Mine

Мадара держит дневник своего мужа в руках, с хмурым лицом перечитывает эту страницу снова и снова, закуривая свою сигарету. Он уже читал этот отрывок, но каждый раз, когда читает именно его, начинает злиться. Первый раз он, читая это, разрушил полдома — их старого дома. Наверное, ему это надо было, по-другому невозможно было выплеснуть все то, что накопилось внутри.       — Мы. Дорогой мой, любимый мой, самый лучший и самый близкий для меня человек, муж мой. Мой Мадара Учиха Сенджу… Если ты читаешь эти строки, которые я писал тебе прямо в тот самый день, когда все случилось — это означает, что я уже умер.        — Собрались… Пойми меня, пожалуйста. У меня, правда, не было другого выбора больше. Это было единственным правильным решением — закончить все именно так. Я хотел забрать его с собой, потому что иначе это никогда бы не закончилось. И дело даже не в нем — дело во всех, кто был с ним заодно. Даже если избавиться от одной проблемы, последовало бы множество других. И я наконец-то это понял. И только в конце я осознал — я не создавал чудовище, нет. Он изначально был таким, но я просто не заметил этого, я дал все поводы и не поводы, чтобы это чудовище росло, развивалось и трансформировалось моими руками. Это было моей самой главной ошибкой.       — Здесь… Я не нашел в себе силы убить его тогда, не нашел силы простить себя, не нашел силы все исправить, и теперь твой брат умер по моей вине. Он умер на моих глазах в моем доме, и я ничего не смог сделать опять. И тогда, смотря на все это, видя лицо Данзо надо мной, пока он трахал меня, насиловал и нес весь этот бред о счастливой жизни вдали от всех… пока он расцеловывал каждый участок моего тела, только что убив своими руками близкого мне человека, выкинул наше кольцо и взял с меня слово выйти замуж за него…        — Сегодня… Мадара касается пальцами кольца своего мужа, которое отныне всегда висело на цепочке, касалось его груди — его он больше никогда не снимал. Всегда везде носил с собой. Постоянно находясь рядом с моей дочерью, я понял, что теперь я готов это сделать. Я согласился на все, я согласился на все действия. Прошу, пойми меня правильно — я никогда не изменял тебе, я бы никогда и не смог, потому что изменить человеку — это перестать его любить и делать это намеренно.        — Чтобы почтить память этого светлого и любимого нами человека в этот солнечный день… <i>Мне нужно было согласиться на все, лишь бы наконец-то уехать отсюда с ним вдвоем и попросту забрать его за собой в бездну. Я решил убить нас обоих, и это было спокойное решение, осмысленное и сделанное на холодный рассудок. Это был единственный вариант, как все закончить сразу одним выстрелом, не поднимая ружья. Я знаю, что ты скорее всего пойдешь за мной, Мадара, умоляю тебя, не мешай мне — я не послушаю тебя, я оттолкну тебя, я просто хочу, чтобы вы оба с Кагуей остались вдвоем в целости и сохранности.        — После отпевания родные могут сказать пару слов… Пару слов до момента, пока крышка гроба не закроется и покойного не унесут на кладбище… Орочимару как раз написал, что Кагуя только что поела и легла спать — Мадара может не торопиться в их дом. Мадара и не торопился — он перестал торопиться вообще — у него попросту не было на то больше никаких внутренних ресурсов. Он истощен. Самостоятельно он даже есть перестал — организму не было нужды. Его так и так рвет отныне от всего съеденного, и непонятно — от лекарства его мужа, которое ему теперь вкалывают на постоянной основе, или попросту оттого, что его тошнить стало от всего морально. То, что он сделал с твоим организмом, ты сможешь исправить сейчас. Я все это время работал над тем самым лекарством — забери его у Кагами, пожалуйста, себе полностью — часть дал тебе этот ублюдок. Оно давало хорошие результаты, даже экспериментально. Какова ирония, что и Данзо мне помог в этом. Он убивал тебя и одновременно с этим помогал вылечить. Пожалуйста, не мешай мне — я не хочу, чтобы вы оба пострадали. Я искренне могу сказать о том, что я сделал все, что мог. Когда-то ты решил закончить свою жизнь, и я помешал тебе. Я знаю, что скорее всего ты сделаешь то же самое, но прошу тебя, Мадара, не надо… Не надо меня возвращать, спасать, я просто не хочу. Потому что я себя действительно никогда простить не смогу больше. Никогда не бывает одного черного персонажа в истории, и дело не только в Данзо, дело в обоих. Пока мы существуем как-либо вдвоем, это будет продолжаться, не с ним, так с кем-то еще. Я просто смирился с этим, и именно поэтому… выбирая, налево поворачивать или направо, я поеду своим путем — я поеду просто прямо, пока не разобьюсь к чертовой матери.        — Те, кто сказал слова, могут отойти немного в сторону. Родственники покойного, пожалуйста, подойдите ближе. Господь слышит ваши молитвы и горе утраты в этот день. Ваши слезы будут увидены. Мадара раздражённо ведет плечом и переводит взгляд куда-то перед собой, качает головой и снова хмурится. Злится, выдыхает и пытается снова успокоиться. Снова чертова тошнота подступила к горлу. Сразу же отпивает пару глотков воды — вода помогала больше всего. — Но я до сих пор могу с тобой разговаривать через эти строки… Мне так много тебе хочется сказать напоследок, чего я уже не успею сказать тебе лично, поэтому я буду просто писать обо всем, что сейчас находится в моей голове, на бумаге… По крайне мере, у меня есть ровно три дня до твоего приезда, и это значит — я успею написать все, что смогу. Пока я нахожусь взаперти дома с нашей дочерью, и Изуна… он до сих пор лежит там… Я, просто чтобы не сойти с ума окончательно, буду писать тебе все, что могу. Я хочу, чтобы ты прочитал это, чтобы перечитывал все и просто понял меня. Я так тебя люблю, я так сильно по тебе скучаю. С очередным выдохом пальцы Мадары растирают его уставшие глаза, они отныне у него всегда воспалены, спит он крайне мало, особенно со времен похорон — сон пропал, и он то и дело лежал в кровати и смотрел в потолок часами, пока незаметно не отключался под утро, когда приходилось уже вставать. Постепенно в его организме начинала накаливаться усталость от недосыпа и морального истощения — он пытался бороться с ней как мог. Каждый раз, проваливаясь в дремоту, он видел перед глазами гроб, слышал плач детей и крики людей вокруг него, во время того, как гроб медленно опускали в яму. Мадара стоял неподвижно в тот день, не мог отвернуться или моргнуть — он просто стоял с совершенно пустым выражением лица, одетый во все черное, пока Орочимару, держа его дочь и положа руку на его плечо, молчал. Одеты они были во все черное. Он не слышал особо ни что говорил священник, ни что ему говорили все пришедшие на похороны — его, по сути, это не волновало — он был вроде бы и тут, и совершенно где-то… везде и сразу. Когда-то он похоронил себя. Он похоронил отца и мать, похоронил бабушку и дедушку, а теперь. — Ты наконец-то, наверное, дошел в моих записях именно до этой… и я просто хочу тебе сказать, пожалуйста, я умоляю тебя. Мадара. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты понял — ты ни в чем не виноват. Мадара, я всегда буду тебя любить больше всего, больше, чем себя, больше, чем свою мать, свою дочь, и именно поэтому я и говорил тебе так часто эту фразу: — Я тебя больше чем люблю. Я тебя всегда буду любить, где бы я ни был, я буду оберегать тебя повсюду. Знаешь, почему? Он похоронил и родного брата. Младшего брата похоронил своими руками. Он вытащил его из подвала сам. Сидел с его разлагающимся телом, пока не приехали службы. С ними и уехал вместе. Мадара был в морге — он не отвернулся, был на вскрытии — настоял на этом — следил так же пристально, несмотря на все уговоры этого не делать. Он лично помогал красить Изуну патологоанатомам — просил Конан помочь. Лично купил ему похоронный костюм. Лично надел украшения и лично выбрал гроб. Купил место на кладбище рядом с родителями. Купил цветы и венки — не позволил никому этого сделать. Он не отошел от Изуны ни разу — в морге спал, стало все равно. И теперь он стоит лично сам в первом ряду и видит, как гроб его брата забрасывают землей после того, как каждый взял горсть земли в руку и бросил на крышку гроба. Он лично выдержал все взгляды шока, осуждения, ненависти, страха и ужаса в свою сторону, когда он наконец-то появился перед всеми живым. Лично выдержал крики Обито и Какаши, после взгляды презрения, ненависти, обиды и разочарования. Лично не ответил никому из всех подошедших к нему, даже тех, кто в ужасе таращился на него, не понимая, что он жив. Мадара не отвернулся ни разу — Мадара смотрел в глаза каждому присутствующему здесь. ....Потому что я всегда буду оставаться в тебе самом и в нашей прекрасной Кагуе. Она мое продолжение — наше, и я так счастлив тому, что смогу жить в вас обоих. Ты не представляешь, насколько я благодарен жизни за то, что встретил тебя. Я был благодарен нашему времени за все то, что оно нам с тобой дало. Я был счастлив. После он остался с Орочимару, дочерью и Конан на кладбище и стоял допоздна там в полном молчании, пока не сел на землю и не заплакал. Вот тогда его прорвало, и он наконец-то лишь сухо сказал им:       — Если он не сдох, я убью его своими руками. Больше останавливать меня некому — Тобирама больше не сможет этого сделать никак. Это было единственное, что он сказал в тот день, его оставили одного, молча оставили одного — Мадара вернулся пьяным в говно только под ночь, не сказав ни слова — принял ванну и в кровать. После, снова на автомате проснувшись, не замечая вокруг себя никого, кроме дочери, покормив ее и поцеловав в лобик, оставил дома с няньками в лице Орочимару и Конан и вышел, сел в машину, снова оказался здесь. Проснулся на следующий день тоже здесь. И снова читал дневник мужа, молча писал в свой и так поочередно. Так прошло две недели.       — Боже, ну почему ты такой идиот? За что мне такой дебил достался-то? — с выдохом спрашивает в пустоту Мадара. — Вроде ты самый умный человек в семье, но такой дебил! Мой дебил… — закрывает последние страницы дневника Тобирамы, откладывает его в сторону на тумбочку. Откидывается в своем кресле, прикрывает глаза устало и прислушивается к ритмичным звукам… Они его успокаивали, убаюкивали, под них он мог хоть немного вздремнуть. Хотя бы на час, находясь именно в этом месте, он мог засыпать — больше нигде после того самого дня спать он не мог. Эти звуки, всегда одни и те же, стали единственным звучанием в тишине, которое он хотел слушать ежедневно. И он слушал. Мадара медленно разворачивает свою голову в сторону проносящейся мимо машины и ощущает, как его сердце стучит дважды в секунду. Такое странное состояние, словно внутри два сердца стучат одновременно, и одному из них там точно не место. Машина с ужасным, оглушающим скрежетом скользит по дороге прямо вперед на большой скорости, краска уже давно вся слезла, металл распадается на части. Аритмия усиливается. Он заторможенно моргает и разворачивается полностью, чтобы посмотреть на машину, а точнее на то, что от нее осталось. Он не чувствует ног, не чувствует рук, не чувствует, как моргают веки, а пышные ресницы прикрывают глаза, он просто поворачивается окончательно, и его зрачки расширяются. Изо дня в день отныне, когда он находится именно здесь, он смотрит только в одну сторону, всегда только в одну. Мадара… ему хочется орать, крушить все перед собой, но он сделать этого не может. Настолько он зол на мужа, на себя, на всех. Сердце болит, оно сейчас остановится или разорвется на части. Мадара срывается с места, он толком ничего перед собой не видит, резко забегает в свою машину, пытается шептать дочери успокаивающие слова, оставляет сидеть в кресле там же, разворачивает машину фарами в сторону обрыва, создавая хоть какое-то освещение кювета, хватает фонарь из багажника, аптечку и палку, с которой они игрались с Майном, хватает свои костыли тоже. Выбегает из машины и несется в сторону разбитой машины — она не должна загореться, не должна. Сердце настолько сильно стучит, отчего резкая и давящая боль пульсацией разносится по позвоночнику. Он задыхается, его трясет всего от прилива адреналина во все тело.       — Тобирама… Тобирама, муж мой. Пожалуйста! — мысли превратились лишь в два слова. Слышит Мадара лишь их — равномерное пищание аппаратуры. они не изменяются, не становятся громче или тише. Всегда звучат совершенно одинаково. Ему хочется открыть свой рот, произнести хоть что-то громко, но голос настолько давно сорван, что, кажется, больше не придёт в норму никогда. Ведь в тот день он… Его пальцы сами резко сжимают телефон в руке и, сам того не понимая, он нажимает 911, слышатся гудки, пока зрачок увеличивается, будто под воздействием кокаина, и наконец-то он слышит:       — Служба экстренной помощи. Чем я могу вам помочь? — отвечает ему спокойный мужской голос. Горло не смачивается слюной, потому что внутри все пересохло, словно ты и вовсе не пил пару часов назад такое количество жидкости. Мандраж. Слышится кряхтение, с болью и кровью, будто ты новорожденный ребенок, который только что появился на свет, и любое попадание воздуха в легкие вызывает у тебя незнакомые ощущения. Эти чувства отдают раздирающей болью по голосовым связкам, и голос становится тонким и сиплым, словно это не твой голос вообще. Диспетчеру кричал что-то невнятное, мужчина на другом конце провода с трудом разобрал, что именно Мадара ему в ужасе кричал. Пытался успокоить Мадару, как мог — не получилось. Крик разносится по всей окрестности, Мадара бежит, падает, бежит за этой самой машиной, которая только что на его глазах превратилась в груду металла. Он задыхается, плевать сейчас на боль, ему просто надо успеть. Судорожно во время бега набирает два номер, звонит именно Кагами и орет в трубку:        — Срочно вызывай скорую, спасателей, геолокацию скинул — срочно! Сейчас же! Ты слышишь меня, Кагами? Они оба разбились, въехали в овраг! Машина разбилась вдребезги! Помоги мне! Помоги! СЕЙЧАС! — он толком не разобрал, что ему ответил Кагами в трубке звонко, лишь понял — Кагами сорвался с места сразу же, обещал приехать как можно скорее. Бросает геолокацию на бегу и видит с ужасом, как машина начинает дымиться. Мадара сидит изо дня в день в большом кресле, держит в руках свой собственный дневник, сжимая ручку в руках, он водит по пожелтевшей бумаге стремительно и, надавливая кончиком ручки, выводит очередную букву. Каждое свое наблюдение. Дневник Тобирамы всегда находится рядом — все старые записи из других дневников он перечитывал — они его успокаивали и возвращали в приятные воспоминания из их детства и более зрелой жизни. Много записей Тобирама вел с момента, когда они сошлись и поженились. Их читал с особым трепетом и придыханием. Боковая часть машины дымится, и только сейчас, почти до нее добежав, можно беглым взглядом по ней понять, что выжить после такой аварии будет чудом. От машины осталась полностью скомканная правая часть, левая вжата наполовину, выбитые лобовые стекла, лежащие внутри, а весь салон стал таким тёмным. С болью падает на колени и, кажется, разбивает их, пытается своими трясущими руками снять дверь с петель, которую попросту заклинило. И он видит, он видит этот кошмар. Со всей силы бьет палкой в остатки стекла окна, одну дверь просто сорвало с петель машины со стороны Данзо. Матерится, сначала грубо вытаскивает его, ему сейчас плевать на то, подох тот или все еще живой — через этот проем нужно достать из машины Тобираму. Достать его мужа. Оттаскивает тело Данзо в сторону, шипя на него, его лицо изуродовано — все в крови, переломаны две ноги, одна вывернута в обратную сторону, видна кость, руки на удивление остались невредимы — непонятно как — а вот ноги… Если Данзо выживет — ходить не сможет никогда. Да и торчащие стекла в легких оставляли желать лучшего. Разрубить его бы на части прямо сейчас куском двери машины, но сейчас на это нет никакого времени. Ему нужно достать мужа. Ему надо вытащить его из железного гроба. После переводит свой взгляд на лежащие в стороне дневники его мужа и снова в абсолютном молчании переводит взгляд в сторону звука. Этот звук напоминает его немой крик внутри в тот самый день, когда он, наконец-то добежав до машины, на секунду замер… Когда с Данзо было покончено, бросает на землю аптечку и держа в руках фонарь, залезает в проем машины. Сглатывает…        — Господи… мать твою! — кашляет. Дым бьет в нос, машина начала дымиться сильнее. Руки Тобирамы все еще держали руль — держали по последнего, они вывернуты, вспороты стеклом, они разбиты — восстанавливать придётся штырями, нервные окончания порваны — от рук мало что осталось. Голова Тобирамы лежит на руле, со лба и затылка стекает кровь — она везде. Мадару начинает трясти, он пытается успокоить сейчас себя — одну ногу Тобирамы зажало в области вмятой двери и педали газа. Пытается тащить на себя его тело, обхватив руками, грубо отталкивает сидение назад — слава богу, все автоматические механизмы разлетелись к чертям — сидение грузом падает назад. Он поворачивает его тело к себе, вжимает в себя, пытается фиксировать его шею рукой и своей головой на своем же плече и дергает на себя — не выходит. Матерясь, бьет со всей силы в сторону вмятины и дергает изо всей силы, чтобы растянуть пространство между ногой мужа и зажатой машины.        — Давай, сука ебанная. Я не дам тебе сожрать моего мужа, — тянет, надрывает мышцы, сквозь боль обеими руками создает лишние сантиметры — весь взмок. — Отдай мне моего мужа, машина ебанная! — бьет еще раз, палка так и осталась там, сломалась ровно на середине. Делает еще один рывок, тянет Тобираму медленно, лишь бы не порвать сейчас ему ничего и не разорвать позвонки окончательно. Он не знает, дышит ли его муж, просто молится всем богам, чтобы он все еще дышал— ему страшно проверить пульс. Искренне страшно. Мадара неистово кричит:       — Ну давай, — руки все еще дрожат, тянет — почти наполовину вытянул его из машины. — Ну же! Ну пожалуйста! Пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА! Еще немного, мать твою! С того дня его лицо осунулось, исхудало, мешки под глазами от хронического недосыпа стали впалыми. Снотворные ему не помогали от слова совсем. За своим внешним видом он перестал смотреть с того самого момента, когда… Мадара наконец вытаскивает мужа из машины рывком, отчего они оба вываливаются из машины, и от сильного удара о землю Мадара вскрикивает от резкой боли, глотая слезы, которые душат его, сжимая зубы, садится на больной копчик и тянет Тобираму своим телом от машины за собой, боясь поднять его сейчас на руки — вероятность того, что он может ему сломать шею, слишком велика, поэтому он медленно тянет его по земле на себе, дотягивает измазанный в грязи и земле до безопасного расстояния как можно дальше на ровную поверхность. Аккуратно кладет его на землю и первым делом пытается нащупать пульс. Прекрасное и спокойное лицо мужа изуродовано глубокими порезами, от которых становится сложно определить: он ли это вообще. Руки… смотреть на них не может без содрогания и на поврежденную ногу тоже — она раздавлена. Если он выживет, Мадара не знает, сколько потребуется времени, чтобы он пошел на поправку, Тобираму придется собирать по частям. Единственное, что радует, шейный и спинные отделы не повреждены. Это чудо. Пальцы пытаются прочувствовать пульс, но его нет.       — Нет, нет, нет!!! — лицо Тобирамы даже сквозь неимоверное количество ссадин и порезов белое, как полотно. Его глаза заплыли от гематом. — Нет, — его губы расплываются в улыбке, сначала блеклой. После улыбка становится шире. — Нееет, — он резко наклоняется ближе и разрывает на Тобираме майку в клочья, тело все в порезах, в синяках. Его трясет. — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МЕНЯ БРОСИТЬ! ДА ГДЕ ЭТА ЧЕРТОВА СКОРАЯ??? — он наклоняется ухом к его губам — ничего. После осторожно к груди, чтобы не надавить — он не понимает, дышит или нет. Но слышит лишь тишину. Сердце не бьется. Пытается убедить себя в том, что он просто не слышит. — Нет, нет, нет, нет, нет! — закусывает губу до крови и не может сдержать слезы, из-за которых практически не видит уже ничего, он не может сдержать смех. — Хааааа-хаааа. Нет, — он резко отстраняется и подминает под себя колени. — Нееет. Ты не можешь умереть. Ты не можешь меня оставить одного!!! Именно так себя Тобирама и чувствовал в тот самый день, когда спас Мадару — настоящий ужас от данного зрелища — тебя трясет. Трудно моргать, трудно дышать. Накатил настоящий страх от того, что ты понимаешь… что пульса нет. Мадара ошарашено смотрит на тело перед собой и не может поверить в то, что это реальность на данный момент. Начинает рыдать, как ребенок, пытается успокоить себя, как может, ведь если сейчас у него сорвет крышу, он своему мужу точно не поможет никак. Так одиноко здесь одному — так тяжело и холодно. Пытается сделать массаж сердца — давит как может, ритмичные движения, глаза практически ничего перед собой не видят из-за слез, качает головой от безысходности, вдувает в рот воздух — снова без толку.        — ДАВАЙ ЖЕ! Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ! НЕ УМИРАЙ! — в ответ тишина — ни пульса, ни вздоха, ни выдоха. Повторяет снова и снова все, чему его учили в университете — никаких изменений. Тобирама стал остывать. — Нет, — Мадара хлопает глазами, выдавливая из себя то ли скулеж, то ли звук. — Неееет. Нет… нет… нет! — слезы льются без остановки, но он все бормочет и бормочет, не останавливаясь. Циклично. — Очнись. Пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА, КТО-НИБУДЬ! ПОМОГИТЕ! Внезапно его лицо обдувает ледяной порыв ветра, он поднимает свои глаза и может поклясться, что видит перед собой, как прямо напротив него стоит мужчина, усмехается, он скидывает свою черную вуаль и наклоняет голову набок, оценивающе проводя взглядом по Данзо и снова по Тобираме. Мадара остолбенел — это еще что за хрен?       — Тобирама Сенджу, — незнакомец перелистывает свою книгу намного дальше и хмурится, после чего оценивающе проводит взглядом по Мадаре, который застыл на месте. — Вот мы с тобой снова и встретились, Тобирама — прямо срок в срок — ни днем ранее, ни днем позже, — наконец будто замечает самого Мадару. — Надо же, кого я тут вижу… Мадара Учиха! Вот эта встреча. Помнится мне, когда-то твой муж так же сидел прямо передо мной и так же не хотел мне тебя отдавать, — взгляд скользит по альбиносу, после — по Мадаре. — Вы оба, признаться честно, меня не перестаёте удивлять. Это ж надо так за друг друга цепляться.       — Ты кто еще такой? — Мадара вздрагивает, смахивает слезы и автоматически закрывает своим телом тело мужа, преграждая путь неопрятному человеку перед собой. — И что тебе надо от моего мужа, сукин сын? Проваливай, иначе убью! Человек, смотря в глаза, начинает искренне смеяться. Мадара похож сейчас на что-то сроду разъярённого черного ягуара — зубы скалит, глаза кровью залиты. Вот это зрелище.        — Да вы точно одинаковые. Удивительно просто. Таких двоих людей я еще за свое существование не встречал ни разу! — силуэт заинтересованно рассматривает покрасневшие глаза Мадары — тот готов в любой момент накинуться на него и разорвать. — Вы даже меня поражаете — такое редко кому удавалось за всю человеческую эволюцию — мне, смерти, в лицо говорят проваливать и угрожают, вот это умора!       — Мне глубоко насрать, кто ты. К моему мужу ты не подойдешь ни на шаг! Ты меня понял? Уебывай отсюда! — Мадара озверел, адреналин сильно бьет в голову — он сейчас как животное, которому надо защитить свое стадо любой ценой. Смерть поднимает свои брови и иронично улыбается.        — Вам еще не надоело друг друга из моих лап вытаскивать? Вы же друг друга сами убиваете.        — Сколько надо, столько и будем вытаскивать, — огрызается Мадара, мотая головой, — забирай вон того мудака! — указывает на Данзо. — Иначе сам стану смертью, или как там это называется, и тогда этот урод точно в аду окажется.        — Мадара Учиха, ответь мне на вопрос один, — смерть говорит спокойно, — отчего вы так друг друга любите и боитесь потерять? Что движет вами, не понимаю никак. Ни твой отец, ни его мать такими не были — что сделало вас такими? Вы отчаянно не хотите умирать, пока жив второй… Может, тогда мне вас обоих забрать? Твой-то срок давно наступил — ты сам себе его обозначил, разве не так, Мадара Учиха?        — Наш срок наступит тогда, когда наша дочь родит нам внуков и мы их вырастим, и наши следующие дети вырастут. Не заливай мне тут о сроке, когда мы оба облажались и совершили ошибки из-за непонимания друг друга и проблем, с которыми мы не справились! Я нам том свете уже был! — Мадара гаркнул. — Я был и своего мужа вытащу оттуда тоже! Он МОЙ МУЖ, мать твою, из любого дерьма вытащу обратно!        — Попробуй! — разводит руками существо и садится наблюдать за Мадарой прямо напротив. — Докажи, что справишься… человек. Мадара после этого теряет интерес к собеседнику. Не дышит — надо сделать массаж сердца еще раз. Начинает надавливать глубже замком из рук, снова вдувает воздух — без толку. Мотает головой, пытается дышать ровно, начинается тихая истерика.       — ЧТО ТЫ СТОИШЬ? — слезы не дают даже нормально орать. — ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОМОГАЕШЬ? Он умирает! — прислушивается — Тобирама не дышит. Сколько времени он уже не дышит? Обращается к странному существу. — Я умоляю тебя! Помоги мне! — но собеседник молчит. Мадара вытирает рукавом слезы, пытаясь сфокусироваться. Надо что-то сделать. Надо хоть что-то сделать. — Давай, — он переносит вес своего тела на грудную клетку, даже если он ее сломает, можно будет спасти, нужно завести сердце. Его руки в крови, лицо тоже вперемешку со слезами, которые разъедают кожу. Толчок, ритмичные толчки. Раз-два-пять-десять. — Ну, давай. ДАВАЙ! ДАААВААЙ! Тобирама, ПОЖАЛУЙСТА! — его губы все еще дрожат в широкой улыбке, и взгляд пустой. — Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ! Я ПРОШУ ТЕБЯ! — сколько в нем слез? — Ну пожалуйста! — наверное, он посадил свой голос, руки ритмично делают массаж сердца, они уже онемели, мужчина перестал их чувствовать. Мадара опустил свою голову на тело мужа, выдавливает из себя тихое, жалостливое…        — Кто-нибудь… пожалуйста… помогите. Крик разносится по всему периметру — Мадара начинает срывать свой голос. Колотит, руки дрожат — в машине дочка, бедная Кагуя одна, и никого рядом с ними, малышка, наверное, плачет сейчас так же, как и он. Он не может даже добежать до ребенка и успокоить его. Мадара видит, как до сих пор дрожат его руки, если вытянуть их вперед и пытаться держать ровно. Врачи говорят ему, что дело в лекарствах, в привыкании организма к лечению, но у него самого совершенно иное мнение на этот счет. В тот день у него сорвало крышу, произошел нервный срыв, который он больше не смог контролировать или сдерживать в себе. Его впервые в жизни настолько сильно привело в ужас понимание ситуации, в которой они оба оказались — он оказался. Мадара мог продумать в жизни что угодно, просчитать свои реакции, предугадать свои эмоции, но такого исхода события он даже представить не мог. Мало того, что муж умер или умирает на его глазах, так он не знает, что ему делать в такой ситуации — он не врач. Он оказался совершенно один и видит своего покойного отца во всем этом дурдоме — слышит его и видит. Это называется «мы приехали». Добрались до финального пункта назначения. Впервые в жизни Мадара испугался, что он сошел с ума. Если он сошел с ума, то что с дочерью будет? <i>      — Сынок… Мадара замирает от странного голоса. Он ослышался? Быть не может… — Возьми адреналин в аптечке и вкалывай в грудную клетку нашему Тобираме. Сынок, ты слышишь меня? Мы спасем его — тебе надо поторопиться, я рядом… папа рядом. Сынок? — его лица касается ладонь, и Мадара, смаргивая, медленно поднимает свой взгляд и видит перед собой своего отца. Кажется, я сошел с ума.        — П… па… папа? — Мадара застыл и смотрит ошарашено на своего отца — он сидит прямо напротив него — держит его плечо и руку Тобирамы. — Я… сошел с ума? Ха-ха… я свихнулся… Господи, с катушек слетел… ахахах… Блядь! Ну все — пиздец! ахахахахаха!       — Сынок, быстро к аптечке! Живо! — Таджима резко прикрикнул грубым голосом, Мадару это отрезвило — будто водой облили ледяной. — Я побуду с Тобирамой, — переводит свой умиротворенный взгляд, — ох уж этот парень, вечно в беду попадает, да, сынок? Мама наша пока за вашей дочуркой присмотрит, не волнуйся. Кагуя со своей бабушкой. Ничего, мы, как обычно, справимся. Но у нас очень мало времени, сынок. Мадара завороженно кивает, нет сейчас времени понимать — свихнулся ли он от горя окончательно или отец с того света помогает ему… Резко встает, бросается в сторону аптечки, в которой должен быть адреналин, должен быть. Он вколет его, он не даст ему умереть на этой гребаной дороге. Возвращается с аптечкой в руках, вынимает шприцы, набирает жидкость.       — Давай, — отец кивает и улыбается. — Я помогу. Обозначь точку пальцами. Сделай глубокий вдох и выдох, после вбивай иглу в эту точку. Надо попасть прямо в сердце, понял, сынок? — Мадара переносит вес своего тела на грудную клетку, даже если он ее сломает, можно будет спасти, нужно завести сердце. Его руки в крови, лицо тоже вперемешку со слезами, которые разъедают кожу. Он нащупывает пальцами точку в середине грудной клетки.       — Я позабочусь обо всем, сейчас ни о чем не думай, скорая уже близко — все получится, — его отец улыбается и нежно проводит рукой по щеке Мадары. — Он так вырос, сынок, я всегда знал, что он вырастет красивым мужчиной, — он проводит по второй щеке и будто наклоняется к нему ближе, — я так рад, что вы смогли стать настоящей семьей, так рад, — Таджима смаргивает свои слезы. — Я так бы хотел быть рядом с вами и своей внучкой, но сейчас нет времени на лирику. Готов?        — Готов, — Мадара считает до трех и резко вбивает иглу прямо в грудную клетку мужа, и тишина. Только крик разнесся по окрестностям. Звал его Кагами, приехала скорая. Он последнее, что видел — лицо Кагами, искаженное в ужасе, он держал дочку Мадары в руках и что-то кричал Мадаре. Везде гудели сирены. Люди стали нестись к ним. Краем глаза Мадара увидел Сарутоби, который проносится мимо него, в ужасе крича имя Данзо. Люди в каких-то костюмах. Его хватают, он кричит, пытаются оттянуть от мужа — его отец куда-то пропал, странный мужчина в накидке исчез. Он вырывается, кричит, Кагами прикрывает рукой рот и уносит Кагую. Мадара трижды пытался вырваться из рук медиков — ему вкололи успокоительное. Тобираму и Данзо поднимают на носилки. Что-то говорят ему на ухо. Куда-то ведут. Везде машины, полиция — скоро должен прилететь вертолет…        — Вы слышите меня? Вы знаете, где вы находитесь?       — У него шок. Его трясет. Вколите еще дозу.        — Мотните головой, если вы слышите меня, мужчина. Мужчина? Вы правильно сделали, что вкололи адреналин, сейчас его сердце заведут медики и… — Мадара переводит взгляд на какую-то женщину и…        — Мой муж в порядке? Мой муж… мой Тобирама, он жив? На него смотрят взволнованно.        — Он дышит он. Господин? Помогите мне, он сейчас упа… Дальше пустота. Мадара молча закрывает свой дневник, рассматривая мужа, лежащего под куполом, сжимая кулон-кольцо между пальцев. Смотрит на купол, в котором лежит его муж — полностью закрытый. Он слушал лишь пищание аппаратуры своего мужа и отвечал только на это пищание. Старался видеть только его — всегда из одного и того же места — так он мог видеть Тобираму всего и замечать каждое изменение в пульсации датчиков. Надеялся увидеть хоть какое-то колебание его тела, но ничего не происходило. Тобирама спал уже 2 недели. На лице Тобирамы кислородная маска, датчики прикреплены к всему телу — везде стоит аппаратура. Тобирама выглядит таким умиротворенным, спокойным и находится в состоянии какой-то благодати, судя по его равномерному дыханию и расслабленному лицу. Его почти не узнать после шести перенесенных операций. Отчего сердце у Мадары сжимается сильнее — сжимается грудная клетка от удушья на нервной почве. Когда придёт нужное время и руки Тобирамы заживут после многочисленных операций на них — он наденет кольцо обратно. Пока такой возможности не было — от кистей рук пока осталось лишь мясо вперемешку с травмированными нервными окончаниями, разбитыми костями — теперь в кисти Тобирамы вставлены металлические стрежни, которые хоть как-то фиксируют его руки в нужном положении. На карьере хирурга поставили крест сразу, повезет, если он сможет есть сам когда-нибудь. Мадара шел в отказ. Если его поставили на ноги, инвалида, то и Тобираме руки вернут тоже — они вдвоем. Мадара просто ждет, когда муж очнется — он должен очнуться, он не бросит его. Мадара пришел в себя в больнице в этой же — Кагами позаботился об этом. Он потерял сознание от состояния нервного истощения. Через день прилетел Орочимару и сразу приехал в больницу в ужасе от происходящего. Он был тем врачом, который обзвонил всех старых знакомых, которые отныне и занимались Тобирамой. Все время, пока Мадара был в отключке, Кагами сторожил Тобираму и их дочь. Конан прилетела в этот же день — из палат обоих больше не выходила — случилась истерика от того, что она во всем этом дерме рядом не оказалась. Мадара не разговаривал несколько дней, смотрел в одну точку и все время поднимался к мужу в палату. После выписки они поехали с Орочимару в их старый дом, пока Кагуя осталась у Конан и… Разгромил там все. Кричал и крушил все вокруг себя — никак не мог остановиться больше. Сквозь боль и слезы — с криком выходило все наружу. После нужно было организовать похороны брата. Приехала полиция, сняты были камеры… все доказательства… морг. Сделали вскрытие. Самое тяжелое для Мадары было… не похоронить даже родного брата и приехать на похороны, а вернуться к жизни в лице Обито и Какаши, которые считали его покойным и которые были семьей Изуны. А также встретить всех, кто его знал. Он выдержал в тот день все — после скатился в огромную яму самобичевания у себя внутри. Дни Мадары после похорон Изуны текли по-особенному медленно, как-то механически даже. Будто по какому-то написанному только им сценарию, который тот неосознанно выстроил в своей голове. Он помнит шок в глазах Обито, такой же шок в глазах Какаши. И молчание. Они не могли ничего вымолвить из себя до окончания похорон. И после так же молча прошли мимо Мадары, будто того и не существовало больше. Ему стоило огромного труда отныне выйти из дома куда-либо помимо больницы, в которой лежал его муж на верхнем этаже, где он находился под постоянным надзором лучших врачей. Орочимару лично выбрал таковых и пригласил из Германии своих знакомых на оплаченную работу для того, чтобы они хоть как-то смогли помочь Тобираме прийти в себя. Пока никаких изменений не происходило от слова совсем. Ему скоро надо возвращаться к работе, за дочерью пока смотрит Орочимару — Мадара здесь ночевал, и понимает, что если не выйдет сейчас на свежий воздух и не проверит свою голову, то он вряд ли выйдет отсюда еще ближайшее время. Почему? Потому что было страшно оставить мужа одного хотя бы на пару минут, отчего возникло чувство паранойи, что, если он будет отходить от него, больше чем на пару часов, Тобирама умрет под этим куполом, несмотря на постоянный надзор врачей. Орочимару пытался его убедить в том, что Мадара просто боится перестать контролировать состояние мужа из-за чувства вины и беспокойства — Мадара с ним пока не соглашался. Но понимал — он действительно боялся покидать мужа, пока тот находится в пограничном состоянии показателей здоровья, в настоящей... коме. Шла третья неделя… Сарутоби забрал Данзо — что с ним в итоге случилось, было неизвестно. Дошел слух, что какие-то люди увезли его в Америку — забрали на самолете спустя неделю комы, в которой Данзо находился, как и Тобирама. Мадара рвался задушить этот ходячий кусок мяса в больнице собственными руками — так и не пустили. Молился, чтобы тот просто сдох. Такие твари жить не должны. Остановил его Орочимару. Не сказав ни слова, заломал и уволок в свою машину. Мадара был не в себе, очень не в себе. Нервная система рухнула — он был невменяем с того самого дня. Хотел сразу же идти к Хашираме и отпиздить и того — остановили во второй раз. Орочимару напомнил ему тактично о том, что у Мадары был план и надо.        — Ты не в себе! Тебе надо хотя бы немного прийти в себя и…        — Я похоронил родного брата и чуть не похоронил мужа! Ты мне это говоришь? МНЕ? — орет на него Учиха, пытаясь сдержаться, чтобы не ударить старика тоже. — Не указывай мне что делать! Ты понял меня?        — Если ты не будешь меня слушать, попадешь в психиатрическую клинику с нервным срывом. Ты этого хочешь? У тебя твоя дочь осталась и твой муж под куполом, Мадара! Тебе нужно не крушить все, а выговориться мне.        — Да пошел ты! — грубо отталкивает его Мадара и хлопает за собой дверью в гараж. Орочимару тяжело выдыхает и звонит Конан. Он не справится один. Мадару после похорон родного брата окончательно перекрыло. Мадара перестал толком спать с того самого дня, перестал толком есть, стал выпивать вечерами в гараже и не выходить оттуда до утра. Горе должно выходить — Мадара нашел такой с способ. Дом был выставлен на продажу сразу же — Мадара больше не мог находиться в том доме. Он вечно смотрел в какую-то одну точку и отворачивался, сжимая то зубы, то уши, и что-то бормотал себе под нос. Орочимару после похорон попросту приехал сам к нему, помог собрать все вещи и в два заезда перевез Мадару с Кагуей жить в свой дом на неизвестное время — места много. Оставлять Мадару в таком состоянии одного боялись все. Конан с отпуска вернулась сразу же и теперь практически с утра до вечера была в доме Орочимару постоянным гостем, пытаясь хоть как-то отвлечь Мадару от состояния, в котором тот находился. Остались только Мадара, его дочь и его муж под куполом. Для Мадары все остальные люди вокруг него перестали иметь какую-либо ценность. Он вроде на третью неделю начал выдавливать из себя слова, чтобы хоть как-то реагировать на сказанное ему со стороны Конан, Орочимару и Мицуки. Порой даже в сторону Кагами, но выходило явно не очень. Учиха под таблетками пробовал хоть как-то расслабиться и не кричать каждый раз в пустоту, в ужасе отползая в сторону шкафа и бросая в пустоту что-то, то бутылку с водой, то дневник. Посреди ночи пытался сорваться и поехать к мужу в палату или к брату на кладбище, чтобы в очередной раз себя довести до истерики. Больше Кагуя рядом с отцом не спала — спала она с Конан на первом этаже. Удержали его и Орочимару и Нагато с третьего раза, когда заметили, что машина с Мадарой уносится от их дома в неизвестном направлении — он садился пьяный за руль и уезжал на кладбище. Умолял Изуну простить его, рыдал там, кричал, рвал свои волосы и смеялся… Впервые Орочимару заметил, что с Мадарой что-то не так в плане его зрительных образов на похоронах — Мадара смотрел то на гроб, то куда-то в сторону — сжимался весь и нервно улыбался. Только там никого не было. Орочимару хмурился, боялся того, что его ожидания оправдаются. Пока спрашивать не решался. Дал время… Но. Наступила 4 неделя.        — Он не поедет в больницу! — Конан сразу пошла в отказ. — Он вскроется там, ему нужно видеть Тобираму и свою дочь, понимать, что они рядом. Мы справимся вместе. Ты понял меня? — она смотрит в глаза Орочимару решительно, и тот с выдохом обреченности соглашается с ней. Это не выход, но Мадара не в себе, и отрицать этот факт больше нет никакого смысла. Мадару заламывали и ловили каждый вечер с усталым и раздраженным выдохом оба мужчины, скрепя зубами, пока Орочимару уже автоматически вкалывал ему успокоительное в плечо. Мадара вырывался с криком из захвата, смаргивал, и наконец встречался взглядом из-под взъерошенных и грязных волос, упавших на лицо, с Конан, которая, лишь поджав губы, начинала плакать сама, держа в руках дочь Мадары, которая все больше стала плакать, пугаясь состояния своего отца. После он отключался прямо на полу. Орочимару выпивал стакан виски и сидел до утра без сна — сторожил Мадару на всякий случай, параллельно рассматривая камеру в палате Тобираму — наблюдал. Тобирама все еще спал — всю информацию о состоянии его почти сына ему докладывали сразу же — никаких изменений за месяц комы. Они оба спали в ночи — только Мадара днем бодрствовал, а его муж все еще спал. Каждое утро Мадаре будто легчало, он находился во вменяемом состоянии до вечера, и после все начиналось по кругу. Он что-то видел и слышал — под конец четвертой недели это поняли в доме все…       — Не подходи ко мне! Убирайся! — шипит Мадара в пустоту, сидя в коридоре. — Убейся и сдохни! Это ты моего мужа чуть не убил! Ты убил моего брата, тварь! — он набрасывается на кого-то в темноте, падает на пол и заливается слезами. Тишина в ответ.        — Изуна, пожалуйста… не надо… я не хотел этого! Я просто… я не… — задыхается сквозь слезы, бьется со всей силы затылком о стену и пытается унять этот назойливый гул в ушах — он то усиливался, то становился громче. И снова тишина в ответ для посторонних в доме.        — Пап… папа, ты не понимаешь, это я виноват! Я брата оставил и не защитил, — Мадара поднимается с пола и ударяется спиной о стену на дрожащих ногах, шепчет в темноту. — Это все моя, мать вашу, вина! — затихает, мотает головой и резко замирает, видя перед собой что-то. — Тобирама? Подожди! Стой! Тобирама! Постой же!> ТОБИРАМА, ПОСТОЙ! ОСТАНОВИСЬ! Он падает с лестницы, ухватывается за карниз и умоляет деревянные прутья не оставлять его. Да, ему очень плохо — впервые после похорон родителей настолько дерьмово стало, насколько могло вообще стать. Конан хватает его молча со спины, от крика проснулась — Нагато пытался успокоить плачущих детей — добегает до лестницы, обнимает и вжимает его трясущегося в свое тело. Гладит его по волосам и целует в макушку:       — Все хорошо, Мадара, — ее голос звучит тихо, пока она гладит его волосы, которые лично помогала ему вымыть часами ранее после ужина, — я рядом. Все хорошо. Плачь… это пройдет, тебе просто плохо. И это совершенно нормально, — целует его в макушку, смаргивая слезы. — Мы обязательно со всем справимся. Я обещаю тебе. Я клянусь тебе — мы со всем справимся все вместе. Со всем этим дерьмом. Она чувствует, как Мадара сжимает ее сорочку своей потной рукой, стонет и завывает в ее кожу. Упирается лбом в ее грудь, как ребенок, и сжимается всем телом. Ищет поддержки и опоры в ее хрупкой фигуре. Впервые ищет.        — Мне кажется… я… — пытается выдавить он из себя через не могу, — мне кажется, я схожу с ума, Конан, — говорит шепотом. — Я вижу их всех постоянно… вижу Изуну, — Мадара с горечью усмехается, — вижу отца, я даже Данзо вижу… все время… вижу их перед собой. Конан сидит с ним еще пятнадцать минут, после встает, помогает подняться и ведет в спальню.        — Я сегодня посплю с тобой. Ложись, я буду рядом, — она укладывает лучшего друга на кровать и крепко обнимает его со спины. — Спи, Мадара, просто постарайся уснуть, я рядом. Я защищу тебя от всех этих видений. Иначе я лично их расчленю и закопаю в свои любимые могилки, — пытается пошутить и улыбнуться. — Со мной шутки плохи, я все-таки патологоанатом, — Мадару немного это успокоило. Уснула женщина только через два часа, когда тело Мадары наконец-то расслабилось и обмякло.

