив надгробия и усмехается. — Ты похоронил сам себя. Я думал это шутка, — Изуна Учиха смотрит на него спокойно с надгробия. Ибики закуривает сигарету, проводит взглядом по свежим цветам и хмурится. — Тебе даже цветы приносят. А эти давно завяли и скинули листья, — он сжимает в руке сухой лепесток красной розы, который рассыпается в его руке. Иссох, высох. Устал. Когда все дороги Ведут в никуда Кабуто устало всматривается в экран своего компьютера, отпивает глоток травяного чая и возвращается к изучению научной статьи. Автор Тобирама Сенджу «Микробиологическая пересадка клеток».       — Очень интересно, — он пролистывает мышкой доклад Тобирамы. Его отдал ему Данзо для изучения по договоренности. Читает час, понимает с трудом. — Ты слишком далеко закидываешь удочки, — он выдыхает, открывает еще один файл и смотрит на фото Данзо, — а ты и подавно, — ставит кружку на стол и изучает спокойное лицо Данзо на фото. — Что же вы делали все эти годы и над чем работали… Помощник и главный редактор. Данзо Шимура. Список ссылок. Абстракт. Он закрывает свой компьютер и ложится на кровать, пытается обдумать прочитанное и погружается в сон. Скоро наступит новый день. Он спросит лично, что именно они изучали и как. Настала пора Возвращаться домой Сидя в той машине, Тобирама смотрит на огни города, в котором он прожил столько лет, в который переехал когда-то давно, и замечает, что световые оттенки порой меняются, а при интенсивной скорости смешиваются и превращаются в одну сплошную линию света, как млечный путь, только намного ярче и теплее по световой гамме. Мадара, слушая голоса друзей на заднем фоне той машины, смотрит на стекло машины и замечает, как капли начавшегося дождя ударяются о поверхность и растекаются отрывистыми кляксами по панели. Он любил дождь всегда — шум его стуков по крыше или подоконнику дома, в котором они жили с родителями, всегда успокаивал. Мог часами перед сном сидеть на втором этаже в своей комнате и просто смотреть в окно. Дождь, как и метель за окном, всегда оказывали на него какое-то гипнотическое влияние, перемещали в нечто подобие транса. Наверное, именно поэтому для него единственным спасением в доме за городом, в котором они прожили с Хаширамой, Изуной и Тобирамой столько лет, была вьюга за окном вперемешку со звуками потрескивающего камина и теплом, исходящим от него. Он часто наливал себе бокал дорогого вина или стакан коньяка, напитки приносил из их погреба, садился на тот самый диван в зале и мог проводить там часами свой свободный вечер в одиночестве, пока никто домой не вернулся раньше положенного времени. Порой работал из дома и включал классическую музыку на фоне. Такая у него была зона комфорта и свой собственный, маленький внутренний мир, который он иногда переносил и на внешний — совершенно один. Тогда, а сейчас… Тобирама поворачивает свою голову и видит, как Мадара смотрит на него с улыбкой в темной машине, его рука скользит в его сторону, и ладонь сжимает пальцы Мадары в замок. Он подвигается к нему ближе и просто опускает свою голову на его плечо. Прикрывает свои глаза устало после перелета. Мадара, смотря в окно со стороны Тобирамы, с нежностью целует его в макушку и накрывает тело мужа второй рукой, обнимая его и прижимая к себе ближе.       — Мы дома. Сентябрь

***

      — Повторите еще раз, пожалуйста, по порядку, что случилось и что вы от меня хотите уже второй раз за день? Тобирама прижимает свою ладонь к щеке и, поправляя свои очки на переносице, допивает утренний кофе, а точнее поздний утренний кофе в двенадцать часов дня, смотрит на своих новых учеников, во главе которых стоит Кагами, после опять переводит в сторону своих медицинских карт о новых пациентах, стопки бумаг, которые успели скопиться двумя кучами на его рабочем столе за время его отпуска, и выдыхает. Началось все с одного письма, которое прислал ему Орочимару на его рабочую почту спустя две недели возвращения Сенджу на родину в конце августа прямо перед началом нового учебного года студентов медицинского вуза, но об этом чуть позже. Сначала при разговоре в первые дни Орочимару его только поздравил с возвращением, точнее, их обоих, когда Тобирама с Мадарой заехали к ним в гости для вручения гостинцев, провели по традиции семейный вечер и рассказали про свою поездку. Орочимару сообщил, что уезжает в Ниццу с сыном на полгода для смены обстановки, и намекнул на то, что Тобирама получит в скором времени больше работы, чему Мадара был не особо рад. Ну как намекнул, он сказал прямо тогда за обеденным столом, что уходит на пенсию, отдает рабочие полномочия своему крестнику и на всякий случай записал к Тобираме еще и новых своих пациентов, которым по тем или иным причинам были необходимы операции на мозг. Тобирама тогда согласился и благополучно забыл о «сюрпризе», о котором Орочимару загадочно упомянул, но так эту тему больше и не поднял. Спустя две недели, в конце августа, он получил на свою рабочую почту электронное письмо такого содержания: «Дорогой мой Тобирама (сынуля). Отдыхается нам хорошо, Мицуки начал изучать французский язык с репетитором. Погода тут хорошая. С виллы на берегу моря открывается прекрасный вид, кухня тут замечательная и прислуга тоже. Впрочем, фотографии нашего отпуска в нашем общем чате ты и так видишь, поэтому особо ничего нового. Как проходят твои рабочие будни, и готов ли ты к трем новым операциям, которые тебе предстоят? Как дела у Мадары? У него в этом году второй учебный год, надеюсь, он чувствует себя хорошо и готов к новым знаниям! Я забыл тебе сказать одну новость, точнее, не посчитал нужным торопить события, так как хотел, чтобы ты привык к своему новому статусу управляющего больницы, который я тебе как своему приемнику отдал. Документы об оформлении больницы на тебя готовы, и ты можешь ознакомиться с их содержанием в приложении. Так вот, после долгих размышлений и анализа твоего психологического состояния после вашего прекрасного отпуска, который пошел вам обоим на пользу, я, наконец, хочу поставить тебя в известность о том, что в твоей команде учеников тебя ждет пополнение. Так как все мы помним об одном человеке и травму, которую он тебе нанес, я подумал и решил, что тебе стоит переключиться и взять под свою опеку новых и молодых студентов, которые внесут краски в вашу с Кагами рабочую атмосферу и коллектив, как учитель студентов и куратор ты себя отлично зарекомендовал еще давным-давно и всегда этого хотел. Я посчитал нужным продолжить тебя образовывать в этом плане и дальше, ведь опыт кураторства и учителя очень важен для нашей с тобой профессии, это открывает много возможностей в дальнейшем, ну впрочем, что я распинаюсь — ты и так все знаешь сам. На четвертом, третьем и втором курсах сейчас учатся группы лучших студентов, которые зарекомендовали себя как умнейшие, и я бы очень хотел, чтобы ты взял их под свою опеку, так как больше их никому не доверю, а ты из них сделаешь стоящих профессионалов своего дела. Я уверен в этом на все сто процентов =). Они все очень разные, но это же замечательно! Кагами будет главным среди них — ему как никому другому уже тоже давно пора брать руководящую должность и стать твоей правой рукой вместо сам знаешь кого и так далее, и тому подобное. В общем, в приложении также список по именам и фамилиям лучших студентов, и я надеюсь от всей души, что вы подружитесь, они тебе понравятся и вы найдете общий язык. Они лучшие из лучших, как ты любишь. Ну, удачи тебе, сыночка. Я пойду попивать винишко, сидя на берегу виллы, и ждать Мицуки с экскурсии. Он очень по тебе скучает и передает привет, на выходных позвоним по скайпу. С любовью, Орочимару. P. S. Тобирама, пожалуйста, не злись сейчас, тебе это будет полезно. P. P. S. И пожалуйста, не повтори историю с Данзо, у тебя и так осталась травма, над которой нам еще работать и работать. P. P. P. S. Скоро придет вам с Мадой посылка. Я купил тут пару бутылок прелестного вина и маленький вам подарок, как попробуете — отпишись. Скучаю. Выдыхай сейчас и не разбей экран, пассивная агрессия — это тоже агрессия… Все, я убежал!» Тобирама и посмеялся, и пожалел себя одновременно, читая это письмо, и просто обреченно выдохнул, открыл документы и лицезрел свое имя в нотариально заверенных бумагах, в которых было написано: «Тобирама Сенджу нынче владелец первой городской клиники имени Орочимару Якуши Копенгаген… главврач-нейрохирург. В обязанности которого входят… Активы которого теперь в размере… суммарная цена которой составляет… Под управлением которого находятся… Проект, которому принадлежит в компании… Руководитель которого…» Ему сначала было даже неловко посмотреть в глаза управляющим, которые попросту уволились, не пережив такого плевка в лицо от Орочимару, нанявшего их на должности верхушки в свою больницу, в которой они проработали двадцать с лишним лет. Отпраздновали они новую должность среди друзей тем самым вином Орочимару. Распили все и танцевали до утра в доме Дейдары, пока Хидан оценивающе смотрел на подарок Орочимару и даже сделал вкусу старика комплимент. Он в прямом смысле этого слова скупил весь французский секс-шоп и отослал огромный ящик Мадаре с Тобирамой посылкой с пометкой в открытке: «Я не знал, что именно выбрать, когда увидел этот прекрасный бутик на одной из главных аллей, поэтому пришлось купить все. Развлекайтесь, пока не родился ваш ребенок, пока можете. После времени у вас попросту не будет, поверьте на слово». Мадара тоже оценил и даже позвонил Орочимару по камере с искренними благодарностями. То, что Мадара любил всякие штучки с особой страстью теперь знали все. Тобирама был красный как рак, пока Нагато и Сасори не отвели его в сторонку и не промыли ему мозги в течении двадцати минут, что это нормально, они сами такие же, даже еще хуже. Так Тобирама и успокоился.       — Мы хотели бы поговорить, точнее, обсудить некоторые детали по поводу… — смуглая девушка Чочо, учившаяся по обмену, говорила с сильным акцентом, растягивая гласные и пытаясь не задыхаться от волнения.       — Мы хотим присутствовать с вами на завтрашней операции, учитель Тобирама, только у нас есть одна проблема! — перебивает другой ученик, имени которого он еще не запомнил. Тобирама переводит взгляд на бумаги, которые ему принес главврач, смотрит на списки имен. Зовут юношу Иноджин.       — Шикадай опять проспал… А где Шинки вообще? — вторая девушка нервно косится в сторону двери. Хмурится и поправляет свои очки на переносице точь-в-точь как Тобирама и фыркает. Девушку зовут Сарада. — И мы потеряли ваши бумаги о завтрашних пациентах. Мы понятия не имеем, где они. Но…       — Чоджи перепутал вакцину, и в итоге у пациента случился приступ, но это мелочи… Ведь Кагами… — девушка по имени Йодо сдувает свою длинную челку, опять упавшую на лицо, и косится на более старшего из них. — У пациента случился приступ из-за тебя, дебил!        — Простите за опоздание, ради бога! Я опять в пробке стоял на кольцевой, — новый ученик в халате забегает в кабинет Тобирамы и извиняется.       — А вот и Шикадай! — улыбается, светится от счастья Иноджин и сразу тянет лучшего друга на себя, ставя рядом с собой, кладет руку на плечо друга и чувствует себя уже более уверенно. Тобирама в этот момент вздрагивает от знакомых слов, когда-то ему это сказал при первом знакомстве Данзо.       — Да оно само перепуталось, я вообще не в курсе как так произошло-то! — произносит в свои оправдания полноватый юноша в халате. — Это Шинки мне вообще подсунул ее, — Шикадай шаркает и поправляет свой халат, который уже успел помяться. Тот, кого зовут Шинки, побледнел и угрюмо поправил свою рубашку под халатом.       — Это была случайность. Я клянусь. Он просто сам туповат, — Тобирама вздрагивает и замечает еще одного нового студента, который появился в комнате незаметно для всех.       — А не пойти ли тебе нахрен, выскочка? — Иноджин защищает своего лучшего друга, который даже не успел ответить за себя.       — На твой? Это приглашение? — Шинки поднимает бровь и смеряет студента презрительным взглядом. — Я подумаю. Повисло молчание. Тобирама как отпивал свой кофе, так им и подавился, закашлял, глаза заслезились, пока все четверо виновато притихли. Вздохнул, попытался сфокусироваться на всех и сразу — получалось с большим трудом с непривычки. Их было слишком много.       — Заткнитесь оба! — рявкнула Сарада. — Вы не даете слово учителю вставить.       — Да он сам нарывается! — Шикадай зашипел на Сараду и смерил взглядом Шинки. — Мой двоюродный брат просто с детства обделенный вниманием!       — Я, может, и вниманием, а ты — мозгами, — огрызается в ответ Шинки.       — А ну повтори!       — ТИШИНА! Тобирама поймал себя на мысли, что у него болит голова, он хочет домой, и вообще секса у него не было уже неделю из-за усталости, и слушать сейчас про хуи и обиды не было никакого желания. Он громко выдыхает, проводит по всем собравшимся студентам взглядом и смеряет взглядом Кагами, который смотрит на него понимающе и пожимает плечами. И это лучшие, мать его, студенты медицинского вуза, которых ему подсунул Орочимару, пытаясь задобрить вином. Класс. Прошла неделя — ни одного спокойного дня с ними у него еще не было.       — Это все? — наконец, с выдохом спрашивает Тобирама, прикладывая руку к лицу и растирая глазницы, после вспоминает о табличке, которую ему подарили друзья, она теперь всегда стояла на его рабочем столе. Табличка в рамке была немногословной, но очень помогала: «Это пройдет». Теперь каждый раз, когда он ощущал приливы и отливы нежелательных эмоций, усталости, бессонницы или головных болей, он просто смотрел на нее, и каким-то магическим образом успокоение приходило само собой.       — Я сломал МРТ аппарат, — спустя три минут слышится признание Кагами, который как старший и управляющий новеньких даже не смотрит на Тобираму, ибо боится, как тот отреагирует. Впервые. Тишина опять повисла в комнате.       — Ты сделал… — сквозь кашель и слезы Тобирама пытается вернуть себе голос, — сделал что? Я, кажется, не расслышал, — он попросту поперхнулся напитком, пытаясь запить сухость во рту. Выронил телефон, как раз пытаясь ответить Мадаре на вопрос, во сколько они будут ужинать сегодня.       — Нет, Тоби, ты расслышал, — Кагами подносит руку к лицу стыдливо, и тон его голоса сбавляется. — Блядь, ну не специально я, он завис, стал гудеть странно, я начал копаться, произошло короткое замыкание, и, похоже, МРТ аппарата в нашем секторе больше нет, — он видит, как меняется лицо Тобирамы в оттенки серого и синего, после поспешно добавляет: — Я уже вызвал рабочих мастеров, они будут после обеда и… В общем, тут еще кое-что. Губы Тобирамы складываются в одну тонкую линию, он откидывается на спинку стула и считает про себя до десяти, выдыхает, смотрит на бумаги и кивает Кагами:       — Да?       — Мы тебя все очень любим и рады, что ты у нас такой понимающий и хороший учитель и всегда нас поймешь, да, ребята? — Кагами косится на всех, и в ответ ему синхронно кивают. — Ты же решишь проблемы с нами, да?       — А у меня есть выбор? — Тобирама смеется и пытается улыбнуться.       — У вас есть выбор нас всех послать нахер и повыкидывать из больницы, — тихо говорит Шикадай и с пониманием смотрит на учителя. — Я бы давно уже выкинул.       — Я бы нас вообще не взял под свое крыло, если уж быть очень честным. Особенно тебя! — Шинки прыскает.       — Если вы нас переведете в другое крыло, мы поймем, — Чочо сама уже понимает, как они выглядят со стороны.       — Но вы же у нас самый лучший и не сделаете этого, правда? — Иноджин смотрит нервно на Шинки и пихает в бок Шикадая.       — Простите нас, пожалуйста, — Сарада поджимает губы и отводит взгляд, — мы сами не понимаем, что с нами.       — Идите уже, все нормально, бывает, — выдыхает Сенджу и пытается улыбнуться всем ребятам, — я все понимаю, — он опять берет в руки бумаги и проводит взглядом по списку операций. Видит, как ученики подходят к двери, и резко добавляет. — Стойте, — они замирают, поворачиваются к нему и смотрят с опаской. — На выходные… вы не хотите все вместе собраться и сходить после дежурства со мной в бар, познакомиться поближе и просто отдохнуть от напряжения, скопившегося за неделю? У нас есть такая традиция… была, — он резко себя поправляет и смотрит на них внимательно, сам нервничает отчего-то. — В общем, если бы вы хотели… Мы так нормально и не познакомились, было очень много дел, а я хочу вас узнать поближе и считаю нужным, чтобы вы узнали и меня, так как мы еще долго будем вместе с вами работать.       — Да, — отвечают все хором. Кагами улыбается им и видит, как Тобирама, улыбаясь глазами, кивает в ответ, он был напряжен и теперь расслабился. Он начинает пробовать снова, сделать работу над ошибками и на этот раз не допустить того, что случилось ранее и к какому плачевному исходу привела его близость со своими учениками.

***

      — Учиха-Сенджу! Громкое эхо внезапно разносится по всей аудитории, но скорее всего, в который раз, так как в интонации голоса слышны грубоватые нотки, на фоне какие-то смешки, разговоры, которые внезапно затихают от голоса преподавателя, стоящего прямо около огромной письменной доски, висящей на всю стену. Рядом место на стене освещается проекцией, исходящей от прожектора, из-за чего студентам во время лекции нужно успевать и записывать материал, и фокусироваться на два источника информации, параллельно слушая вопросы и комментарии преподавателя, который во время своего предмета по гистологии перерыва никому из находящихся в его кабинете попросту не дает. Мадаре снился прекрасный сон, в котором он пребывал последние сорок минут, так как ночью, сидя за изучением клеток очередной группы мышц, уснуть он так и не смог. Тобирама сидел всю ночь за соседним столом, смотрел в свой экран и работал, пристально вглядываясь в монитор и что-то записывая на бумаге. Они оба занимались своими делами в тишине, которую нарушал только звук постукивания по клавиатуре кончиков пальцев Тобирамы, выдохи Мадары, стуки его карандаша по столешнице и звуки стакана и кружки кофе, которые оба использовали для того, чтобы попросту не уснуть. Часто со стороны Мадары слышался весь лексикон мата, он вставал и с огромным выдохом отчаянья подходил к окну и курил. Тобирама был в утреннюю смену, после в ночную и из-за сбившегося режима опять не нашел ничего продуктивнее, чем работать вместо того, чтобы провести ночь, смотря в потолок в попытках уснуть, чего у него каждый раз толком не получалось. Результатом засыпания в такие моменты часто являются разбитость с утра, раздражительность и нежелание идти гулять с собакой, которая как раз всю ночь лежала на полу их кабинета нового дома и смотрела на обоих хозяев, пока кошка спала рядом сбоку.       — Учиха-Сенджу! Мадара дергается, просыпается, поднимает свой заспанный взгляд на лектора, который кинул в него мел, и тот попал прямо в плечо Учиха. Мадара не сразу понимает, где он. Точно! Он же студент. В университете он.       — Ты будешь отвечать на мой вопрос или нет?       — Простите, я уснул, — Мадара выдыхает, и в голосе слышится вина. За его спиной шепчутся, он не обращает никакого внимания на эти голоса. — Повторите свой вопрос, пожалуйста.       — Пошел вон из аудитории — отсыпаться будешь дома! — лектор грубо ему отвечает и смотрит на него с укором. — Записываем новую тему, пока господин Сенджу будет дома отсыпаться за всех нас. Итак, хирургия у нас. Мадара обреченно фыркает и, закидывая сумку на плечо, спокойно выходит из аудитории, захлопнув за собой дверь. Заебало. Идет по лестницы и впервые спотыкается — охает от сильной боли в бедре и усаживается на ступени. Пытается унять резко появившиеся звездочки перед глазами, растирает свое бедро и с тревогой смотрит на ногу. Она онемела на пару секунд, после все прошло. Встает, выходит из главного корпуса медицинского университета, садится в машину и спокойно уезжает в сторону дома. Стоит на светофоре, смотрит на красный свет и тихо выдыхает от усталости. Утыкается лбом в руль и опять начинает засыпать. Ему сигналят, проезжают мимо, смотря на него с раздражением, мол, чего встал, придурок?       — Заебало, — Мадара выдыхает и нажимает на педаль глаза. — Надо поспать, я так скоро попаду в ДТП точно. И в меня будет лететь не мел, а машина.

