37 недель

Деревянные доски громко скрипят под ногами, Сакура морщится от звука, а затем посмеивается. Она крепко сжимает его ладонь и совершенно не боится врезаться в какие-то двери или столб. Честно, если бы они играли в игру на доверие, она бы упала навзничь ему в руки абсолютно без колебаний. Знает: всенепременно поймает, поэтому вверяется сейчас ему безусловно. Но, как бы её ни веселило происходящее, она уже начинала немного уставать от брождения в неизвестности. — Ха-ах, ты меня либо кругами по деревне водишь, либо мы уже должны подходить к границе страны Рек! Можно уже снять? — Она тянется к его хитайате, которой он завязал ей глаза, но несильно получает по руке. — Какаши! Ну хватит! — Уже совсем почти, потерпи. Сакура обиженно дует щёки, прислушиваясь к его тихому дыханию и спокойному шагу. И ещё к каким-то непонятным звукам, похожим на лязганье ржавого замка. — Что вообще на тебя нашло? — бормочет она, ещё раз прокручивая в уме события последнего часа. Вот он помогает мыть окна после утреннего переливания в её законный выходной, а вот уже заговорщицки щурится и говорит: «Как насчёт небольшого приключения? Ты засиделась в четырёх стенах, что в больнице, что здесь». Она, конечно, возмутилась приличия ради, мол, ничего подобного, но глаза себе завязать дала и пошла с ним на «прогулку», не раздумывая ни секунды. Весело же! Потому что да, засиделась, хотя с «сидением» её нынешняя беременная рутина, как и та, что была раньше, не имела ничего общего. Все оставшиеся дни недели она моталась от приёмного отделения до своего кабинета, где её ждали горы бумажной волокиты, разрывалась между взрослой и детской реанимациями, подсказывая ирьенинам в первой и пока только наблюдая во второй, чтобы в обеденные перерывы подсесть к Мамору и обсудить увиденное. Она также беседовала с Сузу, с двойным усердием перерывала свои свитки по психологии и одновременно подыскивала специалиста, которому могла бы доверить её случай… В общем, если бы не Какаши, то свой выходной она бы провела в обнимку с ведёрком мороженого, скорее всего, плача над какой-то мелодраматичной книжкой: другого выхода для накопленного стресса у неё на данный момент не было. Так что его сюрприз пришёлся кстати — уже через пять минут лавирования между прохожих вслепую она хихикала, как дурочка, и умышленно капризно допытывалась о конечном пункте назначения. И не думала. Ни о чём. — Захотелось. — Ей представляется, что он пожал плечами. — Осторожно, здесь ступенька. Он же не устроил ей всё это, чтобы сходить в какое-то кафе? Она пытается припомнить самую далёкую от её квартиры чайную, какую-нибудь в традиционном стиле, если судить по скрипу половиц, но понимает, что чаем здесь не пахнет, а пахнет пылью и давно не проветривавшимся деревянным домом. Всё чуднее и чуднее… — А совсем недавно кое-кто уверял, что слишком стар и предавался ностальгии… — подкалывает Сакура, опираясь на его руку и аккуратно подымаясь за ним. — Я стар, когда мне это удобно, — хмыкает он на самый бессовестный манер. — Можешь снимать. Сакура, не скрывая предвкушающей улыбки, скидывает хитайате и отдаёт ему. Пока он возвращает повязку на место и поправляет рюкзак на спине, она оглядывается. Гэнкан? Да, похоже на вход в чей-то дом. Обувь он её снимать не просил, но это понятно, почему: прихожая была тёмной и давно не мытой, по углам под потолком свисали ниточки паутины, на которые Какаши, проследив за её взглядом, недовольно зыркнул. — И где мы? — заинтригованно спрашивает Сакура. Может, это какой-то парк аттракционов? Типа комнаты страха с привидениями? А что, если нет? Её интуиция вовремя предупредила её воздержаться от каких-либо ещё комментариев, что-то говорило ей, что происходящее на самом деле было… важным? Не простой забавой. Подтверждением становится его ответ: — Это мой дом. «Дом?» — удивляется про себя Сакура и снова осматривает всё, следует за ним, когда, раздвинув старые двери с кое-где порвавшейся от времени бумагой, он проходит в коридор. Тот в форме перевёрнутой «Г», уходит прямо и влево, он тоже грязный, но в нём