***

Октябрь Боль. Просыпался Мадара каждое утро от сильной боли во всем теле. Смотрел в потолок пару минут в попытках сфокусироваться на каком-то определенном элементе, лишь бы до конца осознать, что наконец он вернулся из пучины снов в реальность. Он не всегда понимал с утра, проснулся он уже или нет. Оттого что сны становились изо дня в день настолько реалистичными и давящими на психику, как и реальность. Будто ты находишься в настоящем кошмаре круглосуточно — плохо тебе и во время сна, и во время бодрствования. Вся боль внутренняя выливалась в постоянные, устоявшиеся в сознании образы, принявшие человеческие лица, голоса и сюжеты. Он будто оказался в каком-то кинотеатре, состоящем из всех людей в его жизни — близких, любимых и чужих — все они слились воедино. От снов хотелось бежать — психика перемещала его в самые болезненные, исковерканные сюжеты, в которых он терялся, в которых кричал, его метало из стороны в сторону. Порой образы уже сливались в несколько или в один целостный — он уже и не мог толком различить, кто именно ему снится и от чего он сжимается всем своим телом во сне. Единственное, чего ему хотелось, так это. Кричать. Ему хотелось орать — боль ментальная, психологическая превратилась в физическую — она слилась и стала одной полноценной болью, в которой он стал жить и существовать. Ступни ног выворачивало, мышцы икр тянуло и резало изнутри, его жилы теперь натянуты до предела, бьет острой болью в седалищный нерв. Его кисти рук стали воспаляться и неприятно хрустеть, как только он подносил правую ладонь к своему лицу в попытках растереть свои глаза с утра. И с выдохом хронической усталости и понимания, что вся боль, от которой он столько лет бежал, с которой боролся и на какой-то момент поверил даже, что избавился, вернулась в разы сильнее. Боль сводила с ума — вся сразу. В его голове и в его теле — лавиной она изо дня приветствовала его. Скорбь. Опираясь ладонями о кремового цвета кафель на стене, он с закрытыми глазами стоял так и ощущал, как о его голую спину разбиваются капли воды. Они нежно касаются его кожи и стекают вниз. Стекают по глазам, по носу, по подбородку, по его груди и соскам и окончательно падают на кафельный пол. Он поворачивает воду с холодной на максимально горячую, и слышится стон с его губ. Контрастный душ — то, что ему нужно было сейчас. Он опирается руками, пытаясь сжать кафель, и выгибается вперед, после наклоняется немного сгорбившись, и вода опять идет холодная. Все еще чертовски холодно, он не помнит, когда ему было тепло просто так. Теплоту он ощущал только со своим мужем — настоящую, родную и согревающую изнутри. Спустя полчаса он дергает ручку напора воды и выходит из ванной комнаты. Проснулся позднее всех и впервые оказался дома совершенно один. Конан ушла гулять с детьми в парк, Орочимару уже уехал к Тобираме в палату, Мицуки в школе, Нагато на работе. Мадара в доме остался совершенно один. Бродил по комнатам, рассматривал без особого интереса предметы интерьера. Кагами написал ему уже десятое сообщение, пытался всячески разговорить его, говорить совершенно не хотелось. После того, как он бродил по дому и с отвращением смотрел в сторону еды на столе, он лишь выходил на террасу дома, закуривал, сидя на крыльце, смотря в одну точку, и снова и снова запускал свои пальцы в волосы в попытках собрать свои мысли в кучу. Мысли не собирались в кучу никак. Он докуривает пятую сигарету за раз и понимает, что только что сделал, когда рассматривает свои разбитые пальцы от удара о стену. От невыносимой боли — уже даже непонятно какой — появились приступы агрессии. Только причиняя себе боль, он мог хоть как-то избавиться от нее. Сегодня вечером он снова поедет к Тобираме — днем у мужа последняя операция, его переместят в операционную на восемь часов, и, следовательно, увидеть он его не сможет никак. Только сейчас он осознал, что уже месяц не появлялся на учебе ни разу. Что ж. Злость. Молча забрал документы из университета, ничего не объяснив, и с отвращением посмотрел на медицинский вуз, выходя из него. Его стало воротить от врачей, от медицинской тематики и от всего, что так или иначе было с этим связано. Врачи. Именно они поголовно испортили его жизнь и его здоровье. Больше видеть их не было никакого желания за исключением необходимости прохождения собственного лечения. Ненависть. Тренировки в зале он начал со второй недели, и постепенно агрессия в слишком быстром темпе начала потухать, когда под надзором он в очередной раз бил висящую на привязи грушу. И это так необычно. Ты стоишь обнаженный по пояс, пока твои руки от локтя обтянуты эластичным бинтом. Учиха отказался от перчаток, попросив бить в сухую. Ему почему-то нужно было почувствовать эту боль разбитых в кровь костяшек пальцев хотя бы немного для начала, а после больше и больше изо дня в день. Тобирама говорил, что он так же избавлялся от агрессии первые месяцы, только если он будучи хирургом щадил свои кисти, то Мадаре это больше не нужно было. Он разбивал их в мясо. Занимался как умалишенный каждый день два часа, поставив какую-то непонятную перед собой цель. Зациклился — если становится лучше и агрессия уходит, значит, надо продолжать. И пот течет по твоим вискам, ты быстро дышишь, фокусируешься на руке тренера, удар, захват, и он скручивает ее, глазами показывая — продолжай. Дыхалку сбивало даже в самом начале при обязательном поднятии давления — нужно было на время просто грушу бить. Правильно дышать — с каждым ударом выдох, с каждым движением вдох. Дальше шла скакалка. Мадара просто смотрит в одну точку и в очередной раз отрывает свои ноги от земли — он игнорирует боль. Игнорирует ее каждый раз, когда приседает и делает в воздухе хлопок руками и снова вниз. Игнорирует боль, даже когда ему хочется от нее уже орать — надо разминать кисти рук, плечи и стопы круговыми движениями перед тем, как встать в стойку. Пить воду во время тренировки нельзя — сердце может не выдержать. Мадара садится на четвереньки и пытается отдышаться, сжимая в кулаке бинт красного цвета. Сушит ужасно. Сушит изнутри горем настолько, что хочется сломать череп кому-то и как можно скорее — особенно Данзо. Сломать каждую его гребаную кость и стереть в порошок.        — Успокойся! Ты выбьешь себе плечевой сустав! — кричит ему тренер, смотря на мужчину, и Мадара лишь фыркает.        — Насрать. Я буду бить до тех пор, пока мне не станет легче. А мне становится лишь хуже. Мадара начал принимать морфин на шестой неделе, когда начал попросту чувствовать, как его тело стало по непонятным причинам неметь. Это ужасное онемение шло со стороны затылка, окутывая шею неприятным холодком вдоль затылка до макушки и растекалось по всем пальцам и костям — боль нахлынывала каждый раз, когда он пропускал очередную дозу. Выносить ее становилось все сложнее и сложнее. Аппаратура не переставала пищать. Изо дня в день напротив него аппаратура пищала. Отчаянье. Он затягивался сигаретой на улице, вдыхая жадно дым до последнего, и возвращался обратно в палату к мужу или домой. С дочерью он проводил вечера и ранние утра, гуляя с ней в парке под надзором Конан. Новый дом он больше не присматривал — он не хотел ничего, пока его муж не очнется — только когда Тобирама очнется, они вместе выберут, где будут жить, точно уедут из этой страны и больше никогда не вернутся. Привычные, рутинные действия начали постепенно становиться машинальными. Встать. Выпить кофе, покурить. Прогуляться с дочерью с утра в коляске. Что-то съесть. Тренировка. Злость. Работа. Тобирама. Поиграть со своей дочерью. Покурить. Обсудить с Хиданом и Какузу новые моменты в работе и ситуации с компанией в Америке. Вернуться к Тобираме под вечер. Сесть рядом с Тобирамой. Сдержаться, чтобы не выпить. Обсудить с ним его день и свой. Выслушать Тобираму… в ответ... Проверить аппаратуру — единственное, что мог сделать Мадара в этой гребаной палате. Проверить дыхательный аппарат. Снова записать все свои наблюдения в личный дневник. Закончить. Понять в очередной раз, что нужно возвращаться домой к Орочимару и дочери. Вернуться. Выдержать час нахождения среди близких. Пройти в очередной раз мимо Изуны по пути в спальню… в очередной раз сорваться на Данзо, стоящего в углу. Сжать руками свою голову и медленно опуститься на кровать. Посмотреть на бутылку, включить телефон, смотря на камеры, сжаться в комок на кровати и кричать в подушку. После извиняться перед кошкой за то, что напугал ее. Рассмеяться и ответить кошке, что все в порядке — все так делают. Приласкать кошку и уснуть — дочка спала не с ним теперь. И снова он встречает своего мужа с утра… и снова, и снова, и снова… Если долго вслушиваться в писк аппаратуры, то можно начать слышать мелодию этого звучания. Мелодию души и тела, наверное. Она каждый раз разная, но самая любимая. По пищанию можно начать определять, в каком настроении сегодня Тобирама: когда оно ритмичное и плавное если медленное, то в спокойном, если же резкое и скачками — он опять на что-то обиделся или, возможно, злой. Тобирама, наверное, чертовски зол на то, что он не умер… хотя ты так стараешься его не злить, ты так стараешься делать всё правильно, стараешься угодить. Хочешь убедить его в том, что ему нужно вернуться к нему назад. Если же пищание резковатое, но равномерное, то сегодня его муж в хорошем настроении, а если резко начинает мигать, то он, наверное, так пытается улыбнуться ему. Наверное… Мадара научился общаться с аппаратом и даже реагировать на его настроение, слышать немые вопросы и отвечать на них самому себе или же мужу — неизвестно. Ему просто нужно было общаться с ним. Он научился слышать то, что другие не смогут услышать никогда, лишь бы иметь хоть какую-то связь, лишь бы не осознать реальную картину того, насколько же ты одинок и поехавший, что общаешься с аппаратом, показывающим уровень жизни другого человека. Общаться со своим мужем — единственное, что давало сил жить дальше и хотеть жить дальше. Ему нужно было слышать Тобираму хоть как-то, пока его трясет в очередной раз от вида своего мужа уже на специальной кровати для неходячих людей в коме — купол сняли неделю назад. Равномерное пищание в одну грань —Тобирама обращает на него свое внимание. Два раза пищание — приветствие. Три раза — «как дела?». и Мадара улыбается с горечью, пока вытирает свои мокрые глаза, отвечает целое «нормально» или «хорошо», или «не очень», а в основном всегда — «дерьмово». Четыре раза — спрашивает, как прошёл день его мужа. Мадара уже два месяца всегда рассказывает, как прошёл его день, который, по сути, никогда не меняется в своём содержимом. А иногда с придыханием он слышит пищание пять раз и это означает, что Тобирама скучает по нему и скоро вернётся к нему, но такое бывает редко, ведь его муж очень скуп на эмоции. И Мадара впадает в немую истерику снова, он сжимает дневник пальцами со всей силы, смотря в окно, и швыряет его в стену, срывается на крик. Его крик слышен на весь этаж. Ему кажется, он орет как раненный зверь. Мадара притащил в палату вторую кушетку и отныне теперь ложился рядом с мужем, боясь все еще его обнять, лишь бы не навредить, и засыпал через пару часов, рассматривая умиротворенное лицо Сенджу, разглаживая его волосы своими пальцами. Он касался почти невесомо, аккуратно — ему так хотелось расцеловать каждый его участок кожи, но врачи строго настрого запретили пока любой контакт с кожей пациента. Это раздражало еще больше. Когда не можешь прикоснуться к любимому человеку никак. Кожа к коже. Но он может хотя бы смотреть на него, просто смотреть и быть рядом, оттого засыпает с улыбкой, чувствуя, как Тобирама переворачивается к нему, уснуть не может, утыкается в бок лежащего тела через покрывало своим горячим лбом… и проваливается в сон. Мадаре хочется чувствовать запах своего мужа каждый раз, но пока он ощущает лишь неприятный запах медикаментов и больницы.       — Все в порядке, — всегда один и тот же ответ Мадары на любой вопрос в свою сторону. Он пытается и сам верить в это — ведь если поверит в то, учитывая все что он видит изо дня в день, точно сломается. Нет, все не в порядке. Все в одном сплошном непорядке.       — Я сплю по четыре часа. Но даже когда просыпаюсь, то чувствую такую боль, будто в аварии разбился я… снова. Он уже не помнит ни кто у него что спрашивает, ни кому отвечает — все лица слились в одно лицо и один давящий и раздражающий голос. И снова он просыпается рядом с мужем или дома — все дни превратились в бесконечный один. И снова встает, и снова курит. И снова ему придется покинуть палату мужа, ведь.. Как раз сегодня через пару часов ему снова нужно поехать в больницу на свои обследования. Мадара садится молча в машину и едет. Его просила приехать Чие к себе и новые врачи, к которым отвел его Орочимару накануне.        — У меня для вас две новости — одна хорошая, одна плохая, с какой мне начать? — спрашивает его женщина, сидя в кресле своего кабинета. Перед ней как на ладони лежат все анализы и результаты обследования Мадары, тот лишь смотрит куда-то в окно.       — Я подыхаю, но не так быстро? — спокойно спрашивает Мадара с ироничной усмешкой. Женщина прокашливается:        — Мадара, пожалуйста, с таким настроем мы далеко не продвинемся…        — Мне до пизды уже, если честно, продвинемся мы далеко или нет, — Мадара пожимает плечами, рассматривая ее лицо, — я устал от этой жизни… нет, заебался в края. Рассказывайте, что у вас там? Когда я подохну? Женщина спокойно протягивает ему с улыбкой на лице бумаги, Мадара перенимает их в руки и понимает, что особо ничего в них не понимает. Врач замечает это и продолжает:        — Ваше состояние ухудшилось из-за эмоционального потрясения, накопленные соли и наростки на костях создали у хрящей мозоли, что придется их разбивать вручную или лучевой терапией. Именно они мешают костям нормально функционировать. Это больно, очень больно, но вытерпеть можно.        — Это, как я понимаю, была хорошая новость? — Мадара, игнорируя правила этикета, закуривает в кабинете свою ментоловую сигарету и с горечью смеется. Его защитные механизмы стали примитивными — он теперь просто улыбается и смеется все время, нервная система истощена. Весь пиздец, происходящий вокруг, вызывает лишь искреннее веселье.        — Нет, плохая, — женщина наконец с радостью вытаскивает вторую папку и начинает издалека. — Ваш муж создал удивительное лекарство, отныне признанное уже в десяти странах как экспериментальное, учитывая, какие результаты оно показывает, скоро его запатентуют как рабочее. Так вот, мы такого еще ни разу не видели, но вы главное поймите меня правильно сейчас, — женщина указывает кончиком ручки на строки в отчете медкарты Мадары и, расплывшись в улыбке, наконец заканчивает свой монолог, — у вас нет никакого рака. Он проявился в определённый момент, но после того, как мы повторно сделали десять тестов поняли — у вас его нет. Металлы, которыми вас травили, свернулись и отныне выходят с рвотой и потом из вашего организма, что и провоцирует множество побочных эффектов в вашем организме, как те же соли или треснувшие хрящи. Оно их растворило и стало выводить медленно из организма. …Ваш муж сделал невозможное… у него получилось регенерировать пораженные клетки и отныне клетки организма приходят в норму — они перестали размножаться. Они стали погибать. Он сделал обратный эффект — будто совместив ген аутоиммунных заболеваний и онкологических в одну генетическую формулу, которая уничтожает саму себя. Мадара замирает. Ошарашенно рассматривает лицо врача и бумаги перед собой. В какой-то момент ему показалось, что Тобирама коснулся его плеча своей ладонью со спины и в подбадривающем жесте слегка сжал:       — Я всегда буду тебя оберегать, любовь моя. У нас получилось, — он даже услышал спокойный голос мужа и ощутил поцелуй в макушку. Такой желанный. Резко обернулся назад и с горечью понял — лишь показалось.        — Я не ослышался? — только и может выдавить из себя Мадара, пораженный данной новостью. Перед глазами пролетают дни, месяцы и годы, в которые Тобирама сидел все время за своим компьютером, высчитывал что-то, не спал сутками, постоянно как одержимый ходил по лабораториям и радовался, как ребенок, новой пришедшей ему пробирке. Он все эти годы работал для этого, будто зная заранее, что ему придется спасти своего мужа еще раз. Спасти Мадару еще раз вне зависимости от того, в каком он состоянии. Несмотря на то, что он сейчас лежит под куполом, он заранее, будто предвидев самый худший вариант, тратил всю свою жизнь на создание лекарства.>       — Кагуя, вы вырастили гениального сына, — Мадара смаргивает слезы, обращаясь мысленно к покойной матери Тобирамы, — вы дали ему толчок своей смертью для того, чтобы пережив ее, падая из раза в раз и проходя все это дерьмо в своей жизни, он наконец понял, как избавить от страданий других. Вы можете им гордиться. У него получилось.       — Ваш муж… всадил свои ДНК в лекарство. Добавлял в пробники ДНК здоровых людей, — Мадара уже не слышал, что ему говорит врач — новость ошеломила. — Это генетический прорыв. Он достоин Нобелевской премии и…       — То есть я не умираю? — все еще в прострации уточняет Мадара. Не может до конца поверить в услышанное.        — Ну куда вам умирать с таким мужем, — смеясь, отвечает врач, — боюсь, он вас даже с того света достанет. Страшный человек. Я вам даже завидую.       — Уже достал. Дважды, — Мадара отвечает тихо и, медленно поднимаясь, получает указания продолжительности лечения и дату следующего приема. Он доставал меня из раза в раз — теперь моя очередь.

***

Ноябрь Мадара поднимает спросонья голову примерно в семь часов утра от странного шума за дверью палаты. Сначала не может понять сразу, где именно находится, осматривается, Тобирама все еще лежит на своем месте — хотя понятно и так, что никуда он отсюда не денется, и тем более чудом не встанет, ведь его состояние… «Пациент пребывает три месяца в состоянии комы, состояние стабильно. Улучшение не наблюдается». Мадара вчера услышал сам эти слова от лечащих врачей мужа, а после с трудом прочел все отчеты с Орочимару сам. Половины не понял, но увидеть выражение старика ему хватило сполна — никакого чуда пока не случилось. Дальше день смешался в какую-то кашу, он толком не помнит, что делал вечером, вроде бы он выпивал с прилетевшими на родину на пару дней Хиданом и Сасори в баре, потом их откуда-то забирала Конан с криком о том, что Хидан идиот и Мадаре нельзя столько пить из-за новых таблеток, которые он теперь принимает три раза в день. Потом он точно помнит лицо Кагами, смотрящее на него в ужасе, и себя зачем-то копающего землю в каком-то дворе. А дальше пустота. Голова гудит, тошнит и Мадара пытается подняться на ноги — хочется проблеваться. Интересно, что он и зачем копал? Он точно помнит, как копал какую-то землю. Только где и зачем…        — Надо выкопать могилу, — вспоминает свой же крик в ночи Мадара с приступом тошноты. — Я вырою могилу и… Не помнит ни что было, ни как он вообще у мужа оказался — скорее всего его привез сюда Кагами, вымыл и уместил на кровать рядом с мужем — иначе наличие на нем свежей одежды он объяснить не мог. Наконец Кагами открывает дверь в палату, с явным осуждением в глазах смотрит на бледного от тошноты Мадару. Повисло молчание — Мадара чем дольше смотрел на ученика мужа, тем отчего-то стыднее ему становилось.       — Жду снаружи. Я не собираюсь перед твоим мужем тебя отчитывать, — грубо чеканит Кагами и бросая взгляд на Тобираму, закрывает за собой дверь. Мадара поежился и посмотрел на спящего мужа, приблизился к нему, целует в лоб — врачи наконец-то разрешили ему касаться мужа, и с выдохом тяжести и тошноты наконец выходит к Кагами за дверь.        — Ну и какого хуя, Мадара? — резко переходит на крик Кагами, вжимая мужчину в стенку со всего маха. — Я понимаю, что у тебя друзья идиоты, и у тебя горе, но еб твою мать! Ты рехнулся? Ты совсем расклеился или ебанулся, я не понимаю? Мадара слышит всю эту тираду, кривясь от шумного крика, желая только прикрыть уши руками, но видит ярость в глазах Кагами — понимает, что он точно что-то натворил… Но вот только что.        — Нихуя не помню, — честно признается Мадара. — Нет смысла орать, что я натворил? Кагами от злости покраснел, шумно вдохнул и выдохнул:       — Вообще ничего?        — Копал яму какую-то, — признается Мадара тихо, — но зачем и кому, понятия не имею… То-то вчера я напился слегка…        — Ты нажрался с Хиданом как свинья! — орет Кагами. — А Сасори, идиот, еще додумался вас отвезти сюда, к мужу тебе надо было срочно…но это хуй с ним — ты вчера человека чуть не убил! Ты на Сарутоби напал! Точнее, понятное дело, почему ты избил его… Но блядь, сломать ему два ребра, завалить на Хидана и поехать хоронить какого-то хуя ко мне домой. — Кагами взрывается, — Нет я все понимаю, но сказать, что я ахуел, видя вас троих ночью во дворе моего дома с побитым Сарутоби и лопатами — это ничего не сказать…       — Я…пытался похоронить Сарутоби? Это ту подстилку Данзо что ли? — Мадара хохотнул. — А он откуда взялся-то? Блядь… Ну надо же, серьезно что ли? Кагами выдыхает, отпускает Мадару за воротник и грубо обнимает, тянет к себе:       — Блядь, Мадара, я перепугался за тебя так, что чуть не поседел к ебанной матери… Крыло Мадару действительно ужасно… Пятнадцатью часами ранее… Увидеть своих коллег по работе и по совместительству друзей — было чем-то вроде глотком свежего воздуха. Хидан вместе с Сасори уже в аэропорту просто сжали Мадару в своих объятиях молча и стояли минут так пятнадцать там.        — Выглядишь хреново, — честно произнес свой вердикт Сасори, — ты знаешь, Мадара, ты для меня эталон правильных черт лица и всегда я говорил тебе, что ты очень красив, но выглядишь ты действительно ужасно.        — Я знаю, — с иронией произносит Мадара, смотря на Сасори, и чувствует как тот хлопает его по плечу, — я и чувствую себя так же.        — Но твою красоту не испортит ничто, — Сасори автоматически пытается подбодрить друга, — если что я всегда готов приложить к твоему лицу свою руку, привести тебя в человеческий вид. Красоту даже затраханностью дерьмом в жизни не испортить!       — Ты мастер подбодрить человека, — Хидан фыркает и пытается улыбнуться навстречу поникшему виду Учихи, — не слушай этого фанатика своей работы, — ты как обычно, самая ебливая соска нереалка в стране, — хохотнул. Но все трое друзей понимали — Сасори прав. Мадара действительно выглядел ужасно и отрицать этот факт было как-то глупо даже. Дело было не в красоте, которая с возрастом стала пропадать — естественная красота не пройдет с годами, лишь изменится — Мадара был попросту вымученным от горя человеком, который качественно забил на свой внешний вид в социуме. Ему стало все равно — он не собирался делать вид, что все хорошо и тем более обманывать себя и окружающих. Лечение оставляло свой отпечаток и на коже, и на состоянии здоровья, и тем более на волосах. На макушке стала проявляться седина, волосы рядеть, и кожа все время отныне была какого-то сероватого оттенка. Мешки под глазами увеличились в два раза, приобрели синевато-фиолетовый цвет, щеки впали, на лбу стали выступать первые глубокие морщины.        — Предлагаю некультурно отдохнуть — алкоголь всегда помогает избавиться от накопившегося дерьма внутри. — Хидан сжимает плечи друзей своими огромными ладонями и они направляются в сторону выхода из аэропорта. — К Тобираме обязательно сначала заедем… Я соскучился по нему очень. И они заехали сначала в больницу — двое друзей молча сидели рядом с Мадарой, потом разговаривали с Сенджу, рассказывали ему последние новости из Америки — совершенно как с человеком, будучи в сознании — оба привезли Тобираме подарки. Хидан поместил красивую антикварную статуэтку прямо на полку рядом с кушеткой, сидел и молча думал — после отошел покурить. Сасори продержался дольше, рассматривал то Мадару, то его мужа с ощущением тоски и сочувствия — если бы Дейдара оказался в таком состоянии, он сам бы был не в лучшей форме — это тяжело. Это чертовски тяжело. После они приехали в дом Орочимару, навестили Кагую — Хидан сразу на два часа пропал с девчушкой — раскрывал свои подарки ребенку и что-то объяснял, пока та с интересом ползая за ним и порой делая пару шагов падала, и так по кругу. Улыбался как дурак.        — Я буду твоим самым любимым дядей, мелкая. Подрастешь, дядя Хидан тебя всему научит, скучно тебе точно не будет, — он с нежностью проводит своими пальцами по щеке девочки и целует ее в носик, после перенимает на руки и несет в сторону ее отца и Конан, которая в очередной раз вкалывает необходимую дозу лечения Мадаре. Сасори тем временем разбирался с документами Мадары в кабинете с выдохом понимания — Мадаре в последнее время было не до работы — взял половину бумаг на себя. После обеда сытного и разговора в час, Орочимару отправил троих мужчин в бар пить культурно — и явно просчитался со словом «культурно». Культурная выпивка закончилась на первой бутылке виски и дальше… Конечно же Хидан сначала потащил Мадару с Сасори прогуляться по набережной… После зайти в очередной бар выпить — слышать смех мужчины такой редкий, даже по телефону, было чем-то вроде чуда — Учиха медленно расслаблялся. Сасори по наставлению Конан следил за очередным припадком Мадары, потому что…       — Он видит всякое на почве нервного срыва, тщательно следи за его состоянием, Хидана просить бестолку: он если нажрется… Ты и сам понимаешь, — она протягивает ему шприц в карман, — если что, коли в руку, полегчает. Это помогает ему перебороть приступ. Примерно в десять часов вечера после очередного бара, они уже ехали в такси в сторону больницы — Мадаре нужно было увидеть мужа снова, и сказать как сильно он его любит. Друзья понимающе согласились подождать его на улице и перекурить. Мадара отошел на пятнадцать минут. Так и не вышел, Сасори начал волноваться. Мадара поднимается на лифте к палате своего мужа, трудно стоять на ногах после выпитого, но несмотря на это идти легко, одушевляет очередная встреча с Тобирамой — отчего-то он понял, находясь в кругу коллег и друзей, насколько он сильно по нему соскучился и как же сильно его не хватает с ними рядом сейчас — в трезвом уме и на ногах. Он начинал ощущать какую-то странную вину за то, что позволил себе хотя бы на пару часов улыбаться, отвлечься и побыть в кругу других. Ему стало казаться, будто он бросил своего мужа — Тобирама обидится на него за это, он оставил его одного в своем мире и не был рядом. Хотелось попросить прощения. Мадара выходит из лифта и бегом направляется в сторону палаты мужа, отчего пульс подскочил от странной тревоги — было как-то слишком тихо в больнице. Хотя на этом этаже в данное время всегда тихо — врачи не тревожат пациентов в состоянии комы без надобности, на то и выделяют им отдельный этаж — самый верхний. Спотыкается пару раз, ладонью упирается о стену и наконец доходит до нужной ему палаты — первое, что насторожило, дверь внутрь была приоткрыта. Мадара автоматом бледнеет, резко отодвигает ее в сторону и видит перед собой стоящего человека напротив его мужа. Этот человек сам нетрезв, его руки дрожат и он тянется к шее его мужа. Мадара машинально звереет и грубо отталкивает незнакомца в сторону, на что слышит крик и яростно оборачивается к нему, заслоняя своим телом мужа. Так и знал, что случится какое-то дерьмо.       — Ты? — только сейчас понимает кто перед ним стоит, и смотрит с ненавистью на Мадару. — Ты же этот… Как тебя там… Ты какого хуя в палате моего мужа забыл? Сарутоби сжимает свое плечо рукой и грубо набрасывается на Мадару резко, они падают на пол оба, начинается потасовка.        — Этот ублюдок… — Сарутоби бьет Мадару в бок, — из-за этого урода мой любимый человек… Из-за этого ублюдка!!! Данзо, он… Данзо… Мадара бьет со всей силы в челюсть Сарутоби, звереет только об упоминании Данзо, сжимает руку Сарутоби, не жалея силы бьет его головой об ограждения кровати.       — Из-за твоего ебнутого дружка, мой муж чуть не умер, и у вас хватает смелости еще приходить сюда? — он рассматривает его лицо, наваливается на него всем телом, сжимая его горло, пока Сарутоби пытается его отпихнуть, — ты что сделать хотел, урод?! Ты что сделать хотел? Отвечай! — сжимает со всей силы, ощущая как играют жилы под его пальцами и Сарутоби кашляет. — Я тебе сейчас шею сломаю, сукин ты сын, мне терять нечего!       — Если он сдохнет всем лучше будет! Он больной на голову урод! Это он во всем виноват! Мадара меняется в лице, отпускает шею Сарутоби, ошарашенно слушая его речь и грубо хватая его за волосы, тянет на себя, надавливая коленом на грудную клетку.        — Слушай сюда, сука ты тупорылая, я в душе не ебу, что у Данзо за дар людям мозги парить, но твой дружок на всю голову ебанутый. Все это дерьмо устроил он. И я надеюсь он сдох. Эта тварь моего брата убила! — удар приходится с локтя прямо в челюсть снова. — ПРИСТРЕЛИЛА МОЕГО БРАТА, ДЕРЬМА ТЫ КУСОК! ТЫ ПОНИМАЕШЬ ЭТО, БЛЯДЬ, ИЛИ НЕТ?        — Да пошел ты! Он болен, но он не убийца! — Сарутоби вырывается из захвата, Мадара цокает языком и с ноги бьет в бок, после перенимая в руки подарок Хидана, бьет еще раз со всей силы в плечевой сустав…и снова, и снова… Остановиться не может — перед глазами пелена, в голове снова становится шумно. Слишком шумно. Адреналин подскочил. Становится так легко, и…       — Добей, — спокойно говорит Изуна, стоя рядом со своим братом, смотрит беспристрастно на Сарутоби. — Легче станет. Я знаю.        — Если что закопаем и никто его не найдет. — Тобирама наклоняет голову, стоя в углу. — Делов-то… Он ходит, а я лежу. Почему он ходит, а твой муж в коме лежит? Несправедливо.       — И ты станешь таким же убийцей… Как я. — Данзо улыбается ему, стоя напротив в тени палаты, смеется, и Мадара резко дергается. — ДАВАЙ! Мы же одинаковые! Ты же давно так хотел человека убить! Убей его! Бей сильнее!        — Сынок! Остановись! Не надо! Он не виноват! — отец резко хватает его сзади, тянет на себя, Мадара успевает опомниться и резко повернуться назад — наступает тишина. Это отрезвило. Дергается — понимает, что Сарутоби смотрит на него снизу — его лицо заплыло от ударов. Он разбил ему нос, разбил губу — сломал ребра. Тот кривится и смотрит на Мадару с ненавистью. Резко поднимается, отбрасывает статуэтку Хидана в сторону и отползает от Сарутоби к стене — пытается отдышаться. Перед глазами все плывет. Запах крови бьет в нос. Руки дрожат, он мотает своей головой — переводит взгляд на мужа, пытается считать до десяти — надо успокоиться.        — Слабак. — Данзо разочарованно фыркает у стены, на что Мадара показывает ему средний палец — образ исчез.       — Если он все-таки не сдох… — Мадара рассматривает спокойно-спящее лицо мужа под куполом и переводит взгляд на лежащего Сарутоби в его ногах, которого он только что избил ногами…тот кряхтит, Мадара спокойно встает, открывает окно — надо просто закурить, полегчает. — И припрется снова в нашу жизнь, в мою — я убью его не мешкаясь. Во мне нет больше никакой жалости и сострадания ни к кому. Я убью вас всех. — Подходит к Сарутоби, опускается на корточки и грубой хваткой за волосы, тянет того к своему лицу, Мадара смотрит в глаза Сарутоби совершенно спокойным взглядом, — он убил моего брата, из-за него чуть не умер мой муж и отец моего ребенка, а так же это дерьмо сделало все, чтобы убить меня. — Усмешка, Мадара качает головой, прикрывая глаза. — Мне плевать, какие у вас отношения и какого ты о нем мнения, о Тобираме или обо мне… — в глазах проскользнула настоящая печаль, — …Но если я не сдохну и доживу до момента, когда этот человек приблизиться к моей семье — я убью его не думая, и тебя в следущий раз тоже, не мешкаясь, и меня больше никто не остановит. — Слова выходят медленно, с выдержанными паузами. — Я понятно объясняю? Твое одиночество — твои руки, твоя боль — твои ноги, твое отчаяние — твоя голова. Сарутоби смотрит на него пристально, отводит взгляд в сторону, на что Мадара переходит на крик:        — Я, сука, понятно объясняю или нет?!       — Что за дерьмо?.. — резко слышится голос Хидана, вбежавшего в палату. — Тут произошло… Сарутоби? Мадара? Какого хуя? Сасори добегает следом, останавливается в дверях и в ужасе видит эту картину перед собой.       — Какого хуя? — добегает до Тобирамы, резко проверяет все показатели — все в норме.        — Помоги этому долбоебу встать, отвезем его к Кагами. К Орочимару не стоит — он и так скоро поседеет по второму кругу… А Конан мозги вытрахает. — Мадара кривится от боли ударов и облокачиваясь на плечо Сасори выходит из палаты. — Сука, так и знал, что двойной замок надо поставить — долбоебы врачи хреново следят за пациентами — будет код-карта теперь. Ехали в машине молча к Кагами домой. Мадара много курил, Хидан до сих пор пребывал в прострации — Сасори смотрел в окно и снова на Сарутоби, ведя арендованную машину.       — Ты как? — наконец уточняет он у пострадавшего.       — Этот мудак мне ребро сломал. — Сарутоби пытается дышать ровно, от боли выворачивает.       — Скажи спасибо, что не шею. — Мадара отвечает спокойно, на что Хидан хохотнул. — Ты на моего мужа покушался.       — Сарутоби, ты ебнулся? — Сасори с раздражением смотрит на старого знакомого.       — Ебнулся! — крикнул Сарутоби и опять сжался от боли. Доехали молча. Вытащить Сарутоби из машины было задачей. Сасори отъехал в круглосуточную аптеку. После, пока Хидан курил, началась потасовка во дворе опять. Наблюдал за этим и с громким выдохом:        — Блядь, — направился во двор, где Мадара катался по земле с Сарутоби, озверел в очередной раз, вырубил Сарутоби с удара в челюсть, непонятно откуда взял лопату и начал копать могилу        — Я тебя, сука, себя заживо похороню, и… Все это застали Кагами и Сасори, который только что разбудил своего друга, наблюдали за этой картиной посреди ночи, стоя во дворе.        — Вы совсем…ебнулись? — только и мог выдавить из себя Кагами, смотря спросонья и еще не понимая, что происходит во дворе его дома. — Какого… Хидан? — орет на мужчину, тот не может сдержать свой смех.       — Мальчики развлекаются… Мадаре давно надо было выпустить пар, так что… — мужчина пожимает плечами. Кагами яростно направляется к Мадаре и единственное, что приходит ему в голову, так это…с кулака вырубить Мадару тоже. Получилось. Сасори кривится от удара и прикрывает ладонью лицо.       — В дом тащите обоих! Господи, да вы еще и ужратые! Мать вашу! Не врачи, а дети малые! — Учиха в бешенстве, — Хидан, тащи Сарутоби, мы с Сасори Мадару дотащим… Видел бы все это Тобирама…ахуел бы настолько, что точно очнулся Негатив. Он перевешивает в разы. Его так много, и ты всматриваешься в него глубже, пока тебя, того, кто лежит на дне, начинает рвать наизнанку. Сначала отрывают руку, потом отрывают ногу, ровным счетом как и все хорошее, а плохое тебя разрывает на части, ровным счетом как и люди, которым от тебя было что-то надо, разрывают тебя на части, пытаясь забрать кусок, который от тебя нужен им. Не думать, не вспоминать, не знать. И Мадара в тот день, смотря в одну точку, переводит взгляд на свои руки, полностью окрашенные в красный от побоев, улыбается от облегчения.        — Весело, — выдыхает Мадара, сидя напротив Кагами в кабинете. Тот только закончил рассказ всего случившегося. — А Сарутоби как?        — В больнице. — Кагами выдыхает и качает головой, — мы поговорили, больше он не потревожит вас.        — Этот ублюдок жив? — Мадара смотрит пристально на кружку чая. — Я о Данзо.       — Не знаю. — Кагами отвечает искренне, — правда не знаю, если и жив, то состояние у него не лучше Тобирамы… Так что…       — Если жив, его состояние скоро будет мертвым. Я найду его и задушу своими руками. — Мадара медленно поворачивает ложечку в кружке, лицо саднит от ран — половина заклеена пластырями и наложен один шов.        — Мадара. — Кагами садится напротив него, сжимает его кисть, — я могу как-то помочь тебе? Скажи мне, я волнуюсь за тебя. Ты не в порядке. После паузы Мадара отвечает наконец-то.        — Я знаю, я в полном, мать его, непорядке, — хмурится. — Никогда не думал, что скажу это… Но мне кажется нужен психотерапевт или психолог… Я не справляюсь что-то никак… — снова замолкает, — мне еще надо сделать столько всего: с Хаширамой и Мито, с Обито и Какаши. А пока единственное, что я могу сделать — это кого-то случайно ебнуть… — он с горяча усмехается. — Я не шучу.       — Я помогу тебе. Начнем через месяц. — Кагами отвечает тихо, — но пока за месяц тебе нужно немного успокоиться. Психолог хорошая идея… Может, к Орочимару пойдешь? Мадару это рассмешило. Ну да — к кому же еще идти — несмотря на все нарушения этики, наверное, Орочимару единственный человек, которому он сможет все рассказать полностью — они же уже начали.       > — Да, наверное ты прав… Так будет правильно.