***

В больнице была своя курилка для персонала, отдельное помещение соорудили буквально недавно, сделали отдельное лаунж помещение, которое давало возможность персоналу не выходить в случае надобности перекура на улицу, мерзнуть или же стоять под проливным дождем, согревая свои ладони паром изо рта. Сигареты были единственным источником тепла во время измороси, порой согревала, конечно, теплая одежда, но большинство врачей попросту выходили в халатах, накидывая на себя куртку или пальто, верхнюю одежду, которая попадалась под руку из общего гардероба. На часах было около двух ночи, Тобирама только закончил заполнять свой отчет о пациентах и, наконец, мог стоять в спокойствии, в ощущении какой-то легкости внутри от выполненных обязательств прямо посреди помещения, осматривая его с придирчивостью, оценивая, какой же угол для него сейчас больше всего привлекателен для нахождения в одиночестве на данный момент. Рука тянется в карман халата, он нащупывает пачку сигарет с ментолом, вторая рука сжимает во втором зажигалку, и он, чиркая ею, поджигает кончик сигареты, которую уже успел поместить в рот и зажать между губ. Затяжка и приятная доза никотина оседает в глотке, приятный привкус ментола ударяет по небу, и он прикрывает в блаженстве свои глаза. И все-таки удивительно, как какая-то сигарета может разом дать мозгу ту дозу удовлетворения, которой так не хватало, и моментально снять напряжение, копившееся на протяжении месяца внутри и давившее на голову. Напряжение отдавало знатным неврозом с такого рода тяжелой работой, каждый день он, просыпаясь утром, тянулся за сигаретой и оттягивал свою руку под сочувствующий взгляд своего мужа, который и вовсе раскритиковал его идею поддержать ученика и напомнил о том, что резкий отказ от курения провоцирует в организме человека еще больший стресс, которого в их жизни и так хватало вдоволь, особенно учитывая последние события в их жизни и все вытекающие последствия. Мадара изо дня в день напоминал мужу о том, что тому не следует ввязываться в подобного рода команду поддержки, но Тобирама стоял на своем и даже купил специальные таблетки, чтобы бросить курить, и хотел проверить себя на прочность. Посмотреть, сможет ли он продержаться хотя бы месяц. Почему? Ну, потому что…       — Я хочу бросить курить, — как-то вечером сказал Кагами, нервно теребя в руках папку своих подопечных, новых членов команды, рассматривал фотографии каждого, переводил свой темный взгляд на досье и опять обратно на Тобираму, будто искал во взгляде своего учителя одобрение. Тобирама замер, перевел удивленный взгляд на своего ученика и задумался, с чего бы тот мог сказать вот так о своём решении ни с того ни с сего.       — Ты уверен? Что послужило причиной такого резкого решения? Ты же знаешь, что подобного рода отказ от пагубной привычки провоцирует еще большее желание курить, и впрочем, — он смотрит на свою пачку сигарет, лежащую на рабочем столе, — ни к чему хорошему не ведет… Ты точно хорошо подумал? Будто плохо. Ты, помнится мне, куришь уже много лет, лет с пятнадцати? Или я запамятовал? Точнее, плохо-то будет всегда, а вот прямо-таки дерьмово стать может сразу — клин клином тут вряд ли может выбить.       — Ребята не курят, большинство из них, — Кагами отвечает с хмурым взглядом, голос его звучит напряжённо. — Каждый раз, как удаляюсь покурить, ловлю на себе осуждающие взгляды, — он обреченно выдыхает. — Недавно Иноджин и вовсе прочитал мне лекцию о вреде курения, — он фыркает, — мол, врачи не должны вредить своему здоровью, на свете и так много того, что им вредит, — он говорит быстро, скомкано, нервно теребит край своего халата. — Да и я хотел бы заняться спортом и быть вот как…       — Как кто? — спрашивает Тобирама, смотря внимательно на своего ученика, и переворачивает страницу своего дневника, в который сейчас, в свой свободный час, решил написать свои мысли и переживания за последнюю неделю. Ручка застыла над листком желтоватой бумаги, так и не выводя очередную букву, которая отдавала красочным и полным звучанием формы слова в его мыслях.       — Как вы. Повисла тишина, и они встретились взглядами друг с другом. Один смотрел на другого с восхищением, другой — с непониманием. В карих глазах Кагами отображался тусклый свет настольной лампы, в красноватых Тобирамы — тени кабинета и усталость от работы.       — Я не пример для подражания и никогда им не был, Кагами, — Тобирама отвечает с паузой и отводит взгляд в сторону. — Никогда и не буду. Не создавай себе кумира, это всегда заканчивается плачевным финалом, и я не хочу быть его причиной. Я послужил уже достаточной причиной плачевного финала для тех, кого любил и кем дорожил, не хочу послужить им снова. Я никогда не был причиной восхваления или обожания. Никогда не хотел им быть. Никогда не воздвигал свою фигуру в истину, никогда не претендовал на правдивость, ни за что, ни при каких обстоятельствах не хотел никого учить жить так, как живу я. Наоборот. Я всегда говорил всем о том, что являюсь ярким примером того, как делать не надо, и всегда, сколько себя помню, пытался объяснить это и другим. Меня мало кто слушал, и это каждый раз вводило меня в некого рода уныние и желание сбежать куда-то далеко, где бы никто не мог меня видеть и слушать, лишь бы не навредить. Правило каждого врача и клятва, которую он несет в себе, если работает с честным сердцем и светлой головой — не навреди. Себе вреди сколько угодно и сколько желает твоя душа — других не трогай. Контролируй свои слова, сказанные другим, они имеют огромную силу и власть над другими и часто сбивают с праведного пути. Не навреди. Каждый человек в этой жизни имеет свой собственный, индивидуальный путь своего развития, он сам лично набивает свои шишки, учится на своих ошибках, страдает порой отчаянно и доводит себя до разного рода психотических состояний. Сам из них и выходит, вытягивает себя сам, с помощью других, если сам того хочет. Или же находится в нем и, если достаточно умен, пытается понять причинно-следственную связь, почему впал в эту стагнацию, пространство, которое имеет свойство затягивать его глубоко в себя и тогда, собравшись с мыслями, делает свой собственный анализ. Так человек и развивается. Так человек меняется. Так человек учится жизни, исходя из своего собственного опыта. Ты можешь слушать сколько угодно в своей жизни морали или нравоучений, как тебе правильно жить. Можешь впитывать в себя учения своих родителей. Если родитель является той самой фигурой, которая заботится о тебе и хочет для тебя «только как лучше» или «неповторения их ошибок», он прав по сути, его можно понять, принять его позицию, можешь даже согласиться с ней, только какая польза в этом будет для тебя? Человеческое естество так устроено — оно всегда слушает себя и сделает так, как велит ему его мозг, его тело и его сознание. Можешь месяцами слушать советы тех, кто знает, как лучше жить, что правильно в этой жизни делать, что правильно и адекватно в этой жизни не делать, и ты, безусловно, можешь это на ус… Только какой в этом будет толк, если, слушая других, ты ничему не научишься сам и не наберешься того самого индивидуального и неповторимого опыта, который каждому человеку нужен, чтобы хоть немного развиваться, отличаться в своих суждениях и в своих действиях от массы общего стада? Единственное, на что у человека есть право в этой жизни — сделать истинной для себя самого себя и учиться на своих ошибках, тем самым быть уникальным экземпляром, который несет ответственность за свои мысли, поступки и действия только сам. Почему? Ну, хотя бы потому, что ответственен будет за все только он сам перед собой. Винить больше будет некого, только самого себя, отвечать за содеянное никому кроме себя не придется по итогу. В этом и фокус.       — Я понимаю, — Кагами отвечает нехотя, — я прекрасно понимаю это, но… — он поджимает губы и закусывает их. — Я хочу пойти в спорт, так как в последнее время понял, что боюсь того, что не смогу защитить себя, — он опять обречённо выдыхает и отодвигается на стуле слегка назад, ножки стула царапают деревянный пол кабинета.       — Понятно… — Тобирама закрывает свой дневник, поднимается со своего места и подходит к своему ученику.       — Все свое свободное время я изучаю психологию. Стал много читать, но этого пока недостаточно, чтобы чувствовать себя уверенно и ясно ощущать в себе ту самую храбрость, которая вселяет в тебя ощущение неприкасаемости и неуязвимости. Поэтому мне нужен спорт. Для спорта курение вредит, так что, я думаю, бросить мне все-таки стоит, дыхалка не держит совсем. Чем больше тренируюсь, тем сильнее хочется курить, чем больше курю, тем меньше достигаю результатов в самообороне, — Кагами нервно посмеивается и ощущает кожей присутствие своего учителя рядом с ним. Фигура Тобирамы давала всегда какое-то иллюзорное состояние покоя и защищённости. Рядом с ним бояться чего угодно и кого угодно было глупо. Так всем казалось, так все и ошиблись.       — От кого ты так ищешь защиты? — Тобирама, смотрит на него сверху и, кажется, заранее знает ответ, но настолько хочет быть неправ в своих домыслах, что спрашивает лично. В кабинете повисла тишина. За открытым окном слышно было, как вдали кто-то набрал скорость на своей машине смерти двухколесной, и звук мотора донёсся и до двух врачей на высший этаж городской больницы. Вжух. А еще слышны были капли дождя. Осень часто была в Дании крайне дождливым временем года. Кагами поднимает свой взгляд, лампа танцует в его зрачках свой собственный танец, и он отвечает тональностью голоса намного тише предыдущей.       — От Данзо, — он отвечает после паузы. — Я знаю, что он придёт, я чувствую, что он вернется скоро. Рано или поздно он вернется. И первым… — он поднимается на ноги.       — Кагами, — Тобирама дергается, отступает на шаг, это имя до сих пор приносит огромную душевную боль и хаотичность мыслей в голове. Учащенное сердцебиение, и тело бросает в странный жар. — Я не дам тебя в обиду в любом случае и всегда буду оберегать тебя. Ты мой ученик, я всегда буду твоим опорным плечом и стеной.       — Мне не надо это! — он вскрикивает отчаянно, в голосе слышны нотки беспокойства, он откашливается, прочищает свое горло и добавляет. — Не надо! — он мотает своей головой в знаке отрицания. — Первый, с кого он начнет, буду я. Я чувствую это, я хорошо знаю его, я уверен в этом. И если вы и ваш муж будете готовы к этому после всего — я не очень. А отставать от вас и быть обузой, — он сжимает свои руки в кулаки и смотрит на Тобираму решительно, — я не согласен никак. Я Учиха. Учиха, мать его, Кагами! — он горделиво поднимает свой нос и выдыхает. — Списывать со счетов ему меня не стоит. А если он предположит это в своей голове, хотя бы допустит такую мысль, я покажу ему вживую, как он ошибся. Я не просто мальчик на побегушках, я не замена ему, как он думает, я самодостаточная личность и, если этот свихнувшийся придурок проколется, покажу ему, что значит иметь дело с Учихами. Мы странные, мы чокнутые и бесстрашные… и никакой мальчик нам помехой никогда больше не будет. С Учихами, которые горой стоят за Тобираму Сенджу. У меня все. Сенджу смотрит на своего ученика сначала с удивлением, после на губах расплывается улыбка, он подтягивает свою ладонь к глазам и пытается скрыть подступившую улыбку на лице. Улыбается широко и ощущает гордость за этого мальчика, от гордости его даже распирает — так странно слышать от кого-то такого рода стремление в самосовершенствовании, слышать слова о том, что его пытается кто-то защитить, хотя он и не просил этого, слышать слова о том, что человек хочет в первую очередь защитить себя — это достойно уважения. Мое почтение.       — Ты вырос, Кагами, — он встречается своей улыбкой с горящими решимостью глазами ученика и кивает, — ну хорошо, раз твое желание осознанно и обоснованно. Кагами кивает ему и улыбается сам, с облегчением выдыхает и разжимает свои кулаки. Садится назад, от волнения взмок немного.       — Я брошу курить с тобой в качестве поддержки на… — Тобирама задумчиво растирает свой небритый подбородок и ловит себя на мысли, что не мешало бы сбрить легкую щетину, чтобы не щекотать мужа во время поцелуя и не слышать от него о том, что он своей растительностью царапает кожу его лица. — На месяц. Раз будет ломать и будем страдать с тобой, то хотя бы не по отдельности, а вместе. Я же твой учитель, — он хохотнул, — не могу же я смотреть, как ты страдаешь, и курить в сторонке, тем самым действуя тебе на нервы.       — Не стоит, — Кагами смутился еще больше, — вы же не хотели бросать, и вам не надо потакать моим заебам, как капризному ребенку.       — Это будет хороший опыт, — усмехается Тобирама иронично, — да и легкие прочистить мне не помешало бы хоть немного, в нашей с мужем семье и так количество заядлых курильщиков превышает на один квадратный метр. А там видно будет, да и окружающая среда станет хотя бы на двух курильщиков чище, Мадара на это точно не подпишется с его обожанием курить и нервами, которые давно ни к черту, требовать с него смысла нет. Но попробовать стоит.       — Спасибо за поддержку, — лицо Кагами просияло в улыбке, и он кивает учителю. Он садится облегченно в свое кресло, но его сразу прерывает строгий голос.       — Ну и чего ты уселся? — Тобирама усмехается. — Нет уж, раз бросаем, то прямо сейчас вставай! Пошли!       — Куда? — Кагами с непонимаем смотрит на Сенджу и на время на часах — уже была середина ночи.       — Как куда? — Тобирама стоит у двери и смеряет ученика хитрым взглядом. — В урну выкидывать сигареты! А ну быстро встал, пока я не передумал, и бегом за мной!       — А может, по одной на дорожку? — смеется Учиха и срывается с места, хватает со стола пачку сигарет и выбегает за учителем.       — Я тебе сейчас дам по одной! Раз бросаем, то без «на дорожку по одной»! Дверь кабинета за ними закрывается тихим прихлопом, оставляя кабинет в гробовой тишине.

***

Октябрь В один день Мадара совершал свою утреннюю пробежку, пока собака бежала впереди него, иногда он догонял ее, задумавшись о чем-то своем, не замечал, как отставал, и так по кругу — они постоянно менялись местами. Собаке были только в радость подобного рода игры-соревнования, тем более что Тобирама и вовсе с собакой особо не бегал. Да что тут лукавить, Тобирама и по утрам не бегал с Мадарой, и вечерами тоже, так как попросту уставал на работе с новой нагрузкой настолько, что единственное, на что у него хватало сил за последний месяц, так это прийти домой, выпить чего-то крепкого, исходя из своего морального состояния, и уснуть. Мадара хоть и в глубине души обижался на него, как ребенок, за неразделённые пробежки, но понимал, что требовать соблюдать режим такого рода от человека, работающего в ночные смены, а то и в несколько смен подряд, — было крайней степенью эгоизма. Несмотря на свою учебу в вузе, огромное количество новых предметов в новом учебном году, которые требовали своим существом уделять к себе все свое свободное время и концентрацию, в спорте отказывать себе не собирался. Он прекрасно помнил указания Чие о соблюдении режима и ее слов о том, что:       — Мадара, ты должен понимать, что, несмотря на твое стабильное состояние здоровья сейчас, я не хочу, чтобы ты стал самонадеянным и перестал держать в своей голове мысль: в любой момент твоя болезнь, учитывая повреждения, нанесенные тебе зимой, может вернуться, как и боли, — она в который раз повторяет свои нравоучения сидящему напротив мужчине. У них был договор — Мадара теперь приходит к ней стабильно раз в месяц на проверку своего здоровья после сломанных костей, поврежденных благодаря Данзо тканей, и ему просто повезло, что от стресса перенесенного в том подвале, его здоровье не подкосилось снова и не вернуло на пару лет назад, когда он мог перемещаться по земле только с помощью инвалидного кресла.       — Да нормально я себя чувствую, — мужчина внимательно слушает ее и отмахивается от слов, которые, по его мнению, служат лишь пустым поводом для беспокойства с ее стороны, — у меня же срослись кости, и отдых пошел мне на пользу, психически я устойчив, меня это… — он запинается и продолжает, — может, и подкосило эмоционально, но физически я ощущаю себя вполне сносно. Порой рука правая болит, — он указывает в сторону плеча, — и дергается левая нога в области лодыжки, — его ладонь скользит по бедру в сторону колена, и он сжимает его пальцами. — Но у меня плечо было вывихнуто, порваны связки, а с ногой, мне невролог сказала, — нервное. Тобирама в гораздо более говнистом состоянии по сей день, нежели я, но и я не пережил столько дерьма в том доме, сколько за месяц пропустил через себя мой муж.       — Травма, нанесенная организму, из-за сильного эмоционального потрясения может проявиться не скоро, ты понимаешь меня? Не перенапрягайся, я очень прошу тебя, — женщина хмурится и смотрит на снимки МРТ всего тела мужчины. Выдыхает. — Я не могу тебе гарантировать, что твоя ремиссия скоро может благополучно смениться на обострение, и тогда ты опять встать от боли не сможешь пару месяцев, да и меня очень…       — Я же сказал, боли нет, лишь неприятное покалывание, — Мадара не слышит ее или не хочет слышать, так как сейчас вспоминать все лечение, через которое он прошел, хочется меньше всего, переживать все то, что случилось, не хотелось совсем, да и… Возвращение в своих воспоминаниях в то время приводило к ощущению сжатия в солнечном сплетении — просто хотелось заблокировать все это в своей голове, закрыть в самом темном подвале и не вспоминать никогда. Будто все, что случилось и через что ему пришлось пройти, его не касалось. Случилось не с ним, а с кем-то другим. Почему? Наверное, потому что он до сих пор так и не дал себе в полной мере осознать происходившее тогда из-за страха реакции и того следа, которое все это лечение оставило на его психике. Наверное, потому что он и сам не мог ответить себе честно — какая на самом деле будет его реакция, если он до конца осознает или же примет это как факт своей биографии. У него достаточно в жизни обязательств, любимый человек, которому нужна серьезная психологическая реабилитация. И если подкосит еще и его, тогда справляться будет со всем этим попросту некому.       — Я не могу бросить бег, — Мадара смотрит на Чие хмуро из-под ресниц, — я не могу бросить спорт, мне надо продолжать заниматься спортом в любом случае, мне некуда девать свою энергию.       — Ты можешь растянуть себе травмированную ногу еще сильнее, и тогда точно ты встанешь на костыли опять! Неужели ты не понимаешь?       — Да не могу я! — он вскрикивает и сам уже жалеет о том, что повысил голос на старую женщину. — Простите… Если я брошу бег, мне кажется, мои ноги окоченеют, и я опять перестану их ощущать, так я хотя бы чувствую их благодаря боли мышц во время спорта. Неужели не понятно? Чие открывает рот, хочет что-то сказать, отводит взгляд в сторону, отворачивается от него и выдыхает. Смотрит в окно и поджимает губы. — Береги себя. Увидимся через месяц. Если что, звони.       — Хорошо, — Мадара встает и идет в сторону двери кабинета, заодно хватая спортивную сумку с соседнего стула.       — Мне жаль, — голос доносится в вдогонку тихо. — Я понимаю, о чем ты говоришь, и мне правда жаль, что тебе пришлось пройти через все это и это оставило на тебе отпечаток страха по сей день. Но я тебя очень прошу — береги себя. Это важно.       — Спасибо, я постараюсь. Чие так и не успела сказать Мадаре, что на МРТ ей не понравилась пара воспаленных мест в ногах, причина появления которых была ей неясна.

***

Шимура спокойно смотрит в открытую перед собой тетрадь, в которой давно из года в год записывает размышления, расписывает воспоминания и фрагменты из теорий, которые ему пришлись по душе в процессе прочтения новых исследований в мире науки. Он стал вести записи более активно с тех пор, как попал сюда и начал проходить терапию у Цунаде. Записывал фразы, факты, воспоминания, ощущения и мысли в процессе пребывания в больнице каждый день. Записывал номера телефонов, адреса. По сути, это был он сам только в печатной версии желтоватых страниц дневника в кожаном переплете. Он берет ручку и начинает записывать самое важное событие, которое произошло за последнее время, — встреча с Изуной Учихой. Личная. Она состоялась в тот договоренный день, Изуна действительно приехал один к нему в больницу вечером. Данзо требовалось время обдумать их разговор, как и Изуне подумать над его словами, но все-таки хотелось зафиксировать от а до я эту встречу и не упустить ни одной детали. Он пролистывает пару страниц назад перед тем, как дополнить повествование своими мыслям, и перечитывает их снова. Изуна не откладывал назначенную встречу, сделал контрольный звонок днем, уточняя, не поменялось ли их договоренное время, и, получив ответ, положил трубку. Данзо наблюдал из окна второго этажа за тем, как через открывающиеся огромные ворота въезжает совершенно новая черного цвета машина компании, точнее, он усмехнулся в тот момент, бывшей компании Мадары. Спортивная, дорогая. Изуна паркуется на стоянке. Он помнит, у Тобирамы была когда-то похожая машина, когда Данзо еще только пришел к нему в ученики. Изуна спокойно выходит из машины, хлопает дверью и идет в сторону входа. Во всем черном, на нем небрежно накинуто пальто из кашемира. Волосы собраны в низкий хвост, и он, конечно же, сначала зайдет к Цунаде, поздоровается с ней, и они немного поговорят. Значит время у него еще было. Данзо давно подготовился к встрече с Изуной и был полностью собран морально и спокоен. Он в тот день надел на себя обычный черного окраса спортивный костюм и усмехнулся тому, что они в одной цветовой гамме. Будто не на встречу пришли друг к другу, а на похороны. Данзо спокойно спускается в зал для встреч и ожидает Изуну там — прямо около того самого дивана, на котором часто сидел с Сарутоби, когда проведывал его, только на этот раз предпочел кресло рядом — их было два. Усаживается напротив камина и отпивает воды из стакана, заранее просит медсестру принести им травяной чай. Изуна спокойно садится рядом в кресло напротив него и поднимает свой взгляд в сторону Данзо.       — Здравствуй. У меня есть час, после мне нужно будет вернуться обратно в офис, — он достает очки в черной оправе от Гуччи, надевает на свою переносицу и закидывает ногу на ногу. — О чем ты хотел поговорить и зачем позвал меня? Им приносят чайник и ставят на стол, расставляют две кружки и удаляются.       — Часа мне хватит, — Данзо, наконец, смотрит на мужчину, и они встречаются взглядами. Данзо спокойно разливает чай в обе кружки, не спрашивая, будет пить его гость или нет, и берет свою в руки. — Попробуй, он у них здесь вкусный, полевые цветы и мед добавляют, — он отпивает глоток и закидывает ногу на ногу. — Мы с тобой в одной цветовой гамме. Да и выглядим мы похоже, — он указывает на волосы Изуны в хвосте.       — Я заметил, — Изуна наклоняется, добавляет мед в свой чай и откидывается назад, обхватив пальцами кружку. — Ты изменился за эти годы, возмужал, даже в этом дурдоме не испортился — хвалю. Данзо хохотнул.       — Ты тоже, я бы сказал, возмужал, — он следит за движениями Изуны и добавляет спокойным голосом, — смерть брата тебе к лицу. Изуна поджал губы, бровью не повел, но сжал кружку сильнее в этот момент. Есть реакция — это хорошо.       — Ты меня позвал комплименты делать или что-то еще? — он иронично выгибает бровь и отпивает глоток.       — Ой, нет, Изуна, ни ты, ни твой брат не были в моем вкусе. Но и ты сам, думаю, прекрасно понял еще много лет назад, кто был в моем вкусе, — Данзо не реагирует на провокацию, а Изуна — да. Его губы дергаются в улыбке, и он ставит кружку на блюдце.       — Конечно, ты его у меня, по сути, и увел, когда мы расстались, — Изуна выдыхает, качает головой и добавляет с усмешкой, — точнее, пытался, я уже и забыл, что у тебя ничего не вышло. Прости, видимо, я все-таки был во вкусе твоего предмета воздыхания больше, чем ты. Данзо искренне засмеялся:       — Я так не думаю, Изу.       — Так ты о Тобираме хочешь поговорить? — Изуна наклоняет голову набок. — Мы расстались давно, но ты это и так знаешь, он прибежал к тебе после этого, я видел ваши фото. Как отдохнули?       — Ой, ты знаешь, — Данзо берет ложку с медом и облизывает ее, — не только про него я хочу поговорить с тобой, но это позже. Отвечая на твой вопрос — это был лучший отпуск в моей жизни, как и совместная с ним жизнь, пока не случилось одно дерьмо. Я был счастлив. Ну прямо как ты, я помню, каким ты светящимся ходил, кроме тех моментов, пока не врывался к нам на работу и не закатывал Тобираме истерики по поводу вашей семейки, чем крайне заебал его в какой-то момент… Но что было, то было.       — Наша семья всегда была в приоритете у всех, — Изуна усмехается, — скорее его больше заебали работа и ты, человек, который из ученика решил перейти на новый уровень, не понимая, что есть вещи важнее собственного эгоизма ну и, — Изуна подмигивает ему, — стояка, конечно же. Но Тобирама у нас всегда разрывался на все и всех и не мог никак устоять как бы кому помочь лишний раз. Кого-нибудь спасти — он же врач!       — Слушай, ты даже понятия не имеешь, — Данзо ставит кружку на столик и наклоняется, подпирает ладонью щеку и опускает свои локти на колени, — как ты сейчас точно подметил! Тобираме вечно надо кого-то спасать, в этом была его самая большая проблема. Он же врач — это его работа, — он улыбается шире. — Я хотел спросить тебя, как ты относишься к нему сейчас? Лицо Изуны потемнело, и он удивлённо поднял брови:       — Ты меня извини, но тебе-то какое дело, как я к нему отношусь?       — Мне есть дело и очень личное, поэтому спрашиваю, — Данзо не моргая смотрит в лицо Изуны, — я бы сказал, это очень важно для меня знать. Как ни крути, сюда я попал именно благодаря ему, — Изуна замолк и хлопнул ресницами. Был удивлен. — Ну точнее, благодаря еще одному человеку, но и ему тоже в первую очередь. Если я не ошибаюсь, ты и сам попал сюда благодаря Тобираме, когда вскрылся, и по причине потери брата.       — Да, это так. Это он тебе сказал? — Изуна спросил с интересом.       — Да, ощущал ужасную вину тогда все время и поделился со мной тем, что произошло и почему. Он приходил извиниться сюда к тебе, открыть глаза на истину, но ты ему так и не дал сказать. На самом деле он был уже тогда крайне нестабилен благодаря одному человеку и обстоятельствам, которые доводили его до белого каления, — Данзо отпивает чай, Изуна молчит. — Он очень виноват перед тобой и то, что сделал с тобой, начало убивать его и загонять еще больше, бросил все, пытался начать новую жизнь, чтобы искупить грехи, переслал тебе все деньги, что были, на счет, но такое бывает, знаешь, когда вот ты хочешь от кого-то уйти, а то, от чего ты пытаешься убежать всю свою жизнь, отпускать тебе не хочет, — Данзо говорит эти слова с легким раздражением. — И так вы бегаете друг от друга, портите жизнь другим, портите жизнь себе, и тут два варианта: или жертвы будут вокруг, или жертвой будет кто-то из вас двоих. Иными словами, пока источник проблем не убрать из жизни, жертв будет больше.       — Ты сейчас не про себя говоришь? — Изуна следит за Данзо и его реакцией.       — Ну, конечно, нет, — Данзо обиженно фыркает. — Я очень любил его, как и ты, всегда хотел для него самого лучшего, уважал и даже боготворил, помешался, но уважал его натуру до того момента, пока он не сказал мне да. Я был счастлив и хотел помочь ему, но, к моему превеликому сожалению, я не всегда мог быть рядом и уследить за всем — Тобирама был в очень плохом состоянии, и тут уже сыграли роль обстоятельства.       — Какие обстоятельства? — Изуна щурится.       — Не какие, а какое, — Данзо постукивает пальцами по кружке с чаем, — точнее, кто. Так как ты относишься к Тобираме? Ты любишь его до сих пор? Скучаешь по нему? Презираешь? Ненавидишь? Нейтрально? Изуна, видно, задумался над этим вопросом.       — Скорее уже никак, — он отвечает медленно. — Мои мысли заняты моим братом, работой и детьми, а о Тобираме, — он выдыхает, — я не думал вообще, я до сих пор не смог отпустить то, что он сделал тогда, и простить тоже. В глубине души, может, у меня осталось к нему какая-то любовь, но быть с ним я никогда не смогу. Он — воспоминание о той жизни, которая причинила мне много боли, да и я понятия не имею, каким он стал. Мы все меняемся.       — Ты бы переспал с ним? — спрашивает Данзо внезапно. — Снова. Не так, а как раньше. Изуна запинается от такого вопроса и иронично улыбается:       — Ты меня извини, но не пойти ли тебе нахуй с такими откровениями, кого бы я трахал, а кого нет?       — И все же. Я да — он отличный в сексе, — Данзо стоит на своем, — и мы оба это знаем. Нежный, порой грубый в меру, внимательный и заботливый. И трахается он с отдачей, всей любовью и уважением к партнеру, мы оба это знаем. Я кончал, думаю, ты тоже и много раз.       — Скорее да, чем нет, — нехотя отвечает Изуна и отпивает чай.       — Спасибо за честный ответ, — Данзо кивает с благодарностью и задает следующий. — Ты бы хотел начать сначала с ним? — Изуна поджимает губы и медленно качает головой. — Хорошо, а если бы той ситуации не было?       — Да, — Изуна сам удивляется как быстро ответил на этот вопрос. Он любил его очень. Он хотел брак с ним. — Я хотел с ним семью, и он забрал у меня это. Мы могли справиться со всем этим дерьмом вместе, но что ты, — он улыбается Данзо натянуто, — что обстоятельства постарались, чтобы случилось все это дерьмо и я попал сюда. Мне он был нужен. А он бросил меня и предал меня. Как Мадара ушел, он все просрал.       — Что, если я скажу тебе, что это была не его вина и его в прямом смысле вынудили это сделать? Изуна скрещивает неосознанно руки на груди в знак протеста.       — Изнасиловать меня его заставили? Ты несешь хуйню сейчас.       — Я отвечу сразу — я люблю его и хочу быть с ним в любом случае, так как знаю его лучше всех. Я не держу на него никакой обиды и понимаю, что нам обоим нужно просто оправиться после всего и начать сначала после всего, но он не хочет, и тому есть причина.       — Разве не из-за него ты попал сюда? — Изуна отвечает с сарказмом. — Он затащил тебя в дурдом, а ты до сих пор любишь его?       — Затащил меня в дурдом не он, я такого не говорил, — улыбается Данзо, — я сказал, что из-за него. Это две разные вещи, я совершал плохие поступки, переборщил в попытках наладить нашу жизнь и попал сюда.       — Что ты сделал? — автоматом спрашивает Изуна с осторожностью.       — Тебе честно ответить? — Данзо смотрит на него невинно.       — Да.       — Я сделал с ним то же самое, что он с тобой, только в разы хуже и потерял контроль от любви к нему. Я перегнул палку и почти убил его — уничтожил изнутри точно, и это было зря. Изуна замирает. Держит в руках кружку и сглатывает.       — Ты сделал… что? — он говорит, прочищая горло.       — Ты слышал. Я сделал то, что должен был, и меня заставили это сделать, как и его заставили это сделать с тобой. Иронично, но это карма, и он ответил за тебя сполна — в двадцать раз хуже — не благодари, я сделал это не ради тебя, но как получилось. Бумеранг. Только последствия у нас по итогу одинаковые с тобой. За все надо платить. Ты отплатил, Тобирама поплатился, а я плачу сейчас. И кое-что не сходится…       — Что за человек, которого ты все время упоминаешь? — Изуна почувствовал странную благодарность, граничащую с неприязнью к Данзо, за боль, которую он причинил Тобираме. Диссонанс внутри. По идее ему должно было стать лучше и легче за месть, а по факту стало только хуже. — Как Тобирама сейчас? Где он? Данзо протягивает ему карточку с номером:       — Без понятия, меня не допускают к нему больше, но вот его номер, а тут адрес — позвони и узнай, можешь приехать в гости, если он не переехал. Мы жили там вдвоем в этом доме. Думаю, он медленно поправляется, и надеюсь, что ему помогает Орочимару с этим. Я переборщил с наркотиками и прочим дерьмом, когда похитил его и держал взаперти месяц, перед этим ударив по голове. Прямо как он тебя, Изуна, виском об перила, помнишь? Изуна в замешательстве забирает визитку и кивает Данзо.       — Не благодари, я думаю, вам, наконец, стоит поговорить о многом. А по поводу этого человека, он напрочь больной, вот мы и сцепились с ним, не поделили еще очень давно. Мерзкая история. Он оказался умнее меня и затащил меня сюда, — он указывает на стены этого дома. — Любит и очень любил его всю жизнь, они никогда не были вместе по некоторым обстоятельствам, а когда вы расстались, так и стал гадить мне своим присутствием в жизни — лучше бы сдох, — смеется Данзо. — Мы друг друга чуть не переубивали, не на жизнь, а на смерть была схватка. Надо было его добить — не успел.       — Я не понимаю, о ком ты говоришь и почему мне никогда Тобирама не говорил об этом человеке, — Изуна действительно не понимает, о ком идет речь. — Почему они вместе не были? По каким обстоятельствам?       — Ты правда не понимаешь? — смеется Данзо. — Зачем я позвал сюда? — Изуна отрицательно кивает. Данзо выдыхает и улыбается шире, смотря в глаза Изуне. — Дорогой, этим обстоятельством был ты. Тобирама же обещал твоему брату, что не бросит тебя. Он сдержал слово, пока окончательно не сошел с ума в какой-то момент после похорон.       — Я не знал, что у него были проблемы, — Изуна сжимается, сжимает карточку.       — Поверь, Изуна, ты много чего еще не знал, но я с удовольствием могу рассказать тебе на досуге все, что ты упустил, за одну услугу.       — Услугу? Это какую? И зачем мне это надо?       — Мне нужно, чтобы ты помог мне найти Тобираму, поговорил с ним и помог убрать из его жизни эту тварь, которая портит ему жизнь — вы же когда-то были семьей. А я бы очень хотел быть с ним. Раз тебе не надо, и мы уже это поняли.       — И мне нахрена это сдалось? — Изуна смеется и встает. — Спасибо за разговор, мне пора. Он собирается уходить. Данзо смотрит на огонь и спокойно говорит ему в спину:       — Что, если этот человек и есть причина, по который ты потерял своего брата и Тобираму сразу, оказался здесь и прошел через все дерьмо, как и я? Тишина. Изуна замер.       — Что ты сейчас, — он медленно разворачивается и смотрит на Данзо, голос становится бесцветным, — сказал?       — Что, если я скажу, что могу помочь тебе вернуть все назад? — Данзо отвечает спокойно. Встает спокойно и кладет свою ладонь на плечо Изуны. — И что, если я скажу, что твой брат, может, все это время был жив и ты совершенно нормальный и никогда ненормальным не был? Что, если я скажу, что все это время нас всех дергали за ниточки и один мудак забрал все наши жизни разом, потому что помешался на Тобираме, и уничтожил твоего брата? Шантажировал его и меня и издевался над тобой? Что ты думаешь по этому поводу? Изуна дергается. Отступает на шаг. Смотрит на Данзо с яростью, замешательством, болью и ужасом. Приходит в себя от звонка телефона, быстро достает его и отвечает на звонок.       — Выезжаю, — он кладет трубку и смеряет взглядом Данзо. — И как я могу тебе верить, когда ты сумасшедший?       — Такой же, как и ты, если ты забыл, и ты тут отдыхал годами, — Данзо усмехается, — твое дело — верить мне или нет, я не заставляю тебя, просто подумай хорошо, потому что этого человека ты отлично знаешь. А потом сообщи, что ты надумал, — Данзо убирает руку с его плеча и отступает на пару шагов. — Спасибо, что приехал. Это я и хотел сказать тебе. Что я все знаю и готов с тобой сотрудничать, мы можем помочь друг другу — я твоей боли, а ты моей, и все будут счастливы. Просто нам надо избавиться от проблемы своими руками, раз она никуда столько лет не уходит. А о Тобираме я позабочусь сам.