чуть светлее, потому что одна сторона, сплошной ряд сёдзи, явно выходит на улицу. Значит, за ними должна быть энгава. Какаши ведь тогда рассказывал про сад… — Не похоже на жилое помещение, — осторожно замечает она, ей не хочется ненароком обидеть его и она не до конца понимает смысл такого «сюрприза». — Это дом моего детства, клановый особняк, если быть уж совсем точным, — спокойно поясняет Какаши, сворачивая налево. И между строк чувствуется: «каков клан — таков и дом». Какаши был последним, все эти годы дом стоял здесь и ветшал, никому не нужный. Не было в этих стенах больше ни жизни, ни любви, ни детского смеха, просто коробка из дерева и воспоминаний о былой славе на самом отшибе деревни. Сакуре становится жалко этот дом, и Какаши ей тоже жалко — она не могла представить себя без своей семьи. — А ты никогда не говорил, что владеешь целым особняком, — чтобы не съезжать в совсем уж грустные размышления, она пытается пошутить, но Какаши, кажется, не улавливает смысла. Он как-то нерешительно задерживается у одной из дверей. Медлит. Проходит с пару секунд, прежде чем он, мотнув головой, как если бы пытался отбросить падающую на лоб чёлку или стряхнуть с себя какое-то наваждение, рывком раздвигает очередные двери. — Так зачем мы здесь? — Она выглядывает из-за его плеча и не замечает в новой комнате ничего особенного: очередные сёдзи на противоположной стороне, традиционный шкаф во всю стену, деревянные полы вместо татами, и всё тут. Совершенно пустая. — Мне захотелось тебе его показать, — слишком глухо говорит он, словно и не в ответ на её вопрос вовсе, и Сакура сперва не находит в себе смелости спросить что-то ещё. Они не задерживаются возле пустой комнаты надолго, он идёт в следующую, зеркальную сестру-близняшку первой, по дороге смахивая пыль и убирая паутину там, где может дотянуться. — Эм… Наверное, он раньше был очень красивым? — снова неуверенно пытается завязать разговор она. Какаши удивлённо оборачивается, и это выглядит так, будто он забыл, что она идёт за ним, но уже через мгновение привычно улыбается. — Обычным, — выдыхает он, она видит, как расслабленно опускаются его плечи. — Но со своими интересностями, впрочем, как и любой старый дом шиноби. Его улыбка становится ещё шире, он нажимает на небольшое углубление в одной из деревянных балок, совершенно незаметное, если о нём не знать, и дверца ящика (похоже, что на пружине) отскакивает вниз. Внутри неожиданно находится не какой-нибудь ржавый кунай, а целая кусаригама! — О! — мгновенно приходит в восторг Сакура. — Вот это круто! И много здесь тайников? — По словам отца, в детстве я отыскал лишь половину, но наш дом маленький, не думаю, что здесь можно припрятать слишком много. — Я даже не хочу представлять тогда, что у Нара или Хьюга… — Точно примерно с половину официального арсенала Конохи, — посмеивается Какаши. Они идут по коридору в обратную сторону, и Сакура теперь приглядывается к стенам намного более пристально. Ей бы хотелось самой разгадать пару секретов этого места, может, за этим Какаши её сюда и привёл? Чтобы найти вторую половину? Её фантазию сложно остановить, теперь в каждом тёмном углу ей мерещатся тайны, и дом из старой рухляди неожиданно превращается в карту сокровищ. Кухня, а рядом с ней ванная с туалетом, совершенно обычные, просто старые, из прошлого полувека. Сакуру внезапно осеняет: — Ты, наверное, позвал меня, чтобы теперь я помогла тебе с ремонтом? — ухмыляется она, убеждённая в собственной гениальности. — Но ты ведь помнишь, что я просто вызываю мастера? — Не совсем, — уклончиво хмыкает Какаши, — просто ты сказала, что мечтаешь о доме, и я вдруг вспомнил о своëм. — Вспомнил? — Сакура хмурится. Как вообще можно забыть, что у тебя есть дом? — Да, в последний раз был здесь сразу после войны — убедился, что он цел, и всё. Теперь за дом ей становится обиднее вдвойне, должно же быть какое-либо объяснение такому категоричному безразличию? Вообще-то такое было чем-то очень нетипичным для Какаши, ведь в квартире у него всё было в идеальном, даже педантичном порядке. — И чем этот