37 недель

Она читала, что самый приятный звук для человека — собственное имя. — Сакура… Но ей захотелось, чтобы он вообще никогда больше к ней не обращался. — Что ты только что сказал? — в ужасе шепчет она, непроизвольно обнимая себя руками. Какаши косится на хмурую Сенджу в явной немой просьбе поддержать. Женщина молчит, и он со вздохом проходит пару шагов и становится у окна. — Я не возьму своих слов назад, как бы ты ни злилась на меня. — Сакура заторможенно моргает, но не сводит взгляда с его спины. Понимает ли он, о чём говорит? Так ли он уверен, если даже не находит смелости смотреть на неё? — И это не эмоциональный порыв, даже если таковым кажется. Пока я бежал к тебе в Суну, и все эти дни, что ты здесь лежишь под капельницами, я уже думал об этом — если эта беременность вредит тебе… Хм… Я имею в виду, если… если придётся выбирать, я всегда выберу тебя. — Как ты можешь такое говорить? Так нельзя. Это неправильно, это же твой ребёнок тоже… Это неправильно. Неправильно. Неправильно! Всё её естество противится этому. И неужели он уже не один день думает о таком? Но он повторил сказанное теперь уже в третий раз, а ведь она сомневалась, что расслышала верно, что это были настоящие слова, а слова сложились во фразы, а не просто в непонятный бред. — Ты же сама слышала, что сказала Цунаде-сама, это опасно, все похожие случаи заканчивались выкидышами на ранних сроках, а иногда и смертью матери. Сакура пытается успокоиться и щурится всё ещё недоверчиво, не может быть, чтобы, услышав одно и то же, они пришли к таким прямо противоположным выводам и решениям. Конечно, если быть откровенной, на секунду ей тоже стало страшно — неизвестность всегда страшит, особенно если та касается твоего собственного здоровья. Но за первой растерянностью пришла решимость, любовь к её малышу перевесила здравую трусость, и мозг заработал подобно качественному часовому механизму, ища лазейки, прикидывая новый план действий. Ведь теперь им было, от чего оттолкнуться. Предположение шишо было удивительно простым и логичным. Несовместимость природных элементов чакры матери и плода. Про разные типы чакры шиноби рассказывают чаще всего до первой миссии недетского ранга, где важно владение более серьёзными техниками. Когда базовых навыков недостаточно, каждый приходит к изучению того, к чему более предрасположен: в конце концов, всегда проще развиваться в направлении, заложенном с момента развития. С улучшением контроля, становясь сильнее, можно научиться и другим стихиям, но владению твоей изначальной всегда учиться легче, с ней всегда будет меньше проблем. Воздух, как у Наруто, огонь, как у клана Учиха, вода, земля и молния. Её чакрой была земля, а у Какаши — молния… Сегодня Цунаде изучала записи одного уже давно не существующего, но очень продвинутого для тех времён клана, чья библиотека теперь хранилась в архивах Научного Центра. Свиток был отнюдь не по акушерству и даже не околонаучным, это было скорее руководством для потомков, за кого выдавать дочерей клана. Чудо, что Натсуми прихватила его вместе с остальными, а шишо решила пробежаться по нему глазами, раз уж тот оказался в общей куче. Там говорилось, что в идеале лучше, если природа чакры матери и отца одинаковая, ведь с почти абсолютной вероятностью такая же будет и у ребёнка; неплохо, если элемент матери сильнее, потому что система чакры проходит через все органы, подобно кровеносной или лимфатической, и именно от тела и здоровья женщины зависит, сможет ли плод развиться. А в противном случае… клановые ирьенины отследили трагичную закономерность — беременность прерывалась примерно тогда, когда начинали развиваться каналы чакры ребёнка, чаще всего с осложнениями для матери (иногда фатальными). Естественно, в экспериментах над собственным отпрысками никто не был заинтересован, поэтому после десятка описанных случаев для перестраховки просто была дана рекомендация «не выдавать дочерей клана за мужей с несовместимой природой». Можно было бы подумать, что это не их случай, ведь у Сакуры уже середина второго триместра, но женщин, кто способен ежедневно, в течение многих лет сохранять часть выработанной чакры в печати (остаток