37 недель

— Простите, Сакура-сама, вот буквально перед вами забрали последнюю булочку. Она выдавливает кислую улыбку и протягивает свою карточку: — Ничего, мне всё равно не стоит переедать, — шутит ради приличия, быстро расплачивается и берёт поднос, на автомате выискивая свободное место в битком заполненной столовой. Вообще-то, это было неправдой, и очередной день не задался с самого начала: только этим утром её гинеколог сказал, что у неё, оказывается, есть недобор по весу и посоветовал (приказал в ультимативной форме) не пропускать приёмов пищи ни в коем случае. Не то чтобы Сакура делала это нарочно, просто зарабатывалась, а иногда, как сегодня, её мнительная и нервная часть личности не давала ей спокойно жить. А теперь вот нате — недобор! Если Какаши узнает, он её кормить через зонд будет. Сакура ёжится от нафантазированной картины, которую быстро сменяет не фантазия, а воспоминание: она всё никак не может отойти после вчерашнего; внешне, само собой, этого никто не замечает. Кроме Какаши. Тот всю дорогу до дома аккуратно пытается расспросить то о самочувствии, то о коллегах. Сакура же врëт напропалую: всë в порядке. К концу вчерашнего дня у неё вроде бы даже выходит его успокоить, ну или же он просто делает вид. Для неё самой это значения не имеет: Какаши не задаёт вопросов, и это радует. Она убеждает себя, что позже — обязательно, просто некоторые события вначале нужно пережить, а потом уже ими делиться. Ей хватает времени, чтобы забыться в беспокойном сне, а рано утром, по дороге на работу, придумать оправдание для шишо. Та, разумеется, кричит во всю мощь лёгких, как только Сакура появляется в госпитале. Но как избежать взаправду серьёзной взбучки от наставницы, она поняла ещё в пятнадцать: она сперва молча слушает всё, что Цунаде о ней думает, покорно кивает болванчиком, а после лепечет какую-нибудь отстранённую глупость, и шишо обязательно сбивается со своего менторского тона. И ей удаётся ускользнуть. На этот раз, правда, чтобы выслушивать нотации уже от своего врача и после осмотра приступить к работе, отвечать на вопросы, решать задачи, не витая в облаках, улыбаться медсёстрам и безалаберному секретарю, которая, видит Ками, ежедневно испытывает её нервы на прочность. Вот только всё это время внутри — выжженное поле, а в голове галопом несутся мысли одна хуже другой. И чем больше она думает, тем безрадостнее возникающие вопросы без ответов. «А что, если? — упрямо спрашивает саму себя. — Что, если и её ребëнок родится болезненным и слабым? Какаши поступит так же? Она что, увидит те же гримасы на его лице?» Сакура из раза в раз развеивает эти образы, и иногда ей даже совестно: «Я никогда в тебе не сомневался, Сакура», — звенит у неё голове его голосом. Но затем память услужливо подбрасывает тот момент, где они с Натсуми рассуждали о привилегированности клановых шиноби. Внутри что-то неприятно скребëтся: пусть Какаши и не виноват, но для ростка сомнений этого вполне хватает. «Я никогда в тебе не сомневался», — повторяет он в её мыслях, и у неё не выходит ответить взаимностью. Последней в череде неудач этого утра становится булка, но с этим Сакура смиряется за то время, пока ищет глазами стол и, чудом отыскав его, быстро садится. Сейчас наконец-то её свободное время, и она имеет полное право делать всё, что её душа пожелает, и похоже, что та жаждет лишь одного — тревожности. — Вы эту хотели? Перед лицом появляется блюдце с той самой щедро присыпанной сахарной пудрой пышкой, о которой она мечтала с самого утра. Рот даже сам по себе слюной наполняется не то что при виде — при одной мысли о ней. Сакура считала, что все, кто говорит, что больничная еда ужасна, просто не пробовали, что готовят в её госпитале. Вот только обычно к булочкам не прилагалась компания. Никакая, а в особенности такая темноволосая, высокая и с излишне понимающим выражением лица. Она не заметила, что сама села напротив того самого нового медика из гражданского госпиталя, от которого так успешно сбежала вчера. А ещё она совершенно не заметила вчера, что мужчина — вылитый Учиха. Черноглазый брюнет, светлая кожа, упрямо очерченный рот и, как оказалось, отвратительный талант