старичок тебе не угодил? — с полуулыбкой спрашивает она и, дождавшись его кивка, сама раздвигает сëдзи. Те поддаются с трудом, но она справляется. В новой комнате, кроме оплетëнной паутиной традиционной ниши, — ничего. — Мне вот он нравится. И Сакура не врёт. Ей здесь по-странному уютно, и в какой-то момент она ловит себя на непристойной мысли (она одёргивает себя сразу же — какой стыд!) — что и как бы она здесь переделала на свой вкус. Ну, будь у неё такой дом. Помимо уборки, не помешало бы хотя бы купить микроволновку и сделать ремонт: заменить сантехнику… — Я рад, — совершенно искренне отвечает он, но причин такого запустения все ещё не называет. У старых домов множество тайн и длинная, не всегда радостная, история. Наверное, всё знать ей совершенно ни к чему, поэтому Сакура продолжает осматриваться молча, а Какаши скрипит сëдзи напротив. Ей снова думается, что всё-таки не такой уж этот дом и безнадёжный: вон, потолок-то без единого подтëка, да и, хоть он и на окраине, но место здесь очень приятное и… — Сакура! То, что она зацепилась о щербатую доску, пока оборачивалась, и, взмахнув руками, летит вниз, Какаши, кажется, заметил первым. Пока он кричит её имя, мозг, наученный горьким опытом, отказывается применять чакру, чтобы уберечь её. И правильно: Сакура не боится боли, только успевает посетовать, что в последний раз так глупо разбивала колени ещё в детстве, и прикинуть, стоит ли ей попробовать упасть на бок. — Ты в порядке? — Какаши нервно выдыхает ей куда-то в макушку, и она сразу и не понимает, что пола под коленями нет — есть только его руки, что крепко держат её на весу. — Да, — тихо отвечает она и поднимает лицо, потому что упираться ему куда-то в район груди совершенно невозможно: Какаши пахнет озоном, заботой и пылью этого старого дома. Они встречаются взглядами, и те слишком долгие и слишком неловкие для такого положения. — Прости, — он первым разрывает эти странные объятия и делает полшага назад. Его движения неуклюжие, и это было бы даже забавно, не прячь она сама залившееся румянцем лицо за волосами. — Всё в порядке, правда… Спасибо, что поймал. — Кхм… да не за что… — Какаши по-доброму щурится (конечно, для него иначе просто и быть не может, но для Сакуры такая забота — многое, ведь она давно уже взрослая девочка и разбитые колени лечит сама), а затем прячет ладони в карманы и кивком приглашает её за собой на энгаву. — А здесь вот сад… ну как сад — то, что когда-то им было. Сакура послушно идёт следом, сбрасывая с себя остатки странного смятения. — Так почему ты здесь не живёшь? — напоминает ему она уже на улице. Порой она бывала страшно упрямой, и сейчас не собиралась переставать докапываться до истины. — Это дом для целой семьи, — со вздохом бросает он через плечо, — а её у меня не было. Шаннаро… От этих слов ей невыносимо хочется взять его за руку, сжать её крепко-крепко, чтобы он уже понял, что теперь не один: они теперь на всю жизнь связаны. И семья у них уже есть, хоть и не совсем правильная в обычном понимании, но есть. Только вдруг он всё ещё обижается на неё из-за своего Дня рождения? Тогда всё вышло так неправильно, будто она бросает такие слова на ветер, но она никогда бы не стала ему о таком врать! Она вздыхает обречённо, делает шаг вперёд и касается его плеча: всегда лучше сделать хоть что-то, чем промолчать. — Как говорится: осень для аппетита, да? — Какаши оборачивается, улыбаясь понятливо, и, чуть помешкав, договаривает: — На иммоникай, конечно, не тянет, но онигири я делал сам. Пока она радуется своей очередной маленькой победе, он сбрасывает с плеч рюкзак и достаёт плотное покрывало, аккуратно расстилает его, а следом расставляет контейнеры с едой и высокий термос с чаем. Она наконец-то понимает, что он имел в виду, когда вдруг начал говорить про онигири: кажется, у них здесь у заросшего сада осенний пикник! Закончив, Какаши оборачивается и приглашающе протягивает ей руку: — Сам? — Сакура хватается за его ладонь и садится, свешивая ноги в пожелтевшую высокую траву, как в море: та так же колышется волнами с каждым