***

Хината спокойным голосом назначила им прием в свою клинику на следующий день и попросила срочно приехать, Тобирама в тот день дождался Мадару после учебы, и они поехали в больницу. Видно было, что оба переживали и нервничали, женщина толком ничего не сказала по телефону, лишь попросила приехать. Ехали быстро. Тобирама за рулем, сжимая руль от напряжения, Мадара просто курил в машине — мыслей было много. Порой ты додумываешь самое худшее, что могло случиться в процессе вынашивания вашего общего ребенка кем-то другим, нежели просто новости, которые часто сообщают будущим родителям. Так как опыта ни у первого, ни у второго по поводу вынашивания ребенка не было, оба были на нервах, и Тобирама на всякий случай заехал в магазин, чтобы купить Хинате букет цветов ну и водку на всякий случай.       — Тобирама, ты проехал на красный, — Мадара спокойно замечает напряжение мужа, — не гони так, мы успеем. Тобирама лишь быстро кидает взгляд на красный свет светофора и останавливается на следующем. Его потряхивает.       — Что, если… — он отвечает тихо, смотря по сторонам и сжимая руль крепче, — что, если с ребенком что-то случилось? Что, если…       — Любовь моя, это лучшая клиника, ничего плохого случиться не могло, — Мадара пытается успокоить и Тобираму, и, скорее всего, самого себя тоже, — лучшая в Скандинавии… — он кладет свою ладонь на его плечо и чувствует, как его муж напряжен.       — Мадара, — Тобирама вскрикивает от напряжения, — вспоминая всю с тобой ебанную жизнь, — его губы дрожат, и зубы начали стучать попросту, — я уже не верю, что ничего дерьмового случиться не может!       — Тобирама, — Мадара понимает его волнение и собирается с мыслями, трезвыми, чтобы самому сейчас не впасть в панику под настроение мужа, — все будет хорошо, и наш ребенок в порядке.       — А если нет?! — Тобирама уже представил в голове все худшие события и резко нажимает на газ, машина рванула на зеленом свете светофора вперед, и он превысил скорость.       — Если ты сейчас не успокоишься, мы с тобой разобьемся к ебанной матери, и тогда с ребенком точно что-то случится, если его родителей не станет! — Мадара гаркнул и дернул мужа за плечо. — Сбавь ебанную скорость! Или покури — успокоишься!       — Прости, — Тобирама приходит в себя сразу и поджимает губы — покурить сейчас хотелось очень, но он обещал Кагами, что если бросили, то вместе, и пока он держится хорошо, — я не курю, — они доезжают до клиники, Тобирама хаотично достает букет из машины, смотрит на бутылку с водкой и грубо засовывает ее под заднее сиденье машины.       — Это с каких пор? — Мадара удивленно моргает и курит свою сигарету дальше.       — С таких пор, как решил поддержать Кагами и не курить, — бубнит себе под нос Сенджу, весь взмокший от волнения, и косится на никотиновый дым Мадары — курить хочется ужасно, но он держит обещание.       — Серьезно? — Мадара удивленно поднимает брови. — А я-то думаю, что у нас пачек сигарет дома стало значительно больше! — он разводит руками. — Так это потому, что курильщик остался один я? Ты лучше ничего придумать не мог? Ты и так весь на взводе от работы и только стабилизируешь, тебе успокаиваться надо хотя бы так, а ты вместо этого решил себя еще на силу воли тестировать, бросив курить в один день?! Ну ты молодец! — Мадара фыркает. — Сама компетентность! Тобирама смеряет мужа тяжелым взглядом и, хлопнув дверью, идет в сторону больницы.       — То есть ты решил промолчать? Ахуенно просто, — Учиха фыркает. — Ты же знаешь, что я прав, — он идет следом за ним и кричит в спину, — но как обычно ведешь себя как упертый, мать его, баран!       — Мадара, давай потом? — Тобирама резко останавливается, смотрит на своего мужа и выкрикивает в лицо ему, — пожалуйста! Меня и так всего трясет уже неделю. Мне нужна поддержка сейчас, а не нравоучения!       — И узнал я об этом не неделю назад, а только сейчас? — Мадара обиженно поджимает губы. — Ахуенно просто! Молодец! Наступила пауза. Они стоят у дверей больницы и смотрят друг на друга.       — Прости, — выдыхает Тобирама и растирает свои виски свободной рукой, — я хотел сделать сюрприз и доказать и тебе, и себе, что могу. Хочу, чтобы единственной моей привычкой паталогической был ты. Я просто хочу, чтобы ты гордился мной, — он отводит свой взгляд и хмурится, — и пока что у меня хуево это получается. Мадара выдыхает, тушит окурок о мусорку и подходит к мужу. Сжимает его в своих объятьях, тот утыкается в ответ в него своим телом, и так они стоят.       — Идиот, я и так тобой горжусь всю жизнь, и мне совершенно поебать, куришь ты или нет. Поверь, это последнее, о чем я буду думать и чем думал гордиться, я горд тобой с детства и люблю таким, какой ты есть, — Мадара проводит своими ладонями по волосам мужа с улыбкой на лице. — Просто я буду тебе очень благодарен, если ты будешь мне говорить все сразу, а не пытаться делать мне такие вот сюрпризы, потому что, зная, что ты сейчас мучаешься в попытках доказать что-то кому-то, я бы мог ограничить свое курение и не провоцировать тебя из раза в раз дымом. Понимаешь? Я люблю курить и не брошу, ты знаешь.       — Прости, — Тобирама быстро кивает головой, — да это еще во мне есть. Я обещаю тебе. Я просто… Мне просто тяжело еще.       — Я знаю, — Мадара разжимает свои руки и, наконец, смотрит на мужа, — не говори ничего, я знаю тебя лучше, чем кто-либо, и понимаю. Мы договорились, хорошо? Мы в браке, и нам надо быть полностью открытыми друг другу даже после всего дерьма и справляться со всем вместе, а не по одиночке. Даже с таким дерьмом как твои заебы с курением, — он улыбается и видит вялую улыбку на лице мужа, и тот медленно кивает еще раз. — Ну, вот и хорошо! — он сжимает его пальцы в замок своими. — А теперь оба выдыхаем, идем на встречу с Хинатой и узнаем, что там и как…       — Идем, — Тобирама сжимает руку мужа своей и через волнение ощущает своей кожей, как бьется сердце Мадары, отдаваясь эхом через вены в коже.       — Здравствуйте, папочки, — Хината стоит прямо у окна своего кабинета, держа папку в руках, и оба мужчины садятся в кресла, — вам чай или кофе? — она улыбается легкой улыбкой.       — Это вам, — Тобирама сразу протягивает букет роз женщине, — за все… — он пытается не волноваться, не выдать свое волнение в голосе, и женщина с улыбкой берет цветы в руки и благодарит его.       — Ничего нам не надо, спасибо, — Мадара кивает головой.       — Что-то случилось? — выпаливает от волнения Тобирама и усаживается обратно в кресло.       — Да, случилось, — Хината аккуратно перекладывает розы в вазу на окне и просит помощника через микрофон принести воды для цветов.       — Что? — Мадара с Тобирамой синхронно от волнения вскрикивают. — Что-то с нашим ребенком? Хината садится за стол с мягкой улыбкой, смотрит на них обоих с интересом и качает головой. Мадара и Тобирама замерли, держась за руки. Хината достает из папки бумаги и фото УЗИ. Раскладывает их на столе, и Тобирама замирает. Мадара напряженно поджимает губы.       — Это… — выпаливает Тобирама и от волнения прокашливается.       — Ну что, дорогие мои, — женщина мягко улыбается им, указывает своим тонким пальцем на снимки ребенка, — поздравлю, у вас девочка! Прекрасная и здоровая девочка, она родится зимой. Приблизительно в январе, — она видит, как оба мужчины замерли, смотря на фото. — Вот ее ножки маленькие, а вот ручки. Мадара перенимает в руки снимок и смотрит на него. Пока не может понять, что ощущает, поток эмоций накатил, и он только после понял — плачет. Тобирама утыкается в его плечо от эмоционального всплеска лбом и всхлипывает впервые в жизни на людях.       — Это наш ребенок? — Мадара до сих пор находится в прострации.       — Ну, а чей же еще? — смеется Хината. — Это ваша будущая дочь, дорогие мои, я хотела вам сказать лично о поле ребенка. Поздравляю, это крепкая и здоровая девчонка, папаши. Мадара улыбается, губы дрожат, и прижимает Тобираму к себе. Тот смеется и вытирает свои слезы.       — Простите, — Тобирама со смехом отвечает, — это эмоции — чего мы только не передумали за этот день, когда вы нам позвонили…       — Как назовете? — Хината с одушевлением наблюдает за счастливыми родителями — каждый раз видя людей, которых переполняют такие эмоции, внутри становится тепло. Оно растекается и греет изнутри. Нет более приятного и некого высокодуховного чувства на свете, которое появляется внутри из раза в раз при виде счастливых родителей, которых счастливых делаешь ты благодаря своей работе и многолетнему труду.       — Мы назовем ее… — Тобирама говорит шепотом и сбившимся дыханием, смотря то на Хинату, то на мужа.       — Назовем ее, — Мадара улыбается мужу, целуя его руку, сжатую в своей, смотрит ему в глаза и отвечает, — Кагуя. В честь матери моего мужа.       — Прекрасное имя, — Хината записывает с улыбкой на лице, — значит, дорогие мои, сейчас вы видите свою дочь Кагую. Можете начинать покупать все в дом для вашей милой дочери, которая скоро родится и наведет шуму в вашей семье. Вам какой цвет больше нравится? Мне вот бежевый очень — розовый давно устарел, — она смеется и подходит к ним, обнимает обоих мужчин сама. — Поздравляю! Они выходят на ватных ногах из клиники, держа свою личную папку в руках. Мадара садится за руль, и они едут в торговый центр, чтобы купить рамочку для первого фото их ребенка. После они просто доехали до Конан, и она была первой, кто узнал эту новость. Женщина ушла в декрет, просто от радости набросилась на них обоих, обняла и схватилась за живот. Засмеялась.       — А наш богатырь уже во всю избивает свою маму изнутри, — она и от болит, и от смеха кривится. Они все сидят и пьют. Конан пьет чай, а Тобирама с Мадарой — шампанское. Отмечают пол ребенка. Бутылка водки так и осталась под креслом машины нетронутой.

***

Шион приходит на назначенную встречу с утра — с ней связалась секретарь Хаширамы по имени Рин и попросила девушку подойти. Оделась строго, как полагается приходить на такого рода встречи. Строгий и минималистический макияж, костюм цвета хаки. Волосы собраны в пучок. На ресепшене ее встречает мужчина на вид лет тридцати и проводит ее прямиком на самый верхний этаж. Девушка, по сути, никогда и не была там — пока полностью прозрачный лифт поднимается плавно — заворожённо смотрит на вид города, который открылся перед ней. И это было красиво.       — Подождите тут, — мужчина указывает своей рукой на кожаные диване в фойе, — господин Хаширама скоро к вам выйдет. Вам что-то принести выпить?       — Нет, спасибо, — девушка кивает с улыбкой и, поджимая свою маленькую сумку через плечо, молча садится на диван и рассматривает зал. Везде висят картины разных художников, вдоль зала стоит застеклённая композиция минималистических моделей машин, которые были выпущены по годам вряд. Бросает заинтересованный взгляд на них и подходит ближе, чтобы рассмотреть получше.       — Учиха Мадара, — читает она про себя, — первая модель, — она рассматривает машину, выполненную в совершенно черном цвете, и проходит дальше. — Хаширама Сенджу, — она рассматривает машину цвета мокрого асфальта, и, наконец, внимание привлекают последние две машины под именем Мадары Учихи в совершенно чистом белом цвете и синем. Спортивная машина под которой написано: «Младшему брату и любимому члену семьи Изуне Учиха — Тобираме Сенджу». Она смаргивает от резкого голоса за спиной.       — А вижу, тебе нравятся эти игрушки, — Хаширама подходит к ней со спины и смотрит вместе с ней на миниатюры моделей машин, — это наши самые знаменитые модели. Гордость компании.       — Да, они очень красивые, — девушка кивает и указывает пальцем на имена, — эти машины были именными? Тут инициалы написаны. Хаширама усмехается и жестом руки ведет девушку обратно в сторону дивана:       — Да, эти модели были специально созданы для моего брата в подарок на его совершеннолетие и для брата моего бывшего компаньона и владельца франшизы, — он хмурится и, наконец, расслабленно садится на мягкий материал кожи, проводит ладонью по ней.       — Почему больше не выпускаете совместно машины? — она озадаченно смотрит на Сенджу. — Они были лучше, чем сейчас. Повисла тишина. Сенджу прикрывает свои глаза ладонью и проводит ею же по длинным волосам, закидывая ногу на ногу — почувствовал раздражение от такого прямого комплимента в сторону идей Мадары, но сдержался.       — Потому, что этот человек умер и больше не может создать ничего, — он закуривает свою сигарету прямо в зале и натянуто улыбается, — теперь вместо него его брат и его кузен в другом филиале работают и управляют компанией как наследники. А мой брат и вовсе никогда в создании не участвовал — он врач и далек от этой кухни.       — Извини, — она закусывает губу, — я как-то…       — Да все в порядке, — отмахивается Хаширама и кладет свою ладонь на ее плечо. — Шион, я долго перебирал претендентов на новые должности в наш филиал и тут вспомнил о тебе, о твоем стремлении работать у нас и желании понимать все, ты так внимательно слушала мои лекции из раза в раз, что в моей голове поселилась одна мысль, — он бросает на нее быстрый взгляд. — Не хочешь ли ты работать у нас и взять на себя ответственность должности моего помощника? Она как раз свободна уже пару лет, — он вспоминает свою жену и продолжает, — как ты на это смотришь? Я смотрел твои работы и хотел бы тебя видеть в нашем коллективе. Шион безмолвно открыла рот и закрыла его. Нервно облизнула губы и засмеялась от радости.       — Я… Да! Спасибо большое, я согласна, да, — она смотрит на мужчину как на идола и сжимает его ладонь, — я буду очень благодарна, если смогу хоть что-то сделать для вас! Хаширама доволен такой реакцией и кивает.       — Отлично. Можешь начинать. Пошли, ты заполнишь договор с Рин, и она покажет тебе твой кабинет этажами ниже.       — Так сразу? — девушка опешила.       — А ты хочешь время обдумать мое предложение? — Хаширама иронично смеется. — Ну, у тебя есть право.       — Нет, — она быстро хватает свою сумочку и встает. Выдыхает от напряжения и отвечает спокойный голосом. — Куда идти? Хаширама протягивает ей свою руку и, подхватывая ее под локоть, ведет к лифту:       — Тебя проводят. И добро пожаловать в компанию, Шион. Я думаю, тебе у нас понравится, — он кивает девушке и поворачивается в сторону своего кабинета. — У меня сегодня много дел, зайди ко мне вечером, я буду рад услышать, как прошел твой первый день у нас.