***

Листва медленно опадает с деревьев, и ветви полностью оголяются. Мадара поднимает свое лицо, полностью отдаваясь порыву холодного ветра, и прикрывает глаза от яркого осеннего солнца, которое обжигает лицо холодом. Сегодня он сидит и пьет горький кофе во дворе дома Орочимару. Они наконец-то смогли продать дом. Сумма денег упала на счет и Мадара лишь беспристрастно рассматривает цифры. Это был их дом — их любимый дом, в который было вложено столько сил и любви — и который у них отнял какой-то мудак, осквернив его и оставив о доме только самые ужасные воспоминания. Мицуки бегает по опавшей листве с его дочерью, придерживая ее за руки. Мадара спокойно наблюдает за игрой детей. Конан уже приготовила завтрак. Хидан и Сасори улетели в Германию решить вопрос по работе — Мадара отныне теперь был все время под присмотром, после инцидента с Сарутоби. Уже две недели как Орочимару пять раз в неделю садился напротив него в свое кресло и Мадаре нужно было говорить. Просто говорить все, что на душе. Мадара говорил — Орочимару слушал, задавал наводящие вопросы, записывал и кивал. После каждой сессии давал свой объективный отчет и так же домашние задания Мадаре. Разговаривать с Орочимару не как с членом семьи, а как с лечащим его врачом было непривычно, вообще в диковинку было с кем-то настолько искреннее и прямо помимо своего мужа. Помнится, он сам когда-то с мысли о психологе фыркал и отнекивался. Никогда не хотел проходить через эту процедуру. Теперь домашние жильцы не оставили ему выбора — и пришлось прибегнуть к данному методу, чтобы его просто из дома начали выпускать куда-то помимо больницы, куда теперь его лично возили. Раздражало, что в какой-то момент к нему в этом доме стали относиться как к ребенку, постоянно помогали то ходить, то что-то делать из работы — когда ему эта помощь совершенно не нужна была. Всячески напоминали, что пора есть или спать идти — а еще постоянно поднималась тема антидепрессантов, от которых Мадара отказался сразу. Ему хватало химии в его организме, чтобы еще глушить моральную боль таблетками. Лучше выпить и орать в подушку или бить кулаком о стену — чем пережить сначала период привыкания, а после отмены еще и с этих таблеток. Тело и так выворачивало, периодически случались странные приступы тошноты, боли и онемения тела, от которых Мадара часто замирал и пытался считать до победного, сжимая своими руками больное или онемевшее место. Периодически в голове возникала мысль взять нож и в период обострения боли и прострации от нее вспороть какой-то участок кожи — лишь бы почувствовать хоть что-то. Но как ему так сказать.        — Это суицидальные наклонности.        — Кровопускание применяли в Китае — не надо все списывать на психику, — Мадара фыркает в сторону врача и все равно стоит на своем, — это помогает.       — Это пассивная агрессия на себя, Мадара! — крикнул лечащий его врач на собрании врачей.        — Конечно, ведь открытую мне никто не разрешает! — орет в ответ Мадара. — Проявил уже один раз, обосрались все. Не ебите мне мозги, и так от боли тошно. Врачи качают головой — сегодня принято было решение убрать все препараты, кроме препарата его мужа, Мадара настоял на этом, хотелось отказаться от всего лечения — ему казалось, что нужно и более правильней будет проживать все в сухую. На экстренный случай у него всегда в запасе был морфий. Давно он не колол его. На две недели ему пришлось снова лететь в Германию, несмотря на страх оставить мужа одного, но проходить курс реабилитации он поклялся, и подписал все на то бумаги. Отказаться он не мог. Взял с Орочимару обещание следить за Тобирамой каждый день и докладывать о состоянии мужа каждые три часа. Орочимару выполнил обещание — по крайне мере он в Германии не нервничал. С дочерью осталась Конан — в ней Мадара не сомневался и звонил им обеим утром, днем и вечером. Ему ужасно не хватало дочери во время поездки — хотелось забрать Кагую с собой — ведь она единственная, что у него от Тобирамы осталось. Три недели пролетели мучительно долго, пришлось остаться на три, так как неделю организм Учихи попросту прочищали от всего выпитого. Мадару вымотали врачи лечением и процедурами физически, морально вымотала его разлука. Хотелось поскорее вернуться домой — считал дни. На терапию к Орочимару приходил дистанционно и в свободное время то и делал, что писал в дневник, решал вопросы по работе и не выходил из санатория и больниц. Не было желания ни гулять, ни видеть людей — ничего. Наконец-то вернулся домой, новости были радужные — идет на поправку, медленно, но, идет. Через два месяца придется снова вернуться обратно, а пока он сразу же переступает порог палаты мужа с цветами в руках и подходит к Тобираме, нежно целуя в губы.       — Прости меня, любимый, что так долго не появлялся, мне пришлось уехать на лечение снова, — он сжимает ледяные кисти рук Сенджу и всматривается в его лицо — раны давно затянулись, шрамы остались до сих пор синевато-фиолетового окраса. — Я очень сильно скучал по тебе, думал каждый день, мне так тоскливо было без тебя. Это тебе, я привез тебе букет белых лилий. Это же твои любимые цветы. — Мадара с грустью ставит букет в вазу рядом с кроватью и выдыхает. Тобирама все еще молчит. Аппаратура пищит и Мадара сглатывает ком в горле. Сжимает его руки сильнее — пытается согреть своим телом. Молчит, около часа вслушиваясь в писк, после рассказывает как прошло лечение и снова молчит — за окном стемнело. Мадара вышел покурить, вернулся и лег с мужем рядом — гладил его волосы, проводил аккуратно пальцами по трубкам кислорода, датчикам на коже и трубкой для обеспечения питания. Его муж ходит под себя — он как ребенок, немощный, неходячий, беззащитный и такой прекрасный. Отчего-то в глазах встают слезы, он смаргивает их и вытирает дорожку рукавом кофты. Мадара сползает к ногам мужа, обнимает его за бок, утыкается лбом в покрывало и пытается хоть как-то ощутить контакт с телом своего мужа. Накатило.>       — Я так сильно скучаю по тебе, блядь. — Мадара утыкается лбом в тазобедренную кость и ощущает покой. — Я не хотел… чтобы все вышло так…— голос становится слишком тихим. — Я никогда не хотел причинить тебе зла…я всегда хотел защитить тебя… — его немного потряхивает от холода, а может, наоборот, от жары. — Я не хотел. Не хотел. Не хо-тел, Тобирама, пожалуйста…слышишь меня? Пожалуйста, прости меня, — мужчина постепенно начинает проваливаться в сон. Сладкая истома расползается по всему телу, мышцы от судорог расслабляются, давая последний импульс телу, создавая тем самым ощущение, будто ты куда-то проваливаешься. Он все еще вдыхает запах лекарств и простыни, которая пахнет хлоркой, по привычке и в надежде почувствовать знакомый запах чужого тела. Но его нет. Мадара сжимает тело мужа через покрывала сильнее во сне и ощущает умиротворение. Он рядом — все хорошо. Они вдвоем. Больше ничего не нужно.

***

Декабрь Последнее, что в этой жизни ожидала Мито, так это получить звонок Кагами, пребывая с Шион вдвоем в спа в свой выходной, и услышать просьбу от друга, что с ней хочется встретиться человек, которого она хорошо знает.        — Ты только не пугайся, не падай в обморок, лучше сядь сейчас… Я все объясню, у вас общие интересы и ему нужно с тобой срочно поговорить. — Кагами старается говорить как можно спокойнее, в трубке слышал непонимание Мито, о ком идет речь.        — Изуна умер. — Мито отвечает тихо, больше она не понимает, про кого может идти речь. — Тобирама со мной хочет поговорить? — она хмурится. — Странно, что ему нужно?        — Почти, — горько усмехается Кагами, — с тобой хочет поговорить Мадара Учиха Сенджу. Наступила долгая пауза.       — Это шутка какая-то, Кагами? — только и может ответить женщина спустя паузу, сердце забилось у нее в груди сильнее. — Он умер лет так…       — Я не шучу, Мито. — Кагами отвечает бесцветным голосом и женщина понимает в этот момент, ее друг бы таким не шутил. — Вам нужно поговорить, уверяю, это в твоих интересах тоже, пожалуйста.       — Я не понимаю, он что… — Шион видит, как Мито плохеет на глазах, она облокачивается о стену — в глазах начинает рябить, — живой что ли? Этот сукин сын ЖИВОЙ? — кричит в трубку. — И ты мне не сказал об этом, Кагами?! Ты решил не упомянуть о такой незначительной детали, или что? Что ему надо от меня?       — Сотрудничество. Ты можешь встретиться с нами? Мито, я по-хорошему прошу, поверь мне, так будет лучше, если ты согласишься сейчас и будешь сотрудничать — нам нужна твоя помощь.        — Он что, угрожает мне? Да, я натворила дел! Но мне не нужен этот Хаширама больше — пусть оставит меня в покое! — женщина начинает истерить от искреннего страха перед встречей с человеком, которого считала столько лет мертвым.       — МИТО! — крикнул Кагами. — Успокойся, Мадара два года как женат — ему твой бывший муж нахуй не сдался в этом плане, а вот свои деньги вернуть за услугу — да. Мито замолкает. Хмурится и спустя паузу отвечает:        — Через неделю вернусь — приезжайте ко мне домой. Поговорим.