касанием ветра. — Разве я не говорил, что на все руки мастер? — шутит он, протягивая ей фанатично укутанный в нори рисовый шарик. — Держи, со сливой, как ты любишь. Сакура благодарит и охотно его принимает, что-что, а есть на свежем воздухе она любила ещё с детства, с самых первых миссий. Такие перекусы сплачивали их как команду и возвращали в реальность, заземляя и заставляя вспомнить об окружающем мире, о том, что в жизни есть не только череда миссий, долг и тренировки дзюцу. Так было и сейчас: Какаши, не стесняясь, стянул маску, и большое дерево будто ответило ему тем же: бросило на ветер яркие листья. Сакура залюбовалась немного. Правда, сперва вовсе не природой. Даром что сад был потрясающим, небольшим и заросшим, у Сакуры начинало щемить сердце от переполнявших её светлых чувств. — Хорошо здесь, — заключает она, дожевав, и опирается о собственные руки. — Тихо так. — Рад, что тебе лучше. — Лучше? — Сакура удивлённо выгибает бровь, поворачивая к нему лицо. Какаши, в принципе, может уже ничего не пояснять, она так привыкла считывать его сдержанные выражения, что когда он снимает маску, то становится для неё открытой книгой. Но он всё же решает ответить, наверняка, чтобы она не смогла увильнуть: — Я Каге, Сакура, — ровно и издалека начинает он, — хоть и бывший. Но новости мимо меня не проходят. — Знаешь уже, да? — бормочет она, морщась. — Знаю. — Мне нужно было время, Какаши. — она нервно поправляет выбившиеся из-за ветра пряди волос. — Я так привыкла, прости. — Вообще-то я это сказал не для того, чтобы ты извинялась или оправдывалась. Тебе не за что, я всё понимаю. — Он мягко улыбается, стараясь показать, что всё правда в порядке. — Я просто переживал за тебя. Ему не удаётся успокоить её вот так сразу, Сакура поджимает губы и меняет позу: сидеть, расслабленно откидываясь назад, теперь вообще ни разу не удобно. — Не стоило, ведь это не мой ребёнок сейчас в реанимации. — она не знает, зачем говорит ему это, но слова сами рвутся наружу. От них Какаши застывает каменной статуей и мрачнеет, но тут же берёт себя в руки, да и её тоже: придвигается ближе и накрывает ладонью плечо. — Ты очень чувствительная. Для медика такая открытая душа, наверное, — не слишком хорошо, циникам проще, — он делает небольшую паузу, подбирая слова. — Я уверен, что ты сможешь помочь родителям и этому ребёнку, просто не держи переживания в себе. Ладно? — Матери, — нехотя уточняет она, — матери и ребёнку. Отца последний раз видели в кабинете у шишо, когда он дверью хлопал. — М-м, — растерянно выдыхает он и находится спустя пару секунд: — может, я как-то могу повлиять? — Как? — Сакура неожиданно смеётся, всплëскивая руками, в её голосе с пуд сарказма: — Отправишь на миссию, чтобы он там героически погиб? А что, неплохая идея, у мальчишки будет отец-герой, а не этот… — Сакура, — твёрдо прерывает он. — Я могу поговорить с ним. Теперь она не отвечает, лишь пожимает плечами, и на долгие минуты между ними виснет тишина. Она задумчиво болтает ногами, он же буравит взглядом крону дерева. Сакура не сомневается, что он может, но не верит в то, что кто-либо в силах достучаться до того бездушного мужчины. — Ты так реагируешь, потому что тебе самой страшно? — тихо спрашивает он, и у Сакуры нет сил скрыть стыдное: — Наверное… Ей не хочется говорить с ним об этом, да и не только с ним. Но Какаши слишком выжидающе смотрит, и ей приходится: — Я боюсь, что наш ребёнок родится раньше срока. Боюсь, что не смогу его выносить. Она впервые чётко произносит это вслух, и без обиняков признание даётся реально тяжелее, словно бьёт наотмашь. Это хуже, чем простое прокручивание своих переживаний в голове. Её страхи, её слабость теперь не прикрыть ни покупкой оборудования, ни заботой об отделении, ни получением новых навыков. — Я же рядом, — говорит он слишком уверенно, и Сакуру это выводит из равновесия буквально за долю секунды. — Будешь ли? — импульсивно бросает она. Чувствуя небывалое раздражение, резко контрастирующее с недавним умиротворением, она уже готова подорваться на ноги. До этих самых пор существовало