***

Секунды перетекают в минуты… Стрелка движется медленно, отсчитывая каждый прошедший час, который отображается в доме тихим пищанием.       — Дядя Обито? Мужчина спросонья смаргивает, резко бросает взгляд на лежащего мужа, который во сне завалился на него совершенно голый, лицо Хатаке скрывает подушка, и он, понимая, что зовет его не муж, фокусирует свой взгляд на силуэте, сидящем прямо на их кровати. На часах пять утра. Итачи пришел в их спальню и жалобно вздыхает. Мужчина быстро накрывает мужа одеялом, чтобы его нагота не смущала ни его, ни ребенка, и с хрипом принимает сидячее положение.       — Да, малыш? — его голос хриплый, низкий и тусклый.       — Саске описался…— Итачи всхлипывает и отводит взгляд. Обито просыпается сразу, встает с кровати, почти падает и накидывает на себя первые попавшиеся штаны, валяющиеся в их спальне на полу.       — Сейчас, дорогой, — он растирает быстро лицо своей ладонью, — сейчас пойдем. Итачи кивает ему стыдливо, Обито берет мальчика под ручку и идет в детскую. Саске плачет, отталкивает своего нового папу, Обито выдыхает и орет:       — Изуна! Иди сюда! Нужна твоя помощь! У нас ебанное чп! Слышен тихий вздох из соседней спальни и громкое:       — Блядь…       — Хотя бы один из нас сегодня должен поспать, и это будет Какаши, он и так уснул под утро — в 4 лег и разбудил меня. Изуна появляется в дверях с взъерошенными волосами, полотенцем и уставшим видом.       — Саске, милый, — он смотрит на плачущего ребенка, — не плачь… Обито бежит в сторону ванной на втором этаже, и слышно, как начинает шуметь вода из крана. Надо набрать ванну. Сутки переходили во вторые…       — Изуна! Дядя Изуна! — трясёт Изуну за плечо, мужчина уснул на диване за компьютером. Компьютер перешел в сонный режим, и Изуна резко открывает свои глаза — шея затекла, голова ватная. Проспал он два часа и пятнадцать минут.       — Да? — мужчина видит перед собой тревожного старшего ребенка и сразу приходит в себя, когда-нибудь потом выспится. — Что такое, солнышко?       — У Саске температура, — Итачи тянет нового папу на себя, и Изуна плетется в комнату вместе с ним. Он уложил их спать три часа назад и ушел работать, пока другие члены семьи сегодня были в Швейцарии на конференции длительностью в пару дней. — И, кажется, у меня тоже, — Изуна подносит ладонь ко лбу мальчика и выдыхает.       — Твою мать! — Изуна вскрикивает и прикрывает рот рукой. — Прости, малыш, ты ничего не слышал. Это плохое слово, и твоя мама прекрасная женщина! — он судорожно добегает до кухни, достаёт корзину-аптечку, и они бегут на второй этаж. Так и знал, что поехать гулять в лес вечером было плохой идеей — дети набегались, расстегнули куртки и простыли. Неделя переходила в другую…       — Алло? — Какаши поднимает трубку во время подготовки к презентации нового проекта и сразу ловит на себе тревожный взгляд мужа, который во время разговора с коллегами по цеху уже заранее держит, так сказать, руку на пульсе. Чтобы они ни делали сейчас и где бы ни были, мысли с работы все время возвращались по рефлекторной дуге к детям и дому. И так по кругу — реакция-импульс-реакция-следствие.       — Изуна отравился чем-то и лежит с температурой уже пару часов… Нам страшно, хоть он и говорит, что все хорошо, — Итачи всхлипывает, — но нам страшно. Изуне плохо. Мы волнуемся за него. Саске и вовсе лежит рядом с ним и никуда не отходит от него.       — Да блядь, — Какаши устало опускается в кресло и выдает жалостливый стон. — Иногда мне кажется, что у нас не два ребенка, а три. Итачи, дай трубочку Изуне, пожалуйста. В телефоне слышен бег по лестнице, и, наконец, Какаши слышит уставший и севший голос Изуны.       — Да? — Учиха сглатывает и отодвигает Саске чуть дальше от себя, его мутит, тошнит, и он взмок весь.       — Ты как? — Какаши нервно вертит ручку в руках.       — Хреново, — смеется Изуна и сдерживает рвотный порыв, — мы вчера поели в Бургер Кинге, и, кажется, не очень удачно именно я. Ебанные котлеты с рыбой, чтоб они горели в аду… — Изуна выдыхает от тошноты и пытается дышать глубже. — У меня скоро кишки наружу вылезут.       — Поезжай в больницу! — кричит на него Какаши. — И звони няне, чтобы она приехала во время своих внеурочных. Твое геройство никому не нужно!       — Да нормально, надо водой прочиститься, не первый день на свете живу! — отмахивается Изуна, икает и пьет воду. — Иногда я жалею, что перестал готовить в своем ресторане — такое дерьмо жрать невозможно просто, но дети захотели. А я за компанию.       — Поезжай в больницу, блядь, я тебе сказал! — орет Какаши громче и кладет трубку. Пиздец. У них точно три ребенка. Одни дома остались. Время начинает тянуться одновременно и слишком медленно, и проходит мимо незаметно, прямо как твой самый близкий враг.       — Тобирама! — кричат вслед мужчине на лестничном проходе его интерны, когда Сенджу, уже закончив свой рабочий день в пять утра, начинает спускаться по лестнице с единственной мыслью — поспать. — Тобирама, подождите, пожалуйста, стойте! Тобирама обреченно выдыхает и поворачивается. Видит запыхавшегося Иноджина, на том лица нет.       — Что случилось? — мужчина заранее понимает, что, если бегут с криком следом за ним, домой он сейчас не уедет точно.       — У нас эпидемия в родильном отделении, и Кагами отправил за вами! Нам помощь нужна. Мы не знаем, что делать, а глав. врач уже спит дома! Сенджу опускает сумку на пол и кивает. Достает телефон и пишет Мадаре о том, что домой он приедет позже, если вообще приедет. Не успеваешь фокусироваться на часах и порой совершенно теряешь счет времени, не понимая, какое сейчас время суток — утро, ночь или день… Раздается звонок посреди ночи, Мадара сонно бубнит что-то раздраженное под нос, и Тобирама, еще не открыв свои глаза, ищет в темноте наощупь телефон на тумбочке. Тот трещит слишком громко, а он забыл выключить на ночь звук. Поднимает трубку с пола и сразу бросает взгляд на время — три часа ночи и семнадцать минут.       — Алло? — он бормочет, не понимая, кто именно ему звонит, телефон случайно перешел на громкую связь, отчего Мадара еще сильнее возмутился с тяжёлым выдохом.       — Учитель Тобирама… Это Сарада, простите, пожалуйста, что звоню вам ночью, но, — девушка тараторит, и Тобирама только смог половину разобрать, что она ему говорит, голос ее дрожит, и она еще дышит в трубку, будто только что пробежала три круга вокруг стадиона, не меньше, — вы нам очень нужны сейчас в отделении.       — Скажи своим горе-студентам, что они уже успели задолбать даже меня своими проблемами! — рявкает Мадара раздраженно и отворачивается от мужа на другой бок, утыкаясь в подушку. — Никакого покоя второй месяц подряд!       — Кагами вы не пробовали звонить? — тяжело выдыхает Тобирама, понимая, что больше он сегодня не поспит.       — Ему не надо звонить, он и так тут, — Сарада отвечает тихо.       — И что? — в голосе Сенджу слышится явное раздражение. — Он не может вам помочь?       — Нет.       — И почему? — Тобирама встает и плетется в сторону ванной, чтобы умыться.       — Потому что в этом и проблема… — Сарада говорит быстро и добавляет. — Кагами сейчас не в состоянии нам помочь…       — Да что случилось, я не понимаю! — Тобирама сжимает край раковины и косится в сторону спальни, к нему по лестнице с первого этажа подошла собака, которая тоже проснулась, и с непониманием глядит на хозяина — пора гулять или нет?       — Тобирама, вы нужны нам, у нас проблемы — у нас в ночную смену человек умер! — слышно, как кто-то выбил из рук Сарады телефон, вроде это был Шикадай. — Приезжайте скорее.       — Пиздец… — Тобирама поднимает свои глаза к зеркалу и кривится — выглядит он так, будто только что умер и вернулся из того света, не успев еще разложиться в могиле. Огромные круги под глазами, бледное лицо и сероватый оттенок кожи. Вены на руках просвечиваются и отливают зеленоватым оттенком, хотя, может, все дело в свете лампы в ванной. — Хорошо, сейчас приеду, — он кладет трубку и ополаскивает лицо прохладной водой, вытирает его полотенцем, чистит зубы, с грохотом закрывает дверь в ванной и обреченно плетется в сторону первого этажа, чтобы одеться сразу в рабочую форму, сесть в машину и уехать на работу в свой единственный выходной на неделе. Приехал Тобирама домой не в духе под вечер и просто уснул, Мадара лишь приходит домой с учебы и молча идет гулять с собакой — Тобирама уснул на диване. Пришел домой, вымыл собаку и просто накрыл мужа пледом, поцеловал в лоб и ушел в рабочий кабинет учить свои лекции. После открыл лаптоп почитать новости, случайно наткнулся на сферу бизнеса и нехотя открыл вкладку. Замер, увидев лицо Хаширамы, и пробежался взглядом по новостям в параграфе.       — Вот как, ты мои машины презентуешь как свои, — он поджимает губы и рассматривает свои модели с прищуром. Закрывает вкладку. Закуривает, отходит к окну. Нахлынули воспоминания о том, как он сидел в университете и рисовал свои первые чертежи, вырисовывал ту самую машину, которую тогда хотел сотворить своими руками для Тобирамы и подарить. Прятал свои чертежи много лет, дорабатывал и защитил их как дипломную работу. — Блядь, — раздражение взяло верх. Пошел на кухню, сделал себе кофе, поглядывая на спящего мужа, и вернулся назад. Открыл компьютер снова и стали листать новости дальше. Он не обращал внимание на них два года и игнорировал все, что связано с прошлой жизнью — не смог. Учиха Ин. Замер на этом названии. Это его фамилия и его компания красовалась огромным коллажом на всю страницу статьи.       — Да что за день-то такой, все решили мне напомнить о себе вот таким способом? — он закуривает и листает дальше статью. — Обито и Какаши Учиха нашли новых инвесторов и теперь сотрудничают с Южной Кореей, — Мадара пробегает взглядом по этим строкам и поджимает губы. — Зря, надо было с Японией… — он отгоняет свои прагматичные мысли и убеждает себя — ему это больше не надо. Взгляд останавливается на новой модели машины, и Мадара, отодвинувшись, оценивающе рассматривает ее. — Неплохо, но не хватает красок, и мотор слабоват для запроса… Но вы молодцы, дети мои, в своем свободном плавании, — он одобрительно кивает и, наконец, взгляд останавливает на модели нового мотоцикла, который презентовали ребята вчера. — Красиво, — оценил Мадара, рассматривая модель и приближая картинку пальцами, — но опять же я бы сделал лучше. Этот мотоцикл — полная копия моей первой машины для брата… — он усмехается своим мыслям. — И кто это у нас сделал? Учиха Изуна. Кружка выпала из рук. Он смотрит на фото своего брата ошеломленно и не может выдавит из себя ни слова. Его родной брат стоит и смотрит на него с детьми на фото. Сердце бешено забилось. Он медленно вспоминает надгробие, после мысли доносят его до информации, которая отобразилась на его счёту — деньги сняты, и он медленно сглатывает. Его брат жив? Как? Он видел надгробие, он…       — Второй директор компании соорудил свою новую модель и посвятил ее своему покойному брату, бывшему директору и создателю компании — Мадаре Учиха. Мадаре поплохело — он не может быть жив. Он же… Господи, он зажимает волосы пальцами и утыкается лбом в стол, ловит себя на самой странной и неадекватной мысли за всю жизнь — лучше бы его брат на самом деле умер. Почему? Потому что он предал его сам своими руками и теперь живет с человеком, которого полжизни убеждал и обманывал ради того, чтобы его брат был счастлив с ним, а теперь он мало того, что бросил своего брата и всех, он бросил все, забыл все намеренно и, выбирая между его наконец-то спокойной жизнью с любимым человеком в тишине и покое, ожидая их общего ребенка и натворив много дерьма в своей жизни, вытащив из дерьма мужа и добившись наконец-то его расположения… прожив все вместе, он… дерьмовый брат, потому что выбирает все равно себя и свое счастье, на каких костях бы оно ни строилось. Он не отдаст Тобираму никому — слишком много отдавал и сходил с ума и теперь… Он просто смотрит последний раз на брата и закрывает компьютер молча. И теперь он не отдаст его никому и никогда. Чего бы ему это ни стоило. Он уже два раза почти потерял его — третьего раза не будет. Мадара быстро открывает компьютер, удаляет все вкладки. Тихо достает компьютер мужа и попросту блокирует все новостные сайты в настройках, чтобы муж не увидел ничего. А если тема поднимется, он будет думать на ходу что делать. А она рано или поздно поднимется — он знает. Потому что он помнит до сих пор, как Тобирама на него посмотрел тогда, в тот день, когда он попросил позаботиться о его брате — сказал не подумав, хотел сделать больнее и оградить от себя, и тем самым он его предал. Предал себя. Предал их. Предал брата, заранее зная, во что может это вылиться в случае собственно прокола. Предал всех. Предал самого себя и не выдержал этого спустя много лет. И сейчас… Мадара медленно встает, наливает себе коньяк сто грамм стакана, выпивает залпом и берет в руки ручку и карандаш. Не знает, что движет им, но с выдохом и возрождением новой жизни начинает машинально рисовать очертания нечто нового и перерожденного — новую модель машины, новые дома, новый проект. Который будет лучше всего, что делал он до этого, лучше всего, что кто-либо создал после того, как он ушел. Он закончил наброски под утро и оценивающе осмотрел их, перфекционизм всегда брал свое.       — Может… — он поджимает губы, вспоминая фото Хаширамы и украденной его модели, — начать сначала самому… или вдвоем, — он поворачивается в сторону Тобирамы. — Не тут, не мешая приемникам… Заграницей начать создавать свою новую компанию машин и постройки больниц? Машин для рабочего персонала? Скорые и не только… Приспособления и оборудования — это же тоже машины. Забрать все, что по праву мое и создать лучше? — он сглатывает и ловит себя на мысли, что какая-то давно забытая черта его характера и себя старого медленно начала вырываться наружу. Он засовывает свои рисунки в папку и идет наконец спать. Ложится рядом с мужем и обнимает крепко, чувствуя странного рода вину за себя и свое нутро. За все, о чем думает, и за все, что сделал когда-либо. От себя никуда не деться. Единственное, что его в жизни волновало, — это он сам, помимо семьи, а единственное, что его в жизни волновало больше семьи, — это человек, лежащий рядом с ним, спящий, на пальце которого обручальное кольцо с их инициалами гравировки на внутренней стороне — а на сердце их общие вместе вырезаны на обоих. На коже и внутри уже давно, с детства выжжены на самых ребрах изнутри, словно какая-то дьявольская метка.

***

Если бы Тобирама однажды не увидел, как идущий с ним по улице муж не упал и не вскрикнул от боли, исходящей от колена, скорее всего и не узнал бы о том, что с того самого дня, как Мадара впервые ощутил боль в ногах, ему становится только хуже. Сначала Учиха старался максимально игнорировать боль и запивал ее обезболивающими таблетками, потом таблетки перестали работать и начал запивать алкоголем — по идее должно было работать, по заученной схеме, но стало только хуже. От алкоголя боль в мышцах стала только усиливаться и выкручивать судорогой ночью ноги. Мадара просыпался каждые три часа от боли и просто растирал свои мышцы пальцами до синяков, чтобы хоть как-то вернуть чувствительность конечностям. Кошка стала часто спать на его ногах или руках, согревала теплом своего тела, и мужчина засыпал дальше, разглаживая ее нетипичную и волнистую шерстку.       — Тебе надо поехать в Германию в ту клинику и пройти еще раз, — говорит в одно утро Сенджу таким тоном, что сразу становится ясно — никакого рода возражения не принимаются.       — Мне и так нормально, — Мадара фыркает и отпивает утренний кофе, сидя напротив мужа за столом.       — Я и не спрашиваю, как тебе, — Тобирама поднимает на мужа укоризненный взгляд, — я сейчас позвоню Орочимару и договорюсь с ним о том, что он лично тебя будет сопровождать в больницу. Возражения не принимаются!       — Напомню тебе, если ты вдруг забыл, — Мадара меняется в лице, в голосе слышно раздражение, — что я не твой ребенок и он еще не родился у нас, чтобы ты со мной так разговаривал. Я достаточно внятно объясняю? — он закуривает, и они оба смотрят в глаза друг друга пристально.       — Тогда не веди себя как ребенок и поезжай обследоваться, а не занимайся самобичеванием и отвагой, которая никому нахрен не нужна. Я достаточно внятно объясняю? — Тобирама поджимает губы. — Если тебе не хватило тогда года в инвалидном кресле и ты туда хочешь назад, что ж ты можешь, конечно, отказаться, но лично мне хватило сполна того периода в жизни, в который я собрал тебя по частям в целое и выхаживал столько времени, после чего ты еще оправлялся год.       — Ладно, — Мадара фыркает и отходит курить к окну, не выдержал взгляда мужа, который довольно улыбнулся и опять уткнулся в свой компьютер и начал печатать свою статью дальше. После Тобирама смотрит обреченно на пачку сигарет Мадары на столе и грустно пьет кофе, так и не закурив. Мадара смотрит на мужа, куря в окно, пока Тобирама печатает что-то в своем компьютере опять, ловит на себе напряженный взгляд, граничащий с чувством жадности во время совместной прогулки с собакой перед сном.       — Может, закуришь все-таки? — он выдыхает и даже докуривает как можно быстрее, самому становится неловко курить в присутствии мужа.       — Нет, я дал обещание не курить! — Тобирама нехотя отвечает и смотрит в сторону леса, куда убежал Майн по своим делам.       — Но ты же хочешь курить… — Мадара непонимающе пожимает плечами. — Нарушишь обещание, ты и так месяц держишься уже, и на пользу тебе это не идет — ты стал еще более раздраженным, нежели раньше.       — Я много чего в жизни хочу, но не все имею в наличии, — усмехается Тобирама, — такой закон природы.       — Это, к примеру, что? — его муж подзывает пса свистом и бросает палку с размаха в сторону дороги, пес радостной бежит за ней и хватает ее своими зубами. Бежит обратно.       — Это, к примеру, Бентли голубого окраса, — со смехом бросает Тобирама и перенимает палку из рук мужа, собака опять ухватывает ее и не отдает обратно, так они возятся с палкой туда-сюда.       — Намек понят и принят, — Мадара кивает, и они, делая круг в лесу, идут назад к дому.       — Мадара, я пошутил… — Тобирама закатывает глаза. — Это была шутка.       — Ничего не знаю, — мужчина утыкается своим лицом в кашемировый шарф и отпивает воды из бутылки, опять достает сигарету и курит по новой.       — Мадара, я правда пошутил, — Тобирама тихо бубнит себе под нос, винит себя, что ляпнул с дуру это и понимает, что Мадара уже его не слушает. — У нас есть прекрасная машина. Ты слышишь меня?       — Конечно, я не глухой же, — Мадара косится на мужа и открывает дверь дома. — Пошли, помоем собаку и доедем до Орочимару, он попросил подъехать сегодня. У нас скоро вылет. Через неделю Тобираму встретил новый Бентли во дворе голубого цвета. Он, возвращаясь с ночной смены домой, замирает, стоит в ступоре и раздражённо дергает плечом. Мадара опять сделал по-своему — он неисправим. Причем машина именная, написано на номерах «Тобимада». Впервые он видит такие номера на машине. Сначала всматривается в знак, чтобы понять, что именно он значит, и, когда понимает, усмехается.       — Это намек или клеймо? — спрашивает он с порога и показывает в воздухе квадрат. — Я про номер. Мадара, лежа на диване с котом, усмехается, смотрит на него из-под опущенных ресниц. Откладывает свои новые чертежи в сторону, Тобирама замечает их, снимает верхнюю одежду и садится рядом.       — Кто знает, — Мадара улыбается мужу и сжимает кончик ручки в зубах.       — Рождество только через три месяца! — Тобирама резко указывает рукой в сторону двора их дома и шипит. — А ты уже подарил мне машину, которую я не просил тебя мне дарить — это была шутка! Понимаешь, шутка? Отдавай ее в салон обратно! Я серьёзно! Это слишком дорого!       — Для меня нет, — Мадара усмехается. — Если я могу позволить такого рода подарки своему ненаглядному, то почему я не могу этого сделать?       — Потому что я уже и сам не знаю, что дарить тебе в ответ на такие подарки! — вскрикивает Тобирама от безнадежности. — Я столько не зарабатываю!       — Ну, тогда на Хэллоуин, — Мадара хохотнул. — Кто знает этого Деда Мороза? Может, дед забухал и решил отдавать все подарки заранее, чтобы спокойно уйти в рождественский запой. Я бы так же сделал, будь у меня такая работа, — он пожимает плечами и пытается сдержать смех от вида покрасневшего мужа. — Да, я бы точно заебался колесить на санях по всему свету на оленях, которые то срут, то жрут, то спят… И самое смешное — тебе еще доказывать всем надо, что ты есть на свете. Это же пиздец! Вот ты говоришь, что у тебя работа тяжелая, а ты подумал о Дедушке Морозе? Вот у кого работа тяжелая! — Мадара заканчивает свою заумную речь, граничившей с философией и иронией.       — Общение с Хиданом тебе на пользую не идет, — Тобирама выдыхает, смотря на новую машину, держит ключи и проводит по крышке капота рукой. — И все-таки не стоило, я уже вот из-за такой вот твоей упертости вообще боюсь что-то говорить, даже в шутку.       — Хорошо, что Хидан сейчас это не слышал, ой хорошо. Он знает толк в подарках, да, милый? Тобирама выдыхает — спорить со своим мужем в плане подарков бессмысленно. Это он уже понял давно.       — Вообще… Это название нашей будущей компании, которую я думаю создать. И если мой порыв творчества не сдуется за пару месяцев, я пойду и запатентую ее. Мне кажется, это отличная идея для того, чтобы вернуться в то, что я отлично умел раньше и что могу делать. Как сказал Орочимару, от себя не убежать. Я старался, но, смотря на нынешний рынок, понимаю, что никто не создал еще ничего лучше, чем создал я. Одни сплошные подражатели, — губы изгибаются в кривоватой усмешке. — На, посмотри, как тебе?       — Ты… — Тобирама замер. — Ты хочешь вернуться? — он перенимает в руки чертежи новых моделей машин и каких-то зданий. — Это не совсем то, чем ты занимался раньше… — он в недоумении рассматривает множество рисунков. — Это машина скорой помощи? Красиво.       — То, чем я раньше занимался, меня не привлекает так, как привлекало раньше, да и конкуренция сейчас слишком велика, — Мадара переходит на деловой тон и показывает Тобираме график статистики инвестиций. — Я изучил все вдоль и поперек и понял… Я хочу создать свою новую компанию как страховку, пока учусь, и инвестировать свои заначки на то, что сможет обеспечить наших будущих детей и внуков. И как раз твоя профессия и моя будущая прийдет в пору — я буду создавать оборудования для мед. учреждений. Я умею быть оригинальным, у меня получится. Тобирама всматривается в лицо Мадары, вспоминает Хашираму и Изуну и сглатывает. Они же точно встретятся… Рано или поздно, и тогда все рухнет. Становится не по себе, он молча кивает и встает, уходит в сторону кухни и наливает себе бокал вина — стало как-то… Мадара смотрит на резко притихшего мужа с непониманием и хмурится. Тобирама сидит один за столешницей и молча открывает свой компьютер, выпивает бокал залпом и выдыхает громко. Начинает что-то печатать на своем компьютере.       — С тобой все в порядке? Тобирама молча кивает, все еще смотрит в компьютер и наливает второй стакан. Мадара медленно встает и идет в сторону кухни. Тобирама опять впивает бокал залпом и поджимает губы — какая-то странная тревога начала разрастаться в грудной клетке, и пальцы онемели резко.       — Я говорил тебе, что все рано или поздно рухнет, — Тобирама замирает, пока наливает третий бокал, его муж хмурится сильнее. Тобирама сглатывает и медленно поворачивается в сторону окна, смотрит через Мадару и нервно смеется. Прижимает ладонь ко лбу и считает до трех. — Не поможет, — Буцума, резко появившись, стоит прямо напротив него. — Ты и сам знаешь, что нанесенный вред твой психике сыграл с тобой злую штуку.       — Чем сильнее ты сдерживаешь себя и пытаешься убежать от своих страхов быть нормальным, — слышится смех за спиной Тобирамы, и он резко ставит бокал со стуком, отчего Мадара дергается и медленно начинает понимать, что происходит. Тобирама медленно разворачивается и видит перед собой старого доброго Изуну.       — Тем яснее в процессе нервного напряжения ты видишь свои самые большие страхи, — добавляет Буцума.       — Тобирама? — Мадара медленно прокашливается, тянет свою руку в сторону мужа, который завис где-то в своих мыслях и побледнел.       — А твои страхи будут жить с тобой все время! — громко раздается крик Данзо прямо над ухом, Тобирама резко вскрикивает — бокал падает с грохотом на пол и разбивается — и понимает. Сидит и дрожит.       — Тобирама! — Мадара вскрикивает. — Ты слышишь меня? Тобирама сжимает руками уши и медленно кивает.       — Слава богу, слышу, — он поднимает на него свой усталый взгляд и кивает, — все нормально. Я просто…       — Не ври мне! — Учиха кричит на него и сжимает его лицо своими ладонями. Собака дернулась в прихожей от нетипичного повышения голоса в обычно спокойном доме и медленно подошла в сторону кухни. Кошка тоже спрыгнула с дивана и потянулась на полу.       — Прости… мне надо… — Тобирама резко захлопывает компьютер, отпихивает от себя мужа и выбегает в сторону прихожей, ловя на себе ничего не понимающий взгляд Мадары, — воздухом подышать мне надо одному, — накидывает на себя пальто и, боясь обернуться, чтобы не увидеть никого на кухне кроме Мадары, выходит из дома, хлопая за собой дверью, и просто бежит в сторону аллеи.       — Что это сейчас было? — Мадара смотрит на животных, и те смотрят в сторону двери. Тобирама вернулся через два часа и молча ушел в зал спать, это было впервые, когда он по собственной воли решил спать отдельно. Снились ему кошмары всю ночь, утром в таком же молчании уехал на работу, так и не смог найти в себе силы поговорить с мужем. Порой его накрывало настолько сильно, что единственное чего ему хотелось — это просто провалиться под землю и сдохнуть. Только в таком случае он будет точно уверен, что весь этот бардак из иллюзорных образов сдохнет вместе с ним. Его мужу плохо — муж в приоритете — и сейчас его нагружать перед полетом очередными проблемами с его психикой не хотелось совершенно. Просто хотелось улыбнуться ему, списать это все состояние на тяжелую неделю и увидеть понимание в глазах Мадары. Что он и увидел в глазах мужа вечером, а также понимание того, что Сенджу ему врет.       — Я просто хочу, чтобы ты знал, что все нормально. Не важно, что ты мне скажешь и что случится. Я вижу тебя насквозь, и я не хочу, чтобы ты что-то держал в секрете от меня, даже учитывая то, что ты убежден в глупой идее, что, обезопасив меня от переживаний за тебя, ты сделаешь мне лучше.       — Тогда, — Тобирама смотрит на него, стоя немного поодаль в аэропорту, пока они с Орочимару не ушли на посадку. Мужчина взял с собой Мицуки, и те отошли в дьюти фри, чтобы купить ребенку какую-то игрушку, — я бы хотел, чтобы и ты это делал ради меня. Это будет честно. Не скрывал свои боли. От того, что ты скрываешь свои проблемы со здоровьем, лучше не будет ни тебе, ни мне, — Тобирама выдыхает и кладет руку на плечо мужа, пытается улыбнуться, — а сейчас желаю вам хорошего полета, и чтобы все вы закончили там как можно скорее. Буду ждать тебя дома с собакой и котом. Мадара кивает ему, обнимает и целует в губы, проводя по щеке и отстраняясь, шепчет:       — Я люблю тебя, Тобирама Учиха Сенджу. Будь на связи, пожалуйста, и звони-пиши в любой момент, я всегда отвечу, я беспокоюсь о тебе.       — Я люблю тебя, Учиха Сенджу Мадара, — Тобирама перенимает ладонь мужа, подносит к своим губам и касается ими кожи, смотря в глаза. — Буду, и помни, Орочимару присматривает за тобой, ничего не скроешь, — он смеется.       — Да от этого деда что-то скроешь! — Мадара смеется. Целует еще раз мужа и, наконец, уходит в сторону посадки. Тобирама стоит, смотрит им в след и, выдыхая, направляется в сторону выхода из аэропорта. Садится в свой голубого окраса Бентли и уезжает прямиком на работу к своим интернам.