***

У каждого действия есть свое противодействие. У каждого решения — свое последствие. За каждым принятым выбором одного человека — следует ответная реакция второго. Все всегда связано — даже если ты порой забываешь об этом или не хочешь помнить, рано или поздно ты начинаешь ощущать всю мощь событий, начавших происходить вокруг тебя и среди твоих близких, нравится тебе это или нет. Ожидаешь ли ты этого, просчитываешь ты возможные варианты исхода, или же попросту в какой-то момент смиренно или наоборот отрешённо, безучастно, встаешь в сторону и наблюдаешь за течением жизни далее. Ирония жизни заключается в том, что внезависимости от выбранной тобой позиции — если ты в какой-то определенный момент совершаешь то или иное действие, хочешь ты этого или нет, тебе наготове нужно быть всегда — не терять бдительности, не терять собранности — нужно быть готовым всегда к самому худшему исходу. Мадара часто слышал от Тобирамы его собственные наблюдения и размышления анализа его жизненных принципов или сомнений, перечитывал именно их в дневнике мужа. И теперь впервые в жизни смог сформулировать свои собственные: Истина первая: Никого нельзя прощать никогда. Если человек изначально тебе вставил нож в спину, несмотря на твое расположение по отношение к нему, несмотря на твою жертвенность собой ради общего блага. Нож тебе в спину вставят всегда и во второй раз. Люди не меняются — если они в какой-то момент выбрали не ваши отношения, он всегда будет выбирать именно себя. Истина вторая: Близкие люди вокруг могут быть не членами семьи. Члены семьи не показатели родственных связей. Родственные связи по сути ничто, только в редких случаях тебе может искренне повезти в этой жизни и тогда понятие «близкие люди» сможет синхронизироваться с понятием «родственная связь». Истина третья: Никогда не изменять своему осознанному выбору. Тебя никто лучше не поймет кроме человека, любимого человека, которого ты выбрал себе сам, исходя из вашей взаимной любви друг к другу и желанию преодолевать все трудности в жизни, проходить различные кризисы и трудности, в процессе слияния друг с другом, выходя на новый уровень отношений. Именно твой партнер, который честен с тобой и собой — поймет тебя лучше всех и примет тебя таким, какой ты есть внутри — поможет тебе найти самого себя в процессе изменений твоей структуры личности. Он протянет тебе руку каждый раз — когда ты будешь тонуть. Истина четвертая: Агрессия всегда должна выходить из тебя. Чем больше ты ее держишь внутри — тем сильнее она разрушает тебя. Всегда нужно давать ей выход — сама по себе агрессия не возникает внутри человека просто так. Это совершенно нормальная реакция на происходящие процессы в отношениях с людьми вокруг тебя. А люди вокруг заслуживают получать честную ответную реакцию на свои действия. Истина пятая: Не всегда палач — зло, порой именно палач — самое, что ни на есть, правосудие. Убить человека хочется часто, порой навязчиво до шепота в голове и кошмаров по ночам, в которых ты исполняешь свое желание. И только тебе решать — спустить курок или нет. Истина шестая: Ребенок и твой партнер — самое важное на свете, что у тебя есть, все остальное временно. Истина седьмая: Прийти к гармонии с собой — самая сложная для человека в жизни задача. Внезависимости от возраста — прийти к честности и принятию самого себя. Человека постоянно метает от установок общества и норм, постоянно метает от навязанных идеалов и принципов. Найти настоящего себя во всем этом круговороте — крайне тяжелая для индивида задача. Истина восьмая: Правил нет. Ты создаёшь в своей жизни их сам. Каждый раз просыпаясь утром, вспоминая похороны Изуны и взгляды остальных членов семьи в тот день, Мадара начал отсчитывать дни, когда же произойдет тот самый момент, когда последствия похорон его брата и его воскрешения обвалятся на его жизнь. Обито он знал с малых лет достаточно хорошо, чтобы понимать — Обито рано или поздно приедет к нему в дом, он не сможет подолгу игнорировать тот факт, что Мадара жив и внезапно для всех вернулся в их жизнь с мертвым братом на руках. Обито точно не сможет сдерживаться долго — именно он последние годы управлял с Какаши его компанией, получал его деньги со счетов и тянул на своем горбу все то, что взвалил на него Мадара, окончательно уставший от всего этого и выбравший свое счастье. А вот когда Обито прорвет окончательно и он перестанет игнорировать последние события, случившиеся в их и жизни, оставалось загадкой. Обито для Мадары на данный момент стал бомбой замедленного действия — Мадара просто ждал, когда рванет. Сам ничего не делал, не звонил, не тревожил — у них обоих горе, прекрасно понимал это. Именно поэтому, пока что он ничего с компанией Хаширамы не делал, и тем более не поднимал вопрос доли покойного брата в своей бывшей компании — которая теперь официально стала снова его. Да уж что тут лукавить — с момента его возвращения все завещания обнулились, и по сути теперь все прекрасно понимали, все активы и сама компания снова принадлежит официально Мадаре и его мужу, который отныне лежит в бессознательном состоянии. Он принял решение. Принял осознанно — отдать долю Изуны им — забрать свои активы и получать отныне пожизненно процесс. Сначала он размышлял над вопросом — забрать все, но заниматься этим снова больше не было никакого желания. Единственное, что он сделает — так это разрушит филиал Хаширамы, заберет все до остатка в финансовом смысле, уволит всех работников и получит все свои занятые деньги когда-то Хашираме себе на счет. Ведь именно второй филиал всегда был тем самым главным конкурентом — от которого Мадара решил избавиться. Зачем ему на свои же деньги содержать в лицах других людей — конкуренцию своему детищу, которое он построил кровью и костями других людей? Правильно — незачем. Для этого нужна была Мито — на женщину ему было насрать с глубокой колокольни, но именно она знает, где лежат нужные бумаги в компании, как туда попасть и пройти туда — это нужно было сделать. Ему нужна была ее помощь для обвала всех акций и возвращения себе ценных ему бумаг, с которыми он начнет совершать процесс дальше. Он уже все подготовил — ему нужен был лишь зеленый свет. Когда-то Хаширама испортил его жизнь гребанным эгоизмом, унизил его перед Тобирамой — и если старый Мадара все это гордо вытерпел, новый Мадара — вернет все в троектраном размере. Мадара стал эгоистом похлеще Хаширамы. Он прекрасно знал, какая сумма денег висит на счету компании — сколько он отдал Хашираме денег для сохранения ее же много-много лет назад, и так же помнил отчетливо — что Сенджу ему так их и не вернул. Хватит и на три дома в Америке, и на плату Мито, и на лечение мужа, и уж тем более на продвижение бизнеса его новой фирмы. Отныне наступило время платить по долгам. Мадара лично будет сидеть в своем кабинете Хаширамы и смотреть, как выстроенная вторая Вавилонская башня начнет рушиться на корню. Под руинами он похоронит и Хашираму, и всех кто был в этом дерьме замешан — Минато, Рин и прочих. Забавно, как все люди тогда, выбрав не его сторону, и не предполагали, что скоро на них всех обрушится башня и раздавит к чертовой матери. Хаширама же там никому и не сказал, что компания до сих пор держалась на плаву на деньгах Мадары — время их вернуть. Потому что Хаширама — банкрот. Мадара рассказывает все своему мужу с улыбкой на лице, в очередной раз целует его кисти рук. Врачи только что зашли в его палату, увезут Тобираму на очередные обследования — Мадаре нужно покинуть помещение. Он с дочерью машет своему мужу и целуя Кагую в щеку, выходит с ней на руках из палаты — сегодня у них семейный день. Они с Конан и детьми поедут в парк аттракционов. Кагуя стала так быстро расти, называла Мадару — папа, постоянно цеплялась за него своими ручками и часто оттягивала его отросшие волосы в разные стороны — играясь с ними. Мадара больше не хотел их состригать — дочери весело и интересно, это главное. Они провели день прекрасно и душевно, под вечер устроили барбекю во дворе вчетвером — Нагато готовил. Мадара сидел в кабинете, работал пока у детей был до сих пор дневной сон. Наконец поужинав, смог расслабиться на веранде со стаканом виски — играли в карты с Орочимару и Конан — решили поиграть в покер. Даже Конан наконец смогла выпить крепкое — быстро опьянела и раньше всех ушла спать. По итогу, примерно, к десяти вечера Мадара остался один на террасе — Нагато уехал в ночную смену в больницу. Орочимару отключился около получаса назад от выпитого. Мадара пару дней назад навещал на кладбище своего брата — снова молча сидел, смотря на могилу, снова извинялся и привез в этот раз сто роз ему. Отныне он сделает там склеп для отца, матери и брата — хотелось, чтобы его семья была ограждена от других могил в помещении, в котором будет залито все камнем и мрамором. И где он сможет сидеть спокойно вдали от посторонних глаз, проходящих мимо него на территории кладбища. Вечер проходил отлично — Учиха рассматривал установленный во дворе переносной костер в металлической ограде — служащий источником света для вечерних посиделок. В это время года приходилось сидеть укутанным в три пледа и периодически согревать себя алкоголем. На коленях покоился его ноутбук, в котором он рассматривал рынок акций и высчитывал подходящие для себя коэффициенты. Ничто его покой не тревожило, до того самого момента пока… У их дома не остановилась машина. Пьяный Обито приехал к Мадаре лично. Вышел пошатываясь в час ночи из нее и с ходу направился в сторону сидящего Мадары.        — А вот и ты. — Мадара ждал его, отставил сразу в сторону стакан, закрыл компьютер и был готов ко всему, что последует дальше. Встает, идет навстречу Обито и думает заранее: кто будет их, в случае чего, разнимать…ему становится искренне жаль его жильцов. Конан снова будет кричать, Орочимару беситься, но, что поделать, чему быть, того не миновать. Как только Обито доходит до него, смотрит пьяным взглядом, сглатывая. Мадара смотрит в его глаза с чувством сожаления.       — Здравствуй, племянник, я тебя ждал. — Мадара говорит спокойно, видя в глазах Обито бурю эмоций, он опускает свои руки, он знает что сейчас. — Обито, я все ждал, когда же ты приедешь. Я тебя слушаю.        — Ты… — Обито смотрит на него с ненавистью. — Ты…блядь…живой? ЖИВОЙ, МАДАРА УЧИХА?! Сукин ты сын, Мадара! — крик разносится по всему двору, Мадара успевает обреченно выдохнуть и развести руками… Дошло наконец. Спустя паузу, с разъярённым криком, Обито набросился на него — бил наотмашь. Это было ожидаемо. Орал, плакал — обвинял в том, что тот бросил их, что оставил их, что свалил все на них, что Изуна из-за него сошел с ума, что умер тоже из-за него… Что все это время они считали Изуну сумасшедшим, а он жил себе спокойно и променял их всех на чертового Тобираму.        — Обито! — Мадара пытается, валяясь на земле, отпихнуть руки Обито, вцепившиеся в его шею в попытке задушить его. — Ты меня снова хочешь на тот свет отправить, солнце мое? — кряхтит, Мадара не ответил ему ни разу — он принимал всю боль племянника в себя. Обито нужно было все выпустить — агрессию сдерживать нельзя.        — Да чтоб он сдох в своей палате! Это он все устроил! Он начал! Он забрал тебя. Превратил нашу жизнь в ебанный ад! Чтоб он сдох! — Обито повторяет как умалишенный, сжимая шею Мадары. — Это же все Тобирама, этот сукин сын виноват! Я настолько зол, что готов тебя задушить прямо, сука, здесь, своими руками! — плачет от отчаяния, — я тебя ненавижу! Чтоб он сдох! Чтоб он не очнулся никогда! Мадара, не думая, впервые в жизни бьет Обито в челюсть со всего маха, грубо сжимает воротник племянника и тянет на себя — зубы сжимаются, надо успокоиться срочно — иначе он его покалечит…он мог вытерпеть что угодно в свой адрес, но не в адрес своего мужа, и тем более такой посыл.        — Не смей говорить о моем муже, мальчик, ты меня понял? Это мой муж — отец моего ребенка и смысл моей ебанной жизни, Обито! Если бы не он — я бы никогда не смотрел на тебя снова! Ты понимаешь это?       — Да мне насрать! — Обито бьет в челюсть Мадаре в ответ и вжимается в его тело своими руками, размазывая кровь. — Ты бросил меня! Бросил! Из-за него! Из-за него умер Изуна! Из-за Тобирамы Саске остался один!       — Тобирама никого не убивал! Обито, закрой рот! — Мадара отпихивает Обито грубо от себя, пытаясь подняться с земли — пледы давно смешались с грязью земли — и теперь они оба валяются на ледяной поляне посреди светящейся луны.       — Пиздежь! Я сам лично Тобираму придушу, сука! Где этот мудак лежит! Отвечай! Это было зря. Перед Мадарой снова встала пелена. Он перестал сжимать воротник своего племянника только в тот момент, когда понял, что он бьет Обито головой об землю во второй раз, и, вздохнув, сморгнул, уткнулся в его тело и обнял. Он снова начал терять контроль. Нельзя Обито навредить. Нельзя. Обито сглатывает слезы, дрожит.       — Лучше бы я сам сдох! — отчаянно вскрикивает Обито сквозь истерику, — лучше бы после всего этого дерьма сдох я сам! Мадара замирает. Обито впервые расплакался как ребенок под ним. У него началась настоящая истерика — от усталости, от горя, от измотанности — под его глазами такие же круги от недосыпа, как и у Мадары. Лицо исхудало, щеки впали — они так похожи сейчас — оба вымучены горечью и ответственностью. Оба смотря друг на друга впервые со скорбью за много-много лет.       — Я так устал, мать твою, — голос Обито из-за слез сорвался, он пытается дышать через нос, не получается, слезы не прекращают литься из глаз, он прикрывает глаза и пытается унять дрожь в губах. — Сука…я все, блядь, — громкий всхлип.       — Прости меня… Обито… Прости, пожалуйста… Господи. Я понимаю, тебе больно — мне тоже. Обито задыхается. Он испытывает странные эмоции к Мадаре — одновременно и безграничную любовь к нему за все, и обиду, и злость, и ярость, и ненависть. Ему больно — ему чертовски больно последние годы, и особенно последние месяца.       > — Ты оставил меня одного, — утыкается в грудную клетку Мадары со стоном, — я не был готов. Я не был готов! — он качает головой, закусывает губы. — Мне было так тяжело, Мадара, без тебя, ты меня всему научил…и ты оставил меня одного. Со всем этим дерьмом! Я пытался все не проебать… Тащил на себе все — ты понимаешь, Мадара? Я не был готов! — кричит ему в лицо Обито, дрожа весь. — Ты был нужен мне, мать твою! Нужен, как никто другой! — сам всхлипывает. — Сука! Я думал, я свихнусь с твоим братом и от твоей компании! От всех этих мудаков — мы с Какаши чуть не развелись!       — Я рад, что у тебя есть твой муж Какаши, как и мой… — Обито замирает от этих слов, — Может, ты поймешь, что я чувствую тогда. Прости меня. Я виноват. Я просто больше не мог. — Обито отворачивается от него, поджимает губы и кашляет от слез. — Я искренне рад, что ты не был во всем этом дерьме один — как я когда-то. Прости… Я умоляю — прости меня. Мадара лежит рядом с ним на земле — они смотрят на луну. Обито притих, вскоре стал успокаиваться. Странно, что на их крики так никто из дома и не выбежал.        — Ты сможешь меня простить? — спрашивает Мадара тихо. Луна светит так ярко сегодня. Он хочет прикоснуться к ней ладонью, сжать в руке.        — Я простил тебя. — Обито отвечает тихо. — Мне надо было выговориться, — он смаргивает устало. — Я не мог больше все держать в себе, — во рту пересохло, — я когда увидел живого на похоронах, мне показалось, я ебнулся. Ирония была бы, если бы с горя ебнулся на самом деле. Какаши бы ахуел от жизни с двумя детьми.        — Детьми? — только сейчас спрашивает Мадара, смотря в профиль лица Обито, тот хмурится и медленно кивает. — Какими детьми?        — Саске и Итачи, Микото и Фугаку умерли почти два года назад. Теперь это наши дети. — Обито пытается улыбнуться, вспоминая лица детей. — Пиздец, конечно.</i></b>       — Что случилось? — Мадара резко поднимается и рассматривает лицо племянника под луной. — Они…       — Разбились намертво в командировке в Америке. — Обито поднимается сам. — Ты думал, все было сказочно, пока ты строил свою жизнь? Нет.       — Мне… Мне жаль. — Мадара уныло опускает руки на свои колени, сидя все еще там… — Помню, как я ждал ее Саске, когда он был еще в животе у Микото.        — Мне тоже жаль. Я познакомлю вас — они часто спрашивали, что за дядя у нас на главном портрете в офисе висит. Прекрасные мальчики — Саске копия Изуны. Бывает же так гены сыграют. Мне иногда кажется…я вижу не Саске, приходя домой, а твоего брата — хочется выть. Мадара с горечью улыбается и обнимает Обито своим телом, так они лежат оба на полу в крови, избитые друг другом. Вымылись. Сели дома за кухонный стол, поговорили как можно тише, чтобы не разбудить никого. Какаши приехал за Обито через пару часов — вернулся с работы. Разговаривали до утра — пили уже втроем. Много пили. Очень. С детьми Мадару познакомили через три дня. Странное было состояние — Саске действительно копия его брата — Мадара часто сжимался всем телом при виде ребенка — было тяжело смотреть в глаза мальчику. Обнял детей и просто сидел с ними пару часов, играясь в игрушки. После встал — когда больше не мог смотреть на них, и пообещал себе отдать им часть компании Изуны в наследство. Но для начала надо навестить Мито. Встречу согласовали после Нового года. Новый год — новая глава жизни каждого человека. Январь Орочимару настоял на том, что Новый год и Рождество праздновать они будут для того, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущего чувства внутри каждого жителя дома — всем пойдет на пользу хоть немного отвлечься. За неделю до Нового года дом украсила елка, которую он с детьми украшал на пару с Нагато. Конан, конечно же, занялась готовкой, таскала с собой по магазинам Мадару насильно, и пыталась его хоть как-то отвлечь от переходного, пограничного состояния в депрессии и какого-то странного прилива маниакальной энергии периодами — направить всю эту энергию на выбор подарков членам их семьи. Дольше всего Мадара искал подарок Тобираме — дочери выбрать не было труда. Он просто зашел в детский магазин и скупил все понравившиеся игрушки с интерактивными настройками. Изуне и родителям он подарил склеп — построили за месяц, сам лично выбрал памятники и цветовую гамму — мрачно улыбался от осознания уровня подарка своему брату. По крайней мере, с момента отказа от всех лекарств, кроме вакцины Тобирамы — его галлюцинации притихли, следовательно, шарахался он пустоты гораздо в меньшей степени. Лишь порой приглядывался к темноте и часто мог высмотреть там черты лица Данзо. Что ж. Для этого мудака у него остался отличный подарок — то самое ружье, из которого он пристрелил его родного брата, которое все-таки получилось вернуть-выкупить и отныне оно лежало в сейфе — ждало своего часа. Мадара еще толком не осознавал, зачем он именно его сохранил, но наличие его в собственном сейфе почему-то успокаивало его. Периодически он в ночи доставал его и смотрел в дуло. Знать, что оно у Мадары в итоге осталось, никому не надо было. Оно просто должно быть у него — если нужно будет, он именно им застрелит этого урода, если тот вернется с того света. Если у Мадары получилось вернуться — он везде теперь рассматривал такой же вариант развития событий от всех тех, кого лично в гробу не видел. Подарок мужу он так и не нашел, и именно поэтому…       — Я хочу шрамирование датами и именем на всю правую руку, — говорит он после рождества мастеру в салоне.        — Вы понимаете насколько это больно? — уточняет мастер, смотря скептически на мужчину перед собой. — Мне-то сделать несложно. Но вы выдержите пять часов того, что я буду резать вас без анестезии живьем? Мадару позабавил этот комментарий, когда он уже сидел напротив мастера с вытянутой рукой:        — Поверьте мне, в жизни есть гораздо более болезненные вещи. Я справлюсь. Шрамирование было сделано, теперь Мадара ходил с перевязанной рукой — пил лишь крепкий алкоголь на праздники, чтобы не пошло загноение от бродящих напитков. Ему даже мазь выписали специальную — обезболивающую, только он ей не пользовался — не хотелось ничего обезболивать. Постоянно пульсирующая рука от ран придавала какое-то странное облегчение. Он ощущал свою руку наконец-то всю и сразу. После того, как он отсидел положенные часы с домашними, поздравил детей и друзей он спокойно направился в больницу к мужу, чтобы встретить с ним Новый год, как и Рождество, в канун которого он читал своему мужу какую-то книгу и пил коньяк, пребывая в умиротворении находясь с Тобирамой. Именно в тот день он лично подстриг ему волосы — слишком отросли, Тобирама не любил отросшие волосы. Наконец-то он со своим мужем вдвоем. Мадара повернулся в сторону окна, после недолгой заминки подошел к нему и резким движением раздвинул тюль в разные стороны, давая возможность лунному свету проникать в самые глубины палаты. Он стоял и смотрел на соседние здания, и губы опять примкнули к горлышку. На этот раз последовало три глотка без передышки, без какой-либо возможности вдохнуть кислород. Рука опять плавно опускается вниз, бутылка соприкасается с поверхностью подоконника, ладони так же опускаются на холодную поверхность, и пальцы резко сжимаются в кулаки. Шумный вдох, шумный выдох. Мужчина прикрывает свои глаза, ресницы слегка подрагивают, своей рукой он проводит по животу, задирает свою водолазку и легонько царапает ногтями свою кожу, он беззвучно выдыхает, медленно водя ладонью руки в сторону шеи, обхватив тонкими пальцами, он немного сжимает ее, и вторая рука плавно опускается под ремень брюк. Ему становится душно, ему становится жарко. Тобирама? Ему кажется будто муж целует его в шею, в ключицу и касается губами его затылка. У них уже столько месяцев не было секса — Мадара искренне истолковался по акту любви. Он закусывает нижнюю губу, фыркает что-то несуразное и резко разворачивается в сторону спящего мужа. Видит тело мужа, короткие, почти белые волосы прилипли ко лбу Тобирамы — сильно отросли. Брови расслаблены, глаза закрыты, он лежит и сам во всем белом. Белое покрывало и такого же оттенка постельное белье. Тобирама был одним белым пятном — совершенно молчаливым. Аппаратура как обычно ритмично пищала, на синеватом экране резкими скачками зеленого цвета линия хаотично скакала вверх-вниз, показывая ритмичность биения сердца, цифры являлись надеждой и гарантом того, что пациент до сих пор жив. Кислородная маска как обычно закрывала пол-лица, искусственно помогая кислороду поступать в организм в нужном количестве, присоски электрических датчиков как обычно покоились на оголенной груди, указательные пальцы на обоих руках были скрыты под очередным оборудованием. Веки Сенджу были закрыты, они из-за проступивших сосудов на альбиносовой коже — иногда казались синеватыми. Его и так бледная кожа стала уже почти прозрачной из-за отсутствия какого-либо воздействия ультрафиолета на кожу за все это время, на руках проступали фиолетового оттенка полосы вен, создавая свои собственные индивидуальные узоры под кожей. И это было даже красиво. Можно было проводить по ним пальцем и отсчитывать, сколько изо дня в день, месяц к месяцу появляются новые. Часто водил пальцами по шрамированию на более уцелевшей руке — обе до сих пор фиксировались шурупами на специальной платформе. Его кожа срослась, но внутреннее содержимое до сих пор врачи не вынимали — руки Тобирамы пострадали больше всего, как и ноги Мадары когда-то. Но, несмотря на это… Мадара любил этим заниматься, рассматривать вены и узоры на руках …так он чувствовал хоть какую-то связь с ним пока выводил кончиками пальцев свое имя и их даты на шрамах мужа. Грудь поднималась плавно и немного медленно вверх, после чего опускалась вниз так же плавно, какими всегда были движения мужчины, когда тот бодрствовал. Тобирама практически всегда был таким — плавным, в каждом его движении присутствовала аристократическая грация, он всегда заставлял людей засматриваться на себя, хоть сам этого и не понимал — движения были аккуратными и педантичными. И даже сейчас, когда он находился где-то глубоко в недрах своего сознания, грация его не покидала, каждый его вдох, каждый его выдох был по-своему красив.        — Конечно же, ты все еще там. Конечно же, ты не стоял только что рядом со мной, сзади, хотя на долю секунды я даже ощутил твой запах рядом со своим лицом, такой приятный… — Мадара начинает мрачно смеяться, перехватывает бутылку пальцами и наконец направляется в сторону медицинской койки. Он подходит к краю кровати и медленно опускается на него, все так же не отрывая своего пристального взгляда от умиротворенного лица Сенджу. Привычным движением руки опять подносит бутылку к губам и выпивает одну треть залпом, морщится, но пьет. Пьет, пьет и пьет, высушивая почти залпом половину. Сегодня они только вдвоём, посторонних посетителей его воспаленного до края сознания больше нет. Они не решились зайти в гости, решили отдохнуть. Аппаратура… …ритмично пищит, зеленые лучи озаряют спокойное лицо Тобирамы Учихи Сенджу, и Мадара, не отрывая взгляда, скользит рукой под резинку домашних спортивных штанов и нижнего белья, и холодные пальцы наконец накрывают головку его члена, сжимая ее пальцами, и ритмичные движения руки провоцируют появление пьяного румянца на щеках Мадары. Движения становятся быстрее, прикрывая глаза, он представляет, как муж стоит перед ним и касается своими губами его шеи, пока в реальной жизни вторая рука сжимает на ней кожу, и он выдыхает злосчастное имя человека, который все еще лежит без сознания, полностью проживая остатки жизни в своем мире. Он наклоняется к его щеке — целует ее и импульс возбуждения скользит по его телу.       — Тобирама… — движения становятся более навязчивые по стволу члена, Мадара проклинает себя за этот момент — никогда не думал, что будет дрочить на полумертвого собственного мужа, находящегося в коме. Стыдно ужасно. Слезы встают в глазах и он судорожно хватает плечо Тобирамы пальцами. Хочется касаться хоть как-то Хоть чем-то. Хотя бы немного. Он наваливается на тело мужа аккуратно и вжимаясь своим корпусом в его ногу. С приглушенным вдохом кончает прямо в свой кулак.        — Я люблю тебя, Тобирама. — Мадара поднимает свою голову в сторону лица мужа. — Слышишь меня? Я люблю тебя. Я люблю тебя больше жизни. Пожалуйста, — поднимается снова, садится на край кровати и сжимая руками свое лицо выдавливает из себя. — Возвращайся скорее ко мне. Возвращайся домой… Я прошу тебя — возвращайся к нам с Кагуей обратно. Она очень скучает по папе… Аппаратура отвечает ему слабым писком пять раз подряд. *** Мито сидит смотря в темные глаза напротив на диване своего дома и все еще не знает, что именно ей сказать. С того момента, как она открыла входную дверь своего дома и увидела Кагами и Мадару — она резко отступила назад и ошарашенно таращилась на человека перед собой. До последнего надеялась, что у Кагами просто крайне черное чувство юмора — оказалось, нет. Мадара изменился, конечно изменился внешне — но взгляд остался тот же, это точно он, да и черты лица никуда не делись в нем — он все такой же, только старше и более вымученный.        — Я… — она может лишь открыть свой рот, на что Мадара иронично улыбается и перебивает ее.       — Здравствуй, Мито, давно не виделись. — Мадара облокачивается своей рукой о дверь проема и смеряет женщину своим внимательным взглядом. Видит реакцию и продолжает с усмешкой на губах, — Да, я не плод твоего больного воображения и ты не сошла с ума. Можно нам войти? — спокойно спрашивает Мадара, смотря в глаза женщины пока та медленно кивает. После этого ей сразу захотелось налить бокал вина и выпить залпом, что она и сделала — не каждый день увидишь человека, вернувшегося с того света, на похоронах которого сам лично присутствовал. Мадара с интересом рассматривает дом и садится на диван, Кагами опускается рядом. Мито налила и им.        — Хорошее вино, — Мадара оценил сразу отпив пару глотков, — сама выбирала?       — Моя партнерша выбирала, она лучше меня в винах разбирается… — сухо отвечает Мито, ловя на себе взгляд Кагами. Глаза Мадары округлились от услышанного, он поворачивается к Кагами, тот утвердительно кивает и наконец заливается громким смехом, ставя свой бокал на стеклянный столик:        — Да ладно! А еще меня пёсиком называла, вот умора! — в глазах выступили слезы веселья, — Хаширама настолько тебя заебал, что ты на женщин перешла? Ахаха, вот идиот!       — Мадара! Прекрати! — одернул его Кагами, но тот лишь продолжил смеяться.        — Нет, я рад за тебя конечно…но как так-то?! — Мадара все еще ржет, смотря на Мито. — Ты же натуралкой была и этого долбоеба у меня отбить пыталась — кстати спасибо большое, мне давно от него избавиться надо было…из-за моего неверного решения любимый мой человек меня возненавидел.        — О чем ты? — Мито наконец поднимает свои брови от неожиданности. — Вы же с Хаширамой почти женаты были. И вместе столько лет прожили.        — О Тобираме, — спокойно пожимает плечами Мадара, — если бы я таким образом не смог рядом быть с ним, хоть так разошлись бы мы уже давно — мне же нужно было хоть как-то за ним наблюдать. Мито замешкалась, пытаясь сложить в голове все сказанное только что:        — То есть…ты мне хочешь сказать, что Хаширама все это время не просто так тебя ревновал к Тобираме? — она смотрит на мужчину с прищуром.       — У Хаширамы очень хорошая память. — Мадара кивает головой, — но не об этом сейчас. Так как мой муж сейчас в очень дерьмовом состоянии, мой брат умер и в принципе мне терять нечего больше — мне нужна твоя помощь, — он переходит на деловой тон.        — И как же я могу тебе помочь? — Мито собралась и закинула нога на ногу, смерила Мадару заинтересованным взглядом.        — Я знаю, что Хаширама и тебе достаточно поднасрал, хотя я тебя предупреждал много раз, — Мадара наклоняется к столу ниже, скрещивает руки в замок, Мито автоматически замечает обручальное кольцо на пальце и снова удивляется, времени Мадара зря не терял. — Ну мне в том числе множество раз, продолжал это делать Обито и моему брату…но забыл одну вещь: все, что его по праву мое, и я думаю ты прекрасно осведомлена об этом. Мито закусывает губу:        — Допустим. И что ты хочешь? Мадара улыбается, широко смотря женщине в глаза, и продолжает:        — Я хочу забрать все себе назад и обвалить всю его компанию на рынке — все, что принадлежит ему сейчас — мое, он не выплатил мне долг. — Мадара задумчиво смотрит в окно. — Так мало того, что он не выплатил его. Он много нерв потрепал моим подопечным, пока я отдыхал. Вон моего племянника до чего довел! — Мадара качает головой, отпивает вина снова. — И сейчас я считаю нужным вернуть себе свой второй филиал и закрыть его — обнулить все вложенные активы — он по праву мой, и ты мне в этом поможешь. Ты же знаешь, где лежат бумаги и в каком сейфе те самые мои… и как бывшая его жена точно имеешь к этому отношение — Хаширама бы точно не держал все только у себя. Я знаю его хорошо — он не любит входить в любую задницу в одиночку — тянет всех туда за собой. Я помогу тебе избавиться от долга, переписанного на тебя твоим мужем — а ты мне поможешь взамен забрать все. Плюс процент сверху за помощь, вот сумма, — он протягивает листок бумаги Мито, водя пальцем по столу, — ознакомься. Я думаю, деньги тебе лишние не помешают — я вроде слышал от Кагами, ты свой бизнес открываешь, считай это моим подарком за услугу. Мито медленно протягивает руку к бумажке и рассматривает цифры, автоматически закуривает сигарету прямо в своим доме — Сакура была у Хаширамы, он может курить сколько хочет. Она докуривает сигарету, смеряет пристальным взглядом Мадару, видит в его глазах лишь спокойствие, молча отвечает:       — Я знала, что ты не умер… Чувствовала, когда беременная была. Ты не мог так просто исчезнуть окончательно. Но увидеть тебя вживую — ты умеешь эффектно появиться и поставить всех на уши — так всегда было. Ты же не успокоишься, я права?        — Я спокоен, Мито. Поверь мне на слово, я само спокойствие. Мадара оскалился и лишь откинулся в кресле. Берет в руки бутылку и доливает вина себе в стакан.        — Что ж… — женщина аккуратно кладет бумажку на стол, рассматривая свои ладони, думает пару минут. — Я согласна. Знаю я, где твои бумаги лежат, и в каком дерьме я из-за них оказалась я тоже прекрасно помню. Не знаю, чем я заслужила такой подарок от тебя, но.       — Ты брату моему помогла, спасибо. — Мадара отвечает прямо, — Обито мне рассказал. Это моя благодарность. Мито с грустью отворачивается в сторону и кивает:        — У нас наладились отношения под конец. Он оказался прекрасный парень.        — Я знаю, — тихо отвечает Мадара и отпивает бокал залпом.       — Я соболезную. — Мито отвечает ему искренне. — Правда, мне искренне жаль. Он не заслужил такого.        — Не заслужил, я хочу отдать ребенку Изуны и Обито с Какаши часть денег Изуны, этот мелкий на него очень похож. Мито выдыхает. Идет в сторону своего бара, достает коньяк и приносит три стакана:        — Ну что, выпьем господа и поговорим по душам? Раз сотрудничать нам придется. И они выпили и поговорили. Сидели до вечера — впервые Мадара смог обговорить с Мито все нерешенные конфликты. Вспоминали былое, обе стороны делились своими видениями ситуации и под конец пришли к выводу — что по сути у каждого из них своя истина, заслуживающая место быть. Мито оказалась не такой уж тварью, какой ее считал когда-то Мадара. Для Мито Мадара оказался очень даже интересным, умным и адекватным мужиком. Всего-то нужно было сесть и просто поговорить. Кагами с интересом слушал, приготовил им всем ужин и, наконец попрощавшись под ночь друг с другом, договорились на следующей неделе пойти в банк — нужно было достать ячейку. После того, как Мадара наконец-то получит свои бумаги, когда-то подписанные Хаширамой, на руки — начал процесс обнуления компании. Все адвокаты, нотариусы были собраны и через месяц процесс должен был кончиться. Он наконец-то получит все — придёт сразу с органами полиции в компанию и будет молча смотреть, как Хашираму выводят из его кабинета, в который Мадара теперь сядет сам. И всех работников заодно вместе с ним. Откроет бутылку шампанского и будет молча в одиночестве стоять и смотреть на свой второй филиал. И конечно, он не смог устоять, чтобы не завести второй уголовный процесс на доказательство спизженных идей своего брата и племянника в лице Минато, который их когда-то предал. Он вернет все на места. Счета компании бы арестовали, не предъявив он бумаги о своем законном праве ими распоряжаться. А пока ему снова через пару дней лететь на лечение ровно на три недели в Берлин. Сидя в самолете рассматривал камеру с палаты своего мужа и наконец, когда сеть пропала, уснул. Февраль Вернулся на родину в день рождения Изуны. Он ему именно сегодня сделал этот самый подарок…наверное, самый ценный подарок. Стоя в костюме прямо напротив здания филиала Хаширамы спокойно заходит внутрь. На ресепшене девушка бросает на него взгляд, он проходит мимо нее не здороваясь и спокойно направляется к лифту.        — Вам к кому? — окрикивают его. Мадара лишь спокойно поворачивается и смеряет девушку пристальным взглядом,       — К вашему начальнику.        — Он не на месте! — кричит она ему вслед.        — Я подожду. На что та притихла, молча заходит в лифт. В руках его кейс — он едет не сразу на верхний этаж. Он выходит на пару этажей ниже и с интересом рассматривает работников в своих кабинетах с прозрачными стенами. Рассматривает картины, после поднимается на этаж к Минато и со стороны смотрит, как тот сидит в своем кресле и что-то изучает на листах бумаги. Мадара улыбается широко, смотря на наручные часы — отсчитывает время — скоро сюда приедут органы. А он пока прогуляется. Наконец, спустя двадцать минут, он доходит до самого верхнего этажа и, подойдя к экспозиции за стеклом, рассматривает свою первую модель машины. Ну надо же — сохранил его первую. Усмехается, стоит подолгу у стекла и подходит к кабинету Хаширамы, дверь в которую он никогда не закрывал, проходит внутрь. Улыбается всем камерам, стоящим в коридоре, и машет им. Наконец садится в кресло Хаширамы и с интересом рассматривает фотографии на рабочем столе. Так вот как дочь брата Тобирамы выглядит — милая девочка. После проводит ладонью по столу дубовому и бросает небрежный взгляд на стопку бумаг — Хаширама, как обычно, не может разобрать бардак на столе. Иронично — ничего не меняется. Постукивает пальцами по столешнице — смотрит на время и отвернувшись на кресле к окну закуривает в отныне его законном кабинете. Думает о своем, стучит пальцами свою мелодию по ручке кованного кресла, рассматривая высотки перед собой, не замечает, как в кабинет вошел человек и грубо его окрикнул:       — Эй ты! Ты что в моем кабинете и кресле забыл? А вот и Хаширама — по голосу узнал. Сверяется со временем на наручных часах и широко улыбается — приехали, и ему только что поступил звонок. Он скидывает его и наконец отвечает, смотря все так же в окно.        — Ты хочешь сказать «в моем», Хаширама? — отвечает спокойно. Повисла тишина, гробовая. Прикрыв свои глаза, он медленно разворачивается в кресле к побледневшему Хашираме лицом и смотрит прямо ему в глаза:        — Давно не виделись, мой старый добрый друг и должник, — скрещивает руки у лица и кивает головой в сторону кресла. — Ну, что ты встал как вкопанный, садись. Нам есть о чем с тобой поговорить. Хаширама не мог пошевелиться — на нем не было лица. Он отступил назад — выглядел так, будто упадет сейчас в обморок. Он во всю таращился на Мадару с вытянутой рукой вперед.        — Ну что ты смотришь на меня, как на покойника? Разве твой брат не сказал, что я жив и мы женаты?        — Т…т…ты? — Хашираме поплохело. — Как ты… Что ты…        — Ясно, говорить ты нормально не можешь, я так и думал, — выдыхает Мадара огорченно. — Поэтому буду говорить я, — он спокойно открывает кейс, достаёт бумаги и протягивает их на стол. — Это заведенные на тебя два дела. Сейчас в офисе на первом этаже полиция оккупировала здание, это первая новость, — он улыбается. — За твои махинации украденных файлов Обито, — он достаёт вторую папку, — а это наш с тобой договор и твой долг мне в оценку стоимости компании, которую ты когда-то просрал, играя в покер. Вот твоя подпись и моя. — Мадару веселит, как Хаширама начинает медленно спускаться на пол. — Долг, который ты так и не посчитал нужным никому выплатить и благополучно забыл об этом, думая что мой брат и Обито не заслужили моих денег, иными словами украл. — Мадара качает головой укоризненно. — Так вот, теперь я решил его вернуть, вот решение суда досрочного, вот твои подписи тогда, вот заключения. Поэтому еще раз уточню — про какое твое место ты спрашивал тут? Мадара слышит, как полиция выбегает из лифта, слышит голос и протесты ничего не понимающего Минато в коридоре.       — О! А вот и Минато повязали за его махинации. В общем, спасибо тебе большое за то, что ты все-таки долг не отдал…       — Ты. — Хаширама ошарашенно оборачивается в сторону правоохранительных органов, — ты сука, как посмел…        — Посмел, что? — Мадара скучающе рассматривает его лицо, — жениться на твоем брате, вернуться с того света или отобрать свою компанию? Уточни, пожалуйста, я не знаю, на что отвечать…        — Ты гребанный мудила! — орет Хаширама в бешенстве, — да я тебя сам завалю, сука! Ты всю жизнь мне поднасрать пытался! Ты моего брата у меня увел! Ты гондон конченный! — его резко хватают прямо у дверей и Мадара смеется с этой картины. — Смешно тебе, тварь?! — вырывается из захвата и подбегает к Мадаре, грубо сжимает его рубашку в кулак и смотрит с яростью. — Какая же ты тварь, я думал ты подох, оплакивал тебя. Да я…        — Смешно, — Мадара отвечает честно. — Когда-то ты выебал меня в задницу, теперь ебу тебя я. — Учиха хватает руку мужчины и сжимает своей. — Нравится? Или ты думал, я никогда тебе это не припомню, зайка? Хаширама меняется в лице, заикается и в ужасе смотрит в спокойные глаза напротив.       — Зуб за зуб, Хаширама. Ты меня недооценил тогда, что ж, это и к лучшему на самом деле. Уведите его! — кричит он полиции и стоящим адвокатам за спиной Хаширамы. — Я не хочу этого человека больше в моей компании видеть, и заодно может передать всем здесь, чтобы собирали свои вещи и уебывали нахуй из моей компании! Хаширама видит, как Мадара плотоядно улыбается, наконец он подходит к Хашираме, которого заломала бригада на пару с Минато.        — Еще раз доебешься своими слезливыми речами до моего мужа, я трахну тебя в задницу вот этой вот бутылкой, — указывает в сторону бара в кабинете, — пока твой брат в бессознании лежит, к сожалению, не сможет лицезреть вживую, но тем не менее, он точно бы оценил мои действия. Прямо как тогда, Хаширама, вспомним былое? Я предупредил, — он хлопает по его плечу, смотря пустым взглядом вперед, и спокойно выходит вместе с адвокатом из кабинета, пока… Хашираму и Минато выводят из компании. Когда спустя пять часов со всем было закончено и толпа народу попросту покинула компанию — Мадара наконец с выдохом умиротворения сел в свое кресло, закурил ментоловую сигарету, рассматривая стопки бумаг, и движением руки выкинул их в урну под столом. Наконец подходит к окну, засовывает руки в карманы брюк, закинув голову к потолку, счастливо улыбается. Все теперь так, как надо — теперь он выведет все свои активы отсюда и закроет этот филиал к чертовой матери, обанкротит компанию и больше никогда его наследникам этот гребанный филиал мешать не будет. Осталось только здание под офисы сдать и получать прибыль с этого — остановить производство, переоформить все модели машин на филиал Обито и больше он в этом месте не появится никогда.        — Я сделал это, Изуна. — Мадара улыбается надгробию брата и ведет по нему рукой. — Я наконец-то закончил эту историю. Больше никто нам мешать никогда не будет. Я обещаю тебе, — он облокачивается лбом о надгробие брата и рассматривает надгробия отца и матери рядом в склепе. — Прости папа, но так нужно было сделать — может, ты бы гордился мной за этот поступок, но ведь именно Буцума когда-то все это начал. Он начал — а я закончил. Разрубил на корню — уничтожить все, что Буцума столько лет строил своими руками с отцом Мадары — помог Хаширама. Его любимый сын — он сам все просрал много лет назад, тем самым дав Мадаре отличную возможность и задаток на будущее наконец-то все это стереть из истории окончательно. Последующие две недели заголовки СМИ и газет пестрили новостями бизнеса, заголовки украшали имя Сенджу старшего и Мадары. Весь мир узнал о том, что покойный Мадара Учиха вернулся. Слава богу репортеры не знали адрес, где Мадару достать — ибо доставали они его периодически, как только Мадара покидал второй филиал, и пытались урвать хоть что-то из его уст. Это изрядно выматывало — именно поэтому Мадара игнорировал их, садился в свою машину и уезжал в сторону больницы. Проводил время там, и по итогу снова приезжал к Орочимару домой. Недавно он полностью переоформил часть Изуны на Саске и Итачи, адвокат поставил печать и в один день с Обито и Какаши они устроили праздничный ужин по случаю банкротства Хаширамы и победы Мадары в этом деле. На улице в этот год было холодно зимой. Мадаре же было почему-то снова жарко — температура часто держалась на градусе 38 и он попросту ходил в расстегнутом пальто. Постоянно был мокрым, часто бросало в холодный пот. Изначально Конан пыталась сбить температуру таблетками — но и те не работали как нужно, Мадара стал игнорировать температуру. Боль с разной периодичностью скручивала его тело — в эти моменты он просто лежал в кровати своего дома и прижимался лбом к телу дочери, пока Кагуя игралась с его волосами и показывала папе какие-то картинки из новой книжки. Смотря в лицо дочери и проводя рукой по ее коротким волосам — единственное, что помогало не фокусироваться на боли, единственное, что его радовало. От лекарства Тобирамы снова начало рвать — ему доставили новую партию и под тщательным надзором медиков продолжали экспериментальное леченее. Артроз с костей начал уменьшаться. И каждый раз, когда врачи своими пальцами разбивали очередной наросток на его стопе, или Чие до кровоподтеков массажировала его жилы и разбивала наросты на ступнях — он сжимал свои зубы и наволочку кушетки, на которой лежал лицом вниз — лишь бы не заорать от боли. Боль была какой-то невыносимой, особенно в области пальцев ног — особенно ступни в области впадины — стреляло по нерву прямиком в голову. Мадара матерился, старался глубоко дышать и снова взвывал. На досуге работал, играл с дочерью и пил вечерами крепкий алкоголь, лишь бы как-то избежать боль в теле — недавно ему разбивали хрящ на ноге — можно было повеситься от боли, все участки после лечения опухали. Терпел.        — Ты пережил столько блокад в те годы. Ты справишься, — Чие смотрит на взмокшую спину Мадары и слышит тихий стон боли. — Отдохни.        — Я знаю. — Мадара поднимается на дрожащих ногах, — я всегда справляюсь. У меня нет другого выбора — я должен вытерпеть все. Чие кладет на него свою ладонь, она холодная и отвечает ему:       — Мой мальчик, у тебя сила воли, которую я никогда ни у кого в жизни не встречала. Конечно, ты справишься — тебе есть ради кого, — она перенимает на руки дочь Мадары с рук Конан и говорит малышке: — Твой папа самый сильный из всех людей, которых я встречала, Кагуя. Твой папа герой. Мадара вымученно улыбается, Конан помогает ему встать и дойти до машины. Дни бежали стремительно быстро вперед. У Тобирамы наконец-то сняли кислородную маску — он дышал сам. Наконец наступил день рождения Тобирамы, который Мадара решил провести в палате мужа и выключить свой телефон. Он принес сто одну розу винного цвета — наклонился на колени и приклонил свою голову — шепча о том, как сильно он любит его и поздравляет. Поставил в огромную вазу у стены. После сидел так несколько часов — работал на компьютере, рассказывал Тобираме о событиях в компании, рассказывал об Обито и о Кагуе. Отошел поужинать и снова вернулся с бутылкой уже. Налил алкоголь в два стакана — чокнулся с полным стаканом Тобирамы и выпил до дна. После налил снова и второй, и третий, и четвертый. Стемнело. Мадара напился в итоге и наконец расслабился всем телом, смотря в лицо своего мужа. Аппаратура все еще ритмично пищала. Накатило на пьяную голову.       — Любимый… — кривая усмешка, и взгляд начинает мутнеть. В ответ тишина. — Твое здоровье, — он подносит бутылку к лампе и будто старается показать спящему Тобираме то, что он выпил все еще не все в одиночку. — А ты как обычно молчишь. Как же я, — бутылка медленно опускается на пол, и Мадара резко обхватывает пальцами волосы и сжимает их, — ненавижу, что ты постоянно молчишь, — голос содрогается и будто надломился в следующий момент. — Скажи мне, — голос пропадает, а после с появлением сил возвращается, — хоть что-то, — Мадара резко разворачивается и наваливается на неподвижное тело. Аппаратура начинает пищать интенсивней, выдавая на экране резкий скачок давления. Тобирама его услышал? Он услышал? Костяшки пальцев до посинения сжимают край одеяла, и мужчина произносит:       — Очнись, — еда слышно, одними губами. — Пожалуйста. Очнись, — голос становится громче. Пальцы руки резко обхватывает подбородок мужа, сжимает его с какой-то извращенной нежностью. Мадара смотрит на его губы и почти скулит: — Очнись, — рука сжимает лицо до синяков. — Очнись! — вторая кисть с треском ударяется о спинку кровати. — ОЧНИСЬ! — голос почти теряет свои краски. — ОЧНИСЬ!!! — все это перерастает в крик. Мужчина наклоняется, опираясь рукой о матрац, все еще держа подбородок второй ладонью, но хватку ослабляет. — Пожалуйста. Я умоляю тебя. Тобирама. Ну пожалуйста. Ты слышишь меня? Ты же слышишь меня! Я тебя слышал же! Мать твою! Тобирама не отвечает ему. Мадара сквозь слезы смотрит с особой нежностью на спокойное лицо мужчины, почти мертвое, и его грудная клетка надрывается в судороге, нет, он не будет…плакать. Он лишь нежно большим пальцем проводит по бледным губам и смотрит на них. Своими губами он ощущает шершавый холод чужих губ, он не торопится отстраняться, он прикрывает глаза в наслаждении, пытаясь запомнить эти приятные ощущения. Он не задерживается долго, все еще боясь открыть глаза и увидеть, как Тобирама не смотрит на него. Он все еще молчит. Он все еще не очнулся. И это… убивает. Это сжирает изнутри. Если есть, что еще убивать. Мадара отстраняется и с минуту смотрит на спокойное лицо. Наклоняется и целует лоб, целует щеки, целует кончик носа, легким движением руки подносит прядь гладких волос, целует и ее. Он спускается чуть ниже, касается губами шеи, проводит языком вдоль кадыка и целует ключицу. Как кошка, которая вылизывает своего любимого котенка. Касания губ переходят к груди, после чего он примыкает ушной раковиной к ткани светлой рубашки, чтобы лично убедиться в том, что Тобирама дышит и сердце его все ещё стучит. Он прикрывает свои глаза и вслушивается в любимое сердцебиение, оно едва слышно, но этого мужчине достаточно. Он дышит, он живой. ЖИВОЙ! Живой. Живой. Жи-вой. Все это временно. Перевалившись на бок, ближе к области живота мужа, он выключает лампу, забирается в одежде под одеяло и обнимает своей рукой мужчину, прижимая к себе, стараясь быть ближе, стараясь ощутить чужое тепло.       — Я больше жизни тебя люблю. Возвращайся скорее. Спокойной ночи. Дом, Кагуя, тренировки, бег, работа… Тобирама. Тобирама снова, терапия… Тобирама опять, работа, дочка. Конан и Орочимару. Заснуть…боль в теле…дом, терапия. Мито и отдача долга за ее услуги…разговоры с Мито. Ночные кошмары, в которых ты орешь от собственной боли… Кагами… Чие, больница и снова врачи. Бокс до изнеможения… Изуна. Кладбище… Слезы… Контроль и отслеживание Тобирамы по камерам. Алкоголь. И снова. По кругу, по прямой, по знаку бесконечности. По накатанной вниз. И никакого перерыва, только выжимать из себя всё до последнего, только без остатка сгорать дотла и возрождаться снова и снова, и снова; даже когда уже не можешь пытаться. А вдруг получится? Он так загрузил себя всем, выстроил непробиваемую стену вокруг себя, щит, забор, да как угодно можно назвать, не понимая, что в первую очередь он выстроил эту стену контроля не для других, а именно для самого себя от самого себя. У тебя нет надобности заглянуть внутрь — страшно заглянуть, ибо попросту поймёшь, как ты внутри медленно гниёшь; начнешь осознавать, что сделал. Это же страшно, это же больно, это же тебя напрочь размажет. Орочимару постоянно пробивает в Мадаре эту стену во время их разговора терапии — Мадара выстраивает снова. Разговоры с Кагуей, покупает ей новую одежду и игрушки. С Кагуей едут к Тобираме и дочь впервые спрашивает Мадару:        — Почему папа все время спит? Мадара целует ее в лоб и отвечает:        — Он болеет, милая, он скоро очнется… Ему становилось тяжелее и тяжелее смотреть на плавно поднимающуюся от медленного дыхания грудь, смотреть на бледное и спокойное лицо мужа, мышцы которого постепенно начинали атрофироваться, как и конечности. Тяжело смотреть на разбитые руки и постоянные места инъекций, которые вкалывают и его мужу, и ему самому. Они оба выглядят как два заядлых торчка. И Мадара снова засыпает под утро, обнимая с одной стороны своего ребенка сопящего, а с другой кошку. В ногах так и остался лежать открытый компьютер. Март Хаширама выпал из жизни почти на месяц после всего случившегося в компании. Пребывал в полнейшей прострации, сидя у адвокатов, в судах, понимал, что потерял все — и компанию, и работников, и брата. Больше всего его привела в прострацию новость, что его родной брат лежит в коме, после всплыли и новости о том, что Изуна умер. А добила его новость о том, что сдала его Мадаре бывшая жена. Мито своими руками дала Мадаре все рычаги давления и теперь даже не общалась с ним — общение ограничивалось лишь передачей дочери от одного родителя к другому. Как Хаширама узнал о том, что его сдала бывшая жена? Ну...        — Ничего личного, Хаширама. — Мито выпивает спокойно вино, смотря бывшему в глаза, — хотя ладно. Много чего личного — ты мне изменил как никак, и тогда еще повесил свои долги на меня, пока мы были в браке, избавиться от твоих долгов, да и еще получить за это компенсацию — было лучшим подарком от Мадары, который я получала в своей жизни, помимо рождения своей дочери. Он оказался человеком чести и принципов — а ты лишь мне мозги ебал годами, говоря какое он дерьмо, в периоды своего запоя, что до брака, что после… Она не успевает договорить от того, что озверевший Хаширама грубо вталкивает ее в стену дома и сжимает ее горло своей рукой.        — Ах ты сука!!! Ты меня сдала? Ты, мразь? — он сжимает ее горло сильнее, ненависть к этой женщине взяла вверх над трезвым рассудком. Он пригрел у себя на шее змею. Хаширама думал он до конца будет править балом, независимо от своих действий по отношению к другим — а стали править им. А Мито лишь улыбается ему сквозь стиснутое горло и показывает средний палец:       — И что ты мне сделаешь? Убьешь мать своего ребенка? Думаешь, тебе это поможет? — она стиснула зубы от боли, — нет, дорогой, только ты помимо дерьма, в котором оказался, еще и сядешь! Хаширама отпускает ее горло и смеряет женщину злобным взглядом. Мито рефлекторно подносит свои пальцы к шее и фыркает:        — Слабак.        — Гнида, — выплевывает Хаширама слова в лицо бывшей жене. — Продажная шлюха!        — За языком следи, неудачник. — Мито растирает свою шею рукой. — Я могу и в полицию заявить сейчас за рукоприкладство. Ты поднял руку на женщину — да еще и бывшую жену. А что твоя дочка скажет, когда увидит это? Хаширама ошарашенно смотрит на эту женщину перед собой и не понимает, в какой момент он не заметил, что вокруг него остались не жертвы…а хищники. Хищники, которые теперь сплотились и начали жрать как раз-таки его самого. Он отступает на пару шагов назад и снова вспоминает слова Тобирамы ему тогда в его кабинете — брат его предупреждал получается? Тобирама хотел его заранее предупредить. А Хаширама не понял этого. Стало от всего отвратительно — от себя, от бывшей жены, от Рин, которая сразу же его бросила как только компания отошла к Мадаре, от Минато, который теперь обвиняет Хашираму во всем. Он выбегает из дома бывшей жены. Дочка до сих пор спала на втором этаже ее дома. Слава Богу Сакура не видела своего отца в таком состоянии. Ему нужна была помощь. Нужно было поговорить с кем-то. Но поговорить больше было не с кем. Цунаде после смерти Изуны отказалась от работы и вышла на пенсию — больше никого не принимала и из-за сильного чувства вины уехала из страны — не выдержала позора, прокола лечения пациента, который все это время доказывал ей, что его брат жив. Она не верила. А он оказался, мать его — живее всех живых, и отныне лицо Мадары Учихи украшало каждый заголовок газет. Даже Кушина закрыла перед его носом дверь и сказала ему:       — Убирайся с порога моего дома, Хаширама. Из-за тебя мой муж под следствием сидит в тюрьме. Пошел вон. Звонить Обито и жаловаться ему на свою дерьмовую жизнь глупо. Хаширама впервые сел на лавку в парке — смотрел в одну точку и вспомнил отца, у которого на тот свет просил совет, что ему делать, что ему делать дальше — когда в один день своей жизни ты взял и потерял все что строил десятилетиями? Просто потому что один мудила оказался живым и решил вершить суд над тобой. В руках бутылка с коньяком — Хаширама только сегодня продал свою машину, чтобы хоть как-то жить первое время и начал пить. Снова. В голове не укладывалось, как можно было потерять все — это какой-то страшный сон. Это не может быть реальностью. Он обзвонил все больницы, чтобы узнать, где лежит его брат — ему нужно было увидеть его. Поговорить с ним — на что получил подтверждение сказанным Мадарой словам о том, что глава больницы Тобирама Сенджу лежит в коме в своей же клинике и находится в стабильном состоянии. Туда он и направился, по пути выпивая остаток алкоголя. Иронично, что в каждый переломный момент своей жизни Хашираму все еще тянет к родному брату и с горечью он понимает — что потерять младшего брата и отпустить его, предать и подставить, из-за своего эгоизма довести до ручки — было самым дерьмовым его решением. Тобирама бы точно решил вопрос — Тобирама всегда решал любые вопросы тем более с Мадарой — тот слушал его брата всегда. И теперь Тобирамы нет в зоне доступа, нет даже более разумного и менее опасного Изуны, с которым можно было еще как-то договориться. Остался он с Мадарой вдвоем. С чего они когда-то начали — на этой же точке отсчета и закончили. Возникла мысль попросту убить Мадару своими руками — но тогда он сядет. Ибо прямое подозрение упадет на этот раз точно на него. Ирония, блядь. Мадара, будто заранее зная все ходы, заблокировал для Хаширамы все выходы. Буцума конечно ему не ответил никак, отчего Хашираме стало еще более тоскливо. Отец бы точно что-то придумал… Он заходит в палату своего брата под надзором врачей и просит оставить его с ним одного. Врачи выполняют просьбу. Сидит, говорит с ним в темноте этим вечером. Сначала застыл у кровати своего брата и не знал, что из себя выдавить держа полупустую бутылку в собственном рюкзаке — теперь как только стал пить, начал говорить все то, что приходило в голову. Пытался спросить совет сначала, после начал рыдать как ребенок, утыкаясь в руку брата своим лбом и умоляя очнуться.        — Тобирама, без тебя пиздец. Сука, — он бьется головой об алюминиевое ограждение кушетки. — Я не знаю, что мне теперь делать и как мне жить — я в полной заднице без просвета. Аппаратура пищит равномерно в ответ два раза.        — Твой ебанный муж, этот гандон Мадара, забрал у меня все! Ты слышишь меня? Все, Тобирама! Я банкрот! Я никто! — кричит в лицо своего умиротворенного брата, тот не отвечает. — Я не понимаю, как такое могло случиться…он же должен был давно быть на том свете — это ты его достал? Поэтому ты избегал меня? Поэтому себя так вел? — начинает злиться на Тобираму. — Нахуй ты это сделал? Я тебя просил? От меня отвернулись все! Аппаратура пищит трижды. Хаширама откидывается в кресле у кровати и допивает алкоголь до дна. Ставит бутылку на пол и смотрит в лицо своего брата долго.        — Молчишь. Ты как обычно молчишь и игнорируешь меня! Ну да. Ты же пиздец как обижен на меня, да, Тобирама? На родного брата до такой степени — что отвернулся от меня! Поэтому, ты все это устроил? Может, ты специально все это устроил, настолько ты меня ненавидел? — у Хаширамы возникает настоящая паранойя, и он в помешательстве наваливается на тело брата. — Может, это твоя месть, Тобирама? Я прав? Меня же отец любил больше тебя! Ты уже тогда тешил мне жизнь испортить?! Отвечай! — он хватает брата за плечи и встряхивает его, на что… Резко его дергают за плечо, он не успевает среагировать, как его лицом резко прикладывают к полу палаты.        — Ты что делаешь, сукин сын? — Мадара взревел, как только застал брата Тобирамы тут и увидел как тот встряхнул его. — Ты совсем ебнулся? Он от любого резкого движения умереть может, долбоеб ты!        — Отъебись от меня, я с братом разговариваю! — брыкается Хаширама в надломанном положении. — Отъебись от меня, я сказал!        — Я тебя вроде предупреждал тут не появляться в тот день, или ты тупой? — Мадара цокает языком и ведет взглядом по стоящей рядом бутылке, усмехается своим мыслям: «надо же, и бутылку принес.» Мадара же не шутил в тот день.        — Отпусти меня, гандон! Я тебя ебал во все дыры еще тогда, и сейчас ебу все, что мне сказал, в рот! Что хочу, то и делаю! Хоть отключу его ебанные аппараты — он мой брат и я его первый близкий родственник — захочу, чтобы отключили от аппаратов — отключат!        — Что ты сейчас сказал? — по слогам спрашивает Мадара. Его взгляд потемнел от услышанного. ОН хрустнул шеей и пытался досчитать до десяти — нельзя контроль терять. Не…        — Что слышал! Богом себя возомнил? Ты как был жалким дерьмом — так и остался! Думаешь, я все не верну и не выебу тебя по второму кругу — вые-… Хаширама не успевает договорить от сильного удара лицом об пол — Мадара резко поднимает его голову, держа за волосы и так же резко бьет в пол — разбивая нос. После еще раз — бьет со всей силы в плечевой сустав, на что слышится крик. Сжимает его своей рукой и выкручивает его. Хаширама кричит от резкого хруста — Мадара сломал ему плечо. Всем весом наваливается на тело Хаширамы на полу… После с таким же спокойным выражением лица берет в руки бутылку, рассматривает ее и с усмешкой на грани безумия — наклоняется к уху Хаширамы и точно по слогам говорит:        — Ты сам напросился. Была грань — нет граней. Они полетели все в ебеня. С размаха с локтя в печень — улыбается безумно — перед глазами настигла пелена. Он уже не слышит Хашираму.       — И этого тоже добей. — Изуна спокойно смотрит в глаза брата, стоя у окна. — Они все заслужили страдания, как было плохо всем нам.       — Может этого ты добить сможешь. — Данзо усмехается, облокотившись об кровать Тобирамы. — Тебе только толчок нужен! Давай, возьми бутылку, Мадара, и раскрои ему затылок ей же — тебе понравится.        — Агрессия тебя убивает, брат. Ты же сам писал — ее выпускать надо, — Изуна соглашается с Данзо и встает рядом, рассматривая с интересом стонущего Хашираму. — Помнишь, как он тебя изнасиловал на глазах Тобирамы? Отнял шанс на счастье тогда, вспомни, что ты ощущал столько лет и до чего тебя это довело. До того, что я умер — а он все еще жив…        — А кашу-то заварил он и его папаша, — задумчиво произносит Данзо. — Если бы тебя не довели, Тобираму ты бы не довел, и тогда я бы вообще не имел никаких оснований сделать все это с вами. Давай, Мадара! Добей его уже! Мадара смотрит на них двоих и плотоядно улыбается. Он качает головой и резко спускает с Хаширамы штаны вниз, возясь в ремнем на брюках.        — Что ты делаешь, мать твою? — орет Хаширама сквозь стреляющую боль в плече, Мадара сразу сжимает его, чтобы причинить еще большую боль.        — Тебе никто не поможет, я закрыл дверь на ключ карту, так что… — ему сейчас так смешно, уголок рта Мадары поднимается. — Как ты сказал тогда мне? — он спокойно сжимает бутылку у ягодиц Хаширамы и присмотревшись оттягивает пальцами ягодицу в сторону. После грубо выворачивает голову Хаширамы в сторону Тобирамы, наклонился к его уху и со всей силы начинает вставлять в анальное отверстие бутылку всухую сквозь крики и брыкания Сенджу старшего. — Заткнись и получай удовольствие. Так же ты тогда мне сказал? А Тобирама посмотрит на это. Ему же не привыкать, да, тварь? Толчок смешивается с криком — Хаширама задыхается уткнувшись носом в пол от адской боли. Пытается хоть как-то отодвинуться лишь бы избежать очередного грубого толчка внутри бутылкой. Мадара ее вытащил и с выдохом наслаждения вставляет снова — его пальцы окрасились кровью — нет, бутылка не разбилась, он просто Хашираму порвал изнутри, упиваясь болью и страданиями человека под ним. Ровным счетом так же он кричал тогда в подушку, как Хаширама задыхался от боли, умолял остановиться и ощущал себя самым что ни на есть слабым и убогим дерьмом на всем белом свете, от того, что так и не смог дать отпор. Жаль Тобирама не видит взгляда Хаширамы — но наверное, ему бы как и Мадаре стало намного легче. А с десятым толчком в мокрое от пота и шоковой боли тела Хаширамы — Мадара ощущал руками взмокшую одежду — наконец высунул бутылку и спокойно встал. Подошел к окну держа окровавленную бутылку в руках и наконец открыв его, закурил. Курил в молчании с каким-то странным облегчением, адреналин подскочил и наконец тело полностью расслабило — будто все напряжение резко спало. Ему стало так легко — жестокость вперемешку с местью самое прекрасное ощущение на свете, которому он так долго не давал выхода. Изуна и Данзо как обычно испарились с поля зрения. Лишь кряхтения Хаширамы, его попытки встать и писк аппаратуры слышал Мадара сейчас. Он докуривает третью сигарету, выбрасывает в окно бутылку с высокого этажа, вытерев кровь о занавеску дочиста, и следом выкидывает и последний докуренный бычок.        — Убирайся отсюда, Хаширама, проваливай из нашей жизни нахуй. Потому что если явишься еще раз сюда, я не знаю, что я сделаю — я поехавший. Мне нечего больше терять, я потерял и так все, что мог и всех, кого любил, — он говорит это так просто, так просто наконец признать все это. — Твоя жена была права, я совершенно конченный и ебнутый на всю свою голову оказывается, спасибо вам всем за толчок. И как же здорово… это наконец-то мать его признать! — он разворачивается в сторону хромающего Хаширамы, видит как тот, больше не оборачиваясь, медленно выходит из палаты. Дверь открывается изнутри — снаружи только от ключ-карты. Мадара выдыхает с облегчением и грубо снимает штору с петель — от этого надо избавиться. Сидел еще с мужем около часа — вслушиваясь в его тихие вдохи — после сам лично вымыл пол у кровати и вынес мусор, вымылся на этаже в купальне для пациентов — переоделся в сменную одежду — нужно было лишь заказать новые красивые шторы. А сейчас они спокойно уснут вдвоем. Аппаратура пищит трижды. Мадара засыпает с улыбкой на лице. Мадара уснул спокойно с облегчением сегодня в палате своего мужа, обнимая его и охраняя. А Хаширама приехал к себе домой. Выпил любимый коньяк. Рассматривал фотографии отца и Тобирамы, перевел взгляд в сторону гостиной. Он целует фотографии, рассматривает стопку бумаг от суда и адвокатов с немыслимыми суммами и решением его посадить на пять лет, и снова на суммы— которые он больше никогда не сможет выплатить по итогу… Встает, пишет сообщение Тобираме. …свое последнее. Пишет письмо своей дочери. Пишет все, что хотел ей бы сказать, наконец допивает второй стакан, выдыхает с облегчением. Идет в сторону аптечки с медикаментами и заглатывает горсть таблеток, когда-то прописанных ему Цунаде, запивает их алкоголем и пьет до момента, пока не становится так хорошо, отчего стакан выпадает из рук на пол, разбивается. Он прикрывает безмятежно свои глаза. Улыбается сквозь слезы и видя своего отца наконец тянет к нему свою руку…        — Привет, пап. Я так скучал по тебе. Мы проиграли, пап. Извини меня — я не оправдал твои ожидания. Как там мама? Он видит стоящую с отцом рядом маму.       — Мама… — последнее, что он может выдавить из себя. — Я без Тобирамы сегодня. Ты злиться не будешь? Он не пришел. …его нашли мертвым на кухне в собственном доме. Передоз от психотропных таблеток — захлебнулся в собственной рвоте. Мито приехала отдать дочь. Оставила сначала ее в машине с Шион, а после с криком выбежала из дома в слезах, задыхаясь. Похороны состоялись через три дня — на которые никто, кроме Мито и Шион и дочери Сакуры, так и не пришел на них. Новость о смерти потрясла всех. Обито в шоковом состоянии рассматривал заголовок новостей на платформе и сморгнул. Все стали умирать вокруг него. Он мрачно обернулся в сторону Какаши и тот кивнул — тоже прочитал. Не было радости, но и скорби особо тоже. Просто пустота и принятие факта того… Что Хаширама не выдержал и наложил на себя руки. Апрель Больше всего Мадаре хотелось, чтобы месяцы пролетали как можно быстрее, и наконец точка отсчета момента Тобирамы, впавшего в кому и не реагирующего ни на что вокруг, двигалась более стремительно вперед к точке — когда уже он придет в себя. Мадара просто знал, что его муж очнется, он ни на секунду не сомневался в этом — наверное от того, что сравнивал с собой и пытался в это искренне верить. Ведь, как бы Мадаре ни хотелось возвращаться в реальный мир в какой-то момент он слышал крик Тобирамы и мольбы его вернуться настолько отчетливо, что понял — его ждут и любят, его больше не бросят и они могут начать сначала все. Мадара, пребывавший в коме, слышал Тобираму прекрасно и примерно на точке отсчета в полгода уже и сам пытался вернуться в живой мир, он пытался вытянуть себя из потока постоянной пустоты перед собой и шел на голос Сенджу — но конечно так просто все не бывает. Это оказалось сделать намного тяжелее, чем думалось в первый момент. Он намеренно тянулся к голосу Тобирамы, находясь в своей собственной яме глубоко внутри из раза в раз, когда его слышал — пытался подняться из глубин своего сознания, в котором он пребывал. И если Тобирама его любит, и наконец примет верное решение — если он захочет дать им троим шанс все исправить и на этот раз — он обязательно вернется. Мадара просто умолял мужа сделать правильный выбор изо дня в день — ведь только от Тобирамы на самом-то деле зависело — захочет он возвращаться в реальный мир и когда он примет решение закончить свой насильный отдых и полное отключение от реального мира. Метафорически — состояние комы, это полное погружение в самого себя — анализ себя. Ты оказываешься наедине со всеми своими страхами, желаниями и мыслями, ты сам борешься с самим собой. Самый страшный враг, самый верный друг… любого человека, и палач, как и целитель — ты сам. Об этом никто в медицине тебе не скажет, никакой специалист — только потому что эта тема табуирована, дорогой читатель — но поверь мне на слово, это так и есть. Из самой безвыходной ситуации, будучи ты при смерти — сила воли человека способна на невозможные вещи, если внутри ты поставишь себе цель. Цель в жизни человека — сама надежный якорь твоего корабля. При наличии цели в жизни, самой важной и испытывающей тебя — человек меняется колоссально до такой степени, что после никто тебя не узнает. Пройдя через свой собственный путь, ты перерождаешься прямо по аналогии того же самого Мадары, который, наконец выбрав себя, вернулся с того света иным человеком. Проходя через этапы борьбы с самим собой, смотря своим страхам в лицо и впервые переставая убегать от них — именно ты в какой-то момент принимаешь решение в глубине себя — взять топор в руки и начать страхи вырубать на корню, или же снова поддаться им и проиграть. Я не могу обмануть вас и сказать после всего произошедшего, что это легкий путь. Я совру вам, если скажу, что это было легко, нет, это пиздец как тяжело пройти через все страдания и сохранить трезвый рассудок… но в процессе этого пути вы откроете для себя свои новые истины, которые помогут вам окончательно не свихнуться… Моя истина первая: От боли у человека рушится и расслаивается психика. Несмотря на твой болевой порог, у каждого человека есть свой лимит — физической боли и моральной боли. Так вот, этот лимит ты можешь или увеличивать сам, или наоборот понижать. Сколько ты можешь выдержать — зависит от тебя. Если ты морально сильный человек — что часто служит результатом пройденного в жизни опыта — ты часто открываешь в себе второе дыхание в самый что ни на есть трудный момент твоей жизни. Именно в тот момент, когда у тебя возникает желание наложить на себя руки и закончить свои страдания. Если ты находишься в себе силы