только два момента, способных её реально успокоить, — это новые знания и работа над собой, потому что полагаться исключительно на себя всегда безопаснее. Однако, когда Какаши от её вопроса лишь ошеломлëнно и явно уязвлённо вскидывает брови, это немного приводит её в чувство: он не заслуживает таких вопросов, на самом деле, не считая ссоры с Натсуми, она никогда не сомневалась в нём. — Просто ты так мечтательно рассуждаешь: вот сын родится, вот передам ему техники… А если он не оправдает твоих надежд? Если он родится слабым или больным? А может, вообще не захочет быть шиноби… — она начинает сбивчиво объясняться и не замечает, как по щекам сами собой начинают катиться слëзы: — Нет, я не обязываю его любить, я хотела воспитывать его одна, но я просто не выдержу лжи и пустых обещаний, если что, я сама всё смогу… Её всхлипы тонут и теряются на его груди, когда он молча притягивает её за плечи и крепко обнимает. Сакура вздрагивает и сильнее вжимается в него, ища опору: — Мне так страшно, — сквозь зубы всхлипывает она, стараясь удержаться на краю сознания и не впасть в истерику окончательно. — Так страшно… Ей хочется попросить увезти её «отсюда», но там, где страшно — не место, а период времени, через который не перескочишь. — Тш-ш, тише, ну, — баюкает он и, уперевшись подбородком ей в макушку, выдыхает: — Я ведь тоже боюсь. Но ведь это же нормально, да? Все боятся. Может, тебе пока не ходить на работу? — Я не могу сидеть на месте, понимаешь? Меня выворачивает от ужаса, как только останавливаюсь. — Понимаю, — Какаши отвечает едва слышно, но не столько суть, сколько сами вибрации его голоса, его присутствие начинают успокаивать её. Они сидят так, обнявшись, ещё минут пять, пока её судорожные беззвучные рыдания не сходят на нет и она не отодвигается, смущаясь не только мокрых пятен на его одежде, но и своих раскрасневшихся припухших щёк. — А по поводу того, буду ли я рядом, — осторожно продолжает Какаши, протягивая ей бумажную салфетку, — можешь не переживать или переживать, смотря по ситуации. Потому что буду, даже если ты этого не захочешь. Ничего в мире не изменит того, что он мой сын. Сакура рвано выдыхает и прячет лицо за салфеткой: с каждым сказанным им словом уверенность возвращается к ней. Пусть кончики ушей горят от стыда, но дышать можно свободнее. Она не одна. Он бы не стал лгать о важном. — Спасибо, Какаши. — Она поднимает голову и встречается с ним взглядом: он должен знать, что она верит. Он растягивает в улыбке уголки губ и вновь щурится; ей же кажется, что лёгкость теперь осязаема на кончиках пальцев. Нет, она не перестала бояться, но разделённый страх — лишь его половина. Непроизвольно всхлипнув ещё раз, как обычно это бывает после длительного плача, она быстро опускает глаза и комкает в руках салфетку. — Ну хватит реветь, вот, держи, — Какаши протягивает ей стакан, — осторожно, горячий. Сакура хлюпает носом в ответ и, провожая взглядом водяной пар, думает, что всю благодарность, скопившуюся внутри неё за эти минуты, словами не выразить. Это чувство порывистое, как ветер, и совершенно невинно-наивное, но она решает поддаться ему в то мгновение, когда их пальцы соприкасаются. Осторожно и быстро тянется к нему и мажет губами по скулам. Ей странно и трепетно, будто им не больше десяти, а он мальчишка, что дует на её разбитые колени. — Ещё раз спасибо. Какаши удивлённо моргает и сперва не находится с ответом, но момент не терпит запинки, и он больше на автомате всё же тянет: — Да не за что. Сакура качает головой, улыбаясь, — смущение Какаши определённо к лицу. — Ты застала меня врасплох, — беззлобно фыркает он и, переведя дыхание, смотрит на неё уже серьëзнее. — Сакура, на самом деле мне нужно кое-что тебе сказать. — М-м? — Я позвал тебя сюда не просто так… Она удивлённо булькает чаем, вся обращаясь в слух и считывая напряжение и решимость в его глазах. — Я уже говорил, что это дом моей семьи, а ты теперь её часть. — Какаши достаёт руку из кармана и, разжимая кулак, протягивает ей резной ключ на раскрытой ладони. — Этот дом теперь твой, Сакура.