возникать перед тобой из ниоткуда. Вот-вот сверкнёт алым шаринган, и он снова исчезнет в воронке Камуи… — Эм, — она мягко отодвигает от себя предложенную тарелку, — спасибо, конечно, но она ваша, мне стоило раньше приходить. Он пожимает плечами и невозмутимо вгрызается в сдобу. Пудра сыпется на блюдце и мимо, на стол, Сакура заинтригованно и, признаться, немного возмущённо сужает глаза. И это первое по-настоящему живое, не считая всего спектра негатива, что она чувствует за весь день. Будто выплывает со дна и хватает ртом первый сладкий глоток воздуха. — Что? — ухмыляется он, кривя один испачканный уголок губ, чем на мгновение настолько сильно напоминает Саске, что ей хочется недоверчиво протереть кулаками глаза и спросить, не кликали ли его дедушку Мадарой. — Вы думали, я буду настаивать? Не после того, как вы меня заставили вас ждать вчера у столовой весь свой перерыв на обед. — Прямо-таки весь? — к своему удивлению насмешливо тянет она, но внутренне сразу стыдится и смущается: это неправильно — производить такое странное первое (вообще-то второе) впечатление. Предательское тело заставляет кровь прилить к щекам, но воля сильнее, и она не отводит взгляда. Ждёт упрёка или недоумения, однако мужчина расплывается в обезоруживающей белозубой улыбке. — Возможно, я слегка преувеличил. Я увидел в окно, что вас встречает муж, убедился, что вы в порядке, и сразу пошёл обедать. — М-м… — Сакура опускает глаза, теперь ей ещё более совестно за свой вопрос, — может, поэтому она объясняет подробней, чем следовало бы этому фактически незнакомцу: — Спасибо, и это… я не замужем, то есть Какаши — отец ребёнка, но мы не вместе, долгая история… — Вы довольны новым оборудованием? — он меняет тему так резко, что Сакура немного теряется, но уже через секунду на неё обрушивается волна понимания и признательности — только что он спас её от того, чтобы разговор принял ещё более неловкий оборот. — Ах… Да, — она откладывает палочки, сцепляя руки перед собой в замок и переключаясь на рабочий лад. — На самом деле я не заметила полярной разницы со взрослой реанимацией, и, помимо приборов, мне бы хотелось отметить, что вчера вы сумели завоевать моё уважение, я восхищена вашим профессионализмом. — Спасибо, — благодарит он и принимает зеркальную позу. — А насчёт разницы вы не правы. — Сакура заинтересовано вслушивается. — Вернее, не совсем. Главное отличие для вас как пользователей ирьëниндзюцу в том, что оно по факту бесполезно. Вы не можете восстановить что-либо на молекулярном уровне: у недоношенного ребёнка попросту нечего восстанавливать. Ничего не сформировалось: ни органы дыхания, ни органы зрения, ни нервная система. Поэтому ждëм и созидаем. — Кувез, как я поняла, играет роль утробы? — Да, — он кивает, — думаю, что вы быстро всему обучитесь. С вашими навыками это не сложно. — Прекрасно, — Сакура понимает, что в первый раз за сутки искренне улыбается, — когда начнëм? — Ну, я уже начал и Шизуне-сан прекрасно справляется, а вот вы начнёте сразу после выхода из декрета. — Сакура давится возмущением, но в чëрных глазах напротив нет и намёка на шутку. — Вы, видимо, не поняли… — Простите, Сакура-сан, я человек прямолинейный, — перебивает он невозмутимо, — вы не мой начальник и не мой подчинённый, мы с вами — два параллельных мира медицины. Брать на себя ответственность за ваше эмоциональное состояние я не буду, у меня попросту нет на это времени. Да и бесполезно это — вы рано или поздно уйдёте в длительный отпуск. Сакура поджимает губы: не сумасшедшая она спорить, когда сама всё прекрасно знает и понимает. Госпиталь — не место для хотелок: будь она хоть трижды главврачом, просто потому что ей интересна эта тема, она не может занимать чьё-то место, чтобы потом уйти в декрет и не применять полученные знания на практике. Конечно, часть об «эмоциональном состоянии» её задела. Она в состоянии справиться со своими страхами и чувствами. Да, вчерашний случай застал её врасплох, ведь можно сказать, что впервые за многолетнюю практику она встретилась с принципиально новой отраслью медицины, а ему просто «посчастливилось» наблюдать её в момент растерянности вперемешку с личными опасениями. Это