пересилить себя самого в этот момент — это лучший подарок, лучший шанс для развития, который ты можешь себе самому подарить. Я не могу адекватно оценить последствия пройденного пути, но могу сказать одно — в любом случае вы станете другим человеком по итогу. Моя истина вторая: Страдания ведут человека к совершенству. Не стоит воспринимать мои слова с точки зрения мазохизма. Страдания бывают разного рода — каждый человек в нашей жизни оценивает свои страдания по какой-то собственной шкале. Моя истина третья: Оставаться одному в своем сознании и в жизни — это совершенно нормально. Когда-то мне меня мой психотерапевт предупредил, было это лет пять назад — что именно в этот момент я познакомлюсь с собой настоящей. На самом деле именно в тот период твоей жизни, когда ты остаёшься совершенно один, теряешь все свое окружение, твоя жизнь рушится у тебя на глазах, рушится твой организм и все твои планы и желания летят в ебеня — ты знакомишься с настоящим собой. Моя истина четвертая: Настоящих ты может быть множество — все твои грани приводят тебя к настоящему, спрятанному в глубине твоей психики и раненной души. Часто люди избегают своих настоящих желаний, своих наклонностей и пытаются соответствовать рамкам приличия, навязанных социумом, но в процессе этого они забывают, что именно социум эти рамки приличия навязал. Но срать вам должно быть на рамки приличия и социум — вы у себя одни. И если вы обижаете все свои грани — поверьте мне на слово, последствия могут быть ужасными. Моя истина пятая: Твоя истинная натура, желания и мысли — могут отвращать, пугать, огорчать или радовать тебя сразу одновременно. Самое полезное, что ты можешь сделать для себя — это быть искренним с собой же. Большинство заболеваний и психосоматических проявлений возникают от того, что человек врет себе и копит в себе, как в помойном ведре, все накопленное. Если вы в один день начнете разгребать свой собственный чулан со скопленным дерьмом — вонь будет стоять страшная. Чтобы вонь ушла — нужно начать для начала открыть все окна в этом чулане и начать проветривать помещение. А после уже постепенно разгребать весь мусор изнутри. Моя истина шестая: Лучший способ для саморефлексии — творчество. Если вы даете волю своим мыслям, боли, желаниям и воспоминаниям преобразоваться и жить на бумаге, в цифровом варианте — случается магия. Какая? Во-первых, все, что вы пишите своими руками — выходит из вас и облегчает ваши психические процессы. Во-вторых, именно творчество любое вам помогает концентрироваться на единственной точке во время самых трудных моментов фокусировки — вы сублимируете и открываете для себя такие недры сознания, о которых вы даже представить не могли. В-третьих, в период полного одиночества — любая сублимация создает в вашей психике обманное чувство, что вы все-таки не одиноки. В-четвертых…идет следующая истина. Моя истина седьмая: Все, что вы написали любым способом когда-то — служит огромной подсказкой вам на будущее. Нет, этому нигде не учат — меня не учил тоже, это вам не скажут, но скажу я. Все, что вы произвели своими руками — огромная подсказка вам на множество лет вперед. Рассматривая или перечитывая написанное, вы сможете найти объяснения на все свои состояния. Сможете увидеть, как множество событий или своих состояний вы прописали заранее. Почему? Несмотря на ваши состояния — человек так устроен, что инстинктивно он направлен на выживание любой ценой. Вы сами создаете себе подсказки, которые сможете потом считать, или же понять с другого ракурса через года. Порой будете идти в отказ при переосмыслении — это совершенно нормально. С собственными состояниями в разные периоды жизни заново сталкиваться человеку совершенно не хочется. Это нормально тоже. Моя истина восьмая: Помоги сначала себе — после сможешь помочь другим. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Если вы не нашли способ помощи себе — другим вы лишь навредите своими благими намерениями. Благие намерения, как говорится, прямая дорога в ад. Моя истина девятая: Сон — лучшее лекарство, которым большинство людей пренебрегает. Вы никогда в жизни не вернете утраченные часы — соблюдайте свои внутренние и уважайте их. Спорт — лучшее избавление от агрессии и поддержка физической продуктивности. Питание при оценке полезных ингредиентов полученных вами — лучшее вложение. Расслабление — трудный путь, которому человек должен научиться. Я имею в виду — настоящее расслабление, полностью отключение своих мыслей и намеренные тренировки своего тела, полностью контролируя все свои мышцы — которые по итогу с помощью вашего запроса будут расслабляться сами перед погружением в сон. Моя истина десятая: Медицина не лечит. Медицина вас калечит. Организм при хорошем раскладе — способен исцелять себя сам, если убрать все мешающие ему факторы внутри и снаружи. Исключение — Китайская медицина. Все медикаменты служат лишь способом блокировки ваших импульсов боли, но не дает исцеления. Врачам в большинстве случаев на вас глубоко насрать — они тестируют на вас очередной медикамент ради собственных интересов или заложенных в них истин мед. университетами или же компаниями. Если вы глушите лекарствами один импульс — он своим составом травмирует следующий орган. Любой импульс боли — это попытка вашего организма до вас донести, что с организмом что-то не так. Организму не нужно над вами издеваться, намеренно задалбивая вас очередным заболеванием, он пытается выжить. Подумайте об этом… Наступил… Май Мадара спокойно сидит снова на кладбище и теперь уже не в кругу своей семьи, а напротив могилы Хаширамы. Он просто смотрит на надгробие и курит. Странное состояние — по идее должны быть внутри какие-то тебя ощущения при виде надгробия человека, с которым ты спал столько лет, жил, строил компанию, конфликтовал и соревновался. Вы оба натворили дел, но. Он не ощущает ничего. Вообще. Пусто. Лишь какой-то обычный факт — умер. Сдался, сломало — не выдержал. По идее, будучи Мадара человеком, которым он был когда-то, он бы по привычке стал винить себя, что именно той самой бутылкой, который он грубо говоря осквернил, изнасиловал Хашираму в ответ на свое, довел его до суицида, но… По идее тогда Мадара мог наложить на себя руки при таком раскладе уже давно — еще лет пятнадцать назад. Он схавал это, жил дальше, жертвовал собой, пересилил все свои запои, желания вскрыться, годами смотря Тобираме в глаза…принять кокаин до передоза…но он выбрал Изуну и его благополучие. У Мадары так же были и падения, и взлеты — полная задница во время бизнеса и его развития — он все время находил какой-то новый выход. Проблемы и препятствия его закаляли, хоть и доводили его нервную систему до истощения. Хаширама при наличии живой дочери — выбрал снова себя. Этим они и отличались всю жизнь. Хаширама отличался и от своего брата — второй пережил круги ада и по итогу ради своей семьи наложил на себя руки таким вот путем. Хаширама снова ради себя не выдержал позора и потери всех денег, признания и уважения — ради которых всю жизнь и жил.        — Мито позаботится о твоей дочери. — Мадара смотрит в лицо на надгробии. — Наверное, это и к лучшему, непонятно чему ты бы смог ее научить толковому, — звучит цинично. Но это правда. — Пойду я, лежи спокойно. Передай привет Буцуме что ли, — он поднимается со скамьи и выходит из кладбища. Огромная арка готического стиля встречает его своим пространством и Мадара лишь спокойно проходит сквозь нее. Было это раннее утро — на улице все еще морозит, хорошая погода — по крайней мере, дождя сегодня точно не будет. С Орочимару они на терапии обсуждали и этот момент — Мадара не стал скрывать данное происшествие — он рассказал старику все прямо, ожидая любой реакции. На что лишь услышал выдох и хлопот в ладоши.        — Полегчало? — наконец спрашивает его Орочимару.        — Полегчало, — честно отвечает ему Мадара, — это сидело во мне столько лет и жрало изнутри…наверное поэтому меня так выкосило то…что сделал Данзо с моим мужем. — я узнал себя, а когда узнаешь себя и видишь свою боль и состояния в другом человеке, тем более в любимом — это самое трудное что есть. Терапия начала вытаскивать все мои эмоции наружу, все свои обиды и страхи. Это страшно. Смотреть на себя же в глазах другого. Орочимару грустно улыбается ему в ответ:       — Да, поэтому большинство людей не выдерживают ни на начальном этапе, ни спустя пару лет, когда мы доходим до самых глубинных травм — и уходят с терапии.       — Тобирама выдержал? — Мадара сглатывает, отпивает чай, сидя в их доме. — Он много лет ходил.       — Часто бросал, избегал и возвращался к своим установкам и так по кругу. Но да. Выдержал. Он хотел измениться и быть с тобой честным. — Орочимару говорит тихо. Ему все еще больно говорить о Тобираме, который до сих пор в себя не пришел.        — Значит, выдержу и я. — Мадара выносит вердикт самому себе. — Ради него. >Кагуя прибегает к своему папе и Мадара сразу же берет дочь на руки — она принесла ему новую игрушку, свою любимую — когда-то именно пингвинчика они купили своему ребенку с Тобирамой — Кагуя всегда таскала его с собой, спала с этим пингвинчиком и Мадара улыбался с грустью на любовь своего ребенка именно к этой игрушке. Тобираме так тогда понравился этот пингвин в магазине, забавно. Со своей дочерью Мадара познакомил семью Обито в мае. Обито завороженно рассматривал девочку и часто смеялся с ее мимики — у нее была она чем-то вроде смешения мимики Мадары и Тобирамы…пока Какаши наблюдал за тем, как Саске и Итачи играют с ребенком во дворе их дома. Мадара теперь часто приезжал к ним в гости — детям было весело, особенно Саске играть с более младшим ребенком, да еще и девочкой. Мадара в это время тщательно изучал все бумаги компании Обито и давал свои комментарии, что стоит исправить в моделях, что наоборот исправлять не стоит. Обито предлагал Мадаре вернуться множество раз в правление своей старой компании — Мадара отказывался каждый раз снова и снова. Больше иметь отношения к своим старым делам — не было никакого желания. У него новая компания, сотрудничать они с Обито будут — но тащить на своем горбу сразу две — нет.        — Вы и так отлично справляетесь. — Мадара пытается убедить Обито в который раз, что гордиться ими. — Я вам не нужен. Я правда не хочу, Обито, у меня на машины для гонок и обычные после всего этого дерьма — аллергия. Пойми меня правильно. Обито понимает его — больше тема эта не поднималась. Мадара наконец начал процесс оформления бумаг о сотрудничестве с компанией Обито и передал после своих подписей их Хидану и Какузу — те доведут процесс до конца. В один из дней он узнал новую информацию о том, что Данзо помогал Зецу. Тобирама был прав — Данзо бы не провернул все свои намерения в одиночку. Отследить звонки под следствием не было труда.        — И что мне теперь еще и с этим мудаком делать? — на полном серьезе спрашивает Мадара своего мужа под куполом. — Тобирама…мне кажется к тому моменту, как ты вернешься ко мне, я сяду. — Мадара устало растирает свои глаза. — Потому что мне хочется просто всех переубивать к ебанной матери за все хорошее, что они сделали нам. Тобирама стабильно не отвечает ему — Мадара и сам понимает, что тот не ответил — но разговаривать с Тобирамой ему жизненно необходимо.        — Я даже не знаю, как ты бы отреагировал на это, — с раздражением откидывается в своем кресле, смотря в потолок. — Сучьи дети… — закусывает кончик пальца. — Этот мудила точно привлек еще кого-то ко всему этому пиздецу…как же мне теперь выйти на него… Мадара и сам не знал, что именно делать дальше — Хидан сразу дал знать — Зецу живет сейчас в Нью-Йорке, найти его там сроду фантастики, тем более явиться к мудаку в больницу…дальше-то что?       — Я стал таким злым, любовь моя. — Мадара иронично улыбается. — Блядь знаешь, все дерьмо вышло наружу как тогда, когда я чуть Данзо не убил своими руками.       — Лучше бы убил, — где-то в стороне спокойно комментирует слова брата Изуна.        — Лучше бы убил, — соглашается Мадара с образом Изуны и грустно улыбается ему. Изуна улыбается в ответ, с того момента как агрессия стала выходить образ брата стал менее назойливым и возникал гораздо реже перед глазами. Зато образ Данзо заебывал знатно. Именно это они с Орочимару обсуждали на терапии.        — Как часто ты их видишь? — спрашивает его старик, пока Кагуя сидит на его руках. Мадара задумывается касаемо этого вопроса. Как часто? Ну.        — Изуну раз в неделю где-то. Данзо раза четыре в неделю. Мне помогает его образ на боксе бить в челюсть оппоненту.        — Как ты думаешь, почему именно этот образ возникает перед тобой? Почему именно Данзо? — продолжает Орочимару.        — Ты, блядь, издеваешься? — смеется Мадара. — Ну не знаю даже. Наверное потому что он моего брата убил, пытался убить меня и довел мужа до ручки?       — Я спрашиваю тебя не о настоящем Данзо, Мадара. — Орочимару продолжает. — Я спрашиваю о том, что ты от себя в этот образ вкладываешь — что ты из себя в него вытесняешь. Мадара так и не смог ответить на этот вопрос тогда — так как попросту не знал ответа. И сейчас он спрашивает уже у своего мужа об этом:       — Ты бы точно ответил на этот вопрос, зная меня как облупленного всю жизнь — что именно я вытесняю, или как там это называется, — он хмуро рассматривает свои ладони и снова переводит взгляд на мужа. — Интересно, сколько тебе потребовалось времени, чтобы перебороть желание послать эту терапию нахуй? Не нравится мне, когда лезут мне в душу — тем более не ты. Это что-то священное… Я когда открываюсь там — у меня возникает странное ощущение, будто я тебе изменяю. Дерьмо какое-то. Аппаратура пищит в ответ и Мадара спокойно сидит и смотрит в потолок дальше. После перенимает в руки бумаги о показателе здоровья его мужа и перечитывает еще раз. Пока все так же стабильно — никак. В один из дней Дейдара позвонил Мадаре и решил предложить присмотреть ему дом в Америке на будущее — Мадара отказался и повесил трубку. Пока муж не очнется — ни о каком доме думать не хотелось. Конан стала часто выходить с Мадарой на пробежку уже сама с утра — решила заняться бегом на пару с Учихой. После очередной поездки в санаторий Мадара возобновил утренний бег. Когда ты бежишь — мысли куда-то улетучиваются. Ты лишь фокусируешься на своем дыхании, на том, как ты двигаешь своим телом во время бега и снова пересиливаешь.... …боль в ногах. Весь май они бегали только по утрам. На следующий месяц они стали выходить на пробежку еще и вечером. Июнь       — Я закрываю свои уши ладонями и кричу, лишь бы не слышать всего, от чего меня так разрывает. И в какой-то момент крик заканчивается, как силы кричать дальше. Есть твоя темная сторона, состоящая из боли и одиночества, потери и ненависти, есть светлая, такая прекрасная, но наступает период в жизни, к которому тебя так стремительно подводили, из-за чего ты оказался посередине. И ты не знаешь, что делать. Не знаешь, что именно. Ты после встаешь и продолжаешь бороться, вроде бы так надо, так нас учили — никогда не сдаваться, в первую очередь за себя же самого. И вот ты встаешь, идешь по длинному коридору в своем сознании, в котором с одной стороны все хорошее, что с тобой случалось в жизни, с другой все плохое. Левая и правая стороны, и ты улыбаешься всему хорошему, всему, что всплывает в твоем сознании яркими красками. А после ты поворачиваешься в левую сторону, видишь все это и понимаешь одну простую истину — Негатив. Монолог Мадары Орочимару слушает внимательно.        — Он перевешивает в разы. Его так много, и ты всматриваешься в него глубже, пока тебя, того, кто лежит на дне, начинает рвать наизнанку. Сначала отрывают руку, потом отрывают ногу, ровным счетом как и все хорошее, и плохое тебя разрывает на части, ровным счетом как и люди, которым от тебя было что-то надо, разрывают тебя на части, пытаясь забрать кусок, который от тебя нужен им. Но ты всматриваешься дальше до того момента, пока во всем этом плохом не видишь свое же отражение. Ты смотришь на него, а оно улыбается тебе и говорит одними губами, шепотом:       — А может, не стоит больше бороться? Протяни мне руку, и станет легче? Какой смысл не вредить никому, если вся твоя правильность и закон о скоплении внутри всего негатива, лишь бы не навредить, приводят тебя в твой внутренний ад? Может стоит… И ты срываешься с места и бежишь вдоль коридора, ты пытаешься убежать и найти свет. Ты кричишь, ты видишь, как твоё отражение разбивает стекло своим кулаком и выползает оттуда и — Оно ползет за тобой. Ты умоляешь его не трогать тебя, ты так боишься самого себя, ты бежишь, и бежишь, и бежишь. От своей же боли целенаправленно вперед, думая, что ты сможешь убежать. Но ты не можешь. Потому что твоя боль и есть ты сам.       — Вот так я себя чувствую, — заканчивает Мадара свою саморефлексию. — Так я себя ощущаю. И снова дом, дочь, работа, Тобирама… Бокс. Бег. Конан. Больница… Тобирама. Чие… Правка конечностей и разбивание солевых отложений… Снова новости о том, что все тело напряжено. И снова разминка. Писк аппаратуры… Улыбка Кагуи. Кошка приласкалась. Дом… Работа… Кагами приехал. Психотерапия. Боль в ногах. Боль во всем теле. Удар в челюсть и блок поставить… Тобирама. Боль моральная. Инъекция. Боль физическая… Смех Кагуи. Пальцы ее в волосах… Кровать… Кошка. Тобирама спит рядом? Показалось. А еще.        — А тот все ползет за тобой и ползет, как сороконожка. И ты добегаешь до конца коридора линии жизни и пытаешься открыть дверь, вцепившись в нее своими руками, но она закрыта. Значит, есть еще один выход, его не может не быть. Ты добегаешь до другой двери, наконец отворяешь ее и радуешься, ты выбрался, но… Перед тобой огромный коридор, зал со множеством дверей, со множеством выборов, которые ты опять должен сделать, только на этот раз, чтобы спасти себя же самого. И ты падаешь на колени, а чернота все ближе, и закусываешь губы, умоляя, чтобы кто-нибудь пришел и помог тебе, ведь чернота уже достигла твоих ног, но никто не приходит. Я… — Мадара опять растирает глаза своими пальцами, пытаясь унять сильную боль от света лампы. — Я очень устал. Писк аппаратуры дает какой-то странный сбой. Мадара дернулся и они с Орочимару сразу же приехали в больницу.       — Что случилось? — сразу же он вцепляется своими руками в врача от страха, что случилось что-то плохое.        — Ваш муж дернул рукой. Мы пока не понимаем сокращение мышц ли это. Но его рука переместилась вот сюда. Мадара видит, что пальцы Тобирамы лежат прямо на том самом месте, где обычно лежит рука Мадары каждый раз, когда он приходит и садится рядом. Мадара смаргивает слезы счастья. Орочимару стоит рядом и просит показать ему бумаги по последним обследованиям. Через неделю рука Тобирамы снова переместилась и уже коснулась самого Мадары, пока тот в очередной раз уснул в кресле рядом с ним — Мадара сразу же проснулся, заулыбался и с криком побежал звать врачей, показывая новое движение мужа — он двигал рукой полностью разрушенной снова. Еще через день по ноге Тобирама прошла судорога и вследствие он ее подвинул немного влево, прямо на глазах Орочимару, отчего тот в порыве радости, с подступившими слезами на глазах — сразу же позвонил Мадаре и сообщил об этом. Теперь каждое новое движение Тобирамы ждали как явление Христа народу. Больше Тобирама признаков жизни не подавал до самого июля.        — Он точно скоро очнется, — шептал Мадара с улыбкой своей дочери, — твой папа скоро к нам вернется, я знаю эти предпосылки. Я знаю, что это значит. Но… Аппаратура продолжала ритмично пищать из минуту в минуту, из часа в час, изо дня в день и так неделю — все одно и тоже звучание — равномерное и плавное. Мадара снова улетел на свое лечение в Германию — теперь обследования крайне неприятные и болезненные ожидали уже его. Снова пошло по кругу и отныне еще для Мадары добавили комплекс специальных витаминов, которые теперь нужно колоть внутривенно каждый день в ягодичную мышцу. Лучевая терапия по разбиванию наростов все-таки по степени боли оказалось гораздо интенсивней, если сравнивать с механическими разбиванием артроза и разминку жил от рук Чие. Больница. Процедуры. Позвонить домой. Увидеть дочь. Процедуры. Работа. Попросить показать Тобираму по камере. Работа… Процедуры. Боль. Кошмары ночью. Смех в голове от очередной порции боли во время стреляющего импульса в кость. Прогулка. Санаторий… Больница. Сасори и Хидан звонят. Кагуя машет ему в трубку. Он обещает — скоро вернется. Боль… Кошмары. Тобирама кажется его поцеловал ночью. Кошмары. Боль. Процедуры… Выписка. Аэропорт. Самолет. Июль Мадара не знает, сколько именно он проспал, так как даже не помнит, когда он уснул, но пробуждение было не из приятных. Что ему снилось он не помнит вообще, как обычно: что-то забытое и несущественное, как и впрочем, на протяжении всего этого года. Когда ему всё-таки удавалось нормально поспать, хотя нормальным сном это назвать было тоже тяжело. Во время сна — рука онемела, шея болела, голова гудела от перелета, а приторно-химический привкус всё-таки остался во рту вперемешку с чем-то горьким от лекарств за последние три недели проведённые в Германии. Недавно он осознал, что от него, от его кожи несет запахом больницы и медикаментов — он настолько часто там был и принимал лекарства — что стал с этим запахом одним целым. Он открывает глаза и опять закрывает их, утренние лучи солнца просачиваются сквозь щели задвинутых занавесок и беспощадно бьют по роговице глаза, вызывая болезненный, приглушённый стон. От медикаментов началась ужас сильная мигрень, а может не от них — он уже точно сказать не мог. Он кидает расфокусированный взгляд на свою спящую дочку в кровати — будить ее не хочется. Сегодня у них семейный день, он обещал отвезти Кагую в честь своего возвращения в зоопарк, после наконец доехать до мужа вместе с ребенком. Дочка очень просила увидеть папу. Пусть поспит еще немного, пока он совершит свой ежедневный утренний ритуал — покурит с двумя кружками кофе свою любимую ментоловую сигарету в тишине на улице — и тогда сможет наконец-то с кем то разговаривать. Утром с кем-либо разговаривать не было никакого желания — если собеседник не его муж. Медленно опускает ноги на пол, выдыхает, и массирует виски своими пальцами. На часах 8:40 утра, а он чувствует себя настолько помятым, что хочется окунуться в ледяную ванну — запястья и стопы болят до сих пор — последствия лучевой терапии. Нащупывает телефон в кармане брюк и проводит взглядом по принятым звонкам, высветившимся новостям на экране и парочки пропущенных от чата с Америки. Он же предупреждал уже всех — чтобы хотя бы сегодня его не трогали, но, к сожалению это попросту невозможно, если требуется какая-то очередная подпись Мадары или бумага от него Хидану, Сасори или Дейдаре. Следовательно, пришлось за кружкой кофе разбираться что же случилось. Оказалось новость была наоборот хорошей — Сасори нашел им компаньонов из Китая и просил Мадару подключиться к конференции через пару дней. Будет собрание. Вода прохладная и приятно стекает вдоль тела на холодный, сероватого цвета кафель, пока Мадара стоит с закрытыми глазами и голова его задрана в сторону потолка. Стоит так минут пять, стараясь прийти в нормальное состояние и, наконец, его рука поворачивает регулятор воды и тело обдает горячая струя. По бледной коже пробегает волна мурашек — приятно. Контрастный душ. Он открывает свои глаза и, выключив воду, выходит, хватая полотенце, и начинает стирать с себя остатки воды. Наконец-то любимое кофе было выпито, полпачки сигарет выкурено, собрав свою дочку, он спокойно садится в машину — они едут в зоопарк.