***

Глубокий вдох… Глубокий выдох…. Сосредоточенность только на дыхании, сосредоточенность на концентрации, пульсирование стука сердца ощущается через легкое подрагивание мышц рук, подушечками пальцев ощущаешь приятную поверхность струн скрипки. Шумный выход приходит через рот, и глаза мужчина прикрывает. Сглатывает и облизывает свои пересохшие губы, слегка потрескавшиеся. Отросшая челка спадает на глаза, он ее не убирает с лица и лишь наклоном головы фиксирует инструмент плечом и подбородком. Смычковой инструмент скрипки медленно соприкасается со струнами музыкального инструмента, скользит, и напряжение чувствуется по натянутости мелодии. Он сначала стоит неподвижно, после делает шаг в сторону и ощущает через колотящееся сердце, как напряжено смычок скользит опять по струнам. Напряжен он и сам. Рваное движение смычка, и струны, будто освободившиеся от натянутости, обмякли. Он делает шаг опять в сторону и выдыхает от очередного приятного звучания мелодии, которую воспроизводит своими руками в данный момент. Чувство полного погружения накрывает огромной волной откуда-то извне, возводя все тело и разум в абстрактное чувство возбуждения. Возбуждение это не физиологического сексуального характера, а какое-то больше духовное. Он сглатывает, рука напряжена, и смычок начинает рвать струны, словно добытчик, словно голодный зверь, который так долго бродил в тайге, изголодался, иссох от обезвоживания, исхудал и ищет отчаянно хотя бы какой-то источник пищи. Ищет в бреду, уже, можно сказать, в предсмертной агонии источник воды в сухом лесу, в котором месяцами не шел дождь, и вот… Утро тридцать первого октября начинается с… — Пошли гулять, малыш, — Тобирама берет пряжку, перемещает ее на пол и хлопает ладонью по полу, давая команду собаке, чтобы та перемещала свои лапы между нее, — молодец, — он одобрительно кивает и говорит с теплотой в голосе, — хороший мальчик, — застегивает пряжку на туловище собаки и после, смотря псу в глаза, начинает чесать его за ушком, шея собаки выгибается, и Тобирама смеется, — вот ты, подлиза, вырос! — не сдерживает свои эмоции и, сжимая морду пса своими ладонями, целует в нос, утыкается в его шерсть своим лбом и улыбается. — Ты самая умная и замечательная собака на свете, которую подарил мне мой муж. Пошли гулять! Собака завывает, и Сенджу, дергая на себя входную дверь, выходит, закрывает за собой дверь и сразу дергается от громкого крика за спиной детей в маскарадных костюмах.       — Конфеты или жизнь! Перед ним стоят четверо детей, возраста, примерно, лет девяти в смешных шапках ведьм, у одного маска главного маньяка из фильма «Пятница Тринадцатое». Тобирама давно свыкся с тем, что посттравматическое расстройство, которое в нем теперь осталось до конца его жизни, будет все время напоминать о себе непроизвольными дёрганьями и крайне нежной вегетатикой, он изо дня в день приказывал своим пальцам перестать дрожать, работал, по сути, на силе воли, но вот с потливостью и неадекватной реакцией на испуг больше ничего не мог сделать. Кошмары стали теперь его единственной формой сна, сжатие тело стало нормальной реакцией — он давал изо дня в день команду своему телу расслабиться, но выходило не очень. Из раза в раз он сжимался непроизвольно, существовал в социуме как напряженная струна и психологически пытался перебороть в себе ненормальную паранойю, он ее гасил. Просыпался постоянно в холодном поту, засыпал под снотворные или после секса отлично, но боль в теле от напряжения генерализировалась вместе с тревогой и стала жить своей собственной жизнью, с ней ничего сделать не мог. Напряженная и стрессовая работа постоянно отдавала напряжением и каждый раз мешала ему идти на полное выздоровление, хоть и медленное, как объяснили врачи. Был замкнутый круг. Психиатр же сказал ему о том, что из-за плачевного анамнеза его жизни, травмирующего девства и истории в целом ему просто повезло, что у него на самом деле стальная нервная система, на его месте люди обычно или в дурдоме оказываются, или давно под метрами земли. И сложно сказать, повезло ли ему или нет, если теперь каждый день наполовину состоял из борьбы с собой и своими неадекватными реакциями тела и психики на окружающую среду. Это злило, это выводило из себя, внедряло ощущение омерзения к себе, чувство вины перед Мадарой, что его подкосило так, и, впрочем, один огромный процесс депрессивного состояния и борьбы с самим собой каждый день. Он не может сказать, в порядке ли он, так как по факту что такое в порядке и не знал никогда, но то, что ему стало намного хуже, понимал точно. Перестал делиться этим состоянием, перестал жаловаться, да и не жаловался никогда. Просто закрылся в себе и пытался понять, как с этим всем дерьмом жить дальше спокойно, у них скоро будет ребенок, и это требует огромных усилий над собой. Но пообещал Мадаре исправиться перед его отъездом. Резкие шумы и испуг у него вызывали настоящую паническую атаку, которую он в себе пытался глушить из раза в раз, от успокоительных и антидепрессантов отказался. Вдох, выдох, он подходит к детям, убеждает себя, что они не навредят ему.       — Конфеты там, — Тобирама указывает на огромную корзину леденцов, жвачек и разного виза шипучек, которые сам купил с утра. Ему всегда хотелось, чтобы именно такой праздник ему устроили в детстве, но отец был слишком категоричным к такого рода праздникам и никогда не ощущал детей настолько сильно, чтобы вообще, по сути, понимать детские желания своих маленьких детей. — Берите столько, сколько хотите, — он улыбается и ведет собаку в сторону дороги, — счастливого Хэллоуина!       — И вам! — дети машут ему и аккуратно в горстку берут свою порцию, кладут в маленькие корзинки и идут в сторону следующего дома. …Данзо выдыхает опять и пытается унять легкое подрагивание век, лишь бы не дать волю эмоциями и не расплакаться от переполняющих его эмоций в тот момент. Его лоб взмок, темные волосы прилипли к коже, тело горячее, и на лбу выступила легкая испарина, спина покрылась росой, и локоть движется в сторону, отводя смычок так, будто полководец ведет за собой свои войска в бой. Глаза все так же прикрыты, и губы натянуты, он играет одну из своих любимых мелодий классической Эпохи Возрождения. Он отдается звучанию игрального инструмента полностью, как отдается девушка своему возлюбленному в свою первую брачную ночь. С придыханием, с обожанием впитывает в себя звучание, в этот момент мира вокруг него не существует, лишь… Тобирама с улыбкой проходит мимо компании детей и подростков, ходящих туда-сюда, Майн бежит впереди и каждый раз останавливается около детей, которые улыбаются псу и хотят погладить его.       — Он не кусается? — спрашивает его девочка на вид лет девяти, мальчик помладше прячется за ее спиной от пса.       — Нет, — Тобирама подходит к своей собаке, садится на корточки и улыбается детям, — он добрый пес, — гладит свою собаку по шерсти. — Вы хотите его погладить?       — А можно? — спрашивает мальчик, он боязливо вышел из-за спины девочки и смотрит с осторожностью на животное.       — Конечно, — Тобирама наклоняет голову в бок и кивает, — смелее! Дети окружают собаку и гладят, собака присаживается и игриво виляет хвостом.       — Ну ты и звезда, — смеется Тобирама и достает свой звонящий телефон, номер неизвестен, он озадаченно смотрит на цифры и отвечает сквозь смех детей. — Слушаю.       — Тобирама? Привет, — в трубке слышен знакомый голос, от которого Тобирама замирает и чувствует внутри, как сердце начало биться сильнее. — Это Изуна, — голос говорит спокойно, — мы можем сейчас встретиться и поговорить с тобой? Ты свободен? Я не отвлекаю тебя?       — Привет, — с паузой отвечает Сенджу, — да, конечно. У меня сегодня выходной. Сегодня? Где? — Где тебе будет удобней? Я могу подъехать к твоему дому или на какую-то территорию, более удобную для тебя, или ты ко мне, — Изуна закуривает. — Это важно, у меня есть к тебе пара вопросов. Тобирама замолкает. Смотрит на детей и зовет собаку.       — Сейчас, подожди секунду, — он говорит с волнением. — Майн, ко мне! — он кричит собаке, которая сразу же срывается с места и бежит за своим хозяином. — Я сейчас с собакой гуляю. Мы можем увидеться в шесть вечера в центре в парке или в кафе каком-то? Могу подъехать к тебе на работу или куда тебе будет удобней? — Подъезжай в мой офис, так будет даже удобней для меня, благодарю, ты и так знаешь где офис моего брата, — Тобирама на этом моменте замер. Сглотнул. — В шесть тогда?       — Да. Хорошо. Буду в шесть. До встречи, — Тобирама нажимает на кнопку отбоя и выдыхает. — Пиздец… — он сжимает переносицу пальцами и поджимает губы. — Майн! Мы идем домой! Изуна смотрит на свой телефон и встает со своего кресла, подходит к окну и смотрит на представший перед ним город. Сегодня же праздник. Надо успеть сделать все дела тут и поехать с детьми отмечать Хэллоуин, костюмы детям он уже купил. Дом украсили и вечером пойдут собирать по домам на улице конфеты. Он выдыхает. Достает свой телефон опять и звонит Данзо.       — Привет, Изуна, — ему отвечают почти сразу. — Ты, наконец, подумал над моими словами или еще что-то хочешь спросить?       — Я сегодня встречаюсь с Тобирамой в своем офисе в шесть вечера, — отвечает Изуна, не придавая этому никакого значения. — Поговорим, и я лично у него спрошу обо всем. В трубке слышен смешок.       — И ты правда думаешь, что он ответит тебе честно?       — Смысл ему врать? — Изуна раздраженно фыркает и возвращается в кресло.       — Смысл был ему врать тебе тогда? Подумай об этом, Изуна, — Данзо говорит это легко, — но вам точно надо поговорить обо всем, — он перелистывает страницу книги, это слышно в трубке.       — Мне передать от тебя привет ему? — Изуна спрашивает с усмешкой и слышит, как Данзо замолчал, даже книгу перестал перелистывать.       — На твое усмотрение, можешь передать, — он усмехается, — но, думаю, лучше не надо. Он не особо будет рад моему привету, но я с любовью его ему передаю, — он аккуратно кладет книгу на стол. Закрывает ее страницы и улыбается, смотря в окно.       — Как скажешь, — Изуна кладет трубку, и Данзо не может сдержать своей улыбки. Он медленно встает из-за своего стола и улыбается шире. Радость отобразилась на его лице, и он начинает смеяться. Становится так смешно оттого, что было.       — Боже, ты и правда идиот, — он не может сдержать слез смеха. — Я и не думал, что это будет так просто, — он направляется в сторону своей комнаты и медленно открывает шкаф. — Ты сейчас, сам того не понимая, дал мне отличную возможность своими бессмысленными разговорами и попытками что-то выудить у Тобирамы, — он аккуратно раскладывает вещи на кровати и смотрит на них оценивающе — что же ему надеть. Найти его в твоем ебанном офисе, в компании твоего брата я его еще не искал — какая ирония.       — Теперь понятно, почему даже твой брат, по сути, с тобой не считался, ты что тогда был идиотом, таким же и остался. Больница тебя, может, и изменила внешне, но в душе ты все такой же наивный ребенок, — он смотрит на время и засекает. — А у меня целых восемь часов, чтобы собраться. Даже на праздник успею. Тобирама знал, как унять беспокойство перед встречей в свой выходной, поэтому по возвращении домой он… Вдох, он подходит к своему роялю, отодвигает маленький стульчик, садится на него, открывает крышку, которая скрывает за собой белоснежно-черные клавиши. Книжка с нотами закрыта, он выдыхает, хрустит своими пальцами и, наконец, подносит их прямо к клавишам, выдыхает, закрывает свои глаза, нажимает на первые клавиши. Их гладкость ощущается кончиками пальцев, идеальная поверхность, скользящая и ничем не поврежденная. Ступни нажимают на педали музыкального инструмента, и пальцы сами начинают двигаться по любимому инструменту, с которым он познакомился еще в раннем детстве. Лунная Соната Бетховена начинает свое медленное звучание в просторах дома. Она его всегда успокаивала — он вспоминал о матери и начал медленно впадать в иллюзорное чувство покоя. Ему надо собраться с мыслями перед встречей. Его сердце стучит в груди спокойно, спина напряжена, и он начинает медленно наклоняться в такт музыки прямо к инструменту, нажимая плавно кончиками пальцев на клавиши. Приоткрывая свои глаза с очередным выдохом, смотрит на движения своих пальцев, отводит голову в сторону света за окном, смотрит на горящие вдали лампочки около их дома, взгляд скользит куда-то за него, после он, погруженный в свою любимую мелодию, опять отводит взгляд в сторону игрального инструмента. Сглатывает, облизывает свои губы и перебарывает желание курить. Музыка медленно начинает успокаивать его, впитывать его в себя, погружать куда-то глубоко, тянет за собой, и мысли его начинают тихо гаснуть. Чувство полного погружения накрывает Данзо огромной волной откуда-то извне, возводя все тело и разум в абстрактное чувство возбуждения. Возбуждение это не физиологического сексуального характера, а какое-то больше духовное. Он сглатывает, рука напряжена, и смычок начинает рвать струны, словно добытчик, словно голодный зверь, который так долго бродил в тайге, изголодался, иссох от обезвоживания, исхудал и ищет отчаянно хотя бы какой-то источник пищи. Ищет в бреду, уже, можно сказать, в предсмертной агонии источник воды в сухом лесу, в котором месяцами не шел дождь, и вот… …Тобирама, прислушиваясь только к своей мелодии, ощущает, как начинают будто неметь его руки, неметь ноги — он знает это чувство. Каждый раз он входит в это состояние, когда играет долгую композицию. Мелодия пробирается в его тело сквозь пальцы, расползается медленно по телу через напряжение мышц, сворачивается внутри вместе с кровью и телами в ней, разлетается яркой вспышкой по организму, как подскочивший адреналин, тело начинает подрагивать от щекотливого состояния внизу живота, будто любимый человек тебя в этот момент ласкает твои самые уязвимые места, и ты ощущаешь прилив то жара, то холода. Волны сложно контролировать, да и не хочется. Он наклоняет голову в такт музыке в левую сторону и… За окном больницы виднеются огни празднования, Данзо открывает свои глаза, и на губах появляется легкая улыбка от маскарада, который персонал больницы в этом году организовал для всех больных. Цунаде устроила целое шоу для всех, и в стране наступили государственные выходные в силу праздника. Больница опустела, лишь до библиотеки, в которой сейчас играл Данзо, доносились голоса веселья врачей, пьющих свой пунш, и пациентов, которые демонстрировали своим врачам свои страшные костюмы, каждый на что горазд. Данзо смотрит на горящие фонари за окном, огромное количество тыкв в саду и, не переставая играть, набирает угнетающий темп одной из своих любимых композиций. Он переводит взгляд в сторону своей сумки, которая все это время лежала на стуле, и пытается сдержать свою улыбку еще раз. Тюбик с медикаментами выглядывает из открытой сумки и на него падает лучи света из окна. Он вдыхает. мигает за окном пару раз и тухнет. На дворе Праздник всех святых, дети ходят наряженные в костюмы и просят сладостей или же вынимают их из подготовленных корзин, которые разместили жители своих домов на крыльце. На улочке дома украшены огромными огнями, свисающими с крыш, на колоннах и в саду размещены оранжевого цвета тыквы, которые изнутри подсвечиваются где свечами, где керосиновыми лампами. Тыквы злорадно улыбаются прохожим. Свисающую декорацию паутин сдувает поднявшийся ветер, она открывает от забора какого-то дома, вихрь подхватывает ее и несет по воздуху. Кажется, начинает моросить. Крики детей веселья и восторга от едущей кареты с конями и кучером, стуком нарушают звучание… Только его стучащего сердца и скрипки. Больше ничего нет, все звуки исчезли, все голоса умолкли, все дуновения ветра, колебания магнитных волн перестали существовать в этот момент, потоки воды, существующие в природе, остановились. Сплошная пустота вокруг, и эту пустоту нарушает лишь мелодия. И, выдыхая, Тобирама доходит до финального фрагмента своей любимой композиции. Качается в такт, полностью оторвавшись от реальности. На столе стоит на половину пустая бутылка вина, из которой он сегодня пил с горла, сам лично — хотелось полностью погрузиться в свой мир. Расслабиться до встречи с Изуной еще больше, унять тревогу. Он остался один на этот праздник. Он просто закрылся дома со своими питомцами и в свои выходные решил уделить время себе, своим любимым увлечениям и своему отдыху впервые за долгое время. Пока не позвонил Изуна. Захотел выпить. Он резко прерывает свою мелодию, играет одной рукой, другая рука тянется за бутылкой рядом на маленьком столике, и он отпивает еще пару больших глотков. Останавливается и пьет еще столько же, чувство расслабления и покоя окутывает его тело, рука перемещается в сторону… Тюбика с таблетками, и Данзо закидывает их в рот, глотает не запивая, выдыхает, садится прямо на пол, держит в руках скрипку, пытается унять свое дыхание и возбуждение от игры. На часах всего лишь три дня. И это значит, что скоро подойдет время его выхода, договоренное с Кабуто, согласованное. Ровно в шесть. Он дергает сумку за ручку и тянет со стола ее на пол, та мягко падает, глухим ударом соприкасается с поверхностью, и на него смотрит белая маска прямо из открывавшегося более глубоко отверстия сумки. Он берет ее в свои руки, отодвигает ее в сторону, вынимает маску и, держа в своих руках, смотрит прямо в дыры, где в маске должны быть глаза. Темнота дыр маски смотрит прямо на него, и они встречаются взглядом друг с другом. Очередная порция голосов, уже более громкая, не заглушаемая его музыкой, доносится до него из холла. Он вздрагивает и на всякий случай поднимает голову в сторону двери входа в библиотеку, не нарушил ли кто его покой — никого. После он откладывает маску педантично в сторону и вынимает из сумки папку, проводит по ней рукой и смотрит пристально на имя на ней. И, сжимая губы зубами, сдерживая улыбку, целует ее своими губами и утыкается затылком о стену библиотеки.       — Ты не представляешь, как ты мне помог, дорогой мой, — он смеется тихо, триумфально, нежно смотря на папку, отводит взгляд в сторону окна и щурится. Данзо подносит пальцы рук к глазам, пытаясь избавиться от яркого света освещения ламп на первом этаже. Прикрывает свои глаза, длинные ресницы хлопнули, и он натягивает на себя белую маску, фиксируя прямо на затылке — теперь его лицо стало одной сплошной улыбкой Вендетты. Так-то лучше. Он поворачивается в сторону и смотрит теперь на имя, черным шрифтом от руки написанное много лет назад, и проводит опять по нему кончиками пальцев.       — Мало того, — он встает, держа папку в руке, и кладет ее на подоконник, не упуская из виду, сжимает опять свою скрипку и начинает играть совершенно другую мелодию, более мрачную и более ему близкую. Прокофьев — «Танец рыцарей», — что ты мне подарил отличного сына, — он выдыхает от нахлынувшего адреналина опять и замолкает, погружаясь в новую мелодию. Звучание инструмента будто придает ему уверенности, собранности, отваги и решимости, — ты мне подарил отличное алиби и двух травмированных идиотов, когда убил их отца своими собственными руками. Данзо пьет со всеми пунш, разговаривает с Цунаде, та ему рассказывает о чем-то абстрактном, он, по сути, и не слушает ее, а вот когда она упоминает об Изуне, то становится уже гораздо интересней. Она отворачивается, Данзо аккуратно бросает ей таблетку в стакан, пока никто не видит, и смотрит на время. Они чокаются бокалами и отпивают до дна смеясь. Он, конечно же, как того требует ситуация, говорит, что ему очень жаль Изуну, соглашается с тем, что Изуна травмирован ужасно, и, конечно, с тем, что Тобирама ужасный человек. Конечно, он понимает. Извиняется, идет обнять Таюю и создать вид беседы, создать вид социального достижения, к которому он пришел за время, пока пребывал в больнице, на самом деле ему действительно очень интересно общаться с этой девушкой. Потому что она сама, рассказывая свою историю жизни и любви к женщине и их быт, подкинула ему отличную идею сюрприза, сама того не понимая или не осознавая, что душевный сюрприз на Хэллоуин, который она сама много лет тому назад организовала своей любви, может исказиться в сознании Данзо и принять немного иную форму.       — Ты сегодня с нами побудешь на празднике, дорогуша? Или Кабуто тебя сторожит? Он на тебе помешался, родной! — девушка в костюме зомби усмехается и отпивает пунша вперемешку с виски.       — Немного, после хочу пойти подумать о тленности своего бытия и подрочить в одиночестве, Кабуто мне действительно не дает покоя, уже не помню сколько и не дрочил! — смеется Данзо в костюме кучера и поправляет свой маленький хвостик. — Но с тобой, такой прекрасной леди, я выпью с удовольствием! — он подносит к губам свой второй бокал и тихонечко бросает туда таблетку, пока Таюя смеясь отпивает который по счету напиток, прикрыв глаза.       — Я смотрю, вам очень весело вдвоем, — за их спиной слышится ироничный голос как раз таки Акуши, и Таюя давится пуншем, вытирает ладонью губы и извиняется, смеясь.       — Да ладно, Кабу, ты, блядь, как сталкер какой-то. Дай уж бедному Данзо покоя и иди отдыхай спокойно себе, расслабься, домой съезди к маме и папе, отдохни от работы.       — Да, Кабуто, — Данзо поворачивается и смеряет взглядом Якуши, — иди отдохни уже, — «отъебись от меня хотя бы сегодня ради своего же блага», дополняются мысли в его голове, но он, конечно, не говорит их.       — Ты будешь мне указывать, что делать? — Кабуто смотрит в его глаза с прищуром, а после на стакан. — Тебе пить вообще не рекомендуется.       — Я не указываю, я советую, — он подносит стакан к губам, следя за реакцией Кабуто, но не отпивая, опять продолжает, — я тоже человек и хочу нажраться, так как в привилегии со своим вип пакетом из-за Тобирамы, может, смогу наконец потрахаться как человек с Сарутоби, он как раз должен ко мне приехать через час, а на трезвую голову я пока что-то не готов, но у нас же есть пунш! — он обнимает Таюю и, чокаясь с ней, опять хочет выпить. Смеряет взглядом Кабуто. Тот фыркает и, грубо хватая, тащит за локоть Данзо в подсобку и вбивает его затылком в стену. Данзо смеется и говорит немного грубоватым голосом по итогу:       — Полегче! Ты все-таки мой психолог и должен мне помогать оправится, а не окончательно отбивать и так мой отбитый ум напрочь, — Данзо снимает маску с лица и смеряет Кабуто раздраженным взглядом. — Это было больно только что. Не надо так делать.       — Ты слишком много стал себе позволять! — рука Кабуто сжимает рубашку его костюма, и Якуши прикрикивает. — Это больница, а не публичный дом!       — И именно поэтому ты хотел меня выебать несколько раз в этой больнице, а не публичном доме, за все наше время сотрудничества мысленно и не только? — Данзо вытягивает свою бровь, смотря на мужчину, и видит, как тот меняется в лице. — Брось, я не тупой, я же вижу, как ты смотришь на меня все время. Видимо, тут все-таки дело в ревности к Сарутоби, а не в том, что тут трахаться запрещено. Ибо скажи я тебе «да», ты бы меня выебал прямо тут, — Данзо подходит к Кабуто впритык и говорит на ухо, — я тебя. Ты же об этом думаешь все время, не так ли?       — Заткнись, больной на голову псих, — Кабуто сжимается и толкает в грудь Шимуру, — и соблюдай правила приличия, не позорь меня, иначе твои свободные часы я как дал тебе, так и смогу отнять в любой момент! Данзо щурится и качает головой с усмешкой:       — Нет, не сможешь.       — Ты хочешь убедиться в этом? — Кабуто сжимает кулаки. — Ты доиграешься и не выйдешь сегодня никуда, ты понял меня?       — Попробуй, — Данзо говорит спокойно, — еще раз начать говорить со мной в таком тоне и угрожать мне, и, боюсь, не выйдешь отсюда уже ты сам… — он осматривает его с ног до головы. — Ты мне должен, не забывай об этом, я как дал тебе доступ ко всему, так и смогу его с легкостью забрать, и тогда я-то переживу как-нибудь без прогулок в своей жизни, а ты без своих амбиций вряд ли…       — Данзо… — Кабуто перешёл на рычание, и его глаза под круглыми очками потемнели, — не играй с огнем, я тебе очень рекомендую.       — А мне нравится с ним играть, он меня не обжигает, как лед. Лед уже другой разговор, — он вспоминает этот холод в глазах Тобирамы в последнюю их встречу и резко откидывает мысли в сторону, вжимает Кабуто в стену и залазит своими ладонями под его кофту, сжимая его кожу руками. Она теплая, не такая как у Тобирамы. — Хочешь, прямо сейчас поиграем? — наклоняется и проводит языком по его шее, перебарывая отвращение. — Ибо огонь — часть пожара, которым я с легкостью накрою тебя, только скажи мне прямо, — он выдыхает и резко дергает пряжку штанов мужчины рукой. — Тебе как больше нравится? — он смотрит на Кабуто внимательно и приближается к нему впритык. — Грубо или нежно, сладкий? — он закусывает его губу своей и смотрит в глаза мужчине. Надо держаться до последнего, если он хочет сегодня выйти отсюда, а ему очень надо выйти именно сегодня. Кабуто сдался на минуту и после с выдохом сожаления собрался, переместил свою руку на грудь Данзо и оттолкнул его:       — Я домой. Хорошего вечера.       — Ну хорошо-хорошо, если ты ревнуешь, я не буду трахать Сарутоби, — Данзо говорит это со смехом, смотря на застёгивающего ширинку Кабуто. — Я буду ждать тебя, когда ты решишься, и, может, тогда ты успокоишься наконец! Кабуто быстро удаляется, проходя мимо гостей, и Данзо выходит из подсобки и, доходя до столика с пуншем, с триумфом отпивает глоток. 1:2 и в мою пользу. Он знал, что Кабуто сбежит, испугается такого наплыва. От пристального контроля он избавился на сегодня точно. Лучше и быть не могло. Он изучил его тщательно за эти месяца и знал, на что давить и в какие больные места бить, особенно учитывая биографию Кабуто, которую он изучил на досуге, и накопал один занимательный факт. Его лишали лицензии из-за разбирательства по делу, в котором он был обвинен в домогательстве своего пациента. Если копать глубоко, то можно накопать любое дерьмо на человека, даже то, которое тщательно пытался человек скрыть. А пока Данзо отходит в сторону ванной комнаты, чтобы отмыть свой язык от неприятного привкуса кожи другого человека во рту — отвратительного для него и неприемлемого. Тобирама не видел это здание три года с того самого момента, как был в нем в последний раз. Никогда не возвращался сюда, никогда не приходит в этот район и обходит это место каждый раз, как и компанию брата. Он не хотел видеть это здание, не хотел видеть всех в нем, не хотел видеть все то, что напоминало о его прежней жизни. Не хотел видеть брата, не хотел видеть Мито и их ребенка, шел в отказ после той встречи в ресторане и не собирался даже пробовать искушать судьбу. Виделся только с Обито, когда покупал себе машину в тот раз, на этом встреча с прошлым окончилась. Сейчас же он стоял в своем сером осеннем пальто из шерсти с темно-сером шарфом из кашемира и темном спортивном костюме из шерсти. На руках были кожаные перчатки коричневого цвета. Он стал ходить в очках, так как попросту забыл их снять. Протрезвел и успокоился. Собрался. Сейчас он, наконец, смотря на огромное здание, в котором каждый раз бывал столько времени раньше, заходит во внутрь. Первый момент, который его удивил, — не было Микото на привычном месте, на него посмотрела совершенно незнакомая ему девушка и поприветствовала его.       — Вы к кому? — она пристально смотрит на него и отпивает свой кофе из кружки.       — У меня назначена встреча с Изуной Учиха. Тобирама Сенджу, — отвечает Тобирама достаточно громким голосом.       — Сейчас, подождите секундочку, — девушка улыбается ему, опускает свой взгляд на список посетителей, не находит там имя Тобирамы. Нажимая на кнопку телефона, из которого слышатся гудки, она перекидывается парой слов через трубку. — Да, проходите, вам в кабинет 1114, — она кивает ему, и Тобирама, поблагодарив ее, идет в сторону лифта. Осматривает холл здания. Тут ничего так и не изменилось с тех самых пор. Все такое же, как и было. Лифт плавно поднимается на самый высокий этаж, двери открываются, и первое, что он видит, — огромная картина семьи Учих во всю стену. Замирает, видя Мадару и Изуну, подходит к ней завороженно и рассматривает. Детальные портреты на всю стену — этого раньше точно не было. Теперь его муж смотрит на него спокойным взглядом со стены, а рядом с ним стоит Изуна, положив свою руку ему на плечо. Тобирама проводит взглядом дальше и встречается взглядом с Таджимой. Легкая улыбка окрасила лицо, он почтительно кланяется ему. Всегда будет благодарен за все, что этот мужчина сделал для него сколько смог. Пока был жив. Осматривает Обито на картине и Какаши, маленьких детей рядом и заинтересованно наклоняет голову.       — Нравится? — слышится голос рядом и… Тобирама резко оборачивается, встречается взглядом с Изуной. Тот стоит неподалеку и смотрит ему прямо в глаза. Изуна изменился, возмужал, и Тобирама, переборов волнение, наконец отвечает:       — Да, очень красиво. Здравствуй, Изуна, — пытается улыбнуться.       — Привет, — Изуна подходит к нему вплотную и протягивает ему свою ладонь, — Тобирама, — говорит это с волнением, хоть и пытается скрывать его как может. — Давно мы с тобой не виделись, года два так точно? — поджимает губы.       — Да, примерно, — взгляд опускается на протянутую руку. Сенджу жмет ее с заминкой. — Я рад тебя видеть и рад, что с тобой все в порядке, — спокойно смотрит в глаза Изуне с какой-то печалью. Сам не понимает, отчего так стало тоскливо. Изуна сжимает его руку молча и не отпускает. Смотрит в глаза дольше положенного — замер. Рукопожатие, будто током, прошибло до самых костей, и стало резко холодно. Изуна дергается от этого, и еще больше его приводит в замешательство именно эта грусть в глазах Сенджу. Почему он так смотрит на него? Почему этот взгляд такой, сука… Он не такого Тобираму представлял, он не так представлял себе эту встречу, он собрался, он думал, что внутри изменился, но стоило посмотреть в глаза Тобирамы, и ему стало попросту как-то… Изуна сглатывает и смаргивает. Понимает, что до сих пор молчит и держит руку Тобирамы своей, а Сенджу стоит так же молча и смотрит на него — он не сжимает свою руку, ее сжимает Изуна. Понимает это и разжимает свои пальцы. — Пошли в мой кабинет, там будет удобней.       — А где Микото, я не… — Тобираме полегчало, как только Изуна, наконец, отпустил его руку и молча развернулся. — Там на ресепшене другая девушка… — он замечает, как Изуна оборачивается на него, грустно улыбается, и они заходят в кабинет, который когда-то принадлежал Обито. Тобирама садится в кресло, Изуна садится напротив него. Молчит.       — Тебе чай или кофе? Воду? — он спрашивает резко, нажимая на кнопку приема датчика на столе.       — Мне кофе, черный с сливками и без сахара, — Тобирама отвечает автоматом и рассматривает кабинет. Пытается уловить каждую деталь, понять, чем Изуна окружил себя здесь и как чувствует себя сейчас. — Принеси два кофе со сливками, пожалуйста, — говорит спокойно в рацию Изуна и замолкает. Рассматривает Тобираму. Вот он, сидит перед ним — человек, которого он когда-то ужасно любил, который предал его, как он думал, и оставил его, изнасиловал тогда и бросил, который пришел к нему и которого он выгнал, которому в порыве отчаянья он звонил и писал на тот новый год. И которого изнасиловали тоже, сломали и который пережил ужас, о котором Данзо не рассказал ему. Хочется много спросить, хочется многое узнать, но пока он просто рассматривает Тобираму. Сенджу снимает свое пальто, остается в легком костюме. Его лицо такое же вытянутое, шрамы на лице остались, он похудел, но кажется более спокойным и выспавшимся, нежели в последний раз, когда он видел его. Тело расслаблено, он не нервничает, это видно. Им приносят кофе.       — Микото и Фугаку разбились в автокатастрофе в Америке в конце августа, — тихо говорит Изуна и видит, как Тобирама замер, резко развернулся к нему, и его выражения лица изменилось. Помрачнело, и он непонимающе открыл рот.       — Ч…что? — он дернулся, сжался и сразу выпрямился. — Я не… я не знал, — он побледнел.       — Мало кто знает, — Изуна отводит взгляд и отпивает кофе. — Это была огромная потеря для всех нас.       — Но у них же дети остались, — Тобирама говорит тихо, — я помню, у них был сын, и Микото была беременна. Что с детьми?       — Они живут у нас с Обито и Какаши, — Изуна натянуто улыбается. — Да, Тобирама, я стал наконец-то отцом, Обито с Какаши тоже — теперь мы их родители, мы усыновили их. Теперь это наши дети, а Саске мой ребенок. «Не от тебя», — хотелось добавить, но Изуна резко отбросил эту мысль в сторону.       — Я соболезную, — Тобирама опускает свой взгляд и сжимает пальцы в кольцо. — Мне искренне жаль. Правда… И вы… вы сделали правильно. Это достойный поступок, — он поднимает свой уставший взгляд и грустно улыбается Изуне. — Мы оба знаем, что такое потерять родителей будучи детьми и как это тяжело, я думаю, ты будешь отличным отцом их ребенку.       — Спасибо. Я уверен в этом, — Изуна шумно выдыхает и ставит свою чашку на стол. Как странно. Он не так представлял себе этот разговор, а по итогу такое ощущение, будто ничего не изменилось и он говорит с тем самым Тобирамой когда-то. — Мне тяжело, Тобирама, — он замолкает и выдыхает. — Все это мое, — он обводит рукой офис, — наше с Обито и Какаши. Как я вышел из больницы, все изменилось, когда ушел Мадара, я был совершено опустошён, — Тобирама отводит взгляд и сжимает кулаки. Мысли витают потоком в голове. — Когда ты бросил меня и сделал все это, меня сломало напрочь.       — Изуна, — Тобирама прикрывает глаза, — пожалуйста… — он выдыхает и встает, подходит к нему вплотную, становится на колени. Изуна резко отдвигается от него в своем кресле, смотрит на него ошарашенно. Тобирама стоит перед ним на коленях и смотрит ему в глаза. Нет, встань. Не делай так. Встань!       — Я умоляю тебя, пожалуйста, извини меня, — Тобирама наклоняется к полу, прикасается лбом к полу и лежит перед ошарашенным Изуной. — Я знаю, что ты не поймешь и никогда не простишь меня, — он говорит тихо, лежа на полу, — я не должен был такого делать, и никто не заслуживал этого, я понимаю, я просто умоляю тебя — поверь, мне правда жаль, — он поднимается, смотрит на него. Изуна замечает этот грустный взгляд опять. — Мне, правда, блядь, очень жаль, мне ужасно жаль, что так вышло, — его руки свисают грузом вдоль тела, — и что ты пережил все это, — он сглатывает, смотря на него с сожалением. — У меня не было выбора, чтобы ты ушел от меня по-другому, я не мог больше обманывать тебя. Я устал. Я устал врать тебе и себе. Я больше не мог жить в одном сплошном вранье.       — Что ты сейчас сказал? — Изуна меняется в лице, как и меняется его голос. — Специально? Сука, — он начинается задыхаться от осознания только что услышанных слов, и его голос становится хриплым. — Ты это специально что ли сделал? Специально? — он переходит на повышенные тона, сам не замечая, как начинает медленно терять над собой контроль, которому так отдавал предпочтение годами. Он создал в себе совершенно новую личность, убедил себя в ее эффективности, ужился с ней и даже убедил себя в том, что это и есть он сам. Проделал огромную работу над собой, пройдя через тернии, взлеты и падения личной психотерапии и этапы принятия себя, а теперь от одной лишь фразы его старая личность, погребенная под огромным грузом сожаления и боли, начала с криком боли и усердием, разламывая внутренние оковы, выходить наружу. Его настоящая, первоначальная и крайне неприятная для него самого и всех.       — Ты слышал, что я только что сказал, Изуна, — Тобирама выдыхает. — Я не мог иначе, — в глазах огромная тоска и сожаление. — Я должен был тебе сразу все сказать, но я не смог, потому что пообещал твоему брату позаботиться о тебе. И не смог этого сделать никак. Потому что чем дольше я сдерживал свое обещание, тем интенсивней я терял в нем самого себя.       — Ты… — этот взгляд. Изуна не сдерживается и со всей силы дает ему пощечину. Его губы дрожат. Тобирама молча стоит на коленях. Опять этот взгляд. — Не смей… со мной говорить в таком тоне! — он срывается на крик. — Слышишь?! Отвечай! — он замахивается снова.       — Бей, — Тобирама говорит тихо, терпит, — сколько ты хочешь, бей… Я ничего тебе не сделаю, я заслужил. Бей, Изуна, сколько тебе надо будет, ты можешь меня избить, ты имеешь на это полное право, — Тобирама покорно смотрит на мужчину и кивает решительно. Изуна шумно вдыхает и вдыхает. Как же это раздражает. Нет, даже не раздражает. БЕСИТ.       — Ты меня не любил уже тогда? — он бросает на него быстрый взгляд. — Ты специально меня бросил?! — он сжимает его воротник рукой и смотрит на него со злостью. — Это ты хотел мне сказать? — задыхается по новой, его начинает трясти от обиды и злости. — Я тебя правильно понимаю?       — Бей, — Тобирама кладет свою холодную руку на его, и Изуна дергается от этого прикосновения, замахивается еще раз и бьет во второй раз.       — Отвечай мне! — переходит на крик опять. — Ты специально что ли это сделал? Да? Ты специально все разрушил? Зачем? — он выдавливает эти слова из себя жалобным тоном с огромным желанием просто разрыдаться прямо сейчас. Вот дерьмо.       — Да. Специально. У меня не было другого выбора, — Тобирама сплевывает кровь на пол. Смотрит в глаза Изуне. — У меня его никогда не было, Изуна, — он горько усмехается, — я тебя попросту не любил… Изуна замирает. Его губы вытягиваются в нервной улыбке, и он пытается дышать. Он сжимает кофту Тобирамы крепче костяшками и наконец смотрит на него своим настоящим взглядом. Бешеным и яростным. — Повтори, Сенджу.       — Я тебя больше не любил, — Тобирама говорит это с сожалением, — не любил так, как ты любил меня. Никогда и не смог бы. Я пытался — у меня не получилось. Я не мог этого сказать раньше, теперь могу. Крик. Изуна срывается с места, валит на пол Тобираму, бьет со всей силы его головой об пол и вжимает его тело своим в пол. Заламывает руки — контроль над собой потерян.       — Что ты, сука, сейчас сказал? — он орет, смотря на Тобираму бешено. — Почему? Почему ты меня, блядь, не любил? Какого хуя, Тобирама? Как давно? Кого? Когда мы должны были, сука, пожениться?! Что произошло? — он бьет со всей силы Тобираму в грудную клетку, после в бок и сжимает его голову в своих руках. Кофе попить не вышло.       — Тебя и Мадары… — отвечает Тобирама, сжимая зубы от боли, шипит, — моего брата, всех было дохуя в этом доме, слишком много! — переходит на крик. — В доме, прогнившем от лжи, боли и прочего дерьма. Я устал тогда, я просто хотел работать. Но каждый раз вы все затаскивали меня обратно, и я возвращался. Что мне было еще делать?       — Мы были семьей! — Изуна бьет со всей силы Сенджу в скулу. — Сука, полноценной семьей!       — Нет, Изуна, мы никогда не были семьей и тем более полноценной! — Тобираму ранят эти слова слишком сильно, и он начинает орать в ответ. — С того самого момента, как у меня забрали все, что мне было дорого и от чего я бежал после! Отняли и растоптали! А после сделали вид, что ничего не произошло! У меня никогда не было нормальной семьи! Ни в детстве — ее забрали у меня! Ни после — ее растоптали как концепт! Я пытался каждый ебанный раз вернуть все и жить дальше, но я не смог. Вас было слишком много в моей жизни, что мне было делать, Изуна? Когда я дал ебанное обещание твоему брату, и мы договорились с ним, а он не сдержал свое?       — Да о чем ты говоришь? Я не понимаю! — Изуна смотрит на него бешеным взглядом. — Кто сделал вид, что все нормально? Я не понимаю! Не понимаю нихуя!       — Не понимаешь? — Тобирама начинает смеяться отчаянно и улавливает огромную боль что в теле, что в голове и не только от удара. — Ну, хорошо! Я просвещу тебя, что случилось на самом деле! — он сжимает руку Изуны своей и смотрит ему в глаза. — Я освежу твою память и развею твои ебанные иллюзии насчет нашей счастливой семейки! — он выплевывает эти слова с кровью на пол, кровь стекает по его щеке. — Знаешь, как было все на самом деле, Изуна? — его взгляд темнеет от злости. — Твой брат любил меня, и я его, но я был слишком мал для него изначально. Сука, возраст сыграл роль. Я боялся своих чувств к нему и отказался от них, Мадара тоже и переключился на моего брата, думая, что сублимирование ему дохуя поможет! Не получилось! Я пытался жить дальше — твой брат был всегда и везде! Я пытался жить с тобой — твой обрат следовал вместе с моими стремлениями! Он же хотел всегда заботиться о тебе и учитывать твои желания вместо своих, и чем больше держал ответственность за других, в том числе и за тебя, тем интенсивней загонял себя в ебанную могилу! А знаешь, что было после? — он орет на весь кабинет. — Знаешь? Нет, ты не знаешь, Изуна, потому что тебе, кого мы всю жизнь оберегали от любого дерьма и реальности жизни, никто ничего не говорил! Ты рос в тепличных условиях, и мы все хотели, чтобы ты вырос чистым и нормальным в отличие от всех нас! — Изуна замирает и не может выдавить из себя ни слова. — Мы отдали все, лишь бы ты был, мать его, счастлив! Мы ведь обещали друг другу это! Так вот, когда я держал свое обещание, — он не замечает, как слезы его катятся по щекам, — мой брат не придумал ничего, мать его, лучше, чем изнасиловал твоего на ебанном диване, когда Мадара признался мне в любви и хотел быть со мной! Вот что произошло! На моих, сука, глазах в день, когда твой брат признался мне в любви в который, сука, раз и хотел со мной переспать, чем чертовски меня напугал! Он сорвался и больше не мог терпеть все это лживое дерьмо в нашей жизни, — Тобираму прорвало, и он больше не сдерживается. — И Мадара вместо того, чтобы послать его нахуй и уйти со мной, предал и меня, и себя. Выбрал тебя и свое ебучее обещание! Он схавал это и построил вид счастливой жизни! А я сбежал и начал все сначала! Сбежал в ебанную Францию, которую терпеть не мог, как и французский, мать его, язык! И думал, был уверен, что у меня получилось все! Так нет же, блядь, хуй там плавал, Мадара смог обмануть кого угодно, но только не свой ебанный эгоизм! Он врывался в мою жизнь каждый раз и напоминал о себе, не давая мне жить спокойно, даже когда я схавал то предательство! Проглотил его и решил забыть, как страшный, сука, сон! Каждый ебанный раз, когда я начинал снова, он был рядом! Каждый, сука, раз, когда я нахуй слал, он приходил как болезнь, и меня скашивало от нее! Да блядь, даже когда я решил начать все снова с Данзо, который любил меня, Мадара снова был прямо за спиной! И говорил мне о моем ебанном обещании заботиться о тебе! И я нарушил его, потому что заебался в край! И потом Данзо и вовсе вскрыло от этого, и он лишился рассудка из-за нашей ебанной семьи! Мы не семья, мы ебанные паразиты, которые своими действиями рушили жизнь и свою, и других! Изуна не знает, что ответить. Он просто в совершенном замешательстве отпускает кофту Тобирамы и дрожащими руками сжимает волосы на своей голове. Не может переварить. То есть его брат все это время… Вспоминает ту попойку и игру. Вспоминает все и выдавливает из себя:       — То есть все это дерьмо вы сделали из-за меня, и мой брат разбился оттого, что боялся не сдержать свое обещание? — он вспоминает последние слова в день рождения Тобирамы от своего брата и устало опускает руки вниз. Он же тогда не понял смысл сказанных слов, он не замечал состояние брата, не смотрел вглубь. Он слышал, но не слушал. — Зачем мой брат… он…       — Он был дураком, который взял на себя больше, чем смог вытянуть, как и я. У всего своя цена, — Тобирама не смотрит на Изуну, смотрит в стену и не может перевести свой взгляд обратно. Изуну током прошибли эти слова, он запнулся, сглотнул и не заметил, как слезы начали скатывать по щекам снова. Тобирама ощутил влагу на своей коже и резко поднялся, прижался к мужчине и обнял его своими руками:       — Иди сюда… Все хорошо, ты ни в чем не был никогда виноват, виноваты были мы. Прости, пожалуйста. Я не мог признаться в этом раньше. Я был трусом и избегал откровений методом ухода в себя, — он сжимает сильнее Изуну в своих объятиях, того прорвало, и он просто, уткнувшись в Тобираму, начал впервые в жизни рыдать взахлеб.       — Я не знал. Я никогда не хотел, — он пытается выдавить из себя хоть что-то через всхлипы, — не хотел я… блядь, я не…       — Все хорошо, — он проводит ладонью по его волосам успокаивающе и впервые ощущает нежность, давно забытую, искреннюю нежность и желание успокоить к человеку из своего прошлого. Гладит его, целует в макушку и начинает качаться, пытаясь не упасть — так он делал в детстве, когда пытался успокоиться. — Прости меня, если сможешь. Я искренне сожалению, я не должен был. Я просто… Мне было тяжело тогда, у меня… Я попросту не знал, что мне делать, — он всхлипывает. — Я должен был тебе все сказать еще в начале. Я пытался уберечь тебя от всего, а по итогу закопал в могилу живьем. Я… Изуна резко отстраняется и ловит себя в мыслях на безумной идее, вспоминая слова Данзо:       — Я знаю, что произошло с тобой, — он говорит это тихо, смотря в глаза застывшему Тобираме.       — З… знаешь? — Тобирама сглатывает. — В смысле ты знаешь? — у него похолодело в груди. Изуна сжимает его лицо руками, смотрит на него сквозь слезы с улыбкой:       — Ты получил по заслугам, не так ли, Тобирама? Только еще в большем размере. Тобирама замер. Он не понимал, о чем говорит Изуна, мог только догадываться. Изуна приближается дрожащими губами к губам Тобирамы и целует его. Тобирама дергается, Изуна сжимает его волосы на макушке и, отстраняясь, шепчет:       — Все нормально. Мне стало легче, когда я узнал, что с тобой сделали, — он усерднее прижимается к губам мужчины и настойчиво давит своим языком на его губы. — Пожалуйста, ответь мне, — он целует снова. — Я хочу просто поцеловать тебя. Это мое желание, ты должен мне. Ты должен мне! Тобираму трясет от абсурдности ситуации, он пытается отодвинуть от себя брата своего мужа, но Изуна резко вжимает его в пол, выдыхает и фиксирует его руки над головой рукой, смотря на него прожигающим взглядом — как же давно у него не было секса — он выдыхает и загибает кофту мужчины своими пальцами медленно вверх.       — Мы можем просто… — он прикасается губами к его коже, ощущает тремор и зацеловывает его кожу. Тобирама начинает задыхаться.       — Изуна, не надо… пожалуйста. Изуна накрывает его губы своими и стонет. Вот он, настоящий, перед ним. Тот самый, который был когда-то, и спустя столько лет он смог наконец дотянуться до него. Быстро снимает с себя рубашку, откидывает ее в сторону и проводит пальцами по побледневшему лицу Тобирамы, сжимая его подбородок, шепчет:       — Я знаю, что случилось с тобой и Данзо… И я понимаю твою реакцию, просто позволь мне. Мы можем начать сначала все и… — он прижимается к нему своим телом и проводит свободной по волосам, — начнем сначала. Моего брата нет, тебе больше ничего мешать не будет…       — Нет! — Тобирама резко вскрикивает и пытается отпихнуть Изуну. — Я не… Он не… Не умер. Давай, скажи и посмотри, как Изуну напрочь перекроет нахуй. Ты этого хочешь, Тобирама?       — Да! Ты не пытался даже, — Изуна заламывает его снова, прижимается к его губам и прикрывает свои глаза. — У меня уже есть ребенок — у нас будет. Ты же всегда хотел своих детей, я могу дать их тебе! — Тобирама сглатывает и понимает — у Изуны слетели все тормоза. — Я все понял, изменился, я не повторю больше своих ошибок. Я правда выкроил их все напрочь. У меня есть все, — он шумно выдыхает и целует щеку Сенджу, — не хватает лишь… Лишь семьи, которую я потерял давно.       — Перестань! — Тобирама резко скидывает Изуну с себя и отползает. — Я правда не могу… Прости, я не люблю тебя, Изуна. Я не могу, — его трясет всего. Тянется за телефоном. Изуна смотрит в бешенстве на Тобираму и сглатывает. Он возбужден, у него стояк, и он пожирает взглядом своего бывшего партнера, именно это его всегда и привлекало в нем — он был сильнее, но, несмотря на это, они были одинаковые.       — Это Данзо сделал? Он настроил тебя против меня? Этот гандон виноват? Он? Отвечай! — он орет, судорожно надевая на себя смятую рубашку. — Что он сделал и что сказал тебе? — Что он сказал тебе? Почему вы вообще говорили? — орет Тобирама и сжимает голову       руками. — Какого хрена? Что ему от тебя надо?       — Он сказал, что изнасиловал тебя, и поэтому оказался в дурдоме, где и был я. Там и встретились, когда навещали Цунаде, — Изуна бросает взгляд на Тобираму, и тот кивает.       — Что еще он тебе сказал?       — Сказал, что тебя заставили и что ему тоже мешали, — Тобирама бледнеет, — он любит тебя… Я вижу это, да и я это понял еще тогда, — Изуна встает, идет в сторону своего бара и наливает виски, чтобы успокоиться. Выпивает залпом. — Порекомендовал спросить лично у тебя, кто же тебе так жизнь подпортил, из-за чего ты испортил ее и себе, и мне, и ему. Так вот, — он прижимает кулак к губам от крепкого алкоголя, переводит взгляд на вставшего Тобираму и спокойно спрашивает, — кто?       — Никто, — Тобирама не оборачивается. — Я испортил ее себе сам, — он идет в сторону двери. — Не надо было нам встречаться.       — Тобирама! — кричит ему вслед Изуна. — Ты понимаешь, я все равно узнаю! Я найду ответ на свой ебанный вопрос! Или мне даст его Данзо. Он обещал. Тобирама замирает у двери, сжимая ручку, поворачиваясь медленно, смотрит на Изуну:       — Я советую тебе не общаться с ним, ты не знаешь, какой он человек. Но если ты все-таки рискнешь, то поверь мне — в следующий раз такого разговора уже не будет. Я очень тебя прошу, не лезь. Ради своей же безопасности, — он смотрит на Изуну с сожалением. — Ты не готов. У тебя есть дети и новая жизнь, пожалуйста, не рушь ее. Спасибо за встречу, — он закрывает за собой дверь.       — Да пошел ты! — Изуна сжимает стакан и с криком бросает его в стену, прямо туда, где только что стоял Сенджу. — Пошел ты нахуй, Тобирама Сенджу! — слышится крик из кабинета, пока Тобирама судорожно нажимает на кнопку лифта. Ему просто хочется сбежать отсюда, хочется домой. Ему срочно надо поговорить лично с мужем, как тот вернется.