был единичный случай. Она могла бы осадить его, но решает не портить отношения. — Хорошо, — из остатков вредности нехотя соглашается она, — как долго вы будете здесь? Условия командировки уже согласовали? — Конечно, — он даже бровью не ведёт при смене темы, — Цунаде-сан уже отправила все необходимые документы моему руководителю. А по срокам… — он впервые заминается, — как только ребёнок будет готов к переводу на второй этап. — Второй этап? — Период восстановления у таких детей долгий. В реанимации мы его только стабилизируем, а уже после я заберу их в наш госпиталь. И, пожалуйста, не спорьте. Здесь попросту нет ни специалистов, ни условий. «Не спорьте?» — Сакура хмыкает и задумчиво трёт чуть отёкшее запястье, медленно проходясь взглядом по его лицу. Очевидно, что собственного бревна в глазу он не замечает: спорить бесполезно как раз с ним. На самом деле это веселит её, и она признаётся себе, что новенький действует на неё непонятно умиротворяюще, поэтому спускает ему с рук и это. Почти. — Шизуне-сан поедет с вами. — Хорошо, — так же легко, как пару минут назад она, соглашается он. — Я рад, что вы готовы создать прецедент для будущих поколений. — А я рада, что всё так сложилось, — не кривит душой она, потому что действительно рада этому стечению обстоятельств: всё же кто знает, что было бы, если бы Мамору-сан уехал на пару часов раньше? Он улыбается, а Сакура вновь берëтся за палочки — есть, разумеется, больше не хочется, но теперь это даже не необходимость — обязанность. Он также принимается за свой обед, но спустя минут пять начинает бросать на неё любопытствующие взгляды, и она не выдерживает: — Вы что-то хотите спросить? — Да, — сознаётся он, — как вы умудрились организовать полноценное психиатрическое отделение, когда вам ещё и двадцати не было? — О… Сакура теряется, вздёргивает брови, а после хмурится задумчиво. С этой стороны она никогда не смотрела на свои заслуги и достижения. Она просто жила, для неё это было чем-то само собой разумеющимся, рефлексом, как дыхание — сражаться за свою жизнь и за чужие. И за благополучие Деревни в целом. А ещё она не делала это в одиночку. С ней были её друзья, шишо. Какаши… На мгновение из-за этого вопроса она также задумывается, в какой же пошлой ситуации она всё-таки оказалась: глава госпиталя беременна от своего бывшего сенсея, который продвигал её идею о психологической помощи! Наверняка Мамору уже наговорили всякого, ведь он не мог не знать, кого он назвал её «мужем». Лицо Шестого можно увидеть с любой точки в Конохе, да и имя Легендарного Копирующего Ниндзя было на слуху во всех странах… Однако она не собирается оправдываться и объясняться перед каждым. Довольно. — Думаю, что понятие возраста для шиноби и гражданских очень разнится, — находит она объяснение своему замешательству. Это правда. Это сейчас, после выстраданного мира, ради которого они пожертвовали слишком многим, эта разница была менее заметна, но ещё десятилетие назад это было не так. Её поколение было одним из последних, у кого такое понятие как «детство» толком отсутствовало. Вместо кукол — кунаи и сюрикены, вместо сказок — свитки с техниками. За миссии платили настоящими деньгами, а не обрывали листья на ближайшем кустарнике. А ещё был долг, и был враг. Первая любовь в пятнадцать нередко становилась последней без долго и счастливо. И смерть была настоящая, от которой не просыпались, когда игра заканчивалась. — Да, — он понимающе кивает, — я в пятнадцать впервые задумался о профессии… — А я убила одного из членов Акацуки. Сасори. Его имя навсегда будет выгравировано на обратной стороне её век. Как и Чиё. И… Там, на отдыхе, она не раз перебирала в душе ту миссию, пустыня не могла не напомнить ей о ней и о том, как же она всё-таки рада, что Гаара жив. Почти двадцать лет прошло. Тогда было мало времени, чтобы всё осознать, все куда-то бежали, что-то делали, иначе было никак. Но сейчас время было, и Сакура благодарила всех Богов, что её семья и родные живы. Интересно, Гаара будет на дне рождения Наруто? Она вновь теряется в недавних воспоминаниях, фантомно ощущает на себе внимательный взгляд зелёных глаз намного ярче, чем у неё, но