же циркулирует под безупречным контролем), в истории было вообще всего три, две из которых сейчас находятся в этой палате. Так что, сложив два и два и прокляв такое фантастическое невезение и одновременно везение своей ученицы, Цунаде сразу же поспешила в госпиталь, чтобы поделиться тем, что узнала — своей теорией и своими опасениями. — Я прекрасно слышала, что описанных случаев было всего одиннадцать! Это вообще не достаточно для какой-либо статистики, особенно в медицине. — По её расчётам Какаши уже должен был заледенеть от взгляда, сверлящего его. — Теперь, когда мы знаем, в каком направлении искать, нужно просто продолжать, не может быть, чтобы с этим столкнулось так мало куноичи и чтобы все они были только из одного выродившегося клана. Однако Хатаке леденеть и не думает, скорее он закипает, потому что всё-таки разворачивается к ней лицом, и ни одна маска не смогла бы скрыть его эмоций — волнение, решимость, усталость… злость. В воздухе начинает немного пахнуть озоном. — Откуда ты знаешь, что у нас есть достаточно времени на поиски? Это чрезвычайно беспечно в твоей ситуации — затягивать, ты подвергаешь себя необоснованному риску! — Необоснованному риску? Чушь. Я чувствую себя сносно, правда, Какаши. — Она старается не повышать голос, не оставляя попыток обсудить всё мирно, хотя по опыту знает — до него быстрее дошло бы её категорическое «против», если бы она ему просто врезала от души за такие предложения. Чем бы они ни были продиктованы. — Чушь? — он измождённо закатывает глаза. — Ты говоришь мне это с больничной койки. — Да, но сейчас я с ребёнком почти в порядке, и я уверена: существует решение, и более того кто-то уже нашёл его до нас. — А что, если нет? Что, если мы сейчас просто потеряем время на поиски «того, не знаю чего»? Что, если ты погибнешь? Ты подумала о своих родителях, друзьях, о всех, кому ты дорога? Не будь эгоисткой, Сакура. — Эгоисткой?! — взвизгивает она, но тут же стискивает зубы до скрипа. Криком ничего рационального нельзя донести до человека. Свою вспыльчивость она научилась контролировать не хуже чакры, по крайней мере, так она сама считала. Сакура медленно выдыхает и прочищает горло, чтобы дать себе возможность немного остыть. Лекарственный запах больницы щекочет нос, приводит в чувство, но кулаки все равно сжимают простынь, и ткань немного похрустывает под пальцами. Какаши, в свою очередь, не шевелится, застыв каменным изваянием в метре от её кровати. Цунаде тоже стоит и молчит, здраво предпочитая не вмешиваться в то, что касается лишь их двоих. — Это не эгоизм. Послушай, может быть, наша проблема вообще не в этом. Это лишь предположение, — она оглядывается на наставницу, и та подтверждает её слова кивком. — Но эта теория имеет право на существование, она подходит как нельзя лучше, учитывая мои способности и все симптомы, которые появились с развитием каналов малыша. Необходимо продолжить поиски, принимать такое… категоричное и бесповоротное решение, исходя исключительно из написанного в одной древней брошюре — вот, что настоящая глупость и сумасшествие. Теперь настала очередь Хатаке скрежетать зубами, но Сакура видит, что до него начало доходить. Это было её первой маленькой победой в этом тяжёлом и взаправду ужасающем обсуждении. Она не сомневается, что он сможет отбросить эмоции и проанализировать всё холодной головой. В конце концов, они давно не подростки, а род их занятий и занимаемые посты обязывают к этому. — Я уже запросила информацию у кланов Конохи, — Сенджу всё же решает подтолкнуть его к этому. — Лидерам клана Яманака, Нара и Хьюга в первую очередь, как одним из самых древних и непосредственно заинтересованным в благополучии Сакуры. Гаара попросил о том же старейшие семьи Суны. В клановые библиотеки обычно нет доступа шиноби извне, слишком много секретов те хранят, но по такому вопросу они не откажут в помощи. Особенно нам. Сакура пытается вложить всю свою благодарность во взгляд, она не может не заметить глубокую морщину, прорезавшую лоб шишо между бровей. На таком «юном» лице это смотрится неправильно, но это лишний раз указывает на то, как сильно обеспокоена женщина, которой она обязана всем. Цунаде, глядя