***

Аппаратура пищит шесть раз подряд. Фокусировать взгляд долго на каком-то определённом предмете удается с трудом, глазницы из-за напряжения быстро выматываются и устают, слизистая оболочка моментально будто иссыхает изнутри от долгого взгляда в стену и начинает неприятно сушить, отчего появляется навязчивое желание проморгаться вдоволь. Слава Богу, в помещении максимально притуплен свет, так как если шторы не были бы плотно задвинуты, кажется, из-за такого длительного пребывания во мраке мужчине было бы легко полностью лишиться зрения с непривычки. Тобирама открывал свои глаза буквально один раз в час на пару минут, каждый следующий раз увеличивался на секунд десять, и после устало прикрывал, медленно и внимательно исследуя стены светлого помещения. Его единственным собеседником была аппаратура, писк которой давал ощущение какого-то присутствия рядом, не человека, но хотя бы источника звука. Тишина порой бывает слишком давящей, особенно когда просыпаешься, видишь место вокруг себя и совершенно не понимаешь, где ты, зачем ты тут и что происходит вокруг тебя.        — Я…не…умер? — спрашивает он сам себя в пустоту. — Или так тот свет выглядит? Иронично, что потусторонний мир выглядит как больница — хотя что рай, что ад, выглядел бы скорее всего его личный именно так. Аппаратура ритмично пищит и он замечает на своем теле множество датчиков — значит, скорее всего, не умер. Сначала он попробовал пошевелить кончиками пальцев ног, отчего при легком импульсе, который молниеносно разносился по всему телу, значительно болезненно от непривычки било в голову таким странным холодом, который, сталкиваясь с нервным окончанием, отдавал холодком по всей местности, в которой разлетались остатки от удара резким током. Он щурится, кривится от такого неприятного, незнакомого ощущения, и на секунду в голове мелькает мысль по какой-то внутренней привычке убрать свою руку от раздражительного фактора, чтобы не ощущать эти непонятные приступы боли, но после, проведя взглядом от локтя до ладони, Тобирама сразу же понимает, насколько его желание абсурдно, потому что…его руки. Он в ужасе хлопает своими глазами и вскрикивает от зрелища перед его глазами — руки, они прикреплены к металлическим прутьям и из них до сих пор торчат стержни. Они же…его начинает колотить. Его руки невыносимо тяжелые, будто в них настоящий свинец — и любое микродвижение отдает невыносимой, стреляющей болью прямо в голову по нервам.        — Блядь… — выдыхает Тобирама и поворачивает голову в сторону, слава богу головой может шевелить спокойно, пробует немного подняться, получается, ноги хоть и болят — рабочие, а руки… — он закусывает свои губы до крови. — Вот сука, — обреченно выдыхает. Замечает вокруг себя фотографии с собой и Мадарой — неподалеку лежат вещи его мужа. Значит, получается, он тогда… Мадара ослушался всех его просьб, в рот ебал он желания мужа умереть и все закончить и повторил то же самое, что сделал Тобирама годами ранее. Хотя чего он ожидал собственно. Это же Мадара Учиха — его муж. Тобирама обреченно выдыхает. Ничего не помнит, лишь яркий свет, крики и как держал руль до конца. Как вывернул его, чтобы не сбить Мадару, и дальше пустота. Боль. Винить в боли некого, ты ее сам себе причиняешь, пытаясь телу вернуть чувствительность, пока эта самая чувствительность отпирается от тебя или же предпочитает возвращаться обратно и с каким-то садистским наслаждением причинять боль. Будто рождаешься снова, по-новому, и проходишь какие-то свои индивидуальные этапы очищения. Иронично. Мадара смотрит в потолок, и в его глазах не отображается никакой конкретной эмоции, лишь по хмурому выражению лица можно судить о легком раздражении от реакции тела, которую сложно было назвать приятной. Сгибает пальцы ног еще раз, а позже через боль, кусая нижнюю губу зубами, пытается сжать пальцы полностью в кулак руку, отчего по телу идет волна тока, которая прямо-таки выбивает из легких скопившийся там кислород, и резкий толчок. Ощущение сравнимо с тем, если бы тебя ударили вытянутой ладонью в солнечное сплетение — вышибает весь воздух оттуда нахрен и вызывает сильнейший приступ кашля и какого-то ступора. Он охает от боли, опускается на кровать и смиренно смотрит в потолок.        — Какой сейчас месяц и день? Какой год? — мысли витают в голове медленно. Нет возможности даже ни у кого спросить. Тут же должна же быть где-то кнопка вызова медсестры? Пытается взглядом найти ее — быстро устает. Все тело стало резко выть от того, что отвыкло от каких-либо движений своего владельца. Тобираме начинает казаться, словно он состоит из множества натянутых пружин, и от такого сжатия руки какая-то из натянутых нитей обязательно сейчас порвется от напряжения. Пробует руку снова сжать — писк боли отдает в уши и куда-то в область лба. Матерится. Надо давить сильнее, потому что как это так, ты не можешь, не получается? Как это рука не слушается, и любое движение дается тебе так, словно это и не твое тело вовсе? То есть кто-то может, а ты нет? То есть все же не получается? То есть? То есть ты не понимаешь ничего из того, что происходит вокруг, но единственное, что ты ощущаешь на данный момент, это боль и слабость. Он напрягает тело сильнее, отчего в подмышечную впадину стреляет очередная порция боли, и держит пару секунду. Кривится от отвращения. К самому себе. И на губах начинает появляться улыбка, почему-то становится так весело и смешно, непонятно даже уже, от чего именно — от ситуации, от боли в теле или от своей реакции… Когда тебя твоя собственная рука начинает раздражать. Пытается ее хоть немного поднять, но он в прямом смысле этого слова ощущает, как холодная, огромная игла проходит прямо вдоль его спины под нервными окончаниями и, добираясь до мозга, протыкает его своим острием ровно на треть. И Тобирама тихо смеется, надрывисто, с непривычки, почти лишь одной грудью, которая немного поднимается вверх-вниз, и, тихо выдыхая, словно воя, резко успокаивается и смотрит пустыми глазами в белоснежный потолок. Не хватает зеленого мигания. Остались лишь он и потолок. Отличная пара. Но, он пытается игнорировать эти странные ощущения напрочь, потому что раздражение и агрессия от непонимания значительно превышают все остальное на данный момент. Через боль. Свою слабость. Опять. Тобирама устал снова — прикрыл свои глаза. Резко захотелось спать. Он уснул снова.

***

Кагуя с криком счастливого ребенка рассматривала животных в парке и показывала своей маленькой ручкой очередной объект своего интереса папе. Мадара каждый раз делал вид для ребенка — будто и сам впервые в жизни видит данное животное и удивлён такому раскладу вещей не меньше, чем она сама. Девочка все время бегала от одного отсека к другому и Мадара бежал за ней — за ребенком нужен глаз да глаз. После Кагуя решила поиграться с другими детьми на площадке — давая возможность отцу спокойно посидеть и передохнуть после трех часов пробежки по зоопарку. Можно было покурить, напиться воды под палящим солнцем и заметить на себе укоризненный взгляд молодых мамочек за курение. На что Мадара спокойно улыбается, подмигивает им с хитрой усмешкой — поднимает одну руку, показывает средний палец, закусывает сигарету в зубах и показывает тот же самый жест второй рукой.        — Знака запрета о курении на территории зоопарка нет. Вопросы? Женщины встают и отходят от хама со скамейки подальше, на что Мадара закатывает глаза и наконец доходит до дочери. Она стала уже плаксивой и захочет спать, что означало что самое время поместить ее в коляску и прокатать по природе на чистом воздухе и двинуться к мужу. По дороге нужно было еще купить малышке игрушку на память ее первого посещения главного зоопарка в городе и покормить. Погода сегодня несмотря на солнце ветреная, в определенных районах зоопарка у деревьев можно отойти в тень. По итогу, гуляя еще два часа там, пока дочь спокойно спала в коляске, подошел к семейству кошачих, остановил коляску на тормоза и рассматривал снежного барса и после ягуара. Залюбовался.       — Какие же вы прекрасные животные, — он в умиротворении уводит коляску в сторону ярмарки на выходе из зоопарка. Нужно выбрать Кагуе какую-то зверюшку — купит ей коалу или панду — она точно должна понравиться девочке. Ну или еще кого-нибудь. Долгие прогулки определенно его все еще выматывали, от постоянной ходьбы ноги начинало сводить и он наконец смог с облегчением выдохнуть, как только сел в свою машину. Дочка все еще спала в переноске — покормит потом. Выбрал по навигатору свой любимый маршрут, он наконец-то едет в сторону больницы к своему мужу. Побудут у него пару часов — передохнут и можно будет возвращаться домой. Телефон Мадары до сих пор выключен. Припарковал свою машину на стоянке у больницы и взяв в руки переноску, накинул походную сумку с едой для ребенка спокойно входит в больницу — кивает на ресепшене персоналу — его знают тут все, пропуск показывать ему никогда не нужно — в лицо знают. Спокойно поднимается на лифте до самого верхнего этажа. Идет в сторону палаты, спокойно открывает ее ключом картой и моментально закрывает за собой ее на замок, начинает говорить с ходу, смотря в лицо спящей дочери.       — Я пришёл, извини, что так долго сегодня, мы с Кагуей были в зоопарке, но в любом случае ты бы вряд ли заметил мое отсутствие, — он болезненно усмехается. Боится посмотреть на Тобираму, чувствует вину за такое долгое отсутствие, хотя это нормально, когда человек занимается своим делами — их общей дочерью. Я тут дочь привез. Она уснула правда в зоопарке, но скоро про… — он поднимает голову и замирает. Сердце пропускает удар и уходит в пятки. Перед ним полулежа сидит Тобирама и смотрит в глаза Мадары. Молчит, смотрит прямо в его душу. Молчание. Мадара боится пошевелиться. Аппаратура пищит неравномерно. Мадара всматривается в Тобираму и наконец смаргивает, пытается понять, ему мерещится? Но ничего не меняется. Тобирама пару раз моргает, пока Мадара смотрит на него, аппаратура пищит шесть раз подряд. Мадара боится пошевелиться и просто упирается в дверь, пока внимательный взгляд смотрит на него не моргая. Так они смотрят друг на друга молча.       — Это мне кажется или нет? Я не понимаю, — мысли бегут в голове хаотично, но не приходят в какую-то точку соприкосновения со здравым смыслом. Пытается унять колотящееся сердце в груди, видит, как Тобирама немного хмурится, но не отворачивается. Подходит к нему ближе и как завороженный смотрит на него. — Т-ты очнулся? Я… Когда ты очнулся… Тобирама? Тобирама кивает ему и, наконец, смотрит на него с мольбой и какой-то огромной усталостью, переводит взгляд в сторону бутылки с водой.       — А, ты пить хочешь. Прости, на, — он дрожащими руками подносит бутылку к его губам, пока тот припадает к горлышку и жадно пьет. Руки Мадары дрожат, он опускает переносную кроватку с дочерью на пол и завороженно смотрит на то, как его муж выпивает бутылку до дна. — Как ты себя чувствуешь? — Мадара наконец спрашивает осторожно, ставя бутылку, пока Тобирама в блаженстве прикрывает свои глаза и выдыхает.        — Дерьмово, — спокойно отвечает Тобирама и с интересом рассматривает Мадару перед собой. — Что я тут делаю? — Тобирама опять хмурится, но старается держать голос ровным. — Почему я в больнице? Тело все болит. Очень. Словно током бьет, — он кривится, но дергает рукой снова и опять шипит.        — Тебе нельзя еще делать такие нагрузки, ты только очнулся, что ты делаешь? — Мадара переходит на крик и кладет руку обратно, на что слышит вздох сожаления. Оба молчат пару минут. Тобирама не знает, с чего начать разговор. Странное неловкое молчание. Тобирама смотрит в потолок и после спрашивает почти шепотом:       — Что случилось? Мадаре становится отчего-то ужасно страшно. Только не говорите ему сейчас, что его муж не помнит ничего.        — Ты…разбился на машине с Данзо — специально, я спас тебя, удалось спасти… Но ты впал в кому… И… Тобираме становится почему-то искренне смешно. Он улыбается как сумасшедший, не способный перебороть смех.       — Понятно. Давно? — он откидывается на подушку, голова все еще ватная, но взгляда с мужа он не отводит. Мадара не понимает странную реакцию мужа на себя — Тобирама какой-то холодный… он что, злится на него?       — Десять месяцев назад. — Мадара присаживается на край кровати и наконец думает, что у него спросить в первую очередь. — Тобирама? — Тобирама смотрит на него пристально. — Ты что последнее помнишь?       — Крик и свет. — Тобирама отвечает честно и переводит взгляд в сторону детской кроватки, улыбается с нежностью и хочет притянуться ближе. — Какой милый ребенок… Твой? Мадара бледнеет еще сильнее. Нет… Ну нет. Нет. Нет. Нет.       — Это наш ребенок, Тобирама. Это Кагуя. Наша Кагуя. Ты что, не помнишь? Только мне не говори, — его губы дергаются в нервной улыбке, — что ты не помнишь, что у тебя ребенок есть? Тобирама смотрит на него внимательно и спрашивает спокойно:       — А ты кто? Мадара сначала зависает, вздрагивает и переводит взгляд, полный мольбы, на мужчину.       — Ч-что ты сейчас сказал?       — Я спрашиваю, кто ты? — Тобирама не моргает и пытается притянуться к нему ближе, но снова шикает от блядской боли в теле и виновато улыбается. Мадара в этот момент впадает в полнейшую прострацию. Он сейчас шутит? Нет, ну у них обоих всегда было специфическое чувство юмора, всегда было сложно понять — шутит он или нет. Или он сейчас проверяет его? Это, может, проверка? Ответит ли Мадара правильно? Множество случаев с комой говорят, что больные во время неё слышали и чувствовали, что происходило с ними во время сна, и поэтому Мадара не понимает, что сейчас происходит. Почему так хочется истерически смеяться? Он не мог все забыть — не мог.       — Ты сейчас шутишь? Если да, то это не смешно. — Мадара нервно улыбается, пытаясь понять, что происходит, но губы дрожат.       — Так, кто ты? — еще раз уточняет Тобирама, смотря в лицо Учихи с интересом. Мадара опускает голову, его трясёт.       — Ха-ха, — нервные смешки все-таки вырываются наружу. Мадара дрожит в последний раз, он подносит руки к лицу и, наконец, заливается настоящим смехом.       — Вот же ж блядь!!! — он задыхается от нарастающей истерики. Это не может быть их жизнь — не может быть все снова. — Нет… Не верю! — он смеется искренне со слезами на глазах и наконец ощущает легкое касание тела Тобирамы к своему. Резко дергается от сидящего Тобирамы прямо перед ним в своем положении… Он наконец поднимает свои болезненно-красные глаза в сторону Мадары и, закусывая губы, улыбается счастливо, говорит, смотря прямо в его глаза:       — Успокойся… Я просто пошутил… Вспомнил былое. Не смог тебе не припомнить того же самого… — Тобирама смаргивает слезы на глазах… — Твое лицо, — смеется, — было бесценно. Мадара Учиха-Сенджу… Я. Просто пошутил. — Мадара застыл от непонимания. Тобирама устало улыбается ему и приближается ближе.       — Ты! — Мадара смаргивает слезы в глазах, выговаривает дрожащими губами. — Придурок. — Сжимает мужа сразу в объятия. — Идиот, блядь! Я тебя сейчас убью! Придурок! — переходит на крик и вжимается в мужа с нахлынувшей радостью. Все хорошо. Тобирама прикрывает свои глаза в умиротворении и опускает свою голову на плечо любимого человека. Шепчет ему на ухо… Ты должен был ответить:       — Я — твой любимый муж, ангел хранитель и самая что ни на есть сильная заноза в заднице, которая меня с того света вытащила, на мои просьбы этого не делать… — Тобирама говорит слова ласково, жаль коснуться лица мужа не может… — меня зовут Мадара Учиха Сенджу… — он отталкивается от мужа, смотрит на него со счастьем в глазах. Прикасается ко лбу дрожащего мужа своим. — И мы женаты.       — Господи, я так скучал!!! — Мадара сжимает сильнее мужа задыхаясь. — Блядь, как же я по тебе скучал, господи!!!       — Я тоже скучал, любимый. Я тоже чертовски скучал. — Тобирама сглатывает и легонько наклоняется в сторону. — Не дави так — все болит тело будто меня переехал камаз. Руками пошевелить не могу вообще, вот дерьмо! — Тобирама выдыхает и качает головой обреченно. — Похоже ты оплатил тогда ногами. А я — руками. Чувствую будет мне пиздец как весело следующие пару лет.       — Мы справимся. — Мадара отвечает решительно смотря в глаза мужа, и тот кивает ему.       — Со всем этим дерьмом. — Тобирама продолжает их устоявшуюся фразу по жизни.       — …Вдвоем. Мы не можем не справиться, — оба проговаривают одновременно и улыбаются от этого. Всегда справлялись. Мадара вытирает подступившие слезы рукавом рубашки, замечает как их дочка начинает кричать в кроватке, привлекая к себе внимание, и сразу же перенимает ее на руки.       — Папа проснулся, милая. Папа наконец-то вернулся домой. — Мадара указывает своим пальцем в сторону своего мужа со счастливой улыбкой на лице. Тобирама смаргивает и ощущает, как Мадара протягивает ему дочь, чтобы он мог поцеловать ее в лоб и наконец-то выдохнуть с облегчением.        — Я наконец-то вернулся домой. К своей семьей — домой.

Теперь, наконец-то, после всего произошедшего можно расписать новые истины. Наша истина первая: Всех людей не нужно предугадывать или же просчитывать. Они не карты, не машины и не лотерея. Это пустая трата сил и своего времени. Просчитать все в этой жизни невозможно. Желание контроля всего вокруг — первый признак невроза. И это уже сугубо твоя личностная проблема. Наша истина вторая: Если ты не возлагаешь на человека слишком много ожиданий, не разочаровываешься по итогу, не нужно будет в итоге никого прощать. Ты сам виноват в том, что возложил на кого-то слишком много ожиданий — а не люди, которые твои ожидания не оправдали. Наша истина третья: Главное быть честным с самим собой и со своим окружением. Тем самым ты придёшь к гармонии внутри себя, и следовательно кого-либо подпускать к себе близко страшно не будет — люди либо будут принимать тебя таким какой ты есть, либо уходить из твоей жизни. Наша истина четвертая: Людей оценивать не нужно вокруг себя, исходя из своих установок, людей вокруг ты либо принимаешь в ответ или же уходишь сам, если они не соответствуют твоим внутренним критериями дозволенности принятия. Наша истина пятая: Люди не товар — люди это потенциал. И каждый из существующих в мире людей — огромная индивидуальность, менять которую по собственному желанию ты не имеешь никакого права. Люди лишь по собственному желанию могут принять решение — изменить что-то в тебе ради тебя или же ради себя. Наша истина шестая: Самое важное в этой жизни — это семья и ваше благополучие — как ментальное, так и физическое. Наша истина седьмая: Любовь — самое могущественное человеческое лекарство — у нее нет границ, рамок или срока годности. Если ты кого-то очень сильно любишь, если ты любишь себя — то… выход ты обязательно найдешь в любом случае или ради себя, или ради кого-то.