вместо них встречается с чёрными. — И всё же выбрали спасать жизни. — Мамору мягко акцентирует внимание на важном. Она может поклясться, что ещё никогда не встречала кого-то настолько аккуратного в общении из гражданских, возможно, обходить острые углы — «побочный эффект» его специальности, ведь Сакура вчера самолично убедилась, насколько деликатным может быть состояние родителей его пациентов. Эта мысль возвращает её к реальности, и она всё же решает обсудить с ним болезненную тему, дамокловым мечом нависшую над её эмоциональным состоянием, как тот не постеснялся ей напомнить ранее. — Вы сказали вчера, что ребёнок крепкий, насколько это правда? Это чтобы успокоить Сузу? — Я не лгу о таком, Сакура-сан. Для этого срока и сопутствующих осложнениях при родах ребёнок действительно крепкий. Но, как я уже говорил, системы его органов не развиты. То, что сейчас называется внутрижелудочковым кровоизлиянием первой степени, легко может развиться до степени второй, а затем и третьей. Он хрупок и мал, но очень упëртый, — мужчина щурится и расплывается в ласковой улыбке, — каждый раз пытается схватить меня, когда я поправляю датчики. Сакура грустно вздыхает, вспоминая крохотную ручку, машинально опускает взгляд на ладони Мамору, спокойно сложенные на столе. Красивые мужские руки с максимально коротко обстриженными ногтями, такие… непривычные, руки Какаши не такие: мозолистые и шершавые, даром что он почти всегда носил свои митенки. — Я могу чем-то помочь? — спрашивает она, отгоняя ненужные сравнения. — Вас ведь не оставит эта тема? — он устало откидывается на спинку, внимательно глядя ей в глаза. — Нет, — говорит Сакура, принимая этот визуальный вызов и готовясь на этот раз стоять на своём до последнего. Пусть сейчас не имеет смысла обучаться, не может такого быть, чтобы она ничем не могла помочь. Если жизнь её чему-то и научила, так это тому, что в таких случаях никакая помощь не лишняя. В общем, она мысленно готовилась к войне, но на деле не произошло даже мелкой стычки: — Тогда возьмите мать на себя, — предлагает Мамору, пожимая плечами. У Сакуры даже рот приоткрывается: настолько она привыкла к тому, что её в последнее время все чрезмерно опекают и от всего отговаривают по второму, третьему и пятидесятому кругу. — Теперь, познакомившись с вами, я не удивлюсь, если вы скажете, что уже решили проводить с ней терапию, только прошу, не делайте этого сами. И дело не в вашем положении: взять вас с собой на второй этап не получится. — Хорошо. — Он раскусил её на раз-два, она и вправду задумывалась о том, чтобы провести пару сессий с Сузу, но эта идея была ещё не совсем оформлена в её голове, поэтому она никому об этом не говорила. — Сейчас она ходит в реанимацию каждые три часа, ей уже удалось наладить грудное вскармливание, — продолжает он. — Пусть всё ещё и через зонд. Но скоро её выпишут, и мама сможет находиться с ним дольше. — Мы можем организовать совместную палату, — быстро находится она. — Лучше рядом, — качает он головой. — Ей не нужно видеть всех манипуляций. — Хорошо, — Сакура не спорит, доверяя его опыту. — А пока, чтобы отвлечь её, можете дать ей задание связать носки. — Носки? — У неё вырывается нервный смешок: что за глупая шутка? Как это может помочь? Она всё ещё не отошла от своего подарка Какаши, и проходить через «ужасы» вязания никому бы лично не посоветовала. — Да, — игнорирует её реакцию он, терпеливо объясняя: — шерсть раздражает рецепторы, и ребёнок не впадает в глубокий сон, да и терморегуляция у него пока никакая. — Это можно наладить с помощью чакры… — хмурится Сакура. — Да, но на носки нужны время и силы. Шерсть и двадцать восемь петель — это займёт её, — безапелляционно бросает он и поднимается на ноги, протягивая ей руку. — А теперь прошу меня извинить, мне пора обратно в отделение. — Да, конечно, — Сакура встаёт следом и пожимает предложенную ладонь. — До свидания, Мамору-сан. — Можно просто Мамору. Не слишком люблю эти суффиксы. — О… — Она неожиданно смущается и бормочет в ответ: — Тогда и вы называйте меня просто Сакурой. — Было приятно пообщаться с вами, Сакура, всего доброго, — улыбается он, перед тем как взять поднос и уйти.