на Сакуру, немного склоняет голову и даже ободряюще улыбается, но её следующие слова оставляют кислый привкус во рту: — Какаши, состояние Сакуры стабильно, будь это иначе, разговор был бы другим, кому, как не мне, понимать, чего ты страшишься… «Она согласна с ним? Ками… Нет, это мы обсудим позже наедине, сейчас главное не это…» — она честно пробует абстрагироваться от вновь всколыхнувшегося раздражения, теперь уже направленного на Сенджу. Какаши вздыхает и начинает мерить шагами комнату. Похоже, даже такие неоспоримые доводы слабо унимают его. — Сакура, мне кажется, я выразился слишком резко, прости меня, — звучит спустя пару минут. У неё отлегает от сердца, но длится это ровно до того момента, как он продолжает: — Но я всё ещё не беру своих слов назад — между тобой и плод… — он осекается, услышав очередной треск её простыни. — Сакура, я всегда выберу тебя. Если эта беременность угрожает твоей жизни, её лучше прекратить, ты молодая, у тебя будет ещё много детей, но только в том случае, если ты останешься жива. Я не хочу больше терять своих… товарищей. И я давно свыкся с мыслью о том, что наследников у меня не будет, и до всего случившегося меня это даже не волновало… — Я на пятом месяце, и это не просто… это ребёнок, — повторяет она, не желая слушать ни слова более и не давая ему шанса довести себя до взрыва, — он уже размером с небольшой гранат, у него сформированы практически все органы и системы. Да со дня на день я почувствую, как он шевелится!.. — Сакура задыхается и от обиды всё-таки не сдерживает упрёка: — Эгоист здесь только ты, Какаши. — О каком ребёнке может идти речь, если ты сама постоянно ведёшь себя, как ребёнок! — он впервые за все года их общения почти рычит на неё. — Нет, у нас нет времени на разглагольствования, судя по предыдущим случаям, тебе может стать хуже в любой момент! Нет. Видят боги, она пыталась. Эти пять месяцев вместо того, чтобы быть самыми прекрасными, стали одними из самых непростых в её жизни. И часть вины за это лежала на людях, которых она считала самыми близкими. Ещё никогда на неё не было столько давления, никогда не было столь пристальной слежки за каждым её вздохом, никогда её действия не подвергались стольким сомнениям. Но всему приходит свой конец, и это был именно он. Нельзя оправдывать всё лишь заботой, они должны уважать её и границы её личного пространства. Она заставит их уважать. Сколько можно терпеть? Искать компромиссы, подстраиваться под желания и советы других. Именно очередное упоминание её инфантильности стало той соломинкой, что переломило спину верблюду её терпения. Кажется, они все забылись о том, с кем имеют дело. Больше задерживаться она просто физически не могла и не собиралась. Все события вереницей закрутились и закружились в её уме, с самых последних, таких, как разговор с Натсуми, состоявшийся всего не более часа назад, до самых первых тревожных звоночков — посяганий на её свободу и осуждения её стиля жизни. Вывод напрашивался сам собой и решение не заставило себя ждать — такого отношения к себе и к своему ребёнку она больше не допустит. А там пусть хоть изведутся и изгрызут сами себя, её это больше не будет волновать. — «О каком ребёнке»? — гадюкой зашипела она. — Ты, чёрт возьми, сам себя слышишь? О моём! О моём, мать твою, ребёнке идёт речь! Какого… Как у тебя вообще язык поворачивается предлагать мне такое?! — Какаши, я думаю тебе стоит… — Цунаде предупреждающе шагает вперёд, предчувствия бурю, хотя она не смогла бы предотвратить ровным счётом ничего. — Сакура, никто не говорит, что правильное решение — самое простое, и, поверь, я тоже совсем не рад, но иногда приходится делать выбор!.. О, ему стоило заткнуться, скорее всего именно это и не договорила Сенджу. Умолкнуть, попытаться поговорить позже, хотя Сакура всё равно не согласилась бы с ним, но никак не раскрывать рта снова. Но он не успевает заметить той резкой перемены в её настрое. А у неё уже белой пеленой глаза застилает ярость, а в ушах шумит кровь так громко, что она почти не слышала даже саму себя. Схватив первое попавшееся под руку, она не задумываясь швыряет это в него, враз отрезвив всех присутствующих, кроме