***

Тобирама выбежал из офиса Учих, даже не попрощался с женщиной внизу, он бежал — остановился только на парковке здания и просто стал судорожно дышать, опираясь ладонями о свои колени. Было восемь вечера. Пытался отдышаться. Сердце колотилось, ноги стали ватными, бросило в жар. В лицо светили фонари, он задыхается. Слезы просто скатываются по щекам, он бросает короткий взгляд на скамейку и садится на нее. Его трясет всего. Он поднимает голову, сжимает зубы, и единственное, что ему хочется, так это орать. Он судорожно вытаскивает пачку сигарет из кармана, достает зажигалку и со словами:       — Похуй. Закуривает. Ему надо успокоиться прямо сейчас — его трясет. Слезы льются градом и забивают нос. Нога нервно дрожит, руки дрожат, и он нервно подносит сигарету к губам. Накатила огромная волна боли, отчаяния, беспомощности, отвращения к себе, обиды на себя, обиды на мужа, злости, самобичевания и жалости. Курит вторую — становится лучше. Тушит окурок об асфальт и встает. Все еще трясет, он начинает громко смеяться, не обращая внимания на проходящих мимо людей, которые оборачиваются и кидают на него обеспокоенный взгляд. Чего вы уставились, блядь? Идите своей, сука, дорогой. Он плетется медленно в сторону парка, он дошел сюда пешком и идет пешком обратно, пребывая в своих мыслях. Курит всю дорогу, кашляет. Хочется нажраться, телефон в руки не берет — боится, что сейчас любая новость выбьет его из колеи окончательно. Идет через парк дальше мимо фонарей. Идет быстро, выходит в другой, проходит мимо всех памятников в молчании. Люди мимо него идут своей дорогой. Стемнело. Данзо стоял прямо у офиса Изуны у двери. Тобирама выбежал, даже не посмотрел на него. Не заметил. Добежал до скамейки и нервно стал курить, Данзо улыбнулся и бросил свой взгляд на этажи. Отлично, такая реакция и была ему нужна. Изуне писать не стал, очевидно было, что что-то случилось между ними — Тобирама сдерживается всегда до последнего, но, если его трясет, значит, сейчас он больше всего уязвим. Он ждет, пока мужчина докурит и пойдет своей дорогой. Замечает, что Тобирама плачет — выдыхает. Что ж, значит Изуна очень постарался, он или узнал, или, наоборот, не узнал. Но скорее всего если бы узнал, то уже бы позвонил, значит второе. Бросает взгляд на потрепанное лицо Сенджу — была потасовка, бросает взгляд на его шею и воротник. А вот это уже не потасовка. Даже если бы это сделал Мадара, Тобирама бы привел себя в порядок точно. Значит…       — Кто-то мне в наглую соврал, когда я спрашивал о чувствах, — он холодным рассудком ставит в своем мозгу галочку и пытается перебороть прилив злости. — Хотя на что я надеялся, вы же ебанные братья как никак. Дети и подростки ходят в центре города в нарядах, держат в руках корзинки, и украшенный центр города блестит в украшениях в честь Хэллоуина.       — Ну что, — усмехается Данзо и достает свою маску из рюкзака, надевает ее на лицо и, видя, как Тобирама поднялся, медленно сквозь толпу людей идет в его сторону, — счастливого, мать вашу, Хэллоуина. Ему повезло, сегодня будет на улицах города, как и в частных секторах, много народу, следовательно, смешаться с толпой в маске не составляло никакого труда — слиться с ней. Один Тобирама не надел маску — как иронично. Вокруг цирк уродов, а среди них идет единственный король. Данзо просто шел, порой останавливался и смеялся вместе с детьми, чтобы не привлекать к себе никакого внимания. Тобирама шел медленно и вел его прямо за собой, прямо в его новый дом, ведь Данзо узнал — старый он продал. И самое ироничное, как именно он это узнал, Тобирама, похоже, забыл исключить Данзо из своей базы данных и внес в свою новую страховку новый адрес. Впрочем, так было даже ироничней. Данзо же не мог просто так явиться в доме Тобирамы и ждать его там. Мадара бы обязательно заметил. А вот идти за Тобирамой через дворы — другой разговор. Пока понятия не имел, что делать дальше, да и плана не было, он просто хотел с ним поговорить. Раз дозвониться он не может и уверен, почему — Мадара заблокировал его номер, другой он не достал. Что ж, он придет лично сам. Потому что неделю назад как раз закончился срок запрета к недосягаемости к Тобираме ближе, чем на пятьдесят метров. Он ждал, когда именно он закончится, и тут ему приглянулась удача в виде Изуны, который сам, по сути, и помог ему в том, что своими руками отдал Тобираму ему. Тобирама не приезжал к нему в больницу ни разу, молча платил из своего кармана за пребывание Данзо там. Это Данзо уже давно понял прекрасно. Хотя, по сути, мог отдать в самую задрипанную клинику в глуши или в другой стране, но не сделал этого. Это значит, что до сих пор волнуется. Или чувствует вину. Не приехал, правда, не наведался ни разу, но ничего, и это тоже поправимо. И он знает, как это сделать прямо сегодня. Особенно когда Тобирама… Тобирама молча доходит до своего дома и загорается свет. Идет в сторону кухни и открывает бутылку. Пьет с горла и бросает телефон в сторону дивана.        — Вот в таком вот состоянии, — Данзо бросает взгляд на второй этаж. — А еще ты так и не научился закрывать шторы, дорогой, и открывать вид на свой этаж, ведь первый твой любимый всегда был, — Данзо спокойно идет мимо толпы детей в сторону его дома и забирает все оставшиеся конфеты из корзины на крыльце. Бросает взгляд сквозь полузакрытое окно в гостиной, Сенджу сидит у рояля и играет. Что ж, хорошо. Он обходит дом другой стороны — калитка открыта для детей сегодня, по-другому он бы внутрь и не попал бы. В таких домах всегда есть задняя дверь, он садится прямо напротив нее и дергает на себя — закрыто. Так и знал. Хорошо. Дети звонят в дом, Тобирама игнорирует их. Мужчина сначала думал взломать ее, но тогда его могут привлечь за взлом. Тогда остается другой вариант. Он резко сбрасывает все корзины у порога, спихивает огромную вазу и резко добегает до крыльца. Так если он встанет прямо тут, у входа, и Тобирама вбежит к детям, увидит корзину, и те попросят у него конфет, он успеет зайти внутрь, и пока Тобирама будет возвращаться за конфетами, сможет вырубить датчики с электричеством, как только Сенджу вернется. Тобирама выбегает из дома на шум с собакой, Данзо благодарит в тот самый момент детей, которые, конечно же, сбегутся на шум, проскальзывает за его спиной в дверной проем в маске на случай, если камеры остались, и попросту бежит в сторону любого кабинета. Мадары нет, он бы услышал крик и выбежал следом. Что ж, жаль, но и так сойдет. Так даже лучше — они останутся вдвоем.       — Простите, — дети говорят хором, — у вас конфеты закончились, и тут все разбито. Тобирама в замешательстве смотрит то на детей, то на вазу и хмурится. Наверное, поднялся ветер и сдул ее. Или кто-то споткнулся, кто тут только не ходит в этот праздник вокруг дома.       — Сейчас я вернусь, подождите, пожалуйста, — он вытаскивает из шкафа кухни пакет и несет его обратно. Поднимает на пороге корзину. Перемещает ее на место и высыпает конфеты туда. — Держите! — пытается улыбнуться детям и выдыхает. Надо убрать осколки, чтобы никто не поранился. Достает метлу с крыльца порога дома и подметает разбитые осколки, несет в урну. Данзо тихо выходит из кабинета, осматривает коридор и замечает нужные ему датчики на стене. Дергает металлический шкаф и понимает, что тот открыт. Отлично. Заходит в соседнюю дверь и оказывается в кабинете Тобирамы. Заходит за шкаф, осматривая кабинет. Неплохо, этот кабинет даже лучше, чем прежний.       — Ну вот и все, — слышится в прихожей выдох Тобирамы. — Майн, иди домой! — он кричит собаке и зовет ее. — Мы уже гуляли сегодня! Блядь, точно, Майн, прости, надо же погулять было вечером. Я идиот. Пошли. Данзо с выдохом спускается по стене кабинета, благодаря всеми фибрами души пса Тобирамы за то, что он вообще есть и дал своими физиологическими потребностями осмотреть ему дом. Тобирама выключает свет в прихожей, и слышно, как закрылась на ключ входная дверь. Данзо ждет пару минут и выходит из кабинета. Осматривает дом в темноте и идет в сторону второго этажа как можно тише. Первое, на что бросает взгляд — спальня, дверь открыта, смотрит в щель — никого. Тихо открывает еще одну дверь и всматривается туда. И там никого. Открывает комнату в середине и включает свет — пусто. Последняя была ванная.       — Так Мадары на самом деле нет, — он смеется. — И куда ты делся, сученыш? Вещи Мадары есть в спальне, он замечает сразу привычный стиль Учихи в шкафу, а самого Мадары нет. Везде развешаны фотографии со свадьбы. Данзо кривится от этого вида и смотрит на дату. Ну да, как иронично, прямо после того, как отправили его в больницу после суда. Осматривает спальню. Кровать застелена, не смята и выглажена. Значит, Тобирама спит внизу сейчас. Значит, один. Другие две комнаты еще пустые были, только заполненные спортивными тренажерами и инструментами. Спускается вниз, доходит до двери в подвал — закрыта на ключ. Идет в сторону кабинета Мадары, осматривает его стол и заинтересованно берет в руки папку, открывает ее.       — Так ты решил вернуться в свое дело. Неплохо, — Данзо осматривает чертежи. — Интересно, ты уже знаешь об Изуне или еще нет? — он усмехается и захлопывает папку, кладет на место и смотрит на время наручных часов — еще время есть. Доходит до гардеробной, включает там свет. Ничего интересного, выключает и возвращается в кабинет Тобирамы. А вот там всегда интересно. Включает свет настольной лампы и сразу же осматривает книжную полку на всю стену, усмехается — ну да, это же Тобирама, у него всегда везде были книги. Открывает ящики стола — одни документы и пациенты. Бросает взгляд на сейф с кодом, отворачивается и, наконец, встречается взглядом с рамками фото на столе. Перенимает одну в руку:       — Кагами, — он плотоядно улыбается, — да ты любимчик стал, — он ставит фото назад и замирает. — А это еще что за… — он удивленно поднимает свои брови, осматривая множество студентов на фото вокруг Тобирамы, — …дерьмо? — читает подпись. «Любимому учителю Тобираме! Не сердитесь на нас!» Фото сделано в операционной. Тобирама устало улыбается в камеру, а снимает его какая-то девушка фронтальной камерой, пока вокруг нее столпились незнакомые Данзо люди. — Новые студенты, значит. Понятно, — ставит рамку на стол, и его взгляд привлекает много папок на столе. И блокнот. Он берет его в руки и оттуда выпадает что-то на пол. Фотографии. Он нагибается вниз и переворачивает первую. Замер. Фото. Перестал дышать.       — Ты… — он сел на пол и изменился в лице, — до сих пор хранишь эту фотографию? Это хорошо… На фото изображены он и Тобирама — их первое совместное, сделанное очень давно. Он смаргивает, шумно выдыхает и отводит взгляд. Какие счастливые они были. Берет в руки второе.       — Я помню это. Сарутоби тут как дебил вышел, — это их первая совместная операция. Данзо перелистывает третье фото. Это фото намного позже сделано, когда они только начали быть вместе, и Данзо фотографировал его на дне рождения Тобирамы — улыбается фотографии. — Интересно, а твой муж знает, что ты их хранишь? — и наконец переворачивает четвертое фото, сделанное в Испании, и бледнеет. Они оба там стоят, только вот лицо Данзо напрочь выцарапано то ли ручкой, то ли еще чем-то.       — А вот это совсем не хорошо. Точнее, хуже некуда. Он встает, слышит, как дверь открывается в прихожей и быстро собирает обратно, засовывает их в блокнот и прячется под столом.       — Майн, пошли лапы мыть! — Тобирама говорит устало, и слышно, как оба идут в сторону ванной. Данзо думает, что делать дальше. Слышит, как возвращаются и спокойно идут в зал. Тобирама сел опять за пианино и начинает играть свою мелодию. Данзо тихо выходит из кабинета и, открывая сквозь шум рояля дверку шкафчика с датчиками, выключает свет в доме. Роль затих от шумного удара пальцев по клавишам. Тобирама встает, Данзо стоит в проходе прямо у датчиков и смотрит на уставшего Сенджу. Тот идет наощупь, рукой удерживается за стену, и Данзо перемещает свои пальцы прямо в ту же самую сторону. Мужчина накрывает своей ладонью чужие пальцы и замирает. Поднимает свой взгляд на стоящий перед ним силуэт и не может выдавить из себя и слова. Крутит головой, вероятно, думает, что мерещится, и сжимает пальцы в кулак, на что сжимает пальцы и Данзо.       — Ну здравствуй, Тобирама, — Данзо говорит спокойным тоном, делая шаг в его сторону, и видит, как Сенджу дергается и пятится назад. Он ухватывает его руку своей за кисть и тянет на себя, снимая маску второй, — давно не виделись. Слышен крик на весь дом.       — Ты? — Тобираму начинает трясти. — Что ты делаешь в моем доме? Как ты… — он пытается вырвать руку, но Данзо сжимает кисть сильнее.       — Я просто пришел поговорить с тобой. Не кричи. Я ничего тебе не сделаю, я… — но понимает, что Тобирама не слышит его, он вырывается, оборачивается в сторону телефона и хочет просто добежать до него. Данзо выдыхает — да, он ожидал такой реакции.       — Отпусти меня! — Тобираму перекрыло от всплеска эмоционального ужаса и тремора. — Не трогай меня! — он вырывает свою руку с криком и делает шаг в сторону гостиной, срывается на бег, но Данзо наваливается на него сзади, на что слышен крик, он отпихивает его от себя дрожащими руками — тело реагирует само от паники. — Не прикасайся ко мне! Не прикасайся ко мне! — начинается истерика. Бьет со всей силы в грудную клетку Данзо, тот через боль снова заваливается на Тобираму и сжимает его руки.       — Пожалуйста! — Данзо кричит. — Я хочу просто поговорить с тобой. Я ничего тебе не сделаю.       — Ты уже сделал! — орет Тобирама ему в лицо, его тело дрожит все. — Ты уже все, сука, сделал! Убирайся! Тебе запрещено подходить ко мне! Ты должен быть в больнице! Отьебись от меня! — Сенджу впервые в жизни срывается на кого-то с таким долгим криком ужаса и страха. Данзо пытается успокоить его своими руками, поглаживая и шипя что-то в лицо успокаивающее. Но без толку. У Тобирамы попросту случилась истерика — он вообще никак не был готов к этому. — Не трогай меня! Убери свои руки! Убери!       — Тобирама, пожалуйста, — Данзо шепчет, — успокойся. Я ничего не сделаю тебе, все хорошо. Я совершенно адекватный и понимаю, что мне это будет стоить и куда я попаду в случае чего. П… — он не успевает договорить, как получает с ноги в грудь, и от боли охает. Тобирама встает, бежит в сторону гостиной.       — Если ты сейчас в руки возьмешь телефон, — Данзо с злостью орет на него, вставая и кашляя, — я возьму свой, и Изуна узнает о своем брате, блядь, все! Я не хотел этого, но ты же не слушаешь меня! Я просто хочу извиниться перед тобой! Не глупи, и давай поговорим спокойно! Я не причиню тебе никакого вреда, Тобирама, я не дебил! Тобирама замирает и оборачивается к Данзо.       — Я так и знал, что ты, сука, ему что-то наплел! — он орет в лицо Данзо, подходя ближе. — Зачем?       — Зачем ты до сих пор хранишь наши фото? — тихо спрашивает в ответ Данзо, растирая место удара. Тобирама бледнеет. Обходит его и бежит в сторону своего кабинета. Бросает взгляд на сейф, Данзо идет за ним следом. Слава богу, закрыт.       — Ты был в моем кабинете? — Тобирама оборачивается в его сторону и смотрит злым взглядом. — Что тебе надо? Это? — он достает из стола документы проекта, над которым они когда-то начинали работать именно вдвоем. — Да подавись ты и проваливай! — он бросает папку в его сторону и пытается унять сбившееся дыхание.       — Мне не нужна твоя работа, я и так знаю, что ты упомянешь меня, — Данзо выдыхает и подходит ближе, замечает, что Тобирама перестал дрожать и его истерика начала сходить на нет — уже хорошо. Травмация вызывает неадекватную реакцию тела на причину той самой травмации. Тобирама смотрит на него пристально.       — Тогда что тебе надо от меня? Что тебе еще от меня надо, что ты набрался наглости и проник в мой дом! — он переходит на крик опять. Злоба, огромная злоба и страх — единственное, что он ощущает на данный момент.       — Прости меня, — Данзо подходит медленно, смотря в глаза Тобираме, и говорит это с придыханием, он видит все его реакции на него, видит тщательно в глубине зарытый страх и огромную злость — что ж, он заслужил это, он виноват. — Пожалуйста. Я не хотел, чтобы вышло вот так. Я хотел, чтобы был другой итог, и все делал для того, чтобы ты просто был счастлив рядом со мной. Тобирама моментально меняется в лице, ему стоит огромных усилий, чтобы перебороть в грудной клетке биение и это нахлынувшее на голову огромной волной смешение всех эмоций.       — Не подходи ко мне, — он только может выдавить из себя слова, его тело будто онемело, и голос стал совершенно низким, совершено не похожим на то, как он звучал у него внутри. Упирается корпусом в стол.       — Почему? — Данзо смотрит на него с сожалением и даже не думает останавливаться. — Тебе неприятно мое общество? Если бы ты хотел от меня избавиться на самом деле, ты бы затащил меня туда, откуда бы я даже выйти не смог, — он, усмехаясь, качает головой, — но вместо этого ты мне устроил почти курорт, и я знаю почему, — он делает еще шаг, Тобирама отступает от стола и пятится в сторону окна, упирается спиной в стену и не сводит взгляд со своего бывшего любовника, ученика и лучшего друга. Тобирама проводит взгляд по его одежде и рукам, и Данзо замечает это.       — А! Понял, — он отвечает с чувством вины, — ты думаешь, я что-то прячу в руках, рукавах или карманах? — он выворачивает их наизнанку и снимает с себя кофту. — У меня ничего нет. Я не причиню тебе вреда, я же не совсем тупой. Я достаточно усвоил урок и понял, что делал все неправильно, помешался на тебе и наломал дров. Не бойся. Я искренне хочу извиниться перед тобой, — он поднимает с повинной свои руки, смотрит на Сенджу виноватым взглядом и делает шаг еще ближе.       — Я сказал, не подходи ко мне, иначе я просто тебя убью в своем собственном доме, — Тобирама смотрит на него из-под опущенных ресниц, сжимая кулаки. — Ты слышишь меня? Проваливай, иначе я вызову полицию, ты не имеешь право ко мне подходить.       — Мой срок по неприближению к тебе закончился неделю назад, что ж, я сдержал данное слово в суде… — Данзо ступает решительно и опускает руки. — Вот, видишь — у меня ничего с собой нет, я полностью чист и открыт перед тобой. Телефон в гостиной, да и ты не убьешь меня, ты и сам это прекрасно знаешь. Ты не можешь. Тобирама замирает и сглатывает. Ебанный срок. Он совершенно потерял счет времени, и в любом случае Данзо в случае чего просто увезут, но в одном он прав. Телефон действительно остался в гостиной.       — Я ничего такого не говорил Изуне… — Данзо осторожно делает еще один шаг и подходит впритык к Тобираме, смотря ему в глаза. — Но не о нем сейчас. Я просто хочу извиниться перед тобой, — он встает на колени и перенимает своими ладонями руки Тобирамы, — за все. Пожалуйста. Я помешался и сошел с ума… Я думал, так ты вернешься ко мне. Я не знаю, что на меня нашло в тот день, я был болен, — целует руки нежно, прикладывает щеку к коже и чувствует, как руки дрожат. — Я понимаю, что нанес тебе огромный вред, я виноват. Я просто хочу заслужить твое прощение и хотя бы изредка видеть тебя. Я виноват перед тобой, но ты единственное, что у меня осталось, что ценно мне.       — Мне не нужны твои извинения, — Тобирама поджимает губы и хочет вырвать свои руки. — Просто уходи из моего дома. Данзо утыкается лбом в пол, и Тобирама выдыхает — они поменялись местами — так же он стоял сегодня перед Изуной, так же Изуна на него орал. И то же самое он сделал с Изуной, что с ним Данзо, только не из-за любви к нему, а из-за своих собственных проблем.       — Я умоляю тебя, — он срывается на плачь. — Я прошу тебя. Делай со мной, что хочешь, но, пожалуйста, извини меня, — он всхлипывает и поднимает свою голову к Тобираме. — Я люблю тебя и всегда буду любить. Я просто хочу, чтобы ты хотя бы попытался меня понять и простить. Я ненавидел его — не тебя. Я хотел убрать того, кто все разрушил, я никогда тебя не предавал, я просто… — он шепчет. — Просто мне было ужасно больно, и я потерял единственного человека, за которого столько лет боролся и был ему предан как собака. И ты не виноват в этом или я — виноваты мы все, и я понимаю это. Я просто перегнул палку. Но одновременно с этим это и помогло Изуне тебя простить, ты встал на его место. Разве это не помогло вам? Вы поменялись местами. Данзо смотрит на него и ждет. Он знал об этих мыслях Сенджу, потому что запомнил их очень хорошо. Когда на пьяную голову мужчина ему об этом сказал. Тобирама молчит. Выдыхает. Успокоился — страх унялся.       — Встань, — Тобирама выдыхает и протягивает ему свою руку, — с колен. Ты не раб, чтобы на них стоять, — Данзо берет его руку своей и поднимается. — Нам надо отвезти тебя обратно, — он выдыхает и смотрит на Данзо. — Ты понял меня? Данзо кивает и идет следом за мужчиной. Садятся в новую машину и едут в молчании.       — Ты когда-нибудь сможешь меня простить? — Данзо бросает на него внимательный взгляд и в глубине души радуется, что Тобирама успокоился, значит, его слова дошли до него. Значит, они для него еще имеют смысл. — Когда-нибудь не как раньше… но мы сможем просто общаться хотя бы изредка? Тобирама смотрит только на дорогу и спустя минут пятнадцать молчания отвечает:       — Я не знаю, — он сворачивает в сторону трассы, — простить вряд ли. Принять — может быть.       — Не зарекайся. Мы все-таки много лет есть друг у друга, и так просто нельзя человека вычеркнуть из жизни… или вернуть и не простить, — Данзо отвечает тихо и смотрит на пустую дорогу в темноте. Машина останавливается у больницы. Тобирама хлопает дверью и кривится от начавшегося дождя, берет под руку Данзо и тащит обратно ко входу. Шимура удивленно смаргивает — ему даже это нравится все — агрессия Тобирамы, даже пассивная, лучшее проявление эмоций вместо безразличия.       — Ты доведешь меня до палаты? Это забота или контроль? — иронично спрашивает Данзо, поглядывая на Тобираму. Заботится — приятно. Тобирама смеряет его тяжелым взглядом.       — Так по крайней мере я буду точно знать, что ты остался в ней, — Тобирама ведет Данзо стремительно, кивает ничего не понимающей дежурной на входе и ведет Данзо в ту самую палату, которую выбрал сам лично. Заходят внутрь. Он толкает Данзо со спины дальше в комнату.       — Тобирама, ты полегче. А то я подумаю, — Данзо резко разворачивается и пытается сдержать улыбку, — что ты со мной флиртуешь.       — Как ты вообще вышел отсюда? — он подходит ближе и шипит на него. — Ты понимаешь, что ты делаешь? Тебя или копы заберут, или мой муж убьет… Или я его. Данзо хотел ответить, прикусил язык вместо этого и попытался улыбнуться, поправляя волосы Тобирамы за ухо.       — Ногами, — он говорит это на ухо Тобирамы, и тот дергается снова. — Брось, Тобирама, ты знаешь, что я могу выходить на дозволенное расстояние. Я был послушным мальчиком, и мое расстояние слегла увеличили.       — Дистанция, — Тобирама кладет руку на грудь Данзо, и тот кивает, отступает на шаг и понимает для себя — хорошо, дистанция пока нужна. Переборщит, и Тобирама сбежит. А это сейчас ни к чему. Надо завоевать доверие снова. Хотя бы попробовать.       — Это пройдет, — он указывает пальцем на дрожащие пальцы Сенджу. — Реакция твоего тела на меня пройдет, и психика нарушенная, хотя теперь мы одинаковые по сути.       — Не смей появляться больше в моем доме. Ты меня понял? Ты точно меня понял? — Тобирама смотрит на него раздражённо. — Я не хочу хоронить еще и тебя.       — То есть ты все-таки беспокоишься обо мне? — Данзо закусывает губы от улыбки. — Я так и знал!       — Шимура, я беспокоюсь о своем муже! А вот это было обидно. Взгляд Данзо темнеет.       — Тогда я хочу попросить тебя об услуге за услугу. Если ты беспокоишься о своем муже, — Данзо говорит бесцветным голосом, — и обо мне, — добавляет поспешно, — ты бы мог меня навещать хотя бы раз в неделю? Я многое прочитал, пока бы тут, и могу помочь тебе с нашим проектом твоей жизни. Тобирама потерял дар речи. Данзо ухватывает его за локоть, и Тобирама опять сжимается:       — Пожалуйста, мы просто будем сидеть и разговаривать у всех на виду. Я точно свихнусь тут с этими дебилами, и я могу быть полезен тебе! Я обещаю тебе! Просто хотя бы немного видеть тебя и знать, что с тобой все хорошо.       — Сколько ты еще тут будешь? — Тобирама спрашивает с заминкой. Данзо ликует в глубине души.       — Долго буду еще. Я только пару месяцев начал психотерапию и послушно пью таблетки с момента появления тут. Год точно.       — И что ты потом будешь делать?       — Уеду в Америку, как и хотел. Я не потревожу тебя. Нет, конечно, если бы ты хотел меня снова видеть на работе или…       — Не хочу, — Тобирама сразу отвечает грубо, — и тебя там никто не ждет, ты невменяемый.       — Изуна тоже был невменяемый, но ему не помешало это возглавить компанию твоего мужа вместе с Обито сразу, как вышел — он был зеленым совсем, когда начал. А я профессионал. Я могу делать свою работу лучше всех твоих отпрысков вместе взятых, я учился у тебя. Тобирама фыркает.       — И ты знаешь, что лучше меня никого у тебя больше и не будет — я перенял от тебя все.       — Кроме здоровой психики, — Тобирама отвечает язвительно в ответ.       — Хорошая шутка, — смеется Данзо, — наше с тобой отличие только в том, что ты не спалился, а я — да. Мы оба в одной лодке и оба безумные и гениальны одновременно. Мы можем создать вместе то, что ты так хочешь, и тебе не хватает в этом помощи.       — Не обманывай себя, Данзо, и знай свое место, — Тобирама щурится, Данзо понимает — опять перегнул. — Я отлично справляюсь без тебя и справлюсь дальше.       — Подумай над моими словами, — Данзо стоит на своем, — я все ради тебя сделаю даже отсюда, только взамен я хочу видеть тебя. Ну, чтобы спокойно было всем, — он обходит Тобираму и хочет уже открыть ему дверь, как молча разворачивается и добавляет. — У меня есть еще одна просьба напоследок. Тобирама поднимает бровь.       — Ты же не хочешь, чтобы Изуна узнал о Мадаре, я правильно понимаю? — он отпускает ручку двери и приближается к Тобираме, спокойно смотря в глаза, и тянет к нему руку, но та повисла в воздухе. — Или хочешь?       — Что тебе надо? — Тобирама так и знал, что просто так Данзо не оставит их в покое. — И с чего ты думаешь, что Изуна тебе поверит?       — С того, что у меня есть видео твоего ненаглядного брата живого в том доме, — с ироничностью отвечает Данзо. — Тут на проблемы с головой не спишешь никак. Даты на съемке и его внешность.       — Какого… — Тобирама звереет, и Данзо резко вжимается в него, ухватывает его за пояс руками и говорит бесцветным голосом.       — Поцелуй меня. Тобираму перекосило, он дергается.       — Пожалуйста, один раз. Поцелуй меня. Один поцелуй взамен на психику Изуны и жопу твоего мужа. Я много прошу?       — Ты будешь меня шантажировать? Ты совсем ахуел, Данзо? Нет! — Тобирама толкает его в грудь и идет в сторону двери.       — Ты не сказал Мадаре и Изуне. Ясно. В таком случае скажу я, — Данзо видит, как Тобирама замер и напрягся. — Так будет честно. Ты так не думаешь? Раз мое дерьмо выплыло наружу, то пора и вашему. Твоему. Тобирама думает. Разжимает ручку. Данзо усмехнулся, и уголок его губ дрогнул. Давай, иди сюда. Тобирама молчит. Данзо подходит с триумфом, накрывает его шею со спины руками и поворачивает к себе.       — Не хочешь сам — я все сделаю, просто не отталкивай меня, — он приближается, смотря на губы мужчины, и вжимается в его тело стояком. — Ты не представляешь, сколько я думал об этом моменте, сидя тут, и как давно я мечтал просто… — он дотрагивается своими губами до его, но автоматом вздрагивает. Рука Тобирамы со всей силы сжимает его горло, и тот смотрит на него зверем. Вбивает со всей силы Данзо в дверь, сжимая горло, Данзо кашляет и поднимает на Тобираму триумфальный взгляд. Вот он — настоящий, наконец-то. Провокация сработала. Это ему и надо было понять, не разрушил ли он все окончательно.       — Я вроде тебе говорил о дистанции, — он приближается к его уху и говорит по слогам, — так вот, соблюдай дистанцию, малыш. И не буди во мне зверя, — его губы выгибаются в усмешке. — Изуну не трогать — загремишь по полной, — он сжимает горло сильнее, — к дому моего не подходить — никогда не сможешь работать в своей ебанной жизни. Моего мужа не трогать. Убью своими руками. Переломаю ноги и руки, выебу во все щели и после похороню заживо во дворе своего дома, не забуду вырезать внутренности для обучения студентов живьем — никто и не найдет, в этом я профи. Терять мне будет уже нечего тогда. Ты меня точно понял? — Данзо кивает, и Тобирама, разжимая руку резко, видя, как Данзо скатывается по двери, бросает на него взгляд и добавляет. — Отлично. Мы друг друга поняли. Я рад. Дверь захлопнулась. Данзо кашляет, сплевывает на пол и вытирает слюну, смотря в одну точку смеясь. Ну хорошо, будем играть по твоим правилам, так даже интересней. Тобирама действительно изменился с его помощью. Так даже лучше. Если эту агрессию перенаправить в нужное русло в нужное время. Встает, подходит к окну и видит, как Тобирама вышел из больницы, не обернулся, завел машину — выехал за ворота.