самой себя. Снарядом оказалась ваза с букетом от Казекаге, и если бы рефлексы Какаши были хоть на гран хуже, то он ни за что бы не смог увернуться. С такого расстояния, с тренированной годами меткостью и с той силой броска даже без добавления чакры она бы разбила ему голову. Но его лишь окатило водой и лепестками, сама ваза разлетелась вдребезги о стену ровно за ним. Впрочем, ей было плевать, потому что она закричала, когда ваза была ещё в полёте: — Правильное?! Делать выбор?! Да кто ты вообще такой, чтобы этот самый выбор принимать? — Я… В мозгу что-то щёлкает, громко, с лязгом, будто поезд сошёл с рельсов. Будь что будет, остановиться она всё равно уже не смогла бы. Она защитит своего ребёнка во что бы то ни стало, чем бы ей ради этого не пришлось пожертвовать. — Никто. Никто! Какаши, ты мне никто, ками, ты мне даже не сенсей, и никогда не был им. Ты хоть чему-то меня научил? Ты только за Саске-куна пёкся, пока мы генинами были, даже на Наруто тебе было вначале плевать! Вот мой учитель, стоит рядом, и всегда была и будет рядом, всему, что я знаю, я обязана ей! Но никак не ты. И её мнение и решения ни разу не шли мне во вред. В отличие от твоих! И ты, может быть, и «отец», чисто биологически, но я тебя не выбирала, и вообще не просила во всём участвовать! Ты же ещё до моей беременности пропал на чёрт знает сколько лет на своей пенсии и особо не интересовался моей жизнью, хотя я считала тебя другом после стольких лет общения. Так мог бы и продолжать спокойно отсиживаться где-нибудь, а не лезть со своей гиперопекой и мерзкими «правильными выборами»! Да, Какаши, будь ты другом, ты бы никогда такого не сказал мне. Ведь что бы ты ни рассказывал раньше про товарищей, твои поступки говорят громче — товарищ из тебя хреновый, раз ты посмел распоряжаться моей жизнью и жизнью моего ребенка. В своём дерьме разберись сначала, я же в твоё личное не лезу, хотя могла бы, а это мой выбор, моё тело, и это мой ребёнок. Мой! А я — Сакура Харуно, чёрт тебя дери, если ты забыл! И я никому не позволю вмешиваться и принимать решения за меня! Если я сказала, что мы продолжаем поиски, значит так оно и будет. С тобой или без тебя. Всё. Сакура тяжело дышит, и это единственное, что раздаётся в повисшей в палате звенящей тишине. Безусловно, сказанное станет точкой невозврата для их отношений, для их общей истории. Не всё то, что кипело, болело, гноилось с тех пор, как она была подростком и до сегодняшнего дня, стоило говорить вслух, но оно вырвалось наружу безумным, бурным потоком. И в этот самый момент, мгновение после, Сакура не жалела ни о чём. Напротив, она словно смогла расправить плечи сбросив с тех тяжёлую ношу. Какаши кажется… нечитаемым. Если в начале тирады он был ошеломлён и болезненно уязвлён, то по мере того, как она говорила, его взгляд становился всё более холодным, стальным и… чужим? Его голос тоже словно не его. Он поморщился и прищурился прежде, чем начал говорить, но звучал странно: — Ты закончила свою истерику? Тогда и ты послушай меня… Сакура, несмотря на небольшую одышку, сразу же вскидывает руку, прерывая его, и ею же указывает на дверь. — Нет. Уходи. Я не стану больше слушать тебя. — Сакура. — Он снова морщится. — Уходи, я сказала, — цедит она. — Немедленно. Часы отстукивают секунды, они смотрят друг другу в глаза, и Сакура с подкатившей тошнотой видит в его радужках отражение собственной проступающей боли от внезапно начавшей разрушаться дружбы. Мосты сожжены, хотя ничего не предвещало беды раньше. Какаши медлит, но она не опускает руки, и, не проронив больше ни слова, он разворачивается и выходит из палаты. Правильно. Так будет лучше. Прикрыв глаза буквально на миг, чтобы кое-как успокоить тайфун внутри, она обращается уже к Цунаде: — Шишо, вы тоже не хотите спасти моего малыша? Женщина хмурится, а затем кривится, как от лимона, но её ответ выходит твёрдым и в привычной манере: — Не задавай вопросов, на которые ты не хочешь слышать ответа, тем более таких каверзно сформулированных. — Уйдите, пожалуйста, тоже. Сенджу качает головой, медлит так же, как и Какаши минутой ранее, и точно так же ничего не добавив, исчезает за дверью. Сакура остаётся одна.