***

Ноябрь В отеле, когда Орочимару отошел им обоим за немецким, оригинальным, черным Гиннессом и пообещал купить колбасок к пиву, Мадара с раздражением осматривает заключения врачей и снимки его костей и травм, мысленно переносится во все последние события… Вспоминает. На обследовании МРТ у него впервые в жизни случилась паника. Резкие шумы и постукивания, нарастающий гул настолько стал давить на голову, которая была сжата шумоподавляющими наушниками, будто в тисках, что мужчину попросту стало тошнить, голова закружилась, и он в процессе открыл свои глаза и пытался дышать равномерно, сжимая рукой тот самый пульт и кнопку, на которую, по указаниям врачей, нужно нажимать в случае приступа клаустрофобии, которой у него отродясь не было. Он попросту стал задыхаться, словил себя на мысли, что проваливается куда-то от слишком ярких вспышек перед глазами непонятно чего, и сжимал этот самый пульт до последнего, сжимая свои зубы лишь бы не закричать. Боль в ноге стала выворачивать наизнанку… Паника началась еще в тот самый момент, когда медсестра ему спокойно вколола радиоактивное вещество в вену, чтобы процедура прошла с подсветкой воспаленных участков во всем организме.       — Вы должны понимать, что у вас развивается атрофия всего организма. Если вы будете продолжать в таком же темпе! У вас в мозгу начинается воспаление в этой зоне, — женщина указывает своей электронной указкой на снимки, расположенные в цифровом формате на всю стену синевато-зеленого окраса… На УЗИ и вовсе захотелось поскорее отмыться от слизи, в которой были измазаны его ноги от колена до пятки. Он сглатывал каждый раз от прохладного прикосновения кончика аппарата, который больше напоминал собой гусеницу, нежели медицинское оборудование, и в который раз восхитился женщинами — те терпят подобные манипуляции при беременности чуть ли не каждый месяц…       — У вас начался ревматоидный артроз колена. В нем скапливается жидкость, сейчас мы ее удалим из сустава этим шприцом, но вы понимаете, что без иммунных стимуляторов вероятность того, что вы сможете лишиться колена, велика? Мадаре потребовалось также сохранять самообладание, когда на компьютерной томографии ногу стало выворачивать так, будто кто-то изнутри сжал кость плоскогубцами и стал выворачивать ее против часовой стрелки.       — При ударе в следствии травм головы был поражен мозжечок, что и вызывает у вас частую рвоту и головокружение! У вас травмы, а вы игнорируете их! Вот в этой коре пошел сбой, — женщина указывает своим карандашом на снимки мозга Мадары, которые огромным полотном украсили стену. Рентген прошел быстрее и спокойнее всех процедур ранее.       — Ваша рука была многочисленно переломана! — слышится громкий бас хирурга. — Вы хотите, чтобы мы ее в следующий раз собирали по частям? При анализе крови и мочи он сидел в очереди минут пятнадцать, ожидая результатов. После ему назначили экстренный курс реабилитации в две недели в клинике, чему Мадара был не рад, но возражать не было никакого смысла. Раз он явился, врачи вцепились в него своими клешнями и уже оформили в палату.       — Произошло чудо, вы встали на ноги и пытаетесь себя добить снова? Вы скоро окажетесь на костылях опять.       — Вам после этого курса блокады нужен еще один через три месяц и повтор через полгода. Вот этот аппарат нужно заказать через Америку — новая технология регуляции стволовых клеток — это сможет вам помочь. Аппарат экспериментальный, но у нас и выбора другого нет.       — Мадара! — вскрикивает Орочимару, видя, как Учиха просто встает и захлопывает в бешенстве за собой дверь. — Простите его, у него просто тяжелый период, — он обреченно смотрит на врачей, сидящих на консилиуме, и растирает свои виски. — Что я могу сделать в этом случае? Я могу как-то повлиять на его лечение?       — Только морально, — мужчина выдыхает устало и качает головой. — Мы можем ему посоветовать отличных психологов в нашем центре. С его состоянием ему он будет необходим, подобные вещи сложно принять, мы сталкиваемся с этим часто — с отказом от принятия, но чем сильнее идет отказ в своей голове, тем медленней идет выздоровление, — мужчина смотрит на Орочимару тяжелым взглядом и протягивает ему противовоспалительные ампулы для внутримышечного введения. — Проследите, чтобы до реабилитации он вкалывал их себе. Или вам придется ему колоть своими руками в мышцу.       — Хорошо, я вас понял. Спасибо, я позабочусь об этом и прослежу, — Орочимару встает, благодарит врача и бежит за Мадарой, которого уже и след простыл. Мадара выходит на улицу и звонит своему мужу сразу же, пребывая в совершенно подавленном состоянии.       — Как ты? — сразу спрашивает Тобирама усталым и заспанным голосом в то утро.       — А ты? — Мадара нервно курит.       — Я первый спросил, — раздраженно выдыхает мужчина в трубке. — Что сказали врачи?       — Дерьмово все, — честно признается Учиха. — Я тут застрял еще как минимум на недели две и понятия не имею, что будет дальше, мой организм сходит с ума и решил полностью меня сломать, видимо, — он устало опускается на скамейку. — Не радужно все, я не хочу все этого.       — Надо, — слышно в рубке, как Тобирама заваривает себе кофе с помощью кофемашины. — Если надо, значит надо. Ты у меня один, и я хочу, чтобы тебе стало легче. Даже если придётся пройти через все снова — ты не один, мы будем проходить через все теперь вдвоем, как и начинали в прошлый раз.       — Только если вдвоем, — криво улыбается Мадара и выдыхает. — Прости меня, что все вот так вот. Я чувствую себя опять беспомощным инвалидом, а не надежным мужем.       — Мадара, знаешь что? — Тобирама качает головой. — Во-первых, заткнись, пожалуйста, и не говори ерунды. А во-вторых, я тебя люблю и сколько надо, столько и буду проходить с тобой вместе через все хоть второй раз, хоть двадцатый.       — Да, я знаю. Это меня и пугает, я не хочу быть обузой тебе, а выхожу именно этим самым, — слышит раздраженный вздох. — Как ты? Что нового?       — Ну, — Тобирама смотрит на папку с делом Данзо, пациентами и своими анализами, — тебе как, по порядку или вразброс?       — Все равно, — Мадара смотрит на хмурое небо Мюнхена тем утром.       — Хорошо, — Тобирама отвечает после короткой заминки. — Ты только не волнуйся сейчас, я хотел с тобой поговорить на эту тему сразу, как ты вернешься, но раз уже мы договорились тогда говорить друг другу все… Первое — нам надо с тобой поговорить серьёзно насчет одной темы, на которую мы с тобой так и не поговорили. Из нее и вытекает вторая. Мадара хмурится и меняется в голосе:       — Что опять случилось? — он так и знал, что стоит ему только уехать и оставить Тобираму одного, случится какое-то дерьмо.       — Данзо приходил в наш дом, — начинает Тобирама спокойным тоном, Мадара резко встает. — Просил прощения. Умолял и стоял на коленях перед мной, мне не навредил, только паника и приступ панической атаки.       — Что, блядь? Какого хуя? Как?       — Запрет на приближение закончился, — продолжает Тобирама, — успокойся, он ничего мне не сделал и просил меня помочь ему. И еще кое-что…       — Какое, нахуй, помочь? Я убью его, нахуй! — орет Мадара в бешенстве. — Что за дерьмо, куда смотрят врачи?       — Я отвез его обратно…       — Ты ебнулся? В подаренной мной тебе машине? А если бы вы разбились к ебанной матери?       — Там и оставил. Мы работали с ним изначально над проектом, — Тобирама устало заканчивает сквозь крик, — и я пообещал подумать над всем, что он мне сказал. Он…       — Ты совсем рехнулся? Подумать после всего того, что он сделал? Тебе мало было, что он сделал с тобой и мной? — Мадара в настоящем бешенстве ударяет со всей силы ноги урну. — Может, тебе и вовсе нахуй свалить к нему и жить с ним счастливо? — он орет на всю улицу. — Раз у вас такие высокодуховные отношения?!       — Мадара! Я не договорил, — орет на него в ответ Тобирама, и Мадара успокаивается, — дай мне закончить. Он мне угрожал и по факту — и это первая тема для разговора. — Мадара запинается и пытается успокоиться.       — Чем угрожал?       — Тем, что я сделал с тобой и твоим братом, — Тобирама заканчивает тихо. — Просил меня поцеловать его, я отказал. Я не мог тебе сказать давно, но твой брат жив и ищет тебя, они с Данзо встретились, и Изуна вышел на меня. И мы с ним тоже виделись — тут меня прижали знатно. И что делать, я не знаю, я пойму сейчас, если ты захочешь послать меня нахуй, но, если меня посадят за мнимую смерть человека — тебя, Данзо мне помогал в этом, я хотя бы хотел, чтобы ты знал, почему. Ты умер для всего мира, Мадара, и для своего брата, который сошел на этом фоне с ума, когда я бросил его и стал вытаскивать тебя. И еще. По факту у него есть все основания обвинить меня в том, что из-за участия в моей афере он и свихнулся, и тогда я буду или в дурдоме вместе с ним, или в тюрьме. Вот такое вот я дерьмо, я сделал больно всем своим эгоизмом. И я пойму, если ты сейчас потребуешь развода, но я обещал быть честным. Я получил по заслугам и теперь получаю снова. Но все не на моей стороне, он утянет меня за собой. Тишина. Долгая. По крайней мере он сказал все честно. Смог сказать - и был готов к любой реакции. Мадара сжимается всем телом и выдыхает. Сука, он должен был сказать Тобираме, что знает все. Что сам выбрал этот путь от страха потерять себя и его, но и не думал, что Данзо и тут извлечет из него выгоду.       — Шли нахуй, — коротко отвечает Мадара, наконец спокойно выдыхая.       — Ч… что?       — Я все знаю, Тобирама, по поводу моего брата, и это был мой выбор, — отвечает Мадара тихо в трубку и смотрит на подходящего к нему Орочимару. — Мой и наш. Если этот мудак тронет моего брата или тебя — сяду уже я. Тишина.       — И ты не посчитал нужным об этом раньше сказать мне? — орет Тобирама в трубку. — Изуна на меня столько вылил. Он любит меня до сих пор, и, блядь, сука, я ощущал вину все это время из-за того, что сделал и что врал всем! Зачем мы вообще все это устроили тогда, сука?! — он сжимает голову. — Еще раньше надо было с самого начала не заниматься хуйней! Мы два урода с тобой, и неудивительно, что нас окружает урод похлеще… Мы все в одном дерьме! Мадаре неприятно слышать все это — пытается успокоиться.       — Мы справимся. Я дал денег всем. Отдал половину свой жизни… — он цинично смотрит вдаль. — Я похоронил эту жизнь своими руками и выбрал нас. Если этого недостаточно, если надо, — он встает, — весь мир узнает, что я жив и какое я дерьмо и хуевый брат. И мы разберемся со всем — если взамен я потеряю всех, кроме тебя — это мой выбор. Я решу вопрос. Я тебя люблю. И держись от этого подонка подальше.       — Я люблю тебя. Мы два урода.       — Зато любящих друг друга, и пошло все нахуй. Конец связи. Я выбираю не себя, как выбирал раньше. Я выбираю нас. И я далеко не святой человек. Счастье порой строится не только на своих костях, но и на чужих. А я глубоко погряз в черноте за много лет. Даже, нет, не так. Давно ею стал. И в эту черноту я больше не утягиваю никого — я в ней живу и пытаюсь оградить других от нее. По мере возможности.

***

      — Хаширама, у нас повысились активы! — радостно вскрикивает Рин в кабинете начальника и кладет папку на стол тем вечером ноября. — Получилось! — она улыбается и смотрит на своего начальника, который берет документ в руки и улыбается сам. — Эта девушка талант!       — Отлично! — он встает и идет в сторону своего шкафа, достает оттуда бутылку подаренного виски и два стакана. — Выпьешь со мной? — он проводит по ней взглядом.       — Ну, если ты предлагаешь, — девушка усмехается и кивает, — наливай!       — Позови Минато, надо отпраздновать! Минато приходит в их кабинет через десять минут, и они радостно чокаются стаканами в конце рабочего дня. Выпивают и строят планы, как им и что делать дальше. Мито звонит своему мужу — Хаширама не берет трубку — она чувствует себя неважно. У нее поднялся жар, и резкая боль внизу живота не давала покоя уже который час. Выпивала обезболивающее, до последнего пыталась улыбаться дочери, пока укладывала ее спать. Сакура уснула. Она доходит до ванной, блюет. Голова кружится. Минато через час извиняется и уезжает к жене домой. Хаширама остается наедине с Рин, и они, смеясь, пьют себе дальше. Уже сидя друг напротив друга. Рин переходит на флирт. Хаширама отвечает. Стакан, и она уже сидит на его коленях, смеется, игриво закатывая свою юбку выше колен, и закусывает губу. Хаширама курит сигару и выдыхает дым ей в губы. Мито лежит в ванной уткнувшись лбом в кафель — боль невыносима, у нее немеют ноги, и она звонит мужу опять. На что Хаширама лишь выключает звук и накрывает губы Рин своими. Та наваливается на него и расстегивает его рубашку. Секунда, и он валит ее на стол. Мито сквозь слезы проводит рукой по животу и, наконец, замечает — ее домашние брюки все в крови. Весь пол в крови. Она звонит в скорую. Те обещают скоро приехать. Она выгибается от тремора в теле и кричит на всю ванную от боли. Ее выворачивает наизнанку от… Прикосновений и грубых толчков. Хаширама трахает Рин прямо на своем столе, отчего-то вспоминает Мадару и брата, который так и не посчитал нужным ответить и перезвонить. Грубо ставит Рин раком, проводит своими ладонями по ее красивой спине и, утыкаясь лицом в ее волосы, стонет. Как же хорошо. Мито всхлипывает. Проваливается куда-то глубоко от резкой боли и отключается. Она успела только позвонить сиделке и попросить срочно приехать к ее дочери. Скорая забирает женщину из дома на носилках. Пока сиделка сжимает Сакуру в своих руках и шепотом говорит: «Все хорошо с мамой будет». Хаширама лежит с Рин на диване своего кабинета и перебирает ее длинные волосы пальцами. Прикрывает глаза, а когда открывает с утра… Врач смотрит на женщину с сожалением, держа папки, и говорит тихим голосом:       — Мито Сенджу, мне очень жаль, — женщина смотрит на него сквозь кислородную маску и тянет руку, в которой стоит катетер, не понимая, где она...       — Где я?       — У вас случился выкидыш. Нам очень жаль. Ваш ребенок умер и после всех обследований на таком позднем сроке беременности, когда такое случается… Мито замирает и начинает задыхаться.       — Вы больше не сможете иметь детей.

***

Изуна долго не мог оклематься после той встречи с Тобирамой. Что-то внутри ожило, будто проснулось после долгой спячки и стало вставать, пролежав в огромной тьме до этого годами. Он снова пытался гармонировать между детьми/семьей и своим новым состояниям.       — Мы можем увидеться и обсудить все? — Данзо писал ему сообщение. Изуна игнорировал. Получалось, пока он не оказывался наедине с самим собой. Весь разговор снова и снова воспроизводился в голове, снова прокручивал слова Данзо и думал. Думал, что делать.       — Я понимаю твою боль и хотел бы помочь тебе, — опять оставляет сообщение без ответа. Пытался перебороть месяц свои эмоции, смотря на сына, успокаивался и так держал себя в балансе. Саске был везде. Засыпал в кровати с ним в обнимку. Купался с ним в ванне. Рисовал смешные рожицы в тарелке во время еды.       — Как прошла встреча? — Изуна выключает телефон, смотря на потухший экран безразличным взглядом. Сидел на его коленях на работе, смотрел с ним рядом мультики и засыпал. Так и не смог позвонить Данзо. Данзо ему позвонил сам.       — Как прошла встреча? Ты долго не отвечал, я уже начал беспокоиться, не случилось ли что… — первое, что спрашивает Шимура, смотря на него в больнице. Изуна приехал.       — Хорошо. Да, случилось многое… — мужчина смотрит на камин и спокойно пьет чай.       — Что? — Данзо также спокойно отпивает чай.       — Осознание, — Изуна вслушивается в множество голосов около них в этом самом зале и прикрывает свои глаза с выдохом.       — Ты узнал, что хотел? — Шимура все еще смотрит на него и пытается понять, о чем Изуна думает сейчас.       — Да, и многое понял, — Изуна аккуратно ставит кружку на блюдце и поворачивает свою голову в сторону Шимуры. — И за это хочу сказать тебе спасибо, — он улыбается, смотря на Шимуру как-то странно, отчего Шимура чувствует в груди беспокойство. Наступает тишина.       — И что ты понял? — мускул на лице Данзо дернулся, но он сохранил самообладание.       — Ты сделал много для меня, — Изуна подходит к нему спокойно, присаживается на колени и смотрит на Данзо цепким взглядом, проводит пальцем по его рукам, задумчиво наклоняя голову, — своими руками сам, — смеется. — Ты помог мне простить человека, очернив его, как он меня, и теперь мы одинаковые, — Данзо напрягается сильнее. — Ты знаешь, — он сжимает его руку в своих пальцах, — мне искренне жаль, что ты не добился чего хотел, но, — он встает, все так же смотря на Данзо и качая головой. — в отличие от тебя, я снаружи, а ты тут. И я понял, что тогда, что сейчас я не собираюсь делить его с тобой и верну свой приоритет… Потому что моему сыну… Изуна смотрел на сына и каждый раз ловил себя на мысли, которая поселилась в его голове в тот самый момент, когда он его увидел.       — Малыш, — в какой-то день он усаживает мальчика на стульчик и смотрит на него внимательно, — я хочу поговорить с тобой. Спросить у тебя кое-что очень важное, — мальчик кивает. — Ты хочешь себе второго папу как мама? — Изуна убирает волосы малыша за ушко и целует в лоб. — Заботливого, умного, красивого и любящего… как твоя мама. Только не совсем. Я буду очень счастлив с ним. И мы будем счастливы вместе. Нам надо только вернуть его вдвоем. И мы станем полноценной семьей.       — Хочу, — мальчик кивает и улыбается во все зубы.       — Ну тогда, любовь моя, — Изуна болезненно улыбается и прижимает сына к себе, гладя его по спинке, — значит, будет. Дяди не будет, но второй папа будет. Я клянусь.       — Мне и моему ребенку нужна мама, ну или второй папа, — Изуна улыбается шире. Данзо бледнеет и резко встает.       — Ч… что? Ты… — он задевает взмахом руки чайник. Тот падает и разбивается об пол, жидкость растекается. — Ты мне говорил же, что…       — Я так думал, — Изуна усмехается. — Упс. Соврал и тебе, и себе. Такое бывает, пока не встречаешься с прошлым лицом и тебя не начинает нести и засасывать в глубину из глубины.       — Изуна, не смей! Ты мне обещал! Ты обещал не лезть! — Данзо переходит на крик, злоба сильная накрывает. Врачи в стороне смотрят на них и пока стоят молча.       — Я возвращаю тебе долг, — Изуна разводит руками. — Когда-то ты обещал не лезть, но влез в мои отношения и разрушил их своими руками… мою семью, — он смотрит на него с чистой ненавистью, — отнял ее у меня. Что ж, настало теперь мое время ее вернуть. Даже нет, не так. Создать свою собственную, полноценную. А Тобирама больше всего подходит для этой роли.       — Изуна! — Данзо звереет, и врачи по кивку Изуны добегают до него. Сжимают его сзади руками, и он пытается вырваться.       — Он правда ничего больше ко мне не чувствует благодаря тебе, но это ничего. Ему нужно время, я понимаю. Ты отлично его проработал, а я верну назад, все-таки — он смеется и, проходя мимо Данзо, говорит, — я уже проходил все это тут, возвращая себя снова и снова, значит, получится. Хорошего лечения, — он уходит в сторону двери, слыша крик Данзо за спиной и улыбаясь еще шире. Коротко бросает врачам у двери: — Уведите его и вколите успокоительное — он, кажется, в припадок впал, — он оборачивается к Данзо и подмигивает ему с усмешкой. Данзо читает по губам:       — 1:1. Увидимся, Шимура. Сукин ты сын. Сукин ты сын. Данзо смотрит на Изуну ошарашено. Этот щенок его только что переиграл. Его. Его зажимают и вкалывают успокоительное в мышцу. Он поднимает свою голову, волосы спадают на лицо, пока его ведут в палату, и он отвечает с оскалом на все лицо:       — Я тебя уничтожу, тварь. Как и твоего брата, тварь Учиховская. Вырву твои глаза и язык, засуну тебе его в жопу и тогда тебя точно никто не найдет. Данзо закрывают в палате на ключ и оставляют одного. Он ложится на кровать и смотрит в потолок, поджимая губы и резко ударяя кулаком в стену — кожа треснула. Кровоточит, и он подносит ладонь к своему лицу, рассматривает ее.       — Я учился у мастера скрывать людей и хоронить их заживо настолько глубоко, что их потом не находит никто, даже ты. И если Тобирама это начал, то теперь моя очередь, — сжимает руку в кулак крепко, — делать это своими руками. Декабрь.